Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
Государственное издательство
КАРЕЛЬСКОЙ АССР
Петрозаводск
1961
1 Пуэбло- по-испански селение, деревня.
- Да, белый человек из племени черноногих, все было так, как тебе
говорили. Родом я навах, и если бы воин из племени тэва не задел меня
случайно копьем, я бы до конца своих дней остался навахом. Этот удар
копьем сделал меня индейцем-тэва - надеюсь, неплохим.
Так ответил мне старый "летний кацик" через переводчика Легкое
Облако.
Как-то поздней весной сидели мы в летней киве пуэбло
Сан-Ильдефонсо. С кациком меня познакомили мои приятели в Санта-Фэ.
Они сказали ему, что хотя я и белый, но сердце у меня - черноногого
индейца, так как вырастило меня племя черноногих. Он пригласил меня в
свое пуэбло, поместил в одной из чистеньких комнат с выбеленными
стенами и дал право посещать священную киву. Но этого мне было мало. Я
хотел узнать историю его жизни - жизни доблестной и богатой
приключениями, о которых я кое-что слыхал. И он обещал рассказать мне
о себе - рассказать в те часы, когда он отдыхал от работы. А работал
он много: возделывал маисовые поля, восстанавливал оросительные
каналы.
Вот почему этот апрельский день застал меня в старой деревне
индейского племени тэва. Я испытывал чувство благоговейного трепета,
когда впервые спустился по лестнице в эту подземную киву, комнату,
имевшую шагов сорок в поперечнике, где в течение многих веков кацики,
старшины и вожди кланов индейского племени собирались на совещания.
Подножье лестницы находилось за очагом, где горел священный огонь, а
неподалеку виднелось небольшое отверстие, изображавшее ход в Сипапу -
подземный мир. Вдоль стены кивы тянулся широкий выступ из необожженных
кирпичей - скамья, на которой обычно восседали старшины племени. Над
ней были нарисованы на серой стене две огромные змеи в оперении, между
ними - отец Солнце, мать Луна и дети их - звезды, а также
символические изображения облаков, дождя и ветра. Мне хотелось узнать
значение этих рисунков, но во время первого моего посещения кивы я
никаких вопросов не задавал. Я стал рассказывать об обрядах черноногих
и сумел заинтересовать старого кацика. Убедившись, что, несмотря на
белый цвет кожи, я являюсь истинным черноногим, он, в свою очередь,
рассказал мне о нравах и обычаях тэва и разрешил присутствовать при
совершении многих обрядов, о которых белые до сих пор не имели
представления. Два месяца прожил я в пуэбло, и он почти каждый день
водил меня в киву. Здесь, в тихом прохладном подземелье, рассказал он
мне историю своей жизни. За это и за многие другие знаки внимания я
глубоко ему благодарен.
Рассказ старика я записал со слов переводчика Легкое Облако.
Радостно было мне слушать его и записывать; надеюсь, и вы с
удовольствием прочтете историю жизни кацика Уампуса.
Историю моей жизни я хочу рассказать черноногому белому, другу
всех индейских племен, населяющих пустыню, долины и горы.
Родом я навах. Нас было четверо - мой отец, мать брат и я. Брат,
Одинокий Утес, на три года моложе меня, был болезненным и слабым. Я
помогал матери ухаживать за ним, и во мне видел он вторую мать.
Какими были навахи в дни моей молодости, такими остались они и по
сей день. Это племя столь многочисленно, что навахи не имеют
возможности жить все вместе. Отдельными кланами кочуют они по пустыне
и горным равнинам, мужчины охотятся, женщины и дети собирают съедобные
коренья, орехи и ягоды. Мой отец был вождем, главой клана, в который
входило около двадцати семейств. С ними мы кочевали, с ними
раскидывали лагерь. Скитались мы вдоль реки Сан-Хуан и к северу от
нее; ходили на восток, в бесконечные прерии, где много было бизонов и
где мы лакомились жирным мясом; ходили на юг, до гор Апашей; вершины
этих гор покрыты снегом, а склоны одеты хвойным лесом; ходили на
запад, до Колорадо, и в такую забирались глушь, что сердце сжималось
от страха.
Мой отец охоту считал работой трудной и скучной. Когда ему
удавалось добыть достаточно мяса, чтобы прокормить нашу маленькую
семью в течение нескольких месяцев, он созывал мужчин нашего и других
кланов и вместе с ними грабил окрестных жителей. Такие набеги
доставляли ему радость и развлечение. Обычно уводил он своих воинов на
юг и нападал на испанские поселки. У испанцев он отнимал прекрасных
лошадей, седла, одежду, ружья, копья и ножи и возвращался к нам с
добычей.
Но иногда, - скорее для развлечения, чем ради наживы, - нападал
он на пуэбло в долине Рио-Гранде и в других равнинах, где жили мирные
индейцы-землепашцы, засевавшие свои поля маисом. За это моя мать
всегда его бранила.
- Если ты хочешь воевать, - говорила она ему, - оставь в покое
бедных землепашцев, они мирно возделывают свои поля и никого не
трогают. Сражайся лучше с испанцами, которые мало-помалу завладевают
нашей землей и скоро совсем отнимут ее у нас.
На это отец отвечал:
- Я буду сражаться с испанцами и с землепашцами, потому что
землепашцы живут в мире с испанцами.
Часто говорил он ей:
- Подожди, когда-нибудь я совершу набег на этих землепашцев и
возьму все, что у них есть. Тогда и тебе и детям хватит припасов на
несколько зим. Больше не придется тебе собирать коренья и орехи.
Будешь сидеть в своем вигваме, стряпать, есть и толстеть.
А мать отвечала:
- Никогда не знала я праздности. Не было у меня ни одного дня
отдыха и никогда не будет!
Весной, когда мне пошел десятый год, мы раскинули лагерь в горах
у реки Сан-Хуан. Через месяц олени и лоси, набравшись ума, стали
избегать охотников, и нужно было перебраться на новую стоянку. Созвали
совет, и мой отец предложил пойти на юг, к каньону Челли, где водились
антилопы. Когда-то в этом каньоне жили предки нынешних землепашцев из
пуэбло.
Действительно, мы нашли там много дичи - антилоп, оленей, горных
коз. Каждый день отец приносил в наш вигвам туши и шкуры животных.
Убедившись, что мяса хватит нам на несколько месяцев, он с пятью
воинами нашего клана вздумал совершить набег на испанские поселки. Но
вскоре он вернулся, а когда моя мать стала его расспрашивать, он
засмеялся и сказал:
- Я вспомнил о тебе и решил не трогать испанцев. Настало время,
когда я должен исполнить обещание. Эту зиму ты будешь отдыхать,
стряпать, есть и толстеть.
- Зачем ты надо мной смеешься? Зачем дразнишь свою бедную жену? -
грустно спросила мать.
- На этот раз я не дразню тебя! - воскликнул он. - Я вел моих
воинов, чтобы напасть на испанцев. Мы подошли к пуэбло тэва, которое
находится у Больших Источников. Здесь остановились мы на отдых и с
горных высот посмотрели вниз, на равнину. И увидели, что в этом году
тэва посеяли маиса больше, чем когда бы то ни было. Вокруг пуэбло
зеленели маисовые поля. И, глядя вниз, на эту богатую житницу,
вспомнил я о тебе, моей жене. Я сказал себе: "Если мы нападем на
испанцев, я угоню лошадей, захвачу ружья, одежду, быть может, еще
несколько скальпов, но все это у нас есть. Одного нет у нас - припасов
на зиму. Не порадовать ли мне жену? Вместо того, чтобы идти войной на
испанцев, я вернусь домой, а когда у тэва на полях созреет маис, я
приду с большим отрядом и соберу жатву. Ну, довольна ли ты?
- Ты хотел меня обрадовать, но на сердце у меня тяжело, -
ответила мать. - Ты отберешь у тэва маис, ты убьешь хлебопашцев,
завладеешь их пуэбло и отнимешь все их имущество. Оставь в покое
мирное племя тэва и иди войной на испанцев.
- Нет, я совершу набег на пуэбло тэва! Будет у тебя не только
маис, но и платья, одеяла и материя, вытканная руками тэва. Этого
хватит тебе на всю жизнь.
Не успел отец выговорить последнее слово, как в наш вигвам
вбежали женщины и спросили мать, правда ли, что мой отец хочет
завладеть пуэбло тэва у Источников, ограбить его и снять маис с полей.
Когда она ответила, что таково его решение, они ушли, напевая,
приплясывая и смеясь. Их радовала мысль, что скоро перейдут к ним
богатства тэва.
Но на следующее утро старшина нашего клана подошел к отцу и,
дрожа от гнева, сказал ему:
- Не пытайся завладеть этим пуэбло тэва! Как пришла тебе в голову
эта мысль?
- Давно уже я обещал жене добыть много припасов, чтобы не нужно
ей было собирать орехи и коренья. Теперь я исполню обещанное.
- Напрасно пришли мы сюда, в этот каньон! - воскликнул старшина.
- Зачем вздумалось тебе остановиться по дороге к испанскому поселку?
Зачем посмотрел ты с вожделением на маисовые поля тэва? Эти тэва
жестоко отомстят тебе, если ты погубишь их посевы. Слушай! Я
приказываю тебе сегодня же уйти из каньона. Лагерь мы раскинем в
другом месте, и тогда ты забудешь о пуэбло тэва и пойдешь сражаться с
испанцами.
- Старик, мне тебя жаль. Я уважаю старость и спорить с тобой не
стану. Но знай, что ты ошибаешься, и не бойся за меня. В пуэбло тэва
живет человек триста, не больше. Настанет день, когда я поведу против
них шестьсот воинов и одержу великую победу.
Старшина встал, пробормотал что-то себе под нос и, не прибавив
больше ни слова, ушел в свои вигвам. Он был очень стар. Отец и другие
воины думали, что он впал в детство. Но пришло время, когда я понял,
что он был великим мудрецом.
- Ха! Как бестолковы эти старики! - воскликнул мой отец. - Могут
ли какие-то тэва одержать верх над навахами!
Несколько дней он отдыхал, а потом посетил вождей других кланов
племени навахов. Вскоре они явились в наш лагерь и, созвав совет,
стали обсуждать план нападения на пуэбло. Решено было поставить
караульных, которые будут следить за пуэбло. Когда настанет пора
жатвы, мой отец соберет воинов у подножья горы из красного камня,
находящейся к западу от пуэбло, и оттуда поведет их в наступление.
С тех пор семь-восемь юношей стали неустанно следить с горных
высот за пуэбло тэва. Через каждые два-три дня их сменяли новые
разведчики, передававшие друг другу приказ моего отца - не нападать на
тэва, даже если те, выйдя из пуэбло, забредут в горы. По ночам
разведчики должны были спускаться с гор к маисовым полям, смотреть,
как наливаются початки, и несколько початков посылать отцу.
Пуэбло тэва, на которое хотел напасть мой отец, называлось
Уалатоа - пуэбло Медведя. Иногда называли его: "Пуэбло, которое лежит
внизу", потому что раскинулось оно у подножья гор, а к востоку, за
горным хребтом, находились другие селения тэва.
Теперь я расскажу о жителях Уалатоа, за которыми следили
разведчики-навахи. Как-то после полудня один из тэва вскапывал свой
участок земли. Наутро он пришел снова и увидел на рыхлой земле следы
чужих мокасин. Он кликнул приятелей, работавших на соседних полях, и
все они заявили, что эти следы оставил человек, обутый в мокасины
навахов. Спустя несколько дней они снова увидели в поле такие же
отпечатки мокасин. И не раз молодые тэва, охотившиеся в горах за
индюками, видели навахов, которые за ними следили, но не делали
попытки их преследовать. Об этом тэва донесли летнему кацику пуэбло, а
тот созвал совет в южной киве. На совете все высказали предположение,
что навахи хотят собрать жатву, когда созреет маис, как делали они в
далеком прошлом. В пуэбло Медведя воинов насчитывалось мало, а навахов
было столько же, сколько листьев маиса в полях. Как бороться с ними?
Или сидеть за стенами пуэбло и смотреть, как навахи собирают жатву и
уносят маис, которым питалось население пуэбло?
- Нет, этого мы не допустим? - крикнул военный вождь. -
Предоставьте дело мне. Сегодня же переберусь я через горный хребет и
посоветуюсь с военными вождями других пуэбло. На этот раз мы сумеем
дать отпор нашим врагам навахам. В тот же вечер военный вождь с пятью
воинами покинул Уалатоа. Шли они не отдыхая, всю ночь, а наутро пришли
сюда, в это пуэбло "Откуда вытекает река", которое испанцы, как тебе
известно, называют пуэбло Сан-Ильдефонсо. Название это бессмысленно,
но название тэва имеет глубокий смысл, ибо здесь Рио-Гранде вытекает
из длинного и узкого каньона и мягко катит свои воды по широкой
цветущей равнине. Когда тэва сотни лет назад построили это пуэбло, они
дали ему название Покводж - "Откуда вытекает река".
Здесь, друг мой, в этой самой киве, военный вождь Уалатоа
совещался с вождем Покводжа. Потом послали они вестников к военным
вождям других пуэбло племени тэва -Намб, Тезук, Сан-Хиан, Санта-Клара
и Похоак. И вскоре все вожди явились на совет и дали клятву: когда
подойдет время жатвы, они соберут своих воинов и явятся по первому
зову вождя Покводжа, чтобы дать отпор навахам. На следующий день
военный вождь пуэбло Уалатоа вернулся домой и после долгой беседы со
старшинами пуэбло послал в горы разведчиков, приказав им следить за
отрядами навахов, которые, в свою очередь, следили за созреванием
маиса. Но разведчики тэва были так осмотрительны и осторожны, что
навахи даже и не подозревали об их присутствии.
Вскоре один из разведчиков моего отца принес созревшие початки
маиса: зерна их набухли и побелели, а кисточки почернели и съежились.
Отец тотчас же послал вестников к вождям других кланов. Подошло время
жатвы, и воины должны были собраться у трех источников на Рио-Пуэрко,
на расстоянии одного дня пути от пуэбло Уалатоа. Мы отправились в
путь. Один за другим присоединились к нам другие отряды, и собралось
нас несколько сотен. Разведчики снова принесли несколько початков, и
мой отец, осмотрев их, приказал начать наступление, когда солнце
склонится к закату. Услышав эти слова, воины (их было человек
пятьсот-шестьсот) стали петь и плясать, а женщины смеялись, толкуя о
том, как весело им будет грабить пуэбло тэва, где много есть красивых
платьев и одеял, бирюзовых ожерелий и браслетов, а также съестных
припасов.
- Я с вами не пойду. Я останусь здесь с детьми, - сказала моя
мать, обращаясь к отцу.
- Не пойдешь? - крикнул он. - Нет, пойдешь! И мальчиков возьмешь
с собой. Я хочу, чтобы они были свидетелями нашей победы. То, что
увидят они в пуэбло тэва, сделает их настоящими воинами.
Мать сказала мне:
- Как приказывает твой отец, так мы и должны поступить. Ступай
приведи лошадей и помоги мне оседлать их и привязать поклажу.
Я повиновался. Мой отец, верхом на горячем испанском коне, уже
тронулся в путь, уводя за собой счастливых, весело распевающих воинов.
Моего больного брата мы посадили на самую смирную лошадь и потащились
в хвосте вереницы женщин и детей. Когда мы покидали стоянку, одна из
наших собак уселась на землю и, задрав морду к небу, жалобно завыла.
- Слышишь, слышишь! Мы с ней чуем беду. Нас ждет великое
несчастье, - сказала мать.
Она заплакала, а я не знал, что думать. Моя мать и старшина
советовали не трогать мирных тэва и, казалось, боялись их, тогда как
отец не сомневался в победе. За моей спиной висел мешок из оленьей
кожи, куда я спрятал свой лук и стрелы - простые заостренные палочки,
которыми я стрелял в кроликов. Я размышлял о том, удастся ли мне
вонзить одну из этих стрел в грудь индейца племени тэва.
Ехали мы всю ночь, а под утро отряд остановился в глубокой горной
долине. Здесь мы оставили лошадей и поклажу, а сами стали пробираться
вдоль обрывистого склона горы. Незадолго до рассвета мы подошли к
пуэбло тэва. Тогда мой отец сказал громко, чтобы слышно было всем:
- Старики, женщины и дети, спрячьтесь здесь в кустах и смотрите,
как мы, мужчины, разобьем этих землепашцев-тэва! Мы спустимся вниз, к
маисовым полям, и притаимся в траве, а когда люди выйдут на работу, мы
нападем на них, перебьем всех и ворвемся в пуэбло. Как только мы
завладеем пуэбло, я поднимусь на крышу дома и буду размахивать
одеялом. Тогда бегите сюда все и распоряжайтесь несметными богатствами
тэва. Вперед!
Было еще темно, и вскоре воины скрылись из виду. Женщины и дети
рассыпались по склону и попрятались в кустах. Мать повела Одинокого
Утеса и меня на восток, высматривая местечко, где бы можно было
спрятаться. После долгих поисков она остановилась у подножья невысокой
скалы. Забравшись в густой кустарник, она уселась и усадила нас подле
себя.
Бледный дневной свет рассеял ночную мглу. Небо стало красным, и
мы ясно могли разглядеть пуэбло тэва внизу, у наших ног. На крыше
одного из домов в восточном конце деревни стояли трое мужчин. Больше
никого не было видно, и мать не понимала, почему женщины не идут по
воду к источнику. Мы смотрели на зеленые маисовые поля и не могли
угадать, где спрятался отец. Показалось солнце; все выше поднималось
оно над горизонтом, а в пуэбло по-прежнему не видно было людей, если
не считать троих на крыше. Мать стала беспокоиться и не могла усидеть
на месте.
- Вашему отцу грозит опасность! Я это знаю! - повторяла она снова
и снова.
Внезапно тихое пуэбло ожило. Трое мужчин на крыше начали кричать
и размахивать одеялами, и в ответ на их сигнал отряд воинов выступил
из леса у восточной окраины деревни и направился к маисовым полям, а
из пуэбло вышли сотни других воинов и двинулись к полям с западной
стороны. Вместо трехсот мужчин из пуэбло Уалатоа, с которыми хотел
сразиться мой отец, выступили против него все воины из семи пуэбло
племени тэва. Раздались оглушительные выстрелы и вопли людей,
умирающих там, в зеленых полях. Всюду видели мы воинов, убивающих друг
друга. И тогда прочь от пуэбло Уалатоа побежали воины моего отца, а
тэва преследовали их и никого не щадили. Беглецы карабкались по
склонам гор. Мы вскочили на ноги.
- Что мне делать, что мне делать с моим слабым, больным
мальчиком? - кричала моя мать.
Увидев выбоину у подножья утеса, она побежала туда, а нам
приказала следовать за ней. Это была узкая неглубокая пещера: у задней
стены лежали листья, хворост и трава, собранные семейством лесных
крыс. Мать быстро вытащила несколько охапок хвороста, а мне и брату
велела залезть в пещеру. Сверху она закрыла нас листьями и ветками.
Потом сказала нам, что она сама спрячется где-нибудь в другом месте, а
мы должны лежать смирно, пока она не вернется. Одинокий Утес стал
просить, чтобы она спряталась вместе с нами.
- Не могу, для меня нет места, - всхлипывая, сказала она.
Еще раз приказав нам не шевелиться, она ушла.
Пыль слепила нам глаза и забивалась в горло. Одинокий Утес
хныкал, а я умолял его не шуметь. Мы знали, что битва еще не кончена:
снизу доносились выстрелы, крики, вопли раненых и ликующее пение
воинов тэва. Потом раздалось шарканье ног, обутых в мокасины. Воины
тэва, поднялись на склон горы и остановились перед нашей пещерой. Они
громко разговаривали и как будто спорили. Вдруг один из них воткнул
копье в собранный крысами хворост, которым мы были прикрыты. Острый
конец копья вонзился мне в плечо. Тогда я был еще маленьким и невольно
вскрикнул от испуга и боли. Тотчас же они разбросали прикрывавший нас
хворост. Два воина-тэва, раскрашенные черной краской и разукрашенные
орлиными перьями, вытащили нас из пещеры. Я увидел боевую дубинку,
занесенную над головой брата. Рванувшись вперед, я вцепился в руку
воина и вонзил в нее зубы.
- Он слабый, больной! Не смей обижать моего брата! - кричал я,
забыв о том, что они не могут меня понять.
Воин-тэва не понял моих слов, но боль в укушенной руке заставила
его поморщиться. Брата он не ударил, но меня схватил за горло и,
отстранив от себя, занес над моей головой дубинку. Потом вдруг
усмехнулся и сказал своим товарищам.
- Мышонок хочет защитить слабого. Кажется, я пощажу и того и
другого.
- Нет, нет! Убей обоих! - крикнул воин, стоявший за его спиной.
Тогда я ничего не понял, но впоследствии узнал об этом разговоре.
Между тем сверху донесся шум: на склоне горы завязалась новая
драка. Четверо тэва бросились туда, а мы остались одни с человеком,
захватавшим нас в плен. Он разжал руку, сжимавшую мне горло, и взял
меня за плечо. Взглянув на меня и на моего испуганного брата, он
перевел взгляд на склоны горы, где слышались крики. Я узнал голос
матери, потом услышал ее вопль: "О бедные мои мальчики! Я ухожу..." И
все стихло. Я понял, что она убита. Тогда я попытался выхватить нож,
торчавший за поясом врага, но воин только засмеялся и крепче сжал мое
плечо. Одинокий Утес тоже слышал отчаянный вопль матери. Он закачался,
как тростинка на ветру, и упал к нашим ногам.
Воин наклонился, поднял его и понес. Не выпуская моей руки, он
стал спускаться с горы. Я шел за ним. Последний крик матери еще звенел
в моих ушах. Она умерла! Теперь меня не заботило, что будет со мною. Я
думал, что человек, взявший нас в плен, приведет меня и брата в пуэбло
и там убьет на глазах у своих соплеменников.
Мы спустились к подножью горы и пересекли поле, усеянное телами
убитых навахов. Среди них я увидел лишь несколько трупов тэва. У входа
в пуэбло толпились женщины и дети; они смотрели на нас во все глаза;
дети показывали на меня пальцами и что-то кричали - должно быть,
выкрикивали бранные слова. Воин заговорил с одной из женщин, и она
последовала за нами. Мы пересекли площадь пуэбло и остановились перед
домом из необожженных кирпичей. Потом вошли в комнату с выбеленными
стенами.
В углу я увидел постель, накрытую одеялами и шкурами бизонов; на
нее воин посадил моего брата. Одинокий Утес очнулся, но выглядел
больным и жалким. Он сидел понурый, грустный. Мужчина и женщина о
чем-то говорили. Их язык показался мне очень странным. Потом мужчина
ушел, а женщина, подойдя к очагу, взяла несколько ломтиков маисового
хлеба и предложила их брату и мне. Мы не притронулись к ним. Она
принесла нам воды, но мы не стали пить. Мы слышали, как толпа воинов с
пением вернулась на площадь, но я их не видел, потому что окно комнаты
было завешено шкурой, а дверь - занавеской. Я сказал брату, что воины
празднуют победу над нашим народом. Он ничего не ответил и стал
плакать.
- Мать! О моя мать!..
- Тише! Скрывай свое горе! - сказал я ему. Но он не мог
удержаться от слез.
Женщина оставила свою работу, подсела к нему, обняла и ласково
что-то сказала, приглаживая его волосы. Я подумал, что вряд ли стала
бы она его ласкать, если бы нас обоих хотели убить, когда на площади
соберутся все тэва. "Ну что ж, - решил я, - если меня пощадят, я при
первом удобном случае убегу вместе с братом и буду жить только для
того, чтобы стать могущественным воином и отомстить за смерть матери".
Вернулся человек, взявший нас в плен. С ним пришли две женщины,
которые тотчас же вступили в спор с женщиной ласкавшей брата. Видя,
как они показывают на нас пальцами, я догадался, из-за чего завязался
спор. Я был уверен, что они требуют нашей смерти, а она старается нас
защитить. Тогда я почувствовал к ней благодарность и посмотрел на нее
внимательнее. Это была худенькая маленькая женщина, лет сорока, с
добрым лицом и кроткими глазами. Говорила она тихо и внятно. В то
время как две другие женщины смотрели на меня с ненавистью, она мне
улыбалась и кивала, словно хотела успокоить, сказать, что не даст в
обиду меня и брата. Тогда женщины повернулись к человеку, взявшему нас
в плен, и стали что-то кричать ему. Он задумчиво посмотрел на них,
потом взглянул на меня и брата и ничего им не ответил.
Вдруг Одинокий Утес повернулся к двери и пронзительно крикнул:
- Смотри, смотри: ожерелье нашего отца!
Я оглянулся. В дверях стоял человек. У него на шее висело хорошо
знакомое мне тяжелое ожерелье из бирюзы с подвешенным к нему орлом,
вырезанным из раковины. Все обернулись и посмотрели на вошедшего. Он
мрачно улыбнулся и что-то сказал, указывая на ожерелье и ружье,
которое держал в руке. Я узнал ружье. Этот человек убил моего отца!
Войдя в комнату, он поставил ружье отца и свое собственное в
угол, сел и отдал какое-то распоряжение двум женщинам. Они принесли
ему сосуд с водой, табаку и трубку. Он стал курить, беседуя с
человеком, взявшим нас в плен. Потом сказал несколько слов женщинам, и
те принялись за стряпню. По-видимому, это был его дом. Спустя немного,
женщины подали каждому из нас чашку с похлебкой из бобов, маиса и мяса
и ломтики маисового хлеба. Одинокой Утес посмотрел на свою чашку,
отвернулся и ни слова мне не ответил, когда я уговаривал его поесть,
чтобы набраться сил, так как мы еще не знаем, чего нам ждать от тэва.
Я же съел все, что мне дали, а когда я покончил с едой, маленькая
женщина ласково улыбнулась. Казалось, она была мной довольна.
Когда все поели и ушли, маленькая женщина снова налила в чашку
горячей похлебки и подала ее брату. Вдвоем мы уговаривали его поесть,
и он послушался. Потом она ласково заговорила с нами и несколько раз
повторила одни и те же слова, указывая то на себя, то на дверь, но мы
ничего не понимали. Я попробовал объясниться на языке знаков, который
знаком навахам и всем другим кочевым индейским племенам, но она не
знала ни одного знака. Индейцы, живущие в деревнях и занимающиеся
земледелием, не знают языка знаков.
В течение дня многие воины-тэва входили в комнату, где сидели я и
Одинокий Утес. Почти все смотрели на нас с ненавистью и что-то
говорили человеку, взявшему нас в плен, и маленькой женщине, которая,
как мы догадались, была его женой. Настала ночь. Тэва плясали и пели
на площади, а маленькая женщина увела нас в другую комнату и велела
лечь на ложе из одеял и звериных шкур. Потом она ушла, а мы с братом
стали оплакивать отца и мать и сетовать, почему отец не послушался
старого шамана. Мы хотели убежать, как только тэва улягутся спать. Но
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
Государственное издательство
КАРЕЛЬСКОЙ АССР
Петрозаводск
1961
1 Пуэбло- по-испански селение, деревня.
- Да, белый человек из племени черноногих, все было так, как тебе
говорили. Родом я навах, и если бы воин из племени тэва не задел меня
случайно копьем, я бы до конца своих дней остался навахом. Этот удар
копьем сделал меня индейцем-тэва - надеюсь, неплохим.
Так ответил мне старый "летний кацик" через переводчика Легкое
Облако.
Как-то поздней весной сидели мы в летней киве пуэбло
Сан-Ильдефонсо. С кациком меня познакомили мои приятели в Санта-Фэ.
Они сказали ему, что хотя я и белый, но сердце у меня - черноногого
индейца, так как вырастило меня племя черноногих. Он пригласил меня в
свое пуэбло, поместил в одной из чистеньких комнат с выбеленными
стенами и дал право посещать священную киву. Но этого мне было мало. Я
хотел узнать историю его жизни - жизни доблестной и богатой
приключениями, о которых я кое-что слыхал. И он обещал рассказать мне
о себе - рассказать в те часы, когда он отдыхал от работы. А работал
он много: возделывал маисовые поля, восстанавливал оросительные
каналы.
Вот почему этот апрельский день застал меня в старой деревне
индейского племени тэва. Я испытывал чувство благоговейного трепета,
когда впервые спустился по лестнице в эту подземную киву, комнату,
имевшую шагов сорок в поперечнике, где в течение многих веков кацики,
старшины и вожди кланов индейского племени собирались на совещания.
Подножье лестницы находилось за очагом, где горел священный огонь, а
неподалеку виднелось небольшое отверстие, изображавшее ход в Сипапу -
подземный мир. Вдоль стены кивы тянулся широкий выступ из необожженных
кирпичей - скамья, на которой обычно восседали старшины племени. Над
ней были нарисованы на серой стене две огромные змеи в оперении, между
ними - отец Солнце, мать Луна и дети их - звезды, а также
символические изображения облаков, дождя и ветра. Мне хотелось узнать
значение этих рисунков, но во время первого моего посещения кивы я
никаких вопросов не задавал. Я стал рассказывать об обрядах черноногих
и сумел заинтересовать старого кацика. Убедившись, что, несмотря на
белый цвет кожи, я являюсь истинным черноногим, он, в свою очередь,
рассказал мне о нравах и обычаях тэва и разрешил присутствовать при
совершении многих обрядов, о которых белые до сих пор не имели
представления. Два месяца прожил я в пуэбло, и он почти каждый день
водил меня в киву. Здесь, в тихом прохладном подземелье, рассказал он
мне историю своей жизни. За это и за многие другие знаки внимания я
глубоко ему благодарен.
Рассказ старика я записал со слов переводчика Легкое Облако.
Радостно было мне слушать его и записывать; надеюсь, и вы с
удовольствием прочтете историю жизни кацика Уампуса.
Историю моей жизни я хочу рассказать черноногому белому, другу
всех индейских племен, населяющих пустыню, долины и горы.
Родом я навах. Нас было четверо - мой отец, мать брат и я. Брат,
Одинокий Утес, на три года моложе меня, был болезненным и слабым. Я
помогал матери ухаживать за ним, и во мне видел он вторую мать.
Какими были навахи в дни моей молодости, такими остались они и по
сей день. Это племя столь многочисленно, что навахи не имеют
возможности жить все вместе. Отдельными кланами кочуют они по пустыне
и горным равнинам, мужчины охотятся, женщины и дети собирают съедобные
коренья, орехи и ягоды. Мой отец был вождем, главой клана, в который
входило около двадцати семейств. С ними мы кочевали, с ними
раскидывали лагерь. Скитались мы вдоль реки Сан-Хуан и к северу от
нее; ходили на восток, в бесконечные прерии, где много было бизонов и
где мы лакомились жирным мясом; ходили на юг, до гор Апашей; вершины
этих гор покрыты снегом, а склоны одеты хвойным лесом; ходили на
запад, до Колорадо, и в такую забирались глушь, что сердце сжималось
от страха.
Мой отец охоту считал работой трудной и скучной. Когда ему
удавалось добыть достаточно мяса, чтобы прокормить нашу маленькую
семью в течение нескольких месяцев, он созывал мужчин нашего и других
кланов и вместе с ними грабил окрестных жителей. Такие набеги
доставляли ему радость и развлечение. Обычно уводил он своих воинов на
юг и нападал на испанские поселки. У испанцев он отнимал прекрасных
лошадей, седла, одежду, ружья, копья и ножи и возвращался к нам с
добычей.
Но иногда, - скорее для развлечения, чем ради наживы, - нападал
он на пуэбло в долине Рио-Гранде и в других равнинах, где жили мирные
индейцы-землепашцы, засевавшие свои поля маисом. За это моя мать
всегда его бранила.
- Если ты хочешь воевать, - говорила она ему, - оставь в покое
бедных землепашцев, они мирно возделывают свои поля и никого не
трогают. Сражайся лучше с испанцами, которые мало-помалу завладевают
нашей землей и скоро совсем отнимут ее у нас.
На это отец отвечал:
- Я буду сражаться с испанцами и с землепашцами, потому что
землепашцы живут в мире с испанцами.
Часто говорил он ей:
- Подожди, когда-нибудь я совершу набег на этих землепашцев и
возьму все, что у них есть. Тогда и тебе и детям хватит припасов на
несколько зим. Больше не придется тебе собирать коренья и орехи.
Будешь сидеть в своем вигваме, стряпать, есть и толстеть.
А мать отвечала:
- Никогда не знала я праздности. Не было у меня ни одного дня
отдыха и никогда не будет!
Весной, когда мне пошел десятый год, мы раскинули лагерь в горах
у реки Сан-Хуан. Через месяц олени и лоси, набравшись ума, стали
избегать охотников, и нужно было перебраться на новую стоянку. Созвали
совет, и мой отец предложил пойти на юг, к каньону Челли, где водились
антилопы. Когда-то в этом каньоне жили предки нынешних землепашцев из
пуэбло.
Действительно, мы нашли там много дичи - антилоп, оленей, горных
коз. Каждый день отец приносил в наш вигвам туши и шкуры животных.
Убедившись, что мяса хватит нам на несколько месяцев, он с пятью
воинами нашего клана вздумал совершить набег на испанские поселки. Но
вскоре он вернулся, а когда моя мать стала его расспрашивать, он
засмеялся и сказал:
- Я вспомнил о тебе и решил не трогать испанцев. Настало время,
когда я должен исполнить обещание. Эту зиму ты будешь отдыхать,
стряпать, есть и толстеть.
- Зачем ты надо мной смеешься? Зачем дразнишь свою бедную жену? -
грустно спросила мать.
- На этот раз я не дразню тебя! - воскликнул он. - Я вел моих
воинов, чтобы напасть на испанцев. Мы подошли к пуэбло тэва, которое
находится у Больших Источников. Здесь остановились мы на отдых и с
горных высот посмотрели вниз, на равнину. И увидели, что в этом году
тэва посеяли маиса больше, чем когда бы то ни было. Вокруг пуэбло
зеленели маисовые поля. И, глядя вниз, на эту богатую житницу,
вспомнил я о тебе, моей жене. Я сказал себе: "Если мы нападем на
испанцев, я угоню лошадей, захвачу ружья, одежду, быть может, еще
несколько скальпов, но все это у нас есть. Одного нет у нас - припасов
на зиму. Не порадовать ли мне жену? Вместо того, чтобы идти войной на
испанцев, я вернусь домой, а когда у тэва на полях созреет маис, я
приду с большим отрядом и соберу жатву. Ну, довольна ли ты?
- Ты хотел меня обрадовать, но на сердце у меня тяжело, -
ответила мать. - Ты отберешь у тэва маис, ты убьешь хлебопашцев,
завладеешь их пуэбло и отнимешь все их имущество. Оставь в покое
мирное племя тэва и иди войной на испанцев.
- Нет, я совершу набег на пуэбло тэва! Будет у тебя не только
маис, но и платья, одеяла и материя, вытканная руками тэва. Этого
хватит тебе на всю жизнь.
Не успел отец выговорить последнее слово, как в наш вигвам
вбежали женщины и спросили мать, правда ли, что мой отец хочет
завладеть пуэбло тэва у Источников, ограбить его и снять маис с полей.
Когда она ответила, что таково его решение, они ушли, напевая,
приплясывая и смеясь. Их радовала мысль, что скоро перейдут к ним
богатства тэва.
Но на следующее утро старшина нашего клана подошел к отцу и,
дрожа от гнева, сказал ему:
- Не пытайся завладеть этим пуэбло тэва! Как пришла тебе в голову
эта мысль?
- Давно уже я обещал жене добыть много припасов, чтобы не нужно
ей было собирать орехи и коренья. Теперь я исполню обещанное.
- Напрасно пришли мы сюда, в этот каньон! - воскликнул старшина.
- Зачем вздумалось тебе остановиться по дороге к испанскому поселку?
Зачем посмотрел ты с вожделением на маисовые поля тэва? Эти тэва
жестоко отомстят тебе, если ты погубишь их посевы. Слушай! Я
приказываю тебе сегодня же уйти из каньона. Лагерь мы раскинем в
другом месте, и тогда ты забудешь о пуэбло тэва и пойдешь сражаться с
испанцами.
- Старик, мне тебя жаль. Я уважаю старость и спорить с тобой не
стану. Но знай, что ты ошибаешься, и не бойся за меня. В пуэбло тэва
живет человек триста, не больше. Настанет день, когда я поведу против
них шестьсот воинов и одержу великую победу.
Старшина встал, пробормотал что-то себе под нос и, не прибавив
больше ни слова, ушел в свои вигвам. Он был очень стар. Отец и другие
воины думали, что он впал в детство. Но пришло время, когда я понял,
что он был великим мудрецом.
- Ха! Как бестолковы эти старики! - воскликнул мой отец. - Могут
ли какие-то тэва одержать верх над навахами!
Несколько дней он отдыхал, а потом посетил вождей других кланов
племени навахов. Вскоре они явились в наш лагерь и, созвав совет,
стали обсуждать план нападения на пуэбло. Решено было поставить
караульных, которые будут следить за пуэбло. Когда настанет пора
жатвы, мой отец соберет воинов у подножья горы из красного камня,
находящейся к западу от пуэбло, и оттуда поведет их в наступление.
С тех пор семь-восемь юношей стали неустанно следить с горных
высот за пуэбло тэва. Через каждые два-три дня их сменяли новые
разведчики, передававшие друг другу приказ моего отца - не нападать на
тэва, даже если те, выйдя из пуэбло, забредут в горы. По ночам
разведчики должны были спускаться с гор к маисовым полям, смотреть,
как наливаются початки, и несколько початков посылать отцу.
Пуэбло тэва, на которое хотел напасть мой отец, называлось
Уалатоа - пуэбло Медведя. Иногда называли его: "Пуэбло, которое лежит
внизу", потому что раскинулось оно у подножья гор, а к востоку, за
горным хребтом, находились другие селения тэва.
Теперь я расскажу о жителях Уалатоа, за которыми следили
разведчики-навахи. Как-то после полудня один из тэва вскапывал свой
участок земли. Наутро он пришел снова и увидел на рыхлой земле следы
чужих мокасин. Он кликнул приятелей, работавших на соседних полях, и
все они заявили, что эти следы оставил человек, обутый в мокасины
навахов. Спустя несколько дней они снова увидели в поле такие же
отпечатки мокасин. И не раз молодые тэва, охотившиеся в горах за
индюками, видели навахов, которые за ними следили, но не делали
попытки их преследовать. Об этом тэва донесли летнему кацику пуэбло, а
тот созвал совет в южной киве. На совете все высказали предположение,
что навахи хотят собрать жатву, когда созреет маис, как делали они в
далеком прошлом. В пуэбло Медведя воинов насчитывалось мало, а навахов
было столько же, сколько листьев маиса в полях. Как бороться с ними?
Или сидеть за стенами пуэбло и смотреть, как навахи собирают жатву и
уносят маис, которым питалось население пуэбло?
- Нет, этого мы не допустим? - крикнул военный вождь. -
Предоставьте дело мне. Сегодня же переберусь я через горный хребет и
посоветуюсь с военными вождями других пуэбло. На этот раз мы сумеем
дать отпор нашим врагам навахам. В тот же вечер военный вождь с пятью
воинами покинул Уалатоа. Шли они не отдыхая, всю ночь, а наутро пришли
сюда, в это пуэбло "Откуда вытекает река", которое испанцы, как тебе
известно, называют пуэбло Сан-Ильдефонсо. Название это бессмысленно,
но название тэва имеет глубокий смысл, ибо здесь Рио-Гранде вытекает
из длинного и узкого каньона и мягко катит свои воды по широкой
цветущей равнине. Когда тэва сотни лет назад построили это пуэбло, они
дали ему название Покводж - "Откуда вытекает река".
Здесь, друг мой, в этой самой киве, военный вождь Уалатоа
совещался с вождем Покводжа. Потом послали они вестников к военным
вождям других пуэбло племени тэва -Намб, Тезук, Сан-Хиан, Санта-Клара
и Похоак. И вскоре все вожди явились на совет и дали клятву: когда
подойдет время жатвы, они соберут своих воинов и явятся по первому
зову вождя Покводжа, чтобы дать отпор навахам. На следующий день
военный вождь пуэбло Уалатоа вернулся домой и после долгой беседы со
старшинами пуэбло послал в горы разведчиков, приказав им следить за
отрядами навахов, которые, в свою очередь, следили за созреванием
маиса. Но разведчики тэва были так осмотрительны и осторожны, что
навахи даже и не подозревали об их присутствии.
Вскоре один из разведчиков моего отца принес созревшие початки
маиса: зерна их набухли и побелели, а кисточки почернели и съежились.
Отец тотчас же послал вестников к вождям других кланов. Подошло время
жатвы, и воины должны были собраться у трех источников на Рио-Пуэрко,
на расстоянии одного дня пути от пуэбло Уалатоа. Мы отправились в
путь. Один за другим присоединились к нам другие отряды, и собралось
нас несколько сотен. Разведчики снова принесли несколько початков, и
мой отец, осмотрев их, приказал начать наступление, когда солнце
склонится к закату. Услышав эти слова, воины (их было человек
пятьсот-шестьсот) стали петь и плясать, а женщины смеялись, толкуя о
том, как весело им будет грабить пуэбло тэва, где много есть красивых
платьев и одеял, бирюзовых ожерелий и браслетов, а также съестных
припасов.
- Я с вами не пойду. Я останусь здесь с детьми, - сказала моя
мать, обращаясь к отцу.
- Не пойдешь? - крикнул он. - Нет, пойдешь! И мальчиков возьмешь
с собой. Я хочу, чтобы они были свидетелями нашей победы. То, что
увидят они в пуэбло тэва, сделает их настоящими воинами.
Мать сказала мне:
- Как приказывает твой отец, так мы и должны поступить. Ступай
приведи лошадей и помоги мне оседлать их и привязать поклажу.
Я повиновался. Мой отец, верхом на горячем испанском коне, уже
тронулся в путь, уводя за собой счастливых, весело распевающих воинов.
Моего больного брата мы посадили на самую смирную лошадь и потащились
в хвосте вереницы женщин и детей. Когда мы покидали стоянку, одна из
наших собак уселась на землю и, задрав морду к небу, жалобно завыла.
- Слышишь, слышишь! Мы с ней чуем беду. Нас ждет великое
несчастье, - сказала мать.
Она заплакала, а я не знал, что думать. Моя мать и старшина
советовали не трогать мирных тэва и, казалось, боялись их, тогда как
отец не сомневался в победе. За моей спиной висел мешок из оленьей
кожи, куда я спрятал свой лук и стрелы - простые заостренные палочки,
которыми я стрелял в кроликов. Я размышлял о том, удастся ли мне
вонзить одну из этих стрел в грудь индейца племени тэва.
Ехали мы всю ночь, а под утро отряд остановился в глубокой горной
долине. Здесь мы оставили лошадей и поклажу, а сами стали пробираться
вдоль обрывистого склона горы. Незадолго до рассвета мы подошли к
пуэбло тэва. Тогда мой отец сказал громко, чтобы слышно было всем:
- Старики, женщины и дети, спрячьтесь здесь в кустах и смотрите,
как мы, мужчины, разобьем этих землепашцев-тэва! Мы спустимся вниз, к
маисовым полям, и притаимся в траве, а когда люди выйдут на работу, мы
нападем на них, перебьем всех и ворвемся в пуэбло. Как только мы
завладеем пуэбло, я поднимусь на крышу дома и буду размахивать
одеялом. Тогда бегите сюда все и распоряжайтесь несметными богатствами
тэва. Вперед!
Было еще темно, и вскоре воины скрылись из виду. Женщины и дети
рассыпались по склону и попрятались в кустах. Мать повела Одинокого
Утеса и меня на восток, высматривая местечко, где бы можно было
спрятаться. После долгих поисков она остановилась у подножья невысокой
скалы. Забравшись в густой кустарник, она уселась и усадила нас подле
себя.
Бледный дневной свет рассеял ночную мглу. Небо стало красным, и
мы ясно могли разглядеть пуэбло тэва внизу, у наших ног. На крыше
одного из домов в восточном конце деревни стояли трое мужчин. Больше
никого не было видно, и мать не понимала, почему женщины не идут по
воду к источнику. Мы смотрели на зеленые маисовые поля и не могли
угадать, где спрятался отец. Показалось солнце; все выше поднималось
оно над горизонтом, а в пуэбло по-прежнему не видно было людей, если
не считать троих на крыше. Мать стала беспокоиться и не могла усидеть
на месте.
- Вашему отцу грозит опасность! Я это знаю! - повторяла она снова
и снова.
Внезапно тихое пуэбло ожило. Трое мужчин на крыше начали кричать
и размахивать одеялами, и в ответ на их сигнал отряд воинов выступил
из леса у восточной окраины деревни и направился к маисовым полям, а
из пуэбло вышли сотни других воинов и двинулись к полям с западной
стороны. Вместо трехсот мужчин из пуэбло Уалатоа, с которыми хотел
сразиться мой отец, выступили против него все воины из семи пуэбло
племени тэва. Раздались оглушительные выстрелы и вопли людей,
умирающих там, в зеленых полях. Всюду видели мы воинов, убивающих друг
друга. И тогда прочь от пуэбло Уалатоа побежали воины моего отца, а
тэва преследовали их и никого не щадили. Беглецы карабкались по
склонам гор. Мы вскочили на ноги.
- Что мне делать, что мне делать с моим слабым, больным
мальчиком? - кричала моя мать.
Увидев выбоину у подножья утеса, она побежала туда, а нам
приказала следовать за ней. Это была узкая неглубокая пещера: у задней
стены лежали листья, хворост и трава, собранные семейством лесных
крыс. Мать быстро вытащила несколько охапок хвороста, а мне и брату
велела залезть в пещеру. Сверху она закрыла нас листьями и ветками.
Потом сказала нам, что она сама спрячется где-нибудь в другом месте, а
мы должны лежать смирно, пока она не вернется. Одинокий Утес стал
просить, чтобы она спряталась вместе с нами.
- Не могу, для меня нет места, - всхлипывая, сказала она.
Еще раз приказав нам не шевелиться, она ушла.
Пыль слепила нам глаза и забивалась в горло. Одинокий Утес
хныкал, а я умолял его не шуметь. Мы знали, что битва еще не кончена:
снизу доносились выстрелы, крики, вопли раненых и ликующее пение
воинов тэва. Потом раздалось шарканье ног, обутых в мокасины. Воины
тэва, поднялись на склон горы и остановились перед нашей пещерой. Они
громко разговаривали и как будто спорили. Вдруг один из них воткнул
копье в собранный крысами хворост, которым мы были прикрыты. Острый
конец копья вонзился мне в плечо. Тогда я был еще маленьким и невольно
вскрикнул от испуга и боли. Тотчас же они разбросали прикрывавший нас
хворост. Два воина-тэва, раскрашенные черной краской и разукрашенные
орлиными перьями, вытащили нас из пещеры. Я увидел боевую дубинку,
занесенную над головой брата. Рванувшись вперед, я вцепился в руку
воина и вонзил в нее зубы.
- Он слабый, больной! Не смей обижать моего брата! - кричал я,
забыв о том, что они не могут меня понять.
Воин-тэва не понял моих слов, но боль в укушенной руке заставила
его поморщиться. Брата он не ударил, но меня схватил за горло и,
отстранив от себя, занес над моей головой дубинку. Потом вдруг
усмехнулся и сказал своим товарищам.
- Мышонок хочет защитить слабого. Кажется, я пощажу и того и
другого.
- Нет, нет! Убей обоих! - крикнул воин, стоявший за его спиной.
Тогда я ничего не понял, но впоследствии узнал об этом разговоре.
Между тем сверху донесся шум: на склоне горы завязалась новая
драка. Четверо тэва бросились туда, а мы остались одни с человеком,
захватавшим нас в плен. Он разжал руку, сжимавшую мне горло, и взял
меня за плечо. Взглянув на меня и на моего испуганного брата, он
перевел взгляд на склоны горы, где слышались крики. Я узнал голос
матери, потом услышал ее вопль: "О бедные мои мальчики! Я ухожу..." И
все стихло. Я понял, что она убита. Тогда я попытался выхватить нож,
торчавший за поясом врага, но воин только засмеялся и крепче сжал мое
плечо. Одинокий Утес тоже слышал отчаянный вопль матери. Он закачался,
как тростинка на ветру, и упал к нашим ногам.
Воин наклонился, поднял его и понес. Не выпуская моей руки, он
стал спускаться с горы. Я шел за ним. Последний крик матери еще звенел
в моих ушах. Она умерла! Теперь меня не заботило, что будет со мною. Я
думал, что человек, взявший нас в плен, приведет меня и брата в пуэбло
и там убьет на глазах у своих соплеменников.
Мы спустились к подножью горы и пересекли поле, усеянное телами
убитых навахов. Среди них я увидел лишь несколько трупов тэва. У входа
в пуэбло толпились женщины и дети; они смотрели на нас во все глаза;
дети показывали на меня пальцами и что-то кричали - должно быть,
выкрикивали бранные слова. Воин заговорил с одной из женщин, и она
последовала за нами. Мы пересекли площадь пуэбло и остановились перед
домом из необожженных кирпичей. Потом вошли в комнату с выбеленными
стенами.
В углу я увидел постель, накрытую одеялами и шкурами бизонов; на
нее воин посадил моего брата. Одинокий Утес очнулся, но выглядел
больным и жалким. Он сидел понурый, грустный. Мужчина и женщина о
чем-то говорили. Их язык показался мне очень странным. Потом мужчина
ушел, а женщина, подойдя к очагу, взяла несколько ломтиков маисового
хлеба и предложила их брату и мне. Мы не притронулись к ним. Она
принесла нам воды, но мы не стали пить. Мы слышали, как толпа воинов с
пением вернулась на площадь, но я их не видел, потому что окно комнаты
было завешено шкурой, а дверь - занавеской. Я сказал брату, что воины
празднуют победу над нашим народом. Он ничего не ответил и стал
плакать.
- Мать! О моя мать!..
- Тише! Скрывай свое горе! - сказал я ему. Но он не мог
удержаться от слез.
Женщина оставила свою работу, подсела к нему, обняла и ласково
что-то сказала, приглаживая его волосы. Я подумал, что вряд ли стала
бы она его ласкать, если бы нас обоих хотели убить, когда на площади
соберутся все тэва. "Ну что ж, - решил я, - если меня пощадят, я при
первом удобном случае убегу вместе с братом и буду жить только для
того, чтобы стать могущественным воином и отомстить за смерть матери".
Вернулся человек, взявший нас в плен. С ним пришли две женщины,
которые тотчас же вступили в спор с женщиной ласкавшей брата. Видя,
как они показывают на нас пальцами, я догадался, из-за чего завязался
спор. Я был уверен, что они требуют нашей смерти, а она старается нас
защитить. Тогда я почувствовал к ней благодарность и посмотрел на нее
внимательнее. Это была худенькая маленькая женщина, лет сорока, с
добрым лицом и кроткими глазами. Говорила она тихо и внятно. В то
время как две другие женщины смотрели на меня с ненавистью, она мне
улыбалась и кивала, словно хотела успокоить, сказать, что не даст в
обиду меня и брата. Тогда женщины повернулись к человеку, взявшему нас
в плен, и стали что-то кричать ему. Он задумчиво посмотрел на них,
потом взглянул на меня и брата и ничего им не ответил.
Вдруг Одинокий Утес повернулся к двери и пронзительно крикнул:
- Смотри, смотри: ожерелье нашего отца!
Я оглянулся. В дверях стоял человек. У него на шее висело хорошо
знакомое мне тяжелое ожерелье из бирюзы с подвешенным к нему орлом,
вырезанным из раковины. Все обернулись и посмотрели на вошедшего. Он
мрачно улыбнулся и что-то сказал, указывая на ожерелье и ружье,
которое держал в руке. Я узнал ружье. Этот человек убил моего отца!
Войдя в комнату, он поставил ружье отца и свое собственное в
угол, сел и отдал какое-то распоряжение двум женщинам. Они принесли
ему сосуд с водой, табаку и трубку. Он стал курить, беседуя с
человеком, взявшим нас в плен. Потом сказал несколько слов женщинам, и
те принялись за стряпню. По-видимому, это был его дом. Спустя немного,
женщины подали каждому из нас чашку с похлебкой из бобов, маиса и мяса
и ломтики маисового хлеба. Одинокой Утес посмотрел на свою чашку,
отвернулся и ни слова мне не ответил, когда я уговаривал его поесть,
чтобы набраться сил, так как мы еще не знаем, чего нам ждать от тэва.
Я же съел все, что мне дали, а когда я покончил с едой, маленькая
женщина ласково улыбнулась. Казалось, она была мной довольна.
Когда все поели и ушли, маленькая женщина снова налила в чашку
горячей похлебки и подала ее брату. Вдвоем мы уговаривали его поесть,
и он послушался. Потом она ласково заговорила с нами и несколько раз
повторила одни и те же слова, указывая то на себя, то на дверь, но мы
ничего не понимали. Я попробовал объясниться на языке знаков, который
знаком навахам и всем другим кочевым индейским племенам, но она не
знала ни одного знака. Индейцы, живущие в деревнях и занимающиеся
земледелием, не знают языка знаков.
В течение дня многие воины-тэва входили в комнату, где сидели я и
Одинокий Утес. Почти все смотрели на нас с ненавистью и что-то
говорили человеку, взявшему нас в плен, и маленькой женщине, которая,
как мы догадались, была его женой. Настала ночь. Тэва плясали и пели
на площади, а маленькая женщина увела нас в другую комнату и велела
лечь на ложе из одеял и звериных шкур. Потом она ушла, а мы с братом
стали оплакивать отца и мать и сетовать, почему отец не послушался
старого шамана. Мы хотели убежать, как только тэва улягутся спать. Но