Шоу Ирвин. Ночной портье

   – Здесь, в Вашингтоне?
   – Не обязательно. В стране или даже за границей.
   – Ты что-то чересчур таинственен, не находишь?
   – Как-нибудь при случае все расскажу тебе, – заверил я, убежденный, что это никогда не произойдет, но довольный, что по счастливому стечению обстоятельств оказался в постели с женщиной, чья служба, в частности, связана с розыском скрывающихся людей. – Это частное, весьма деликатное дело. Как же мне все-таки заняться поисками друга?
   – Есть много мест, куда ты можешь обратиться. Скажем, в налоговое управление, где найдется его адрес на последней декларации о доходах, которую он заполнял. Или в управление социального обеспечения, где имеются записи мест его работы. Данные о нем могут быть в управлении воинской повинности, но они, наверное, уже устарели. Наконец, загляни в ФБР. Правда, никогда не знаешь, что именно добудешь в этом заведении. И еще остается Госдеп. Все зависит от того, есть ли у тебя связи с нужными людьми.
   – Найдутся, – сказал я, полагая, что нужные связи у тебя в кармане, когда там сто тысяч долларов.
   – Возможно, тебе еще легче найти своего друга, если ты сам детектив или что-нибудь вроде этого.
   – Что-то вроде, – уклончиво пробормотал я.
   – В конечном счете все дороги ведут к нам, в Вашингтон. Здесь театральный форум нашей жизни. На представлениях все, за исключением избранных, стоят. Самые лучшие места заполнены актерами.
   – И ты тоже актриса?
   – Я на беспроигрышной роли. Получаю восторженные отзывы из лучших постелей города. Тебя это шокирует?
   – Немного.
   – И откуда только берутся такие невинные простаки? – Она потрепала меня по щеке. – И все же должна сделать тебе комплимент. Твое исполнение было почти самое лучшее. Даже не хуже, чем у некоего сенатора из западного штата, чье имя я не стану называть. До тебя он считался лучшим, но беднягу прокатили на последних выборах, что очень на него подействовало, и он скис.
   – А я и не подозревал, что участвую в представлении.
   – Ты же приехал в Вашингтон, а тут каждому надо выкладываться и делать вид, что доволен своей ролью.
   – И тебе также?
   – Не дурачься, милый. И мне, конечно. Неужели ты думаешь, что если я хоть еще сто лет проторчу в своем министерстве, то это будет иметь какое-либо значение для тебя, для «Дженерал моторс», для Объединенных Наций или для чьей-нибудь любимой собачки? Я лишь участвую в общей игре и забавляюсь, подобно остальным, потому что этот город – лучшее место для таких забавников, как мы. Единственное, в чем я действительно убеждена, так это в том, что Америка превратилась бы в величайшую страну в мире, если бы всем в Вашингтоне, от президента до швейцара в департаменте, позволили исполнять свои обязанности лишь две недели в году.
   Я допил виски, меня неудержимо клонило ко сну, и я с большим трудом подавлял подступающую зевоту.
   – О, – воскликнула она, – я наскучила тебе.
   – Нисколько, – вежливо сказал я. – А ты не устала?
   – Право, нет. – Она сбросила с себя халат и легла рядом со мной. – Секс бодрит меня. Но мне рано вставать, а на службе надо выглядеть свежей. – Прижавшись ко мне, она поцеловала мое ухо. – И, конечно, позвони мне, когда вернешься.
   Проснулся я около десяти часов утра, один-одинешенек в постели. Сквозь задернутые занавески пробивались лучи солнца, утро было прекрасное. На туалетном столике лежала записка.

   «Дорогой гость, я ушла на работу. Ты спал, как ангелочек, и у меня не хватило духу разбудить тебя. Счастлива была узреть такое наглядное свидетельство чистоты и безгрешности в нашем порочном мире. Бритва и крем в аптечке, стакан апельсинового сока в холодильнике, кофейник на плите. Хорошего исполнителя надо вознаграждать. Надеюсь, тебе удастся найти своего друга. Э.К.»

   Я усмехнулся последней фразе и направился в ванную, где побрился и принял душ. Холодный душ окончательно разбудил меня, я почувствовал себя свежим, бодрым и, признаюсь, был доволен собой. Внимательно оглядел себя в зеркале. Цвет лица у меня как будто стал лучше.
   Когда я затем вошел в гостиную, до меня донесся запах жареного бекона. Открыв дверь в кухню, я увидел молодую женщину в брюках, свитере и с повязанным на голове шарфом. Сидя за столом, она читала газету и грызла подрумяненный на огне ломтик хлеба.
   – Привет, – сказала она, подняв глаза на меня. – А я уж подумала, что вы весь день проспите.
   – П-простите, – смутился я. – Я не хотел потревожить вас.
   – Никакого беспокойства, – улыбнулась она, встала из-за стола, открыла холодильник и достала оттуда апельсиновый сок. – Вот Эвелин оставила вам это. Вас, наверное, мучит жажда, – произнесла она как нечто само собой разумеющееся. – Хотите яичницу с беконом?
   – Право, не стоит беспокоиться.
   – Пустяки. У нас так принято. – Она отодрала три ломтика от нарезанного куска бекона и плюхнула их на сковородку. Я невольно залюбовался: стройная, длинноногая, в облегающих брюках. – Вам как поджарить?
   – Полагаюсь на ваш вкус.
   – Я люблю подрумяненные. – Она положила на другую сковородку кусок масла и разбила три яйца. Движения ее были легкие и уверенные.
   – Меня зовут Бренда Моррисси, – представилась она. – Мы вместе снимаем эту квартиру. Она говорила вам обо мне?
   – Не помню.
   – Ну, она была так занята вами, – невозмутимо заметила Бренда, наливая две чашки кофе и жестом приглашая меня сесть за стол. – Вы ведь не торопитесь, не так ли?
   – Пожалуй, нет, – согласился я, усаживаясь за стол.
   – И я тоже. Я работаю в картинной галерее, а до одиннадцати утра никто не спешит покупать картины. Замечательная работа, правда? Кстати, Эвелин позабыла сказать мне, как вас зовут.
   Я представился.
   – Давно вы знакомы с Эвелин? – спросила она, одной рукой встряхивая сковородку с яичницей, а другой закладывая нарезанный хлеб в тостер.
   – Откровенно говоря, – замялся я, – мы познакомились лишь вчера вечером.
   – Таков наш Вашингтон, – рассмеялась Бренда. – Здесь, где только возможно, собирают голоса. Всякие голоса. А вот такие, наверно, самые приятные. Я слышала, как вы буйно наслаждались.
   – Поверьте, – сказал я, краснея, – мне и в голову не пришло, что кто-то еще есть в квартире.
   – Да, конечно. Я давно собираюсь купить затычки для ушей. Те, что продают для пловцов и артиллеристов. Да все забываю. А Эвелин, когда забавляется, – вся нараспашку. И я с трудом удерживаюсь от того, чтобы тут же не присоединиться к ней.
   Я насупился и отвел глаза.
   – Не пугайтесь, – засмеялась Бренда. – Это все же не случается. Что бы мы тут ни вытворяли, оргий мы не устраиваем. Но, если вы сегодня вечером еще будете в Вашингтоне и назовете мне отель, в котором остановились, я с удовольствием выпью с вами.
   Не скрою, что я был готов поддаться искушению. Прошедшая ночь разбудила во мне долго дремавшую чувственность. Интриговало и то спокойное бесстыдство, с каким было сделано предложение. Для меня, по крайней мере, это было в новинку. Подобные вещи случались с моими друзьями (во всяком случае, они рассказывали о них), но ничего подобного со мной никогда не бывало. После того, что я уже совершил в «Святом Августине», вряд ли я мог, исходя из основ морали, отказаться переспать с подругой женщины, которая накануне спала со мной. Однако у меня неотложное дело – розыск свидетельства о рождении.
   – Извините, но я сегодня уезжаю.
   – Жаль, – коротко, без всякого выражения отозвалась Бренда.
   – Но я вернусь, – сказал я и запнулся, вспомнив о приглашении к Хейлу на субботу вечером, – в воскресенье.
   – В каком вы отеле?
   Я объяснил ей.
   – Возможно, позвоню вам, – пообещала Бренда. – Я и в воскресенье могу.
   Когда у тебя деньги в банке, подумал я, выходя из квартиры, они даже за двести пятьдесят миль испускают непреодолимо притягательный чувственный аромат. Легко и пружинисто шагая, я спрашивал себя, как мне живется. Беззаботно, решил я. И порочно. Старомодное слово, но именно оно неизвестно откуда вдруг выплыло. Мыслимо ли прожить на свете тридцать три года и совершенно не знать, какой ты на самом деле человек?
   Я всматривался в простые обыденные лица шедших по улице мужчин и женщин. Неужели и они тоже на грани преступления?
   В отеле я взял напрокат машину и забрал свой бумажник, сданный на хранение. Теперь уж я чувствовал себя не в своей тарелке, если при мне не было сотенных бумажек.
   Дорога на Пенсильванию была покрыта льдом, и я ехал очень осторожно. Автомобильная авария никак не входила в мои расчеты.

6

   – Попросите, пожалуйста, мистера Генри Граймса, – сказал я девушке, ответившей на мой телефонный звонок.
   Девушка поинтересовалась, кто его спрашивает. Называться мне не хотелось. И потому я просто сказал, что звонит брат… Нас, братьев, было трое, так что в какой-то степени я сохранял инкогнито.
   – Кто говорит? О, неужели это ты, Дуг? Какого черта, где ты? – прогудел в трубке радостный голос брата. Он был старше меня на семь лет, росли мы вместе, но в детстве я считался надоедливым, несносным ребенком. После моего отъезда из родного города мы почти не встречались.
   – Я у вас в городе. В отеле «Хилтон».
   – Забирай свои вещи и кати ко мне. У меня есть свободная комната для гостей. Раньше семи утра дети тебя не разбудят, – засмеялся брат. Звуки его низкого голоса перемежались с трескотней счетных машинок. Генри работал в бухгалтерии, и неумолчное стрекотание было музыкой их рабочего дня. – Я позвоню сейчас Магде и скажу, что ты будешь к обеду.
   – Минутку, Хэнк, – перебил я. – Хочу попросить тебя об одном одолжении.
   – Ради Бога, дорогой мой. Что тебе нужно?
   – Я обратился за получением заграничного паспорта. Для этого требуется мое свидетельство о рождении. Если запросить его, то на это уйдет недели три, а я очень тороплюсь.
   – Куда ты едешь?
   – За границу.
   – А куда именно?
   – Это неважно. Так вот, посмотри, нет ли моего свидетельства в тех бумагах, что остались у тебя после смерти матери.
   – Приходи к обеду и вместе посмотрим.
   – Я бы не хотел, чтобы твоя жена знала о моем приезде.
   – Почему? – озабоченно спросил брат.
   – Не мог бы ты отлучиться с работы, найти мою метрику и прийти ко мне в отель? И вдвоем пообедаем.
   – Но почему…
   – Потом объясню. Сможешь прийти?
   – Да, смогу. В начале седьмого.
   – Приходи в бар.
   – Место знакомое, – сказал Генри с радостным смешком выпивохи.
   Я положил трубку и некоторое время молча сидел на краю постели в невзрачном номере провинциального отеля, все еще держа руку на телефоне и спрашивая себя, стоило ли сюда приезжать. Не лучше ли было послать запрос и, укрывшись где-нибудь, недели две-три ожидать получения метрики. Нет, если уж хочешь вернее рассчитывать свое будущее, нельзя отбрасывать прошлое. А мой брат Генри играл в нем большую роль.
   Когда умер отец, Генри было двадцать лет, остальные дети в семье были значительно младше. Как-то само собой вышло, что он стал главою семьи и я привык слушаться его и во всем на него полагаться. Это было даже приятно. Генри был добродушный, простой и умный парень, притом весьма хорошо учившийся (в классе – всегда первый, его постоянно выбирали старостой, и по окончании школы он получил стипендию в Пенсильванском университете). У него была деловая сноровка, он не был скуп и из своих заработков щедро помогал братьям, особенно мне. Как наша мать любила при случае повторять, Генри родился, чтобы выбиться в люди и стать богачом. Он же помог мне и в спорах с матерью, ни за что не хотевшей, чтобы я стал летчиком, и платил за мое обучение в летной школе. К тому времени он уже был дипломированным бухгалтером с хорошей репутацией, прилично зарабатывал и рано женился.
   В последующие годы я выплачивал ему те деньги, что он истратил на мое обучение в летной школе, хотя он никогда не напоминал мне о них. Но виделись мы по-прежнему весьма редко, общего у нас было мало, к тому же у Генри появились свои заботы: прибавления в семействе, нелады с женой.
   А когда нам все-таки удавалось собраться вместе, Магда, его супруга, с глупой назойливостью изводила меня расспросами, почему я еще не женат.
   Словом, я понимал, что многим обязан своему брату Генри и сам виноват в том, что отдалился от него. И сейчас был даже рад тому, что бюрократические порядки заставили меня приехать к нему за помощью.
   Брат появился в баре, и меня поразил его вид. Когда мы расстались пять лет назад, это был крепкий, хорошо сложенный, уверенный в себе мужчина. А сейчас казалось, что эти годы совершенно измотали его. Он весь как-то съежился, согнулся; волосы на голове очень поредели, стали какие-то желтовато-серые. Он теперь носил очки с толстыми стеклами в золотой оправе, от них на переносице оставался глубокий след.
   Пробираясь между столиков полуосвещенного бара, Генри походил на трусливо озиравшегося зверька, вылезшего из своей норы и готового при первом же признаке опасности юркнуть обратно. Поднявшись из-за стола, я окликнул его. Мы молча пожали друг другу руки. Генри, наверное, понимал, что резкие изменения во всем его облике бросились мне в глаза и я пытаюсь не подавать виду, что замечаю их.
   – Тебе повезло, сразу же нашел, – сказал брат, вынув из кармана конверт и вручая его мне.
   Я вытащил из конверта свидетельство. Итак, все в порядке – бытие мое законно подтверждалось. Дуглас Трейнор Граймс, мужского пола, родился в США, сын Маргарет Трейнор Граймс.
   Пока я рассматривал пожелтевший листок бумаги, Генри торопливо снял с себя пальто и повесил его на спинку стула. Пальто было поношенное, обшлага и локти лоснились.
   – Что выпьешь, Хэнк? – обратился я к нему с нарочито подчеркнутой сердечностью.
   – Коктейль из виски, как обычно, – сказал Генри. Голос его не изменился, был таким же низким и звучным, подобно ценной, заботливо хранимой реликвии, оставшейся от прошлых лучших дней.
   – И мне то же самое, – кивнул я официанту, уже стоявшему у столика в ожидании заказа.
   – Ну, дорогой, значит, вернулся. Как блудный сын.
   – Не совсем так. Скорее, я бы сказал, остановился для дозаправки.
   – Ты больше не летаешь?
   – Я писал об этом.
   – Это единственное, о чем ты написал. Я, понятно, не упрекаю. – Брат развел руками, и я заметил, что руки у него немного дрожат. Боже мой, подумал я, ведь ему всего сорок лет. – Все у нас чертовски заняты, – продолжал он. – Общаемся редко, а годы уходят. Вот и идем своими, различными путями.
   Подали заказанные коктейли, мы чокнулись, и Генри с жадностью, одним глотком хватил полстакана.
   – После целого дня в конторе… – поймав мой взгляд, пояснил Генри. – Ах, эти унылые конторские дни.
   – Да уж, представляю себе.
   – А теперь рассказывай о своей жизни, – сказал Генри.
   – Нет, сначала ты расскажи о Магде, о своих детях и обо всем прочем.
   Мы выпили еще по два коктейля, пока Генри рассказывал о своей семье. Магда превосходная жена, но устает от всего – и от работы в родительско-преподавательской ассоциации, и от преподавания стенографии по вечерам. Его три дочки очаровательны. У старшей, четырнадцатилетней, свои трудности. Она очень нервная, как и все дети переходного возраста в наши дни, приходится ее немного подлечивать у психиатра. Затем была вытащена из бумажника и продемонстрирована семейная фотография. Вся семья снялась на берегу озера. Жена и дети загорелые, крепкие, веселые, а сам Генри, бледный, печальный, в больших до смешного трусах, походил на утопленника.
   А вот новости о нашем младшем брате Берте поразили меня.
   – Он работает на радио в Сан-Диего, ведет программу для гомиков, – пояснил Генри. – Странно, прежде мы ничего такого за ним не замечали. Или ты замечал?
   Я признался, что нет.
   – Ладно, ничего не поделаешь, – вздохнул Генри, – в наши дни это уже не редкость. Но все-таки, чтобы такое случилось в нашей семье… Отец перевернулся бы в гробу. Но Берт – славный малый, каждое Рождество присылает детишкам гостинцы из Калифорнии. Не знаю, правда, как бы я его встретил, вздумай он приехать сюда.
   Наша замужняя сестра Клара жила в Чикаго, у нее уже двое детей. Знаю ли я об этом, поинтересовался Генри.
   – Знал, что она замужем, но о детях ничего не знал.
   – Мы совсем растеряли друг друга, – со вздохом проговорил Генри. – В наше время семьи распадаются. Через несколько лет уйдут и мои дети, и мы с Магдой останемся вдвоем у телевизора. – Он горестно покачал головой.