Слушал я его, слушал. В спор вступать бессмысленно. О чем спорить? О чем?! А ведь статья есть о разжигании межнациональной розни. Тот подлец ничего не боится, стоит спокойно, точно у себя дома.
– Так он специально и поставлен, – заключила Рая, выслушав мой рассказ – Когда народ поднимется смести эту шваль, в очередной раз все свалят на евреев, разыграв еврейскую карту… Самое удивительное: они кричат, что все евреи должны покинуть матушку Русь, убраться в свой Израиль. И в то же время осуждают сионистов за те же самые лозунги. Сумасшедший дом! А народ слушает и не удосужится сопоставить, проанализировать. Ну?!
Элементарные вещи! Два плюс два! Или все это побоку, когда вступает зоология, а?
Шоссе заметно шло под уклон – Мертвое море лежит на четыреста метров ниже уровня океана. Еще известно, что эти места самые малообитаемые на земле, даже скорпионы тут не особенно жируют. Атмосферное давление самое высокое в мире, а содержание кислорода в воздухе на пятнадцать процентов выше обычного. Ад, что и говорить; как только солдатики тут выдерживают, подумал я, подъезжая к патрульному домику. Солдат нехотя отвел взгляд от телевизора, оглядел наш автомобиль и поднял шлагбаум. Что они тут охраняют, непонятно…
У развилки дороги Рая вывернула руль.
– Вначале мы заглянем в Массаду, – решительно объявила она. – Смотреть так смотреть!
Я принял предложение с охотой: еще бы, побывать в крепости Массада! Когда израильский воин приносит присягу в верности Родине, он непременно помянет крепость: «Клянусь, что Массада не падет второй раз!»
Скала, на которой раскинулось одно из древнейших оборонительных сооружений мира, царственно вздыбилась среди сурового и прекрасного пейзажа Иудейской пустыни над лазурной гладью моря. Каменные бастионы, подобно ликам стариков, изрезаны глубокими морщинами. Эти арки, пропилеи, колонны видели еще царя Ирода, дворец которого и являлся оплотом крепости. Ирод Великий соорудил крепость, скрываясь не только от строптивых подданных, но и от коварной царицы Клеопатры…
Археологи поработали на славу, явив двадцатому веку многочисленные сооружения древнего форта, представив не только внешний вид, но и многое из внутреннего убранства. Массада не просто древняя крепость, Массада – символ, давший народу в тысячелетиях изгнания сохранить веру в возрождение.
Три года римский легион под командованием Флавия Сильвы держал осаду крепости, в которой, после разгрома восстания и разрушения Второго Храма, нашли прибежище последние зелоты – борцы против римского владычества. И когда римлянам удалось наконец прорваться в крепость, они увидели девятьсот шестьдесят трупов людей, покончивших жизнь самоубийством, не желая достаться врагам. Как писал историк Иосиф Флавий: «Так, лаская и прижимая к груди жен, поднимая на руках детей, целуя их в последний раз, они приводили в исполнение клятву погибнуть, но не стать рабами своих врагов. Они разбились на группы по десять человек, где каждый подставлял горло товарищу по борьбе. И последний, бросив взгляд на тела добровольно убиенных – не нуждается ли еще кто в его помощи, – собрав последние силы, всадил клинок в свое тело и упал рядом с товарищами».
Именно после покорения крепости началась многовековая диаспора евреев по всему свету – Массада служила точкой отсчета начала испытаний, посланных Господом своему народу, дабы народ доказал муками и смертями преданность Господу.
Я бродил по пустым улочкам крепости, стоял у перил видовой площадки над бездной, где угадывались очертания лагеря римского легиона. Видел рампу-дорогу, что три года упрямо сооружали римляне, поднимаясь в поднебесье, к крепостным стенам..
Постепенно мое сознание заполняло восприятие неописуемой красоты и величественности пейзажа. Необыкновенной силы энергию источал необозримый ландшафт – через синюю спину Мертвого моря до Голанской гряды, уплывающей в сторону Иордании. Казалось, эти пески, холмы, скалы, пропасти и расщелины, что миллионы лет впитывали энергию Солнца, сейчас являли мне свою затаенную силу. Не только мертвую пустыню, космический аккумулятор энергии, но и картину судеб человеческих, впитавшихся в эту землю.
Из крепости мы ехали молча.
Море, на котором люди принимали процедуры – иначе не назовешь пребывание в воде, на поверхности которой можно лежать, читая газету, – на меня это море после посещения крепости не произвело впечатления. И солевые глыбы, что торчали из воды, и люди, перепачканные целебной грязью, точно дети, играющие в негров…
– Интересно, чем они смоют грязь? – Я оглядывал голый берег.
– Привозят с собой нормальную воду в канистрах, – ответила Рая. – Кстати, тут есть прекрасные пляжи. С бассейнами, с банановыми рощами и попугаями. Но за деньги. Люди приезжают с болезнями кожи, лечат невралгию, радикулит… Ты будешь купаться?
– А как же! – ответил я без энтузиазма.
Трудно представить воду, которая не принимает, а выталкивает. Сделав несколько брезгливых шагов, я мечтал лишь об окончании этого испытания. Повернувшись, словно ложка в густом тесте, я сел на воду, потом завалился на спину. От толчка тело слегка погрузилось в масляную воду и в следующее мгновение распласталось на поверхности. И все-таки вода. И все-таки прохладно. Осторожно, точно пробуя кипяток, я кончиком языка коснулся губ.
– Ну и как? – крикнула с берега Рая.
– Как? Ты целовала когда-нибудь пачку соли? Нет? Такое же ощущение. – Я хлопнул ладонью по воде. Брызги тяжелые, словно капельки ртути…
Возвращаясь, я пересел за руль автомобиля, мечтая поскорее добраться домой и залезть в ванну.
– Когда я была последний раз в этих местах, дул хамсин. По морю гуляли настоящие волны, с белыми гривами, – произнесла Рая. – Ты знаешь, что такое хамсин?
Я слышал о хамсине, ветре пустынь. Как-то, выйдя из дома в Хайфе, я обратил внимание, что все автомобили покрыты налетом пыли, словно год стояли немытыми. Мне пояснили, что ночью прошел хамсин. Иной раз его можешь и не заметить, как замечаешь обычный ветер. Только с неба падает мелкий порошок, песчаная пыль.
– Да, нескучный кусочек земли выбрали наши предки, – вздохнул я, провожая взглядом стеклянную кабину подвесной канатной дороги, что тянулась к берегу моря из крепости Массада. В окнах вагончика виднелись лица туристов.
– Отличный кусочек земли, – с вызовом ответила Рая. – Мне нравится. И никакой другой мне не нужен. Ты понимаешь, это Святая земля! Вся! И Галилея, и Самария, и Иудея… От красоты гор, лесов и снежной вершины Хермона до красоты пустыни Негев, до сказки Красного моря и белого города Элата. Одна земля!
Боковым зрением я видел ее вдохновенное, горячее лицо. Глаза блестели, а волосы, черные, смоляные, падали на невысокий лоб. Вероятно, так выглядели женщины зелотов, ненавистный взгляд которых обжигал римлян с высоты древней цитадели.
– Отличная земля, – кивнул я, салютуя сжатым кулаком смуглым и сильным парням-воинам, покидая контрольную зону.
Автомобиль мягко шел на подъем, обгоняя попутные машины. Ветер скорости холодил лицо, забираясь под ворот рубашки. Рая рассказывала, что поступила на какие-то курсы бизнеса в Иерусалимский университет, думает открыть свое дело…
Торжественное чувство сопричастности к событиям, что происходили на этой земле тысячу лет назад, не покидало меня. Клыки обветренных скал, иссеченные морщинами холмы и пронзительно-синее небо с красным солнцем над головой.
Из-за поворота дороги показались первые строения. Черт возьми, кажется, их я не приметил, когда ехали к морю. Строения приближались. Вот сверкнула на солнце игла минарета.
– Туши свет! – азартно воскликнула Рая. – Ты проскочил поворот на новую дорогу. Спешим в гости к арабам.
– Что же делать? Поворачивать обратно?
– Ни в коем случае! – решила Рая. – Мы на своей земле. Надо закрыть наглухо окна. Пальнуть, может, и не пальнут, но камни швырнуть могут. И газуй!
«Тойота» влетела в городок. Белые невысокие дома с плоскими крышами. У колодца женщины с кувшинами. Мужчины сидят на корточках в проемах дверей, перебирая четки.
Автомобиль с желтым номерным знаком привлекал внимание. Обычно тут ездят с синими номерами – цвет арабских поселений Израиля. Кто-то показывает на нас рукой. Мальчишки сзывают друг друга, галдят…
– Гони по главной улице. Лучше быть на виду, – советует Рая. – Они боятся своих стукачей.
И тут из-за поворота я увидел зад военно-патрульной машины.
– Уф, – с облегчением вздохнула Рая. – Свои.
Дуло крупнокалиберного пулемета смотрело в радиатор нашего автомобиля. Свесив ноги в тяжелых ботинках, солдат разваливал кожуру апельсина.
Я сбросил скорость – патрульный джип плелся шагом осла. Солдат что-то прокричал. Рая опустила стекло и высунулась наружу.
– Какого черта вас занесло на территории? – интересовался солдат.
– Прозевали новую дорогу, – ответила Рая. – Мы поедем за вами.
– Валяйте, – разрешил солдат и пихнул за щеку дольку апельсина.
Рая опустилась на место. «Тойота» тянулась за джипом на второй передаче, то и дело подвывая включенным вентилятором, охлаждающим двигатель.
– По-моему, они уснули за рулем, – проворчал я. – Вояки с апельсинами.
Рая возмущенно всплеснула руками. Я не встречал в Израиле человека, который стерпел бы даже самую безобидную колкость по отношению к своим воинам.
– Тсс, – цыкнул я. – Автомобиль твой. А перегрев двигателя – не самый лучший режим.
Это подействовало. Рая вновь высунулась в окно.
– Эй, я вижу, вы не очень любите быструю езду! – крикнула она.
– Мы на работе, – ответил солдат – Если вам не терпится, езжайте спокойно: арабы знают, что в городе патруль.
– Жми! – приказала Рая. – Арабы не будут баловаться. Они знают, что наши мальчики не шутят.
– О’кей! – Я помахал солдату рукой и переключил скорость.
Резво взяв с места, «Тойота» обогнала джип. Через несколько минут мы выскочили из города, а спустя полчаса уже подъезжали к Дамасским воротам Старого города.
Стараясь избегать банальных сравнений, не могу удержаться: народу у Дамасских ворот было точно сельдей в бочке. Люди лепились вплотную друг к другу. Как они перемещались, уму непостижимо. Что-то продавали, что-то покупали. Общий гул пронзали отдельные выкрики…
– Здесь на прошлой неделе убили двух шведских туристок, – сказала Рая. – Говорят, они так и стояли, мертвые. Толпа расступилась, они и упали. Представляешь?
Представить это мне было сложно.
– За что? Они же христиане! – обескураженно проговорил я.
– За это тоже убивают, – ответила Рая. – Вообще тут прикончить человека, что плюнуть. Фанатики!
– И евреи не ягнята, – буркнул я.
– В бою – да, – быстро ответила Рая. – А так, в толпе… Конечно, случается, ничего не скажу. Но за это судят всей страной, месяцами пишут в газетах… Возьми покойного Меира Кахане: раввин с автоматом, непреклонный сторонник полного изгнания арабов со всех территорий. А много ли у него было почитателей? Если сравнить с почитателями арабского фундаментализма – капля в море.
Обсуждать с израильтянами арабские проблемы не просто. Возможно, оттого, что их повседневность, подобная жизни на передовой, имеет свою правду, не подвластную никакой логике. Они поставили свою судьбу на карту. Как выбраться из этого лабиринта, никому не известно. Настораживает то, что из драматизма конфликта, из его человеческой трагедии ситуация перешла в плоскость каких-то бытовых перипетий. Она, как ноющий зуб, уже перестает будоражить и лишь иногда, при скачке – взрыве в школе или той резне, что учинил мерзавец над четырьмя пожилыми женщинами на остановке автобуса, – зубная боль становится острой, и ты готов лезть на стенку. Подобное состояние может длиться десятки лет…
Удивляет Иерусалим. Кажется, что нет груза тысячелетий – вся история города перед глазами.
За тысячу лет до нашей эры царь Давид завоевал город Иерусалим – один из городов-вассалов египетского фараона, названного Урсалим, где испокон веков проживали евреи. И возвел на горе Мориах алтарь Господу Богу как символ союза между Богом и Его народом. Сын Давида Соломон избирает место, где отец соорудил алтарь для строительства Первого Храма. И Храм простоял почти пятьсот лет, до вторжения вавилонян. Царь Навуходоносор разрушает Храм и пленяет евреев. Такова история первой диаспоры. Через полстолетия персидский царь Кир Великий покоряет Вавилон и возвращает евреев на Землю обетованную. Здесь они приступают к строительству Второго Храма. За триста лет до нашей эры на эту землю приходит Александр Македонский, начинается период эллинизации страны. В еврейскую культуру проникают языческие идеи, зреет смута, которая в конечном счете выливается в восстание Маккавеев и изгнание греков. Счастливые победители с трепетом ворвались в свой Храм. Рядом с амвоном люди увидели сосуд со священным маслом для меноры. Масла было очень мало, едва на один день. Но Господь распорядился иначе – масла хватило на восемь дней. И эти восемь дней приняты как радостный праздник Хануку – в память о чуде, празднике героизма Маккавеев. С тех пор Хануку – Праздник огней – отмечают евреи мира с двадцать пятого дня месяца кислов по иудейскому календарю. Восемь дней радости и ликования.
Но недолго евреи ликовали. Римские легионы Помпея покоряют Иерусалим, присоединив к Империи еврейское государство, а Римский сенат назначает царем еврейского государства Ирода Великого. В царствование Ирода Великого Иерусалим обретает великолепие – расширяется Храм. После смерти правителя еврейское царство – Галилею, Самарию, Иудею, Голаны и пустыню Негев – делят дети царя. Иерусалим достается младшему сыну царя – Ироду Антипе. В его правление происходит величайшее событие – распятие Иисуса Христа по приказу римского прокуратора Понтия Пилата римскими легионерами.
Начинается новая эра в развитии человечества.
На волнения евреев в семидесятых годах новой эры римский император Тит отвечает разрушением Второго Храма. А спустя шестьдесят лет наступает пик волнений – восстание евреев во главе с Бар Кохбой. Император Адриан подавляет восстание и практически стирает Иерусалим с лица земли, воздвигнув на том же месте новый город – Аэлит Капитолийский, куда вход евреям запрещен. Диаспора времен вавилонян обретает новую волну, на этот раз более фундаментальную и, казалось, вечную…
Аэлит Капитолийский – Иерусалим – живет своей жизнью.
В IX веке с принятием христианства императором Константином начинается византийская эпоха великого города. А Гроб Господень в центре Иерусалима – сердце всего христианского мира.
Персы во главе с султаном Хасровом разрушают Гробницу, а затем султан Омар довершает завоевание Иерусалима. В течение четырех столетий Иерусалим считается исламским городом, носит название Эль-Кудс – Священный. История мусульман утверждает, что пророк Мухаммед вознесся в небо с долины Храма, где и воздвигнута мечеть Эль-Акса… С 1099 года начинаются Крестовые походы для освобождения святых мест от неверных. Был взят Иерусалим и восстановлен Гроб Господень…
Потом появляются воины Саладина. Потом христиане. И вновь – турки-мамелюки…
Иерусалим хиреет, в середине XIX века его население не превышает и одиннадцати тысяч человек.
После Крымской войны возрождается интерес к Святой земле. В 1860 году возникают первые еврейские кварталы за пределами Старого города, и к 1915 году еврейское население Иерусалима достигает ста тысяч человек.
После войны за независимость 1948 года Организация Объединенных Наций делит Иерусалим на два сектора – еврейский и арабский, при этом Старый город и все святые места евреев переходят Иордании, а современная часть – Израилю.
Иерусалим разделен стеной на долгие девятнадцать лет.
Пятого июня 1967 года иорданская артиллерия открывает огонь по еврейской части города. Однако через двое суток еврейские войска захватывают весь арабский сектор.
Правительство Израиля объявляет Иерусалим – историческую родину евреев – целиком принадлежащим Израилю. На протяжении двух тысяч лет евреи давали друг другу клятву: «На следующий год – в Иерусалиме!»…
Предсказания пророков, записанные в священных книгах, сбылись.
Это Гефсиманский сад?! Я ошалело смотрю на Раю. Та пожимает плечами, она тоже тут впервые. Арабы важно кивают: мол, все правильно, Гефсиманский сад. Можно зайти. И бесплатно…
Я перешагиваю через порог. Черт возьми, и впрямь сад, вернее, садик. За низкой металлической оградкой разбит цветник среди деревьев. По земле вытянулись уже привычные глазу резиновые жгуты, из которых капает вода, – знаменитое изобретение израильтян – капельное орошение, получившее мировую известность своей экономичностью и результатом…
Где-то здесь среди этих деревьев беседовал Иисус с учениками, предчувствуя скорую смерть. Именно сюда пришел Иуда с легионерами, метя своим поцелуем обреченного Учителя. Именно отсюда стражники увели Иисуса к последнему судилищу и кресту. Но где, где, где? Я жадно всматривался в ничем не примечательный поначалу сад. Тот случай, когда воображение гораздо богаче реальности. И мое сознание проникается другой мыслью: Гефсиманский сад и не может быть иным. Он прост, без затей. Так же прост, как и жизнь Иисуса. Это потом люди отметили каждый след этого человека помпезными сооружениями, воздвигая памятники скорее себе, чем ему. А сад? Сад и есть сад, не разукрасишь колоннами. И эти кусты среди цветов тамариска, роз и орхидей. И восемь древних оливковых деревьев с темно-коричневой морщинистой корой, словно шкурой старого слона. Считают, что эти деревья помнят Иисуса Христа… украшают гербы государств, принявших участие в возведении церкви. Перед алтарем, на полу, лежал терновый венок из кованого железа, на шипах венка перед чашей сидели два литых ворона в ожидании добычи. Цветные витражи отображали все, что происходило по соседству в Гефсиманском саду: поцелуй Иуды, арест Иисуса, распятие на кресте…
Резкие возгласы с улицы отвлекли мое внимание. Покинув церковь, я увидел, что Рая спорит с парнем-арабом. То т требовал деньги за то, что присматривал за автомобилем.
– Я тебя просила об этом?! – восклицает Рая. – Да или нет?
– Нет, не просила, – отвечал араб. – Но я присматривал, тут бросают камни.
– А раз не просила, то и нечего требовать денег. – Рая решительно села за руль. – Ишь, хитрый какой!
Уверившись в непреклонности Раи, араб распахнул куртку. На внутренней стороне куртки были навешаны бусы, кольца, часы, брелоки и прочая дребедень. И недорого. Чтобы утешить араба, я купил какую-то безделицу.
– Зачем тебе эта дешевка? – проворчала Рая.
– Чтобы сохранить стекла твоего лимузина, – ответил я. – К чему рисковать?
– Ну и ладно… По домам? По домам…
– Совсем темно. Как будешь добираться? – спросил приятель, ленинградский поэт, назову его Соломон Маркович, ибо нет в моем письме портретного сходства с оригиналом, а поэт – человек обидчивый.
– Доберусь, не потеряюсь, – успокоил я Соломона Марковича. – Я рад, что ты неплохо себя чувствуешь.
– О, трудно сравнить, – подхватил приятель. – Ты ведь знаешь, каким я уезжал из Питера. Врачи не давали гарантии даже на один день. А здесь… Может быть, воздух?
И он вновь принялся рассказывать о том, как его встретили в Тель-Авиве, в аэропорту. Подогнали «скорую» со специальным подъемником к двери самолета. В медпункте аэропорта провели полное обследование. Переправили в больницу, где продержали три дня…
– Впервые за шестьдесят пять лет я перестал себя чувствовать евреем, – закончил Соломон Maркович.
–?!
– Да-да. Родился, жил, воспитывался в русской среде. Воевал за свою родину, за Россию. Был дважды ранен, контужен. До сих пор осколок сидит в плече. Сочинял стихи на русском языке, а это больше чем просто быть русским биологически, это значит, что я пронзен Россией душевно… Да и внешне настоящий сибиряк, особенно когда отпускаю бороду, было такое время.
И верно, Соломон Маркович больше походил лицом на священника, чем на раввина.
– Все выглядело прилично до тех пор, пока не узнавали мое имя и отчество. Нет, внешне все оставалось по-прежнему. Благожелательно, дружески. Но опускалась какая-то вуаль. И не было в мире силы, которая разорвала бы эту вуаль. Иногда, в незнакомой среде, я давал слабину, называл себя другим именем. И все складывалось пристойно. Но внутри у меня такая происходила буря, так я себя корил и презирал за отступничество, за слабость. И не выдерживал, признавался: еврей я, братцы, есть грех. Люди смеялись, не верили. Говорили, что я шучу, эпатирую… И вуаль зловеще повисала над головой, грозя вот-вот опуститься… Ну? Это жизнь?
Соломон Маркович смотрел на меня чистыми серо-голубыми глазами, набрякшие круги под которыми отражали нелады с печенью.
– Не знаю, – обескураженно проговорил я, – все зависит от человека. Лично я не скрывал свою национальность. Наоборот, из какого-то окаянства всегда, и в детстве, и в зрелом возрасте, я надо не надо бравировал этим. Мне даже доставляло удовольствие наблюдать… за тем, о чем ты сейчас рассуждаешь, за этим пассивным антисемитизмом.
– Вот-вот, – подхватил Соломон Маркович. – Ничего себе, хорошенькое удовольствие! Просто ты любишь щекотать себе нервы.
Помолчали. Из открытого окна доносился посвист какой-то пичуги. Соловей – не соловей? Посвистывает себе на ночь глядя.
Соломон Маркович приподнял чайник, придвинул стакан:
– О чем думаешь?
– Честно говоря, меня обескуражила твоя фраза… Все говорят, что здесь они впервые себя почувствовали евреями, а ты – наоборот…
– Да. Это меня потрясло, – прервал Соломон Маркович. – Знаешь, там… Не только в России. Везде! Во всем мире, кроме крохотной земли, на которой мы сейчас пьем чай, евреев держат в евреях. Человечество выдвинуло из своей массы особую часть, которую назвало евреями. Не в том, историческом, а в сугубо личностном понятии. И ни за что не хочет лишать себя этой игрушки… Да, поначалу действительно были такие арамейские племена – иврим, что пришли из Месопотамии и поселились в здешних местах. Потом началась история, вся эта свистопляска с Храмом, диаспорой, геноцидом, сионизмом, Талмудом, Ветхим Заветом… Словом, все-все! На протяжении тысяч лет возникали и исчезали целые народы, не говоря уж о государствах, а евреи оставались. Почему? Человечество не могло допустить, чтобы исчезла его кровавая забава. Человек – существо хищное, ему нужны кровь и мясо, как нормальному зверю. У кого из народов мира есть персонаж, подобный Вечному Жиду? Нет такого народа, а у евреев – есть! И выдумали его не евреи, вот в чем вся штука.
Соломон Маркович осторожно водил ложечкой в стакане, кружа медленные чаинки.
– Знаешь, как иногда бывает… Я ведь сидел в сорок девятом. Мне впаяли три года за стихи о Днепрогэсе, что-то я там не так осветил. Так вот, в зоне, где я сидел, выбирали себе жертву, для развлечения. Слава богу, меня сия чаша миновала. Но это слепая волна равнодушной злобы, превращающей человека в манекен, с которым можно делать все, что угодно. И более того, всякий, кто уклонялся от измывательств над манекеном, вызывал подозрение и тоже мот стать манекеном… А этот наш гнусный мир – одна огромная зона. И живет по законам зоны. Человечеству нельзя без манекена, и выбор пал на людей, которых звали евреями. История с Христом оказалась предлогом, чтобы опустить целый народ. Никакие доводы, никакие римляне во главе с Понтием Пилатом не принимаются во внимание – нужен манекен! Живем по законам зоны, одной всемирной зоны! – Соломон Маркович оставил стакан и поднялся с кресла. Сделал несколько шагов по просторной комнате, заваленной картинами, подрамниками, красками (дочь его была художником). – Так вот, когда я коснулся этой земли в аэропорту, когда увидел глаза этих людей, их улыбки, их голоса, я понял, что вуаль настороженности разорвалась в клочья. Я вырвался из зоны, где меня клеймили словом «еврей», стал человеком, обрел человеческий облик. Люди земли никогда не испытывали подобного чувства…
– Соломон Маркович, ты, скорее, Маугли, сын человеческий, попавший в стаю волков. Единственный нееврей в стране евреев.
– Не передергивай, любезный, – огрызнулся поэт. – На земле Израиля понятие «еврей» принимает совершенно другое качество. На земле Израиля этим именем называют равных среди равных. Просто – человек!
– Так он специально и поставлен, – заключила Рая, выслушав мой рассказ – Когда народ поднимется смести эту шваль, в очередной раз все свалят на евреев, разыграв еврейскую карту… Самое удивительное: они кричат, что все евреи должны покинуть матушку Русь, убраться в свой Израиль. И в то же время осуждают сионистов за те же самые лозунги. Сумасшедший дом! А народ слушает и не удосужится сопоставить, проанализировать. Ну?!
Элементарные вещи! Два плюс два! Или все это побоку, когда вступает зоология, а?
Шоссе заметно шло под уклон – Мертвое море лежит на четыреста метров ниже уровня океана. Еще известно, что эти места самые малообитаемые на земле, даже скорпионы тут не особенно жируют. Атмосферное давление самое высокое в мире, а содержание кислорода в воздухе на пятнадцать процентов выше обычного. Ад, что и говорить; как только солдатики тут выдерживают, подумал я, подъезжая к патрульному домику. Солдат нехотя отвел взгляд от телевизора, оглядел наш автомобиль и поднял шлагбаум. Что они тут охраняют, непонятно…
У развилки дороги Рая вывернула руль.
– Вначале мы заглянем в Массаду, – решительно объявила она. – Смотреть так смотреть!
Я принял предложение с охотой: еще бы, побывать в крепости Массада! Когда израильский воин приносит присягу в верности Родине, он непременно помянет крепость: «Клянусь, что Массада не падет второй раз!»
Скала, на которой раскинулось одно из древнейших оборонительных сооружений мира, царственно вздыбилась среди сурового и прекрасного пейзажа Иудейской пустыни над лазурной гладью моря. Каменные бастионы, подобно ликам стариков, изрезаны глубокими морщинами. Эти арки, пропилеи, колонны видели еще царя Ирода, дворец которого и являлся оплотом крепости. Ирод Великий соорудил крепость, скрываясь не только от строптивых подданных, но и от коварной царицы Клеопатры…
Археологи поработали на славу, явив двадцатому веку многочисленные сооружения древнего форта, представив не только внешний вид, но и многое из внутреннего убранства. Массада не просто древняя крепость, Массада – символ, давший народу в тысячелетиях изгнания сохранить веру в возрождение.
Три года римский легион под командованием Флавия Сильвы держал осаду крепости, в которой, после разгрома восстания и разрушения Второго Храма, нашли прибежище последние зелоты – борцы против римского владычества. И когда римлянам удалось наконец прорваться в крепость, они увидели девятьсот шестьдесят трупов людей, покончивших жизнь самоубийством, не желая достаться врагам. Как писал историк Иосиф Флавий: «Так, лаская и прижимая к груди жен, поднимая на руках детей, целуя их в последний раз, они приводили в исполнение клятву погибнуть, но не стать рабами своих врагов. Они разбились на группы по десять человек, где каждый подставлял горло товарищу по борьбе. И последний, бросив взгляд на тела добровольно убиенных – не нуждается ли еще кто в его помощи, – собрав последние силы, всадил клинок в свое тело и упал рядом с товарищами».
Именно после покорения крепости началась многовековая диаспора евреев по всему свету – Массада служила точкой отсчета начала испытаний, посланных Господом своему народу, дабы народ доказал муками и смертями преданность Господу.
Я бродил по пустым улочкам крепости, стоял у перил видовой площадки над бездной, где угадывались очертания лагеря римского легиона. Видел рампу-дорогу, что три года упрямо сооружали римляне, поднимаясь в поднебесье, к крепостным стенам..
Постепенно мое сознание заполняло восприятие неописуемой красоты и величественности пейзажа. Необыкновенной силы энергию источал необозримый ландшафт – через синюю спину Мертвого моря до Голанской гряды, уплывающей в сторону Иордании. Казалось, эти пески, холмы, скалы, пропасти и расщелины, что миллионы лет впитывали энергию Солнца, сейчас являли мне свою затаенную силу. Не только мертвую пустыню, космический аккумулятор энергии, но и картину судеб человеческих, впитавшихся в эту землю.
Из крепости мы ехали молча.
Море, на котором люди принимали процедуры – иначе не назовешь пребывание в воде, на поверхности которой можно лежать, читая газету, – на меня это море после посещения крепости не произвело впечатления. И солевые глыбы, что торчали из воды, и люди, перепачканные целебной грязью, точно дети, играющие в негров…
– Интересно, чем они смоют грязь? – Я оглядывал голый берег.
– Привозят с собой нормальную воду в канистрах, – ответила Рая. – Кстати, тут есть прекрасные пляжи. С бассейнами, с банановыми рощами и попугаями. Но за деньги. Люди приезжают с болезнями кожи, лечат невралгию, радикулит… Ты будешь купаться?
– А как же! – ответил я без энтузиазма.
Трудно представить воду, которая не принимает, а выталкивает. Сделав несколько брезгливых шагов, я мечтал лишь об окончании этого испытания. Повернувшись, словно ложка в густом тесте, я сел на воду, потом завалился на спину. От толчка тело слегка погрузилось в масляную воду и в следующее мгновение распласталось на поверхности. И все-таки вода. И все-таки прохладно. Осторожно, точно пробуя кипяток, я кончиком языка коснулся губ.
– Ну и как? – крикнула с берега Рая.
– Как? Ты целовала когда-нибудь пачку соли? Нет? Такое же ощущение. – Я хлопнул ладонью по воде. Брызги тяжелые, словно капельки ртути…
Возвращаясь, я пересел за руль автомобиля, мечтая поскорее добраться домой и залезть в ванну.
– Когда я была последний раз в этих местах, дул хамсин. По морю гуляли настоящие волны, с белыми гривами, – произнесла Рая. – Ты знаешь, что такое хамсин?
Я слышал о хамсине, ветре пустынь. Как-то, выйдя из дома в Хайфе, я обратил внимание, что все автомобили покрыты налетом пыли, словно год стояли немытыми. Мне пояснили, что ночью прошел хамсин. Иной раз его можешь и не заметить, как замечаешь обычный ветер. Только с неба падает мелкий порошок, песчаная пыль.
– Да, нескучный кусочек земли выбрали наши предки, – вздохнул я, провожая взглядом стеклянную кабину подвесной канатной дороги, что тянулась к берегу моря из крепости Массада. В окнах вагончика виднелись лица туристов.
– Отличный кусочек земли, – с вызовом ответила Рая. – Мне нравится. И никакой другой мне не нужен. Ты понимаешь, это Святая земля! Вся! И Галилея, и Самария, и Иудея… От красоты гор, лесов и снежной вершины Хермона до красоты пустыни Негев, до сказки Красного моря и белого города Элата. Одна земля!
Боковым зрением я видел ее вдохновенное, горячее лицо. Глаза блестели, а волосы, черные, смоляные, падали на невысокий лоб. Вероятно, так выглядели женщины зелотов, ненавистный взгляд которых обжигал римлян с высоты древней цитадели.
– Отличная земля, – кивнул я, салютуя сжатым кулаком смуглым и сильным парням-воинам, покидая контрольную зону.
Автомобиль мягко шел на подъем, обгоняя попутные машины. Ветер скорости холодил лицо, забираясь под ворот рубашки. Рая рассказывала, что поступила на какие-то курсы бизнеса в Иерусалимский университет, думает открыть свое дело…
Торжественное чувство сопричастности к событиям, что происходили на этой земле тысячу лет назад, не покидало меня. Клыки обветренных скал, иссеченные морщинами холмы и пронзительно-синее небо с красным солнцем над головой.
Из-за поворота дороги показались первые строения. Черт возьми, кажется, их я не приметил, когда ехали к морю. Строения приближались. Вот сверкнула на солнце игла минарета.
– Туши свет! – азартно воскликнула Рая. – Ты проскочил поворот на новую дорогу. Спешим в гости к арабам.
– Что же делать? Поворачивать обратно?
– Ни в коем случае! – решила Рая. – Мы на своей земле. Надо закрыть наглухо окна. Пальнуть, может, и не пальнут, но камни швырнуть могут. И газуй!
«Тойота» влетела в городок. Белые невысокие дома с плоскими крышами. У колодца женщины с кувшинами. Мужчины сидят на корточках в проемах дверей, перебирая четки.
Автомобиль с желтым номерным знаком привлекал внимание. Обычно тут ездят с синими номерами – цвет арабских поселений Израиля. Кто-то показывает на нас рукой. Мальчишки сзывают друг друга, галдят…
– Гони по главной улице. Лучше быть на виду, – советует Рая. – Они боятся своих стукачей.
И тут из-за поворота я увидел зад военно-патрульной машины.
– Уф, – с облегчением вздохнула Рая. – Свои.
Дуло крупнокалиберного пулемета смотрело в радиатор нашего автомобиля. Свесив ноги в тяжелых ботинках, солдат разваливал кожуру апельсина.
Я сбросил скорость – патрульный джип плелся шагом осла. Солдат что-то прокричал. Рая опустила стекло и высунулась наружу.
– Какого черта вас занесло на территории? – интересовался солдат.
– Прозевали новую дорогу, – ответила Рая. – Мы поедем за вами.
– Валяйте, – разрешил солдат и пихнул за щеку дольку апельсина.
Рая опустилась на место. «Тойота» тянулась за джипом на второй передаче, то и дело подвывая включенным вентилятором, охлаждающим двигатель.
– По-моему, они уснули за рулем, – проворчал я. – Вояки с апельсинами.
Рая возмущенно всплеснула руками. Я не встречал в Израиле человека, который стерпел бы даже самую безобидную колкость по отношению к своим воинам.
– Тсс, – цыкнул я. – Автомобиль твой. А перегрев двигателя – не самый лучший режим.
Это подействовало. Рая вновь высунулась в окно.
– Эй, я вижу, вы не очень любите быструю езду! – крикнула она.
– Мы на работе, – ответил солдат – Если вам не терпится, езжайте спокойно: арабы знают, что в городе патруль.
– Жми! – приказала Рая. – Арабы не будут баловаться. Они знают, что наши мальчики не шутят.
– О’кей! – Я помахал солдату рукой и переключил скорость.
Резво взяв с места, «Тойота» обогнала джип. Через несколько минут мы выскочили из города, а спустя полчаса уже подъезжали к Дамасским воротам Старого города.
Стараясь избегать банальных сравнений, не могу удержаться: народу у Дамасских ворот было точно сельдей в бочке. Люди лепились вплотную друг к другу. Как они перемещались, уму непостижимо. Что-то продавали, что-то покупали. Общий гул пронзали отдельные выкрики…
– Здесь на прошлой неделе убили двух шведских туристок, – сказала Рая. – Говорят, они так и стояли, мертвые. Толпа расступилась, они и упали. Представляешь?
Представить это мне было сложно.
– За что? Они же христиане! – обескураженно проговорил я.
– За это тоже убивают, – ответила Рая. – Вообще тут прикончить человека, что плюнуть. Фанатики!
– И евреи не ягнята, – буркнул я.
– В бою – да, – быстро ответила Рая. – А так, в толпе… Конечно, случается, ничего не скажу. Но за это судят всей страной, месяцами пишут в газетах… Возьми покойного Меира Кахане: раввин с автоматом, непреклонный сторонник полного изгнания арабов со всех территорий. А много ли у него было почитателей? Если сравнить с почитателями арабского фундаментализма – капля в море.
Обсуждать с израильтянами арабские проблемы не просто. Возможно, оттого, что их повседневность, подобная жизни на передовой, имеет свою правду, не подвластную никакой логике. Они поставили свою судьбу на карту. Как выбраться из этого лабиринта, никому не известно. Настораживает то, что из драматизма конфликта, из его человеческой трагедии ситуация перешла в плоскость каких-то бытовых перипетий. Она, как ноющий зуб, уже перестает будоражить и лишь иногда, при скачке – взрыве в школе или той резне, что учинил мерзавец над четырьмя пожилыми женщинами на остановке автобуса, – зубная боль становится острой, и ты готов лезть на стенку. Подобное состояние может длиться десятки лет…
Удивляет Иерусалим. Кажется, что нет груза тысячелетий – вся история города перед глазами.
За тысячу лет до нашей эры царь Давид завоевал город Иерусалим – один из городов-вассалов египетского фараона, названного Урсалим, где испокон веков проживали евреи. И возвел на горе Мориах алтарь Господу Богу как символ союза между Богом и Его народом. Сын Давида Соломон избирает место, где отец соорудил алтарь для строительства Первого Храма. И Храм простоял почти пятьсот лет, до вторжения вавилонян. Царь Навуходоносор разрушает Храм и пленяет евреев. Такова история первой диаспоры. Через полстолетия персидский царь Кир Великий покоряет Вавилон и возвращает евреев на Землю обетованную. Здесь они приступают к строительству Второго Храма. За триста лет до нашей эры на эту землю приходит Александр Македонский, начинается период эллинизации страны. В еврейскую культуру проникают языческие идеи, зреет смута, которая в конечном счете выливается в восстание Маккавеев и изгнание греков. Счастливые победители с трепетом ворвались в свой Храм. Рядом с амвоном люди увидели сосуд со священным маслом для меноры. Масла было очень мало, едва на один день. Но Господь распорядился иначе – масла хватило на восемь дней. И эти восемь дней приняты как радостный праздник Хануку – в память о чуде, празднике героизма Маккавеев. С тех пор Хануку – Праздник огней – отмечают евреи мира с двадцать пятого дня месяца кислов по иудейскому календарю. Восемь дней радости и ликования.
Но недолго евреи ликовали. Римские легионы Помпея покоряют Иерусалим, присоединив к Империи еврейское государство, а Римский сенат назначает царем еврейского государства Ирода Великого. В царствование Ирода Великого Иерусалим обретает великолепие – расширяется Храм. После смерти правителя еврейское царство – Галилею, Самарию, Иудею, Голаны и пустыню Негев – делят дети царя. Иерусалим достается младшему сыну царя – Ироду Антипе. В его правление происходит величайшее событие – распятие Иисуса Христа по приказу римского прокуратора Понтия Пилата римскими легионерами.
Начинается новая эра в развитии человечества.
На волнения евреев в семидесятых годах новой эры римский император Тит отвечает разрушением Второго Храма. А спустя шестьдесят лет наступает пик волнений – восстание евреев во главе с Бар Кохбой. Император Адриан подавляет восстание и практически стирает Иерусалим с лица земли, воздвигнув на том же месте новый город – Аэлит Капитолийский, куда вход евреям запрещен. Диаспора времен вавилонян обретает новую волну, на этот раз более фундаментальную и, казалось, вечную…
Аэлит Капитолийский – Иерусалим – живет своей жизнью.
В IX веке с принятием христианства императором Константином начинается византийская эпоха великого города. А Гроб Господень в центре Иерусалима – сердце всего христианского мира.
Персы во главе с султаном Хасровом разрушают Гробницу, а затем султан Омар довершает завоевание Иерусалима. В течение четырех столетий Иерусалим считается исламским городом, носит название Эль-Кудс – Священный. История мусульман утверждает, что пророк Мухаммед вознесся в небо с долины Храма, где и воздвигнута мечеть Эль-Акса… С 1099 года начинаются Крестовые походы для освобождения святых мест от неверных. Был взят Иерусалим и восстановлен Гроб Господень…
Потом появляются воины Саладина. Потом христиане. И вновь – турки-мамелюки…
Иерусалим хиреет, в середине XIX века его население не превышает и одиннадцати тысяч человек.
После Крымской войны возрождается интерес к Святой земле. В 1860 году возникают первые еврейские кварталы за пределами Старого города, и к 1915 году еврейское население Иерусалима достигает ста тысяч человек.
После войны за независимость 1948 года Организация Объединенных Наций делит Иерусалим на два сектора – еврейский и арабский, при этом Старый город и все святые места евреев переходят Иордании, а современная часть – Израилю.
Иерусалим разделен стеной на долгие девятнадцать лет.
Пятого июня 1967 года иорданская артиллерия открывает огонь по еврейской части города. Однако через двое суток еврейские войска захватывают весь арабский сектор.
Правительство Израиля объявляет Иерусалим – историческую родину евреев – целиком принадлежащим Израилю. На протяжении двух тысяч лет евреи давали друг другу клятву: «На следующий год – в Иерусалиме!»…
Предсказания пророков, записанные в священных книгах, сбылись.
* * *
«Тойота», подвывая двигателем, ползет в гору, к церкви Марии Магдалины. Улица сужается, не проехать. Мы вылезаем из автомобиля. В невысокой каменной стене – калитка, в проеме которой стоят два араба – мужчина и мальчик. Смотрят на нас без всякой вражды и без особого любопытства, никак не смотрят. Рядом с калиткой мраморная доска: «Гефсиманский сад».Это Гефсиманский сад?! Я ошалело смотрю на Раю. Та пожимает плечами, она тоже тут впервые. Арабы важно кивают: мол, все правильно, Гефсиманский сад. Можно зайти. И бесплатно…
Я перешагиваю через порог. Черт возьми, и впрямь сад, вернее, садик. За низкой металлической оградкой разбит цветник среди деревьев. По земле вытянулись уже привычные глазу резиновые жгуты, из которых капает вода, – знаменитое изобретение израильтян – капельное орошение, получившее мировую известность своей экономичностью и результатом…
Где-то здесь среди этих деревьев беседовал Иисус с учениками, предчувствуя скорую смерть. Именно сюда пришел Иуда с легионерами, метя своим поцелуем обреченного Учителя. Именно отсюда стражники увели Иисуса к последнему судилищу и кресту. Но где, где, где? Я жадно всматривался в ничем не примечательный поначалу сад. Тот случай, когда воображение гораздо богаче реальности. И мое сознание проникается другой мыслью: Гефсиманский сад и не может быть иным. Он прост, без затей. Так же прост, как и жизнь Иисуса. Это потом люди отметили каждый след этого человека помпезными сооружениями, воздвигая памятники скорее себе, чем ему. А сад? Сад и есть сад, не разукрасишь колоннами. И эти кусты среди цветов тамариска, роз и орхидей. И восемь древних оливковых деревьев с темно-коричневой морщинистой корой, словно шкурой старого слона. Считают, что эти деревья помнят Иисуса Христа… украшают гербы государств, принявших участие в возведении церкви. Перед алтарем, на полу, лежал терновый венок из кованого железа, на шипах венка перед чашей сидели два литых ворона в ожидании добычи. Цветные витражи отображали все, что происходило по соседству в Гефсиманском саду: поцелуй Иуды, арест Иисуса, распятие на кресте…
Резкие возгласы с улицы отвлекли мое внимание. Покинув церковь, я увидел, что Рая спорит с парнем-арабом. То т требовал деньги за то, что присматривал за автомобилем.
– Я тебя просила об этом?! – восклицает Рая. – Да или нет?
– Нет, не просила, – отвечал араб. – Но я присматривал, тут бросают камни.
– А раз не просила, то и нечего требовать денег. – Рая решительно села за руль. – Ишь, хитрый какой!
Уверившись в непреклонности Раи, араб распахнул куртку. На внутренней стороне куртки были навешаны бусы, кольца, часы, брелоки и прочая дребедень. И недорого. Чтобы утешить араба, я купил какую-то безделицу.
– Зачем тебе эта дешевка? – проворчала Рая.
– Чтобы сохранить стекла твоего лимузина, – ответил я. – К чему рисковать?
– Ну и ладно… По домам? По домам…
* * *
Ночь раскатала над Иерусалимом темный бархатный полог, изъеденный звездами, точно молью. Казалось, только что крона деревьев на тихой улочке Аль-Фаси удерживала дневной свет, и уже ночь.– Совсем темно. Как будешь добираться? – спросил приятель, ленинградский поэт, назову его Соломон Маркович, ибо нет в моем письме портретного сходства с оригиналом, а поэт – человек обидчивый.
– Доберусь, не потеряюсь, – успокоил я Соломона Марковича. – Я рад, что ты неплохо себя чувствуешь.
– О, трудно сравнить, – подхватил приятель. – Ты ведь знаешь, каким я уезжал из Питера. Врачи не давали гарантии даже на один день. А здесь… Может быть, воздух?
И он вновь принялся рассказывать о том, как его встретили в Тель-Авиве, в аэропорту. Подогнали «скорую» со специальным подъемником к двери самолета. В медпункте аэропорта провели полное обследование. Переправили в больницу, где продержали три дня…
– Впервые за шестьдесят пять лет я перестал себя чувствовать евреем, – закончил Соломон Maркович.
–?!
– Да-да. Родился, жил, воспитывался в русской среде. Воевал за свою родину, за Россию. Был дважды ранен, контужен. До сих пор осколок сидит в плече. Сочинял стихи на русском языке, а это больше чем просто быть русским биологически, это значит, что я пронзен Россией душевно… Да и внешне настоящий сибиряк, особенно когда отпускаю бороду, было такое время.
И верно, Соломон Маркович больше походил лицом на священника, чем на раввина.
– Все выглядело прилично до тех пор, пока не узнавали мое имя и отчество. Нет, внешне все оставалось по-прежнему. Благожелательно, дружески. Но опускалась какая-то вуаль. И не было в мире силы, которая разорвала бы эту вуаль. Иногда, в незнакомой среде, я давал слабину, называл себя другим именем. И все складывалось пристойно. Но внутри у меня такая происходила буря, так я себя корил и презирал за отступничество, за слабость. И не выдерживал, признавался: еврей я, братцы, есть грех. Люди смеялись, не верили. Говорили, что я шучу, эпатирую… И вуаль зловеще повисала над головой, грозя вот-вот опуститься… Ну? Это жизнь?
Соломон Маркович смотрел на меня чистыми серо-голубыми глазами, набрякшие круги под которыми отражали нелады с печенью.
– Не знаю, – обескураженно проговорил я, – все зависит от человека. Лично я не скрывал свою национальность. Наоборот, из какого-то окаянства всегда, и в детстве, и в зрелом возрасте, я надо не надо бравировал этим. Мне даже доставляло удовольствие наблюдать… за тем, о чем ты сейчас рассуждаешь, за этим пассивным антисемитизмом.
– Вот-вот, – подхватил Соломон Маркович. – Ничего себе, хорошенькое удовольствие! Просто ты любишь щекотать себе нервы.
Помолчали. Из открытого окна доносился посвист какой-то пичуги. Соловей – не соловей? Посвистывает себе на ночь глядя.
Соломон Маркович приподнял чайник, придвинул стакан:
– О чем думаешь?
– Честно говоря, меня обескуражила твоя фраза… Все говорят, что здесь они впервые себя почувствовали евреями, а ты – наоборот…
– Да. Это меня потрясло, – прервал Соломон Маркович. – Знаешь, там… Не только в России. Везде! Во всем мире, кроме крохотной земли, на которой мы сейчас пьем чай, евреев держат в евреях. Человечество выдвинуло из своей массы особую часть, которую назвало евреями. Не в том, историческом, а в сугубо личностном понятии. И ни за что не хочет лишать себя этой игрушки… Да, поначалу действительно были такие арамейские племена – иврим, что пришли из Месопотамии и поселились в здешних местах. Потом началась история, вся эта свистопляска с Храмом, диаспорой, геноцидом, сионизмом, Талмудом, Ветхим Заветом… Словом, все-все! На протяжении тысяч лет возникали и исчезали целые народы, не говоря уж о государствах, а евреи оставались. Почему? Человечество не могло допустить, чтобы исчезла его кровавая забава. Человек – существо хищное, ему нужны кровь и мясо, как нормальному зверю. У кого из народов мира есть персонаж, подобный Вечному Жиду? Нет такого народа, а у евреев – есть! И выдумали его не евреи, вот в чем вся штука.
Соломон Маркович осторожно водил ложечкой в стакане, кружа медленные чаинки.
– Знаешь, как иногда бывает… Я ведь сидел в сорок девятом. Мне впаяли три года за стихи о Днепрогэсе, что-то я там не так осветил. Так вот, в зоне, где я сидел, выбирали себе жертву, для развлечения. Слава богу, меня сия чаша миновала. Но это слепая волна равнодушной злобы, превращающей человека в манекен, с которым можно делать все, что угодно. И более того, всякий, кто уклонялся от измывательств над манекеном, вызывал подозрение и тоже мот стать манекеном… А этот наш гнусный мир – одна огромная зона. И живет по законам зоны. Человечеству нельзя без манекена, и выбор пал на людей, которых звали евреями. История с Христом оказалась предлогом, чтобы опустить целый народ. Никакие доводы, никакие римляне во главе с Понтием Пилатом не принимаются во внимание – нужен манекен! Живем по законам зоны, одной всемирной зоны! – Соломон Маркович оставил стакан и поднялся с кресла. Сделал несколько шагов по просторной комнате, заваленной картинами, подрамниками, красками (дочь его была художником). – Так вот, когда я коснулся этой земли в аэропорту, когда увидел глаза этих людей, их улыбки, их голоса, я понял, что вуаль настороженности разорвалась в клочья. Я вырвался из зоны, где меня клеймили словом «еврей», стал человеком, обрел человеческий облик. Люди земли никогда не испытывали подобного чувства…
– Соломон Маркович, ты, скорее, Маугли, сын человеческий, попавший в стаю волков. Единственный нееврей в стране евреев.
– Не передергивай, любезный, – огрызнулся поэт. – На земле Израиля понятие «еврей» принимает совершенно другое качество. На земле Израиля этим именем называют равных среди равных. Просто – человек!