Шпаков Владимир. Билет без выигрыша

   - А знаете что? - сказал я в припадке великодушия. - Я хочу забрать свое заявление! Ну отпустите его, он наверняка не будет больше красть!
   Можно было бы разогнать паровоз красноречия, дескать, вглядитесь в эти испуганные глаза! Посмотрите на этот вспотевший лоб! Перед вами, товарищи судьи, дилетант, который случайно оступился и запомнит сей урок на всю жизнь! Однако предполагаемый адвокатский спич был прерван, так и не начавшись: какое заявление? Тут никто заявлений не подавал, тут - состав преступления! А преступления должны пресекаться в независимости от того, желает того потерпевший или нет!
   - Это машина, понимаешь? - втолковывал сержант с чувством превосходства. - Она вертится и крутится без нас, потому что называется: Закон. Ты вот поезд можешь сразу остановить? Не можешь, даже если стоп-кран сорвешь! Так и закон - мы можем спать, терять бдительность, но закон работает и днем и ночью! Это ж, понимаешь...
   Он замолк, пораженный величием ЗАКОНА, который работает без всякого горючего, будто "перпетуум мобиле", я же обратил взор к Ольге, наверное, рассчитывая на присущий женщинам гуманизм.
   - Все правильно, - развела та руками. - Если этот поезд поехал, его не остановишь. А вас мы отправим завтра - после того как с вами следователь побеседует.
   Когда Малеева увели, я вспомнил, что спасителя нужно как-то отблагодарить.
   - А в сумку можно залезть? - спросил я. - Или она теперь - вещдок и трогать ее нельзя?
   - Трогай, трогай! - сказал сержант. - Мы уже все в протокол внесли!
   Водка, которую распивали в кафе, способствовала сближению: вскоре я знал, что Жора ушел из дому. Почему ушел? Да к жене любовник, понимаешь, прикатил из Питера, а я в таком случае - ложусь на крыло, то есть на вокзал убегаю. Почему рожу любовнику не набью? Бесполезно; опять же этот козел бас-гитарист в одной известной группе, можно людям гастроли сорвать, а потому лучше на вокзале перебиться пару-тройку дней. Рассказав эту абсурдную историю, Жора пристально на меня уставился.
   - Чего смотришь? Что-то не в порядке?
   Тот усмехнулся.
   - Смотрю: чего в вас, питерских, особенного? Чем вы отличаетесь? И вижу: ничем! Такие же придурки, как и все остальные! Я тебя как в толпе увидел, сразу понял: придурок, сейчас с ним точно чего-нибудь произойдет! И ведь произошло! Может, это тебе в наказание? Ну за то, что я страдаю из-за этого козла? Должно же быть какое-то равновесие между нашими городами, ведь если где-то прибавляется, в другом месте - убавляется?
   Жора замер, подняв голову. Кажется, он тоже пытался разглядеть ЗАКОН, только нравственный, спутав его со "звездным небом над головой". ЗАКОН проплыл над нами, как дирижабль, после чего я опять разлил.
   - А чего не бросишь ее? Так ведь жить нельзя.
   - Не знаю. Когда возвращаюсь, по морде даю. Потом вроде нормально живем, но только до следующих гастролей. А главное, изменять ей не могу! Ведь на вокзале элементарно бабу снять, если постараться! Но почему-то стараться неохота. Люблю ее, что ли? - Жора махнул рукой. - Ладно, чего тут базарить? Это жизнь, она - такая!
   А я вспоминал свою жену, которой позвонил, когда взял билет. К моему приезду обещали испечь пирог, но теперь, понятно, торжественная встреча отменялась. "Позвонить? - думал я. - Но на междугородный звонок - нет денег, лучше завтра Ольгу попросить". Денег хватило только на звонок Сильвии.
   - Слушаю, - отозвалась трубка баритоном Богданчика. - То есть слухаю! Сылвия? Немае Сылвия, у "Шереметьево" вона! Немае, я ж сказав! До побачення!
   Что делала Сильвия ночью в "Шереметьеве"? "Лишь бы у нее сумку не свистнули..." - неожиданно подумал я.
   - Что, облом? - усмехнулся Жора.
   - Да, тоже один гитарист воду мутит... Правда, он из Киева.
   Иногда казалось: Малеев пребывает с нами третьим, чего-то нудит робким голосом, но вокзальный гам и водка быстренько задвигали его на периферию сознания. Когда мы вернулись, Ольга дремала за пультом.
   - Можно у вас до утра перекантоваться? - нахально спросил Жора. - Залы ожидания - битком, а мы вам как никак задержание обеспечили - теперь премию получите!
   - Ага, - сказала она, зевая. - И путевку в Сочи! Ладно, кантуйтесь, у нас одна камера свободна.
   - Нас?! В камеру?! - Жора надменно вскинул голову. - Вот как, значит, наша милиция обходится с теми, кто бескорыстно...
   Прозвучал звонок, Ольга взяла трубку, после чего долго говорила о каком-то взломе вагона на резервном пути. А по окончании разговора насмешливо прищурилась:
   - Можете и здесь, на диванчике. Только предупреждаю: будете слушать о взломах и мордобое всю ночь! Кстати, камера лишь пока свободна, а через пару-другую часов... Так что ловите момент!
   Место оказалось тихим, скамейки - просторными, неприятно было лишь то, что в камере напротив сидел похититель Малеев. Услышав фамилию час назад, я срифмовал ее с Бармалеевым, что было вроде бы законно. Однако Малеев ни тогда, ни сейчас нисколько не походил на легендарного разбойника, скорее напоминал тех, кто ходит по вагонам с присказкой: "Сами мы нэ мэстные, поможите пожалюйста..."
   - Сидишь? - усмехнулся Жора. - Теперь долго будешь сидеть! Потому что вор должен сидеть в тюрьме, понял?
   Малеев не шелохнулся, только чуть слышно шмыгнул носом. Через пять минут Жора уже сопел, я же долго не мог уснуть, терзаемый... Нет, точнее, томимый - правда, непонятно чем. Я улегся за стеной, похититель меня не видел и, соответственно, не мог сверлить взглядом; да если бы и мог, вряд ли слезящиеся маленькие глаза вообще могли сверлить. Слышалось периодическое шмыганье, приглушенный голос Ольги, и только благодатный сон не прилетал, чтобы успокоить меня, ни за что пострадавшего. Должен же, думал я, кто-то ответить за мои страдания, для того и построили Бутырку, Лефортово, Матросскую Тишину... Зло ведь не только от Москвы, его и какой-нибудь задрипанный Устюг может порождать. Родина Деда Мороза, блин! Родина уголовников, отребья и человеческого мусора! Так что не смотри на меня, Устюг, своими слезящимися глазами - не разжалобишь!
   Хлопнула дверь, донеслись какие-то голоса, и я, отвернувшись к стене, натянул куртку на голову.
   Из дремы вытащила тишина: звенящая, неестественная, она казалась громче любого шума и напрочь прогоняла сон. Я выглянул из-за стены - Малеев сидел в той же позе. Я поднялся, поглядел на него через две решетки и подумал, что наше положение сходно: оба задержаны обстоятельствами, оба - за металлическими прутьями. Разница совсем маленькая: я сейчас толкну дверцу ногой, спокойно выйду и, напросившись на чай, буду трепаться с Ольгой до утра. А вечером уеду, наконец, в свои северные Петушки, сдам коммерсанту образцы клеенок и никогда не вспомню этого Малеева.
   Как и задумывалось, я толкнул дверь, вышел в дежурку, чтобы обнаружить свернувшуюся на диванчике Ольгу. Вот тебе и чай! Вернувшись, я какое-то время вслушивался в сопенье Жоры, потом достал из сумки недопитую бутылку, сунул в карман и совершенно гнусным голосом пробормотал:
   - Сам же слышал: машина...
   Вокзал жил загадочной ночной жизнью: в одном углу торговка пирожками хрипло кричала: "Два по цене одного! Налетай, подешевело!", в другом голос, показавшийся знакомым, продолжал сватать женихов Госпоже Удаче. Увы, сегодня эта дама меня не любила, поэтому на оставшуюся мелочь был куплен пирожок для закуси. Народ шнырял и ползал уже менее интенсивно, найти укромный уголок было легко, но только я приложился к бутылке, как подскочил некто в вязаном колпаке и попросил оставить тару.
   - Тут же еще треть! - возмутился я.
   - Тогда дай хлебнуть - быстрее кончится!
   Я направился к метро (уже закрытое, оно выглядело безлюдным), достал сигарету, когда из-за колонны выскользнула женская фигура в плащике нараспашку. Фигура грудным голосом предложила интимные услуги, которые она вознамерилась оказать мне в камере хранения.
   - Как это - в камере?! - удивился я.
   - Диванчик в подсобке имеется. Презервативы мои, выпивка за счет клиента, если он хочет, конечно. Ну? Давай, блин, думай быстрей, а то меня...
   Ночная бабочка нервно оглядывалась, и не зря: из-за угла выдвинулись и решительно направились к нам две дамы плотного сложения.
   - А ну, вали, тварь вокзальная! Вали к своим носильщикам, шалава, а то хуже будет!
   - Сами вы шалавы! - огрызнулась кожаная, но ретировалась.
   А я тут же был окружен вниманием вновь пришедших, как я понял, сутенерш. Именно у них, утверждали дамы, лучшего пошиба товар: не шлюхи с вокзала, зараженные венерическими заболеваниями, а истинный цвет российской нации - длинноногие, голубоглазые и с высшим образованием! Никогда не думал, что высшее образование нужно в первой древнейшей профессии. Лично мне оно всегда мешало, как на клееночной фабрике: другой бы отдался процессу со всей душой, а я вот кочевряжился, как целка, едва не провалив свою миссию.
   Проституток с дипломами звали Ирина и Марина, причем клиентов они принимали в полноценной квартире. Подсобка - да это же полное отсутствие гигиены! Это в конце концов неприлично, потому что люди за багажом приходят, а за дверцей - ахи и вздохи!
   - Вы считаете: в квартире - лучше?
   - Да там такая квартира! Евроремонт! Ванная на двоих! А если хочешь можно и на троих, то есть с Ириной и Мариной! Но это, понятно, будет в два раза дороже.
   - А если с одной, - спросил я, - то сколько?
   Цена повергла в уныние: с моими деньгами можно было разве что пощекотать Ирине пятку. Или послать воздушный поцелуй Марине. Не то чтобы я собирался принять "ванну на троих", тут важно иметь возможность - и с достоинством отказаться. Мое молчание, однако, расценили иначе и вытащили фотографии: вот, мол, Ирина из Орла, закончила педагогический институт! А вот Марина из Курска, закончила медицинский, но вы ведь знаете, сколько сейчас медики получают...
   - А из Великого Устюга никого нет? - поинтересовался я.
   - Нет, кажется... Тань, нет таких? Нету, говорит... А что, там девчонки хорошие?
   - Не знаю, не встречал... - задумчиво проговорил я. - Вот мужики там шустрые!
   Я уже собрался откланяться, когда подошла еще одна и глухим голосом осведомилась: ты, мол, русский или нет?
   - Я? Вообще-то...
   - Не вообще-то, а конкретно: русский? А то я не позволю, понял? Мало ли что ты при бабках, придурок, ты мне девчонок из работы на месяц, может, выбьешь! Понял, морда черная?
   В этой жизни меня не раз принимали за прибалта, как-то в пылу полемики обозвали евреем, однако на "лицо кавказской национальности" я не походил ни при каком освещении. Недоумение рассеяла одна из сутенерш, шепнув на ухо:
   - Это Юлька, ты в голову не бери! У нее недавно кавказцы девочку изнасиловали: покупал один, а завалилось семь человек, даже охранник ничего сделать не мог! Девочка в больнице до сих пор...
   Признаться в своем полном банкротстве не хватило духу, и я, сославшись на скорое отправление поезда, направился искать место отдыха. В воинском зале ожидания вповалку лежали матросы срочной службы. Я присел рядом, думая отдохнуть под мирный храп военных (рядом с ними всегда чувствуешь себя уверенней), когда над спинкой дивана возникла голова на длинной худой шее, потом другая, третья... Головы поднимались, будто змеи по сигналу факирской дудочки, и точно так же замирали.
   - Ну как мичманюга? - прозвучал приглушенный голос. - Вырубился?
   - Полный аут! - ответили.
   - Еще бы: я целый пузырек клофелина в пиво влил! Линяем в город, мужики!
   Головы моментально превратились в рослых парней, которые спешно стаскивали тельняшки и штаны, разоблачаясь до трусов. Достав из баулов гражданскую одежду, они быстро переоделись, и вскоре лишь короткие стрижки выдавали служивых.
   - Ребята, а меня возьмете? - робко попросил один, который не переодевался.
   - Нельзя, Барыбин! - хлопнули его по плечу. - Сон начальника надо стеречь. Да и патруль нагрянуть может. Что ты тогда должен сказать?
   - Что вместе с мичманом Карелиным перевожу имущество - вот эти баулы.
   - Молодец! А мы тебе за это гамбургер принесем!
   Приглушенно гогоча и стараясь не топать ботинками, парни покинули зал: их ждала ночная Москва, залитые светом улицы, пивко и водочка, а если денег хватит, и Ирины с Маринами. На эту ночь столичные улицы сделаются для них Елисейскими полями, Бродвеем, Реепер-баном и долго еще будут поминаться в разговорах и сниться во время морских походов. "А помнишь, как было здорово, а?!" "Еще бы: классно оторвались в столице!" Однако коварная Москва могла и закружить, завертеть, бросить в объятия какой-нибудь непроверенной "Ирины", после чего матрос будет тайком глотать трихопол, испытывая зуд в причинном месте и получая насмешки дружков. А еще Москва могла грубо окликнуть стриженых провинциалов, хамски потребовать закурить, а тогда - драка, милиция, дисбат, и, как говорится: напрасно старушка ждет сына домой...
   Из воинского зала меня выгнал патруль: гражданским тут делать нечего. Матрос Барыбин уже отчитывался, честно отрабатывая гамбургер, я же спустился в большой зал и приблизился к стоящему на постаменте бюсту вождя. От выпитого перед глазами уже плыло, и на миг показалось: лысина покрывается волосами, на груди появляются ордена, на плечах - плащ, Ленин превращается в отца-основателя Петербурга, я оказываюсь на родном Московском вокзале, откуда до моего дома - десять минут ходьбы, и сегодняшняя ночь исчезает, как наваждение, посланное столицей... Наваждение, однако, продолжалось, на этот раз приняв обличье смуглого мужика в грязной синей куртке. Мужик оценивающе меня рассматривал, ходил кругами, потом приблизился и с акцентом заговорил:
   - Друг, не купишь у нас одну вещь?
   - Какую вещь?
   - Хорошую! Только я не знаю, как она называется. На телевизор похожа, но он почему-то ничего не показывает. Нет, он исправный - в коробке был! Но на Казанском вокзале никто не понимает: как с ним обращаться?! Такие люди глупые! Может, ты знаешь? Ты же из Ленинграда, да? А в Ленинграде люди умные, они во всем разбираются! Пойдем со мной, посмотришь!
   Не знаю, что подействовало: то ли мелкая лесть, то ли сознание того, что терять в любом случае нечего. Я хлебнул для храбрости, поставил пустую бутылку перед бюстом и сказал:
   - Идем, посмотрим твой "телевизор".
   Мы миновали притихший кассовый зал, вышли на улицу и нырнули в длинный подземный переход, соединяющий края площади подобно мосту между Европой и Азией. Я мысленно гадал: кто передо мной - башкир? Таджик? Я мог бы еще долго перебирать народности востока, но смуглый, к моему удивлению, назвался Ионой. Он объяснял, мол, приехали с друзьями из Дубоссар, чтобы заработать денег, и поначалу неплохо получалось: дорогу строили, потом старый дом разбирали на Садовом кольце. Получили деньги, собрались назад в Молдавию, но тут еще халтура подвернулась - двери и окна снять в одном офисе. Что ж, ломать - не строить, сняли и окна, и двери, однако денег хозяин давать не спешил. Неделю ждут, другую - денег нет! Да и заработанные тают, потому что Москва, цены какие! А главное, никуда не пожалуешься, тебя же первого обвинят: нелегальный - давай в тюрьму! Ночевали среди таких же молдавских работяг на Киевском вокзале, но оттуда выгнала милиция, и они поселились на Казанском.
   - Попали, значит, во чрево кита? - спросил я.
   - Куда попали?
   - Иногда кажется, что Москва - это огромный кит, который глотает нас, причем из этого чрева - не выбраться! Знаешь такую историю про твоего тезку?
   - Про тезку? Нет, не знаю. А мы в такую историю попали, хуже не бывает! Сломали дверь, которая внутрь вела, думали денег найти. Но нашли только этот телевизор в коробке. Мы не воры, друг, честное слово, просто он нам деньги не платил!
   Местный зал ожидания отличался спящими на лавках аксакалами, цветастыми платками и запахом подгоревших чебуреков. Вскоре мы вышли на пути и двинулись вдоль каких-то строений без окон. Темнота сглотнула нас, как жаба двух комариков, но молдаванин Иона в этом "чреве", видно, ориентировался, как в своем родном винограднике. Или он никакой не молдаванин, а просто прикидывается? И меня сейчас трахнут по голове, чтобы найти в карманах шиш с маслом и со злости добить ногами? Впрочем, выпитое притупляло страх, когда же впереди послышались голоса, он и вовсе пропал.
   Темноту-жабу прогнал свет костра, вокруг которого толпились люди. Кто-то стоял, засунув руки в карманы, кто-то сидел на корточках, протянув к огню озябшие руки; были и вовсе лежащие в отрубе. Иона что-то крикнул на романском наречии, после чего от костра отделились две фигуры и вместе с нами направились в темноту. Шагов через десять обнаружились сумки, ящики, а за ними - картонная коробка с латинскими буквами. Ее молча распаковали и, вынув небольшой телевизор, выставили передо мной.
   - Нет, лучше к огню пойдем! - сказал Иона. - А то здесь не увидишь ничего!
   Возле костра стало видно: передо мной - монитор Atari, о чем свидетельствовала надпись ниже экрана. В те годы "писишник" был редкостью, из моих знакомых только Сильвия печатала свои статьи на компьютере, я же, к примеру, пробавлялся машинкой. И потому молчал, погруженный в созерцание технического чуда, купить которое пока не позволяли средства. О, какие непредсказуемые ветра дуют в желудке этого города-кита, какие хитрые лабиринты и ловушки подстерегают попавшего сюда простодушного Иону! Он же не знает, дурачок, что эти экраны оживают только при наличии процессора и клавиатуры с мышкой, а тогда надежда заработать денег и вырваться из чрева химера, и болтание по желудку продолжится, пока Иону не схватят злобные центурионы и не отведут в местный "обезьянник". Стоящие вокруг костра молча смотрели на черный экран, ожидая увидеть то ли выпуск новостей, то ли сообщение о выдаче бездомным пособия, и вдруг показалось, что среди них мелькнул Малеев. Конечно, он здесь! Смотрите, малеевы-ионы, на этот глаз заморского Вия, а он будет смотреть на вас!
   Когда я разъяснил ситуацию, послышалась молдавская ругань, русский мат, после чего Иона со злостью пнул монитор. Потом еще кто-то пнул и еще, - чудо техники превратилось в футбольный мяч. Послышался звон стекла, хлопок (разбили трубку?), но "футболисты" не останавливались, с каким-то остервенением долбая несчастный Atari.
   - Вот шайтан-арба! - азартно покрикивал мужик в тюбетейке. - Когда разломаешься, а?!
   Монитор запихали в костер, но и там обладатель тюбетейки, поднимая снопы искр, старался достать палкой это западное исчадие. Я вдруг подумал, что Патрику бы это понравилось, но попади сюда Сильвия или Франсуа... Зря вы, ребята, откликнулись на смутный зов страны, ударенные кто Достоевским, кто Станиславским, кто своим происхождением, как Джордж, обнаруживший в четвертом колене русскую родню и двинувший в слависты. Пред тем как выдавать сюда визу, я бы каждого в принудительном порядке провел по трем вокзалам: вот эта тюбетейка нравится? А ворюга из Устюга? Нельзя сказать, господа слависты, что эта "тварь дрожащая" долго размышляла над тем, имеет ли она "право", тут все намного проще, так просто, что жутко делается! Чего?! "Скифы"?! Нет, мы не скифы, мы - другие, еще неведомые (даже самим себе) избранники, которые сожгут к едрене фене плоды ваших интеллектуальных усилий, как сожгли этот жалкий монитор!..
   От огня пластиковый корпус начал плавиться, и вскоре повалил едкий черный дым.
   - Вот, блин, навоняли! Когда Васька горел, и то меньше вони было!
   Реплику подал мужик в форменной железнодорожной тужурке, чтобы тут же выслушать возражение женщины с перевязанной платком щекой:
   - Ну сказал! Когда Васька горел, по-другому воняло! Человек по-особому горит!
   - Ага, как дерьмо, то есть кизяк! Эй, Рустам, видел, как горит кизяк? Вы там в степи, наверное, его как топливо используете? Да плюнь ты на этот чемодан, лучше выпей с нами!
   Рустам вытер тюбетейкой лоснящуюся физиономию, подошел к нам, но пить отказался.
   - Ну извини, дури твоей любимой сегодня нет! А ты будешь? Ты, я вижу, новенький. Откуда? Из Питера?! Надо же: как Васька покойный!
   - Васька из Луги был! - опять возразила женщина. - Это за сто километров от Питера!
   - А какая, на фиг, разница? Гореть все одинаково будем... Ладно, на, выпей! Был бы из Москвы - не дал бы, честное слово, не люблю здешних козлов!
   Прихлебывая вонючий портвейн, я слушал про пьяного вусмерть Ваську, что глубокой ночью, когда все спали, вкатился в костер и, задохнувшись от дыма, стал гореть; кто-то проснулся, кинулся вытаскивать, а нечего, уже не человек - головешка! Об этом говорилось увлеченно, с подробностями, дескать, на нем такая же черная тужурка была, так от нее одни блестящие пуговицы остались! А вот когда Тузика жарили...
   - Тьфу на тебя, козел! - плюнула женщина. - Про это бы хоть не рассказывал!
   Рустам что-то угрожающе забормотал, отплевываясь, отчего "железнодорожник" (так я его назвал) расхохотался:
   - Глянь, и этот чурек чего-то вякает! Мудило необразованное! Если вы там одних баранов жрете, то и другие должны? - Меня схватили за руку. - Это Ким его прибил, ну, Тузика, потому что простудился!
   - Кто простудился? - пробормотал я. - Тузик?
   - Какой Тузик?! Ким, кореец, в прошлом месяце тут болтался, а потом в Сибирь умотал! Собачатина - она же, по их понятиям, от простуды лечит, да что там - туберкулезных на ноги ставит! Вот Тузику и настал капец... А главное, я тоже тогда кашлял сильно, и этот черт узкоглазый говорит: давай собака кушать, сразу будешь здоровый! Сказано - сделано. Потом вот этих придурков угощали, и никто даже не догадался!
   - Тьфу! - опять сплюнула женщина.
   - Чего тьфукаешь-то? Жрать-то жрала, только за ушами трещало!
   - Ага, жрала! Чуть не блеванула, когда сказали про Тузика!
   Чувствуя, что тоже готов блевануть, я залпом влил в себя портвейн и двинулся в темноту.
   Длиннющий подземный переход был пуст, будто прямая кишка, очищенная клизмой. Лишь я, одинокий кусок материи, плыл в этой пустоте, на финише пищевода города-кита, который никак не мог от меня освободиться. "Ага! сказал я себе, увидев впереди три... нет, четыре фигуры. - Вот эти и освободят! Так освободят, что..." В голове завертелось что-то про четверых, что поднимались по лестнице, держа обувь в руках. У этих, правда, обувь была на ногах, зато один держал руку в кармане - зачем?! "И вот тут случилось самое ужасное: один из них, с самым свирепым и классическим профилем, вытащил из кармана громадное шило с деревянной рукояткой..." Фигуры приближались, лица обретали черты, и ничего хорошего эти черты не обещали.
   - Нет, - остановившись, сказал тот, что с рукой в кармане. - Не он!
   - Точно не он? - недоверчиво спросил спутник. - Тогда идем искать.
   О, бедный "он", не дай бог, ты встретишься на их пути - очень я тебе не завидую! Кишка тоннеля между тем выдавила меня, я глотнул свежего воздуха и вскоре опять услышал на удивление знакомый голос, призывавший редкую ночную публику попытать счастья в лотерею. Голос уже давал петуха (еще бы: столько времени орать!), но аргументы не менялись: кто не рискует, господа, тот не пьет и не ест! И вообще - что наша жизнь?! Игра! Я мысленно согласился, решив-таки сыграть на жалкие гроши, что позвякивали в кармане. Я ведь тоже мог, в принципе, сгореть, стать "футбольным мячом" для лихих ребят или оказаться зарезанным шилом с деревянной рукояткой, так что в сравнении с этими ставками проиграть мелочь - это мелочь.
   Но вначале надо было отдохнуть, потому что ноги предательски подгибались. Не ходите, дети, в Азию гулять! Живите в Европе, на родном Ленинградском вокзале: тоже местечко не подарок, к примеру, сумку могут увести, зато здесь тузиков не жарят на кострах! Вот и коробочки картонные, на которые можно присесть! Не возражаете, мадам? Сидевшая на раскладном стульчике тетка с мясистым лицом смотрела на меня как-то странно, но молчала, что я принял за согласие. Коробка слегка продавилась, потом почувствовалось что-то плотное. И замечательно: хорошее местечко для отдыха! Я курил, тетка продолжала странно смотреть, и тут... "Вот шайтан-арба!" подумал я и, вскочив, раскрыл коробку. Там лежало маленькое тело: свернутое калачиком, в рубашке и штанах, оно посапывало во сне (слава богу!) и, как я понял, даже не проснулось, когда я присаживался.
   - Сиротки... - хрипло проговорила тетка. - Никому не нужны, только я их пригреваю...
   Употребленное множественное число заставило с подозрением оглядеть стоящие рядом коробки. Я раскрыл соседнюю: то же самое, только ребенок не лежит, а сидит, спрятав белобрысую голову между колен. В третьей же коробке обнаружились тонкие косички на девичьей щеке...
   - Опять, Зинка, за свое?! - закричали из окошка ночного ларя. - Опять детишек воровать подучаешь?! Погоди, я вот сейчас милицию вызову!
   Выскочившая женщина в белом халате замахнулась на мясистую полотенцем, потом кинулась к коробкам.
   - Сироток пригрела, - хрипела тетка. - А меня ж и ругают! Правильно говорят: не делай добра, не получишь зла!
   - Нет, вы посмотрите на эту заразу! Добро она делает, надо же! "Сникерс" купит, а потом воровать посылает этих бездомных!
   - Мы не бездомные, - пробормотал белобрысый, зевая. - Мы просто из дому сбежали... И вообще - чего вы тут орете? Дайте поспать, башка болит!
   Женщина потрогала его голову и тут же отдернула руку.
   - Господи, да он же горит весь, его в больницу надо! Эй, Саш! Сашка, мать твою, брось эту дурацкую лотерею, иди сюда!
   Пребывая в ступоре, я не сообразил, что имя - тоже знакомое и что при желании я мог бы вспомнить, как "лотерейный" голос когда-то читал: "И выезжает на Ордынку такси с больными седоками..." "Ну вот скажи, - удивлялся затем Сашка Климов, - почему с "больными"? С какой радости? А вместе с тем чувствуешь, что именно это слово нужно и никакое другое! Потому что Бродский - гений!" Читались и плоды собственного вдохновения, только сейчас, понятно, было не до стихов литинститутского приятеля и собутыльника.