Когда кукушка протаскивала платформы мимо фонаря, успели рассмотреть на ящиках марку завода "Станкострой".
- Похоже, к нам приехали! - сказал Татарчук.
- Случайно не завезут, адресом не ошибутся! - ответил Голованов. - Теперь, ребята, держись, чтобы нам из первых последними не стать...
О том, чтобы не стать последним, по-своему думал и Игорь Куликовский, работавший в этот день в дневной смене... С этой мыслью он и отправился вечером в кино, где шла картина с интригующим, но не слишком мудрым заголовком: "Она - дочь своей матери".
Но о Куликовском расскажем потом. А сейчас проводим до дома (если только сумеем это сделать!) трех друзей: Карасева, Татарчука и Голованова.
Рассуждая о содержимом привезенных на завод ящиков, они благополучно миновали ярко освещенные кварталы около завода и свернули на улицу Строителей.
Шли они не по тротуарам, а как полагается старожилам, срезая углы и тем самым предельно сокращая расстояние. Совсем неподалеку от улицы Строителей, пересекая наискось темную площадку законсервированной стройки, они услышали женский крик:
- Помогите!.. Товарищи, помогите!..
Все трое, не обменявшись ни одним словом, ринулись на зов.
2.
Сказать, что в поселке царили тишь да гладь, значило бы согрешить против истины. При великом многолюдстве бывало всякое. Затеют, скажем, ребятишки на улице игру и разобьют стекло, или соседская кошка полакомится чужим цыпленком, или какой-нибудь именинник выругается во всеуслышание на людной улице, или просто две домохозяйки не поладят из-за бельевой веревки - вот и поднимется шум. В девяносто девяти случаях из ста такие ссоры без услуг милиции заканчивались добрым миром: не в характере русского человека долго сердиться, портить нервы по мелочам.
Но с некоторых пор в поселке стало неспокойно.
Ранней весной произошло настоящее "чепе". Возвращаясь из Дворца культуры после затянувшейся шахматной партии, начальник конструкторского бюро пожилой инженер Александр Александрович Ляликов был остановлен около своего дома четырьмя ребятами. Показав ему ножи (в темноте они представились ему особенно длинными), ребята сняли с него пальто, отняли часы и портфель. Толстый инженер без ропота расстался с собственным имуществом, но попросил оставить содержимое портфеля. В ответ на просьбу последовала ругань.
На другое утро Ляликов пришел в бюро в драповом пальто, без портфеля... В полдень исчезнувшие чертежи и записки были найдены в одной из урн, изорванные, испачканные, оскверненные похабными надписями. Это граничащее с вредительством издевательство над творческой мыслью возмутило всех едва ли не больше, чем сам грабеж. Немало было сетований по адресу милиции, не сумевшей разыскать преступников!
Потом все успокоилось, и население поселка свободно вздохнуло, решив: "Не наши орудовали, а приезжие".
Прошло еще несколько месяцев, когда случилось новое, чрезвычайное происшествие, на этот раз уже из ряда вон выходящее. Ранним утром возле дамбы, ведущей в город, был найден труп молодой работницы фабрики "Плюшевая игрушка". Глубокая колотая рана под левой лопаткой свидетельствовала о силе и хладнокровии убийцы.
Трагическая смерть девушки возмутила и взволновала все население поселка. Иные женщины еще долго побаивались ходить по отдаленным улицам, но время взяло свое, и все вошло в нормальную колею.
Меньше всех уголовные дела волновали Лилиан Тыкмареву. Она не была трусихой, а может быть, окончательно успокоил ее рассказ об убийстве в своеобразном изложении Доротеи Георгиевны Уткиной.
- Какой кошмар! - восклицала Доротея Георгиевна. - И подумать только, что третьего дня я собственноручно делала покойнице маникюр! В этом есть что-то сверхъестественное!
- Но ведь третьего дня она покойницей не была? - улыбаясь, возразила Лилиан.
- Все равно! Она была обречена и предчувствовала это.
- Почему вы так думаете?
- Когда я взялась за ножницы, покойница сказала: "Только поосторожнее, Доротея Георгиевна, я боюсь, что вы меня уколете или порежете..." Так и сказала: "я боюсь" и "порежете"! Совершенно очевидное предчувствие!.. У меня до сих пор по спине мурашки бегают...
Почему-то Доротея Георгиевна предполагала, что преступление было совершено на романтической почве, и она "даже могла представить", как оно произошло.
- Это ужасно! Он хотел, чтобы она любила его, а она этого не хотела и любила другого. Тогда он решил, что она не должна любить никого... Взмах кинжала, и... все кончено!.. Я беседовала об этом с одним железнодорожником. Он говорит, что мужчины из-за любви бывают способны на злодейство. Но какой кошмар! Если бы я увидела занесенный над собой кинжал, я упала бы в обморок.
И она закатила глаза, наглядно демонстрируя, сколь безропотно приняла бы смерть от руки влюбленного злодея.
Лилиан, улыбаясь, слушала эту болтовню, нимало не подозревая, что скоро ей самой придется увидеть занесенный над собою нож.
В один из июльских вечеров она отправилась на последний сеанс в кино во Дворец культуры. Картина закончилась поздно. На улице, за ярко освещенным подъездом дворца, ее подстерегала теплая, безлунная и, казалось, безмятежно спокойная ночь.
У кого-кого, а у Лилиан недостатка в желающих ее провожать не было. Еще перед началом сеанса она успела поклониться Игорю Куликовскому, и при выходе из зала он оказался около нее.
Многие работницы "Плюшевой игрушки" вздыхали по красивому токарю, но Лилиан видела в нем только одноклассника по школе, а теперь попутчика до дома. Что касается Игоря, то... то какому парню не лестно постоять в фойе театра, а потом пройтись в обществе красавицы?
Благополучно миновав людные кварталы, Лилиан и Куликовский свернули в темный переулок, ведущий на улицу Строителей, когда заметили две догонявшие их фигуры. На улице Строителей возникли еще две фигуры и сейчас же, точно из земли, еще две - на этот раз по бокам.
Потом события развернулись с умопомрачительной быстротой. Куликовский почувствовал сильный удар в спину и отлетел в сторону, получив негромкое, но грозное предупреждение:
- Не шухари, а то потроха вон!..
Около него стояло трое парней. Трое других сгрудились вокруг Лилиан. Один вырвал у нее из рук сумочку. В руках другого она рассмотрела какой-то длинный и узкий предмет.
- Снимай часы!.. Ну!..
Это было страшно, но Лилиан не растерялась, даже не очень испугалась. Она прекрасно поняла, что от нее требуют: ей нужно было снять с руки золотой браслет с часами. Браслет был массивный и расстегивался с трудом. Лилиан пыталась его снять, но сразу сделать этого не могла.
- Сейчас сниму, - довольно спокойно сказала она. Опустив нож, грабитель грубо схватил и до боли сжал ее руку.
- Тебе говорят, снимай... До пяти считаю!
Угроза сопровождалась руганью.
Лилиан никогда не испытывала насилия и не слышала обращенной к ней ругани. Она могла, не пожалев, отдать часы, но подчиниться насилию - никогда. Чувство протеста восторжествовало в ней над чувством самосохранения, и она с неожиданной для самой себя силой ударила кулаком грабителя в лицо. Удар, пришедшийся по глазу, был неожидан и болезнен настолько, что парень пошатнулся и отпустил руку Лилиан. Она кинулась бежать по направлению освещенных окон ближайшего дома и закричала:
- Помогите!..
Лилиан бежала очень быстро, но погоня ее настигала. В нескольких шагах за собой она слышала тяжелый топот.
Потом все так же быстро переменилось. Хлопнула дверь, совсем близко раздался грозный лай овчарки и задребезжала долгая, прерывистая трель свистка. Погоня прекратилась. Добежав до забора, обессилевшая Лилиан остановилась в темноте под свесившимся через забор деревом. Неподалеку от нее происходила какая-то возня, в смысле которой разобраться было нелегко. Людей стало больше. Они бегали друг за другом, сбивались в кучи. Некоторые вырывались из кучи и пробегали мимо Лилиан.
Донесся голос Татарчука.
- Ножом, сволочь?.. Убью гада!
Затем два тяжелых удара по чему-то мягкому, кряхтение, падение тела, стук по доскам забора, треск поломанной ограды палисадника, снова свистки и лай всполошенных собак.
- Ленька, не дай этому уйти!.. Он меня ножом в бедро ткнул.
- Держу... не вырвется!
Народу собиралось все больше. Забегали лучи карманных фонарей, замелькали белые гимнастерки милиционеров.
Лилиан была испугана, пережила величайшее напряжение сил, но сознания ни на минуту не теряла. Не быстрота ног, не темнота дерева защищали ее теперь, а люди, добрые, отзывчивые. Она была в безопасности.
- Лилиан!.. Лилиан!.. Здесь кричала Лилиан... Где она?
В лучах вспыхивающих фонарей Лилиан увидела отца.
Жалкий, растерянный, запыхавшийся, в нелепой полосатой пижаме, Сергей Семенович метался по полотну улицы.
- Папа! Я здесь, папа!.. Успокойся, папа!.. Я жива и невредима, папа...
- Идем домой... Сейчас же домой...
- Подожди, папа!..
- Что с тобой сделали?
- Ничего. Схватили за руку и выругали. Вокруг народ. В центре большой группы лежащий человек. Его пробуют поднять, он с усилием поднимается, но, сделав ловкое движение, вырывается и бросается бежать. Безнадежная попытка! Его схватывают: за одну руку милиционер, за другую Леонид Карасев. На лицо и грудь притворщика падает несколько фонарных лучей. Лилиан узнает человека, грозившего ей ножом.
- Они меня хотели ограбить, - отчетливо произносит Лилиан. - Этот был с ножом и держал меня за руку...
- Врешь, шкура!
Пойманный грабитель делает бросок. Даже теперь он мог бы одним ударом убить Лилиан, но милиционер и Леонид Карасев крепко его держат. Обезвреженный грабитель хрипит от ненависти.
Гудя, подъезжает милицейская машина. При свете ее фар приехавший лейтенант быстро распутывает ход событий. Показания Лилиан совпадают с показаниями комсомольцев. Налицо и "трофейное оружие" - три самодельных, остро отточенных кинжала.
Постепенно трагическое начинает мешаться с комическим. Выясняется, что шестой грабитель исчез. Его (ищут и... вытаскивают из большой гончарной трубы, забракованной при прокладке канализации. Потом приводят... седьмого!
- Хитер! - говорит один из доставивших. - Сломал изгородь да через цветы ко мне на усадьбу... Заперся в нужнике и сидит... Я думаю: чего собака на отхожее брешет?.. Кинулся туда, а там заперто на крючок. Сорвали крюк, вытащил его, а он объясняет: "Я, - говорит, - не грабитель, а пострадавший".
- Сейчас разберемся! - говорит лейтенант. Могучий свет фар падает на предполагаемого грабителя, и он оказывается... Игорем Куликовским! Но каким! От недавнего франтовства и следа не осталось: волосы растрепаны, лицо поцарапано, галстук съехал на-бок.
- Отпустите его! - просит Лилиан. - Он меня провожал.
- Этот парень из нашей бригады, - подтверждает Леонид.
- Наш, комсомолец! - поддерживает Голованов. - Только не понимаю, как его через забор в чужой сортир занесло? Шел провожать, а вместо этого...
- Что же я один против шестерых сделал бы? - объясняет Куликовский. - У них ножи...
- Так мы же, когда Лилиан крикнула, сразу прибежали. Ты хоть бы нам помог, а ты... - Вижу: все в разные стороны бегут...
- И ты за ними драла? Эх, друг!
3.
В доме Карасевых бессонная ночь. Леонид вместе с товарищами отправился в милицию в качестве свидетеля. Анна Степановна изболелась душой.
- Зачем ему-то было вмешиваться? Теперь, чего доброго, мстить станут. С этакими бандитами воевать - дело милиции, ей на то оружие дано.
- Милиция милицией, - отвечает Федор Иванович. - Но одной ей везде не поспеть. Ребята правильно сделали: не комсомольское дело, скрестя руки, смотреть, как людей грабят.
- Так их и самих порезать могли! Вот Татарчука в бедро пырнули. Я его перевязываю, а кровь так и льет... Едва пол оттерла... А кабы Леньке в живот угодили?..
Федор Иванович понимает переживания Анны Степановны и старается возражать как можно мягче.
- Это кто как думает... Куликовский вон в отхожем месте спасался. Хорошо это? Трусам почет невелик. Если б Леонид этак сделал, я первый его бы поднял на смех.
Страшно Анне Степановне за сына, но понимает она И то, что иначе поступить он не мог: не по-карасевски получилось бы. И, переменив фронт атаки, она набрасывается на самого Федора Ивановича.
- Ты и сам хорош! Свалка идет, хулиганы ножами машут, и тебя туда же понесло... На шестой десяток человеку пошло, а он с живорезами схватился. Ленька еще так-сяк: парень молодой, сильный, ты-то куда лез?
- Папа тоже помогал, - вступилась за отца Наташа. - Когда один вскочил и бежать кинулся, папа первый его за ворот схватил.
Лучше бы она не говорила этого! Весь гнев матери обрушился на нее.
- Уж кто-кто, а ты бы помалкивала! Девичье ли это дело ночью на улицу выскакивать да у драчунов под ногами болтаться? Чтобы я тебя теперь вечером за околицу выпустила!.. Ни в жизнь этого не будет!
- Я, мама, тогда уже вышла, когда милиция подоспела.
- Ты-то сама не милиция, чтобы в этакие дела мешаться.
- Почему я не милиция? - вскипятилась в свою оче-редь Наташа. - В милиции и девушки служат, и ничего в этом плохого нет! Возьму и поступлю в милицию... Я на днях женщину в форме лейтенанта видела.
Анна Степановна всплеснула руками, но Федор Иванович, вмешавшись, самым неожиданным образом погасил спор, сказав:
- Ты, милиция, вместо того чтобы мать расстраивать, чайку бы согрела... А ты, мать, не беспокойся, теперь эту дрянь далеко уберут.
Пришел Леонид только поздним утром с новостью:
начальник областного управления милиции объявил ему, Татарчуку и Голованову благодарность за задержание опасных хулиганов.
- Кто они такие - хулиганы-то эти? - спросила АН на Степановна.
- Числились строителями, только последнее время не работали. Главарь их по подложным документам жил. Его давно искали, он из исправительной колонии убежал. Убийство на дамбе - его работа.
4.
Иной разговор происходил в доме Тыкмаревых.
После бессонной ночи Сергей Семенович первый раз за много лет не пошел на фабрику: дало знать себя больное сердце.
Он лежал на диване в просторной нарядной комнате, служившей столовой и гостиной. Лилиан сидела рядом с ним и вышивала. Это была одна из бесчисленных ее работ, требовавших бесконечного количества шелков самых различных оттенков. Как богато ни обставлял свой дом Тыкмарев, но вышивки Лилиан были лучшим его украшением.
Разговор между отцом и дочерью начался так, будто был продолжением многих предшествующих разговоров.
- Сидишь рядом и скучаешь, небось? - спросил Сергей Семенович. - Понимаю, что скучно со старым отцом-ворчуном сидеть... О том и не думаешь, что, если бы ночью с тобой чего-нибудь плохое случилось, я и дня не прожил бы... Для тебя живу, дочка... Сначала для матери твоей, жил, теперь - для тебя.
Тоненькая иголка маленькой частой молнией поблескивала в проворных пальцах Лилиан.
- Успокойся, папа! - ласково сказала она. - Ведь ничего не случилось...
- Не случилось, да... Но дай мне слово, что впредь будешь осторожна. Не верь людям... ни в чем, никогда, ни одному человеку не верь!..
Слова отца прозвучали так странно, даже страшно, что Лилиан отложила в сторону работу.
- Что ты говоришь, папа! Разве можно жить, никому не веря?.. Вот Карасевы, например... сам Федор Иванович, Леонид и его товарищи вчера заступились за меня... Они были совсем безоружные и рисковали жизнью...
- Глупая! Разве они за тебя заступились? Карасевы прежде всего коммунисты... Они свой порядок утверждают.
Лилиан сразу недопоняла:
- Леонид еще комсомолец, папа.
- Сегодня - комсомолец, завтра - коммунист... Они за свой порядок борются. Если бы ты и не кричала "помогите", они все равно ввязались бы. И Леонид, и его товарищи... Ради порядка.
Лилиан улыбнулась.
- Наверняка, папа! Но чем плох порядок, когда защищают слабых людей?.. Ты и представить себе не можешь, папа, как тяжело чувствовать себя беспомощной. Я это испытала. Правда, всего несколько секунд, но поняла, как страшно быть бессильной... И я очень благодарна всем, кто пришел мне на помощь, - Леониду, его товарищам, соседям, милиции.
- И я им благодарен... за тебя... Слушай, там в шкафу лежит серый отрез на летний костюм. Покажи его.
Лилиан достала сверток. Сергей Семенович пощупал мягкую добротную ткань.
- Хороший материал! Подари Леониду... В благодарность...
- Что ты, папа! Ведь они меня просто прогонят с таким подарком. Даже подумать стыдно.
- Думаешь, такие принципиальные?
- Убеждена, что такой подарок оскорбил бы их... Сергей Семенович задумался, потом ответил:
- Пожалуй, ты права...
После довольно долгого молчания разговор возобновила Лилиан.
- Вот чего я не понимаю, папа: почему Карасевы - и не только они одни. но и многие - нас не любят?
- Не любят? Ну и пусть себе не любят...
Вопрос Лилиан как будто не удивил Сергея Семеновича.
- Но за что?
- Завидуют.
- Помнишь, папа, когда Леонид из Москвы на машине приехал и мы к ним пошли? Все - и Карасевы, и их гости - разговаривали и смеялись, а пришли мы, все точно замерли.
- Это тебе показалось...
- Так было, папа! Мы им весь вечер испортили.
- Выдумываешь, дочка.
Снова последовало молчание. Сергей Семенович долго и пристально глядел на дочь. Потом медленно проговорил:
- Тяжело тебе будет, дочка, когда я умру... Одна останешься. Уж хоть скорее бы замуж выходила.
- Папа, не думай и не говори об этом. - Никто не вечен, а тебе жить. Такая красота, как у тебя, для большого счастья дается...
Снова взявшись за иголку, Лилиан ничего не ответила: она не была счастлива, но не хотела говорить об этом.
- Тебя большое счастье ждет! - повторил Сергей Семенович. - Только никогда, ни в чем, ни одному человеку не верь.
- Ни одному? - спросила Лилиан.
- Ни одному, - твердо ответил Сергей Семенович.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Содержит рассказ о появлении таинственного незнакомца, о том, как паук вместо мухи поймал осу, и о другом, столь же правдивом
1.
На главной улице поселка появился незнакомец в шляпе, сером костюме, с самопишущей ручкой в нагрудном кармане пиджака. Уже по одному тому, как незнакомец следил за вывесками, нетрудно было догадаться, что в поселке он впервые. Впрочем, ориентировался незнакомец легко и быстро. Так, увидев вывеску "Парикмахерская. Мужской зал", он незамедлительно перешел улицу, свернул в гостеприимно открытую дверь и, повесив на вешалку шляпу, непринужденно занял свободное кресло. На вопрос мастерицы, что с ним делать, незнакомец во всеуслышание потребовал:
- Верните мне былую молодость и красоту. Все шесть мастериц-парикмахерш и маникюрша (это была Доротея Георгиевна), как по команде, повернули головы в сторону небывалого клиента. Общеизвестно, что работницы парикмахерских за словом в карман не лазят.
- Постричь и побрить могу, - ответила мастерица. - Но если у вас нос курносый, то ничто не поможет.
- Жаль. А мне хотелось завить его книзу. Один виток его не испортил бы.
- Это только у слонов хобот завивается... Затылок машинкой снять?
- Пройдитесь комбайном. Стерню оставьте повыше и постарайтесь не повредить затылочной кости, она мне очень нужна.
Давая понять, что на производстве шутки неуместны, мастерица так свирепо охомутала незнакомца салфеткой, что едва не свернула ему шею. Но и это не помогло. Заглянув в зеркало, он осведомился:
- Откуда вы взяли это замечательное трюмо?
- На фабрике заказывали.
- Вот как? А я думал, из комнаты смеха. Я до сих пор не знал, что у меня целых шесть щек.
Мастерица, которую давно подмывало расхохотаться, фыркнула, но быстро овладела собой.
- Я работаю, а вы мне под руку подговариваете! Отрежу ухо, кто будет отвечать?
- Вы.
- Нет, вы сами ответите! Людей, занятых на производстве, смешить нельзя.
- Кто вам это сказал?
- Производственная дисциплина.
- Это кто такая?
- Самая главная начальница.
- Будто она говорит, что смеяться нельзя?
- У нас заведующий был, так такую установку давал: "Разговоры и смех с клиентами - отцы брака"... Виски прямые носите?
- Прямые. А ваш бывший заведующий - порядочный остолоп.
- Он недавно повышение получил: снабжением всей артели заведует.
- Да ну?
- Честное слово!
- А я не знал! Вы уж ему не говорите, что я его остолопом назвал, боюсь, рассердится.
- Товарищ клиент, я вас брею. Могу допустить брак! Мастерица на этот раз была права: на производстве, действительно, бывают минуты, когда смех неуместен.
Я знавал одного забубенного весельчака, который до слез рассмешил мастерицу-парикмахершу, когда она водила бритвой по его кадыку. Шутка закончилась трагически: мастерица отложила в сторону бритву и категорически отказалась его добривать. Ему пришлось уйти недобритым.
Но в данном случае все обошлось благополучно. Когда дверь за клиентом закрылась, он и его поведение стали предметом долгого и оживленного обмена мнениями. Последнее и самое веское суждение принадлежало Доротее Георгиевне.
- Легкомысленный, но приятный молодой человек и, несомненно, артист! Сегодня во Дворце культуры концерт артистов эстрады, так кто-нибудь из ихних... Обожаю артистов!
Продолжая путь по проспекту, предполагаемый артист посетил заводскую столовую, где сумел рассмешить видавших виды официанток. Он осмеял "фигурный овощной суп" - шедевр изобретательской мысли шеф-повара. Правда, он с большой похвалой отозвался о его вкусе, но, когда в тарелке попалась внушительная по размерам сделанная из моркови шестерня, он откровенно высказал вслух мысль о совершенстве холодной обработки овощей и назвал фигурный суп "супом с деталями".
Забежав вперед, можем сказать: когда незнакомцу через некоторое время снова довелось приехать в Тавров и зайти в столовую, первое, что он услышал, был возглас:
- На первое давай суп с деталями!
Проследовав далее, незнакомец добрался до Дворца культуры. Полюбовавшись его колоннадой коринфско-тавровского ордера, он зашел внутрь и взял в кассе билет на картину "Она, моя любимая". Однако, поднявшись на второй этаж, он раздумал идти в зрительный зал. Дело в том, что в фойе он увидел две гипсовые статуи в полтора раза выше нормального человеческого роста - "Физкультурника" и "Физкультурницу". Физкультурник бездумно замахивался на посетителей диском, Физкультурница выбирала, кого бы хватить ядром. По мнению тавровского товарищества "Художник", фигуры эти должны были олицетворять силу, здоровье и красоту. Силы - той, которая была затрачена на втаскивание статуй по лестнице, - было израсходовано порядком, но и только! Несмотря на чудовищные шеи и гипертрофированные бицепсы, атлеты, поставленные у входа в зрительный зал, судя по открытым местам рук я ног, были больны какой-то злокачественной гипсовой болезнью: их кожа (если у статуи может быть кожа) была сплошь покрыта подозрительными волдырями и пупырышками.
- Ну и монстры! - определил незнакомец, сокрушенно покачав головой, и в поисках других диковин прошел дальше, пока не заметил дверь с надписью: "Комната шахматню-шашечной секции".
Первое, что он увидел, войдя в нее, была монументальная фигура толстяка, начальника заводского конструкторского бюро инженера Ляликова. На многих досках шла игра, но Ляликов сидел перед столиком над расставленными фигурами одиноко, в позе паука, подстерегающего неосторожную муху. Подстеречь же ее было не так-то легко. Шахматисты завода отлично знали, что в руки Ляликова попадаться нельзя: мало того, что обязательно обыграет, но и ехиднейшим образом посмеется над жертвой.
Незнакомец, естественно, этого не знал, а Ляликов, увидев неизвестное лицо, возмечтал о пролитии крови и приветливым движением руки указал На стул против себя.
- Легонькую партию? - невиннейшим тоном предложил он, прищуривая и без того маленькие, заплывшие жиром глазки.
Незнакомец занял место. Играть белыми выпало ему, и он, не раздумывая, выдвинул вперед пешку, коротко осведомившись, как играет противник.
- Неквалифицированный любитель, - еще более прищурившись, ответил Ляликов. - Играю в силу третьей категории.
- Вот и я примерно так, - ответил незнакомец. В течение первых двенадцати ходов партия развивалась быстро, но наступил момент, когда Ляликов задумался: незнакомец не сделал в дебюте ни одной ошибки и прочно удерживал инициативу. Только переведя игру в миттельшпиль, Ляликов несколько облегчил свое положение, но удивительно: стоило ему построить какой-нибудь план атаки, сейчас же возникала контругроза. На двадцать четвертом ходу между противниками произошел многозначительный разговор.
- Так вы, ягодка, утверждаете, что играете в силу третьей категории? спросил Ляликов. - Этакий вы плутишка, товарищ!
Незнакомец был много моложе Ляликова и из уважения к его возрасту ответил вежливо:
- Приоритет по части плутовства за вами! Я с первых ходов заметил, что вы - первокатегорник и знаете теорию дебютов.
- Допустим! - проворчал Ляликов. - А вы?
- Я - мастер.
Ляликов крякнул. Положение осложнялось тем, что столик, за которым шла игра, стал центром внимания всех любителей, моментально побросавших свои партии и превратившихся в свирепых болельщиков. Некоторые из чувства заводского патриотизма болели за Ляликова, но большинство (уж очень он всем насолил!) явно благоволило к незнакомцу. В этот вечер инженер Ляликов пожинал то, что сеял в течение многих лет.
- Похоже, к нам приехали! - сказал Татарчук.
- Случайно не завезут, адресом не ошибутся! - ответил Голованов. - Теперь, ребята, держись, чтобы нам из первых последними не стать...
О том, чтобы не стать последним, по-своему думал и Игорь Куликовский, работавший в этот день в дневной смене... С этой мыслью он и отправился вечером в кино, где шла картина с интригующим, но не слишком мудрым заголовком: "Она - дочь своей матери".
Но о Куликовском расскажем потом. А сейчас проводим до дома (если только сумеем это сделать!) трех друзей: Карасева, Татарчука и Голованова.
Рассуждая о содержимом привезенных на завод ящиков, они благополучно миновали ярко освещенные кварталы около завода и свернули на улицу Строителей.
Шли они не по тротуарам, а как полагается старожилам, срезая углы и тем самым предельно сокращая расстояние. Совсем неподалеку от улицы Строителей, пересекая наискось темную площадку законсервированной стройки, они услышали женский крик:
- Помогите!.. Товарищи, помогите!..
Все трое, не обменявшись ни одним словом, ринулись на зов.
2.
Сказать, что в поселке царили тишь да гладь, значило бы согрешить против истины. При великом многолюдстве бывало всякое. Затеют, скажем, ребятишки на улице игру и разобьют стекло, или соседская кошка полакомится чужим цыпленком, или какой-нибудь именинник выругается во всеуслышание на людной улице, или просто две домохозяйки не поладят из-за бельевой веревки - вот и поднимется шум. В девяносто девяти случаях из ста такие ссоры без услуг милиции заканчивались добрым миром: не в характере русского человека долго сердиться, портить нервы по мелочам.
Но с некоторых пор в поселке стало неспокойно.
Ранней весной произошло настоящее "чепе". Возвращаясь из Дворца культуры после затянувшейся шахматной партии, начальник конструкторского бюро пожилой инженер Александр Александрович Ляликов был остановлен около своего дома четырьмя ребятами. Показав ему ножи (в темноте они представились ему особенно длинными), ребята сняли с него пальто, отняли часы и портфель. Толстый инженер без ропота расстался с собственным имуществом, но попросил оставить содержимое портфеля. В ответ на просьбу последовала ругань.
На другое утро Ляликов пришел в бюро в драповом пальто, без портфеля... В полдень исчезнувшие чертежи и записки были найдены в одной из урн, изорванные, испачканные, оскверненные похабными надписями. Это граничащее с вредительством издевательство над творческой мыслью возмутило всех едва ли не больше, чем сам грабеж. Немало было сетований по адресу милиции, не сумевшей разыскать преступников!
Потом все успокоилось, и население поселка свободно вздохнуло, решив: "Не наши орудовали, а приезжие".
Прошло еще несколько месяцев, когда случилось новое, чрезвычайное происшествие, на этот раз уже из ряда вон выходящее. Ранним утром возле дамбы, ведущей в город, был найден труп молодой работницы фабрики "Плюшевая игрушка". Глубокая колотая рана под левой лопаткой свидетельствовала о силе и хладнокровии убийцы.
Трагическая смерть девушки возмутила и взволновала все население поселка. Иные женщины еще долго побаивались ходить по отдаленным улицам, но время взяло свое, и все вошло в нормальную колею.
Меньше всех уголовные дела волновали Лилиан Тыкмареву. Она не была трусихой, а может быть, окончательно успокоил ее рассказ об убийстве в своеобразном изложении Доротеи Георгиевны Уткиной.
- Какой кошмар! - восклицала Доротея Георгиевна. - И подумать только, что третьего дня я собственноручно делала покойнице маникюр! В этом есть что-то сверхъестественное!
- Но ведь третьего дня она покойницей не была? - улыбаясь, возразила Лилиан.
- Все равно! Она была обречена и предчувствовала это.
- Почему вы так думаете?
- Когда я взялась за ножницы, покойница сказала: "Только поосторожнее, Доротея Георгиевна, я боюсь, что вы меня уколете или порежете..." Так и сказала: "я боюсь" и "порежете"! Совершенно очевидное предчувствие!.. У меня до сих пор по спине мурашки бегают...
Почему-то Доротея Георгиевна предполагала, что преступление было совершено на романтической почве, и она "даже могла представить", как оно произошло.
- Это ужасно! Он хотел, чтобы она любила его, а она этого не хотела и любила другого. Тогда он решил, что она не должна любить никого... Взмах кинжала, и... все кончено!.. Я беседовала об этом с одним железнодорожником. Он говорит, что мужчины из-за любви бывают способны на злодейство. Но какой кошмар! Если бы я увидела занесенный над собой кинжал, я упала бы в обморок.
И она закатила глаза, наглядно демонстрируя, сколь безропотно приняла бы смерть от руки влюбленного злодея.
Лилиан, улыбаясь, слушала эту болтовню, нимало не подозревая, что скоро ей самой придется увидеть занесенный над собою нож.
В один из июльских вечеров она отправилась на последний сеанс в кино во Дворец культуры. Картина закончилась поздно. На улице, за ярко освещенным подъездом дворца, ее подстерегала теплая, безлунная и, казалось, безмятежно спокойная ночь.
У кого-кого, а у Лилиан недостатка в желающих ее провожать не было. Еще перед началом сеанса она успела поклониться Игорю Куликовскому, и при выходе из зала он оказался около нее.
Многие работницы "Плюшевой игрушки" вздыхали по красивому токарю, но Лилиан видела в нем только одноклассника по школе, а теперь попутчика до дома. Что касается Игоря, то... то какому парню не лестно постоять в фойе театра, а потом пройтись в обществе красавицы?
Благополучно миновав людные кварталы, Лилиан и Куликовский свернули в темный переулок, ведущий на улицу Строителей, когда заметили две догонявшие их фигуры. На улице Строителей возникли еще две фигуры и сейчас же, точно из земли, еще две - на этот раз по бокам.
Потом события развернулись с умопомрачительной быстротой. Куликовский почувствовал сильный удар в спину и отлетел в сторону, получив негромкое, но грозное предупреждение:
- Не шухари, а то потроха вон!..
Около него стояло трое парней. Трое других сгрудились вокруг Лилиан. Один вырвал у нее из рук сумочку. В руках другого она рассмотрела какой-то длинный и узкий предмет.
- Снимай часы!.. Ну!..
Это было страшно, но Лилиан не растерялась, даже не очень испугалась. Она прекрасно поняла, что от нее требуют: ей нужно было снять с руки золотой браслет с часами. Браслет был массивный и расстегивался с трудом. Лилиан пыталась его снять, но сразу сделать этого не могла.
- Сейчас сниму, - довольно спокойно сказала она. Опустив нож, грабитель грубо схватил и до боли сжал ее руку.
- Тебе говорят, снимай... До пяти считаю!
Угроза сопровождалась руганью.
Лилиан никогда не испытывала насилия и не слышала обращенной к ней ругани. Она могла, не пожалев, отдать часы, но подчиниться насилию - никогда. Чувство протеста восторжествовало в ней над чувством самосохранения, и она с неожиданной для самой себя силой ударила кулаком грабителя в лицо. Удар, пришедшийся по глазу, был неожидан и болезнен настолько, что парень пошатнулся и отпустил руку Лилиан. Она кинулась бежать по направлению освещенных окон ближайшего дома и закричала:
- Помогите!..
Лилиан бежала очень быстро, но погоня ее настигала. В нескольких шагах за собой она слышала тяжелый топот.
Потом все так же быстро переменилось. Хлопнула дверь, совсем близко раздался грозный лай овчарки и задребезжала долгая, прерывистая трель свистка. Погоня прекратилась. Добежав до забора, обессилевшая Лилиан остановилась в темноте под свесившимся через забор деревом. Неподалеку от нее происходила какая-то возня, в смысле которой разобраться было нелегко. Людей стало больше. Они бегали друг за другом, сбивались в кучи. Некоторые вырывались из кучи и пробегали мимо Лилиан.
Донесся голос Татарчука.
- Ножом, сволочь?.. Убью гада!
Затем два тяжелых удара по чему-то мягкому, кряхтение, падение тела, стук по доскам забора, треск поломанной ограды палисадника, снова свистки и лай всполошенных собак.
- Ленька, не дай этому уйти!.. Он меня ножом в бедро ткнул.
- Держу... не вырвется!
Народу собиралось все больше. Забегали лучи карманных фонарей, замелькали белые гимнастерки милиционеров.
Лилиан была испугана, пережила величайшее напряжение сил, но сознания ни на минуту не теряла. Не быстрота ног, не темнота дерева защищали ее теперь, а люди, добрые, отзывчивые. Она была в безопасности.
- Лилиан!.. Лилиан!.. Здесь кричала Лилиан... Где она?
В лучах вспыхивающих фонарей Лилиан увидела отца.
Жалкий, растерянный, запыхавшийся, в нелепой полосатой пижаме, Сергей Семенович метался по полотну улицы.
- Папа! Я здесь, папа!.. Успокойся, папа!.. Я жива и невредима, папа...
- Идем домой... Сейчас же домой...
- Подожди, папа!..
- Что с тобой сделали?
- Ничего. Схватили за руку и выругали. Вокруг народ. В центре большой группы лежащий человек. Его пробуют поднять, он с усилием поднимается, но, сделав ловкое движение, вырывается и бросается бежать. Безнадежная попытка! Его схватывают: за одну руку милиционер, за другую Леонид Карасев. На лицо и грудь притворщика падает несколько фонарных лучей. Лилиан узнает человека, грозившего ей ножом.
- Они меня хотели ограбить, - отчетливо произносит Лилиан. - Этот был с ножом и держал меня за руку...
- Врешь, шкура!
Пойманный грабитель делает бросок. Даже теперь он мог бы одним ударом убить Лилиан, но милиционер и Леонид Карасев крепко его держат. Обезвреженный грабитель хрипит от ненависти.
Гудя, подъезжает милицейская машина. При свете ее фар приехавший лейтенант быстро распутывает ход событий. Показания Лилиан совпадают с показаниями комсомольцев. Налицо и "трофейное оружие" - три самодельных, остро отточенных кинжала.
Постепенно трагическое начинает мешаться с комическим. Выясняется, что шестой грабитель исчез. Его (ищут и... вытаскивают из большой гончарной трубы, забракованной при прокладке канализации. Потом приводят... седьмого!
- Хитер! - говорит один из доставивших. - Сломал изгородь да через цветы ко мне на усадьбу... Заперся в нужнике и сидит... Я думаю: чего собака на отхожее брешет?.. Кинулся туда, а там заперто на крючок. Сорвали крюк, вытащил его, а он объясняет: "Я, - говорит, - не грабитель, а пострадавший".
- Сейчас разберемся! - говорит лейтенант. Могучий свет фар падает на предполагаемого грабителя, и он оказывается... Игорем Куликовским! Но каким! От недавнего франтовства и следа не осталось: волосы растрепаны, лицо поцарапано, галстук съехал на-бок.
- Отпустите его! - просит Лилиан. - Он меня провожал.
- Этот парень из нашей бригады, - подтверждает Леонид.
- Наш, комсомолец! - поддерживает Голованов. - Только не понимаю, как его через забор в чужой сортир занесло? Шел провожать, а вместо этого...
- Что же я один против шестерых сделал бы? - объясняет Куликовский. - У них ножи...
- Так мы же, когда Лилиан крикнула, сразу прибежали. Ты хоть бы нам помог, а ты... - Вижу: все в разные стороны бегут...
- И ты за ними драла? Эх, друг!
3.
В доме Карасевых бессонная ночь. Леонид вместе с товарищами отправился в милицию в качестве свидетеля. Анна Степановна изболелась душой.
- Зачем ему-то было вмешиваться? Теперь, чего доброго, мстить станут. С этакими бандитами воевать - дело милиции, ей на то оружие дано.
- Милиция милицией, - отвечает Федор Иванович. - Но одной ей везде не поспеть. Ребята правильно сделали: не комсомольское дело, скрестя руки, смотреть, как людей грабят.
- Так их и самих порезать могли! Вот Татарчука в бедро пырнули. Я его перевязываю, а кровь так и льет... Едва пол оттерла... А кабы Леньке в живот угодили?..
Федор Иванович понимает переживания Анны Степановны и старается возражать как можно мягче.
- Это кто как думает... Куликовский вон в отхожем месте спасался. Хорошо это? Трусам почет невелик. Если б Леонид этак сделал, я первый его бы поднял на смех.
Страшно Анне Степановне за сына, но понимает она И то, что иначе поступить он не мог: не по-карасевски получилось бы. И, переменив фронт атаки, она набрасывается на самого Федора Ивановича.
- Ты и сам хорош! Свалка идет, хулиганы ножами машут, и тебя туда же понесло... На шестой десяток человеку пошло, а он с живорезами схватился. Ленька еще так-сяк: парень молодой, сильный, ты-то куда лез?
- Папа тоже помогал, - вступилась за отца Наташа. - Когда один вскочил и бежать кинулся, папа первый его за ворот схватил.
Лучше бы она не говорила этого! Весь гнев матери обрушился на нее.
- Уж кто-кто, а ты бы помалкивала! Девичье ли это дело ночью на улицу выскакивать да у драчунов под ногами болтаться? Чтобы я тебя теперь вечером за околицу выпустила!.. Ни в жизнь этого не будет!
- Я, мама, тогда уже вышла, когда милиция подоспела.
- Ты-то сама не милиция, чтобы в этакие дела мешаться.
- Почему я не милиция? - вскипятилась в свою оче-редь Наташа. - В милиции и девушки служат, и ничего в этом плохого нет! Возьму и поступлю в милицию... Я на днях женщину в форме лейтенанта видела.
Анна Степановна всплеснула руками, но Федор Иванович, вмешавшись, самым неожиданным образом погасил спор, сказав:
- Ты, милиция, вместо того чтобы мать расстраивать, чайку бы согрела... А ты, мать, не беспокойся, теперь эту дрянь далеко уберут.
Пришел Леонид только поздним утром с новостью:
начальник областного управления милиции объявил ему, Татарчуку и Голованову благодарность за задержание опасных хулиганов.
- Кто они такие - хулиганы-то эти? - спросила АН на Степановна.
- Числились строителями, только последнее время не работали. Главарь их по подложным документам жил. Его давно искали, он из исправительной колонии убежал. Убийство на дамбе - его работа.
4.
Иной разговор происходил в доме Тыкмаревых.
После бессонной ночи Сергей Семенович первый раз за много лет не пошел на фабрику: дало знать себя больное сердце.
Он лежал на диване в просторной нарядной комнате, служившей столовой и гостиной. Лилиан сидела рядом с ним и вышивала. Это была одна из бесчисленных ее работ, требовавших бесконечного количества шелков самых различных оттенков. Как богато ни обставлял свой дом Тыкмарев, но вышивки Лилиан были лучшим его украшением.
Разговор между отцом и дочерью начался так, будто был продолжением многих предшествующих разговоров.
- Сидишь рядом и скучаешь, небось? - спросил Сергей Семенович. - Понимаю, что скучно со старым отцом-ворчуном сидеть... О том и не думаешь, что, если бы ночью с тобой чего-нибудь плохое случилось, я и дня не прожил бы... Для тебя живу, дочка... Сначала для матери твоей, жил, теперь - для тебя.
Тоненькая иголка маленькой частой молнией поблескивала в проворных пальцах Лилиан.
- Успокойся, папа! - ласково сказала она. - Ведь ничего не случилось...
- Не случилось, да... Но дай мне слово, что впредь будешь осторожна. Не верь людям... ни в чем, никогда, ни одному человеку не верь!..
Слова отца прозвучали так странно, даже страшно, что Лилиан отложила в сторону работу.
- Что ты говоришь, папа! Разве можно жить, никому не веря?.. Вот Карасевы, например... сам Федор Иванович, Леонид и его товарищи вчера заступились за меня... Они были совсем безоружные и рисковали жизнью...
- Глупая! Разве они за тебя заступились? Карасевы прежде всего коммунисты... Они свой порядок утверждают.
Лилиан сразу недопоняла:
- Леонид еще комсомолец, папа.
- Сегодня - комсомолец, завтра - коммунист... Они за свой порядок борются. Если бы ты и не кричала "помогите", они все равно ввязались бы. И Леонид, и его товарищи... Ради порядка.
Лилиан улыбнулась.
- Наверняка, папа! Но чем плох порядок, когда защищают слабых людей?.. Ты и представить себе не можешь, папа, как тяжело чувствовать себя беспомощной. Я это испытала. Правда, всего несколько секунд, но поняла, как страшно быть бессильной... И я очень благодарна всем, кто пришел мне на помощь, - Леониду, его товарищам, соседям, милиции.
- И я им благодарен... за тебя... Слушай, там в шкафу лежит серый отрез на летний костюм. Покажи его.
Лилиан достала сверток. Сергей Семенович пощупал мягкую добротную ткань.
- Хороший материал! Подари Леониду... В благодарность...
- Что ты, папа! Ведь они меня просто прогонят с таким подарком. Даже подумать стыдно.
- Думаешь, такие принципиальные?
- Убеждена, что такой подарок оскорбил бы их... Сергей Семенович задумался, потом ответил:
- Пожалуй, ты права...
После довольно долгого молчания разговор возобновила Лилиан.
- Вот чего я не понимаю, папа: почему Карасевы - и не только они одни. но и многие - нас не любят?
- Не любят? Ну и пусть себе не любят...
Вопрос Лилиан как будто не удивил Сергея Семеновича.
- Но за что?
- Завидуют.
- Помнишь, папа, когда Леонид из Москвы на машине приехал и мы к ним пошли? Все - и Карасевы, и их гости - разговаривали и смеялись, а пришли мы, все точно замерли.
- Это тебе показалось...
- Так было, папа! Мы им весь вечер испортили.
- Выдумываешь, дочка.
Снова последовало молчание. Сергей Семенович долго и пристально глядел на дочь. Потом медленно проговорил:
- Тяжело тебе будет, дочка, когда я умру... Одна останешься. Уж хоть скорее бы замуж выходила.
- Папа, не думай и не говори об этом. - Никто не вечен, а тебе жить. Такая красота, как у тебя, для большого счастья дается...
Снова взявшись за иголку, Лилиан ничего не ответила: она не была счастлива, но не хотела говорить об этом.
- Тебя большое счастье ждет! - повторил Сергей Семенович. - Только никогда, ни в чем, ни одному человеку не верь.
- Ни одному? - спросила Лилиан.
- Ни одному, - твердо ответил Сергей Семенович.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Содержит рассказ о появлении таинственного незнакомца, о том, как паук вместо мухи поймал осу, и о другом, столь же правдивом
1.
На главной улице поселка появился незнакомец в шляпе, сером костюме, с самопишущей ручкой в нагрудном кармане пиджака. Уже по одному тому, как незнакомец следил за вывесками, нетрудно было догадаться, что в поселке он впервые. Впрочем, ориентировался незнакомец легко и быстро. Так, увидев вывеску "Парикмахерская. Мужской зал", он незамедлительно перешел улицу, свернул в гостеприимно открытую дверь и, повесив на вешалку шляпу, непринужденно занял свободное кресло. На вопрос мастерицы, что с ним делать, незнакомец во всеуслышание потребовал:
- Верните мне былую молодость и красоту. Все шесть мастериц-парикмахерш и маникюрша (это была Доротея Георгиевна), как по команде, повернули головы в сторону небывалого клиента. Общеизвестно, что работницы парикмахерских за словом в карман не лазят.
- Постричь и побрить могу, - ответила мастерица. - Но если у вас нос курносый, то ничто не поможет.
- Жаль. А мне хотелось завить его книзу. Один виток его не испортил бы.
- Это только у слонов хобот завивается... Затылок машинкой снять?
- Пройдитесь комбайном. Стерню оставьте повыше и постарайтесь не повредить затылочной кости, она мне очень нужна.
Давая понять, что на производстве шутки неуместны, мастерица так свирепо охомутала незнакомца салфеткой, что едва не свернула ему шею. Но и это не помогло. Заглянув в зеркало, он осведомился:
- Откуда вы взяли это замечательное трюмо?
- На фабрике заказывали.
- Вот как? А я думал, из комнаты смеха. Я до сих пор не знал, что у меня целых шесть щек.
Мастерица, которую давно подмывало расхохотаться, фыркнула, но быстро овладела собой.
- Я работаю, а вы мне под руку подговариваете! Отрежу ухо, кто будет отвечать?
- Вы.
- Нет, вы сами ответите! Людей, занятых на производстве, смешить нельзя.
- Кто вам это сказал?
- Производственная дисциплина.
- Это кто такая?
- Самая главная начальница.
- Будто она говорит, что смеяться нельзя?
- У нас заведующий был, так такую установку давал: "Разговоры и смех с клиентами - отцы брака"... Виски прямые носите?
- Прямые. А ваш бывший заведующий - порядочный остолоп.
- Он недавно повышение получил: снабжением всей артели заведует.
- Да ну?
- Честное слово!
- А я не знал! Вы уж ему не говорите, что я его остолопом назвал, боюсь, рассердится.
- Товарищ клиент, я вас брею. Могу допустить брак! Мастерица на этот раз была права: на производстве, действительно, бывают минуты, когда смех неуместен.
Я знавал одного забубенного весельчака, который до слез рассмешил мастерицу-парикмахершу, когда она водила бритвой по его кадыку. Шутка закончилась трагически: мастерица отложила в сторону бритву и категорически отказалась его добривать. Ему пришлось уйти недобритым.
Но в данном случае все обошлось благополучно. Когда дверь за клиентом закрылась, он и его поведение стали предметом долгого и оживленного обмена мнениями. Последнее и самое веское суждение принадлежало Доротее Георгиевне.
- Легкомысленный, но приятный молодой человек и, несомненно, артист! Сегодня во Дворце культуры концерт артистов эстрады, так кто-нибудь из ихних... Обожаю артистов!
Продолжая путь по проспекту, предполагаемый артист посетил заводскую столовую, где сумел рассмешить видавших виды официанток. Он осмеял "фигурный овощной суп" - шедевр изобретательской мысли шеф-повара. Правда, он с большой похвалой отозвался о его вкусе, но, когда в тарелке попалась внушительная по размерам сделанная из моркови шестерня, он откровенно высказал вслух мысль о совершенстве холодной обработки овощей и назвал фигурный суп "супом с деталями".
Забежав вперед, можем сказать: когда незнакомцу через некоторое время снова довелось приехать в Тавров и зайти в столовую, первое, что он услышал, был возглас:
- На первое давай суп с деталями!
Проследовав далее, незнакомец добрался до Дворца культуры. Полюбовавшись его колоннадой коринфско-тавровского ордера, он зашел внутрь и взял в кассе билет на картину "Она, моя любимая". Однако, поднявшись на второй этаж, он раздумал идти в зрительный зал. Дело в том, что в фойе он увидел две гипсовые статуи в полтора раза выше нормального человеческого роста - "Физкультурника" и "Физкультурницу". Физкультурник бездумно замахивался на посетителей диском, Физкультурница выбирала, кого бы хватить ядром. По мнению тавровского товарищества "Художник", фигуры эти должны были олицетворять силу, здоровье и красоту. Силы - той, которая была затрачена на втаскивание статуй по лестнице, - было израсходовано порядком, но и только! Несмотря на чудовищные шеи и гипертрофированные бицепсы, атлеты, поставленные у входа в зрительный зал, судя по открытым местам рук я ног, были больны какой-то злокачественной гипсовой болезнью: их кожа (если у статуи может быть кожа) была сплошь покрыта подозрительными волдырями и пупырышками.
- Ну и монстры! - определил незнакомец, сокрушенно покачав головой, и в поисках других диковин прошел дальше, пока не заметил дверь с надписью: "Комната шахматню-шашечной секции".
Первое, что он увидел, войдя в нее, была монументальная фигура толстяка, начальника заводского конструкторского бюро инженера Ляликова. На многих досках шла игра, но Ляликов сидел перед столиком над расставленными фигурами одиноко, в позе паука, подстерегающего неосторожную муху. Подстеречь же ее было не так-то легко. Шахматисты завода отлично знали, что в руки Ляликова попадаться нельзя: мало того, что обязательно обыграет, но и ехиднейшим образом посмеется над жертвой.
Незнакомец, естественно, этого не знал, а Ляликов, увидев неизвестное лицо, возмечтал о пролитии крови и приветливым движением руки указал На стул против себя.
- Легонькую партию? - невиннейшим тоном предложил он, прищуривая и без того маленькие, заплывшие жиром глазки.
Незнакомец занял место. Играть белыми выпало ему, и он, не раздумывая, выдвинул вперед пешку, коротко осведомившись, как играет противник.
- Неквалифицированный любитель, - еще более прищурившись, ответил Ляликов. - Играю в силу третьей категории.
- Вот и я примерно так, - ответил незнакомец. В течение первых двенадцати ходов партия развивалась быстро, но наступил момент, когда Ляликов задумался: незнакомец не сделал в дебюте ни одной ошибки и прочно удерживал инициативу. Только переведя игру в миттельшпиль, Ляликов несколько облегчил свое положение, но удивительно: стоило ему построить какой-нибудь план атаки, сейчас же возникала контругроза. На двадцать четвертом ходу между противниками произошел многозначительный разговор.
- Так вы, ягодка, утверждаете, что играете в силу третьей категории? спросил Ляликов. - Этакий вы плутишка, товарищ!
Незнакомец был много моложе Ляликова и из уважения к его возрасту ответил вежливо:
- Приоритет по части плутовства за вами! Я с первых ходов заметил, что вы - первокатегорник и знаете теорию дебютов.
- Допустим! - проворчал Ляликов. - А вы?
- Я - мастер.
Ляликов крякнул. Положение осложнялось тем, что столик, за которым шла игра, стал центром внимания всех любителей, моментально побросавших свои партии и превратившихся в свирепых болельщиков. Некоторые из чувства заводского патриотизма болели за Ляликова, но большинство (уж очень он всем насолил!) явно благоволило к незнакомцу. В этот вечер инженер Ляликов пожинал то, что сеял в течение многих лет.