- Это... Это? - Толику удалось наконец задать вопрос.
- Это Гомеостат, - разъяснил Дима. - Он уже вторую неделю так.
- Надо же! И с чего бы?
- Не знаю, - сказала Софья. - Кажется, он приехал в институт поступать. Или, может, это его квартира - не все ли равно?
Толику почему-то казалось, что не все равно, более того, ему казалось, что Сашке должно быть еще менее все равно, но Сашка чего-то там так уж застрял в Софьином углу, то есть все понятно, Толик, может, и сам бы застрял, но у Толика-то прописка есть, постоянная притом, а Сашка что скажет своему геологу или кто он там, когда вернется тот из своего Магадана - или все-таки Могадишо? Дима уловил и правильно понял его недоумение.
- Да кто его знает, кто тут хозяин, разве только...
И Дима с похабством во взоре кивнул на дверь, которая как раз и должна была вести в комнату, где геолог оставил свои пожитки. Толику стало несколько спокойнее: нет хозяина, так и бог с ним, есть зато некто, хозяина замещающий. И, словно был Дима телекинетиком, дверь распахнулась.
- А тут, я вижу, не без новых людей!
Толик даже вздрогнул от неожиданности, хотя как раз и рассуждал о человеке из второй комнаты, который вроде хозяина.
- Дефлоринский, - представился вроде.
- Из французов? - услышал Толик внятный Сашкин шепот.
- Mais non, - отозвалась Софи. - По-моему, всего лишь из семинаристов. Может быть, даже филолог.*
- Ну что же, - продолжал Дефлоринский, - располагайтесь, будьте как дома.
- И тебе того же желаем, - сказал Дима-критик.
За Дефлоринским показалась некая девица - вполне ничего, решил Толик, немного на Катеньку похожа, на ту и другую. Ясно, чем они там занимались, чем еще может заниматься семинарист с такой фамилией. Подумал так Толик и решил, что, следовательно, получается он ничуть не лучше Димы, а Дима почему-то с самого начала был ему неприятен.
Ну вот и пришли, теперь уж точно и окончательно пришли, тоже мне, Л.Блум выискался, вообще-то в таких случаях нисходить положено, а то низвергаться или, того пуще, низверженным быть, а вокруг и впрямь демоны - бесы то бишь. Дефлоринский - это просто, это вполне в духе раннеханжеского христианства, как было бы здорово, если бы других грехов не существовало, впрочем. Тут, как ни странно, вполне уютно, даже и не ожидал, хоть, собственно, почему бы не ожидать, если все равно ничегошеньки не знаешь о месте, куда идешь, может, не пришли еще, иначе Толик-то как бы сюда проник, Толику здесь делать нечего, есть у него корова, чтоб молнии метать, и хватит с него, скорее бы, дойти-добраться-дождаться, все-таки должно же быть, не может не.
- Ну что, - спросил Сашка, - налить тебе?
Толик ожидал реакции Гомеостата, однако тот, должно быть, не вышел еще из стационарного состояния. А Дефлоринский свысока кивнул.
- А, кофе, - буркнул он. - Ну ничего, с утра в самый раз будет.
- Любопытно, - заметил Сашка, - что письменная речь, как ни странно, предоставляет бОльшую свободу, чем устная - или чем текст, сознательно стилизуемый под устную речь. Ведь человек пишущий, может быть, отчасти и из пещерного преклонения перед своими возможностями, с бОльшим уважением относится к языку, чем человек говорящий, изначально осведомленный о неизбежном якобы размывании семантики, обязательной будто бы расплываемости синтаксиса и прочих прелестях, уподобляющих язык манной каше - или чему-то еще, являющему малоприятное и, я бы сказал, дурно пахнущее зрелище для наклонного к риторике уха.
- Ух ты! - произнес Дима.
Ну вот, люди, как и книги, имеют свою судьбу, слово устное и слово писаное, то и другое демонстрирует - намеренно или неумышленно - свою ущербность, впрочем, в тексте ущербность запрограммирована, ну и что? Ощущение неограниченной власти над языком развращает, не правда ли?
- Но почему же "якобы"? - не заставила себя ждать Софья. - Просто говорящий ориентирован на некоторый, весьма небольшой набор разговорных контекстов. Набор этот столь невелик, а контексты столь тривиальны, что едва ли, откровенно говоря, ради них имеет смысл пускать в ход язык. Ведь ситуация, в которой нериторирующий индивидуум позволяет себе обходиться без бумажки и притом чувствовать себя свободно и раскованно, есть, как правило, ситуация сугубо бытовая.
- Если же ситуация, как в данном случае, задана не совсем жестко, это воспринимается всего лишь как повод для шуток более или менее дурного вкуса.
- В качестве таковых рекомендуется рассматривать также и все, сказанное выше, - резюмировала Софья.
И вновь диалог получился четкий, быстрый, словно отрепетированный, хотя ведь, кажется, они раньше и не виделись, и, самое удивительное, в диалог вписался даже Дима, хотя кто и откуда мог знать, что Дима своим народным гласом употребит именно потребное междометие?! Или, с испугом подумал Толик, эти говорители текстов способны любое хрюканье обратить себе во благо...
И куда меня занесло? Хотя почему, собственно, не занестись, если так все удачно складывается, конечно, надо бы это все повеликатнее изложить, с приличествующей случаю терминологией, так ведь не знаю, самое странное, что она тоже не знает, это несколько меняет мои представления о. Пауза, ибо боязно, да как тут не бояться, а как ни бойся, мы все-таки до сих друг друга понимаем, ну что ж.
- Ой, ребята, мне это сложно, - сказал Дима. - Дайте лучше сигарету.
- Да, и мне сложно, - произнесла осмелевшая - Настя? Настя. - А то, чего, может, телевизор включить?
- И впрямь, - согласился Дефлоринский. - Как раз "Утренняя почта".
Телевизор в комнате, конечно же, был, и Толик вспомнил вдруг, что ведь и у Сашки в комнате тоже был телевизор, даже и стоял в том же углу, даже и выключен был, настолько выключен, что Толик полагал его неисправным. А здесь телевизор заработал, и оказалось, что он даже цветной. Только вот программа была ни в коем случае не "Утренняя почта": такой программы на свете нет, не было и быть не может. Хотя, философически подумал Толик, откуда мне знать, какие программы бывают, а какие нет?
- Ой, Тит, гляди-ка: гладиаторы! - хохотнула Софья.
- ЗдОрово! - вскричал Деметрий. - Как раз Петраит и Гермерот.
- Бой этот был вычеканен у него на бокалах, - согласился Александр, - и все они претяжелые.
- Тише! - зашипел Дефлоринский.
Дефлоринский тоже был увлечен зрелищем более, нежели оно, по мнению Толика, заслуживало: плебейское, по мнению Толика, было зрелище. В таком духе он и высказался - шепотом.
- Плебей и плейбой. Потише, любезный Филон, - посоветовал А.Сестерций. - И постарайся, храня искони присущую тебе осторожность, пореже выражаться. Ибо если Август взвалил на себя обязанности народного трибуна, он тем самым и плебсу придал некоторый державный блеск.
- Трибуны - для народа, - подтвердила Софья. - В семье не без урода. Впрочем, какая нам разница?
В самом деле, не все ли равно, что смотреть, если уж показывают, хоть бы и аутодафе, великолепное притом, еретиков хоть жалко, а тут и ящик не простой, играет ящик-то, святая вода - штука грязная, так было, так будет всегда, а, впрочем, какая нам разница, вода - это только вода, да? Или он всегда такой был, может, стоило хоть раз включить, может, увидел бы что хорошее, по вере вашей, кесарю кесарево, каждый получает свое.
- О-о-ох! Ну что же ты?! - возопил Дима.
- Мазила!
- Фи, - сказала Софья, - разве ж это поединок? Это же какая-то поножовщина, это же просто безобразие. Хотя, конечно, чего еще ожидать от типов с этакими ножичками?
Из ее угла донесся громкий, довольно навязчивый металлический звон. Толик обернулся - и увидел, что справа от кресла, рассадив напополам давно не чищенную паркетину, торчит из пола длинный, узкий, синевато-блестящий обоюдоострый меч. Вдобавок Софьино одеяние теперь ни в коей мере не напоминало рваный халат столу, впрочем, оно напоминало еще меньше. Видимо, у Толика сохранились еще к тому времени какие-то остатки здравого смысла, потому что он подумал, что, мол, ни хрена себе, но на этом здравый смысл исчерпался, словно меч был не столько невозможным и неуместным, сколько просто холодным оружием, про которое еще неизвестно, что милиция скажет.
- Да, - согласился Сашка, - вещь серьезная. Только вот не пойму, что это за материал.
Софья ответила, и ответа Толик не то чтобы не расслышал, но и не то чтобы просто не понял, хотя, с другой стороны, какое Толику-то могло быть до этого дело? Никакого, Толику вообще было почти уже все равно, лишь бы доискаться, где они на этот раз ночевать будут. Положено ведь по месту прописки, подумал он.
- Ну и что же? - проворчал Дефлоринский. - Меч - он меч и есть, вот если бы автомат...
И на его истинно римском лице образовалось злобно-мечтательное выражение, словно бы прикидывал квирит, что бы это он сотворил с ойкуменой, будь у него в нужный момент такое оружие - по римским меркам почти абсолютное.
- Успокойся, почтенный, - посоветовала Софья, - или ты льстишь себя надеждой, что, как некий оружейных дел Пигмалион, окажешься способен вдохнуть искру смерти в кусок железа, существующий к тому же лишь в твоем воображении? Абсолютного оружия ведь не бывает.
Ответить, вот теперь ответить, то ли коряво у нее это вышло, то ли, напротив, уж чересчур гладко, бывает так, что не понять, дух смерти, а что еще можно сказать в защиту огнестрельного оружия, холодного, впрочем тоже, святая вода пахнет порохом, свинцом отливает вода, ладно, возразить, сколько я ее знаю, она этого ждет.
- Не бывает, однако это до такой степени банально, что, право же, так и подмывает чего поабсолютнее выдумать, даже и зная наперед, что результат окажется не столь убийственно-радужным, как ожидалось.
- Что поделать, с банальными заблуждениями можно бороться лишь при помощи банальных же истин. А это к тому же заложено столь глубоко, что лишь века свободы, сытости и безопасности дадут возможность осознать: погоня за абсолютом - заблуждение. Ересь, если угодно.
- Ересь? - плотоядно возмутился ересифоб Д. - А атрибуты Бога: вечность? бесконечность?
- Стремление к абсолюту есть следствие голода, - отрезала вечная Сонечка. Ну, или недостатка воображения.
Абсолют, Бог, истина в последней инстанции, а дальше - ничего, дальше пусто и страшно, как в Новом Иерусалиме, или как там, во тьме внешней, где скрежет зубовный и красивые подтянутые ангелы с огненными мечами - вот оно, абсолютное оружие! - деловито, спокойно, пусть и не без некоторой брезгливости запихивают в огонь тех, кто, с точки зрения абсолюта, этого заслуживает. И навеки.
- Впрочем, я ничего не имею против бесконечности. Но ведь ей так уютно в математике, что едва ли имеет смысл приспособачивать к этой чистой области какого-то там бога: от этого ни ей, ни ему лучше не будет. Хотя, конечно же, никто не мешает тебе пользоваться для своих целей также вечным и бесконечным богом, если это настоятельно необходимо.
- Налейте!
- Истинно! - промолвил о. настоятель. - Истинно говоришь, смрадный пес. Истинно, более того, монастырская душа! Налейте ему, а то ведь не отстанет.
Да, наливаться он, кажется, может до бесконечности, неужели он существует для иллюстрации абстрактных понятий, хотя чего уж там, с кем не бывает, скотина, енот и койот, прелат и аббат. Rocky Raccoon, енот-полоскун, да, тут, оказывается, стоит бутылка с томатным соком, и откуда бы, неужто самозародилась, ну и ладно, судьба, люди, как и книги.
- Современному исследователю уже трудно понять, почему на протяжении тысячелетий миллионы людей считали неизбежным следовать неким идеалам, для нас совершенно абстрактным, а часто попросту внутренне противоречивым, - заметил аббат-потаскун, отхлебнув ярко-красную жидкость прямо из горлышка. - Но, конечно же, сказанное справедливо лишь для нескольких планет - едва ли их больше двух десятков. И, вероятно, до сих пор бОльшая часть человеческого населения Галактики остается верной исконным принципам, которые некогда было модно выводить из глубинной сущности природы человека.
- Да, - согласилась Софья, - странная это штука - природа человека. Есть над чем призадуматься, есть что понаблюдать.
Да, наблюдать было чего, особенно по ящику, хотя еще несколько минут назад Толик сказал бы, что это незрелищное варварское зверство, которое и смотреть-то неинтересно, а вот сейчас на экране крупным планом умирал Гермерот, и было Толику не тошно и не страшно, а даже, может быть, занятно.
Вот тебе, бабушка, и современная технология, вот тебе и новые горизонты, новое искусство, новый взгляд на мир, а чего тут глядеть - он лежал на арене, высокий, неподвижный, светловолосый, с лицом, на античные образцы не похожим отнюдь, лежал, обхватив холодеющими руками замолчавший пулемет. Оператор дал еще крупнее: оператору, очевидно, понравилось, как сверкает металл на черном мундире.
- Какая гадость, - сказала Софья. - Переключили бы...
- В самом деле, - сказал Сашка, - все равно ведь аминь приходит передаче.
Дефлоринский не возражал и переключить, желательно досмотрев прежде про Петраита, как его там восхваляют, как, может, и свободу дают (если только они вообще не вольнонаемные, с кем не бывает). Но сколько Дефлоринский ни бился, обеспокоенному взору являлись то образцовые хозяйства с тысячами рабов, запуганных почти до усердия, то какие-то парады, а то и дядя в тоге, красноречиво разглагольствующий о пользе высочайше-отхожего указа.
Выходит, у них в самом деле по вере, от креста и короны, от костра и закона, до чего же убогая вера, да, пожалуй, так, рвутся пьяные бриги на карибские рифы, чтобы вдребезги мысли, словно яшма об лед, вот.
- Вот, - сказала Софья, - это уже терпимо.
И удалилась в кресло, размахивая клешами, яркими, словно знамя какого-то экстремистского движения.
- Ну зачем же так? - испугался Дима. - Указ ведь, августейший...
Вдалеке заболботала вода, хлопнула дверь, и на пороге явилась обиженная Наденька. Наденька имела что-то такое длинно произнести, из чего с большой степенью вероятия можно было вывести, что она в очередной раз обиделась на сожительниц своих, удивительная все же девушка!
- О, - сказал Дима, - Вера, Надежда... Где же любовь?
Странно, подумал Толик, неужто же Настю Верой зовут? Ну да ладно, Вера так Вера. Будем телевизор смотреть.
- Бред какой-то, - сказал Дефлоринский.
- Авангардизм, - буркнул Дима. - Что тут смотреть?
Толику были, в сущности, скорее даже симпатичны эти кривые, не без изящества плещущиеся по экрану под вполне соответствующую музыку, но почему-то стало ему несколько боязно, что вот все авангардизм ругают, а он вот нет, подумалось Толику, что и ему бы надо нечто в этом роде сформулировать, но, будучи человеком отчасти порядочным, желал он, чтоб хоть по форме было это если не красиво, если даже не благопристойно, то по меньшей мере заковыристо.
- Да, пожалуй, в плане модернизации формы уже много лет как некуда двигаться, - выдавил он наконец.
- Верно! - вскричал Сандер Мак-Маллиган. - После Джойса авангард был, в сущности, обречен. "Авангард умер!" - так сказал бы прогрессист-паралитик, если бы только волновали его проблемы более разрешимые, нежели установление четности добра и зла.
- О'Маллиган, - поправила Софья.
- Знаю, - ответил А.Скаллабакссон, - но ведь это уже не реплика.
- Ну, - смутился почему-то Дефлоринский, - прогресс - понятие относительное.
- Справедливо, - откликнулась Софья. - С нашей точки зрения нет большой разницы между, положим, тем или этим котилозавром, а вот с их точки зрения...
- Долой! - заорал прогрессивный котилозавр, выползая из-под стола.
Был он весь в камуфляжных пятнах, имел при себе автомат и котелок цвета хаки.
- Отставить, - посоветовала Софья Палеонтолог.
Котилозавр подчинился не без удовольствия: сменил автомат на тросточку и лихо нахлобучил котелок.
- Правильно, - сказала Софья. - Молодец. А теперь катись отсюдова!
- Да, Дим, и вина, пожалуй, купи, - сказал Дефлоринский.
В самом деле, сообразил Толик, котилозавр появился, Дима исчез, уж не залезал ли он под стол? Конечно, даже если и залезал, из этого никоим образом не следовали ни тождество Димы с сей рептилией, ни даже прогрессивность. Котилозавр протянул свою - да, в самом деле, не слишком уже прогрессивную длань, - и Сонька, порывшись в неимоверных своих карманах, позолотила ему ручку.
- Адье, - молвил Дима. - До скорого, дамы и господа!
И удалился, насвистывая нечто вполне кафешантанное.
- Сей куриоз, - сказала Софья, - доподлинно явил нам в зримых образах, сколь стремительно порою прогресс может претерпеваем быть.
Наденька выразила некоторое недоумение.
- Право же, ты меня удивляешь, - заявил Сашка. - Сама посуди: кто когда видел пьющего котилозавра? Ты видела?
- Кого? - обиделась Наденька.
- Котилозавра. Прогрессивного притом. Настолько прогрессивного, что он, может быть, уже не вполне котилозавр. Ну да ладно, это не главное, важно, чтоб вернулся с добычей. Боюсь, они добывают не больше, чем в состоянии съесть.
- Вернется, - откликнулась Софья, - куда он денется. Тварь-то примитивная, что ей сказали, то и выполнит. И, главное, нам мешать не будет, так что давайте кино досмотрим.
Выпад, явный и несомненный выпад, Дефлоринский почему-то молчит, странно, он же все-таки де, оскорбление, которое вы мне нанесли, смывается только кровью, был бы у него автомат, он бы нам показал империю с династиями, этот фрукт, деньги не пахнут, а цвета-то какие! Не ожидал, в самом деле не ожидал, что современное телевидение на это способно, если это телевизор, да, возможно, если по вере нашей, только что это за вера, раз не могу даже с уверенностью сказать, чего они имеют обозначать, эти кривые, красиво, и все тут, к чему идет искусство, если это искусство, что, пожалуй, сомнительно, утомленный рабочим днем эвримен жаждет чего попроще, чтоб, боже упаси, ни мозгой, ни чем они там могут шевелить не потребовалось, кишечником разве что, эвримен это и получит, а ведь в самом деле не искусство, если только, да, кажется...
- Да что тут досматривать? - не выдержал оскорбленный Дефлоринский. - Кривые и кривые...
Он осекся.
- Ну да, - согласилась Софья, - если непредвзято смотреть на вещи, то именно кривые, но ты же не станешь...
- Да-да, прямые, прямые, - предусмотрительно перебил Дефлоринский.
И замолк, потому что происходящее на экране его смущало. То есть, конечно же, если непредвзято смотреть на вещи, все было до того естественно, что едва ли даже не скучно. Однако Дефлоринский не любил смотреть непредвзято.
А Толика вполне устраивали перпендикуляры, которым вздумалось пересечься: пересекаются, ну и что? На экране ведь...
- Ну вот! Сошлись...
Казалось, будто Дефлоринский констатирует всю глубину падения нравов в нонешние времена. А передача этим не завершалась отнюдь, но дальше шло нечто едва описуемое, какие-то очень странные, но обаятельные световые эффекты, собственно, почему едва описуемое, неужели только из-за отсутствия формы у этих пятен? Форма форм, непреодолимая модальность мыслимого, это просто так уж видится нашим эвклидовским мозгам, что тут ересь, когда-либо достигнуть, сказал м-р Тейт, о, это другое дело, а ведь затеяно все не ереси ради - просто репортаж из области, где водятся драконы и закономерно летают синие птицы.
По экрану полоснуло ультрамарином.
- Ну вот, - сказала Софья, - кстати о птичках. А ты говоришь, смотреть не на что...
- Да как это называется-то? - не выдержала Вера, которая Настя.
Она способна была вынести многое, но не знать, как называется текущая телепередача, представлялось ей постыдным.
Софья уверенно, не без презрения, пожалуй, произнесла что-то, чего Толик не то чтобы не понял, но и не то чтобы просто не запомнил.
- Ну примитивно малость, ну и что? Это же учебная программа, для младшего возраста. Зато сделана мастерски!
- Любопытно, что эта примитивная программа возбудила такие страсти. В сущности, простому человеку, не обременному излишне математическими хитросложностями, должно быть вполне безразлично, как там себя ведут эти прямые. Если же математический аппарат у него в порядке, он, казалось бы, тем более должен всего лишь строго и холодно взирать на параллели со своих высот.
Тут ересь, а мало кому нравится ересь, никому, наверное, мятеж не может кончиться удачей, а когда летят авторитеты, бедному, ничтожному человеку, оставшемуся наедине с мирозданием, низвергнутому в обольстительно сверкающую преисподнюю небес, святая вода испарилася, ушла в небеса навсегда, не ждите от Господа милости, не ждите от Бога суда, вот это да.
Ну вот, подумал Толик, сейчас опять диалог будет, собственно, это даже почти и не диалог, они всегда, как выясняется, одного мнения и то ли рвутся именно это продемонстрировать, то ли попросту образованность показать хочут. Софья, как Толик не ожидал, ответила.
- И тем не менее лишь немногие подходят к этому без эмоций. Различие лишь в том, что одни склонны видеть тут ересь, посягательство на основы человеческого существования, другие же - мятеж, очистительный огонь и очищающую борьбу, то есть, в сущности, тоже ересь, но приятную их сердцу. Впрочем, из возможных предвзятостей следует, вероятно, предпочесть ту, которая минимально ограничивает нашу свободу.
- Параллелократия, или такое устройство общества, когда предполагается, что у каждой проблемы может быть по меньшей мере два решения.
- Нет, только не два: навязывание столь жесткой альтернативы как раз характерно для худших из тоталитарных режимов. Впрочем, я не уверена, что каждая проблема может иметь бесконечно много решений.
- А ну вас, - резюмировал Дефлоринский.
Софья только было собиралась ему ответить - вне сомнения, с использованием выражений более благозвучных, нежели благопристойных, - но ей помешал некий глас.
- Налейте!
- Черт! Как бы его выключить?
- Может, он подчиняется трем законам роботехники?
- Проверим. Эй, Гомик! Замолчи, если не хочешь причинить мне вред!
- Налейте!
- Друг мой, такое безобразие могло быть сконструировано лишь противозаконной преступной группировкой, о благе человечества, а тем паче о благе человека не помышлявшей ни в коей мере.
- А он хоть на чем - на полупроводниках?
- На фотоэлементах!
- На атомной энергии!
- Да вы что, не видите: на стуле он!
И Софья резким движением выдернула из-под Гомеостата стул.
- Ура! - заявил он, вытянув руки по швам.
Ибо, как ни странно, такая возможность у него была: как бы ни называлось то, что на Гомеостат напялили, было оно форменно. Более того, на Гомеостате каким-то образом получилась даже фуражка - странного цвета и непривычных пропорций, но, несомненно, это была фуражка.
- Не исключено, - предположила Софья, - что наш новообразовавшийся друг, исцелившись от недуга столь же низменного, сколь и пагубного, научится мыслить более широко.
Новообразование оглядело комнату, особое внимание уделив Софье: даже мундирный индивидуум не мог не счесть достойной внимания ее мини-юбку (очень короткую. Впрочем, бывают ли длинные мини-юбки, а, все равно, главное, ей идет, всегда шло). Сказать по правде, любопытно пронаблюдать, не проснутся ли в протрезвевшем гуманоиде инстинкты более животные.
Но Гомеостат остался Гомеостатом.
- Непорядок! - отметил он, широко осмыслив ситуацию.
Надо полагать, сейчас она взовьется и разъяснит исцеленному, что уж он-то, будучи стулосидящим гуманоидом без стула (можно ли примыслить что-нибудь более жалкое?), лучше бы молчал бы в тряпочку. Хотя нет, едва ли, уж слишком это забавно, чтобы так грубо прервать, а ну-ка, попробуем...
- Да, - задушевно произнес Сашка, - совершенно верно, много еще есть на свете непорядков. Ходят тут всякие...
- Непорядок!
- Прямые какие-то пересекаются, - жалобно пролепетала то ли Вера, то ли Настя.
- Непорядок!
- Континенты дрейфуют! - отважно поддержал разговор Толик.
- Непорядок!
И вот тут-то вступила Софья.
- Ну, что я говорила? А сейчас наш друг займется борьбой с разбеганием галактик.
- Зачем? - ошеломленно пробормотал Толик.
- Как зачем?! Ведь непорядок же?
- Непорядок!
А ведь и в самом деле, пожалуй, непорядок - с мундирной точки зрения, нет, так не должно быть, это все страшно, некрасиво, неразумно и противно природе человеческой, а ведь все мы человеки, особенно если со стула сдернуть и ткнуть мордой в мир. Это не та вселенная, которая им нужна.
А Гомеостат начал расти, он становился все обширнее и просторнее, и трудно было уже поверить, что не так давно он умещался под столом, где еще оставалось место для котилозавра-прогрессиста. Сказать ему, что ли? Впрочем, ей.
- Нет, такая Вселенная ни в коем случае не могла вылиться из настоящей арийской души. Вместо благообразного, то безоблачно голубого, то беспросветно черного небосвода, золотом осеняющего - державно и картинно - нетленные тени бессмертных героев, - какие-то, с позволения сказать, галактики, бессмысленно болтающиеся в предвечном взрыве. Это все уж слишком...
- Ну да, - продолжила Софья, - русско-жидовское какое-то мироздание.** Сам посуди, откуда в таком мире могут взяться нетленные тени? И куда им податься, если уж завелись?
Гомеостат выразил согласие громко и нечленораздельно, он все рос, в комнате от него оставались уже крохи, и Толик вдруг с ужасом осознал, что уже несколько минут имеет быть обтекаем Гомеостатом со всех сторон, - впрочем, без каких бы то ни было неприятных ощущений.
- Все, - вздохнула Софья, - еще один ушел от нас. Полагаю, Вселенная этого не заметит.
Ну да, если он и впрямь надумал заполнить своей упорядочивающей субстанцией все наличное пространство (и время заодно), то, надо думать, в конечном счете концентрация его окажется даже не ничтожной, а, как бы это выразиться, тут вопрос в скорости, чем скорее, тем лучше, не дай бог задержится, локально-девственное мироздание, пустота, по которой, чисты и спокойны, над сожженной землей проплывают герои в нержавеющей жести железных крестов.
- Это Гомеостат, - разъяснил Дима. - Он уже вторую неделю так.
- Надо же! И с чего бы?
- Не знаю, - сказала Софья. - Кажется, он приехал в институт поступать. Или, может, это его квартира - не все ли равно?
Толику почему-то казалось, что не все равно, более того, ему казалось, что Сашке должно быть еще менее все равно, но Сашка чего-то там так уж застрял в Софьином углу, то есть все понятно, Толик, может, и сам бы застрял, но у Толика-то прописка есть, постоянная притом, а Сашка что скажет своему геологу или кто он там, когда вернется тот из своего Магадана - или все-таки Могадишо? Дима уловил и правильно понял его недоумение.
- Да кто его знает, кто тут хозяин, разве только...
И Дима с похабством во взоре кивнул на дверь, которая как раз и должна была вести в комнату, где геолог оставил свои пожитки. Толику стало несколько спокойнее: нет хозяина, так и бог с ним, есть зато некто, хозяина замещающий. И, словно был Дима телекинетиком, дверь распахнулась.
- А тут, я вижу, не без новых людей!
Толик даже вздрогнул от неожиданности, хотя как раз и рассуждал о человеке из второй комнаты, который вроде хозяина.
- Дефлоринский, - представился вроде.
- Из французов? - услышал Толик внятный Сашкин шепот.
- Mais non, - отозвалась Софи. - По-моему, всего лишь из семинаристов. Может быть, даже филолог.*
- Ну что же, - продолжал Дефлоринский, - располагайтесь, будьте как дома.
- И тебе того же желаем, - сказал Дима-критик.
За Дефлоринским показалась некая девица - вполне ничего, решил Толик, немного на Катеньку похожа, на ту и другую. Ясно, чем они там занимались, чем еще может заниматься семинарист с такой фамилией. Подумал так Толик и решил, что, следовательно, получается он ничуть не лучше Димы, а Дима почему-то с самого начала был ему неприятен.
Ну вот и пришли, теперь уж точно и окончательно пришли, тоже мне, Л.Блум выискался, вообще-то в таких случаях нисходить положено, а то низвергаться или, того пуще, низверженным быть, а вокруг и впрямь демоны - бесы то бишь. Дефлоринский - это просто, это вполне в духе раннеханжеского христианства, как было бы здорово, если бы других грехов не существовало, впрочем. Тут, как ни странно, вполне уютно, даже и не ожидал, хоть, собственно, почему бы не ожидать, если все равно ничегошеньки не знаешь о месте, куда идешь, может, не пришли еще, иначе Толик-то как бы сюда проник, Толику здесь делать нечего, есть у него корова, чтоб молнии метать, и хватит с него, скорее бы, дойти-добраться-дождаться, все-таки должно же быть, не может не.
- Ну что, - спросил Сашка, - налить тебе?
Толик ожидал реакции Гомеостата, однако тот, должно быть, не вышел еще из стационарного состояния. А Дефлоринский свысока кивнул.
- А, кофе, - буркнул он. - Ну ничего, с утра в самый раз будет.
- Любопытно, - заметил Сашка, - что письменная речь, как ни странно, предоставляет бОльшую свободу, чем устная - или чем текст, сознательно стилизуемый под устную речь. Ведь человек пишущий, может быть, отчасти и из пещерного преклонения перед своими возможностями, с бОльшим уважением относится к языку, чем человек говорящий, изначально осведомленный о неизбежном якобы размывании семантики, обязательной будто бы расплываемости синтаксиса и прочих прелестях, уподобляющих язык манной каше - или чему-то еще, являющему малоприятное и, я бы сказал, дурно пахнущее зрелище для наклонного к риторике уха.
- Ух ты! - произнес Дима.
Ну вот, люди, как и книги, имеют свою судьбу, слово устное и слово писаное, то и другое демонстрирует - намеренно или неумышленно - свою ущербность, впрочем, в тексте ущербность запрограммирована, ну и что? Ощущение неограниченной власти над языком развращает, не правда ли?
- Но почему же "якобы"? - не заставила себя ждать Софья. - Просто говорящий ориентирован на некоторый, весьма небольшой набор разговорных контекстов. Набор этот столь невелик, а контексты столь тривиальны, что едва ли, откровенно говоря, ради них имеет смысл пускать в ход язык. Ведь ситуация, в которой нериторирующий индивидуум позволяет себе обходиться без бумажки и притом чувствовать себя свободно и раскованно, есть, как правило, ситуация сугубо бытовая.
- Если же ситуация, как в данном случае, задана не совсем жестко, это воспринимается всего лишь как повод для шуток более или менее дурного вкуса.
- В качестве таковых рекомендуется рассматривать также и все, сказанное выше, - резюмировала Софья.
И вновь диалог получился четкий, быстрый, словно отрепетированный, хотя ведь, кажется, они раньше и не виделись, и, самое удивительное, в диалог вписался даже Дима, хотя кто и откуда мог знать, что Дима своим народным гласом употребит именно потребное междометие?! Или, с испугом подумал Толик, эти говорители текстов способны любое хрюканье обратить себе во благо...
И куда меня занесло? Хотя почему, собственно, не занестись, если так все удачно складывается, конечно, надо бы это все повеликатнее изложить, с приличествующей случаю терминологией, так ведь не знаю, самое странное, что она тоже не знает, это несколько меняет мои представления о. Пауза, ибо боязно, да как тут не бояться, а как ни бойся, мы все-таки до сих друг друга понимаем, ну что ж.
- Ой, ребята, мне это сложно, - сказал Дима. - Дайте лучше сигарету.
- Да, и мне сложно, - произнесла осмелевшая - Настя? Настя. - А то, чего, может, телевизор включить?
- И впрямь, - согласился Дефлоринский. - Как раз "Утренняя почта".
Телевизор в комнате, конечно же, был, и Толик вспомнил вдруг, что ведь и у Сашки в комнате тоже был телевизор, даже и стоял в том же углу, даже и выключен был, настолько выключен, что Толик полагал его неисправным. А здесь телевизор заработал, и оказалось, что он даже цветной. Только вот программа была ни в коем случае не "Утренняя почта": такой программы на свете нет, не было и быть не может. Хотя, философически подумал Толик, откуда мне знать, какие программы бывают, а какие нет?
- Ой, Тит, гляди-ка: гладиаторы! - хохотнула Софья.
- ЗдОрово! - вскричал Деметрий. - Как раз Петраит и Гермерот.
- Бой этот был вычеканен у него на бокалах, - согласился Александр, - и все они претяжелые.
- Тише! - зашипел Дефлоринский.
Дефлоринский тоже был увлечен зрелищем более, нежели оно, по мнению Толика, заслуживало: плебейское, по мнению Толика, было зрелище. В таком духе он и высказался - шепотом.
- Плебей и плейбой. Потише, любезный Филон, - посоветовал А.Сестерций. - И постарайся, храня искони присущую тебе осторожность, пореже выражаться. Ибо если Август взвалил на себя обязанности народного трибуна, он тем самым и плебсу придал некоторый державный блеск.
- Трибуны - для народа, - подтвердила Софья. - В семье не без урода. Впрочем, какая нам разница?
В самом деле, не все ли равно, что смотреть, если уж показывают, хоть бы и аутодафе, великолепное притом, еретиков хоть жалко, а тут и ящик не простой, играет ящик-то, святая вода - штука грязная, так было, так будет всегда, а, впрочем, какая нам разница, вода - это только вода, да? Или он всегда такой был, может, стоило хоть раз включить, может, увидел бы что хорошее, по вере вашей, кесарю кесарево, каждый получает свое.
- О-о-ох! Ну что же ты?! - возопил Дима.
- Мазила!
- Фи, - сказала Софья, - разве ж это поединок? Это же какая-то поножовщина, это же просто безобразие. Хотя, конечно, чего еще ожидать от типов с этакими ножичками?
Из ее угла донесся громкий, довольно навязчивый металлический звон. Толик обернулся - и увидел, что справа от кресла, рассадив напополам давно не чищенную паркетину, торчит из пола длинный, узкий, синевато-блестящий обоюдоострый меч. Вдобавок Софьино одеяние теперь ни в коей мере не напоминало рваный халат столу, впрочем, оно напоминало еще меньше. Видимо, у Толика сохранились еще к тому времени какие-то остатки здравого смысла, потому что он подумал, что, мол, ни хрена себе, но на этом здравый смысл исчерпался, словно меч был не столько невозможным и неуместным, сколько просто холодным оружием, про которое еще неизвестно, что милиция скажет.
- Да, - согласился Сашка, - вещь серьезная. Только вот не пойму, что это за материал.
Софья ответила, и ответа Толик не то чтобы не расслышал, но и не то чтобы просто не понял, хотя, с другой стороны, какое Толику-то могло быть до этого дело? Никакого, Толику вообще было почти уже все равно, лишь бы доискаться, где они на этот раз ночевать будут. Положено ведь по месту прописки, подумал он.
- Ну и что же? - проворчал Дефлоринский. - Меч - он меч и есть, вот если бы автомат...
И на его истинно римском лице образовалось злобно-мечтательное выражение, словно бы прикидывал квирит, что бы это он сотворил с ойкуменой, будь у него в нужный момент такое оружие - по римским меркам почти абсолютное.
- Успокойся, почтенный, - посоветовала Софья, - или ты льстишь себя надеждой, что, как некий оружейных дел Пигмалион, окажешься способен вдохнуть искру смерти в кусок железа, существующий к тому же лишь в твоем воображении? Абсолютного оружия ведь не бывает.
Ответить, вот теперь ответить, то ли коряво у нее это вышло, то ли, напротив, уж чересчур гладко, бывает так, что не понять, дух смерти, а что еще можно сказать в защиту огнестрельного оружия, холодного, впрочем тоже, святая вода пахнет порохом, свинцом отливает вода, ладно, возразить, сколько я ее знаю, она этого ждет.
- Не бывает, однако это до такой степени банально, что, право же, так и подмывает чего поабсолютнее выдумать, даже и зная наперед, что результат окажется не столь убийственно-радужным, как ожидалось.
- Что поделать, с банальными заблуждениями можно бороться лишь при помощи банальных же истин. А это к тому же заложено столь глубоко, что лишь века свободы, сытости и безопасности дадут возможность осознать: погоня за абсолютом - заблуждение. Ересь, если угодно.
- Ересь? - плотоядно возмутился ересифоб Д. - А атрибуты Бога: вечность? бесконечность?
- Стремление к абсолюту есть следствие голода, - отрезала вечная Сонечка. Ну, или недостатка воображения.
Абсолют, Бог, истина в последней инстанции, а дальше - ничего, дальше пусто и страшно, как в Новом Иерусалиме, или как там, во тьме внешней, где скрежет зубовный и красивые подтянутые ангелы с огненными мечами - вот оно, абсолютное оружие! - деловито, спокойно, пусть и не без некоторой брезгливости запихивают в огонь тех, кто, с точки зрения абсолюта, этого заслуживает. И навеки.
- Впрочем, я ничего не имею против бесконечности. Но ведь ей так уютно в математике, что едва ли имеет смысл приспособачивать к этой чистой области какого-то там бога: от этого ни ей, ни ему лучше не будет. Хотя, конечно же, никто не мешает тебе пользоваться для своих целей также вечным и бесконечным богом, если это настоятельно необходимо.
- Налейте!
- Истинно! - промолвил о. настоятель. - Истинно говоришь, смрадный пес. Истинно, более того, монастырская душа! Налейте ему, а то ведь не отстанет.
Да, наливаться он, кажется, может до бесконечности, неужели он существует для иллюстрации абстрактных понятий, хотя чего уж там, с кем не бывает, скотина, енот и койот, прелат и аббат. Rocky Raccoon, енот-полоскун, да, тут, оказывается, стоит бутылка с томатным соком, и откуда бы, неужто самозародилась, ну и ладно, судьба, люди, как и книги.
- Современному исследователю уже трудно понять, почему на протяжении тысячелетий миллионы людей считали неизбежным следовать неким идеалам, для нас совершенно абстрактным, а часто попросту внутренне противоречивым, - заметил аббат-потаскун, отхлебнув ярко-красную жидкость прямо из горлышка. - Но, конечно же, сказанное справедливо лишь для нескольких планет - едва ли их больше двух десятков. И, вероятно, до сих пор бОльшая часть человеческого населения Галактики остается верной исконным принципам, которые некогда было модно выводить из глубинной сущности природы человека.
- Да, - согласилась Софья, - странная это штука - природа человека. Есть над чем призадуматься, есть что понаблюдать.
Да, наблюдать было чего, особенно по ящику, хотя еще несколько минут назад Толик сказал бы, что это незрелищное варварское зверство, которое и смотреть-то неинтересно, а вот сейчас на экране крупным планом умирал Гермерот, и было Толику не тошно и не страшно, а даже, может быть, занятно.
Вот тебе, бабушка, и современная технология, вот тебе и новые горизонты, новое искусство, новый взгляд на мир, а чего тут глядеть - он лежал на арене, высокий, неподвижный, светловолосый, с лицом, на античные образцы не похожим отнюдь, лежал, обхватив холодеющими руками замолчавший пулемет. Оператор дал еще крупнее: оператору, очевидно, понравилось, как сверкает металл на черном мундире.
- Какая гадость, - сказала Софья. - Переключили бы...
- В самом деле, - сказал Сашка, - все равно ведь аминь приходит передаче.
Дефлоринский не возражал и переключить, желательно досмотрев прежде про Петраита, как его там восхваляют, как, может, и свободу дают (если только они вообще не вольнонаемные, с кем не бывает). Но сколько Дефлоринский ни бился, обеспокоенному взору являлись то образцовые хозяйства с тысячами рабов, запуганных почти до усердия, то какие-то парады, а то и дядя в тоге, красноречиво разглагольствующий о пользе высочайше-отхожего указа.
Выходит, у них в самом деле по вере, от креста и короны, от костра и закона, до чего же убогая вера, да, пожалуй, так, рвутся пьяные бриги на карибские рифы, чтобы вдребезги мысли, словно яшма об лед, вот.
- Вот, - сказала Софья, - это уже терпимо.
И удалилась в кресло, размахивая клешами, яркими, словно знамя какого-то экстремистского движения.
- Ну зачем же так? - испугался Дима. - Указ ведь, августейший...
Вдалеке заболботала вода, хлопнула дверь, и на пороге явилась обиженная Наденька. Наденька имела что-то такое длинно произнести, из чего с большой степенью вероятия можно было вывести, что она в очередной раз обиделась на сожительниц своих, удивительная все же девушка!
- О, - сказал Дима, - Вера, Надежда... Где же любовь?
Странно, подумал Толик, неужто же Настю Верой зовут? Ну да ладно, Вера так Вера. Будем телевизор смотреть.
- Бред какой-то, - сказал Дефлоринский.
- Авангардизм, - буркнул Дима. - Что тут смотреть?
Толику были, в сущности, скорее даже симпатичны эти кривые, не без изящества плещущиеся по экрану под вполне соответствующую музыку, но почему-то стало ему несколько боязно, что вот все авангардизм ругают, а он вот нет, подумалось Толику, что и ему бы надо нечто в этом роде сформулировать, но, будучи человеком отчасти порядочным, желал он, чтоб хоть по форме было это если не красиво, если даже не благопристойно, то по меньшей мере заковыристо.
- Да, пожалуй, в плане модернизации формы уже много лет как некуда двигаться, - выдавил он наконец.
- Верно! - вскричал Сандер Мак-Маллиган. - После Джойса авангард был, в сущности, обречен. "Авангард умер!" - так сказал бы прогрессист-паралитик, если бы только волновали его проблемы более разрешимые, нежели установление четности добра и зла.
- О'Маллиган, - поправила Софья.
- Знаю, - ответил А.Скаллабакссон, - но ведь это уже не реплика.
- Ну, - смутился почему-то Дефлоринский, - прогресс - понятие относительное.
- Справедливо, - откликнулась Софья. - С нашей точки зрения нет большой разницы между, положим, тем или этим котилозавром, а вот с их точки зрения...
- Долой! - заорал прогрессивный котилозавр, выползая из-под стола.
Был он весь в камуфляжных пятнах, имел при себе автомат и котелок цвета хаки.
- Отставить, - посоветовала Софья Палеонтолог.
Котилозавр подчинился не без удовольствия: сменил автомат на тросточку и лихо нахлобучил котелок.
- Правильно, - сказала Софья. - Молодец. А теперь катись отсюдова!
- Да, Дим, и вина, пожалуй, купи, - сказал Дефлоринский.
В самом деле, сообразил Толик, котилозавр появился, Дима исчез, уж не залезал ли он под стол? Конечно, даже если и залезал, из этого никоим образом не следовали ни тождество Димы с сей рептилией, ни даже прогрессивность. Котилозавр протянул свою - да, в самом деле, не слишком уже прогрессивную длань, - и Сонька, порывшись в неимоверных своих карманах, позолотила ему ручку.
- Адье, - молвил Дима. - До скорого, дамы и господа!
И удалился, насвистывая нечто вполне кафешантанное.
- Сей куриоз, - сказала Софья, - доподлинно явил нам в зримых образах, сколь стремительно порою прогресс может претерпеваем быть.
Наденька выразила некоторое недоумение.
- Право же, ты меня удивляешь, - заявил Сашка. - Сама посуди: кто когда видел пьющего котилозавра? Ты видела?
- Кого? - обиделась Наденька.
- Котилозавра. Прогрессивного притом. Настолько прогрессивного, что он, может быть, уже не вполне котилозавр. Ну да ладно, это не главное, важно, чтоб вернулся с добычей. Боюсь, они добывают не больше, чем в состоянии съесть.
- Вернется, - откликнулась Софья, - куда он денется. Тварь-то примитивная, что ей сказали, то и выполнит. И, главное, нам мешать не будет, так что давайте кино досмотрим.
Выпад, явный и несомненный выпад, Дефлоринский почему-то молчит, странно, он же все-таки де, оскорбление, которое вы мне нанесли, смывается только кровью, был бы у него автомат, он бы нам показал империю с династиями, этот фрукт, деньги не пахнут, а цвета-то какие! Не ожидал, в самом деле не ожидал, что современное телевидение на это способно, если это телевизор, да, возможно, если по вере нашей, только что это за вера, раз не могу даже с уверенностью сказать, чего они имеют обозначать, эти кривые, красиво, и все тут, к чему идет искусство, если это искусство, что, пожалуй, сомнительно, утомленный рабочим днем эвримен жаждет чего попроще, чтоб, боже упаси, ни мозгой, ни чем они там могут шевелить не потребовалось, кишечником разве что, эвримен это и получит, а ведь в самом деле не искусство, если только, да, кажется...
- Да что тут досматривать? - не выдержал оскорбленный Дефлоринский. - Кривые и кривые...
Он осекся.
- Ну да, - согласилась Софья, - если непредвзято смотреть на вещи, то именно кривые, но ты же не станешь...
- Да-да, прямые, прямые, - предусмотрительно перебил Дефлоринский.
И замолк, потому что происходящее на экране его смущало. То есть, конечно же, если непредвзято смотреть на вещи, все было до того естественно, что едва ли даже не скучно. Однако Дефлоринский не любил смотреть непредвзято.
А Толика вполне устраивали перпендикуляры, которым вздумалось пересечься: пересекаются, ну и что? На экране ведь...
- Ну вот! Сошлись...
Казалось, будто Дефлоринский констатирует всю глубину падения нравов в нонешние времена. А передача этим не завершалась отнюдь, но дальше шло нечто едва описуемое, какие-то очень странные, но обаятельные световые эффекты, собственно, почему едва описуемое, неужели только из-за отсутствия формы у этих пятен? Форма форм, непреодолимая модальность мыслимого, это просто так уж видится нашим эвклидовским мозгам, что тут ересь, когда-либо достигнуть, сказал м-р Тейт, о, это другое дело, а ведь затеяно все не ереси ради - просто репортаж из области, где водятся драконы и закономерно летают синие птицы.
По экрану полоснуло ультрамарином.
- Ну вот, - сказала Софья, - кстати о птичках. А ты говоришь, смотреть не на что...
- Да как это называется-то? - не выдержала Вера, которая Настя.
Она способна была вынести многое, но не знать, как называется текущая телепередача, представлялось ей постыдным.
Софья уверенно, не без презрения, пожалуй, произнесла что-то, чего Толик не то чтобы не понял, но и не то чтобы просто не запомнил.
- Ну примитивно малость, ну и что? Это же учебная программа, для младшего возраста. Зато сделана мастерски!
- Любопытно, что эта примитивная программа возбудила такие страсти. В сущности, простому человеку, не обременному излишне математическими хитросложностями, должно быть вполне безразлично, как там себя ведут эти прямые. Если же математический аппарат у него в порядке, он, казалось бы, тем более должен всего лишь строго и холодно взирать на параллели со своих высот.
Тут ересь, а мало кому нравится ересь, никому, наверное, мятеж не может кончиться удачей, а когда летят авторитеты, бедному, ничтожному человеку, оставшемуся наедине с мирозданием, низвергнутому в обольстительно сверкающую преисподнюю небес, святая вода испарилася, ушла в небеса навсегда, не ждите от Господа милости, не ждите от Бога суда, вот это да.
Ну вот, подумал Толик, сейчас опять диалог будет, собственно, это даже почти и не диалог, они всегда, как выясняется, одного мнения и то ли рвутся именно это продемонстрировать, то ли попросту образованность показать хочут. Софья, как Толик не ожидал, ответила.
- И тем не менее лишь немногие подходят к этому без эмоций. Различие лишь в том, что одни склонны видеть тут ересь, посягательство на основы человеческого существования, другие же - мятеж, очистительный огонь и очищающую борьбу, то есть, в сущности, тоже ересь, но приятную их сердцу. Впрочем, из возможных предвзятостей следует, вероятно, предпочесть ту, которая минимально ограничивает нашу свободу.
- Параллелократия, или такое устройство общества, когда предполагается, что у каждой проблемы может быть по меньшей мере два решения.
- Нет, только не два: навязывание столь жесткой альтернативы как раз характерно для худших из тоталитарных режимов. Впрочем, я не уверена, что каждая проблема может иметь бесконечно много решений.
- А ну вас, - резюмировал Дефлоринский.
Софья только было собиралась ему ответить - вне сомнения, с использованием выражений более благозвучных, нежели благопристойных, - но ей помешал некий глас.
- Налейте!
- Черт! Как бы его выключить?
- Может, он подчиняется трем законам роботехники?
- Проверим. Эй, Гомик! Замолчи, если не хочешь причинить мне вред!
- Налейте!
- Друг мой, такое безобразие могло быть сконструировано лишь противозаконной преступной группировкой, о благе человечества, а тем паче о благе человека не помышлявшей ни в коей мере.
- А он хоть на чем - на полупроводниках?
- На фотоэлементах!
- На атомной энергии!
- Да вы что, не видите: на стуле он!
И Софья резким движением выдернула из-под Гомеостата стул.
- Ура! - заявил он, вытянув руки по швам.
Ибо, как ни странно, такая возможность у него была: как бы ни называлось то, что на Гомеостат напялили, было оно форменно. Более того, на Гомеостате каким-то образом получилась даже фуражка - странного цвета и непривычных пропорций, но, несомненно, это была фуражка.
- Не исключено, - предположила Софья, - что наш новообразовавшийся друг, исцелившись от недуга столь же низменного, сколь и пагубного, научится мыслить более широко.
Новообразование оглядело комнату, особое внимание уделив Софье: даже мундирный индивидуум не мог не счесть достойной внимания ее мини-юбку (очень короткую. Впрочем, бывают ли длинные мини-юбки, а, все равно, главное, ей идет, всегда шло). Сказать по правде, любопытно пронаблюдать, не проснутся ли в протрезвевшем гуманоиде инстинкты более животные.
Но Гомеостат остался Гомеостатом.
- Непорядок! - отметил он, широко осмыслив ситуацию.
Надо полагать, сейчас она взовьется и разъяснит исцеленному, что уж он-то, будучи стулосидящим гуманоидом без стула (можно ли примыслить что-нибудь более жалкое?), лучше бы молчал бы в тряпочку. Хотя нет, едва ли, уж слишком это забавно, чтобы так грубо прервать, а ну-ка, попробуем...
- Да, - задушевно произнес Сашка, - совершенно верно, много еще есть на свете непорядков. Ходят тут всякие...
- Непорядок!
- Прямые какие-то пересекаются, - жалобно пролепетала то ли Вера, то ли Настя.
- Непорядок!
- Континенты дрейфуют! - отважно поддержал разговор Толик.
- Непорядок!
И вот тут-то вступила Софья.
- Ну, что я говорила? А сейчас наш друг займется борьбой с разбеганием галактик.
- Зачем? - ошеломленно пробормотал Толик.
- Как зачем?! Ведь непорядок же?
- Непорядок!
А ведь и в самом деле, пожалуй, непорядок - с мундирной точки зрения, нет, так не должно быть, это все страшно, некрасиво, неразумно и противно природе человеческой, а ведь все мы человеки, особенно если со стула сдернуть и ткнуть мордой в мир. Это не та вселенная, которая им нужна.
А Гомеостат начал расти, он становился все обширнее и просторнее, и трудно было уже поверить, что не так давно он умещался под столом, где еще оставалось место для котилозавра-прогрессиста. Сказать ему, что ли? Впрочем, ей.
- Нет, такая Вселенная ни в коем случае не могла вылиться из настоящей арийской души. Вместо благообразного, то безоблачно голубого, то беспросветно черного небосвода, золотом осеняющего - державно и картинно - нетленные тени бессмертных героев, - какие-то, с позволения сказать, галактики, бессмысленно болтающиеся в предвечном взрыве. Это все уж слишком...
- Ну да, - продолжила Софья, - русско-жидовское какое-то мироздание.** Сам посуди, откуда в таком мире могут взяться нетленные тени? И куда им податься, если уж завелись?
Гомеостат выразил согласие громко и нечленораздельно, он все рос, в комнате от него оставались уже крохи, и Толик вдруг с ужасом осознал, что уже несколько минут имеет быть обтекаем Гомеостатом со всех сторон, - впрочем, без каких бы то ни было неприятных ощущений.
- Все, - вздохнула Софья, - еще один ушел от нас. Полагаю, Вселенная этого не заметит.
Ну да, если он и впрямь надумал заполнить своей упорядочивающей субстанцией все наличное пространство (и время заодно), то, надо думать, в конечном счете концентрация его окажется даже не ничтожной, а, как бы это выразиться, тут вопрос в скорости, чем скорее, тем лучше, не дай бог задержится, локально-девственное мироздание, пустота, по которой, чисты и спокойны, над сожженной землей проплывают герои в нержавеющей жести железных крестов.