Страница:
Новое эллинство приведет к новому Вифлеему. "Подражание" - не копирование, копирование - ложное подражание, ложное эллинство, "псевдоклассицизм". Философский ответ о действительности нужен, чтобы не было этого "псевдо", иллюзионизма, идеализма, "переживаний", чтобы была жизнь и реализм. Возрождение есть воплощение тайны, ее овнешнение. Возрождение есть "воз-рождение", и его требование к познанию, к философии: вос-познания - познания познанного. Тайна филологов должна быть разоблачена; все должны стать словолюбцами, все призываются к познанию познанного. То, что внешне было только для филологов, должно быть открыто для всех. В величайший праздник - всякий может стать жрецом, если только готов принять на себя бремя жречества.
В раскрытые врата храма перед всеми очами трепещет ткань божественного покрова. В этом его, Пана, слово, и весь он - в этом слове. Это слово - Всё; вся действительность. Ничего - помимо этого, никакого реального "внутри". Все действительное - во-вне, внутри - только идеальное.
Слова - обман, говорили натуралисты, - idola.
Слово - символ, говорили символисты.
Слово - не обман, не символ только, слово - действительность, вся без остатка действительность есть слово, к нам обращенное, нами уже слышимое, ждущее вашего, философы, уразумения, - призван сказать новый художник-реалист.
Слово - пластично, музыкально, живописно, - это имеет смысл, когда все эти предикаты - к субъекту действительности. Это - философский язык. Пластика, музыка, живопись - словесны. Такова - внешность их; через словесность, присущую им, они действительны. Это - реально-художественный язык.
Об всем этом и говорит трепетание покрова. Внешность есть знак. Натуралист считал "знак" природою; это был лжереализм; новый реализм должен взглянуть на природу, как на знак. Романтический христианский реализм был иллюзионизм; он гипостазировал "только идею" и этим обманывал себя; он объявлял внешность иллюзией и этим обманывал других. Романтизм - как и все христианство - не имел мужества искренней лжи, какое было, напр<имер>, у циников и Пиррона, и спрятался за иронией. Какая прозрачная анаграмма, и тем не менее христианский мир ее не разгадал. ("((((...( = illusio, романтизм = иллюзионизм. Христианство не могло этого понять, потому что оно само романтизм. Романтизм, провозглашая себя, провозглашал христианство и, провозглашая христианство, провозглашал себя. И в христианстве, и в романтизме сознательный иллюзионизм прикрывал неискренность лжи. Кризис культуры теперешней есть кризис христианства, потому что иной культуры нет уже двадцатый век. Сколько в искусстве культурного не-христианского, столько переживущего кризис. Возрождение новое есть искреннее рождение новое Пана. Новый реализм - словесный, реализм языков, народов, а христианство и интернационал - единая ткань, плащ Мефистофеля: черный на красной подкладке. Новый реализм - реализм народов, языков - языческий. Новая действительность - торжественное вступление любителя хороводов Пана в город, Возрождение Пана в городе. Город - не природная реальность: в природе, в лесах, полях и небесах, действительных городов нет; только сказочные. Город же - быль. Город действителен только как знак, слово, культура; быль - история. Пришло время историзировать природу и Пана; время весны города. Новая действительность - историческая - завершение незавершенной мысли романтика: "излагать историю мира как историю человечества, находить всюду только человеческие события и отношения" (Новалис).
- Эй! Откликнись, кто идет?
Наша история сейчас - иллюзия. Наша быль - пепел:
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
Революция пожрала вчерашнюю действительность. Но революция - часы и годы "между", смерть для нового рождения, онтологическая фикция. Исторически-действительным и действительно-историческим останется лишь то, что не расплавится в пламени революции, очистительном пламени. Языки пламени - слова нового значения и смысла, знаки того, что Возрожденному - жить в живительном свете. Философия, наука, искусство - не разные дети одной матери, все это - одно, в разных качествах и разного времени. Но не будет Возрождения мысли и рефлексии, если не будет Возрождения искусства, спонтанного творчества. Художники - в первой линии.
Когда действительность становится иллюзией, существует только пустая форма. Вот откуда наша теперешняя утонченность в поэтической технике, способность даже выковывать новые формы - для никакого содержания. Никакое, ничтожное, содержание в многообещающей форме есть эстетическая лживость (Ахматова, напр<имер>) - знаменование потери восприятия и чувства мира. Бытие космоса распалось в буднях, быль слова не уразумевается, остается мозаика клочков быта, выдаваемая за монолитную действительность. Есть разбитые догматы, затасканные учения, есть теософическая пошлость, нет истинно-религиозного ни на что эха. И есть еще раздвоение, расщепленность, расплесканность. Есть гений художника Андрея Белого, и есть размахайка кристаллографа Андрея Белого, гениальная эпопея ("исторической действительности") и гностический гербарий. Недаром Борис Бугаев жаловался на Андрея Белого: ему жутко при виде двух Андреев Белых.
Один из них дал любопытное толкование Двенадцати: "И вот в Катьке и Петьке Двенадцати, в том звуке крушения старого мира, который Александр Александрович услышал со всей своей максималистической реалистичностью, должно было быть начало восстания, начало светлого воскресения, Христа и Софии, России будущей: - впереди - "в светлом [!] венчике из роз, впереди Исус Христос". Да не так же это надо понимать, что идут двенадцать, маршируют, позади жалкий пес, а впереди марширует Исус Христос, - это было бы действительно идиотическое понимание. "Впереди Исус Христос" - что это? Через все, через углубление революции до революции жизни, сознания, плоти и кости, до изменения наших чувств, наших мыслей, до изменения нас в любви и братстве, вот это "все" идет к тому, что "впереди", - вот к какому "впереди" это идет".
"Пес", конечно, ясен,
Поджавший хвост, паршивый пес,
пристал к товарищам, отстав от благодетеля,
...Скалит зубы - волк голодный
Хвост поджал - не отстает
Пес холодный - пес безродный...
Христос все же не так-то ясен. Твердо одно: "максималистическая реалистичность". Стало быть, внешность - знак? Но какой же: цель или видение? По-видимому, видение!
- Кто еще там? Выходи!
........................................
- Кто в сугробе - выходи!..
........................................
- Эй, откликнись, кто идет?
- Кто там машет красным флагом?
........................................
- Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все домами
Чего же видение и знак и символ? Не трансцендентного "ничто", а прежде всего собственного сознания, совести. И это двояко: (1) как - "во имя Христа" и (2) как укор - "что же делаем"? В первом ничего антихристианского нет. Христианство одинаково осуществляло во имя Христа и убийство и социализм - последнее не как экономический план - хотя бывало и такое, - а просто в виде игры на худших струнах человеческой души, vulgo, как утверждение забитого, нищего, убогого, жалкого, больного, и притом превыше энергичного, талантливого, сильного, бодрого, здорового. Так, антихристианского или нехристианского в этом ничего не было бы, но была бы неправда реальная, а потому и символическая. У нас и до революции Христос отождествлялся с "попом". В этом своеобразный демократизм православной русской церкви. И у римских католиков и у греческих Церковь - Христос, но у первых папа, у нас поп (все равно, иерей, архиерей, при случае и диакон, хотя, конечно, и тепло: "батюшка"). Там сосредоточенно, здесь дистрибутивно.
Помнишь, как бывало
Брюхом шел вперед,
И крестом сияло
Брюхо на народ?
В результате, "долой папу" ничего серьезного не обозначало: протестантский маргарин, а "долой попов" стало означать "долой Христа". Но так как укол совести - в венчике из роз - все-таки, и с малолетства, - то как же отогнать навязчивое видение?
- Ишь, стервец, завел шарманку,
Что ты, Петька, баба что-ль?
- Верно, душу наизнанку
Вздумал вывернуть? Изволь!
- Поддержи свою осанку!
- Над собой держи контроль!
И снова, и снова, и снова - беспокоящее видение, и все настоятельнее тревога, что видение - действительность, та самая разрушаемая и разрушающая действительность.
- Все равно, тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем!
- Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!
Действительное выстрелов не боится. Знак, слово, имя - всегда действительны, всегда реальны. Одно только имя - и видение оплотнеет. "Здраво рассуждая", раз отвергнут Сам, должно быть и Имя "изъято" - может быть, с затаеннейшею, "завиральною" мольбою к Нему же о снятии бремени с души...
- Ох, пурга какая, Спасе!
- Петька! Эй, не завирайся!
От чего тебя упас
Золотой иконостас?
Бессознательный ты, право,
Рассуди, подумай здраво
Значит, все "долой" - в "бессознательность": и Его, и Имя, и просто голос совести человеческой!.. Здесь-то рука и хватается приподнять завесу... Что за нею предстало Блоку? Холодное ничто, о котором поэт не говорит, да и сказать о ничто нечего. Лишь проникает в душу беспредметный ужас, рождающий отчаяние перед невозрождением, отчаяние от того, что все - понапрасну, отчаяние, что в самой революции - старый быт, "старый мир, как пес паршивый"... И, вдруг, в самом деле, не видение есть действительность, а трансцендентное, нами гипостазированное, наше старое нигилистическое ничто? Значит, оно - не кошмар и впредь останется?.. Есть у Блока две обнадеживающие строки:
Трах-тах-тах! - И только эхо
Откликается в домах...
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах.
Заливается смехом злобным, торжествующим, издевательским? - Нет, едва ли! Но тогда этот смех не над провалом и бездною, а только над легкою неудачей, над смешною ошибкою: само "трах-тах-тах" по действительному видению - не действительно, не реально, иллюзорно. В этом - надежда. Ошибался поэтому и тот, кто говорил "вполголоса": "- Предатели! - Погибла Россия!" Ошибался, Россия не погибла.
Новая действительность не может быть романтическою реставрацией Москвы, ибо почему же и для чего же была революция? И всякое Возрождение патриотично. Вопрос только в том, будет ли оно европейским? Христианство довело свою культуру до кризиса. В этом признаются называющие себя христианами. Условно противопоставление культуры и цивилизации, но, раз оно сделано, всмотримся в него. Христианская культура дошла до христианской цивилизации. Крестом осеняли и святою водою кропили не только человеческие лбы, но и стальные машины. Культуру изгадили цивилизацией - в этом каются, но не раскаиваются. Не раскаиваются - это видно из того, что в жалобах на "кризисы" взывают о спасении к востоку. Где же на Востоке культура? Восток, как и все мировое варварство, способен только к восприятию, к усвоению, а может быть, и к творчеству, цивилизации. Инженер с раскосыми глазами - в этом ничего противоестественного, но Платон, Эсхил, Данте, Шекспир, Гегель с раскосыми глазами - мотив из Гойи.
Скандальная книга Шпенглера сильно шумит, и его противопоставление культуры и цивилизации на наших глазах делается для толпы каноническим. Из него извлекают мудрость и поучение. Между тем именно у Шпенглера это противопоставление только формально, и чем его заполнить - вопрос. Цивилизация есть "завершение и исход" культуры. И потому "каждая" культура имеет свою цивилизацию. Как будто в мире существует не одна культура, варьирующаяся по народам, не единая и генетически и существенно! Да уж если цивилизация - "исход и завершение", то какой смысл в этом противопоставлении? - Отливы и приливы, ниже и выше. Но новый прилив разве не есть Возрождение, т.е. продолжение той же единой культуры? Разница должна быть принципиальною. И при всем этом Шпенглер говорит об "исторической философии", о "мире как истории"... Но, вот, дальше, уже не формально, а по содержанию: оказывается, что наша философия страдает органическим пороком невмешательством в практическую жизнь. Что это значит? Это значит: 1) из нее не глаголет "душа времени". Конечно, это - порок. Но спрашивается, где же эта философия и когда вообще существовала философия, которая не выражала бы времени? Куда же девался пресловутый историзм? Но 2) - и тут суть дела яснее - вот, напр<имер>, досократики были купцами и политиками, Платон едва жизнью не поплатился за то, что хотел подправить сиракузские дела, Декарт - "первый техник своего времени" (!), а современные философы - не техники, не политики, не купцы. Если фон Гертлинг еще не умер, он может выдрать Шпенглера за уши, да и не один фон Гертлинг. Но это едва ли чему научит Шпенглера - хозяином фактов он считает одного себя. Существенно другое: если факт, что философы не торгуют, не электрифицируют, не санкционируют смертных приговоров, - признак цивилизации, то да здравствует цивилизация! Если, наоборот, факт, что философ-инженер есть признак цивилизации, а не культуры, признак восточной мудрости и философии именно не установившейся, не осознавшей, что ее участие в великой, как выражается Шпенглер, действительности есть мысль, а не купля-продажа и не сооружение водяных турбин, а тем паче не преследование свободного слова, тогда, пожалуй, и насчет "гибели Запада" придется сделать диагноз иной, чем тот, какой ставит Шпенглер. У Шпенглера все меряется "доселе" и "отселе", считая с года выхода его книжки. "Открытий" и изобретений у него, поэтому, столько, что хватило бы на тринадцать инженеров. Но лучше бы ему не "открывать", а просто сослаться на то противопоставление цивилизации культуре, которое, действительно, следовало бы сделать каноническим и которое было указано на его собственной родине более ста лет тому назад. Во всяком случае, ему пришлось бы извиниться, по крайней мере, за не считающееся с историческим первенством терминологическое злоупотребление. Сто пятнадцать лет тому назад знаменитый Фридрих Август Вольф писал: нельзя ставить на одну доску египтян, евреев, персов и другие восточные народы с греками и римлянами. "Одно из главнейших различий между теми и другими народами состоит в том, что первые или вовсе не возвысились над тем родом образованности, который надо назвать гражданскою выправкою или цивилизацией, в противоположность высшей, собственной культуре духа, или возвысились лишь в незначительной степени. Первый род культуры - - - рачительно занимается условиями жизни, нуждающейся в безопасности, порядке и удобстве; он для сего пользуется даже некоторыми высшими изобретениями и знаниями, которые, однако, - - будучи найдены не научным путем, не должны были никогда пользоваться славою возвышенной мудрости; наконец, этот род культуры не только не нуждается в литературе, но и не созидает ее - причем под литературою понимается комплекс сочинений, в которых делаются вклады для просвещения современников не отдельною кастою, сообразно с ее должностными целями и нуждами, но каждым из народа, сознающим в себе высшие идеи". Вот в этом-то и дело!
Вольф - один из возродителей немецкого народа. Он начинал с Гомера. Оттуда же начинается и всякое Возрождение. Начинаем ли мы? Начнем ли?.. Цивилизаторское и просветительное подражание античным формам у нас было и есть. Нужно больше и больше. Нужно дойти до собственного мастерства, до софийности. Нужно дойти до искусства в воспитанных формах выразить нашу действительность. Нужно стать европейцами не по копированию, а по воспроизведению красоты. У нас раньше кричали, что мы - "между" Европою и востоком. Это - неверно. До сих пор это "между" занимали немцы. Только после поражения немцев мы можем стать между ними и востоком. Для этого нужно стать Европою, а Европа, еще и еще и еще раз, зачиналась на берегах Эгейского моря.
Вслед за Шпенглером христианские цивилизаторы и у нас пугают "закатом Европы". Нимало не страшно! Крушение Германии не есть крушение Европы, да еще и Германии - крушенье ли? Шпенглер изображает Западную Европу в виде Фауста. Но, собственно, почему, и главное - за что? - Хотя бы гетевский Фауст, а то - нет, Фауст просто, "вообще"!.. За что?.. Фауст - повеса, фокусник и шарлатан, с безграничною похотью и плоскою рассудочностью, теософ. За что и почему это - образ Западной Европы? Фауст - немецкое изобретение, хотя Шпенглер и сделал "открытие" "доселе" неведомого, что фаустовская душа обрела тело в западной культуре, как она "расцвела с рождением романского стиля в X веке на северных [!] равнинах между Эльбою и Тахо" (S. 254). Все же славяне этой души не приняли, не приняли ее и романские народы, если не считать, как то делает Шпенглер, "равнины" между Тахо и, скажем, Луарою "северными"... Англичане - но, вот признание Фауста у Марло:
И я давно покончил бы с собою,
Когда бы сладость чувственных отрад
Отчаянья в душе не побеждала.
(Перев. Бальмонта).
Только в глазах немца, и то после 14-го года, такая автохарактеристика может быть признана идеалом англичанина. Наконец, не приняли и мы - уж, кажется, до чего неутоленные, неугомонные и стремительные!.. Или неужто наши Пушкин и Достоевский - Фаусты? К сюжету "Фауст" подходили, как известно, с разных сторон, но не кто иной, как Пушкин, в двух словах запечатлел источник "неутоленности" Фауста: "Мне скучно, бес". А пушкинский Мефистофель дает и исчерпывающее объяснение фаустовского taedium
...думал ты в такое время,
Когда не думает никто...
Но это и есть connubium рассудочности и похоти1. Говорили, что Иван Карамазов - русский Фауст, хотя он душу черту и не прозакладывал, а совершенно национально "упивался" и "убивался". Уж если какой-либо из Карамазовых - Фауст, то скорее всего Федор Павлович, который умел отлично обделывать свои имущественные делишки и в то же время был сладострастнейшим человеком во всю свою жизнь. Фауст легенды не без успеха обделывал свои делишки, а насчет прочего вот что гласит бесхитростно-наивное повествование, не предсказывавшее, а собиравшее "факты" и рассказывавшее их:
Nach diesem kam der Geist Mephostophiles zu ihm und sagte: Wo du hinfuro in deiner Zusagung beharren wirst, siehe, so will ich deine Wollust anders ersattigen, dass du in deinen Tagen nichts anders wunschen wirst. So du nicht kannst keusch leben, so will ich dir alle Tag und Nacht ein Weib su Bett fuhren, welches du in dieser Stadt oder anderswo ansichtig und nach deinem Willen zur Unkeuschheit begehren wirst. In solcher Gestalt und Form soll sie dir beiwohnen.
Dern Doktor Fausto ging solches also wohl ein, dass sein Herz vor Freuden zitterte; und reute es ihn, was er anfanglich hatte furnehmen wollen. Und geriet in eine solche Brunst und Unzucht, dass er Tag und Nacht nach schonen Weibern trachtete, dass, so er heut mit diesem Teufel Unzucht trieb, morgen einen andern im Sinn hatte.
B конце концов, не ставит ли себя Шпенглер в положение турецкого императора, во дворце которого Фауст, в образе Магомета провел шесть дней и ночей, и не воображает ли он, что его "фаустовские души" - тот великий народ, который Фауст, как свое наследие, наобещал турку через его жен:
Sie (seine Weiber) berichteten ihm, es ware der Gott Mahomet gewesen, und wie er zur Nacht die und die gefordert, sie beschlafen und gesaget, es wurde aus seinem Samen ein gross Volk und streitbare Helden entspringen.
Но если Западная Европа не этот "великий народ" и не эти "воинственные герои", потомки Фауста, то непонятно, за что Шпенглер вдувает в Европу "фаустовскую душу". Не потому ли, что Фауста терзают муки "гносеологической трагедии"? Но если Фаусту не нравилась схоластика, что довольно понятно, то почему "гносеологическая трагедия" требует обращения к магии и некромантии, а не к Гомеру или Платону? Не - фаустовская Западная Европа обратилась именно к ним, и едва ли имеет основание жалеть об этом. Гете хотел заставить поверить в какую-то бесконечную духовную неутоленность Фауста. Верно: не только философия, но и искусство - от неутоленности, от духовного беспокойства. Но разве Данте от неутоленности знания и любви начал ловеласничать и искать приключений под руку с чертом?.. Гете был большой патриот и кроме того hohe Exzellenz, ему, понятно, хотелось украсить национальное изобретение. Но отчего такое волнение за судьбу всей Европы, когда битый Фауст поднял вопль? Поделом, собственно говоря, бит.
Все это - только свое, местное, нам даже и неприлично вмешиваться в это. Нам нужно наше собственное в Европе Возрождение, начинаемое с возрождения античности, а когда-то еще дойдем до "заката"? Сверх того "закат" античности не лишил разума нового западного человека, и последний вбирал в себя все, что узнавал о ней. Не торжествовать следовало бы по поводу предречений Шпенглера, а торопиться вобрать в себя побольше от опыта и знаний Европы. А там, впереди, видно еще будет, подлинно ли она "закатывается".
Как бы ни было, у нас - слово за искусством, и прежде всего за искусством слова. Как оно скажет, так и будет в действительности, в мысли, во всей нашей культуре. Россия теперь, как невеста:
Россия,
Ты ныне
Невеста...
Приемли
Весть
Весны...
Земли
Прордейте
Цветами
И прозеленейте
Березами:
Есть
Воскресение...
С нами
Спасение...
Кому суждено быть женихом?
Один - с востока:
Глаза словно щели, растянутый рот,
Лицо на лицо не похоже,
И выдались скулы углами вперед...
Другой - "единый из вас":
...в тереме будет сидеть он своем,
Подобен кумиру средь храма,
И будет он спины вам бить батожьем,
А вы ему стукать да стукать челом...
Третий
К гипербореям он
В страну далекую, к северу дикому,
Взойдя на колесницу, правит.
Лебеди белые быстро мчатся.
Москва, 26 янв. 1922.
II. СВОЕВРЕМЕННЫЕ НАПОМИНАНИЯ
СТРУКТУРА СЛОВА IN USUM AESTHETICAE
I
1
А
Термин "слово" в нижеследующем берется как комплекс чувственных дат, не только воспринимаемых, но и претендующих на то, чтобы быть понятными, т.е. связанных со смыслом или значением. Слово есть чувственный комплекс, выполняющий в общении людей специфические функции: основным образом семантические и синсемантические и производным - экспрессивные и дейктические (указание, призыв, приказание, жалоба, мольба и т.д.). Слово есть prima facie сообщение. Слово, следовательно, средство общения; сообщение - условие общения. Слово есть не только явление природы, но также принцип культуры. Слово есть архетип культуры; культура - культ разумения, слова - воплощение разума.
Все равно, в каком качественном чувственном комплексе воспринимается слово. Эмпирически наиболее распространенным является качество звукового комплекса. Одно качество может быть переводимо в другое. Законы и типы форм одного качества могут быть раскрыты и во всяком другом качестве. Художественное и вообще творческое преобразование форм одного качества может рассматриваться как типическое для всякого качества.
Слово есть знак sui generis. Не всякий знак - слово. Бывают знаки признаки, указания, сигналы, отметки, симптомы, знамения, omina и пр<оч.>, и пр<оч.>. Теории о связи слова как знака с тем, что он значит, основанные на психологических объяснениях - ассоциациях, связи причины и действия, средства и цели, преднамеренного соглашения и т.п., - только гипотезы, рабочая ценность которых при современном кризисе доходит до нуля. Связь слова со смыслом есть связь специфическая. Она является "родом", а не подводится под род. Если бы даже оказалось возможным подвести ее под род или если бы какие-нибудь принципиальные предпосылки допускали такое подведение и требовали его, все-таки методологически правильнее, безупречнее и целесообразнее до построения каких бы то ни было теорий рассматривать названную связь как специфическую. Специфичность связи определяется не чувственно данным комплексом как таким, а смыслом - вторым термином отношения, - который есть также sui generis предмет и бытие. Только строгий феноменологический анализ мог бы установить, чем отличается восприятие звукового комплекса как значащего знака от восприятия естественной вещи. Слова-понятия: "вещь" и "знак" - принципиально и изначально гетерогенны, и только точный интерпретативный метод мог бы установить пределы и смысл каждого. Это - проблема не менее трудная, чем проблема отличия действительности от иллюзии, и составляет часть общей проблемы действительности.
Что такое "одно" слово или "отдельное" слово, определяется контекстом. В зависимости от цели, из данного контекста как отдельное слово может быть выделен то один, то другой звуковой комплекс. В новое время графическое изображение и выделение в отдельное слово звукового комплекса устанавливается произвольно - по большей части по соображениям удобства и потребностей грамматической морфологии. "Ход" есть отдельное слово, также "пароход", также "белыйпароход", также "большойбелыйпароход", также "явижубольшойбелыйпароход" и т.д. Синтаксически "связь слов" есть также слово, следовательно, речь, книга, литература, язык всего мира, вся культура - слово. В метафизическом аспекте ничто не мешает и космическую вселенную рассматривать как слово. Везде существенные отношения и типические формы в структуре слова - одни.
Графически слово может изображаться сложною и простою системою знаков. Пиктография и граммография имеют свою историю. Графический знак всегда может быть заменен звуковым. Даже такой графический знак, как свободный промежуток между двумя написанными, нарисованными или напечатанными "словами" "пробел", - может быть заменен звуковым комплексом или звуковою паузою, которые могут принять на себя любую функцию знака, в том числе и слова, т.е. осмысленного, со значением знака. Теория слова как знака есть задача формальной онтологии, или учения о предмете, в отделе семиотики.
В раскрытые врата храма перед всеми очами трепещет ткань божественного покрова. В этом его, Пана, слово, и весь он - в этом слове. Это слово - Всё; вся действительность. Ничего - помимо этого, никакого реального "внутри". Все действительное - во-вне, внутри - только идеальное.
Слова - обман, говорили натуралисты, - idola.
Слово - символ, говорили символисты.
Слово - не обман, не символ только, слово - действительность, вся без остатка действительность есть слово, к нам обращенное, нами уже слышимое, ждущее вашего, философы, уразумения, - призван сказать новый художник-реалист.
Слово - пластично, музыкально, живописно, - это имеет смысл, когда все эти предикаты - к субъекту действительности. Это - философский язык. Пластика, музыка, живопись - словесны. Такова - внешность их; через словесность, присущую им, они действительны. Это - реально-художественный язык.
Об всем этом и говорит трепетание покрова. Внешность есть знак. Натуралист считал "знак" природою; это был лжереализм; новый реализм должен взглянуть на природу, как на знак. Романтический христианский реализм был иллюзионизм; он гипостазировал "только идею" и этим обманывал себя; он объявлял внешность иллюзией и этим обманывал других. Романтизм - как и все христианство - не имел мужества искренней лжи, какое было, напр<имер>, у циников и Пиррона, и спрятался за иронией. Какая прозрачная анаграмма, и тем не менее христианский мир ее не разгадал. ("((((...( = illusio, романтизм = иллюзионизм. Христианство не могло этого понять, потому что оно само романтизм. Романтизм, провозглашая себя, провозглашал христианство и, провозглашая христианство, провозглашал себя. И в христианстве, и в романтизме сознательный иллюзионизм прикрывал неискренность лжи. Кризис культуры теперешней есть кризис христианства, потому что иной культуры нет уже двадцатый век. Сколько в искусстве культурного не-христианского, столько переживущего кризис. Возрождение новое есть искреннее рождение новое Пана. Новый реализм - словесный, реализм языков, народов, а христианство и интернационал - единая ткань, плащ Мефистофеля: черный на красной подкладке. Новый реализм - реализм народов, языков - языческий. Новая действительность - торжественное вступление любителя хороводов Пана в город, Возрождение Пана в городе. Город - не природная реальность: в природе, в лесах, полях и небесах, действительных городов нет; только сказочные. Город же - быль. Город действителен только как знак, слово, культура; быль - история. Пришло время историзировать природу и Пана; время весны города. Новая действительность - историческая - завершение незавершенной мысли романтика: "излагать историю мира как историю человечества, находить всюду только человеческие события и отношения" (Новалис).
- Эй! Откликнись, кто идет?
Наша история сейчас - иллюзия. Наша быль - пепел:
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
Революция пожрала вчерашнюю действительность. Но революция - часы и годы "между", смерть для нового рождения, онтологическая фикция. Исторически-действительным и действительно-историческим останется лишь то, что не расплавится в пламени революции, очистительном пламени. Языки пламени - слова нового значения и смысла, знаки того, что Возрожденному - жить в живительном свете. Философия, наука, искусство - не разные дети одной матери, все это - одно, в разных качествах и разного времени. Но не будет Возрождения мысли и рефлексии, если не будет Возрождения искусства, спонтанного творчества. Художники - в первой линии.
Когда действительность становится иллюзией, существует только пустая форма. Вот откуда наша теперешняя утонченность в поэтической технике, способность даже выковывать новые формы - для никакого содержания. Никакое, ничтожное, содержание в многообещающей форме есть эстетическая лживость (Ахматова, напр<имер>) - знаменование потери восприятия и чувства мира. Бытие космоса распалось в буднях, быль слова не уразумевается, остается мозаика клочков быта, выдаваемая за монолитную действительность. Есть разбитые догматы, затасканные учения, есть теософическая пошлость, нет истинно-религиозного ни на что эха. И есть еще раздвоение, расщепленность, расплесканность. Есть гений художника Андрея Белого, и есть размахайка кристаллографа Андрея Белого, гениальная эпопея ("исторической действительности") и гностический гербарий. Недаром Борис Бугаев жаловался на Андрея Белого: ему жутко при виде двух Андреев Белых.
Один из них дал любопытное толкование Двенадцати: "И вот в Катьке и Петьке Двенадцати, в том звуке крушения старого мира, который Александр Александрович услышал со всей своей максималистической реалистичностью, должно было быть начало восстания, начало светлого воскресения, Христа и Софии, России будущей: - впереди - "в светлом [!] венчике из роз, впереди Исус Христос". Да не так же это надо понимать, что идут двенадцать, маршируют, позади жалкий пес, а впереди марширует Исус Христос, - это было бы действительно идиотическое понимание. "Впереди Исус Христос" - что это? Через все, через углубление революции до революции жизни, сознания, плоти и кости, до изменения наших чувств, наших мыслей, до изменения нас в любви и братстве, вот это "все" идет к тому, что "впереди", - вот к какому "впереди" это идет".
"Пес", конечно, ясен,
Поджавший хвост, паршивый пес,
пристал к товарищам, отстав от благодетеля,
...Скалит зубы - волк голодный
Хвост поджал - не отстает
Пес холодный - пес безродный...
Христос все же не так-то ясен. Твердо одно: "максималистическая реалистичность". Стало быть, внешность - знак? Но какой же: цель или видение? По-видимому, видение!
- Кто еще там? Выходи!
........................................
- Кто в сугробе - выходи!..
........................................
- Эй, откликнись, кто идет?
- Кто там машет красным флагом?
........................................
- Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все домами
Чего же видение и знак и символ? Не трансцендентного "ничто", а прежде всего собственного сознания, совести. И это двояко: (1) как - "во имя Христа" и (2) как укор - "что же делаем"? В первом ничего антихристианского нет. Христианство одинаково осуществляло во имя Христа и убийство и социализм - последнее не как экономический план - хотя бывало и такое, - а просто в виде игры на худших струнах человеческой души, vulgo, как утверждение забитого, нищего, убогого, жалкого, больного, и притом превыше энергичного, талантливого, сильного, бодрого, здорового. Так, антихристианского или нехристианского в этом ничего не было бы, но была бы неправда реальная, а потому и символическая. У нас и до революции Христос отождествлялся с "попом". В этом своеобразный демократизм православной русской церкви. И у римских католиков и у греческих Церковь - Христос, но у первых папа, у нас поп (все равно, иерей, архиерей, при случае и диакон, хотя, конечно, и тепло: "батюшка"). Там сосредоточенно, здесь дистрибутивно.
Помнишь, как бывало
Брюхом шел вперед,
И крестом сияло
Брюхо на народ?
В результате, "долой папу" ничего серьезного не обозначало: протестантский маргарин, а "долой попов" стало означать "долой Христа". Но так как укол совести - в венчике из роз - все-таки, и с малолетства, - то как же отогнать навязчивое видение?
- Ишь, стервец, завел шарманку,
Что ты, Петька, баба что-ль?
- Верно, душу наизнанку
Вздумал вывернуть? Изволь!
- Поддержи свою осанку!
- Над собой держи контроль!
И снова, и снова, и снова - беспокоящее видение, и все настоятельнее тревога, что видение - действительность, та самая разрушаемая и разрушающая действительность.
- Все равно, тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем!
- Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!
Действительное выстрелов не боится. Знак, слово, имя - всегда действительны, всегда реальны. Одно только имя - и видение оплотнеет. "Здраво рассуждая", раз отвергнут Сам, должно быть и Имя "изъято" - может быть, с затаеннейшею, "завиральною" мольбою к Нему же о снятии бремени с души...
- Ох, пурга какая, Спасе!
- Петька! Эй, не завирайся!
От чего тебя упас
Золотой иконостас?
Бессознательный ты, право,
Рассуди, подумай здраво
Значит, все "долой" - в "бессознательность": и Его, и Имя, и просто голос совести человеческой!.. Здесь-то рука и хватается приподнять завесу... Что за нею предстало Блоку? Холодное ничто, о котором поэт не говорит, да и сказать о ничто нечего. Лишь проникает в душу беспредметный ужас, рождающий отчаяние перед невозрождением, отчаяние от того, что все - понапрасну, отчаяние, что в самой революции - старый быт, "старый мир, как пес паршивый"... И, вдруг, в самом деле, не видение есть действительность, а трансцендентное, нами гипостазированное, наше старое нигилистическое ничто? Значит, оно - не кошмар и впредь останется?.. Есть у Блока две обнадеживающие строки:
Трах-тах-тах! - И только эхо
Откликается в домах...
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах.
Заливается смехом злобным, торжествующим, издевательским? - Нет, едва ли! Но тогда этот смех не над провалом и бездною, а только над легкою неудачей, над смешною ошибкою: само "трах-тах-тах" по действительному видению - не действительно, не реально, иллюзорно. В этом - надежда. Ошибался поэтому и тот, кто говорил "вполголоса": "- Предатели! - Погибла Россия!" Ошибался, Россия не погибла.
Новая действительность не может быть романтическою реставрацией Москвы, ибо почему же и для чего же была революция? И всякое Возрождение патриотично. Вопрос только в том, будет ли оно европейским? Христианство довело свою культуру до кризиса. В этом признаются называющие себя христианами. Условно противопоставление культуры и цивилизации, но, раз оно сделано, всмотримся в него. Христианская культура дошла до христианской цивилизации. Крестом осеняли и святою водою кропили не только человеческие лбы, но и стальные машины. Культуру изгадили цивилизацией - в этом каются, но не раскаиваются. Не раскаиваются - это видно из того, что в жалобах на "кризисы" взывают о спасении к востоку. Где же на Востоке культура? Восток, как и все мировое варварство, способен только к восприятию, к усвоению, а может быть, и к творчеству, цивилизации. Инженер с раскосыми глазами - в этом ничего противоестественного, но Платон, Эсхил, Данте, Шекспир, Гегель с раскосыми глазами - мотив из Гойи.
Скандальная книга Шпенглера сильно шумит, и его противопоставление культуры и цивилизации на наших глазах делается для толпы каноническим. Из него извлекают мудрость и поучение. Между тем именно у Шпенглера это противопоставление только формально, и чем его заполнить - вопрос. Цивилизация есть "завершение и исход" культуры. И потому "каждая" культура имеет свою цивилизацию. Как будто в мире существует не одна культура, варьирующаяся по народам, не единая и генетически и существенно! Да уж если цивилизация - "исход и завершение", то какой смысл в этом противопоставлении? - Отливы и приливы, ниже и выше. Но новый прилив разве не есть Возрождение, т.е. продолжение той же единой культуры? Разница должна быть принципиальною. И при всем этом Шпенглер говорит об "исторической философии", о "мире как истории"... Но, вот, дальше, уже не формально, а по содержанию: оказывается, что наша философия страдает органическим пороком невмешательством в практическую жизнь. Что это значит? Это значит: 1) из нее не глаголет "душа времени". Конечно, это - порок. Но спрашивается, где же эта философия и когда вообще существовала философия, которая не выражала бы времени? Куда же девался пресловутый историзм? Но 2) - и тут суть дела яснее - вот, напр<имер>, досократики были купцами и политиками, Платон едва жизнью не поплатился за то, что хотел подправить сиракузские дела, Декарт - "первый техник своего времени" (!), а современные философы - не техники, не политики, не купцы. Если фон Гертлинг еще не умер, он может выдрать Шпенглера за уши, да и не один фон Гертлинг. Но это едва ли чему научит Шпенглера - хозяином фактов он считает одного себя. Существенно другое: если факт, что философы не торгуют, не электрифицируют, не санкционируют смертных приговоров, - признак цивилизации, то да здравствует цивилизация! Если, наоборот, факт, что философ-инженер есть признак цивилизации, а не культуры, признак восточной мудрости и философии именно не установившейся, не осознавшей, что ее участие в великой, как выражается Шпенглер, действительности есть мысль, а не купля-продажа и не сооружение водяных турбин, а тем паче не преследование свободного слова, тогда, пожалуй, и насчет "гибели Запада" придется сделать диагноз иной, чем тот, какой ставит Шпенглер. У Шпенглера все меряется "доселе" и "отселе", считая с года выхода его книжки. "Открытий" и изобретений у него, поэтому, столько, что хватило бы на тринадцать инженеров. Но лучше бы ему не "открывать", а просто сослаться на то противопоставление цивилизации культуре, которое, действительно, следовало бы сделать каноническим и которое было указано на его собственной родине более ста лет тому назад. Во всяком случае, ему пришлось бы извиниться, по крайней мере, за не считающееся с историческим первенством терминологическое злоупотребление. Сто пятнадцать лет тому назад знаменитый Фридрих Август Вольф писал: нельзя ставить на одну доску египтян, евреев, персов и другие восточные народы с греками и римлянами. "Одно из главнейших различий между теми и другими народами состоит в том, что первые или вовсе не возвысились над тем родом образованности, который надо назвать гражданскою выправкою или цивилизацией, в противоположность высшей, собственной культуре духа, или возвысились лишь в незначительной степени. Первый род культуры - - - рачительно занимается условиями жизни, нуждающейся в безопасности, порядке и удобстве; он для сего пользуется даже некоторыми высшими изобретениями и знаниями, которые, однако, - - будучи найдены не научным путем, не должны были никогда пользоваться славою возвышенной мудрости; наконец, этот род культуры не только не нуждается в литературе, но и не созидает ее - причем под литературою понимается комплекс сочинений, в которых делаются вклады для просвещения современников не отдельною кастою, сообразно с ее должностными целями и нуждами, но каждым из народа, сознающим в себе высшие идеи". Вот в этом-то и дело!
Вольф - один из возродителей немецкого народа. Он начинал с Гомера. Оттуда же начинается и всякое Возрождение. Начинаем ли мы? Начнем ли?.. Цивилизаторское и просветительное подражание античным формам у нас было и есть. Нужно больше и больше. Нужно дойти до собственного мастерства, до софийности. Нужно дойти до искусства в воспитанных формах выразить нашу действительность. Нужно стать европейцами не по копированию, а по воспроизведению красоты. У нас раньше кричали, что мы - "между" Европою и востоком. Это - неверно. До сих пор это "между" занимали немцы. Только после поражения немцев мы можем стать между ними и востоком. Для этого нужно стать Европою, а Европа, еще и еще и еще раз, зачиналась на берегах Эгейского моря.
Вслед за Шпенглером христианские цивилизаторы и у нас пугают "закатом Европы". Нимало не страшно! Крушение Германии не есть крушение Европы, да еще и Германии - крушенье ли? Шпенглер изображает Западную Европу в виде Фауста. Но, собственно, почему, и главное - за что? - Хотя бы гетевский Фауст, а то - нет, Фауст просто, "вообще"!.. За что?.. Фауст - повеса, фокусник и шарлатан, с безграничною похотью и плоскою рассудочностью, теософ. За что и почему это - образ Западной Европы? Фауст - немецкое изобретение, хотя Шпенглер и сделал "открытие" "доселе" неведомого, что фаустовская душа обрела тело в западной культуре, как она "расцвела с рождением романского стиля в X веке на северных [!] равнинах между Эльбою и Тахо" (S. 254). Все же славяне этой души не приняли, не приняли ее и романские народы, если не считать, как то делает Шпенглер, "равнины" между Тахо и, скажем, Луарою "северными"... Англичане - но, вот признание Фауста у Марло:
И я давно покончил бы с собою,
Когда бы сладость чувственных отрад
Отчаянья в душе не побеждала.
(Перев. Бальмонта).
Только в глазах немца, и то после 14-го года, такая автохарактеристика может быть признана идеалом англичанина. Наконец, не приняли и мы - уж, кажется, до чего неутоленные, неугомонные и стремительные!.. Или неужто наши Пушкин и Достоевский - Фаусты? К сюжету "Фауст" подходили, как известно, с разных сторон, но не кто иной, как Пушкин, в двух словах запечатлел источник "неутоленности" Фауста: "Мне скучно, бес". А пушкинский Мефистофель дает и исчерпывающее объяснение фаустовского taedium
...думал ты в такое время,
Когда не думает никто...
Но это и есть connubium рассудочности и похоти1. Говорили, что Иван Карамазов - русский Фауст, хотя он душу черту и не прозакладывал, а совершенно национально "упивался" и "убивался". Уж если какой-либо из Карамазовых - Фауст, то скорее всего Федор Павлович, который умел отлично обделывать свои имущественные делишки и в то же время был сладострастнейшим человеком во всю свою жизнь. Фауст легенды не без успеха обделывал свои делишки, а насчет прочего вот что гласит бесхитростно-наивное повествование, не предсказывавшее, а собиравшее "факты" и рассказывавшее их:
Nach diesem kam der Geist Mephostophiles zu ihm und sagte: Wo du hinfuro in deiner Zusagung beharren wirst, siehe, so will ich deine Wollust anders ersattigen, dass du in deinen Tagen nichts anders wunschen wirst. So du nicht kannst keusch leben, so will ich dir alle Tag und Nacht ein Weib su Bett fuhren, welches du in dieser Stadt oder anderswo ansichtig und nach deinem Willen zur Unkeuschheit begehren wirst. In solcher Gestalt und Form soll sie dir beiwohnen.
Dern Doktor Fausto ging solches also wohl ein, dass sein Herz vor Freuden zitterte; und reute es ihn, was er anfanglich hatte furnehmen wollen. Und geriet in eine solche Brunst und Unzucht, dass er Tag und Nacht nach schonen Weibern trachtete, dass, so er heut mit diesem Teufel Unzucht trieb, morgen einen andern im Sinn hatte.
B конце концов, не ставит ли себя Шпенглер в положение турецкого императора, во дворце которого Фауст, в образе Магомета провел шесть дней и ночей, и не воображает ли он, что его "фаустовские души" - тот великий народ, который Фауст, как свое наследие, наобещал турку через его жен:
Sie (seine Weiber) berichteten ihm, es ware der Gott Mahomet gewesen, und wie er zur Nacht die und die gefordert, sie beschlafen und gesaget, es wurde aus seinem Samen ein gross Volk und streitbare Helden entspringen.
Но если Западная Европа не этот "великий народ" и не эти "воинственные герои", потомки Фауста, то непонятно, за что Шпенглер вдувает в Европу "фаустовскую душу". Не потому ли, что Фауста терзают муки "гносеологической трагедии"? Но если Фаусту не нравилась схоластика, что довольно понятно, то почему "гносеологическая трагедия" требует обращения к магии и некромантии, а не к Гомеру или Платону? Не - фаустовская Западная Европа обратилась именно к ним, и едва ли имеет основание жалеть об этом. Гете хотел заставить поверить в какую-то бесконечную духовную неутоленность Фауста. Верно: не только философия, но и искусство - от неутоленности, от духовного беспокойства. Но разве Данте от неутоленности знания и любви начал ловеласничать и искать приключений под руку с чертом?.. Гете был большой патриот и кроме того hohe Exzellenz, ему, понятно, хотелось украсить национальное изобретение. Но отчего такое волнение за судьбу всей Европы, когда битый Фауст поднял вопль? Поделом, собственно говоря, бит.
Все это - только свое, местное, нам даже и неприлично вмешиваться в это. Нам нужно наше собственное в Европе Возрождение, начинаемое с возрождения античности, а когда-то еще дойдем до "заката"? Сверх того "закат" античности не лишил разума нового западного человека, и последний вбирал в себя все, что узнавал о ней. Не торжествовать следовало бы по поводу предречений Шпенглера, а торопиться вобрать в себя побольше от опыта и знаний Европы. А там, впереди, видно еще будет, подлинно ли она "закатывается".
Как бы ни было, у нас - слово за искусством, и прежде всего за искусством слова. Как оно скажет, так и будет в действительности, в мысли, во всей нашей культуре. Россия теперь, как невеста:
Россия,
Ты ныне
Невеста...
Приемли
Весть
Весны...
Земли
Прордейте
Цветами
И прозеленейте
Березами:
Есть
Воскресение...
С нами
Спасение...
Кому суждено быть женихом?
Один - с востока:
Глаза словно щели, растянутый рот,
Лицо на лицо не похоже,
И выдались скулы углами вперед...
Другой - "единый из вас":
...в тереме будет сидеть он своем,
Подобен кумиру средь храма,
И будет он спины вам бить батожьем,
А вы ему стукать да стукать челом...
Третий
К гипербореям он
В страну далекую, к северу дикому,
Взойдя на колесницу, правит.
Лебеди белые быстро мчатся.
Москва, 26 янв. 1922.
II. СВОЕВРЕМЕННЫЕ НАПОМИНАНИЯ
СТРУКТУРА СЛОВА IN USUM AESTHETICAE
I
1
А
Термин "слово" в нижеследующем берется как комплекс чувственных дат, не только воспринимаемых, но и претендующих на то, чтобы быть понятными, т.е. связанных со смыслом или значением. Слово есть чувственный комплекс, выполняющий в общении людей специфические функции: основным образом семантические и синсемантические и производным - экспрессивные и дейктические (указание, призыв, приказание, жалоба, мольба и т.д.). Слово есть prima facie сообщение. Слово, следовательно, средство общения; сообщение - условие общения. Слово есть не только явление природы, но также принцип культуры. Слово есть архетип культуры; культура - культ разумения, слова - воплощение разума.
Все равно, в каком качественном чувственном комплексе воспринимается слово. Эмпирически наиболее распространенным является качество звукового комплекса. Одно качество может быть переводимо в другое. Законы и типы форм одного качества могут быть раскрыты и во всяком другом качестве. Художественное и вообще творческое преобразование форм одного качества может рассматриваться как типическое для всякого качества.
Слово есть знак sui generis. Не всякий знак - слово. Бывают знаки признаки, указания, сигналы, отметки, симптомы, знамения, omina и пр<оч.>, и пр<оч.>. Теории о связи слова как знака с тем, что он значит, основанные на психологических объяснениях - ассоциациях, связи причины и действия, средства и цели, преднамеренного соглашения и т.п., - только гипотезы, рабочая ценность которых при современном кризисе доходит до нуля. Связь слова со смыслом есть связь специфическая. Она является "родом", а не подводится под род. Если бы даже оказалось возможным подвести ее под род или если бы какие-нибудь принципиальные предпосылки допускали такое подведение и требовали его, все-таки методологически правильнее, безупречнее и целесообразнее до построения каких бы то ни было теорий рассматривать названную связь как специфическую. Специфичность связи определяется не чувственно данным комплексом как таким, а смыслом - вторым термином отношения, - который есть также sui generis предмет и бытие. Только строгий феноменологический анализ мог бы установить, чем отличается восприятие звукового комплекса как значащего знака от восприятия естественной вещи. Слова-понятия: "вещь" и "знак" - принципиально и изначально гетерогенны, и только точный интерпретативный метод мог бы установить пределы и смысл каждого. Это - проблема не менее трудная, чем проблема отличия действительности от иллюзии, и составляет часть общей проблемы действительности.
Что такое "одно" слово или "отдельное" слово, определяется контекстом. В зависимости от цели, из данного контекста как отдельное слово может быть выделен то один, то другой звуковой комплекс. В новое время графическое изображение и выделение в отдельное слово звукового комплекса устанавливается произвольно - по большей части по соображениям удобства и потребностей грамматической морфологии. "Ход" есть отдельное слово, также "пароход", также "белыйпароход", также "большойбелыйпароход", также "явижубольшойбелыйпароход" и т.д. Синтаксически "связь слов" есть также слово, следовательно, речь, книга, литература, язык всего мира, вся культура - слово. В метафизическом аспекте ничто не мешает и космическую вселенную рассматривать как слово. Везде существенные отношения и типические формы в структуре слова - одни.
Графически слово может изображаться сложною и простою системою знаков. Пиктография и граммография имеют свою историю. Графический знак всегда может быть заменен звуковым. Даже такой графический знак, как свободный промежуток между двумя написанными, нарисованными или напечатанными "словами" "пробел", - может быть заменен звуковым комплексом или звуковою паузою, которые могут принять на себя любую функцию знака, в том числе и слова, т.е. осмысленного, со значением знака. Теория слова как знака есть задача формальной онтологии, или учения о предмете, в отделе семиотики.