Штучкин Николай Николаевич
Грозное небо Москвы
Штучкин Николай Николаевич
Грозное небо Москвы
Содержание
О боях, товарищах и о себе. Предисловие
Первые испытания
Гул в ночи
Горький урок
На ошибках учимся
Скорость - это еще не всё
Под городом Белым
"Мессер" идет к земле
Сердце в горе и гневе
Последний "эрэс"
Экзамен на зрелость
Клинская эпопея
"Отступать больше не будем..."
Тактика жизни
Дни огневые
Мы наступаем
Клятва Отчизне
О боях, товарищах и о себе
Автор повествует о грозном для Родины времени - о начале Великой Отечественной войны, о боях за нашу славную столицу - город-герой Москву.
Хорошо, когда о летчиках и их боевых товарищах - техниках, механиках, младших авиационных специалистах - пишет летчик, сам участник воздушных боев и штурмовых атак фашистских танков и пехоты. Опираясь на боевые эпизоды, знания службы и жизни военных летчиков, давая всему объективную оценку, Николай Николаевич Штучкин непринужденно рассказывает, как авиаторы 120-го истребительного полка (впоследствии 12-го гвардейского) учились воевать и побеждать вероломного врага. Повествование ведется взволнованно, раздумчиво, с хорошей наблюдательностью, с размышлениями над событиями тех лет, о себе, о своих боевых товарищах. Глубокое понимание событий и духовного состояния советских воинов, никогда не терявших веры в народ и партию, в победу над врагом - главное достоинство книги, ценность труда автора, сумевшего рассказать об увиденном и пережитом, о коммунистах и комсомольцах, о совершенном ими подвиге.
Достоинство книги и в том, что автору удалось воссоздать живые и зримые черты своих командиров, начальников, показать их ведущую роль не только на земле, но и в воздушных боях. Особенно убедительно и ярко показан образ командира истребительского авиационного полка А. С. Писанко, участника боев с японцами в небе дружественной Монголии, кавалера двух орденов Красного Знамени.
Талантливый, мыслящий командир, коммунист Писанко, говоря авиационным языком, подан под разными ракурсами Мы видим и в минуты раздумий, и в гневе, и в те часы, когда летчики размышляют над судьбами Родины, с душевной болью говорят об угрозе, нависшей над Москвой, за которую каждый готов отдать жизнь.
Удались образы командиров эскадрилий Е. Боровского, В. Томилина, М. Кулака, летчиков Н. Стунжаса, А. Шевчука, Г. Хозяинова, И. Бочарова, В. Косарькова... Мы представляем их лица, характеры, слышим их речь, смеемся и замираем в волнении, когда они вступают в схватку с врагом. Каждый из них показан в действии, поэтому легко запоминается. Достаточно вспомнить обстановку воздушного боя, когда звено наших истребителей во главе с лейтенантом Томилиным, вылетев на разведку, вступает в бой с фашистскими истребителями, и сразу же перед глазами возникает образ безгранично преданного Советской Родине, умелого летчика и командира Виктора Томилина.
Книга читается с большим интересом, она весьма полезна. Прочитав ее, многое переживет и поймет не только молодой, но и поживший читатель. А для молодежи, которой предстоит служба в армии или уже надевшей армейскую форму, откроется в этой книге много поучительного и в другом смысле - она увидит, как рождается армейская дружба, как закаляются воля и характер, как приобретается нелегкое воинское мастерство.
Автор поучительно рассказывает об ошибках и промахах, связанных и с непредвиденными обстоятельствами и случайностями. В книге ярко раскрыты мужество, отвага, патриотизм советского человека, который воевал не ради славы, а для того, чтобы отстоять свою Родину - Советский Союз, разгромить фашистских захватчиков, освободить народы Европы от коричневой чумы - фашизма.
Н. Сбытов,
генерал-лейтенант авиации,
бывший командующий Военно-Воздушными Силами Московской зоны обороны.
Посвящается моим боевым друзьям-летчикам, техникам, механикам, младшим авиационным специалистам 12-го гвардейского истребительного авиационного полка - защитникам Москвы.
Автор
Первые испытания
Гроза, охватив Подмосковье, бушевала всю ночь. Утихнув только под утро, ворча, покатилась на запад, потащила рваные тучи, и небо, распахнув синеву, засверкало. Косые лучи восходящего солнца, упав на стоянку наших машин, загорелись на крыльях, расцветили влажный кустарник, траву, и все сразу ожило, зазвенело, запело.
- Сказка! - говорит восхищенно Шевчук. Володя Леонов завороженно молчит, улыбается своими большими голубыми глазами.
Сказка даже для городских: Володя - москвич, Толя - из Харькова. А что вижу и чувствую я, если каждый куст у заросшего пруда, каждая крыша избы, звон ведра у колодца напоминают до боли родные места и душа переполнена воспоминаниями.
Слева и справа, насколько хватает глаз, вперемежку луга, рощи, поля. Небольшие деревушки и села утопают в садах, виднеются только крыши - белые, зеленые, красные. Сзади нашей стоянки - деревня Алферьево, небольшая, дворов на пятьдесят, с садами, огородами, неотъемлемой частью деревенской красы георгинами, золотыми шарами у каждого дома.
Перед нами лужок, небольшой, затерявшийся среди лесов и полей Подмосковья, впервые разбуженный ревом моторов 22 июня; теперь это наше летное поле. Вполне вероятно, сюда никогда бы не сел ни один самолет, если бы не война, и никто не топтал бы эту большую, по пояс траву, не обжигал бы ее бензином, не губил отработанным маслом. Никто бы не рыл здесь землянок, траншей и окопов.
На той стороне аэродрома, на северной, - стоянки двух эскадрилий, второй и третьей. Там же КП - командный пункт нашей части. Но их отсюда не видно, они в низине. Оттуда, будто из-под земли, высится красная кирпичная церковь, но она значительно дальше, у шоссейной дороги, идущей к Волоколамску. И город, и церковь - ориентиры, по которым мы находим свою полевую площадку.
Завтра, по указанию командира полка, траву на площадке скосят, но скосят не начисто: через каждые десять-двенадцать метров оставят небольшие кусты, и летное поле, если смотреть с высоты, будет похоже на заболоченный луг; летчики соседних полков, прилетая на нашу точку, не с первого захода будут верить посадочным знакам.
Грунт летного поля, поросший густой травой, - достоинство нашей точки: какой бы дождь ни прошел, глядишь, через час уже сухо, летай, работай в полную силу.
Младшие лейтенанты Анатолий Шевчук, Владимир Леонов и я - боевое звено, и хоть воинские звания у всех одинаковые, Шевчук - командир, мы - подчиненные. Толя окончил военную школу на целых два года раньше меня и Володи. Он уже был командиром звена, а теперь адъютант эскадрильи. Так называется должность по штату, а по сути - начальник штаба. Это, конечно, величина, и другой бы на месте Толи держал себя с молодыми соответственно должности, он же прост и приветлив, и мы уважаем его как командира, как человека.
Но мы перед Толей юнцы. За эти два года он стрелял по воздушным и наземным мишеням, ходил по маршрутам, не раз побеждал в учебных воздушных боях, а нам все это еще предстояло. Однако дело не только в налете, главное - в зрелости мысли.
.. Я вспоминаю спокойное, тихое, необыкновенно мирное утро в Клину. В тени под разлапистым деревом, около самолетной стоянки, мы ждали командира полка, ждали отбоя тревоги. Подполковник Девотченко, суровый, сосредоточенный, вернувшись из штаба, сказал: "Отбоя тревоги не будет. Война".
Война... Мы слышали о боях и победах советских пилотов в небе Испании, Китая, Монголии. Слышали раньше, до 22 июня. А в тот первый военный день, собравшись у машины Шевчука, мы бурно восторгались их героизмом и были полны решимости драться с врагом, совершать подвиги. Мы уже видели себя в ореоле славы и почета, мы где-то парили, позабыв, что многим из нас даже в учебных целях не доводилось нажимать на гашетку. И только Шевчук, с доброй усмешкой старшего, вернул нас на грешную землю:
- Плохо, хлопцы, если сразу пойдем на фронт. Полетать бы немного, потренироваться...
И мы убедились, что Толя был прав. Убедились в самое ближайшее время - 25 июля 1941 года, на четвертый день после первого ночного налета фашистов на нашу столицу. Этот день - наша беда у наука, но рассказ о нем впереди. А сейчас, дружно повернувшись на рокот мотора, молча глядим на восток. Самолет приближается. Его можно уже различить; это двухместный УТИ-4, учебный вариант истребителя И-16. Самолет проходит над стартом, делает круг, идет на посадку.
- Начальство, - говорит Анатолий, - новый командир полка майор Александр Степанович Писанко.
- Слышал о нем? Видел? - сразу загорается Володя Леонов.
Нетерпеливый, подвижный, очень веселый Володя любит цыганские песни. И не меньше, чем песни, - всякие новости. Чтобы первым узнать, первым рассказать о них летчикам эскадрильи. Шевчук улыбается. Зная невинную Володину слабость, отвечает коротко, ясно:
- Не слышал. Не видел.
Володя разочарован и, вижу, не верит. Но спрашивать бесполезно, если Шевчук не хочет сказать - не скажет. Повернувшись, глядим на дорогу, в дальний конец деревни. Оттуда, поднимая серую пыль, несется полуторка. Шевчук глядит на часы.
- Завтрак везут. Пошли потихоньку. После завтрака собираемся неподалеку от стоянки, в автобусе, старом, большом, перекрашенном в какой-то немыслимый серо-зелено-коричневый цвет. Теперь это цвет маскировки. Эскадрильский автобус-это и штаб, и штаб-квартира, в нем живут командир нашей эскадрильи Глебов и комиссар Акимцев. Мы, летчики, живем около своих самолетов, в самодельных фанерных домиках, а сюда собираемся, чтобы узнать последние новости, получить боевую задачу. Впрочем, задача одна и та же на каждый день: боевое дежурство. Мы несем боевое Дежурство или, сидя в кабинах, - готовность номер один, или около самолетов, под плоскостью - готовность номер два. года после войны и я узнаю о том, что сотворил он однажды, в сорок третьем. Этот удивительный случай будет еще одним подтверждением, что летчик без неба не может жить, что ради сохранения "своих крыльев" он может пойти на все.
...После одного из воздушных боев под Днепропетровском Меншутин садился на незнакомом аэродроме. При посадке тормоза отказали - воздушную систему повредил фашистский снаряд. На большой скорости самолет выскочил за пределы посадочной полосы, попал в воронку от бомбы, перевернулся. Получив сотрясение мозга, Меншутин ослеп.
Три месяца бились над ним врачи, на четвертый зрение восстановилось. Не полностью, частично. Прочитав заключение медицинской комиссии, Меншутин вернулся в полк, доложил: "Все в порядке. Здоров", - первый раз в жизни обманув своего командира.
Снова начал летать, сбил несколько самолетов противника, а через три месяца в полк пришло заключение медицинской комиссии: "К летной работе не годен..."
До конца войны Меншутин совершил 427 боевых вылетов, лично сбил 18 вражеских самолетов, за что удостоен звания Героя Советского Союза. Подлечившись, летал и после войны, и только в 1959 году был списан в запас с реактивных.
Итак, Писанко задал вопрос: "Летаете?". Отвечаем все сразу, жалуемся:
- Редко... Мало...
- Как это мало? Ну вот у тебя, - командир глядит на Леонова, - на "Чайке" какой налет?
- Три полета по кругу, один полет в зону и перелет сюда, - в голосе Володи обида. - И здесь: полет по кругу и полет в зону.
- А у тебя? - обращается командир к другому летчику.
У всех молодых летчиков налет оказался примерно таким же.
- С вами много не навоюешь, - хмурится Писанко. Что верно, то верно. Год учебы в аэроклубе - сорок часов налета на самолете ПО-2. Около года в военной школе: полеты по кругу на самолете Ут-2, полеты по кругу и в зону на И-16. Такова программа скороспелого истребителя. С такой подготовкой из Борисоглебской авиашколы пришли 43 человека. Выпускники других школ, более двадцати человек, до прибытия в Клин месяца три летали в резервных полках.
Но это еще полбеды, что в школе летали немного, беда в другом: 120-й истребительный полк, стоявший на обороне Москвы и сформированный полгода назад, получил на вооружение не И-16, на которых летали, а И-153 ("Чайка"). Предстояло переучиться, а это непросто, особенно в зимнее время. Многие стали летать на "Чайках" буквально за несколько дней до начала войны.
- Все ясно, - говорит командир, - но сокрушаться не время. Будем летать. Прежде всего - в пилотажную зону. Главное для истребителя - уметь пилотировать, в совершенстве владеть самолетом. Пилотаж придает летчику смелость, уверенность, летчик обретает чувство машины.
В автобусе жарко. Командир снимает летную куртку. На груди два ордена Красного Знамени. Не ожидали - уж очень не похож на героя. Перехватив наши взгляды, Писанко улыбнулся просто, открыто.
- Расскажите, - попросил Карасев.
Мы поддержали.
Оказалось, что в 1937 году Писанко был в Китае, сражался с японцами. Там получил первый орден. В 1939 году сражался с японцами на Халхин-Голе. Там получил второй.
- Помню воздушный бой, - начал рассказывать Писанко, - двадцать девятого апреля тридцать девятого года. В день рождения своего микадо японцы решили разбить Ханькоу. Восемь девяток бомбардировщиков приближались в плотном строю. Истребителей прикрытия почему-то не было. Мы сбили тогда двадцать один самолет. Из Москвы пришла телеграмма: нарком обороны поздравил пилотов с победой.
Семь месяцев пробыл там Писанко. Были победы, были и поражения - война есть война. Уходил молодым лейтенантом, пилотом, вернулся капитаном, опытным летчиком.
- Японцы дрались неплохо, - говорит командир, - но в бой вступали при явном численном превосходстве, преимуществе в высоте. Тактика немцев аналогична. Разница только в одном: самураи дрались до последнего, фашисты затяжные бои не любят. Ударят - ив сторону.
Быть или не быть, так поставлен вопрос. Жить или не жить: мне, моим друзьям, Родине. Всему нашему народу. Дело наше правое, значит, придет она, наша победа. Придет! Мы сейчас же возьмемся за дело. С утра и до вечера будем летать, готовиться. Через месяц, уже подготовленных, нас перебросят на запад. Не только наш полк, но и другие. Мы надежно прикроем войска, и враг остановится... Таковы мои думы.
...Идет митинг. Люди выступают один за другим. Летчики, техники, механики. Негодуют. Изливают свое возмущение, свою боль: по ту сторону фронта у многих остались родные и близкие. Говорят о наших задачах. Надо больше летать. Как можно больше летать. Пилотировать в зоне. Стрелять. Надо в совершенстве владеть самолетом. Встреча с воздушным противником не за горами.
- Будем зорко охранять Москву от фашистской авиации! Вот наша задача в ответ на призыв партии, - подводит итог выступлений комиссар эскадрильи Василий Васильевич Акимцев.
Мы искренне удивились потом, когда узнали, что Писанко только двадцать шесть лет. Так здраво и зрело он оценил обстановку, наши возможности, так здорово взялся за дело. Над аэродромом закипели "бои", стрельбы по шар-пилотам. Конечно, очередь дошла не до всех. Но обстановка изменилась в корне. Все как-то сразу поняли, что дело боеготовности - дело не только общее, но и каждого в частности.
Началась борьба за боеготовность. Главной проблемой оказался запуск моторов. Техник стоял у крыла, подавая сигналы водителю автостартера. Тот осторожно подъезжал к самолету, целясь трубой со специальным захватом (храповиком) во втулку винта. Не доехав сантиметров пятнадцать-двадцать, останавливался. Техник прыгал на буфер, сцеплял захват со втулкой винта, водитель включал автостартер и раскручивал винт. Потом, когда мотор запускался, подавал машину назад.
Командир оказался не только человеком неуемное энергии, но и творческим, постоянно искал что-то новое.
Он сразу же вывез на спарке и выпустил ночью на боевом самолете командиров эскадрилий, их заместителей и даже часть командиров звеньев, подготовил их к ночному дежурству.
Мы стали знать о делах наших соседей, общую обстановку на фронтах. В полк прилетел кто-то из штаба авиакорпуса, через час после его отлета начальник штаба пришел к нам в эскадрилью, собрал на беседу летчиков.
- Серьезные события назревают, товарищи, - сурово сказал Яков Петрович. Противник начал вести разведку аэродромов, железнодорожных узлов, перевозок. Первого июля разведчик появился над Вязьмой, второго - над Ржевом, четвертого и пятого побывал у самой Москвы. Активность противника, к сожалению, возрастает.
- Кому-нибудь доводилось встретить разведчика, подраться, сбить? интересуется Стунжас. - Какова обстановка с точки зрения тактики?
Николай Ульянович Стунжас особый у нас человек и летчик. Он тоже из молодых, но ему уже двадцать шесть. Однако дело не в возрасте. Он единственный в нашем полку человек с высшим образованием. До авиашколы был начальником цеха завода. По прибытии в полк его сразу назначили на должность командира звена и временна замполитом нашей эскадрильи. И он неплохо справлялся. Уже давно на эту должность приехал Акимцев, а мы по-прежнему, в силу привычки, а вернее, из уважения называем Стунжаса только по имени-отчеству и обращаемся как к старшему.
- Доводилось, - отвечает Топтыгин, - правда, не каждый раз удавалось сбивать, но летчики дерутся неплохо. Один совершил воздушный таран. ФамилияИмя.. Сейчас скажу, - застеснявшись, что забыл имя такого героя, Яков Петрович торопливо шарит в карманах, достает записную книжку, читает: Лейтенант Степан Гошко, с аэродрома Великие Луки. Таранил в районе Ржева. Разведчик шел на Москву. У Гошко отказало оружие...
Это был первый таран в период обороны столицы.
Фронтовая газета "За храбрость" несколько позже напишет: "Летчик Гошко вступил в воздушный бой с Хе-111, пилотируемым германским полковником. Поставив своей целью ни в коем случае не упустить врага, тов. Гошко самоотверженно бросился на него и протаранил". Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 июля 1941 года Степан Гошко был награжден орденом Ленина.
Через какое-то время газета снова напомнит о нем, о его боевых делах, о победах. И еще один раз. И будет молчать целых двадцать два года. Потому что Гошко уйдет из системы обороны Москвы, боевая судьба будет бросать его по полкам, по фронтам Великой Отечественной, но я не буду об этом знать и только буду помнить эту фамилию. А через двадцать два года, когда газеты будут писать о героях обороны Москвы, я буду собирать материал о Гошко, но мало чего найду, и чтобы хоть как-то понять душевный порыв героя, мысленно представлю себя в кабине "яка", на месте Степана Гошко, и напишу о нем заметку. И все время буду думать о том, куда же он все-таки делся, жив ли?
Пройдет еще восемь лет, и я его встречу. Мы будем бродить по осенним дождливым улицам небольшого подмосковного города, над которым когда-то летали и дрались, и майор запаса Степан Семенович Гошко, высокий седой мужчина с обгоревшим в воздушном бою лицом, как старому фронтовому товарищу, будет рассказывать мне о крутых поворотах своей судьбы и в течение целого вечера мы будем "летать" с ним "крыло к крылу" в районе Москвы и Демянска, над Ельцом и Ленинградом, над Псковом и Тарту...
Он расскажет, как падал в болото после воздушного боя и как выбирался оттуда с разбитыми плечом, рукой, головой. Как лечился и беспокоился, что небо ему закроют, И как воевал потом и снова лечился. Как в одном из воздушных боев восьми наших истребителей против восьми гитлеровцев летчики группы, которую он возглавлял, сбили семь "фокке-вульфов", а сами не получили ни единой царапины. Как перехитрил он однажды фашистского аса, а спустя какое-то время горел, хоронился от немцев в лесу, выбирался на свою территорию и не выбрался: ослеп, заблудился и, скитаясь, случайно вышел на хутор, занятый врагом, и попал в лагерь для русских военнопленных. Как потом освободили их наши танкисты. И как закончил войну, сделав последний полет в район Кенигсберга 9 мая, в день великой Победы.
Вспоминая, он будет называть имена боевых друзей, живых и погибших, вздрогнет и не сразу поверит, что один из погибших его товарищей - Володя Лапочкин - жив и здоров, ныне полковник запаса. И долго будет о нем расспрашивать. И только тогда мне станет известно, что Гошко, Титенков, Лапочкин - герои одного и того же полка, стоявшего в Кубинке.
Все это будет потом, а сейчас, вытянув длинную шею, начальник штаба с минуту молча глядит на нас, будто стараясь проникнуть в душу, и повторяет:
- В бою отказало оружие, и он, представьте, пошел на таран. Молодец, ничего не скажешь. Герой!
Шумим, восторгаемся подвигом. Кто-то предлагает слетать в Великие Луки, поговорить со Степаном Гошко и другими пилотами о воздушных боях, о тактике немецких разведчиков.
- Одну минуту, товарищи! - восклицает начальник штаба. - О тактике тоже скажу... При встрече с истребителями разведчик, как правило, старается уйти в облака. Если такой возможности нет, пикирует, пытается "затеряться" на фоне земли. Если истребитель преследует - несется по верхушкам деревьев, под хвост не пускает...
Начальник штаба ставит нам боевую задачу: одиночными экипажами прикрыть железнодорожные перевозки на участке Волоколамск - Ржев. Нам, молодым. "Командиры будут дежурить ночью", - говорит капитан Топтыгин. "Ну и отлично, думаю я, - пусть на здоровье дежурят, а мы полетаем".
Неясен вопрос: как прикрывать? Длина участка - добрые сто километров. Противник появится где-то на середине участка, а я нахожусь в начале. Он же не будет меня дожидаться. Намереваюсь задать вопрос, но меня перебивает Хозяинов: интересуется тем же
- Нельзя понимать так примитивно, - сердится Яков Петрович, - я думал, что вы догадаетесь сами. Надо найти эшелон и над ним патрулировать.
- А если их два, три? И все в разных местах? Начальник штаба с минуту молчит, удивленно глядя на летчиков.
- Вообще-то вы правы, товарищи. Соображаете, значит. Стратеги! Будете летать по маршруту Волоколамск - Ржев и обратно. По времени это составит сорок минут. Над Волоколамском - смена дежурства. Информацию о воздушной обстановке будете получать с, командного пункта полка и действовать в соответствии с обстановкой. Все. Вот это по существу.
Первое боевое задание... Взлетаю. С набором высоты и с курсом на юг выхожу на "железку". Разворот вправо. Иду в сторону Ржева. На карте проложен маршрут. Отмечены опорные пункты: Шаховская, Княжьи горы, Погорелое Городище, Зубцов. Указано время полета между ними. Командир полка приказал одновременно с выполнением боевой задачи изучать район, сочетая компасную навигацию с визуальной ориентировкой.
Откровенно говоря, мне сейчас не до этого. Меня распирает чувство свободы - впервые лечу по маршруту один. Испытываю необыкновенную гордость - впервые выполняю боевое задание, охраняю дорогу, по которой идут эшелоны. У меня в руках боевое оружие: два пулемета "ШКАС" и крупнокалиберный "БС". Стоит только нажать на гашетку... Правда, мне не приходилось еще нажимать, не было подходящего случая. А сегодня он может быть.
Внизу идет эшелон. Бросаю "Чайку" к земле, мне хочется пронестись на уровне открытых дверей вагонов, качнуть крылом, приветствуя людей, спешащих на запад, перевести самолет в набор высоты, громыхнуть залпом.
Но здравая мысль заставляет прижать самолет к горизонту, снова уйти на заданную командиром полка высоту - 3000 метров. Что бы я делал на бреющем, если бы выше меня появились фашисты? Мог ли отразить налет? Нет. Самолет - не снаряд, вертикально вверх не летает. Пока наберешь высоту, немцы разобьют эшелон. От одной этой мысли сразу бросает в жар.
Смотрю на часы: пора возвращаться домой. Иду вдоль железной дороги до поворотного пункта, затем беру курс на Алферьево. По пути захожу в пилотажную зону, выполняю несколько комплексов: переворот, боевой разворот. Так приказал командир.
Дорогу прикрываем несколько дней подряд, а вражеских самолетов будто и нет вообще. Ганя недовольно ворчит:
- Люди воюют, самолеты сбивают, а мы горючее жжем, воздух утюжим... Где справедливость?
Гул в ночи
Двадцать первое! Жаркий июльский день на исходе. Поужинав, не спеша идем по стоянке - Шевчук, Бочаров, Хозяинов и я.
- Месяц прошел с начала войны, - говорив Бочаров. Но мы все молчим. Что говорить, немцы рвутся на восток. Стоим у машины Шевчука. Прогазовали моторы в звене ночников невдалеке от нашей стоянки. Кругом тишина. Но вот послышался звук. Едва уловимый, он приближается с запада, постепенно наливается силой, наконец переходит в гул - надсадный, тяжелый, завывающий. Проходят минуты, и он заполняет все небо.
- Немцы! - выдохнул Ганя Хозяинов.
Я уже понял, что это не наши, но мне как-то не верилось. Весь этот месяц казалось, что война еще далеко, что она никогда не придет в Подмосковье. А если даже придет, думалось мне, то это не значит, что немцы будут бомбить Москву.
Но вот война пришла в Подмосковье. Задрав головы, слушаем небо. Оно стало зловещим.
- Такое впечатление, - говорит Анатолий Шевчук, - будто вижу кресты.
У меня неприятно засосало под ложечкой, я хотел что-то сказать, но в это время послышался шум. В дежурном звене зарычали моторы, и "Чайки", плеская синим огнем из выхлопных патрубков, порулили на старт. Взлетели. Через минуту рокот растаял в завывающем гуле чужих машин.
Быстро идем к телефону. Шевчук позвонил на КП, спросил, кто и куда улетел. Положив трубку, сказал:
"Федотов и Глебов пошли на Истру".
Не прошло и пяти минут, как послышались выстрелы: в небе над Волоколамском сверкнули багровые, в искрах, разрывы снарядов зениток, а в дежурном звене снова зарокотали моторы и взлетели еще две "Чайки".
- Кулак и Кохан. Туда же, - сказал Анатолий. Спустя около часа возвратился Федотов.
Грозное небо Москвы
Содержание
О боях, товарищах и о себе. Предисловие
Первые испытания
Гул в ночи
Горький урок
На ошибках учимся
Скорость - это еще не всё
Под городом Белым
"Мессер" идет к земле
Сердце в горе и гневе
Последний "эрэс"
Экзамен на зрелость
Клинская эпопея
"Отступать больше не будем..."
Тактика жизни
Дни огневые
Мы наступаем
Клятва Отчизне
О боях, товарищах и о себе
Автор повествует о грозном для Родины времени - о начале Великой Отечественной войны, о боях за нашу славную столицу - город-герой Москву.
Хорошо, когда о летчиках и их боевых товарищах - техниках, механиках, младших авиационных специалистах - пишет летчик, сам участник воздушных боев и штурмовых атак фашистских танков и пехоты. Опираясь на боевые эпизоды, знания службы и жизни военных летчиков, давая всему объективную оценку, Николай Николаевич Штучкин непринужденно рассказывает, как авиаторы 120-го истребительного полка (впоследствии 12-го гвардейского) учились воевать и побеждать вероломного врага. Повествование ведется взволнованно, раздумчиво, с хорошей наблюдательностью, с размышлениями над событиями тех лет, о себе, о своих боевых товарищах. Глубокое понимание событий и духовного состояния советских воинов, никогда не терявших веры в народ и партию, в победу над врагом - главное достоинство книги, ценность труда автора, сумевшего рассказать об увиденном и пережитом, о коммунистах и комсомольцах, о совершенном ими подвиге.
Достоинство книги и в том, что автору удалось воссоздать живые и зримые черты своих командиров, начальников, показать их ведущую роль не только на земле, но и в воздушных боях. Особенно убедительно и ярко показан образ командира истребительского авиационного полка А. С. Писанко, участника боев с японцами в небе дружественной Монголии, кавалера двух орденов Красного Знамени.
Талантливый, мыслящий командир, коммунист Писанко, говоря авиационным языком, подан под разными ракурсами Мы видим и в минуты раздумий, и в гневе, и в те часы, когда летчики размышляют над судьбами Родины, с душевной болью говорят об угрозе, нависшей над Москвой, за которую каждый готов отдать жизнь.
Удались образы командиров эскадрилий Е. Боровского, В. Томилина, М. Кулака, летчиков Н. Стунжаса, А. Шевчука, Г. Хозяинова, И. Бочарова, В. Косарькова... Мы представляем их лица, характеры, слышим их речь, смеемся и замираем в волнении, когда они вступают в схватку с врагом. Каждый из них показан в действии, поэтому легко запоминается. Достаточно вспомнить обстановку воздушного боя, когда звено наших истребителей во главе с лейтенантом Томилиным, вылетев на разведку, вступает в бой с фашистскими истребителями, и сразу же перед глазами возникает образ безгранично преданного Советской Родине, умелого летчика и командира Виктора Томилина.
Книга читается с большим интересом, она весьма полезна. Прочитав ее, многое переживет и поймет не только молодой, но и поживший читатель. А для молодежи, которой предстоит служба в армии или уже надевшей армейскую форму, откроется в этой книге много поучительного и в другом смысле - она увидит, как рождается армейская дружба, как закаляются воля и характер, как приобретается нелегкое воинское мастерство.
Автор поучительно рассказывает об ошибках и промахах, связанных и с непредвиденными обстоятельствами и случайностями. В книге ярко раскрыты мужество, отвага, патриотизм советского человека, который воевал не ради славы, а для того, чтобы отстоять свою Родину - Советский Союз, разгромить фашистских захватчиков, освободить народы Европы от коричневой чумы - фашизма.
Н. Сбытов,
генерал-лейтенант авиации,
бывший командующий Военно-Воздушными Силами Московской зоны обороны.
Посвящается моим боевым друзьям-летчикам, техникам, механикам, младшим авиационным специалистам 12-го гвардейского истребительного авиационного полка - защитникам Москвы.
Автор
Первые испытания
Гроза, охватив Подмосковье, бушевала всю ночь. Утихнув только под утро, ворча, покатилась на запад, потащила рваные тучи, и небо, распахнув синеву, засверкало. Косые лучи восходящего солнца, упав на стоянку наших машин, загорелись на крыльях, расцветили влажный кустарник, траву, и все сразу ожило, зазвенело, запело.
- Сказка! - говорит восхищенно Шевчук. Володя Леонов завороженно молчит, улыбается своими большими голубыми глазами.
Сказка даже для городских: Володя - москвич, Толя - из Харькова. А что вижу и чувствую я, если каждый куст у заросшего пруда, каждая крыша избы, звон ведра у колодца напоминают до боли родные места и душа переполнена воспоминаниями.
Слева и справа, насколько хватает глаз, вперемежку луга, рощи, поля. Небольшие деревушки и села утопают в садах, виднеются только крыши - белые, зеленые, красные. Сзади нашей стоянки - деревня Алферьево, небольшая, дворов на пятьдесят, с садами, огородами, неотъемлемой частью деревенской красы георгинами, золотыми шарами у каждого дома.
Перед нами лужок, небольшой, затерявшийся среди лесов и полей Подмосковья, впервые разбуженный ревом моторов 22 июня; теперь это наше летное поле. Вполне вероятно, сюда никогда бы не сел ни один самолет, если бы не война, и никто не топтал бы эту большую, по пояс траву, не обжигал бы ее бензином, не губил отработанным маслом. Никто бы не рыл здесь землянок, траншей и окопов.
На той стороне аэродрома, на северной, - стоянки двух эскадрилий, второй и третьей. Там же КП - командный пункт нашей части. Но их отсюда не видно, они в низине. Оттуда, будто из-под земли, высится красная кирпичная церковь, но она значительно дальше, у шоссейной дороги, идущей к Волоколамску. И город, и церковь - ориентиры, по которым мы находим свою полевую площадку.
Завтра, по указанию командира полка, траву на площадке скосят, но скосят не начисто: через каждые десять-двенадцать метров оставят небольшие кусты, и летное поле, если смотреть с высоты, будет похоже на заболоченный луг; летчики соседних полков, прилетая на нашу точку, не с первого захода будут верить посадочным знакам.
Грунт летного поля, поросший густой травой, - достоинство нашей точки: какой бы дождь ни прошел, глядишь, через час уже сухо, летай, работай в полную силу.
Младшие лейтенанты Анатолий Шевчук, Владимир Леонов и я - боевое звено, и хоть воинские звания у всех одинаковые, Шевчук - командир, мы - подчиненные. Толя окончил военную школу на целых два года раньше меня и Володи. Он уже был командиром звена, а теперь адъютант эскадрильи. Так называется должность по штату, а по сути - начальник штаба. Это, конечно, величина, и другой бы на месте Толи держал себя с молодыми соответственно должности, он же прост и приветлив, и мы уважаем его как командира, как человека.
Но мы перед Толей юнцы. За эти два года он стрелял по воздушным и наземным мишеням, ходил по маршрутам, не раз побеждал в учебных воздушных боях, а нам все это еще предстояло. Однако дело не только в налете, главное - в зрелости мысли.
.. Я вспоминаю спокойное, тихое, необыкновенно мирное утро в Клину. В тени под разлапистым деревом, около самолетной стоянки, мы ждали командира полка, ждали отбоя тревоги. Подполковник Девотченко, суровый, сосредоточенный, вернувшись из штаба, сказал: "Отбоя тревоги не будет. Война".
Война... Мы слышали о боях и победах советских пилотов в небе Испании, Китая, Монголии. Слышали раньше, до 22 июня. А в тот первый военный день, собравшись у машины Шевчука, мы бурно восторгались их героизмом и были полны решимости драться с врагом, совершать подвиги. Мы уже видели себя в ореоле славы и почета, мы где-то парили, позабыв, что многим из нас даже в учебных целях не доводилось нажимать на гашетку. И только Шевчук, с доброй усмешкой старшего, вернул нас на грешную землю:
- Плохо, хлопцы, если сразу пойдем на фронт. Полетать бы немного, потренироваться...
И мы убедились, что Толя был прав. Убедились в самое ближайшее время - 25 июля 1941 года, на четвертый день после первого ночного налета фашистов на нашу столицу. Этот день - наша беда у наука, но рассказ о нем впереди. А сейчас, дружно повернувшись на рокот мотора, молча глядим на восток. Самолет приближается. Его можно уже различить; это двухместный УТИ-4, учебный вариант истребителя И-16. Самолет проходит над стартом, делает круг, идет на посадку.
- Начальство, - говорит Анатолий, - новый командир полка майор Александр Степанович Писанко.
- Слышал о нем? Видел? - сразу загорается Володя Леонов.
Нетерпеливый, подвижный, очень веселый Володя любит цыганские песни. И не меньше, чем песни, - всякие новости. Чтобы первым узнать, первым рассказать о них летчикам эскадрильи. Шевчук улыбается. Зная невинную Володину слабость, отвечает коротко, ясно:
- Не слышал. Не видел.
Володя разочарован и, вижу, не верит. Но спрашивать бесполезно, если Шевчук не хочет сказать - не скажет. Повернувшись, глядим на дорогу, в дальний конец деревни. Оттуда, поднимая серую пыль, несется полуторка. Шевчук глядит на часы.
- Завтрак везут. Пошли потихоньку. После завтрака собираемся неподалеку от стоянки, в автобусе, старом, большом, перекрашенном в какой-то немыслимый серо-зелено-коричневый цвет. Теперь это цвет маскировки. Эскадрильский автобус-это и штаб, и штаб-квартира, в нем живут командир нашей эскадрильи Глебов и комиссар Акимцев. Мы, летчики, живем около своих самолетов, в самодельных фанерных домиках, а сюда собираемся, чтобы узнать последние новости, получить боевую задачу. Впрочем, задача одна и та же на каждый день: боевое дежурство. Мы несем боевое Дежурство или, сидя в кабинах, - готовность номер один, или около самолетов, под плоскостью - готовность номер два. года после войны и я узнаю о том, что сотворил он однажды, в сорок третьем. Этот удивительный случай будет еще одним подтверждением, что летчик без неба не может жить, что ради сохранения "своих крыльев" он может пойти на все.
...После одного из воздушных боев под Днепропетровском Меншутин садился на незнакомом аэродроме. При посадке тормоза отказали - воздушную систему повредил фашистский снаряд. На большой скорости самолет выскочил за пределы посадочной полосы, попал в воронку от бомбы, перевернулся. Получив сотрясение мозга, Меншутин ослеп.
Три месяца бились над ним врачи, на четвертый зрение восстановилось. Не полностью, частично. Прочитав заключение медицинской комиссии, Меншутин вернулся в полк, доложил: "Все в порядке. Здоров", - первый раз в жизни обманув своего командира.
Снова начал летать, сбил несколько самолетов противника, а через три месяца в полк пришло заключение медицинской комиссии: "К летной работе не годен..."
До конца войны Меншутин совершил 427 боевых вылетов, лично сбил 18 вражеских самолетов, за что удостоен звания Героя Советского Союза. Подлечившись, летал и после войны, и только в 1959 году был списан в запас с реактивных.
Итак, Писанко задал вопрос: "Летаете?". Отвечаем все сразу, жалуемся:
- Редко... Мало...
- Как это мало? Ну вот у тебя, - командир глядит на Леонова, - на "Чайке" какой налет?
- Три полета по кругу, один полет в зону и перелет сюда, - в голосе Володи обида. - И здесь: полет по кругу и полет в зону.
- А у тебя? - обращается командир к другому летчику.
У всех молодых летчиков налет оказался примерно таким же.
- С вами много не навоюешь, - хмурится Писанко. Что верно, то верно. Год учебы в аэроклубе - сорок часов налета на самолете ПО-2. Около года в военной школе: полеты по кругу на самолете Ут-2, полеты по кругу и в зону на И-16. Такова программа скороспелого истребителя. С такой подготовкой из Борисоглебской авиашколы пришли 43 человека. Выпускники других школ, более двадцати человек, до прибытия в Клин месяца три летали в резервных полках.
Но это еще полбеды, что в школе летали немного, беда в другом: 120-й истребительный полк, стоявший на обороне Москвы и сформированный полгода назад, получил на вооружение не И-16, на которых летали, а И-153 ("Чайка"). Предстояло переучиться, а это непросто, особенно в зимнее время. Многие стали летать на "Чайках" буквально за несколько дней до начала войны.
- Все ясно, - говорит командир, - но сокрушаться не время. Будем летать. Прежде всего - в пилотажную зону. Главное для истребителя - уметь пилотировать, в совершенстве владеть самолетом. Пилотаж придает летчику смелость, уверенность, летчик обретает чувство машины.
В автобусе жарко. Командир снимает летную куртку. На груди два ордена Красного Знамени. Не ожидали - уж очень не похож на героя. Перехватив наши взгляды, Писанко улыбнулся просто, открыто.
- Расскажите, - попросил Карасев.
Мы поддержали.
Оказалось, что в 1937 году Писанко был в Китае, сражался с японцами. Там получил первый орден. В 1939 году сражался с японцами на Халхин-Голе. Там получил второй.
- Помню воздушный бой, - начал рассказывать Писанко, - двадцать девятого апреля тридцать девятого года. В день рождения своего микадо японцы решили разбить Ханькоу. Восемь девяток бомбардировщиков приближались в плотном строю. Истребителей прикрытия почему-то не было. Мы сбили тогда двадцать один самолет. Из Москвы пришла телеграмма: нарком обороны поздравил пилотов с победой.
Семь месяцев пробыл там Писанко. Были победы, были и поражения - война есть война. Уходил молодым лейтенантом, пилотом, вернулся капитаном, опытным летчиком.
- Японцы дрались неплохо, - говорит командир, - но в бой вступали при явном численном превосходстве, преимуществе в высоте. Тактика немцев аналогична. Разница только в одном: самураи дрались до последнего, фашисты затяжные бои не любят. Ударят - ив сторону.
Быть или не быть, так поставлен вопрос. Жить или не жить: мне, моим друзьям, Родине. Всему нашему народу. Дело наше правое, значит, придет она, наша победа. Придет! Мы сейчас же возьмемся за дело. С утра и до вечера будем летать, готовиться. Через месяц, уже подготовленных, нас перебросят на запад. Не только наш полк, но и другие. Мы надежно прикроем войска, и враг остановится... Таковы мои думы.
...Идет митинг. Люди выступают один за другим. Летчики, техники, механики. Негодуют. Изливают свое возмущение, свою боль: по ту сторону фронта у многих остались родные и близкие. Говорят о наших задачах. Надо больше летать. Как можно больше летать. Пилотировать в зоне. Стрелять. Надо в совершенстве владеть самолетом. Встреча с воздушным противником не за горами.
- Будем зорко охранять Москву от фашистской авиации! Вот наша задача в ответ на призыв партии, - подводит итог выступлений комиссар эскадрильи Василий Васильевич Акимцев.
Мы искренне удивились потом, когда узнали, что Писанко только двадцать шесть лет. Так здраво и зрело он оценил обстановку, наши возможности, так здорово взялся за дело. Над аэродромом закипели "бои", стрельбы по шар-пилотам. Конечно, очередь дошла не до всех. Но обстановка изменилась в корне. Все как-то сразу поняли, что дело боеготовности - дело не только общее, но и каждого в частности.
Началась борьба за боеготовность. Главной проблемой оказался запуск моторов. Техник стоял у крыла, подавая сигналы водителю автостартера. Тот осторожно подъезжал к самолету, целясь трубой со специальным захватом (храповиком) во втулку винта. Не доехав сантиметров пятнадцать-двадцать, останавливался. Техник прыгал на буфер, сцеплял захват со втулкой винта, водитель включал автостартер и раскручивал винт. Потом, когда мотор запускался, подавал машину назад.
Командир оказался не только человеком неуемное энергии, но и творческим, постоянно искал что-то новое.
Он сразу же вывез на спарке и выпустил ночью на боевом самолете командиров эскадрилий, их заместителей и даже часть командиров звеньев, подготовил их к ночному дежурству.
Мы стали знать о делах наших соседей, общую обстановку на фронтах. В полк прилетел кто-то из штаба авиакорпуса, через час после его отлета начальник штаба пришел к нам в эскадрилью, собрал на беседу летчиков.
- Серьезные события назревают, товарищи, - сурово сказал Яков Петрович. Противник начал вести разведку аэродромов, железнодорожных узлов, перевозок. Первого июля разведчик появился над Вязьмой, второго - над Ржевом, четвертого и пятого побывал у самой Москвы. Активность противника, к сожалению, возрастает.
- Кому-нибудь доводилось встретить разведчика, подраться, сбить? интересуется Стунжас. - Какова обстановка с точки зрения тактики?
Николай Ульянович Стунжас особый у нас человек и летчик. Он тоже из молодых, но ему уже двадцать шесть. Однако дело не в возрасте. Он единственный в нашем полку человек с высшим образованием. До авиашколы был начальником цеха завода. По прибытии в полк его сразу назначили на должность командира звена и временна замполитом нашей эскадрильи. И он неплохо справлялся. Уже давно на эту должность приехал Акимцев, а мы по-прежнему, в силу привычки, а вернее, из уважения называем Стунжаса только по имени-отчеству и обращаемся как к старшему.
- Доводилось, - отвечает Топтыгин, - правда, не каждый раз удавалось сбивать, но летчики дерутся неплохо. Один совершил воздушный таран. ФамилияИмя.. Сейчас скажу, - застеснявшись, что забыл имя такого героя, Яков Петрович торопливо шарит в карманах, достает записную книжку, читает: Лейтенант Степан Гошко, с аэродрома Великие Луки. Таранил в районе Ржева. Разведчик шел на Москву. У Гошко отказало оружие...
Это был первый таран в период обороны столицы.
Фронтовая газета "За храбрость" несколько позже напишет: "Летчик Гошко вступил в воздушный бой с Хе-111, пилотируемым германским полковником. Поставив своей целью ни в коем случае не упустить врага, тов. Гошко самоотверженно бросился на него и протаранил". Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 июля 1941 года Степан Гошко был награжден орденом Ленина.
Через какое-то время газета снова напомнит о нем, о его боевых делах, о победах. И еще один раз. И будет молчать целых двадцать два года. Потому что Гошко уйдет из системы обороны Москвы, боевая судьба будет бросать его по полкам, по фронтам Великой Отечественной, но я не буду об этом знать и только буду помнить эту фамилию. А через двадцать два года, когда газеты будут писать о героях обороны Москвы, я буду собирать материал о Гошко, но мало чего найду, и чтобы хоть как-то понять душевный порыв героя, мысленно представлю себя в кабине "яка", на месте Степана Гошко, и напишу о нем заметку. И все время буду думать о том, куда же он все-таки делся, жив ли?
Пройдет еще восемь лет, и я его встречу. Мы будем бродить по осенним дождливым улицам небольшого подмосковного города, над которым когда-то летали и дрались, и майор запаса Степан Семенович Гошко, высокий седой мужчина с обгоревшим в воздушном бою лицом, как старому фронтовому товарищу, будет рассказывать мне о крутых поворотах своей судьбы и в течение целого вечера мы будем "летать" с ним "крыло к крылу" в районе Москвы и Демянска, над Ельцом и Ленинградом, над Псковом и Тарту...
Он расскажет, как падал в болото после воздушного боя и как выбирался оттуда с разбитыми плечом, рукой, головой. Как лечился и беспокоился, что небо ему закроют, И как воевал потом и снова лечился. Как в одном из воздушных боев восьми наших истребителей против восьми гитлеровцев летчики группы, которую он возглавлял, сбили семь "фокке-вульфов", а сами не получили ни единой царапины. Как перехитрил он однажды фашистского аса, а спустя какое-то время горел, хоронился от немцев в лесу, выбирался на свою территорию и не выбрался: ослеп, заблудился и, скитаясь, случайно вышел на хутор, занятый врагом, и попал в лагерь для русских военнопленных. Как потом освободили их наши танкисты. И как закончил войну, сделав последний полет в район Кенигсберга 9 мая, в день великой Победы.
Вспоминая, он будет называть имена боевых друзей, живых и погибших, вздрогнет и не сразу поверит, что один из погибших его товарищей - Володя Лапочкин - жив и здоров, ныне полковник запаса. И долго будет о нем расспрашивать. И только тогда мне станет известно, что Гошко, Титенков, Лапочкин - герои одного и того же полка, стоявшего в Кубинке.
Все это будет потом, а сейчас, вытянув длинную шею, начальник штаба с минуту молча глядит на нас, будто стараясь проникнуть в душу, и повторяет:
- В бою отказало оружие, и он, представьте, пошел на таран. Молодец, ничего не скажешь. Герой!
Шумим, восторгаемся подвигом. Кто-то предлагает слетать в Великие Луки, поговорить со Степаном Гошко и другими пилотами о воздушных боях, о тактике немецких разведчиков.
- Одну минуту, товарищи! - восклицает начальник штаба. - О тактике тоже скажу... При встрече с истребителями разведчик, как правило, старается уйти в облака. Если такой возможности нет, пикирует, пытается "затеряться" на фоне земли. Если истребитель преследует - несется по верхушкам деревьев, под хвост не пускает...
Начальник штаба ставит нам боевую задачу: одиночными экипажами прикрыть железнодорожные перевозки на участке Волоколамск - Ржев. Нам, молодым. "Командиры будут дежурить ночью", - говорит капитан Топтыгин. "Ну и отлично, думаю я, - пусть на здоровье дежурят, а мы полетаем".
Неясен вопрос: как прикрывать? Длина участка - добрые сто километров. Противник появится где-то на середине участка, а я нахожусь в начале. Он же не будет меня дожидаться. Намереваюсь задать вопрос, но меня перебивает Хозяинов: интересуется тем же
- Нельзя понимать так примитивно, - сердится Яков Петрович, - я думал, что вы догадаетесь сами. Надо найти эшелон и над ним патрулировать.
- А если их два, три? И все в разных местах? Начальник штаба с минуту молчит, удивленно глядя на летчиков.
- Вообще-то вы правы, товарищи. Соображаете, значит. Стратеги! Будете летать по маршруту Волоколамск - Ржев и обратно. По времени это составит сорок минут. Над Волоколамском - смена дежурства. Информацию о воздушной обстановке будете получать с, командного пункта полка и действовать в соответствии с обстановкой. Все. Вот это по существу.
Первое боевое задание... Взлетаю. С набором высоты и с курсом на юг выхожу на "железку". Разворот вправо. Иду в сторону Ржева. На карте проложен маршрут. Отмечены опорные пункты: Шаховская, Княжьи горы, Погорелое Городище, Зубцов. Указано время полета между ними. Командир полка приказал одновременно с выполнением боевой задачи изучать район, сочетая компасную навигацию с визуальной ориентировкой.
Откровенно говоря, мне сейчас не до этого. Меня распирает чувство свободы - впервые лечу по маршруту один. Испытываю необыкновенную гордость - впервые выполняю боевое задание, охраняю дорогу, по которой идут эшелоны. У меня в руках боевое оружие: два пулемета "ШКАС" и крупнокалиберный "БС". Стоит только нажать на гашетку... Правда, мне не приходилось еще нажимать, не было подходящего случая. А сегодня он может быть.
Внизу идет эшелон. Бросаю "Чайку" к земле, мне хочется пронестись на уровне открытых дверей вагонов, качнуть крылом, приветствуя людей, спешащих на запад, перевести самолет в набор высоты, громыхнуть залпом.
Но здравая мысль заставляет прижать самолет к горизонту, снова уйти на заданную командиром полка высоту - 3000 метров. Что бы я делал на бреющем, если бы выше меня появились фашисты? Мог ли отразить налет? Нет. Самолет - не снаряд, вертикально вверх не летает. Пока наберешь высоту, немцы разобьют эшелон. От одной этой мысли сразу бросает в жар.
Смотрю на часы: пора возвращаться домой. Иду вдоль железной дороги до поворотного пункта, затем беру курс на Алферьево. По пути захожу в пилотажную зону, выполняю несколько комплексов: переворот, боевой разворот. Так приказал командир.
Дорогу прикрываем несколько дней подряд, а вражеских самолетов будто и нет вообще. Ганя недовольно ворчит:
- Люди воюют, самолеты сбивают, а мы горючее жжем, воздух утюжим... Где справедливость?
Гул в ночи
Двадцать первое! Жаркий июльский день на исходе. Поужинав, не спеша идем по стоянке - Шевчук, Бочаров, Хозяинов и я.
- Месяц прошел с начала войны, - говорив Бочаров. Но мы все молчим. Что говорить, немцы рвутся на восток. Стоим у машины Шевчука. Прогазовали моторы в звене ночников невдалеке от нашей стоянки. Кругом тишина. Но вот послышался звук. Едва уловимый, он приближается с запада, постепенно наливается силой, наконец переходит в гул - надсадный, тяжелый, завывающий. Проходят минуты, и он заполняет все небо.
- Немцы! - выдохнул Ганя Хозяинов.
Я уже понял, что это не наши, но мне как-то не верилось. Весь этот месяц казалось, что война еще далеко, что она никогда не придет в Подмосковье. А если даже придет, думалось мне, то это не значит, что немцы будут бомбить Москву.
Но вот война пришла в Подмосковье. Задрав головы, слушаем небо. Оно стало зловещим.
- Такое впечатление, - говорит Анатолий Шевчук, - будто вижу кресты.
У меня неприятно засосало под ложечкой, я хотел что-то сказать, но в это время послышался шум. В дежурном звене зарычали моторы, и "Чайки", плеская синим огнем из выхлопных патрубков, порулили на старт. Взлетели. Через минуту рокот растаял в завывающем гуле чужих машин.
Быстро идем к телефону. Шевчук позвонил на КП, спросил, кто и куда улетел. Положив трубку, сказал:
"Федотов и Глебов пошли на Истру".
Не прошло и пяти минут, как послышались выстрелы: в небе над Волоколамском сверкнули багровые, в искрах, разрывы снарядов зениток, а в дежурном звене снова зарокотали моторы и взлетели еще две "Чайки".
- Кулак и Кохан. Туда же, - сказал Анатолий. Спустя около часа возвратился Федотов.