Шульгин Василий. 1920 год

* * *

   Наконец, это совершилось ...
   Мой план был таков: действовать совершенно открыто при полном свете дня, так, чтобы большевикам в голову не пришло, что это может быть ..
   В 10 часов утра шлюпка, которую мы назвали "Speranza" (по некоторым причинам, не подлежащим пока оглашению) отошла от того места, где она была куплена, а в 101/2 часов утра под "мощными взмахами" весел Ляли и Вовки подошла к пустынному берегу, где должна была состояться посадка. К этому времени Димка привел туда Ирину Васильевну, а я принес огромный мешок с этими проклятыми дынями.
   "Пустынный берег" очень хорошо был виден с большевистского поста береговой охраны. Это меня вполне устраивало: мы, мол, не скрываемся. Море было на высоте: легкий ветерок, чтобы не было жарко, почти никакого прибоя.
   Посадка не задержала нас. Груз состоял из мешка с дынями и двух сулей воды.
   Перекрестившись, ровно в одиннадцать мы отошли.
   На берегу осталась маленькая хрупкая фигура одной русской женщины с большим сердцем. Мы хорошо отходили, и белая статуэтка на обрывистом берегу становилась все меньше.

* * *

   Тут надо пояснить следующее. По всему побережью большевиками установлена запретная полоса, проходящая версты полторы-две от берега в море. Эту черту очень легко узнать, потому что вдоль всего берега стоят рыбачьи лодки на якорях и удят рыбу. Дальше они не смеют выходить.
   Через несколько минут мы вышли на высоту этой черты. Вправо и влево от нас, насколько хватал глаз стояли рыбачьи лодки.
   Тут мы остановились. Мы были против самого поста береговой охраны. Я решил продемонстрировать им "законопослушность".
   Мы, мол, добрые граждане Советской Республики, вышли себе в море прокатиться, но отнюдь не желаем выходить за запретную черту Наоборот, мы разделись и стали купаться, бросаясь с лодки в море вылезая из воды обратно, и еще раз в море. Ирина Васильевна нам не мешала, ибо вообще мы решили ее не показывать и потому запрятали ее на дно лодки и прикрыли мешком.
   Так прошло столько времени, чтобы по моим расчетам большевикам надоело следить за этими резвящимися купальщиками Тогда мы оделись, сели на весла и как можно явственней запели "Стеньку Разина". Это, как известно, весьма уважаемая в Совдепии песня. И понятно, княжну, т. е. "буржуйку", ведь бросают за борт...
   Под эти дозволенные звуки мы основательно налегли на весла. Я рассчитывал еще на то, что, если лодку повернуть прямо кормой к человеку (в данном случае к посту), то куда она идет, вперед или назад, и с какой скоростью, определить в течение некоторого времени довольно трудно.

* * *

   Мы налегли на весла в течение, быть может, получаса, когда на берегу раздались выстрелы. Сначала в одном месте, потом в другом, потом затарахтел пулемет.
   Мы продолжали нажимать, и в то же время у нас произошел спор: по нас или не по нас. Впоследствии оказалось, что по нас. Как бы то ни было, мы, по-видимому, хорошо гребли, потому что берег заметно удалялся.
   Через некоторое время у берега "под постом" появился парус.
   Он почему-то очень беспокоил Ирину Васильевну, но Ляля непрерывно повторял "ерунда", пока я ему не запретил. На море становишься суеверным: а вдруг судьба подслушивает.
   Тем не менее, я рассуждал так. Ветерок с моря - слабый. Парус, если это погоня за нами, должен идти в лавировку. При таком слабом ветре, принимая во внимание, что мы уходим в четыре весла, нас не догонят или догонят к вечеру, когда, мы скроемся в темноте. И притом, неужели это за нами?
   Впоследствии я узнал совершенно с точностью, что это действительно было за нами. Пост, наконец, увидел, что мы уходим, поднял трескотню из винтовок и пулеметов, а затем в первой лопавшейся рыбачьей лодке пустился в погоню.
   Но ветер был такой слабый, а мы уходили так быстро, что, в конце концов, рыбаки определили: "У них не иначе, как мотор". После этого погоня вернулась обратно, - за мотором, ведь, не угоняешься.
 

* * *

   У нас на "Speranza" царило полное удовольствие. Погода была дивная, берег куда-то уходил, как принято говорить, "в туманную дымку", и через несколько часов пропал из глаз.
   Мы были в открытом море.
   Тут младший сын Димка вдруг спросил меня дрожащим: голосом:
   - Можно?..
   Я посмотрел на его умоляющие и сверкающие глаза и понял, что он хочет.
   - Можно ... можно...
   Тогда они торжественно встали с братом в лодке, и "открытое море" огласилось:
   Боже, царя храни ...
   Бедные мальчики. У них совсем не было голоса... но зато сколько чувств...
   Мы шли всю ночь. Иногда все спали, я греб один. Хорошо в море в такую ночь. И даже не очень жутко. Разве, если где-нибудь всплеснет, или, вернее, прошелестит гребешок в темноте, кажется, будто море хочет сказать:
   "А ведь я могу наделать и гадостей". Но...
   Нам звезды кроткие сияли . ..
   По этим кротким звездам я "держал путь" ... Это очень просто: поставишь корму на звезду, которую определишь по компасу, и так и держишь. Гребешь, и даже оборачиваться не надо. Правда, звезда куда-то полезет, вследствие вращения земли, но, ведь, нас зато несколько сбивает в противоположную сторону легкий ветер. Значит, звезда как бы делает поправку на ветер. А, впрочем, иногда сверишься по компасу и меняешь звезду.
   Все-таки удивительно, что при таких элементарных способах нахождения курса, когда рассвело, мы увидели как раз в нашем направлении дымки.
   Мы знали, что там должна быть где-то около Тендры наша эскадра. Эти дымки не могли быть не чем иным.
   Кроме того, что это такое?
   Что-то торчащее на горизонте, в виде какой-то палки. Должно быть, от движения зыби казалось, что этот шест куда-то стремится с большой быстротой..
   Мы решили, что, должно быть, это "мачта бешено несущегося за горизонтом контр-миноносца".
   Но через некоторое время оказалось с несомненностью, что это быстро несущаяся мачта был - маяк, неподвижный, как все маяки.

* * *

   Итак, мы подходим в заветному острову Тендра...
 

Маяк

   ...Он приближался медленно, этот маяк. Мы гребли сутки и выбились из сил.
   Но все же он приближался, рос в небе, становясь из "мачты бешено несущегося за горизонтом миноносца" - высоким столбом, на котором появилось два черных кольца.
   Он вырастал над низкой, низкой песчаной косой, за которой опять виднелось море. Под ним - какие-то домики, два дерева, - больше ничего. Kоcа бело-желтая тянется сколько глаз хватит. Еще бы. Ведь это коса - знаменитый остров Тендра "чуть заметны". Он имеет семьдесят верст длиной при ширине от полутора до двух. Говорят, что, когда господь создал Крым, то черт этому позавидовал. Ночью подкрался и ухватился тащить Крым в преисподнюю. Ангел господень отбил не дал. Но черт успел, выдирая Крым из рук ангела, вытянуть из полуострова эти две стрелки: Тендру и Арбатскую.

* * *

   Неужели "то правда, что это Тендра? Не верилось ... И потом... в конце концов, кто его еще знает...
   Там, на этом низком берегу, виднелись две группы живых существ.
   Одна левее, - нарядная, ослепительно сверкающая белым, - это мартыны, большие морские чайки ... Они красиво неподвижны.
   Другая правее, ближе к маяку - грязно-коричневая. Это люди. Они загадочно копошатся.

* * *

   Чего нужно ждать от этого копошения? Правда, рыбаки говорили нам, что Тендра у добровольцев, но кто ж его знает... Сегодня у нас, а завтра у "них".
   Но нет, не может быть. Ведь вон там за этим диковинно узким островом опять море. Это, должно быть, Ягорлыцкий залив. И там явственно видны суда - морские суда. Откуда у большевиков может быть флот? Это наши!
   Во всяком случае, отступать некуда. Наши или нет, все равно, если мы повернем обратно, в море, эта копошащаяся коричневая кучка откроет по нас пальбу ...

* * *

   Мы выбросились на песок с одним из валов прибоя. За минуту перед этим я понял, почему кучка людей была коричневая: они был" полуголые, в одних штанах и загорелые, как полинезийцы.
   Но в ту минуту, когда, я, "изящно перебежав" с кормы на нос по банкам "Speranz'ы", прыгнул на песок, от полинезийской группы отделился человек во "френче".
   Ура, - на нем были погоны!

* * *

   Произошла, сцена из "Жюль-Верна".
   - Я комендант острова Тендра. Кто вы и откуда? Я ответил в том же стиле:
   - Шульгин ... из Одессы ...
   - У вас есть документы?..
   - Исключительно фальшивые...
   - Пожалуйте...
   Он пригласил нас следовать за ним.
   Мы пошли, увязая в песке. Коричневая кучка, любопытных надвинулась на нас с расспросами, но ее отодвинули.
   Я успел, однако, рассмотреть, что все это была молодежь. По-видимому, интеллигентная или полуинтеллигентная, но страшно загорелая, поздоровевшая, бронзово-неузнаваемая...
   Но отчего они все так одеты, то есть, неодеты? Что это - форма?

* * *

   Итак, мы пошли за комендантом.
   Маяк смотрел на всю эту сцену, - я "пусть меня повесят", как говорят герои Жюль-Верна, если у него, этого маяка, при этом не было какое-то странное выражение.
   Он смотрел на нас с сочувствием, даже ласково, но какая-то складка печальной иронии угадывалась в этих двух черных кольцах...
   Я не понял тогда, к чему она относилась ...

* * *

   Мы были, как пьяные. Нас качало во все стороны после шлюпки, а, кроме того, все смеялось кругом ... Небо, море, песок и даже эта палящая жара, от которой единственное спасение в пене прибоя...
   Но люди...
   Люди были коричневатые.
   Они не смеялись.
   Они посмеивались...

* * *

   Некоторая часть "полинезийцев" приоделась и оказалась молодыми морскими офицерами.
   Они шутили на наш счет, т. е. больше насчет Ирины...
   - Ты сегодня дежурный?
   - Я...
   - Значит, тебе ...
   - Что.? ..
   - Выводить в расход блондиночку ...
   - Ну вот...
   - А ты думал ... Явно шпионка! ..
   - Я не дежурный...
   - Не хочешь... ничего, брат, привыкай!
   Через некоторое время мы уютно обедали в кают-компании эскадренного миноносца "Капитан! Сакен", причем "расстрельщики" ухаживали за "жертвой" ..
   Ни к этому ли относилась ирония маяка?
   Нет, - к другому ...

* * *

   Этой же ночью мы ушли в Севастополь на "Лукулле". Маяк не сверкнул нам в темноте на прощанье, - керосину не было...
 

"Лукулл"

   Это был тог "Лукулл" ... "тот самый" ...
   "Лукулл" - яхта. Теперь многие знают его очертания. Это тот самый "Лукулл", на котором впоследствии держал ставку главнокомандующий генерал Врангель.
   Но тогда это был мало кому известный "Лукулл", замечательный, впрочем, тем, что на нем шел командующий флотом адмирал Саблин.
   Итак, мы в гостях у "комфлота"...
   Адмирал пригласил нас к обеду.
   Обедали на юте, на открытом воздухе.
   Погода была дивная. "Лукулл" "пенил воду", как принято выражаться в этих случаях, и все было, как полагается.
   Обед очень скромный по старым меркам, но для наших совдеповских желудков нестерпимо сытный ... Сервировка тоже скромная, - но все же, боже мой...
   У нас там, "на берегу, моря", был один разбитый стакан "за все". А тут...
   - И белая скатерть!..
   Это не удерживается Ирина..
   Белые офицеры (моряки сохранили белые кителя) учтиво расспрашивали, что значит "и белая скатерть" ... А у адмирала на плечах среди золота, - черные двуглавые орлы ...
   И обедают, как раньше обедали культурные люди, и не надо каждую минуту прислушиваться, почему скрипнула садовая калитка, и читать в испуганных глазах:
   - Идут?..
   Нет, идет только "Лукулл", спокойный среди спокойного моря, и идет мирная беседа на юте, Спрашивают...
   Мы рассказываем... И не знаешь хорошенько, что же сон: "это" или "то". Может-быть и то, и другое... Настоящая жизнь была до революции. Мы проснемся, когда все кончится.
   Но когда же?..

* * *

   Теперь я расспрашиваю.
   - Не грабят? ..
   - Нет. В общем, нет. Бывают, конечно, случаи... но, в общем нет. Это надо сказать...
   - Каким же образом удалось? ..
   - Да сначала, конечно, мерами строгости ... Расстреливали ... А потом как-то поняли сами. Конечно, не все... но значительная часть поняла.... отчего мы в Крыму, а не в Москве ...
   - А население? Переменили отношение?
   - Переменили безусловно... К нам, по крайней мере, морякам, хорошо относятся. Но ведь у нас строго... конечно, в армии бывает, но в общем былых безобразий нет... и отношение населения иное.
   Я знаю, как флот относится к армии и обратно.
   Потому для меня свидетельство моряков о сухопутных ценно.
   Затем следует неизбежное. Начинаются, жалобы, что флот забросили, притесняют, угнетают и т. д.
   Но так как я твердо знаю, что нет ни одного рода оружия, и ни одной части, и ни одного полка, и даже ни одной роты, которая не была бы свято я нерушимо убеждена, что она самая угнетенная из всех, - то я слушаю это в пол-уха.
   В доказательство, однако, говорят:
   - Нашу новую форму видели?.. Не дают флоту обмундирования, что поделаешь... Пришлось узаконить это "полуголое состояние"... Вот придем в Акмечеть - и увидите...

* * *

   Мы подходим...
   Тут стоит несколько судов и, между прочим, тот несчастный крейсер, на котором в начале революции произошли душу раздирающие избиения офицеров.
   Вахтенный докладывает:
   - Подходим в "Алмазу"... Команда стоит во фронт.
   Адмирал подходит к борту.
   Все замерло здесь у них.
   Вот там, на борту "Алмаза", ровным, ровным коричневым частокольчиком стоят застывшие "полинезийцы".
   Адмирал здоровается в рупор.
   Оттуда через несколько мгновений доносится дружное, размеренное, скандированное:
   - Ррррра... и,.. е... е... а.. : е . . . а . . е . . ! рррррр... о!..
   И чувствуется в этих гласных без согласных и согласие и сила...
   И почему-то это волнует.

* * *

   А когда мы всходили на судно и капитан поздоровался с Лялей, он отчеканил, как и полагается "юнкеру флота":
   - Здравия желаем, господин капитан перррвого рраанга...
   И расплылся радостной улыбкой... Ведь полагается весело приветствовать начальника" ... Почему и этот пустяк... "щемит"? ..

* * *

   Сигнал. Адмирал покидает "Лукулл".
   Это торжественно. Все на судне должно чувствовать этот момент.
   У трапа нарядный вельбот. На веслах бронзовые полинезийцы.
   - Встать! смирно!..
   Бронзовые вскакивают и застывают в вельботе. Здороваются. Адмирал садится и берет в руки рулевые тросы.
   - Садясь!.. весла разобрать!..
   Бронзовые опускаются, а весла лесом встают к небу.
   - На воду!!!
   Весла падают на, воду.
   Вельбот отваливает. Бронзовые тела; красиво покрываются мускулами, и Андреевский флаг волнующим крестом вьется над струйкой у кормы.
   - Что с вами, Ирина? ..
   - Ах, я не могу на все это смотреть... хочется плакать ... Отчего это? ..
   Мы cнова вышли в море. И тут оно доказало, как нам повезло, и как оно было милостиво к нам накануне.
   Разыгрался шторм. "Лукулл" держал себя хорошо, но море обращалось с ним безжалостно.
   Меня каким-то чудом не укачало, и потому я мог оценить красивость шторма. Удивительно интересна взбесившаяся вода. Одно неприятно. Кажется совершенно невероятным, чтобы она когда-нибудь успокоилась.
   А меж тем все придет в порядок, когда настанет "час определенный". Не то ли и с революцией?
   Люди, испугавшись этих косматых чудовищ, уверовали, что их силе нельзя противиться...
   Нет, "Лукулл" не верит. Он бодро прокладывает себе дорогу через скверные забавы этих исполинских катящихся гадов.
   Летит корма меж водных недр ...
   На следующее утро, то есть 27 июля по старому стилю, мы пришли в Севастополь. Переход из Одессы, следовательно, занял трое суток.
 

Севастополь

   Несмотря на то, что мы пришли на адмиральском судне и обедали с "комфлотом", нас для верности все же направили прямо с Графской пристани, в "морскую контрразведку".
   По дороге в окне одного дома я вдруг увидел знакомую фигуру Н. Н. Львова. В то же мгновение в окне оказались другие дружеские лица, а на дверях я прочел:
   - "Редакция "Великой России". Основана В. В. Шульгиным".
   Встреча была соответствующая.
   - Господи, мы как раз обсуждали шестую версию вашей гибели. С того света вы, - с того света!..

* * *

   И вот начались наши впечатления выходцев с того света.
   В контрразведке нас признали окончательно. Выразилось это в том, что нас снабдили документами, восстановившими наше, если не доброе, то настоящее имя. С этой минуты мы, так сказать, репатриировались, вновь стали гражданами "этого света" ...
   Мы вышли на какую-то улицу, которую я тогда не знал. И эта улица и все в ней казалось не то, чтобы во сне, а как в кинематографе. Что-то свое, знакомое, страшно живое и реальное, но еще неухватимое. Казалось, что мы как бы не имеем права на все это, не можем с этим слиться - словом, что это не "о трех измерениях", а только на экране...

* * *

   Улицы полны народом, и каким народом. Прежним и даже как будто бы похорошевшим.
   Масса, офицеров, часто нарядных, хотя и по-новому нарядных, масса, дам шикарных дам, даже иногда красивых, извозчики, автомобили, объявления концертов, лекций, собраний, меняльные лавки на каждом шагу, скульптурные груды винограда и всяких фруктов, а главное магазины ... Роскошь витрин:... особенная, крымская... и все тут, что угодно...
   Кафе, рестораны ...
   Свободно, нарядно, шумно, почти весело....

* * *

   Но почему же это не наше, почему? ..
   Потому ли, что мы не боролись за это, а только бежали сюда, - на готовое?
   Но ведь тогда, в порту, в Одессе... Разве не "за нашими спинами" многие из тех, что здесь, выехали сюда?
   Или потому, что мы оборваны так, что на нас оборачиваются и что у нас нет гроша в кармане!..
   Или совсем, совсем по другой причине?

* * *

   Как бы там ни было, хотелось бы выпить кофе. Ничего не поделаешь буржуйская привычка.
   - Василий Витальевич!.. Вы!.. С того света!
   Объятия, удивления.
   - Конечно, у вас нет денег... Я вам дам сейчас ... Но, простите, только пустяки... вот сто тысяч..
   Я раскрыл глаза:
   - Сто тысяч - пустяки? ..
   Но когда мы зашли выпить кофе, неосторожно съели при этом что-то и заплатили несколько тысяч, - я понял...
   - Квартира?
   - Совершенно невозможно достать... Единственный способ - поместиться на судне.
   - На судне? ...
   - Тут много кораблей стоит в порту. Много ваших друзей живет ... Я вас устрою ...
   И, действительно, нас устроили. И с тех пор мы, так сказать, пошли по флоту: сначала на "Весте", пока она не ушла в море, потом на "Добыче", которая через некоторое время ушла за "Вестой", и, в конце концов, на гиганте "Рионе", 13000 тонн которого не беспокоят по пустякам.

* * *

   Первые дни ушли на объятия и расспросы. Друзей много, но скольких нет ... Кто погиб, кто ...
   Иные погибли в бою,
   Другие...
   если не "изменили", то отошли в сторону.

* * *

   Прежде всего, надо одеться...
   Одевают...
   Обувь-90000 рублей, рубашка - 30000,
   брюки холщовые - 40 000 ...
   - Но ведь если купить самое необходимое, то у меня будет несколько миллионов долгу!..
   Я пришел в ужас. Но мне объяснили, что здесь все "миллионеры" ... в этом смысле...

* * *

   - Но как же живут люди? Сколько получают офицеры?
   - Теперь получают около шестидесяти тысяч в месяц.
   Но на фронте - это совсем другое. Там дешевле. Вообще же, как-то живут.
   - И не грабят?
   - Нет, не грабят, в общем .. Пошла другая мода Вы думаете, как при Деникине .. Нет, нет, - теперь иначе... Как это сделалось - бог его знает, но сделалось... Теперь мужика тронуть - боже сохрани. Сейчас следствие и суд... Теперь с мужиком цацкаются
   "Цацкаются" ... Так... Но все-таки многого не пойму.
   Например
   - Отчего такая дороговизна.?
   - Территория маленькая, а печатаем денег сколько влезет.
   - А что же будет?
   - Ну, этого никто не знает.
   - А вы знаете, что большевики остановились в этом смысле, не повышают ставок
   - Будто? Сколько у них жалования?
   - Не свыше десяти тысяч. А то пять, семь...
   - А цены? Хлеб? ..
   - Хлеб - сто пятьдесят. А здесь? ..
   - Здесь на базарах около трехсот.
   - А другие предметы? Ну, виноград, например?
   - Виноград - тысяча рублей.
   - Что за чепуха. В Одессе хорошая дыня стоит пятьдесят.
   - А вот вы увидите, что здесь действительно как раз все наоборот... Здесь верхам хуже, а низам лучше Да, да... Представьте себе, что в этом "белогвардейском Крыму" тяжелее всего жить тем, кто причисляется к социальным верхам... Низы же, рабочие и крестьяне, живут здесь неизмеримо лучше, чем в "рабоче-крестьянской республике" И причина та, - что в Крыму цены на предметы первой необходимости, вот как на хлеб, сравнительно низкие. А на то, без чего можно обойтись, как, например, виноград, очень высокие.
   Я убедился, что это правда. Для примера возьмем заработок рабочего в. Одессе и Севастополе. В Одессе очень хороший заработок для рабочего пятнадцать тысяч в месяц. А здесь тысяч шестьдесят, восемьдесят и много больше. А цена хлеба, главного предмета потребления, здесь только в два раза дороже. Следовательно, если измерять заработок одесского рабочего на хлеб, то выйдет, что на свой месячный заработок он может купить два с половиной пуда хлеба, а севастопольский - пять пудов и выше.
   - Как же этого достигли здесь у вас в Крыму?
   - С одной стороны, объявлена свобода торговли, а с другой стороны, правительство выступает, как мощный конкурент, выбрасывая ежедневно на рынок большие количества хлеба по таксе, то есть вдвое дешевле рыночного ...
   - Но все же ... в Севастополе очень трудно жить?
   - Как кому ... Иные спекулируют, другие честно торгуют, третьи подрабатывают ... Вот, видите этого офицера с этой барышней?
   - Ну?..
   - Они сейчас оба возвращаются из порта...
   - Что они там делали?
   - Грузили... тяжести таскали... мешки, ящики, дрова, снаряды... очень хорошо платят...
   - Ну, например...
   - Тысяч до сорока выгоняют некоторые за несколько часов ... то есть за ночь...
   - И офицерам разрешено?
   - Разрешено.

* * *

   Надо подняться по характерной для Севастополя крутой каменной лестнице, которая заменяет улицу. Там. наверху - дом-особняк. У дверей почетные часовые - казаки конвоя, - эмблема ставки.
   В небольшой приемной много народа. Происходит несколько встреч. Вот А. М. Драгомиров, экс-премьер деникинского периода и бывший наместник киевский. Человек долга, органически неспособный к интриге, он не побоялся взять ответственность, когда его позвали, и ушел в мирную тень, когда оказалось, что его "не требуется".. После установленных трансцендентальных удивлений и приветствий, мы обмениваемся несколькими фразами по существу.
   - Чем более я думаю обо всем, - говорит А. М. Драгомиров, - тем более я прихожу к убеждению, что все это только ... этапы. Деникин был этап. Боюсь быть плохим пророком, но, мне кажется, то, что сейчас, - тоже этап ...
   К нам подходит "посеребренный" человек в чесуче и с шрамом на щеке... Он чуть постарел, но такой же... Это А. В. Кривошеин... Помощник главнокомандующего, теперешний премьер, гражданский правитель Крыма.
   Я жадно всматриваюсь в его лицо. Когда-то правая рука Столыпина, этот человек сделал много в грандиозном деле Петра Аркадьевича, в той земельной реформе, которая одна только могла спасти Россию от социализма, - как он сейчас? Осталась ли былая энергия?
   У меня остается смутное, чувство. И верится и нет. Кажется, надломилось что-то в нем ... Выдержит ли?
   Вот М. В. Бернацкий, мой сторонник в деле октрюирования так называемой одесской автономии.
   Петр Богданович Струве.
   Он только что вернулся из Парижа, где удалось "признать Врангеля".
   - Мне нужно с вами поговорить... как следует.
   Мне тоже нужно, но я уже чувствую, какое напряжение здесь у всех. Знакомое напряжение... Так живут все люди, которым надо властвовать.
   Ах, друзья "управляемые"... если бы вы знали, что это за подлое ремесло, "ремесло правителей" ... Самые несчастные люди в свете. Это так нестерпимо утомительно,- нужно быть вечным сторожем своего времени n своих сил, иначе вас разорвут или задавят алчущие и жаждущие "поговорить".
   Для власти нужно быть рожденным.
   Рожденна, не сотворенна ...
   И так как люди забыли, как "выводить породу властителей", то поэтому они и встречаются так редко.
   Отворяется дверь, и на пороге появляется высокая фигура того, кого со злости большевики называют "крымским ханом".

* * *

   Генерал Врангель встретил меня очень приветливо.
   - Пожалуйте, пожалуйте... ужасно рад вас видеть... Мы ведь вас похоронили... Ну, позвольте вас поздравить...
   Я не видел генерала Врангеля около года. Тогда (это было в Царицыне) он нервничал. Он только что пережил exanthematieus ^[24], у него были сильно запавшие глаза, но еще что-то кроме этого. Какое-то беспокойство, недовольство "общего порядка". Он сдерживался, привычный к дисциплине, но что-то в нем кипело. Мне казалось тогда, что он недоволен стратегией "влево", т. е. на Украину, и хочет правофланговой ориентации - на Волгу, на соединение с Колчаком, что, может быть, дело было глубже.
   Меня поразила перемена. в его лице. Он помолодел, расцвел. Казалось бы, что тяжесть, свалившаяся на него теперь, несравнима с той, которую он нес гам, в Царицыне. Но нет, именно сейчас в нем чувствовалась не нервничающая энергия, а спокойное напряжение очень сильного, постоянного тока.
   Я ответил:
   - Нет, позвольте мне вас поздравить... я спас только свою собственную персону, а вы спасли... я не знаю, как это выразить ... нечто...
   Я растрогался и не нашел слов.
   Он пришел мне на помощь.
   - Я всегда думал - так... Если уж кончать, то, по крайней мере, без позора... Когда я принял командование, дело было очень безнадежно... Но я хотел хоть остановить это позорище, это безобразие, которое происходило ... Уйти, но хоть, по крайней мере, с честью ... И спасти, наконец, то, что можно... Словом, прекратить кабак.. Вот первая задача ... Давайте сядем ...