Ее можно почувствовать только руками, правда, вся ее тяжесть с шершавыми окончаниями попадает прямо в ладонь и заполняет ее целиком, будто в руке персик, горсть вязкой сметаны, или целлофановый пакет с водой. Все это прекрасно понимают наши союзники по борьбе - живописцы. Спорим, что обнаженных женщин, изображенных сзади или чуть-чуть сбоку, раза в два больше, чем "передовых"! Да и вообще, всем известно, что главное в девушке - это попа. Из нее должно выходить все остальное, и распространяться вверх и вниз, не забывая, однако, про исходный пункт.
Поэтому, когда я смотрел на "заднюю", первая тоже повернулась ко мне спиной, сладко вытянулась и призывно покрутила попочкой. Когда я снова взглянул на нее минут через пять, движения не прекратились, что было очень важно для нашего романа. Время близилось к ночи, а я так и не знал, кто передо мной - английская королева или китайская принцесса, или они были одновременно, и мы все еще не знали, что всего через несколько часов наш корабль пойдет ко дну.
Священник Босх лег на койку, подложил под голову ладони, закрыл глаза и погрузился в размышления. Плавание продолжалось уже второй день, и совсем скоро он сможет, наконец, прикоснуться губами к Святым местам Земли Обетованной. В дороге Босх принял очистительный обет, и питался только водой и маленькими солеными сухариками из бородинского хлеба, которые он сушил сам долгими зимними вечерами у себя дома в духовке. И сейчас перед ним на столике стоял стакан с водой, Библия и несколько желанных кусков хлеба. Но он удерживал себя и старался думать о высоком.
В коридор он почти не выходил, и связь с миром поддерживал только через зеленый иллюминатор, в котором сейчас серые тяжелые волны налезали одна на другую, как будто им было тесно. Вдруг он стал думать о Ное, который, вероятно, плавал в этих же местах. Мысли о Земле Обетованной путались с описанием потопа, с воспоминаниями о пути к желанным местам и о других путешествиях, которые случались в его жизни.
17 И продолжалось на земле наводнение сорок дней, и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землею. ...Поезд долго шел через красный карельский лес с большими камнями и болотами, пахнущими дурманом багульника. На задней площадке последнего вагона стоял Босх и следил за изгибами рельсов. Вверх, вниз, вправо, влево. Когда мимо пролетали низины, Босх радовался синему туману, застывшему комками ваты на уровне пояса. Остановка на две минуты. Неожиданная тишина, крик птицы и зуд комаров. Среди прошлого, позапрошлого, древнего века. Также было ведь и раньше. Дорога, конечно, была другая. Странно, что после такой скорости можно вдруг врезаться в другой мир. За горкой нарастал грохот встречного состава.
18 Вода же усиливалась и весьма умножалась на земле, и ковчег плавал на поверхности вод.
Заиграла старинная французская песенка: сумерки, проселочная дорога, поле, вдалеке черный лес, деревня, шпиль церкви, кладбище. Босх едет в карете, внутри на столике горит свечка, испуганное бледное лицо под цилиндром. Колеса скрипят, сверчки трещат, далеко в деревне горят только два или три окошка. Дорога проходит мимо черной воды пруда. Русалки, желтая ряска. По дороге медленно идет монах или колдун в черном плаще с капюшоном, закрывающем лицо, опираясь на посох. Звякает упряжь, лошади упираются и не хотят двигаться дальше. Лучше потушить свечу, чтобы колдун не видел, кто сидит внутри кареты. Второй класс детской музыкальной школы.
19 И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом.
Встречный поезд прошел, тронулся скорый Босха, а кругом совсем светло белые ночи. Это его остановка. Спрыгнул на песок. Шуршит шуршунчик. Запах шпал. Поезд убрался, никого вокруг, никого и не надо, никто все равно не поймет. Два часа ночи, а так светло! Босх одевает второй свитер и направляется к станции. Станция - убежище русского человека, его спасение в пути и часть его души. Выбиты стекла. Внутри, в углу лежит куча старого говна. Скамейки исписаны ножом, надписи - стандартные: "хуй", "пизда", "ДМБ-78", "лена сука", "кремень", "вася" с небольшими вариациями. Половина бетонного пола расковыряна, в крыше - дыра.
Сразу хочется запеть арию Онегина, или посмотреть па-де-де из балета "Лебединое озеро" Петра Ильича Чайковского, исполняют народные артисты СССР Владимир Васильев и Елена Образцова. Дирижер - лауреат премии имени Ленинского Комсомола Евгений Светланов. Босх расстелил на лавочке спальник и посмотрел в окно. Все в розовом тумане. Крупная черника. На колени в мох, наестся на год, дыхания не хватает, язык синий на два дня. Дорога среди камней к воде. Тихий залив Белого моря, розовый туман на берегу, бежать и броситься в воду. Морские звезды. Босх сел на теплые бревна причала. Дно видно почти на пять метров, все еще спит, райское место. Начался прилив, вода ласково заплескалась по камням. Босх задремал.
20 На пятнадцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись горы.
Раннее утро в Дамаске. Три часа. Улицы лениво политы жирной водой, слегка прижимающей пыль. Белый минарет торчит лучом света среди низких домиков. В тишине слышны шаги муэдзина по винтовой лестнице внутри, 111 ступенек. Пока прохладно, надо начинать день. Муэдзин запевает ломанную зигзагообразную змеиную песню, причудливо извивающуюся вокруг струны минарета. Рядом другой запел, еще один, перекликаются по всему городу, Венера еще в небе, а может, уже используют магнитофон. Знакомый Босху мулла носил под длинной черной рясой пистолет, выделяющийся сбоку на брюхе - по дорогам стреляют. Веселый был мужик. Его шофер Абдулла улыбался ослепительными зубами и носил яркие цветные рубашки с короткими рукавами. Как-то в пробке перед Дамаском все загудели, зашумели, Абдулла выехал на встречную полосу, подъехал к виновнику пробки, тот виновато улыбался, Аблулла высовывается из газика по пояс и плюет ему в лицо. Под рубашкой Абдулла прятал портрет Ленина, вырезанный из газеты.
Босх медленно разгрыз сухарик, улавливая тмин языком, запил сухость глотком воды и снова лег на койку. Перед глазами возникла зимняя Рига, гостиница при колхозном рынке. В комнате пять кроватей, кроме Босха с приятелем еще группа горцев. - Слющай, дарагой, купи шапка, хорощий меховой шапка из барана, сам резал, всего сорок рублей!
- Не могу, денег нет.
- Ну, быри даром, за трыдцать.
- Не могу, спасибо.
Начинают шумно говорить все разом, молодые, горячие. В центре - седой аксакал. К ночи все испарились, аксакал остался один, лег на постель лицом к стене и сразу уснул. Босх с приятелем тоже уснули, утомленные блужданиями. В пять утра вдруг зажигается свет, аксакал с шумом двигает железную кровать куда-то в сторону, кладет коврик у стены. Первая мысль Босха - "Сейчас достанет кинжаль и будет нас резать на шапка". Аксакал бросается на колени и...начинает молиться. Сотня поклонов, лбом до пола, поклон, скороговорка, поклон, скороговорка, и моющие движения руками. Босх прячется под одеяло от страха. Сейчас ворвутся джигиты, и начнется джихад. Аксакал спокойно поднялся, свернул коврик, стал отхаркиваться. Ровно шесть ноль-ноль. "Союз нерушимых республик свободных" - грянул кривой пластмассовый ящик на корявой стене с теми же надписями, что и на станции. Прослушав гимн до конца, аксакал выпил чаю, отослал джигитов, расправил халат под ремнем. Начался торговый день. Босх все еще лежал под одеялом.
21 И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди.
Раннее утро на 16 станции Большого Фонтана, почти Лютсдорф - осталось от немецких переселенцев. На мысу рядом погранзастава и монастырь, окруженный высокими стенами. За стенами - вишня, черешня. Длинный спуск к морю. О, Черное море Одессы! От монастыря идет металлическая лестница, берег выложен гранитом - купальня для монахов. Семь часов утра. Солнце играет на тихих сладких волнах. Тихие быстрые шаги по лестнице. В черном костюме спускается Босх, на груди - здоровый крест. В купальне он легко сбрасывает с себя рясу, обнажая мускулы сталевара, бросается в воду, долго и шумно плещется, а потом обсыхает под теплым солнцем и ветром. Тело играет. Потом - медленно вверх на молитву. Днем в перерыве - пляжный волейбол со шлюхами, у которых все груди наружу. Дальше если идти по пляжу, вообще все голые. Мечта затворника - утреннее купание, голые груди, вишня, черешня, кагор. Иногда огромные розы и персики. Все розы мира, южная страсть и большие звезды. Морские звезды в Белом море.
Босх просыпается. Так хочется еще сухарик!
22 Все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло.
Снова зимняя Рига, идет мокрый снег, ноги заледенели, от голода тошнит. Черные узкие улицы, тяжелый каменный дом в сугробах, узкие окна. Вдруг сквозь щель в двери - теплое гудение органа. Старушка протискивается сквозь щель внутрь. Босх - следом. Путь преграждает служка неопределенного пола и возраста, спрашивает что-то на латышском языке. Босх умоляюще смотрит на него, кивает, говорит - "я", "я", и его пропускают. Сгорбившись, садится на заднем ряду. Сверху свисают темные деревянные хоры, этаж органа. Впереди бормочут неразборчиво, потом все хором "Езус Христус". Босх сползает вниз. Больше всего ему нравится, когда бормотание прекращается и вступает теплый орган, исправляя пыль и мусор слов. Босх греется у органа долго, пока на улице не начинает светать. Скоро он уже чувствует пальцы и поднимается вдоль узких окон в темную высь. Сегодня органистом был некто Бах. Откуда только он такой взялся? Есть, конечно, и другие игроки, но Босха интересует только Бах. Так бы хотелось с ним поговорить! Но он наверняка ничего не сказал бы. Да и что сам Бах мог бы услышать от Босха? Что есть вещи более интересные, например, вкусная еда, а не сухарики, красивые женщины, танцы, путешествия, магазины, кино, музыка, вино, наконец. Зачем вам все это читать? Босх-то все это пишет от скуки. Как Пушкин в Болдине или Набоков в Париже. А что им было еще там делать? Пушкин попал в карантин, Набоков - в эмиграцию, Босх - в паломничество, какая разница? Баху тоже нечего было особенно делать - ведь он не шил сапоги, не растил огурцы. Если бы ему надо было чинить табуретки, он никогда бы не сел за орган некогда.
23 Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли, от человека до скота, и гадов, и птиц небесных, все истребилось с земли. Остался только Ной, и что было с ним в ковчеге.
Босх отложил Библию и подумал о своих прихожанах. Бабка Марфа прожила в деревне 94 года, изредка выезжая в райцентр за солью и спичками. Вот это, я понимаю, мудрость и простота жизни. О чем она думала все это время? Может быть, на дне ее сундука хранится необыкновенная тайна, ранняя любовь, огромное наследство, револьвер батьки Махно, Библия 17 века, монеты Сиракуз, глаза Нефертити, волос Моисея, плевок марсианина, шнурки ботинок Ленина, зубочистка графа Толстого, трусы Петра Первого, презерватив Рузвельта, ластик Мао Цзе Дуна, сушеный зверобой, носки кирасира, очки Сальвадора Дали. А что останется после Босха? Серые волны поднимались все выше и выше, Босх съел еще один сухарик. Чем он помог этим старухам, которым не хватает денег на хлеб? И зачем ему надо плыть так далеко и опасно? А вдруг корабль начнет тонуть? До берега так далеко, и вода холодная, и Босх чувствовал, что он не успел еще подготовиться к последней минуте, что еще осталось два сухарика и глоток воды, и что вся его жизнь прошла неизвестно ради чего.
24 Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней.
На востоке небо уже серело, до Стамбула оставалось два дня ходу. Он закрыл глаза и губы его зашевелились. Потом еще день, другой, - и святые места. Спасательных шлюпок на всех наверняка не хватит, а ему обязательно надо взять земли с Голгофы. Ее так не хватает на его родине, этого сухого песка с всемирной пылью, пропитанного древними слюнями и кровью. Если носить его на груди, рядом с крестом, снизойдет на тебя Благодать, как говорил ему владыко Петр. Бесы изгонятся, дали расправятся, откроется дверца в прихожую царства Божьего. Босх был уже по колено в воде. Во имя Отца, Сына и Святого Духа, Аминь. Изнуряйте себя постом и молитвами, молитесь за Господа нашего, за Святую землю, за муки Его грешные, да святится имя Твое во веки веков, Аминь. Четыре часа уж, воды по пояс, пора. С Богом!
Глава 8
Капитан Вронский
Когда капитан Вронский проснулся, он сразу почувствовал, что машина работает, как всегда. Это его очень порадовало, ведь "Адмирал Нахимов" был старой развалиной. Вронский поглядел на будильник. 5.43. Будильник тикал медленно, но верно. Вронский порадовался еще раз. Он встал, оделся и включил электробритву. Она одобрительно загудела. Капитан улыбнулся, обливаясь одеколоном "Огни Москвы", и подумал, что день начался хорошо, все пока еще работает, голова в порядке, машина в порядке, значит, мы плывем вперед. Но когда капитан Вронский посмотрел в иллюминатор, он почувствовал, что корабль плывет задним ходом. Это его слегка насторожило, но не поразило до глубины души, как если бы сломалась его новая шариковая ручка "Динамо". Вронский отвернулся от зеркала и теперь посмотрел в настоящий иллюминатор. Оказалось, корабль шел туда, куда нужно. Он надел китель, застегнул его на все пуговицы и только потом стал заправлять белоснежную рубашку в штаны и застегивать пуговицы на рубашке. Так он делал специально каждый день для тренировки. Пора было вставать на вахту и уверенно вести корабль нужным курсом. Вронский присел 36 раз вместо зарядки и быстро, не снимая капитанского кителя, переменил испачкавшуюся рубашку на новую, одел фуражку, ботинки, ремень, откашлялся и открыл дверь своей каюты в коридор.
Напротив его каюты дверь тоже была открыта и колыхалась в такт корабельной качке, когда она открылась на всю ширину, Вронский заметил на койке своего старшего помощника совершенно обнаженную девушку, читающую второй том "Тихого Дона". Услышав шум открывающейся двери, девушка опустила раскрытую книгу на живот, внимательно посмотрела на Вронского, перевернула страницу и снова подняла книгу к глазам. До начала вахты оставалось 45 минут 30 секунд. Вронский, держась за ручку своей двери, снова обернулся, поглядел в зеркало, но девушки там не увидел. Тогда он развернул фуражку кокардой назад и снова посмотрел в сторону "Тихого Дона". Девушка раздвинула ноги.
Вронский подумал, что горючего оставалось еще на трое суток полного хода, но если вдруг поднимется ветер и течение будет встречным, то им придется заправляться не в Сочи, а в Стамбуле. Там это будет, конечно, дороже. Девушка опять перевернула страницу и стала есть зеленое яблоко. Вронский сглотнул слюну и почувствовал, как во рту стало кисло. Надо расслабиться и выпить чашечку кофе. В конце коридора послышались шаги. Старший помощник еще должен быть на вахте. Не долго думая, капитан Вронский вошел в каюту своего помощника и захлопнул за собой дверь. Девушка почесала плечо. Вронский покраснел.
- Извините меня, пожалуйста, я заметил, что ваша дверь не закрыта до конца. По долгу службы и по корабельному Уставу двери должны быть закрыты, особенно в качку. Представьте себе, что произойдет, если открытая дверь со всего размаху ударит в лоб какому-нибудь греческому купцу, ему это будет неприятно. Поэтому я закрыл вашу дверь плотнее. Кстати, второй том мне нравится куда больше первого. В нем больше жизни, силы ветра и экспрессии волн. В иллюминатор подул легкий ветерок, зашевелил занавески и волосы девушки, закрыв ей глаза. Она поправила прическу. Вронский посмотрел на часы и сел на табуретку рядом с кроватью. Что говорить дальше, было не понятно. Жуя яблоко, она сказала:
- Продолжайте.
- Особенно мне нравится то место, где Федор ночью идет мимо стога сена, слышит внутри шорох, это его настораживает, он залезает туда и в темноте натыкается на гладкие женские руки, затягивающие все глубже и глубже. Он почти не чувствует уколов соломы, только удивительный запах свежей травы, мягкие руки, потом губы и колюче-мягкий мрак вокруг. Вам нравится сено?
- Да, а что, здесь оно есть?
- Нет, я спросил просто так.
В дверь постучали. Капитан Вронский заволновался. "Кто может идти по коридору в такую рань? Туалет в этом классе есть в каждой каюте, качки нет, так что из пассажиров могут быть только любители ранних рассветов. Старший помощник еще на вахте, и он никогда не покинет своего поста раньше положенного времени. Значит, у нее есть здесь подруга, родственники или, не дай Бог, друг. Это ужасно". В дверь постучали настойчивее. Вронский расправил китель. Девушка легко поднялась с постели, откинув простыню, задев его плечо тугой попочкой так, будто он был шкафом, и подошла к двери:
- Кто там?
- Это я, Полина, открой скорее, - послышался женский голос. - Ты одна?
- Да, да, ну открывай же!
Девушка вопросительно посмотрела на капитана Вронского. Он пожал плечами, вспоминая стог сена и думая о любви втроем. Это очень увлекательно, и удовольствие увеличивается в полтора раза, и понятно, почему. Например, берешь одну блондинку и одну брюнетку для контраста. Надоела одна, берешь тут же другую, или одновременно. Тут, правда, нужна определенная сноровка. А можно и двух рыжих. Или одну - с короткой стрижкой, а другую - с длинными волосами, но ни в коем случае не толстых.
Оксана, подойди по-ближе и сядь вот так, а ты, Полина, сюда, сбоку. Теперь поменялись местами. Руками. Ртами. Очень красиво. Да еще разноцветное нижнее белье, но чтобы одна была обязательно в черном. Причем вовремя этого особенно хорошо обсуждать французскую литературу. С чего, например, началась французская революция? Жан Жак Руссо. А что он читал? Рабле, наверное, читал.
Но там-то вообще все уже легко и свободно. Виды гульфиков и обосранные парижанки. Это, конечно, красиво, со вкусом, причем из французской революции легко выходит и русская с запозданием на два века, что естественно, поскольку и христианство приняли на два века позже. А уж Рабле читал вообще всякую дребедень - рыцари, замки, монастыри, какие-то неведомые страны и острова, чего только не запихивал он в себя, жалко только, многое из этого погорело во время пожаров в средние века и раньше, надо же, целая Александрийская библиотека исчезла, и вы-то, наверняка, не читали ни одной книги из ее собрания.
- Полина, дай я возьму тебя за попу.
Ничто не дает рукам такого ощущения! Вы берете эту приятную тяжесть, садитесь в удобное кресло, включаете настольную лампочку, стаканчик чая с лимоном, и медленно переворачиваете первую страницу заветной книги. Как там у Бабеля - капли пота закипели между нашими сосками. Почему все-таки надо было отрубить королю голову? Да еще и его жене? Наверное, восставший народ хотел таким способом трахнуть свою королеву, свою первую красавицу. Действительно, какое наслаждение - королеву на колени, и вперед. Она кладет голову на постель, простой французский парень задирает ее пышное кружевное платье и раз, отрубает ее прелестную головку. Все королевские простыни в крови.
Теперь можно понять и нашего Гришку Распутина. Как он их всех взял императриц с баронессами, княгинь с монахинями, жен министров и генералов. Все же приятно - приходишь из грязи, а тут тебе - чистые белые трусики с кружавчиками. Плохо, что только ему одному так повезло. Вот если бы всем солдатам с фронта дали тогда - хоть бы по три разика - революции точно бы не было. В этом, конечно, буржуазия была не права. Вот во Франции в это время уже понимали, что нужно простому человеку - Оксаночка, дай еще тебе покручу. По часовой стрелке и против, шаг вперед, и два шага назад, до последнего клапана. Вот он, главный урок Парижской Коммуны! Больше коммуны, больше любви. На вахту идти - всегда успеешь, тем более до мелей еще далеко. Можно вообще выключить мотор, потушить свет и раздать сушки.
Кстати, сейчас уже можно пить чай с сушками и с клубничным вареньем. Вам две ложечки сахара, или одну? Сам положу. Полина, сядь ко мне на колени и раскрой свою грудь. Что, в груди колет? Да ты вилку-то из под сиси-то вынь. А то, смотри, варенье-то уже с соска капает, это ничего, дай оближу. Вот так-то, мой старший помощник, пока ты там держался за штурвал, я тут с твоими подружками чай пью с вареньем. Варенья еще много осталось, на вахту еще не пора, а девушки у нас уж больно хороши, особенно в черном. Вы тут у нас первый раз в круизе? Корабль у нас превосходный, недавно из ремонта, всем положили новые мягкие матрасы, прекрасные шелковые простыни, в люксе даже поставили биде для ваших прелестных кудрявых кошечек, так что в следующий раз звоните непременно мне прямо домой, берите своих подружек, но без друзей, и я вам устрою чудное плавание в Стамбул, в город гаремов и минаретов, орешков и кожаных курточек, юбочек, чулочков, трусиков и прочих радостей.
Вронский услышал страшный удар по корпусу судна и побледнел. Кажется, старший помощник отвлекся.
Матрос Железняк.
Матрос Железняк утешал себя тем, что 94 процента жителей Америки занимаются онанизмом. Эти данные он почерпнул из карманного справочника агитатора-пропагандиста. Вот что значит свобода и здоровый образ жизни! Поэтому в плавании он всегда прибегал к этому средству чаще, чем к алкоголю, и на душе у него было легко и спокойно. Жене своей он не изменял, хотя на корабле всегда были заботливо открытые каюты и загорающие легко доступные девицы, которые только и ждали. Но Железняк был честным человеком и не мог переступить через последнюю черту.
Обычно за день, за два до уединения с журналом он уже чувствовал, что ему будет хорошо. Все эти рассказы о монахах, о самобичевании, усмирении тела и духа постами и молитвами казались ему враньем. Природа берет свое! Спинной мозг накалялся и гудел, руки тряслись, голова кружилась. Сон улетал далеко далеко, и левый бок жгло от воспоминаний жаркого прикосновения бедра жены Тани. Но Таня была дома и спала в этот момент с соседом Гришей, и не могла поэтому облегчить страдания Железняка. Буфетчица Клава часто говорила, что нет на корабле более мужественного и стойкого мужчины, чем матрос Железняк. На стене каюты висела фотография Тани и двоих детей Железняка - Кости и Марины, пять и три годика. Однако в шкафу под свитером лежал уже слегка потрепанный блестящий цветной журнал Penthause, купленный Жезеняком за два доллара в Гамбурге, и этот цветной друг всегда выручал Железняка в трудную минуту. Вот и на этот раз он дождался темноты, спрятался в каюте, старательно запер дверь, вымыл руки и достал заветные картинки. Теперь уже никто не мог помешать ему наслаждаться всей гаммой выпуклостей, движений, поз и способов раздевания. Что еще нужно простому человеку! На 34 и 15 страницах у Железняка были особенно любимые изображения, которые он приберегал для последних мгновений.
Вначале он как бы нехотя перелистал весь журнальчик, взяв в правую руку все детали своего сложного трехчастного аппарата. Поскольку надо было для приличия начать с каких-нибудь ничего не значащих слов, он говорил про себя:
- Линда, вы сегодня особенно прелестны, не притворяйтесь, что вы не хотите мне понравиться. В прошлый раз мы сидели с вами в кафе у окошка, на улице шел снег, но ваша горячая нога согревала мою коленку, хотя кино вам совсем не понравилось. Да и что может быть хорошего в эти два часа среди кучи козлов на скрипящих стульях? Если бы мы с вами провели их в другом месте, я смог бы предложить вам необыкновенно интересную книгу - "Жизнь животных" Брема. Ведь мы тоже животные, особенно в постели.
- А у вас, Женевьева, сегодня неприятности на работе. Это сразу чувствуется по тому, как вы расстегиваете кофточку. Давайте лучше я вам помогу. Пуговиц должно быть много, это увеличивает удовольствие. Ведь подумайте, вся прелесть средних веков - в количестве застежек, пуговиц, ремешков и завязок на пути к заветной цели. А эти огромные пышные платья, не позволяющие даже поцеловать избранницу! Утром часа два-три их застегиваешь (не сам, конечно, а с помощью служанки, а у женщин, естественно, помогает слуга), а потом столько же трудишься над своей бабочкой. - Милая леди, позвольте потрогать пальцем ваш набухший сосок. Обратите внимание, какая грация, какая упругость! А как вы этого добиваетесь? Вчера я не успел сказать вам всего того, что должен был сказать. Дело в том, что...вас пригласили на охоту. Кроме того, если вы раздвинете ноги чуть-чуть пошире и обнимите ими меня, мы сможем лучше понять с вами природу первого закона Ньютона, который гласит, как известно, что действие равно противодействию.
Здесь уже матрос Железняк чувствовал в пальцах твердый рычаг с круглым, разделенным прорезью пополам набалдашником, который звенел от легкого прикосновения или слабого щелчка. И потом, читая рассуждения крупных ученых о способах ласки, он прекрасно понимал, что руки могут быть гораздо тоньше и чувствительнее многих частей тела и сравниваются разве что только с языком.
Поэтому, кстати, многие женщины любят мужчин за красивые руки, тонкие нервные пальцы, способные изысканными движениями довести милую охотницу до экстаза, в чем ей бывает стыдно кому-то признаться.
И какой матрос не любит этой быстрой езды, особенно если подруга гладит его вдоль мачты, открывая и закрывая киль и сжимая в своих нежных пальчиках горячую чугунную пушку. Железняк перевернул журнал и посмотрел на нее сверху вниз. А если еще наклонять страницу под разными углами, можно увеличить груди раза в два, вытянуть ноги, сузить талию или расширить бедра, и все с одной и той же, или смотреть одновременно на пятерых охотниц в разных позах. Конечно, Железняк твердо знал, что вряд ли подобная красотка согласится на его преданную дружбу, а тут он мог делать с ней все, что захочет.
Поэтому, когда я смотрел на "заднюю", первая тоже повернулась ко мне спиной, сладко вытянулась и призывно покрутила попочкой. Когда я снова взглянул на нее минут через пять, движения не прекратились, что было очень важно для нашего романа. Время близилось к ночи, а я так и не знал, кто передо мной - английская королева или китайская принцесса, или они были одновременно, и мы все еще не знали, что всего через несколько часов наш корабль пойдет ко дну.
Священник Босх лег на койку, подложил под голову ладони, закрыл глаза и погрузился в размышления. Плавание продолжалось уже второй день, и совсем скоро он сможет, наконец, прикоснуться губами к Святым местам Земли Обетованной. В дороге Босх принял очистительный обет, и питался только водой и маленькими солеными сухариками из бородинского хлеба, которые он сушил сам долгими зимними вечерами у себя дома в духовке. И сейчас перед ним на столике стоял стакан с водой, Библия и несколько желанных кусков хлеба. Но он удерживал себя и старался думать о высоком.
В коридор он почти не выходил, и связь с миром поддерживал только через зеленый иллюминатор, в котором сейчас серые тяжелые волны налезали одна на другую, как будто им было тесно. Вдруг он стал думать о Ное, который, вероятно, плавал в этих же местах. Мысли о Земле Обетованной путались с описанием потопа, с воспоминаниями о пути к желанным местам и о других путешествиях, которые случались в его жизни.
17 И продолжалось на земле наводнение сорок дней, и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землею. ...Поезд долго шел через красный карельский лес с большими камнями и болотами, пахнущими дурманом багульника. На задней площадке последнего вагона стоял Босх и следил за изгибами рельсов. Вверх, вниз, вправо, влево. Когда мимо пролетали низины, Босх радовался синему туману, застывшему комками ваты на уровне пояса. Остановка на две минуты. Неожиданная тишина, крик птицы и зуд комаров. Среди прошлого, позапрошлого, древнего века. Также было ведь и раньше. Дорога, конечно, была другая. Странно, что после такой скорости можно вдруг врезаться в другой мир. За горкой нарастал грохот встречного состава.
18 Вода же усиливалась и весьма умножалась на земле, и ковчег плавал на поверхности вод.
Заиграла старинная французская песенка: сумерки, проселочная дорога, поле, вдалеке черный лес, деревня, шпиль церкви, кладбище. Босх едет в карете, внутри на столике горит свечка, испуганное бледное лицо под цилиндром. Колеса скрипят, сверчки трещат, далеко в деревне горят только два или три окошка. Дорога проходит мимо черной воды пруда. Русалки, желтая ряска. По дороге медленно идет монах или колдун в черном плаще с капюшоном, закрывающем лицо, опираясь на посох. Звякает упряжь, лошади упираются и не хотят двигаться дальше. Лучше потушить свечу, чтобы колдун не видел, кто сидит внутри кареты. Второй класс детской музыкальной школы.
19 И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом.
Встречный поезд прошел, тронулся скорый Босха, а кругом совсем светло белые ночи. Это его остановка. Спрыгнул на песок. Шуршит шуршунчик. Запах шпал. Поезд убрался, никого вокруг, никого и не надо, никто все равно не поймет. Два часа ночи, а так светло! Босх одевает второй свитер и направляется к станции. Станция - убежище русского человека, его спасение в пути и часть его души. Выбиты стекла. Внутри, в углу лежит куча старого говна. Скамейки исписаны ножом, надписи - стандартные: "хуй", "пизда", "ДМБ-78", "лена сука", "кремень", "вася" с небольшими вариациями. Половина бетонного пола расковыряна, в крыше - дыра.
Сразу хочется запеть арию Онегина, или посмотреть па-де-де из балета "Лебединое озеро" Петра Ильича Чайковского, исполняют народные артисты СССР Владимир Васильев и Елена Образцова. Дирижер - лауреат премии имени Ленинского Комсомола Евгений Светланов. Босх расстелил на лавочке спальник и посмотрел в окно. Все в розовом тумане. Крупная черника. На колени в мох, наестся на год, дыхания не хватает, язык синий на два дня. Дорога среди камней к воде. Тихий залив Белого моря, розовый туман на берегу, бежать и броситься в воду. Морские звезды. Босх сел на теплые бревна причала. Дно видно почти на пять метров, все еще спит, райское место. Начался прилив, вода ласково заплескалась по камням. Босх задремал.
20 На пятнадцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись горы.
Раннее утро в Дамаске. Три часа. Улицы лениво политы жирной водой, слегка прижимающей пыль. Белый минарет торчит лучом света среди низких домиков. В тишине слышны шаги муэдзина по винтовой лестнице внутри, 111 ступенек. Пока прохладно, надо начинать день. Муэдзин запевает ломанную зигзагообразную змеиную песню, причудливо извивающуюся вокруг струны минарета. Рядом другой запел, еще один, перекликаются по всему городу, Венера еще в небе, а может, уже используют магнитофон. Знакомый Босху мулла носил под длинной черной рясой пистолет, выделяющийся сбоку на брюхе - по дорогам стреляют. Веселый был мужик. Его шофер Абдулла улыбался ослепительными зубами и носил яркие цветные рубашки с короткими рукавами. Как-то в пробке перед Дамаском все загудели, зашумели, Абдулла выехал на встречную полосу, подъехал к виновнику пробки, тот виновато улыбался, Аблулла высовывается из газика по пояс и плюет ему в лицо. Под рубашкой Абдулла прятал портрет Ленина, вырезанный из газеты.
Босх медленно разгрыз сухарик, улавливая тмин языком, запил сухость глотком воды и снова лег на койку. Перед глазами возникла зимняя Рига, гостиница при колхозном рынке. В комнате пять кроватей, кроме Босха с приятелем еще группа горцев. - Слющай, дарагой, купи шапка, хорощий меховой шапка из барана, сам резал, всего сорок рублей!
- Не могу, денег нет.
- Ну, быри даром, за трыдцать.
- Не могу, спасибо.
Начинают шумно говорить все разом, молодые, горячие. В центре - седой аксакал. К ночи все испарились, аксакал остался один, лег на постель лицом к стене и сразу уснул. Босх с приятелем тоже уснули, утомленные блужданиями. В пять утра вдруг зажигается свет, аксакал с шумом двигает железную кровать куда-то в сторону, кладет коврик у стены. Первая мысль Босха - "Сейчас достанет кинжаль и будет нас резать на шапка". Аксакал бросается на колени и...начинает молиться. Сотня поклонов, лбом до пола, поклон, скороговорка, поклон, скороговорка, и моющие движения руками. Босх прячется под одеяло от страха. Сейчас ворвутся джигиты, и начнется джихад. Аксакал спокойно поднялся, свернул коврик, стал отхаркиваться. Ровно шесть ноль-ноль. "Союз нерушимых республик свободных" - грянул кривой пластмассовый ящик на корявой стене с теми же надписями, что и на станции. Прослушав гимн до конца, аксакал выпил чаю, отослал джигитов, расправил халат под ремнем. Начался торговый день. Босх все еще лежал под одеялом.
21 И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди.
Раннее утро на 16 станции Большого Фонтана, почти Лютсдорф - осталось от немецких переселенцев. На мысу рядом погранзастава и монастырь, окруженный высокими стенами. За стенами - вишня, черешня. Длинный спуск к морю. О, Черное море Одессы! От монастыря идет металлическая лестница, берег выложен гранитом - купальня для монахов. Семь часов утра. Солнце играет на тихих сладких волнах. Тихие быстрые шаги по лестнице. В черном костюме спускается Босх, на груди - здоровый крест. В купальне он легко сбрасывает с себя рясу, обнажая мускулы сталевара, бросается в воду, долго и шумно плещется, а потом обсыхает под теплым солнцем и ветром. Тело играет. Потом - медленно вверх на молитву. Днем в перерыве - пляжный волейбол со шлюхами, у которых все груди наружу. Дальше если идти по пляжу, вообще все голые. Мечта затворника - утреннее купание, голые груди, вишня, черешня, кагор. Иногда огромные розы и персики. Все розы мира, южная страсть и большие звезды. Морские звезды в Белом море.
Босх просыпается. Так хочется еще сухарик!
22 Все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло.
Снова зимняя Рига, идет мокрый снег, ноги заледенели, от голода тошнит. Черные узкие улицы, тяжелый каменный дом в сугробах, узкие окна. Вдруг сквозь щель в двери - теплое гудение органа. Старушка протискивается сквозь щель внутрь. Босх - следом. Путь преграждает служка неопределенного пола и возраста, спрашивает что-то на латышском языке. Босх умоляюще смотрит на него, кивает, говорит - "я", "я", и его пропускают. Сгорбившись, садится на заднем ряду. Сверху свисают темные деревянные хоры, этаж органа. Впереди бормочут неразборчиво, потом все хором "Езус Христус". Босх сползает вниз. Больше всего ему нравится, когда бормотание прекращается и вступает теплый орган, исправляя пыль и мусор слов. Босх греется у органа долго, пока на улице не начинает светать. Скоро он уже чувствует пальцы и поднимается вдоль узких окон в темную высь. Сегодня органистом был некто Бах. Откуда только он такой взялся? Есть, конечно, и другие игроки, но Босха интересует только Бах. Так бы хотелось с ним поговорить! Но он наверняка ничего не сказал бы. Да и что сам Бах мог бы услышать от Босха? Что есть вещи более интересные, например, вкусная еда, а не сухарики, красивые женщины, танцы, путешествия, магазины, кино, музыка, вино, наконец. Зачем вам все это читать? Босх-то все это пишет от скуки. Как Пушкин в Болдине или Набоков в Париже. А что им было еще там делать? Пушкин попал в карантин, Набоков - в эмиграцию, Босх - в паломничество, какая разница? Баху тоже нечего было особенно делать - ведь он не шил сапоги, не растил огурцы. Если бы ему надо было чинить табуретки, он никогда бы не сел за орган некогда.
23 Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли, от человека до скота, и гадов, и птиц небесных, все истребилось с земли. Остался только Ной, и что было с ним в ковчеге.
Босх отложил Библию и подумал о своих прихожанах. Бабка Марфа прожила в деревне 94 года, изредка выезжая в райцентр за солью и спичками. Вот это, я понимаю, мудрость и простота жизни. О чем она думала все это время? Может быть, на дне ее сундука хранится необыкновенная тайна, ранняя любовь, огромное наследство, револьвер батьки Махно, Библия 17 века, монеты Сиракуз, глаза Нефертити, волос Моисея, плевок марсианина, шнурки ботинок Ленина, зубочистка графа Толстого, трусы Петра Первого, презерватив Рузвельта, ластик Мао Цзе Дуна, сушеный зверобой, носки кирасира, очки Сальвадора Дали. А что останется после Босха? Серые волны поднимались все выше и выше, Босх съел еще один сухарик. Чем он помог этим старухам, которым не хватает денег на хлеб? И зачем ему надо плыть так далеко и опасно? А вдруг корабль начнет тонуть? До берега так далеко, и вода холодная, и Босх чувствовал, что он не успел еще подготовиться к последней минуте, что еще осталось два сухарика и глоток воды, и что вся его жизнь прошла неизвестно ради чего.
24 Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней.
На востоке небо уже серело, до Стамбула оставалось два дня ходу. Он закрыл глаза и губы его зашевелились. Потом еще день, другой, - и святые места. Спасательных шлюпок на всех наверняка не хватит, а ему обязательно надо взять земли с Голгофы. Ее так не хватает на его родине, этого сухого песка с всемирной пылью, пропитанного древними слюнями и кровью. Если носить его на груди, рядом с крестом, снизойдет на тебя Благодать, как говорил ему владыко Петр. Бесы изгонятся, дали расправятся, откроется дверца в прихожую царства Божьего. Босх был уже по колено в воде. Во имя Отца, Сына и Святого Духа, Аминь. Изнуряйте себя постом и молитвами, молитесь за Господа нашего, за Святую землю, за муки Его грешные, да святится имя Твое во веки веков, Аминь. Четыре часа уж, воды по пояс, пора. С Богом!
Глава 8
Капитан Вронский
Когда капитан Вронский проснулся, он сразу почувствовал, что машина работает, как всегда. Это его очень порадовало, ведь "Адмирал Нахимов" был старой развалиной. Вронский поглядел на будильник. 5.43. Будильник тикал медленно, но верно. Вронский порадовался еще раз. Он встал, оделся и включил электробритву. Она одобрительно загудела. Капитан улыбнулся, обливаясь одеколоном "Огни Москвы", и подумал, что день начался хорошо, все пока еще работает, голова в порядке, машина в порядке, значит, мы плывем вперед. Но когда капитан Вронский посмотрел в иллюминатор, он почувствовал, что корабль плывет задним ходом. Это его слегка насторожило, но не поразило до глубины души, как если бы сломалась его новая шариковая ручка "Динамо". Вронский отвернулся от зеркала и теперь посмотрел в настоящий иллюминатор. Оказалось, корабль шел туда, куда нужно. Он надел китель, застегнул его на все пуговицы и только потом стал заправлять белоснежную рубашку в штаны и застегивать пуговицы на рубашке. Так он делал специально каждый день для тренировки. Пора было вставать на вахту и уверенно вести корабль нужным курсом. Вронский присел 36 раз вместо зарядки и быстро, не снимая капитанского кителя, переменил испачкавшуюся рубашку на новую, одел фуражку, ботинки, ремень, откашлялся и открыл дверь своей каюты в коридор.
Напротив его каюты дверь тоже была открыта и колыхалась в такт корабельной качке, когда она открылась на всю ширину, Вронский заметил на койке своего старшего помощника совершенно обнаженную девушку, читающую второй том "Тихого Дона". Услышав шум открывающейся двери, девушка опустила раскрытую книгу на живот, внимательно посмотрела на Вронского, перевернула страницу и снова подняла книгу к глазам. До начала вахты оставалось 45 минут 30 секунд. Вронский, держась за ручку своей двери, снова обернулся, поглядел в зеркало, но девушки там не увидел. Тогда он развернул фуражку кокардой назад и снова посмотрел в сторону "Тихого Дона". Девушка раздвинула ноги.
Вронский подумал, что горючего оставалось еще на трое суток полного хода, но если вдруг поднимется ветер и течение будет встречным, то им придется заправляться не в Сочи, а в Стамбуле. Там это будет, конечно, дороже. Девушка опять перевернула страницу и стала есть зеленое яблоко. Вронский сглотнул слюну и почувствовал, как во рту стало кисло. Надо расслабиться и выпить чашечку кофе. В конце коридора послышались шаги. Старший помощник еще должен быть на вахте. Не долго думая, капитан Вронский вошел в каюту своего помощника и захлопнул за собой дверь. Девушка почесала плечо. Вронский покраснел.
- Извините меня, пожалуйста, я заметил, что ваша дверь не закрыта до конца. По долгу службы и по корабельному Уставу двери должны быть закрыты, особенно в качку. Представьте себе, что произойдет, если открытая дверь со всего размаху ударит в лоб какому-нибудь греческому купцу, ему это будет неприятно. Поэтому я закрыл вашу дверь плотнее. Кстати, второй том мне нравится куда больше первого. В нем больше жизни, силы ветра и экспрессии волн. В иллюминатор подул легкий ветерок, зашевелил занавески и волосы девушки, закрыв ей глаза. Она поправила прическу. Вронский посмотрел на часы и сел на табуретку рядом с кроватью. Что говорить дальше, было не понятно. Жуя яблоко, она сказала:
- Продолжайте.
- Особенно мне нравится то место, где Федор ночью идет мимо стога сена, слышит внутри шорох, это его настораживает, он залезает туда и в темноте натыкается на гладкие женские руки, затягивающие все глубже и глубже. Он почти не чувствует уколов соломы, только удивительный запах свежей травы, мягкие руки, потом губы и колюче-мягкий мрак вокруг. Вам нравится сено?
- Да, а что, здесь оно есть?
- Нет, я спросил просто так.
В дверь постучали. Капитан Вронский заволновался. "Кто может идти по коридору в такую рань? Туалет в этом классе есть в каждой каюте, качки нет, так что из пассажиров могут быть только любители ранних рассветов. Старший помощник еще на вахте, и он никогда не покинет своего поста раньше положенного времени. Значит, у нее есть здесь подруга, родственники или, не дай Бог, друг. Это ужасно". В дверь постучали настойчивее. Вронский расправил китель. Девушка легко поднялась с постели, откинув простыню, задев его плечо тугой попочкой так, будто он был шкафом, и подошла к двери:
- Кто там?
- Это я, Полина, открой скорее, - послышался женский голос. - Ты одна?
- Да, да, ну открывай же!
Девушка вопросительно посмотрела на капитана Вронского. Он пожал плечами, вспоминая стог сена и думая о любви втроем. Это очень увлекательно, и удовольствие увеличивается в полтора раза, и понятно, почему. Например, берешь одну блондинку и одну брюнетку для контраста. Надоела одна, берешь тут же другую, или одновременно. Тут, правда, нужна определенная сноровка. А можно и двух рыжих. Или одну - с короткой стрижкой, а другую - с длинными волосами, но ни в коем случае не толстых.
Оксана, подойди по-ближе и сядь вот так, а ты, Полина, сюда, сбоку. Теперь поменялись местами. Руками. Ртами. Очень красиво. Да еще разноцветное нижнее белье, но чтобы одна была обязательно в черном. Причем вовремя этого особенно хорошо обсуждать французскую литературу. С чего, например, началась французская революция? Жан Жак Руссо. А что он читал? Рабле, наверное, читал.
Но там-то вообще все уже легко и свободно. Виды гульфиков и обосранные парижанки. Это, конечно, красиво, со вкусом, причем из французской революции легко выходит и русская с запозданием на два века, что естественно, поскольку и христианство приняли на два века позже. А уж Рабле читал вообще всякую дребедень - рыцари, замки, монастыри, какие-то неведомые страны и острова, чего только не запихивал он в себя, жалко только, многое из этого погорело во время пожаров в средние века и раньше, надо же, целая Александрийская библиотека исчезла, и вы-то, наверняка, не читали ни одной книги из ее собрания.
- Полина, дай я возьму тебя за попу.
Ничто не дает рукам такого ощущения! Вы берете эту приятную тяжесть, садитесь в удобное кресло, включаете настольную лампочку, стаканчик чая с лимоном, и медленно переворачиваете первую страницу заветной книги. Как там у Бабеля - капли пота закипели между нашими сосками. Почему все-таки надо было отрубить королю голову? Да еще и его жене? Наверное, восставший народ хотел таким способом трахнуть свою королеву, свою первую красавицу. Действительно, какое наслаждение - королеву на колени, и вперед. Она кладет голову на постель, простой французский парень задирает ее пышное кружевное платье и раз, отрубает ее прелестную головку. Все королевские простыни в крови.
Теперь можно понять и нашего Гришку Распутина. Как он их всех взял императриц с баронессами, княгинь с монахинями, жен министров и генералов. Все же приятно - приходишь из грязи, а тут тебе - чистые белые трусики с кружавчиками. Плохо, что только ему одному так повезло. Вот если бы всем солдатам с фронта дали тогда - хоть бы по три разика - революции точно бы не было. В этом, конечно, буржуазия была не права. Вот во Франции в это время уже понимали, что нужно простому человеку - Оксаночка, дай еще тебе покручу. По часовой стрелке и против, шаг вперед, и два шага назад, до последнего клапана. Вот он, главный урок Парижской Коммуны! Больше коммуны, больше любви. На вахту идти - всегда успеешь, тем более до мелей еще далеко. Можно вообще выключить мотор, потушить свет и раздать сушки.
Кстати, сейчас уже можно пить чай с сушками и с клубничным вареньем. Вам две ложечки сахара, или одну? Сам положу. Полина, сядь ко мне на колени и раскрой свою грудь. Что, в груди колет? Да ты вилку-то из под сиси-то вынь. А то, смотри, варенье-то уже с соска капает, это ничего, дай оближу. Вот так-то, мой старший помощник, пока ты там держался за штурвал, я тут с твоими подружками чай пью с вареньем. Варенья еще много осталось, на вахту еще не пора, а девушки у нас уж больно хороши, особенно в черном. Вы тут у нас первый раз в круизе? Корабль у нас превосходный, недавно из ремонта, всем положили новые мягкие матрасы, прекрасные шелковые простыни, в люксе даже поставили биде для ваших прелестных кудрявых кошечек, так что в следующий раз звоните непременно мне прямо домой, берите своих подружек, но без друзей, и я вам устрою чудное плавание в Стамбул, в город гаремов и минаретов, орешков и кожаных курточек, юбочек, чулочков, трусиков и прочих радостей.
Вронский услышал страшный удар по корпусу судна и побледнел. Кажется, старший помощник отвлекся.
Матрос Железняк.
Матрос Железняк утешал себя тем, что 94 процента жителей Америки занимаются онанизмом. Эти данные он почерпнул из карманного справочника агитатора-пропагандиста. Вот что значит свобода и здоровый образ жизни! Поэтому в плавании он всегда прибегал к этому средству чаще, чем к алкоголю, и на душе у него было легко и спокойно. Жене своей он не изменял, хотя на корабле всегда были заботливо открытые каюты и загорающие легко доступные девицы, которые только и ждали. Но Железняк был честным человеком и не мог переступить через последнюю черту.
Обычно за день, за два до уединения с журналом он уже чувствовал, что ему будет хорошо. Все эти рассказы о монахах, о самобичевании, усмирении тела и духа постами и молитвами казались ему враньем. Природа берет свое! Спинной мозг накалялся и гудел, руки тряслись, голова кружилась. Сон улетал далеко далеко, и левый бок жгло от воспоминаний жаркого прикосновения бедра жены Тани. Но Таня была дома и спала в этот момент с соседом Гришей, и не могла поэтому облегчить страдания Железняка. Буфетчица Клава часто говорила, что нет на корабле более мужественного и стойкого мужчины, чем матрос Железняк. На стене каюты висела фотография Тани и двоих детей Железняка - Кости и Марины, пять и три годика. Однако в шкафу под свитером лежал уже слегка потрепанный блестящий цветной журнал Penthause, купленный Жезеняком за два доллара в Гамбурге, и этот цветной друг всегда выручал Железняка в трудную минуту. Вот и на этот раз он дождался темноты, спрятался в каюте, старательно запер дверь, вымыл руки и достал заветные картинки. Теперь уже никто не мог помешать ему наслаждаться всей гаммой выпуклостей, движений, поз и способов раздевания. Что еще нужно простому человеку! На 34 и 15 страницах у Железняка были особенно любимые изображения, которые он приберегал для последних мгновений.
Вначале он как бы нехотя перелистал весь журнальчик, взяв в правую руку все детали своего сложного трехчастного аппарата. Поскольку надо было для приличия начать с каких-нибудь ничего не значащих слов, он говорил про себя:
- Линда, вы сегодня особенно прелестны, не притворяйтесь, что вы не хотите мне понравиться. В прошлый раз мы сидели с вами в кафе у окошка, на улице шел снег, но ваша горячая нога согревала мою коленку, хотя кино вам совсем не понравилось. Да и что может быть хорошего в эти два часа среди кучи козлов на скрипящих стульях? Если бы мы с вами провели их в другом месте, я смог бы предложить вам необыкновенно интересную книгу - "Жизнь животных" Брема. Ведь мы тоже животные, особенно в постели.
- А у вас, Женевьева, сегодня неприятности на работе. Это сразу чувствуется по тому, как вы расстегиваете кофточку. Давайте лучше я вам помогу. Пуговиц должно быть много, это увеличивает удовольствие. Ведь подумайте, вся прелесть средних веков - в количестве застежек, пуговиц, ремешков и завязок на пути к заветной цели. А эти огромные пышные платья, не позволяющие даже поцеловать избранницу! Утром часа два-три их застегиваешь (не сам, конечно, а с помощью служанки, а у женщин, естественно, помогает слуга), а потом столько же трудишься над своей бабочкой. - Милая леди, позвольте потрогать пальцем ваш набухший сосок. Обратите внимание, какая грация, какая упругость! А как вы этого добиваетесь? Вчера я не успел сказать вам всего того, что должен был сказать. Дело в том, что...вас пригласили на охоту. Кроме того, если вы раздвинете ноги чуть-чуть пошире и обнимите ими меня, мы сможем лучше понять с вами природу первого закона Ньютона, который гласит, как известно, что действие равно противодействию.
Здесь уже матрос Железняк чувствовал в пальцах твердый рычаг с круглым, разделенным прорезью пополам набалдашником, который звенел от легкого прикосновения или слабого щелчка. И потом, читая рассуждения крупных ученых о способах ласки, он прекрасно понимал, что руки могут быть гораздо тоньше и чувствительнее многих частей тела и сравниваются разве что только с языком.
Поэтому, кстати, многие женщины любят мужчин за красивые руки, тонкие нервные пальцы, способные изысканными движениями довести милую охотницу до экстаза, в чем ей бывает стыдно кому-то признаться.
И какой матрос не любит этой быстрой езды, особенно если подруга гладит его вдоль мачты, открывая и закрывая киль и сжимая в своих нежных пальчиках горячую чугунную пушку. Железняк перевернул журнал и посмотрел на нее сверху вниз. А если еще наклонять страницу под разными углами, можно увеличить груди раза в два, вытянуть ноги, сузить талию или расширить бедра, и все с одной и той же, или смотреть одновременно на пятерых охотниц в разных позах. Конечно, Железняк твердо знал, что вряд ли подобная красотка согласится на его преданную дружбу, а тут он мог делать с ней все, что захочет.