И вот Лилиан входит в неуютную комнату отдела кадров.
Странно это, но на многих предприятиях отделы кадров выглядят неуютно, казенно и мрачно. В кабинеты директора, главного инженера или даже начальника снабжения ведут веселые ковровые дорожки, в приемных при кабинетах, если не диваны, то добротные стулья, а в отделах кадров, куда приходит так много начинающей трудовую жизнь молодежи, нет ничего, кроме скучных конторских столов и железных ящиков. Отдел кадров завода "Сельмаш" не был исключением. И было удивительно, что начальник этого места уныния Николай Петрович Синельников не разучился еще улыбаться. По крайней мере, для Лилиан улыбка у него нашлась.
- Хотите работать?.. Закономерно!.. Работы на заводе много. Специальность у вас какая-нибудь есть?
Однако представленный Лилиан диплом техника-строителя его не обрадовал.
- Вообще говоря, диплом - вещь хорошая, но сейчас ОКС (ОКСом мы зовем отдел капитального строительства) переходит на стандартное, главным образом крупноблочное, строительство и сокращает кадры инженеров и техников.
- Я пошла бы ученицей в какой-нибудь цех...
- Это дело другое, это мы устроим!
Николай Петрович просматривает какой-то длинный список.
- Можно направить вас в малярный цех, в инструментальный, в механический!.. Стоп! Чертить умеете? Учились?.. Так вот, товарищ Тыкмарева, поднимитесь сейчас этажом выше, разыщите комнату № 23 и потолкуйте с начальником конструкторского бюро Александром Александровичем Ляликовым: он все себе чертежников ищет. Побеседуйте с ним, а потом возвращайтесь ко мне для продолжения разговора.
2.
По наблюдениям автора, большинство читателей не любит пространных описаний. Автор и сам не больно их жалует, но конструкторское бюро завода "Сельмаш" в двух словах не опишешь.
Представьте себе три комнаты, вытянувшиеся по одной стороне коридора одну побольше, две поменьше. Помимо столов, чертежных досок, неизбежных шкафов и стеллажей, на всех свободных участках стен здесь было развешено бесчисленное множество чертежных принадлежностей: рейсшин, линеек, угольников и лекал самых различных форм. Остальное пространство, не занятое мебелью и орудиями чертежного труда, было заполнено деталями, частями, целыми узлами машин. Они громоздились на шкафах, выглядывали из-за стеллажей, лежали навалом в углах и на подоконниках. Одни из них сверкали щеголеватым глянцем шлифовки, другие, не видевшие иных цехов, кроме литейного, поражали взор невзрачностью шероховатых поверхностей. Были здесь также детали расплющенные, изогнутые, даже разорванные нечеловеческой силой. Эти инвалиды не были жертвами войны - они не выдержали мирных испытаний на давление, прогиб или разрыв. Тем не менее их вид наводил на невеселые мысли о бренности всего сущего. Во второй комнате у порога кабинета инженера Ляликова какое-то косолапое и рогатое стальное чудовище, неожиданно высунувшись из-за шкафа, сделало попытку схватить Лилиан за полу пальто.
Начальник конструкторского бюро сидел за громадным письменным столом, главное убранство которого составляли машинные детали, и поразил Лилиан своей толщиной, блеском свежевыбритой головы и сипловатым голосом. В момент ее прихода он с великим аппетитом ел яблоко. Очевидно, его предупредили по телефону, потому что, увидев Лилиан, он вместо приветствия сказал:
- Наконец-то отдел кадров раскачался! Будем знакомы... Присаживайтесь. Потолкуем.
Окинув кабинет взглядом, Лилиан увидела висевший на стене большой чертеж машины (потом она узнала, что это была не машина, а один только небольшой ее узел) и испугалась множества кривых плоскостей, сложнейших соединений и непонятных ей обозначений.
Оказалось, маленькие, заплывшие глазки Ляликова умели хорошо видеть.
- Вы на этот чертеж не смотрите, - быстро сказал он. - К вам он не будет иметь никакого отношения... По крайней мере, долгое время... В каком объеме проходили вы черчение в своем техникуме?
Лилиан коротко рассказала о пройденной программе.
- "Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь", - продекламировал Ляликов. - Скажем прямо: в чертежники солидной строительной организации вы не годитесь, а в чертежники по машиностроению тем более. Без практической подготовки, конечно... Хорошие чертежники, ягодка моя, - не красавицы, из пены морской не возникают, а в техникумах машиностроительное черчение не в почете. Учиться нужно, а для этого нужны желание и способности. Есть ли они у вас?
Постучав по столу какой-то маленькой, чисто отделанной деталью, инженер устремил острый взгляд своих глазок на Лилиан. Она поторопилась заявить, что желание стать чертежницей у нее есть, но что в способностях своих она не уверена.
- Час-полтора свободного времени у вас найдется? - спросил Ляликов.
- Конечно, есть.
- Так вот, ягодка, не откладывая в долгий ящик, попробуем познакомиться поближе: вы покажете мне свое искусство в шрифтах и... этого будет достаточно!
Дальнейшее в значительной степени предопределялось характером самой Лилиан, которой в конструкторском бюро не понравилось многое: и обстановка, и наружность начальника, я особенно его фамильярное обращение "ягодка".
"Если он только посмеет еще раз так меня назвать, я просто повернусь и уйду... Попрошусь в малярный цех. там хоть краски есть", - решила она.
С этой мыслью Лилиан взялась за предложенную ей Ляликовым экзаменационную работу.
- Вот здесь, под этим чертежом, справа, нужно поместить легенду. Текст на этой бумажке. Все нужное вы найдете в том вон шкафу. В первой комнате есть два свободных стола и вешалка для пальто. Стандарты шрифтов вам должны быть известны, а размеры указаны в тексте... Не торопитесь...
Сама обстоятельность Ляликова была неприятна предубежденной против него Лилиан. Она молча кивнула головой.
В первой комнате - чертежной - работал седоусый старичок, помогший ей устроить рабочее место под яркой электрической лампочкой.
Лилиан охотно и много чертившая в техникуме (сколько раз выручала она своих менее искусных и более ленивых подруг!), к тому же унаследовавшая от бабки Тыкмарихи хороший глазомер и художественный талант, без труда справилась с размещением слов и уверенно взялась за тушь. Если бы она хоть немного волновалась, она могла бы допустить ошибку, сжав или расширив, а то и пропустив какую-нибудь букву, но она была спокойна до безразличия. Мало того, после знакомства с Ляликовым работа в малярном цехе представлялась ей предпочтительнее. Однако не допускала она и небрежности, совершенно чуждой ее натуре. И эти два обстоятельства вместе с неожиданно вмешавшимся третьим решили все!
Прошло минут сорок, когда в чертежную вошел Ля-ликов.
"Сейчас заглянет мне через плечо и, чего доброго, снова "ягодкой" назовет", - неприязненно подумала Лилиан и... ошиблась. С неожиданной ловкостью лавируя между столами, Ляликов постарался обойти ее подальше. Он направлялся к работавшему за своим столом усатому старичку. И заговорил он с ним так тихо, будто старался не помешать Лилиан.
- Что же это вы, ягодка мой, Иван Васильевич, наделали? Мне из кузнечного звонят, что У-53 ждут, а вы другим занялись?
От неожиданности Лилиан чуть не выронила перо.
Чтобы не рассмеяться, ей пришлось закусить губу: если сама она могла сойти за ягодку, то худощавый и седоусый Иван Васильевич имел с ягодкой самое отдаленное сходство.
О чем шел разговор дальше, Лилиан прослушала. Ля-ликов исчез так же легко и бесшумно, как появился. Лилиан не выдержала:
- Скажите, Иван Васильевич, - ведь вас, кажется, так зовут? - товарищ Ляликов всех "ягодками" называет?
- Без всякого исключения: от рассыльной до директора! - весело отозвался Иван Васильевич и, подойдя к Лилиан поближе, поведал: - Приезжал тут к нам из Москвы конструктор, доктор технических наук, лауреат, орденоносец и прочее без двух минут академик! И возраст для этого подходящий: лет семьдесят, если не больше. Так что ж вы думаете? Александр Александрович и его в ягодки произвел, да еще на совещании! "Вы, - говорит, - ягодка моя, Евгений Викторович, того-то и того-то не учитываете". Нас на совещании человек двадцать было, смотрим друг на друга, а смеяться неудобно. Кое-как дотерпели...
- Что же этот доктор наук?
- Человек воспитанный, только улыбнулся. Оно и наш Александр Александрович не лыком шит, его в Москве хорошо знают. Чудак, но умница и добрейшей души человек. Вот только в дни разгрузки ворчит иногда. Как сегодня.
- Какие дни разгрузки?
- Ему от ожирения врачи прописали два дня в неделю одними яблоками питаться. Вот он от голода и сердится.
Зайдя в кабинет начальника с законченной работой, Лилиан застала его с великой грустью разглядывавшим антоновское яблоко.
"Сейчас ворчать начнет", - подумала Лилиан.
Но ворчать было не на что. Легенда была наложена на чертеж образцово. Начертание букв не оставляло желать лучшего. Полюбовавшись работой, Ляликов сказал:
- Вот теперь, ягодка, совершенно очевидно, что мы сходимся характерами. При вашем желании из вас может получиться хороший чертежник. Обстоятельно познакомьтесь вот с этими книжками: "Машиностроительное черчение" и "Справочник по машиностроительному черчению". Проштудируйте их добросовестно, по-студенчески... Что недопоймете, обращайтесь ко мне. И Иван Васильевич вам поможет... А теперь, ягодка, ступайте вниз, в отдел кадров, анкеты заполнять.
В чертежной, помогая Лилиан надеть пальто, словоохотливый Иван Васильевич успел поведать, что собирается уйти с завода на пенсию. Потерять только что наладившееся с ним знакомство Лилиан было жаль, но, к счастью, тут же выяснилось, что отпустить Ивана Васильевича должна... она сама!
- Я уже год назад все оформил, - объяснил он, - но заместителя нет, который на Александра Александровича угодил бы. Теперь на вас надеяться буду... Ну и, конечно, пока новую конструкцию не сдадим, уйти и думать нечего... а вы тем временем подучитесь.
В отделе кадров все решилось легко и быстро: Ляликов успел позвонить.
На улице серо, сыро, холодно. Над заводской электростанцией, мешаясь с ранними сумерками, висит тяжелая туча дыма и пара, но как легко и радостно на сердце Лилиан! Первый раз за много недель она идет по поселку с поднятой головой.
Вечером к Карасевым по обыкновению забегает Доротея Георгиевна. Она старается говорить шепотом, но это ей не удается: Федор Иванович за две комнаты слышит все от слова до слова.
- На нее нашло окончательное умопомрачение! - переживает Доротея Георгиевна поступок Лилиан. - Пошла нынче на завод и нанялась на самую головоломную работу, от которой ученые инженеры лысеют и с ума сходят. Книжки принесла такие, что в них решительно ничего понять невозможно. А она над ними всю ночь просидела... Ей их Ляликов дал.
"Уж, впрямь, не перестарался ли Николай Петрович?" - соображает про себя Федор Иванович, но его успокаивает то, что не обошлось без участия инженера Ляликова, человека большого ума и опыта.
Здесь его мнение курьезнейшим образом совпадает с мнением Доротеи Георгиевны.
- А этот Ляликов, - во всеуслышание шепчет она, - из всех заводских самый солидный: обязательно два раза в неделю голову бреет. Очень культурный инженер!
3.
Чуть ли не сразу после Октябрьских праздников начались сильные снегопады. Раньше в многоснежные зимы совсем заметало деревню Церковную: так заваливало сугробами двери изб, что соседям приходилось откапывать друг друга. Рассказывают об этом старики, молодые улыбаются.
- Отчего же сейчас так не бывает? Память о молодых годах многое приукрашивает, и кажется старичкам, что раньше и солнце грело жарче, и ветры были сильнее, и снегу выпадало больше, даже зелень деревьев и та ярче была! А все дело в том, что за многие годы успели они ко всему присмотреться и разучились удивляться.
Спорить со стариками бесполезно. Упрутся на там, что "своими глазами видели", - их с места не сдвинешь. И невдомек им, что дверей домов снег не заваливает не потому, что его меньше выпадает, а потому, что не стало простора степным метелям.
Только разлетится снежная буря, чтобы замести поселок, - и с размаху ударится о высокую и длинную цементную стену заводского двора, замечется, закружится. Попробует выше подняться - и сразу заблудится между корпусами завода и многоэтажных жилых домов. Пока бьется о кирпичи, устанет и обессилеет. Тут еще навстречу ей, сверкая огнями, снегоочиститель прет, снег расшвыривает... Насмешливо позванивают на улицах трамваи, шумят автобусы и машины.
А что снегу много - хорошо: к урожаю.
Пусть короток зимний день. Спокойно и равномерно идет работа в залитых электричеством цехах завода. Как ни в чем не бывало, нежась в тепле и свете, растут Наташины пальмы.
К Новому году вырастила Наташа в теплице подснежники. В апреле по тавровским заповедным дубравам от них вся земля синяя, но в разгар зимы кто ни взглянет на подснежник, обязательно улыбнется.
Увидел Ляликов на столе у Лилиан стакан с несколькими подснежниками, не утерпел и понюхал, хотя, разумеется, прекрасно знал, что подснежники не пахнут. Поймал себя на том, что каким-то цветочкам обрадовался, и улыбнулся.
Улыбнулся Наташиным подснежникам и Федор Иванович.
- Весну торопишь, птица-синица? - спросил он дочь.
- Тороплю! - задорно ответила она. - Ты знаешь, в этом году сколько праздников будет? В апреле Леньке исполняется двадцать четыре года, потом сразу Первое мая, День Победы и двадцатипятилетие завода, потом твоя и мамина серебряная свадьба, потом фестиваль, потом - сорокалетие Великой Октябрьской революции, потом мамин день рождения, потом мой...
Много праздников насчитала Наташа. Над смыслом каждого стоило задуматься.
По вечерам Федор Иванович подолгу пишет. Как ни живы его воспоминания о монтаже, о пусковых днях, о первых годах работы завода, но кое-какие имена и даты успели вылететь из памяти, приходится обращаться к другим ветеранам производства: что запамятовал один, обязательно вспомнит другой. Так в складчину создастся "История тавровского завода "Сельмаш". Очень хочется Федору Ивановичу иной раз оживить воспоминания, написать о ком-нибудь, о чем-нибудь посердечнее, покрасивее, но не удается... Утешает себя мудрой мыслью, что от литературных красот один шаг до вымысла, в историческом же повествовании ему не место. Таков принцип истории, а Федор Иванович всегда и во всем принципиален.
Так принципиален, что, говоря по правде, иной раз сам не рад! Из-за одной только принципиальности и запутал отношения с сыном.
На днях довелось ему слушать доклад начальника бюро новой техники. Больше всего говорилось в нем об освоении новых станков в токарно-механическом цехе, и не мудрено: освоив новые мощности, токари начали наступать на хвост другим цехам. Доклад был обстоятельный, речь шла о многих хороших делах. Стоило бы и Федору Ивановичу выступить и похвалить токарей, но уж больно часто упоминалось в докладе в качестве примера имя однофамильца! Только поэтому Федор Иванович и промолчал. Когда же секретарь заводской парторганизации прямо спросил его, какое решение следует принять по докладу, он сухо посоветовал: "принять к сведению". Секретарь удивленно поглядел на Федора
Ивановича и сказал:
- Неправильно, товарищ Карасев! Когда о плохом слышим, мы так и оцениваем: "плохо" или "неудовлетворительно". Значит, и хорошее имеет право на оценку. Тем более, что токари нам "узкое место" пробили.
Возвращаясь домой, Федор Иванович даже не заметил бесновавшейся метели, так был занят своими мыслями. Разобрался и понял: если бы он и Леонид впрямь были однофамильцами, ничто не помешало бы ему его похвалить, но Леонид вопреки всяким договорам был и оставался родным его сыном. Порицать его было можно, хвалить - нельзя. Нежелание быть объективным и привело Федора Ивановича к несправедливой оценке работы всех токарей.
Как бы все обстояло просто, если бы он выступил и, как это не раз бывало раньше, вначале полушутя оговорился:
- Токаря Леонида Карасева я ни хвалить, ни ругать не могу, а о работе других скажу...
Не до добра довела игра в принципиальность! И что нелепее всего, одной из причин создавшегося положения было подлое и глупое выступление Куликовского. Федор Иванович прекрасно помнил, что именно после него он решил рассердиться (не рассердился, а "решил рассердиться") на сына.
И как теперь поправить дело? Затеяв игру в принципиальность, он втянул в нее Леонида, который сам оказался самолюбивым упрямцем. Коса с размаху налетела на камень: если "теорию однофамильца" выдумал отец, то "теорию квартиранта" изобрел сын.
На другой день Федор Иванович проснулся от яркого солнечного света. Вспомнив, что нынче воскресенье, он решил заняться расчисткой двора. Вышел на крыльцо и увидел, что дело без него сделано: не только дорожки по двору, но и проход к калитке и тротуар расчищены.
Кругом высились навалы снега, такого белого, что на солнце глаза резало.
Самого Леонида из-за угла дома Федор Иванович видеть не мог, но что это его работа - сомнений быть не могло: огромные снежные глыбы так и отлетали на середину улицы. Разумеется, снегоочистка - не бог весть какое мудреное дело, но любовь к работе распознается во всем.
"Что мастер, то мастер!" - одобрительно подумал Федор Иванович и, взяв метлу, принялся начисто обрабатывать крыльцо и дорожки. Сворачивая к калитке, заметил: снег с проезда был отброшен так, что наглухо загородил путь стоявшей взаперти машине. Можно было подумать, что Леонид потерял к ней всякий интерес.
"Это уж, пожалуй, и зря... А впрочем - дело хозяйское", - надвое решил Федор Иванович.
Пройдя калитку, лицом к лицу столкнулся с сыном, заботливо обравнивавшим снежные навалы. Раскрасневшийся от мороза и работы Леонид вежливо отступил в сторону и поклонился отцу. В поклоне этом чувствовалось уважение и приветливость, но и только! Федор Иванович ответил на поклон и вдруг неожиданно для самого себя сказал:
- Добрый квартирант попался!
- Плохого квартиранта хозяин удерживать не стал бы! - быстро и в тон ответил Леонид.
Обе шутливые реплики прозвучали веселой насмешкой над разговором после больницы, но и отец и сын поняли это не сразу. Леониду показалось, что отец подтрунил над ним, Федор Иванович был слегка уязвлен неожиданной находчивостью сына.
Настоящий безоблачный мир восстановился в доме Карасевых только недели через две.
Если Федор Иванович, завладев Наташиным учебным столиком, целыми вечерами просиживал над историей завода, то и Леонид сумел найти для себя дело не легче. Обосновавшись за кухонным столом, он разложил исчерченные листки бумаги и засел за. расчеты, занявшие не один вечер.
- Промакадемия за работой! - съязвила по его адресу Наташа.
Но Леонид даже не расслышал шутки.
- Отстань, Натка! - сказал он. - Дай мне свою готовальню и угольник и... не гладь, пожалуйста, Хапа: он так мурлычет, что потолок обвалиться может.
- Вот еще! - фыркнула Наташа, но готовальню принесла, а сама уткнулась в толстенный курс "Декоративного садоводства".
Бедной Анне Степановне не оставалось ничего другого, как достать клубок шерсти и взяться за спицы.
И все-таки в один из таких вечеров безмолвия Наташа взбунтовалась.
- Нет, я больше так не могу! - решительно заявила она. - Пойду во дворец и просижу там подряд два сеанса на одной и той же картине. И ты, мама, со мной!.. Пусть папа, Ленька и Хап молчат наперегонки втроем, а я не могу... Идем, мама!
И она так решительно укутала пуховым платком голову Анны Степановны, что та подчинилась.
Напряженная рабочая тишина, прерываемая одним только шелестом бумаги, продолжалась довольно долго, до тех пор, пока Федор Иванович не почувствовал необходимости передохнуть. Поднявшись, бесшумно (он был в валенках) прошел к кухонной двери и несколько минут молча смотрел на сына, орудовавшего линейкой и циркулем.
Даже в обществе близких людей человек не бывает вполне самим собой. Леонид был наедине со своими мыслями, и Федор Иванович увидел его таким, каким он был на самом деле. На возмужавшем лице сына Федор Иванович прочел выражение большой мысли, творческого усилия и, что в человеке всего прекраснее и дороже, одухотворенности.
- Что, брат, снова научился мечтать? - негромко спросил Федор Иванович.
Леонид быстро повернулся к отцу. Взгляды их встретились, и лица обоих озарились улыбкой.
- Должно быть, папа... Хочешь, я тебе расскажу? Как не хотел! Федор Иванович сел на табуретку напротив Леонида.
- Помнишь, к нам на завод приезжал конструктор Петр Борисович Назаров?
- Еще бы: такого не забудешь, всех взбудоражил! - Он нас просил писать ему в институт о всех неполадках в работе станков, о дефектах в конструкции и, если есть, вносить предложения. Станок у меня хороший.
Пока я его осваивал и к нему привыкал, никаких замечаний у меня, конечно, не было. А сейчас есть. И предложения есть. Очень досадно, что станок некоторых деталей не принимает, а может принять, если... Тут все главным образом от системы крепления зависит. Вот посмотри...
Федор Иванович никогда не стоял за токарным станком, но не мог не знать всех способов обработки металла. Понял: Леонид предлагал реконструкцию системы крепления деталей и частично аппарата подачи.
- Ну, брат! - удивился Федор Иванович. - Ты никак новый станок модернизировать собрался.
- Мой станок пусть так остается, а над следующими образцами пусть они в институте подумают, учтут мое предложение. Может быть, я кое в чем и ошибаюсь, пусть Назаров мне объяснит... Только вот плохо: понимать-то я все понимаю и на словах объяснить умею, а вот на чертеже изобразить... Недоучился маленько!
Тень набежала на лицо Федора Ивановича. Помолчав, он сказал:
- Да... поторопились мы тогда с тобой!.. Кто же ее знал, что техника так шагать начнет?
- Буду учиться, не отстану, папа.
- Время идет, Леня...
На этой загадочной полуфразе Федор Иванович запнулся. Леонид удивленно посмотрел на отца.
- Я вот воспоминания взялся писать, и ох как труд. но мне! Есть, конечно, о чем написать, но вижу теперь, что мог больше сделать. А время идет, быстро идет... Ты и не оглянешься, а вот этак же за стол сядешь и будешь думать, что сделал, что мимо себя пропустил.
Так просто и задушевно никогда еще не говорил с сыном Федор Иванович.
- Знаю, Леня, что крепко тебя обидел, когда к Тыкмареву наниматься послал. Знал, конечно, что мой сын ни у кого холуем не будет, а сказал так, нарочно себя рассердил... Если разобраться, смалодушничал... Уж очень мне обидно было, когда такая дрянь, как Куликовский, в тебе...
- Довольно об этом, папа! Было и прошло. Ведь и я напрасно пригрозил, что от тебя уйду. Говорить говорил, а сам знал, что никуда не уйду.
- Ты только то учти, что не могу я о тебе или Наталье не беспокоиться. Время идет - мне под горку, вам
на горку. Не Петру, не Ивану, не Сидору, а тебе на мое место заступать! Поднимаешься ты на горку - душа радуется, оступился маленько - так и кажется, что назад покатился.
- Не покачусь, папа!.. А тебе под горку еще рано.
- Оно и мне самому не охота, да только против факта не попрешь: шестую десятку разменял.
Отец с сыном сидели рядом, когда вернулись Наташа и Анна Степановна. О том, что произошло в их отсутствие, первой догадалась Наташа.
- Мамочка, папа и Ленька помирились! - захлопав в ладоши, воскликнула она и, ухватив Хапа, несколько раз с ним провальсировала.
- Да мы, собственно, и не ссорились... - попробовал, улыбаясь, оправдаться Федор Иванович.
- Как тебе только не стыдно, папа! Ты всегда учил нас не врать... а сам... Я прекрасно видела, как ты и Ленька почти четыре месяца друг на друга дулись. Мама из-за этого сколько раз плакала... Чтобы так больше никогда не было! Слышите!
С бьющимся сердцем Анна Степановна потихоньку прошла в темную комнату и там, где никто ее не мог видеть, перекрестилась, хоть неумело, зато искренне. Двадцать пять лет не крестилась, а вот пришлось!
Должно быть, за ночь Федор Иванович успел о многом передумать. Наутро, когда они вдвоем с сыном шли на завод, он сказал:
- Насчет крепления судить не берусь, а насчет подачи мысль у тебя правильная, только вот чего... Если у тебя в чем-нибудь умения не хватает, у другого займи - это не стыдно... Не хочешь в рацбюро или бюро новой техники идти, попроси Лилиан вычертить. Она девушка толковая и на этом деле уже поднаторела.
4.
- Запомните, ягодка: изо всех изобразительных средств, доступных человеку, наиболее совершенное - чертеж! Произведения живописи, графики, скульптуры могут быть прекрасны, но во всех них натура искажена произволом художника. Художники всегда лгут. Самый натуралистический натюрморт неточен, а следовательно, не конструктивен!.. Фотография? Слов нет, она объективна, но она в плену оптики и законов перспективы... Только чертеж, точный чертеж дает нам полное и исчерпывающее представление о предмете!.. Лист бумаги кажется нам безнадежной плоскостью, но, изобразив на нем предмет во всех его видах, мы получаем всестороннее о нем представление. Расставляя условные знаки, мы делаем это представление всеобъемлющим... Чертеж прикован к плоскости, но и сам чертежник, и тот, кто его читает, ни на минуту не должны забывать о трехмерности изображаемого. Понятно, ягодка?.. Кроме того, чертежник всегда должен помнить, что его работа служит точному воссозданию предмета. Чертеж не этюдик с цветочками, на который можно только любоваться, а производственный план, программа действия, облеченные в графическую форму!.. Понятно, ягодка Лилиан Сергеевна, что такое чертеж?
Странно это, но на многих предприятиях отделы кадров выглядят неуютно, казенно и мрачно. В кабинеты директора, главного инженера или даже начальника снабжения ведут веселые ковровые дорожки, в приемных при кабинетах, если не диваны, то добротные стулья, а в отделах кадров, куда приходит так много начинающей трудовую жизнь молодежи, нет ничего, кроме скучных конторских столов и железных ящиков. Отдел кадров завода "Сельмаш" не был исключением. И было удивительно, что начальник этого места уныния Николай Петрович Синельников не разучился еще улыбаться. По крайней мере, для Лилиан улыбка у него нашлась.
- Хотите работать?.. Закономерно!.. Работы на заводе много. Специальность у вас какая-нибудь есть?
Однако представленный Лилиан диплом техника-строителя его не обрадовал.
- Вообще говоря, диплом - вещь хорошая, но сейчас ОКС (ОКСом мы зовем отдел капитального строительства) переходит на стандартное, главным образом крупноблочное, строительство и сокращает кадры инженеров и техников.
- Я пошла бы ученицей в какой-нибудь цех...
- Это дело другое, это мы устроим!
Николай Петрович просматривает какой-то длинный список.
- Можно направить вас в малярный цех, в инструментальный, в механический!.. Стоп! Чертить умеете? Учились?.. Так вот, товарищ Тыкмарева, поднимитесь сейчас этажом выше, разыщите комнату № 23 и потолкуйте с начальником конструкторского бюро Александром Александровичем Ляликовым: он все себе чертежников ищет. Побеседуйте с ним, а потом возвращайтесь ко мне для продолжения разговора.
2.
По наблюдениям автора, большинство читателей не любит пространных описаний. Автор и сам не больно их жалует, но конструкторское бюро завода "Сельмаш" в двух словах не опишешь.
Представьте себе три комнаты, вытянувшиеся по одной стороне коридора одну побольше, две поменьше. Помимо столов, чертежных досок, неизбежных шкафов и стеллажей, на всех свободных участках стен здесь было развешено бесчисленное множество чертежных принадлежностей: рейсшин, линеек, угольников и лекал самых различных форм. Остальное пространство, не занятое мебелью и орудиями чертежного труда, было заполнено деталями, частями, целыми узлами машин. Они громоздились на шкафах, выглядывали из-за стеллажей, лежали навалом в углах и на подоконниках. Одни из них сверкали щеголеватым глянцем шлифовки, другие, не видевшие иных цехов, кроме литейного, поражали взор невзрачностью шероховатых поверхностей. Были здесь также детали расплющенные, изогнутые, даже разорванные нечеловеческой силой. Эти инвалиды не были жертвами войны - они не выдержали мирных испытаний на давление, прогиб или разрыв. Тем не менее их вид наводил на невеселые мысли о бренности всего сущего. Во второй комнате у порога кабинета инженера Ляликова какое-то косолапое и рогатое стальное чудовище, неожиданно высунувшись из-за шкафа, сделало попытку схватить Лилиан за полу пальто.
Начальник конструкторского бюро сидел за громадным письменным столом, главное убранство которого составляли машинные детали, и поразил Лилиан своей толщиной, блеском свежевыбритой головы и сипловатым голосом. В момент ее прихода он с великим аппетитом ел яблоко. Очевидно, его предупредили по телефону, потому что, увидев Лилиан, он вместо приветствия сказал:
- Наконец-то отдел кадров раскачался! Будем знакомы... Присаживайтесь. Потолкуем.
Окинув кабинет взглядом, Лилиан увидела висевший на стене большой чертеж машины (потом она узнала, что это была не машина, а один только небольшой ее узел) и испугалась множества кривых плоскостей, сложнейших соединений и непонятных ей обозначений.
Оказалось, маленькие, заплывшие глазки Ляликова умели хорошо видеть.
- Вы на этот чертеж не смотрите, - быстро сказал он. - К вам он не будет иметь никакого отношения... По крайней мере, долгое время... В каком объеме проходили вы черчение в своем техникуме?
Лилиан коротко рассказала о пройденной программе.
- "Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь", - продекламировал Ляликов. - Скажем прямо: в чертежники солидной строительной организации вы не годитесь, а в чертежники по машиностроению тем более. Без практической подготовки, конечно... Хорошие чертежники, ягодка моя, - не красавицы, из пены морской не возникают, а в техникумах машиностроительное черчение не в почете. Учиться нужно, а для этого нужны желание и способности. Есть ли они у вас?
Постучав по столу какой-то маленькой, чисто отделанной деталью, инженер устремил острый взгляд своих глазок на Лилиан. Она поторопилась заявить, что желание стать чертежницей у нее есть, но что в способностях своих она не уверена.
- Час-полтора свободного времени у вас найдется? - спросил Ляликов.
- Конечно, есть.
- Так вот, ягодка, не откладывая в долгий ящик, попробуем познакомиться поближе: вы покажете мне свое искусство в шрифтах и... этого будет достаточно!
Дальнейшее в значительной степени предопределялось характером самой Лилиан, которой в конструкторском бюро не понравилось многое: и обстановка, и наружность начальника, я особенно его фамильярное обращение "ягодка".
"Если он только посмеет еще раз так меня назвать, я просто повернусь и уйду... Попрошусь в малярный цех. там хоть краски есть", - решила она.
С этой мыслью Лилиан взялась за предложенную ей Ляликовым экзаменационную работу.
- Вот здесь, под этим чертежом, справа, нужно поместить легенду. Текст на этой бумажке. Все нужное вы найдете в том вон шкафу. В первой комнате есть два свободных стола и вешалка для пальто. Стандарты шрифтов вам должны быть известны, а размеры указаны в тексте... Не торопитесь...
Сама обстоятельность Ляликова была неприятна предубежденной против него Лилиан. Она молча кивнула головой.
В первой комнате - чертежной - работал седоусый старичок, помогший ей устроить рабочее место под яркой электрической лампочкой.
Лилиан охотно и много чертившая в техникуме (сколько раз выручала она своих менее искусных и более ленивых подруг!), к тому же унаследовавшая от бабки Тыкмарихи хороший глазомер и художественный талант, без труда справилась с размещением слов и уверенно взялась за тушь. Если бы она хоть немного волновалась, она могла бы допустить ошибку, сжав или расширив, а то и пропустив какую-нибудь букву, но она была спокойна до безразличия. Мало того, после знакомства с Ляликовым работа в малярном цехе представлялась ей предпочтительнее. Однако не допускала она и небрежности, совершенно чуждой ее натуре. И эти два обстоятельства вместе с неожиданно вмешавшимся третьим решили все!
Прошло минут сорок, когда в чертежную вошел Ля-ликов.
"Сейчас заглянет мне через плечо и, чего доброго, снова "ягодкой" назовет", - неприязненно подумала Лилиан и... ошиблась. С неожиданной ловкостью лавируя между столами, Ляликов постарался обойти ее подальше. Он направлялся к работавшему за своим столом усатому старичку. И заговорил он с ним так тихо, будто старался не помешать Лилиан.
- Что же это вы, ягодка мой, Иван Васильевич, наделали? Мне из кузнечного звонят, что У-53 ждут, а вы другим занялись?
От неожиданности Лилиан чуть не выронила перо.
Чтобы не рассмеяться, ей пришлось закусить губу: если сама она могла сойти за ягодку, то худощавый и седоусый Иван Васильевич имел с ягодкой самое отдаленное сходство.
О чем шел разговор дальше, Лилиан прослушала. Ля-ликов исчез так же легко и бесшумно, как появился. Лилиан не выдержала:
- Скажите, Иван Васильевич, - ведь вас, кажется, так зовут? - товарищ Ляликов всех "ягодками" называет?
- Без всякого исключения: от рассыльной до директора! - весело отозвался Иван Васильевич и, подойдя к Лилиан поближе, поведал: - Приезжал тут к нам из Москвы конструктор, доктор технических наук, лауреат, орденоносец и прочее без двух минут академик! И возраст для этого подходящий: лет семьдесят, если не больше. Так что ж вы думаете? Александр Александрович и его в ягодки произвел, да еще на совещании! "Вы, - говорит, - ягодка моя, Евгений Викторович, того-то и того-то не учитываете". Нас на совещании человек двадцать было, смотрим друг на друга, а смеяться неудобно. Кое-как дотерпели...
- Что же этот доктор наук?
- Человек воспитанный, только улыбнулся. Оно и наш Александр Александрович не лыком шит, его в Москве хорошо знают. Чудак, но умница и добрейшей души человек. Вот только в дни разгрузки ворчит иногда. Как сегодня.
- Какие дни разгрузки?
- Ему от ожирения врачи прописали два дня в неделю одними яблоками питаться. Вот он от голода и сердится.
Зайдя в кабинет начальника с законченной работой, Лилиан застала его с великой грустью разглядывавшим антоновское яблоко.
"Сейчас ворчать начнет", - подумала Лилиан.
Но ворчать было не на что. Легенда была наложена на чертеж образцово. Начертание букв не оставляло желать лучшего. Полюбовавшись работой, Ляликов сказал:
- Вот теперь, ягодка, совершенно очевидно, что мы сходимся характерами. При вашем желании из вас может получиться хороший чертежник. Обстоятельно познакомьтесь вот с этими книжками: "Машиностроительное черчение" и "Справочник по машиностроительному черчению". Проштудируйте их добросовестно, по-студенчески... Что недопоймете, обращайтесь ко мне. И Иван Васильевич вам поможет... А теперь, ягодка, ступайте вниз, в отдел кадров, анкеты заполнять.
В чертежной, помогая Лилиан надеть пальто, словоохотливый Иван Васильевич успел поведать, что собирается уйти с завода на пенсию. Потерять только что наладившееся с ним знакомство Лилиан было жаль, но, к счастью, тут же выяснилось, что отпустить Ивана Васильевича должна... она сама!
- Я уже год назад все оформил, - объяснил он, - но заместителя нет, который на Александра Александровича угодил бы. Теперь на вас надеяться буду... Ну и, конечно, пока новую конструкцию не сдадим, уйти и думать нечего... а вы тем временем подучитесь.
В отделе кадров все решилось легко и быстро: Ляликов успел позвонить.
На улице серо, сыро, холодно. Над заводской электростанцией, мешаясь с ранними сумерками, висит тяжелая туча дыма и пара, но как легко и радостно на сердце Лилиан! Первый раз за много недель она идет по поселку с поднятой головой.
Вечером к Карасевым по обыкновению забегает Доротея Георгиевна. Она старается говорить шепотом, но это ей не удается: Федор Иванович за две комнаты слышит все от слова до слова.
- На нее нашло окончательное умопомрачение! - переживает Доротея Георгиевна поступок Лилиан. - Пошла нынче на завод и нанялась на самую головоломную работу, от которой ученые инженеры лысеют и с ума сходят. Книжки принесла такие, что в них решительно ничего понять невозможно. А она над ними всю ночь просидела... Ей их Ляликов дал.
"Уж, впрямь, не перестарался ли Николай Петрович?" - соображает про себя Федор Иванович, но его успокаивает то, что не обошлось без участия инженера Ляликова, человека большого ума и опыта.
Здесь его мнение курьезнейшим образом совпадает с мнением Доротеи Георгиевны.
- А этот Ляликов, - во всеуслышание шепчет она, - из всех заводских самый солидный: обязательно два раза в неделю голову бреет. Очень культурный инженер!
3.
Чуть ли не сразу после Октябрьских праздников начались сильные снегопады. Раньше в многоснежные зимы совсем заметало деревню Церковную: так заваливало сугробами двери изб, что соседям приходилось откапывать друг друга. Рассказывают об этом старики, молодые улыбаются.
- Отчего же сейчас так не бывает? Память о молодых годах многое приукрашивает, и кажется старичкам, что раньше и солнце грело жарче, и ветры были сильнее, и снегу выпадало больше, даже зелень деревьев и та ярче была! А все дело в том, что за многие годы успели они ко всему присмотреться и разучились удивляться.
Спорить со стариками бесполезно. Упрутся на там, что "своими глазами видели", - их с места не сдвинешь. И невдомек им, что дверей домов снег не заваливает не потому, что его меньше выпадает, а потому, что не стало простора степным метелям.
Только разлетится снежная буря, чтобы замести поселок, - и с размаху ударится о высокую и длинную цементную стену заводского двора, замечется, закружится. Попробует выше подняться - и сразу заблудится между корпусами завода и многоэтажных жилых домов. Пока бьется о кирпичи, устанет и обессилеет. Тут еще навстречу ей, сверкая огнями, снегоочиститель прет, снег расшвыривает... Насмешливо позванивают на улицах трамваи, шумят автобусы и машины.
А что снегу много - хорошо: к урожаю.
Пусть короток зимний день. Спокойно и равномерно идет работа в залитых электричеством цехах завода. Как ни в чем не бывало, нежась в тепле и свете, растут Наташины пальмы.
К Новому году вырастила Наташа в теплице подснежники. В апреле по тавровским заповедным дубравам от них вся земля синяя, но в разгар зимы кто ни взглянет на подснежник, обязательно улыбнется.
Увидел Ляликов на столе у Лилиан стакан с несколькими подснежниками, не утерпел и понюхал, хотя, разумеется, прекрасно знал, что подснежники не пахнут. Поймал себя на том, что каким-то цветочкам обрадовался, и улыбнулся.
Улыбнулся Наташиным подснежникам и Федор Иванович.
- Весну торопишь, птица-синица? - спросил он дочь.
- Тороплю! - задорно ответила она. - Ты знаешь, в этом году сколько праздников будет? В апреле Леньке исполняется двадцать четыре года, потом сразу Первое мая, День Победы и двадцатипятилетие завода, потом твоя и мамина серебряная свадьба, потом фестиваль, потом - сорокалетие Великой Октябрьской революции, потом мамин день рождения, потом мой...
Много праздников насчитала Наташа. Над смыслом каждого стоило задуматься.
По вечерам Федор Иванович подолгу пишет. Как ни живы его воспоминания о монтаже, о пусковых днях, о первых годах работы завода, но кое-какие имена и даты успели вылететь из памяти, приходится обращаться к другим ветеранам производства: что запамятовал один, обязательно вспомнит другой. Так в складчину создастся "История тавровского завода "Сельмаш". Очень хочется Федору Ивановичу иной раз оживить воспоминания, написать о ком-нибудь, о чем-нибудь посердечнее, покрасивее, но не удается... Утешает себя мудрой мыслью, что от литературных красот один шаг до вымысла, в историческом же повествовании ему не место. Таков принцип истории, а Федор Иванович всегда и во всем принципиален.
Так принципиален, что, говоря по правде, иной раз сам не рад! Из-за одной только принципиальности и запутал отношения с сыном.
На днях довелось ему слушать доклад начальника бюро новой техники. Больше всего говорилось в нем об освоении новых станков в токарно-механическом цехе, и не мудрено: освоив новые мощности, токари начали наступать на хвост другим цехам. Доклад был обстоятельный, речь шла о многих хороших делах. Стоило бы и Федору Ивановичу выступить и похвалить токарей, но уж больно часто упоминалось в докладе в качестве примера имя однофамильца! Только поэтому Федор Иванович и промолчал. Когда же секретарь заводской парторганизации прямо спросил его, какое решение следует принять по докладу, он сухо посоветовал: "принять к сведению". Секретарь удивленно поглядел на Федора
Ивановича и сказал:
- Неправильно, товарищ Карасев! Когда о плохом слышим, мы так и оцениваем: "плохо" или "неудовлетворительно". Значит, и хорошее имеет право на оценку. Тем более, что токари нам "узкое место" пробили.
Возвращаясь домой, Федор Иванович даже не заметил бесновавшейся метели, так был занят своими мыслями. Разобрался и понял: если бы он и Леонид впрямь были однофамильцами, ничто не помешало бы ему его похвалить, но Леонид вопреки всяким договорам был и оставался родным его сыном. Порицать его было можно, хвалить - нельзя. Нежелание быть объективным и привело Федора Ивановича к несправедливой оценке работы всех токарей.
Как бы все обстояло просто, если бы он выступил и, как это не раз бывало раньше, вначале полушутя оговорился:
- Токаря Леонида Карасева я ни хвалить, ни ругать не могу, а о работе других скажу...
Не до добра довела игра в принципиальность! И что нелепее всего, одной из причин создавшегося положения было подлое и глупое выступление Куликовского. Федор Иванович прекрасно помнил, что именно после него он решил рассердиться (не рассердился, а "решил рассердиться") на сына.
И как теперь поправить дело? Затеяв игру в принципиальность, он втянул в нее Леонида, который сам оказался самолюбивым упрямцем. Коса с размаху налетела на камень: если "теорию однофамильца" выдумал отец, то "теорию квартиранта" изобрел сын.
На другой день Федор Иванович проснулся от яркого солнечного света. Вспомнив, что нынче воскресенье, он решил заняться расчисткой двора. Вышел на крыльцо и увидел, что дело без него сделано: не только дорожки по двору, но и проход к калитке и тротуар расчищены.
Кругом высились навалы снега, такого белого, что на солнце глаза резало.
Самого Леонида из-за угла дома Федор Иванович видеть не мог, но что это его работа - сомнений быть не могло: огромные снежные глыбы так и отлетали на середину улицы. Разумеется, снегоочистка - не бог весть какое мудреное дело, но любовь к работе распознается во всем.
"Что мастер, то мастер!" - одобрительно подумал Федор Иванович и, взяв метлу, принялся начисто обрабатывать крыльцо и дорожки. Сворачивая к калитке, заметил: снег с проезда был отброшен так, что наглухо загородил путь стоявшей взаперти машине. Можно было подумать, что Леонид потерял к ней всякий интерес.
"Это уж, пожалуй, и зря... А впрочем - дело хозяйское", - надвое решил Федор Иванович.
Пройдя калитку, лицом к лицу столкнулся с сыном, заботливо обравнивавшим снежные навалы. Раскрасневшийся от мороза и работы Леонид вежливо отступил в сторону и поклонился отцу. В поклоне этом чувствовалось уважение и приветливость, но и только! Федор Иванович ответил на поклон и вдруг неожиданно для самого себя сказал:
- Добрый квартирант попался!
- Плохого квартиранта хозяин удерживать не стал бы! - быстро и в тон ответил Леонид.
Обе шутливые реплики прозвучали веселой насмешкой над разговором после больницы, но и отец и сын поняли это не сразу. Леониду показалось, что отец подтрунил над ним, Федор Иванович был слегка уязвлен неожиданной находчивостью сына.
Настоящий безоблачный мир восстановился в доме Карасевых только недели через две.
Если Федор Иванович, завладев Наташиным учебным столиком, целыми вечерами просиживал над историей завода, то и Леонид сумел найти для себя дело не легче. Обосновавшись за кухонным столом, он разложил исчерченные листки бумаги и засел за. расчеты, занявшие не один вечер.
- Промакадемия за работой! - съязвила по его адресу Наташа.
Но Леонид даже не расслышал шутки.
- Отстань, Натка! - сказал он. - Дай мне свою готовальню и угольник и... не гладь, пожалуйста, Хапа: он так мурлычет, что потолок обвалиться может.
- Вот еще! - фыркнула Наташа, но готовальню принесла, а сама уткнулась в толстенный курс "Декоративного садоводства".
Бедной Анне Степановне не оставалось ничего другого, как достать клубок шерсти и взяться за спицы.
И все-таки в один из таких вечеров безмолвия Наташа взбунтовалась.
- Нет, я больше так не могу! - решительно заявила она. - Пойду во дворец и просижу там подряд два сеанса на одной и той же картине. И ты, мама, со мной!.. Пусть папа, Ленька и Хап молчат наперегонки втроем, а я не могу... Идем, мама!
И она так решительно укутала пуховым платком голову Анны Степановны, что та подчинилась.
Напряженная рабочая тишина, прерываемая одним только шелестом бумаги, продолжалась довольно долго, до тех пор, пока Федор Иванович не почувствовал необходимости передохнуть. Поднявшись, бесшумно (он был в валенках) прошел к кухонной двери и несколько минут молча смотрел на сына, орудовавшего линейкой и циркулем.
Даже в обществе близких людей человек не бывает вполне самим собой. Леонид был наедине со своими мыслями, и Федор Иванович увидел его таким, каким он был на самом деле. На возмужавшем лице сына Федор Иванович прочел выражение большой мысли, творческого усилия и, что в человеке всего прекраснее и дороже, одухотворенности.
- Что, брат, снова научился мечтать? - негромко спросил Федор Иванович.
Леонид быстро повернулся к отцу. Взгляды их встретились, и лица обоих озарились улыбкой.
- Должно быть, папа... Хочешь, я тебе расскажу? Как не хотел! Федор Иванович сел на табуретку напротив Леонида.
- Помнишь, к нам на завод приезжал конструктор Петр Борисович Назаров?
- Еще бы: такого не забудешь, всех взбудоражил! - Он нас просил писать ему в институт о всех неполадках в работе станков, о дефектах в конструкции и, если есть, вносить предложения. Станок у меня хороший.
Пока я его осваивал и к нему привыкал, никаких замечаний у меня, конечно, не было. А сейчас есть. И предложения есть. Очень досадно, что станок некоторых деталей не принимает, а может принять, если... Тут все главным образом от системы крепления зависит. Вот посмотри...
Федор Иванович никогда не стоял за токарным станком, но не мог не знать всех способов обработки металла. Понял: Леонид предлагал реконструкцию системы крепления деталей и частично аппарата подачи.
- Ну, брат! - удивился Федор Иванович. - Ты никак новый станок модернизировать собрался.
- Мой станок пусть так остается, а над следующими образцами пусть они в институте подумают, учтут мое предложение. Может быть, я кое в чем и ошибаюсь, пусть Назаров мне объяснит... Только вот плохо: понимать-то я все понимаю и на словах объяснить умею, а вот на чертеже изобразить... Недоучился маленько!
Тень набежала на лицо Федора Ивановича. Помолчав, он сказал:
- Да... поторопились мы тогда с тобой!.. Кто же ее знал, что техника так шагать начнет?
- Буду учиться, не отстану, папа.
- Время идет, Леня...
На этой загадочной полуфразе Федор Иванович запнулся. Леонид удивленно посмотрел на отца.
- Я вот воспоминания взялся писать, и ох как труд. но мне! Есть, конечно, о чем написать, но вижу теперь, что мог больше сделать. А время идет, быстро идет... Ты и не оглянешься, а вот этак же за стол сядешь и будешь думать, что сделал, что мимо себя пропустил.
Так просто и задушевно никогда еще не говорил с сыном Федор Иванович.
- Знаю, Леня, что крепко тебя обидел, когда к Тыкмареву наниматься послал. Знал, конечно, что мой сын ни у кого холуем не будет, а сказал так, нарочно себя рассердил... Если разобраться, смалодушничал... Уж очень мне обидно было, когда такая дрянь, как Куликовский, в тебе...
- Довольно об этом, папа! Было и прошло. Ведь и я напрасно пригрозил, что от тебя уйду. Говорить говорил, а сам знал, что никуда не уйду.
- Ты только то учти, что не могу я о тебе или Наталье не беспокоиться. Время идет - мне под горку, вам
на горку. Не Петру, не Ивану, не Сидору, а тебе на мое место заступать! Поднимаешься ты на горку - душа радуется, оступился маленько - так и кажется, что назад покатился.
- Не покачусь, папа!.. А тебе под горку еще рано.
- Оно и мне самому не охота, да только против факта не попрешь: шестую десятку разменял.
Отец с сыном сидели рядом, когда вернулись Наташа и Анна Степановна. О том, что произошло в их отсутствие, первой догадалась Наташа.
- Мамочка, папа и Ленька помирились! - захлопав в ладоши, воскликнула она и, ухватив Хапа, несколько раз с ним провальсировала.
- Да мы, собственно, и не ссорились... - попробовал, улыбаясь, оправдаться Федор Иванович.
- Как тебе только не стыдно, папа! Ты всегда учил нас не врать... а сам... Я прекрасно видела, как ты и Ленька почти четыре месяца друг на друга дулись. Мама из-за этого сколько раз плакала... Чтобы так больше никогда не было! Слышите!
С бьющимся сердцем Анна Степановна потихоньку прошла в темную комнату и там, где никто ее не мог видеть, перекрестилась, хоть неумело, зато искренне. Двадцать пять лет не крестилась, а вот пришлось!
Должно быть, за ночь Федор Иванович успел о многом передумать. Наутро, когда они вдвоем с сыном шли на завод, он сказал:
- Насчет крепления судить не берусь, а насчет подачи мысль у тебя правильная, только вот чего... Если у тебя в чем-нибудь умения не хватает, у другого займи - это не стыдно... Не хочешь в рацбюро или бюро новой техники идти, попроси Лилиан вычертить. Она девушка толковая и на этом деле уже поднаторела.
4.
- Запомните, ягодка: изо всех изобразительных средств, доступных человеку, наиболее совершенное - чертеж! Произведения живописи, графики, скульптуры могут быть прекрасны, но во всех них натура искажена произволом художника. Художники всегда лгут. Самый натуралистический натюрморт неточен, а следовательно, не конструктивен!.. Фотография? Слов нет, она объективна, но она в плену оптики и законов перспективы... Только чертеж, точный чертеж дает нам полное и исчерпывающее представление о предмете!.. Лист бумаги кажется нам безнадежной плоскостью, но, изобразив на нем предмет во всех его видах, мы получаем всестороннее о нем представление. Расставляя условные знаки, мы делаем это представление всеобъемлющим... Чертеж прикован к плоскости, но и сам чертежник, и тот, кто его читает, ни на минуту не должны забывать о трехмерности изображаемого. Понятно, ягодка?.. Кроме того, чертежник всегда должен помнить, что его работа служит точному воссозданию предмета. Чертеж не этюдик с цветочками, на который можно только любоваться, а производственный план, программа действия, облеченные в графическую форму!.. Понятно, ягодка Лилиан Сергеевна, что такое чертеж?