Шварц Евгений Львович. Повесть о молодых супругах

   Леня. Может быть, по-польски так, а по-русски - иначе.
   Валя. До свидания. Я бегу. (Уходит.)
   Маруся провожает ее.
   Леня. Валя по уши влюбилась в Юрика, и все это видят, кроме него самого и ближайших друзей.
   Никанор Никанорович. А вам какое дело?
   Леня. Сам не знаю.
   Сережа (возвращается; мрачно). У Якубовского не отвечает телефон.
   Никанор Никанорович. Прячется.
   Леня. Никаких сомнений.
   Никанор Никанорович. Завтра узнаем. Неважно. Нет, важно. Много у меня, что ли, осталось дней и ночей? Ночь не спать из-за того, что не хватает у человека смелости взять да и сказать всю правду!
   Леня. Ни в одном проекте не был я так уверен, как в этом.
   Никанор Никанорович. Вот поэтому он и не прошел. Смотрят на проект. Смотрят и думают: "А я так мог бы?"
   Леня. Если бы еще Якубовский попал, так сказать, на руководящий пост естественным путем, а он в талантливые инженеры назначен... А раз назначен значит, могут и снять. Вот он и вертится.
   Маруся входит в комнату.
   Сережа. Мы работаем.
   Маруся. Я тоже. (Берет со стола книгу, уходит.)
   Никанор Никанорович. А до войны? Кем он был до войны?
   Леня. Никем.
   Никанор Никанорович. А теперь считает, что он пуп земли. А на самом деле он просто пуп.
   Леня. Лицо грубое, щеки как ляжки. Еще за границу его посылают. (Достает из кармана газету.) И он описывает свои впечатления. (Читает.) "Мне довелось посетить завод строительных материалов". "Довелось" - скажите, пожалуйста! Почему, как начинают наши путешественники изливать в газетные подвалы свои чувства и мысли, - у них язык деревенеет? "Довелось", "не далее как вчера" обратите внимание. Просто "вчера" уже Якубовский сказать не в силах. Он не простой человек. Землепроходец! (Читает.) "Осеннее золото лесов", "то и дело проносятся стада", "досужие болтуны". "Досужие"! - смотрите, пожалуйста, какое словцо выкопал. Сам ты досужий! Казнил бы его.
   Никанор Никанорович. Ну, это уж незачем. Себе дороже стоит.
   Леня. Я расточителен.
   Никанор Никанорович. Вы человек с душою, достаточно разработанной. Вам убивать - противопоказано. Вспомните Раскольникова.
   Леня. Главная ошибка Раскольникова была в том, что убивал он собственноручно. Надо было поручить секретарю. Ничего бы Раскольников не увидел, не услышал. Мучений совести - на грош, а пользы-то...
   Никанор Никанорович. Довольно. Не кощунствуйте. Идем по домам.
   Встает. Частые телефонные звонки.
   Междугородняя.
   Сережа бежит к телефону.
   А где Маруся?
   Леня. Она заходила сюда, но Сережа ее выставил.
   Никанор Никанорович. Не выдумывайте.
   Леня. А вы даже и не заметили?
   Никанор Никанорович. Не выдумывайте. Когда это было?
   Леня. Она, как вежливая хозяйка, вошла, а Сережа ей: "Мы работаем".
   Никанор Никанорович. Не заметил. Честное слово. Я понимаю Сережу. Он не хотел, чтобы жена видела его волнение.
   Леня. Терпеть не могу слова "волнение".
   Никанор Никанорович. Шли бы вы в писатели!
   Леня. Не смею.
   Входит Сережа.
   Сережа. Якубовский звонил. Проект принят. С блеском. Он звонил нам в бюро, не застал, потом вам, потом добыл мой телефон - и сюда. Естественно, что у него дома телефон не отвечал. Он в главке сидел, к нам дозванивался.
   Пауза.
   Никанор Никанорович. Первый признак действительно талантливого человека: он радуется чужому успеху. Он понимает, что каждая удача не отнимает, а дарит. Растет уважение ко всей организации.
   Леня. И работает как мученик. Здоровье-то у него никакое. Обрюзг, побледнел, а отдыхать не едет.
   Сережа. За границей-то побывал.
   Леня. Ну какой же это отдых!
   Сережа. И написал...
   Леня. Как будто он сам писал! Посмотри название статьи: "Под чужими звездами". Он человек умный, скромный. Это за него сочинил кто-нибудь.
   Сережа. Ты же собирался его казнить.
   Леня. Я... я... не успел, к счастью.
   Друзья переглядываются и разражаются хохотом.
   Сережа. Признаем - свиньи мы. Плохо воспитаны.
   Никанор Никанорович. Нервы.
   Леня. Судили и осудили, да с какой легкостью!
   Никанор Никанорович. Довольно психологии. Проект принят! Впрочем, я и не сомневался в этом. Мария Николаевна! Мария Николаевна!
   Входит Маруся с книгой в руке.
   Поздравьте нас - принят проект.
   Маруся (радостно). Принят! (Словно опомнившись, холодно.) Поздравляю.
   Леня. Бежим, бежим! Дадим отдохнуть людям. Вечером созвонимся. (Идет в прихожую.)
   Маруся стоит на месте, опустив голову. Сережа возвращается.
   Сережа. Что ж ты свет не зажигаешь - стемнело совсем. (Зажигает свет, взглядывает на Марусю. Пугается.) Маруся, что с тобой? Отчего ты такая бледная? Простудилась! Возишься с окнами, возишься, сколько раз я тебе говорил.
   Маруся. Окна сами не вымоются, не заклеятся.
   Сережа. А что с тобой? Я тебя обидел, может быть? Ну как тебе не стыдно. Мало ли что бывает! Мы, мужчины, народ грубый. А кто слишком вежливый - тот не мужчина. Ну, Маруся, проснись.
   Маруся. Я проснулась.
   Сережа. Давай помиримся.
   Маруся. Мы не ссорились.
   Сережа. Ну, как хочешь. (Идет к столу сердито. Усаживается. Открывает книгу.)
   Свет гаснет. Освещены только куклы.
   Медвежонок. Слушай ты, Сергей! Послушай нас пока не поздно!
   Кукла. В следующий раз будешь просить - не ответим.
   Медвежонок. Вон, я вижу, в книжке у тебя написано: "Эти вещи ясно говорят о том, что каменный период сменился тут бронзовым ранее, чем можно предположить". Вон о чем при случае говорят вещи! И притом ясно! А ты не желаешь нас слушать!
   Кукла. А мы ясно тебе говорим: пойди помирись!
   Медвежонок. Мы ясно тебе говорим: в ссорах есть своя прелесть, не поддавайся этой игре!
   Кукла. В этой игре, прости меня, фарфоровую, за выражение, разбиваются сердца!
   Медвежонок. Сколько тебя, дурака, воспитывали - будь воспитанным мальчиком.
   Кукла. Сидит!
   Медвежонок. Не слушается. Будто мы не вещи, не куклы, а, прости господи, его родители. Что делать?
   Кукла. Споем с горя!
   Поют.
   В доме восемь на Сенной
   Поселились муж с женой.
   Поселились, веселились,
   А потом и побранились...
   -----------------
   КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
   Вспыхивает свет, освещающий календарный листок. На нем число: 19 ноября. Когда он исчезает, куклы замерли, как неживые. Маруся разговаривает с ними.
   Маруся. Дети, я научилась ссориться. Что делать? В азарт вхожу. Иной раз даже обидно мириться, - вот я во что превратилась. Началось с пустяков. Сережа при чужих сказал, чтобы я вышла из комнаты. Я, конечно, вышла. И тут родилась первая ссора. Я молчу, и он молчит. Я самостоятельный человек. А он мужчина. Потом прошла неделя, и вдруг показалось мне, что он похудел, сжалось у меня сердце, бросилась я к нему на шею, и прожили мы так мирно, так славно, так близко, как никогда в жизни, дней пять. Потом он вдруг обиделся. А на что - не могу вспомнить, вот что смешно. Мы вместе не могли вспомнить. Но молчали неделю. И пришел он ко мне мириться первый. И снова мир. В чем дело, дети? Может быть, любовь имеет свой возраст. Сначала любовь - ребенок, все умиляются, смеются каждому словечку, радуются. А потом глядишь - и вырос ребенок. Любовь-подросток командует нами. Подросток. Легко ли? Переходный возраст, со всякими глупостями. Ах, Сережа, Сережа! Шучу я с вами, дети, чтобы себя подбодрить. В последней ссоре было что-то, говоря прямо, страшное. Я попросила его объяснить мне один вопрос по высшей математике. Стал он объяснять. Я не понимаю. И он заорал на меня, с ненавистью, с отвращением, как на врага, - вот чего никогда не было. Нет, надо иметь смелость и сказать - в последней ссоре было что-то безобразное. Так ссориться я не научусь. Если тебя подбрасывать - будет только смешно и жутковато. А если на пол швырнуть разобьешься. Верно, кукла? Ты неживая - и то разобьешься. А ведь я живая. Если...
   Звонок. Маруся убегает и возвращается с Юриком и Валей.
   Больше всего мне хотелось, чтобы это вы пришли. Садитесь. Какую картину видели?
   Валя. Немое кино. "Человек из ресторана". Подумать только - ни звука, ни слова, а все понятно.
   Юрик. Меня другое удивило.
   Валя. Юрик, только не шутите! Я так настроена серьезно, так мне жалко всех, а вы начнете подсмеиваться, и все пропадет.
   Юрик. Нет, я шутить не собираюсь. Я другое хочу сказать. Смотрел я картину и удивлялся. Можно было подумать, что собрались в кино люди только хорошие.
   Маруся. Почему?
   Юрик. До тонкости все понимали: кто поступает правильно, кто нет, кому надо сочувствовать, кого ненавидеть или презирать. Ахали в один голос, и смеялись, и даже плакали.
   Валя. Что ж тут удивительного?
   Юрик. Если бы они в жизни так отчетливо понимали, что хорошо, что плохо, вот славно жилось бы!
   Валя. Все понимают!
   Юрик. Когда стукнет.
   Маруся. А ты и без этого все понимаешь?
   Юрик. Я все понимаю. Мне объяснять не надо.
   Маруся. Ты куда, Валя?
   Валя. Чай поставить можно?
   Маруся. Что спрашивать-то.
   Валя убегает.
   Чего-то она в последнее время нервничает.
   Юрик. Не замечал. А вот у тебя что-то неладно в жизни.
   Маруся. Юрик, не барахли.
   Юрик. Ты, конечно, не скажешь никому. Разве что куклам. Да и тем как-нибудь повеселее, чтобы непохоже было, что жалуешься.
   Маруся. С чего ты взял?
   Юрик. Знаю, знаю! Такими уж мы выросли. Поди у нас в детдоме пожалуйся. Мы, бедные сиротки, этого не любили.
   Маруся. Юрик!
   Юрик. Ладно, ладно, расспрашивать не буду. Нервничает, говоришь. Валя? С учением неладно?
   Маруся. Вполне благополучно.
   Юрик. Дома обижают?
   Маруся. Она в общежитии живет.
   Юрик. По комсомольской линии неприятности?
   Маруся. Все хорошо.
   Юрик. Чего же ей еще надо?
   Маруся. Не знаю. Может быть, влюбилась.
   Юрик. Что ты, что ты, она о таких делах даже и не думает. А тебе я вот что скажу. Вот компас. Мне его жена подарила.
   Маруся. Юрик! Мы вместе его купили! Я покупала ватманскую бумагу, а ты купил себе компас.
   Юрик. Неважно. Мне она, значит, другой преподнесла. Вот. Гляди. Юго-восток. Тут по прямой линии пойди - работает Вася Захаров. Едет сейчас на машине своей. Хорошо! Не в комнате сидит, а на машине едет.
   Маруся. Там ночь уже, в Таджикистане. Он спит.
   Юрик. Он сегодня в ночной смене. Едет по степи. На горы смотрит, я чувствую. Компас на Пензу. Лешка Гауптман тоже в командировке. Он собирает для пензенского музея что-нибудь благородное. Ел он сегодня или нет, конечно, неизвестно. Ты его характер знаешь. Если напомнят, поест. А не напомнят - он и не спросит. Стаську я видел с месяц назад, случайно встретил. Еще с Сережей познакомил. Привозили ее на один спектакль из Москвы.
   Маруся. И она ко мне не зашла?
   Юрик. Утром репетировала, вечером сыграла - и на поезд. Не хотела особенно показываться. "Еще, говорит, ничего не добилась". Но она добьется. Голос золотой, лицо, рост. Она из нас самая честолюбивая, что ли. Но все равно, она как все мы. И она в комнате не сидит. В ее комнате - три стенки. А четвертой нет. И она выходит: "Глядите, вот как я работаю".
   Маруся. Как Стаськино полное имя? Никогда не знала. (Укладывается на диване калачиком. Кладет голову Юрику на колени.)
   Юрик. И я недавно узнал: Станислава Арнольдовна. Ставлю компас на Хаджибекова. Ты еще помнишь, каково учителю в классе?
   Маруся. Приблизительно.
   Юрик. А я тебе скажу, что Стаське - куда менее страшно. Учитель тоже, как артист, все время у зрителя на глазах. Только школьный зритель об одном и думает - когда перемена. И разглядывает учителя, как в микроскоп. Хаджибеков наш из адыгейцев. Парень горячий. Физику, мало сказать, любит. Считает наукой наук. Может, он и зажжет класс, конечно. Но разве его весь зажжешь? Сердится. Однако не сдается. Все мы как на переднем крае.
   Маруся. И я?
   Юрик. И ты. А на переднем крае строго. Народ мы обыкновенный. Может, умрем, и никого не вспомнят, кроме Стаськи разве. Но мы подобрались все как один - добросовестные. А на добросовестных мир держится. Вспомни - кем мы были? Война наших близких растоптала. Сидим в темноте маленькие в интернате, поем, как голосим. А к чему привело - научились петь и прославились пением своим на всю область. И ты научишься, как на свете жить.
   Маруся. Научусь?
   Юрик. А как же может быть иначе?
   Маруся. Как ты угадал, что мне надо помочь? Что именно мне надо сказать?
   Юрик. Любовь научила.
   Маруся. Любовь - дело недоброе.
   Юрик. Не говори глупости, девчонка. Ты только начала любить. Любовь это...
   Дверь открывается, и входит Сережа. Маруся и не думает переменить положение. Ни признака смущения на ее лице. Не двигается и Юрик. Только Сережа невольно делает шаг назад.
   Ты что думаешь - я у тебя жену отбиваю? Нет, к сожалению. Ее не отобьешь.
   Маруся. Юрик, не барахли. Сережа, хочешь чаю? Там Валя на кухне занялась хозяйством.
   Юрик. Пойду помогу.
   Бережно приподнимает Марусину голову. Маруся встает. Юрик уходит.
   Маруся. Ну, Сережа? Как будет у нас сегодня? Буду я как бы пустым местом? Или ты будешь меня учить? Или примешься говорить о глупости женщин вообще? Сегодня я сказала Юрику: любовь - дело недоброе. Вот я чему научилась!
   Сережа. Не умею я разговаривать на подобные темы.
   Маруся. Ну что ж, давай опять молчать. Лишь бы не кричать.
   Сережа, Постой. Не уходи. Пожалуйста. У меня не ладится работа, а когда не ладится - я на всех бросаюсь.
   Маруся. Почему же ты мне не сказал?
   Сережа. Я ничего тогда не вижу. И ничего не понимаю. Я знаю, что нет дела подлее, чем вымещать несчастья на невиноватых, на своих, на тех, кто послабей, на тех, кто любит и терпит. И... говорить, так все говорить - сейчас вдруг я понял, как ты мне дорога.
   Маруся. Правда?
   Сережа. Меня вдруг как пронзило сейчас. Я... Ну, понимаешь, почудилось мне, что я оттолкнул тебя. Сейчас почудилось. Когда я вошел в комнату.
   Маруся. Мы вспоминали друзей, школу...
   Сережа. Я понимаю. Я ничего не говорю. Но... Воздух не замечаешь. Отними заметишь. Я, Маруся, без тебя не могу жить. Задохнусь. Помни это. Терпи меня.
   Маруся. Сереженька!
   Сережа. Обещаю тебе. Слово даю. Никогда. Никогда больше не обижу тебя. Никогда! Никогда в жизни!
   -----------------
   КАРТИНА ПЯТАЯ
   На занавесе с календарем стоит: 10 января. Календарь исчезает. Декорация та же, столик в углу. Маруся, облокотившись о столик, забравшись с ногами в кресло, заткнув ладонями уши, склонилась над учебником. Входит Сережа. Он мрачен. Увидев Марусю, мрачнеет еще больше.
   Сережа (громко). Маруся!
   Маруся не слышит.
   Маруся!
   Маруся (вздрагивает). Сережа! А я и не слышала, как ты вошел... Здравствуй.
   Сережа. Слушай, Маруся! Сколько раз я просил тебя не сидеть с ногами в кресле!
   Маруся медленно выпрямляется. Не сводя глаз с мужа, послушно спускает ноги на пол.
   (Обиженно.) Нет, в самом деле... Это странно даже. Говоришь, говоришь, говоришь - и все напрасно. Ты вся перегибаешься, когда сидишь так с ногами. Добьешься искривления позвоночника. И уши затыкаешь... Это тоже вредно... Зачем ты это делаешь?
   Маруся. Я ведь объясняла тебе, Сережа, что в общежитии привыкла так сидеть. Там с пола сильно дуло, а соседки шумели. Вот я ноги, бывало, подберу, уши заткну и учу. Понимаешь?
   Сережа. Отказываюсь понимать. Говоришь тысячу раз, миллион раз, - а ты упорно, сознательно, умышленно делаешь по-своему. Да, да, умышленно. Нет у меня другого объяснения.
   Маруся. Не надо, Сережа.
   Сережа. Что не надо? О тебе же забочусь.
   Маруся, Не надо заботиться обо мне так свирепо.
   Сережа. Не понимаю. Рассуждай логически. Меня беспокоит твое здоровье, тут не обижаться надо, а благодарить!
   Маруся. Спасибо, Сережа. Но... но ты не слышал историю о таком же заботливом муже? В городе была эпидемия брюшного тифа. И вот жена выпила сырой воды, а заботливый муж застрелил ее за это. И оправдывался потом: "Я для ее же здоровья. Нельзя пить сырую воду. Опасно".
   Сережа. Не похоже.
   Маруся. Рассуждай логически, и ты увидишь, что очень похоже. (Умоляюще.) Иди, Сереженька, прошу тебя, иди умойся, переоденься, а я тебе дам чаю. Прошу тебя. Потом поговорим.
   Сережа уходит, сердито пожав плечами. Маруся подходит к куклам.
   Нет, это мы еще не поссорились! Я поспорила с ним, и только. Я не могла больше молчать. Это уже рабство. Я устала. У меня послезавтра зачет... (Накрывает на стол.) Голова даже кружится, так я устала. Это уже рабство успокаивать его, успокаивать. Уже целую вечность я что-то налаживаю, улаживаю, скрываю от всех. Это рабство. У него опыт по испытанию новых шлакоблоков... Но ведь я-то не виновата. Идет. Нет, мы еще не поссорились... Заговорю с ним как ни в чем не бывало. Он мучается. Он сам не рад.
   Входит Сережа. Маруся взглядывает на него внимательно и ласково.
   Сережа (отчаянно). Что, что, что тебе надо?!
   Маруся. Опомнись ты!
   Сережа. Шагу не могу ступить, когда прихожу домой. Смотрят все! Смотрят, видите ли! Нарочно выводят из себя, а потом смотрят!
   Маруся. Кто?
   Сережа. Вы все!
   Маруся. А почему ты говоришь обо мне во множественном числе?
   Сережа. Потому что потому!
   Маруся. Умоляю тебя, замолчи! Ты так страшно меняешься, когда кричишь.
   Сережа. А ты не доводи меня до этого.
   Маруся. О, как это глупо, как страшно глупо, как во сне. Когда тебя нет дома, я хоть немного стараюсь это смягчить. Делаю вид, что все у нас смешно, да и только. Шучу над этим. С куклами разговариваю об этом. А как услышу твой крик... Ведь это ни на что не похоже! Позор. Как ты можешь так на меня кричать? Как в трамвае. Как в очереди... И это ты, Сережа, которым я горжусь! Которым все его друзья гордятся!
   Сережа. Избавьте меня от рассуждений на эту тему.
   Маруся. А почему избавить, Сережа? Здесь нет никого, только мы с тобой. Тебе только кажется, что наш дом...
   Сережа. Дом! Домишко! Домишечко! Как будто это самое главное на свете!
   Маруся. Не самое главное, но все-таки важное. Семья...
   Сережа. Замолчи! Не могу слышать, когда ты Своими куриными мозгами пытаешься еще и философию разводить. Довольно кудахтать!
   Маруся быстро выходит из комнаты.
   Пусть! Ладно! Пусть все летит! Сдерживаться, удерживаться, стараться, когда сегодня весь мой опыт рухнул! Пусть все летит! Ничего не хочу слышать, ничто меня не удержит, и я наслаждаюсь этим! Я в бешенстве. Нельзя же, в самом деле... Но... все-таки я, кажется, уж слишком... Я... я выругался, и она сжалась вся. Ужас какой! Она вся сжалась... Как будто я ударил ее. Да, в сущности, так оно и есть. Я негодяй. Я хуже чем ударил ее. Я перебирал, перебирал и выбрал самое оскорбительное. Она сжалась вся! Я негодяй! Она сжалась вся! (Зовет.) Маруся! Маруся!
   Маруся появляется в дверях, в комнату не входит.
   Маруся... Я... Мы... мы чай будем пить сегодня?
   Маруся не отвечает.
   Я сегодня пообедать не успел.
   Маруся (тихо и жалобно). Ужин на плите.
   Сережа. Я... Мы... Давай ужинать вместе.
   Маруся. Никогда этого больше не будет!
   Сережа. Чего не будет?
   Маруся. Не хочу ужинать с тобой. Ничего не хочу. Я думала тебя своим терпением образумить, а ты совсем распустился. Ты не настоящий человек.
   Сережа (улыбается добродушно). В первый раз в жизни ты меня выругала. Ну и молодец! Теперь, значит, мы квиты. Идем ужинать.
   Маруся. Никуда я с тобой не пойду. Ты очень плохой человек. Никто не виноват, что ты какие-то жалкие опыты поставил, а они у тебя проваливаются!
   Сережа (потемнел). Не говори о том, чего не понимаешь!
   Маруся. Неудачника всякий может понять. Размахнулся не по силам. Сколько ни скандаль дома - талантливей не станешь!
   Сережа (кричит). Замолчи!
   Маруся. Кричи сколько хочешь, мне все равно теперь. Все кончено! Понимаешь? Все кончено у нас с тобой!
   Сережа. Ну и очень рад! Давно пора!
   Маруся уходит и закрывает за собой дверь. Сережа стоит угрюмо возле занесенного снегом окна. Вдруг он распахивает форточку.
   Маруся! Куда ты?
   Бежит к дверям. Останавливается. Делает каменное лицо. Садится у стола. Берет книгу. В комнате темнеет. Слышно, как бьют часы раз и другой. Вдруг раздается резкий звонок. Вспыхивает свет. Сережа вскакивает. Бежит в прихожую и возвращается, сопровождаемый высоким длинноусым человеком в тулупе, шапке-ушанке, с большим портфелем в руках.
   Высокий человек. Простите, Сергей Васильевич, что ночью к вам врываюсь. У нас неприятности, Сергей Васильевич!
   Сережа. Садитесь, товарищ Ширяев.
   Ширяев. Благодарю вас, но сидеть нам как будто некогда. Ехать надо, Сергей Васильевич, немедленно. Если к этому поезду не успеем, неизвестно, когда и доберемся. Поднимается метель. К утру непременно будут заносы. Понимаете ли, какое дело... (Понижает голос.) Ой, что же это я кричу! Супругу вашу разбудил, наверно.
   Сережа. Ее дома нет, Она у подруги. Готовится к экзаменам.
   Ширяев. Так поздно? Да... Все работают... Одевайтесь, Сергей Васильевич. У нас минуты считанные!
   Сережа. Вы мне так и не сказали, что случилось.
   Ширяев. Говорить-то неприятно... Стена поползла.
   Сережа. Как поползла?
   Ширяев. Поползла, Сергей Васильевич. Оседает, трещины такие, что страх! А там у нас племенной скот. Конечно, весь совхоз забегал. Старики кричат: "Вот он, ваш скоростной метод!" Позвонили мы в райком, а там посоветовали прежде всего до вас добраться.
   Сережа. Где поползла стена?
   Ширяев. Пока только в седьмом корпусе. Но, конечно, опасаемся за остальные.
   Сережа. Так. В седьмом... Который к выгону? Который ставили после моего отъезда?
   Ширяев. Вот именно.
   Сережа. Ну и денек!
   Ширяев. Да уж. Сильно будет мести.
   Сережа. Я не к тому. Ладно! Едем! Только записку жене оставлю.
   Пишет торопливо несколько слов на листке из блокнота. Кладет на Марусин столик. Выходит торопливо. Когда он захлопывает дверь, распахивается форточка, и листок сносит на пол. Темнеет. Зажигается свет. Маруся стоит возле кукол.
   Маруся (куклам). Ушел мой дурачок. Показывает силу воли. А как хорошо бы сейчас помириться... Я так замерзла! Не могу больше сердиться. Я знаете что сделала, дети? Решила уйти от него к Юрику. Ушла, не ушла бы - не знаю, но решила. Юрик ведь неженат. Это я понимаю. Он из самолюбия говорил всем, что женат. Не хотел показывать, как он убивается, что полюбила я не его, а Сережу. Ах, зачем так вышло! Юрик такой добрый. Нет. Любовь - дело недоброе. И Юрик убивал бы меня. Понемножку. Каждый день. А я его. Если бы стал моим мужем. Влюбленные все добрые. А мужья убивают. Понемножку. Каждый день. А я очень гордая. Что я плету? Замерзла. Устала. В голове химические формулы из учебника. Отправилась я, значит, дети, к Юрику. (Смеется.) И так все славно вышло! Вижу - сидят Валя и Юрик на площадке на окошке. На подоконнике. И разговаривают. И когда услышала, как они разговаривают, так обрадовалась, такую тяжесть с меня сняло, - нельзя к Юрику уходить, поняла я. Может, и наделала бы глупостей из гордости. Погубила бы себя и Юрика. Не так я его люблю, чтобы уходить к нему. Не безумно. А тут вижу - сняли с меня тяжесть. Услышала я, как они разговаривают, и поняла: им, голубчикам, сейчас не до меня. И даже заплакала от радости. Шла к Юрику - как на цепи себя вела. Из гордости. И вот порвалась цепь. Вы думаете, они говорили о любви? Нет еще! Говорили про Никанора Никаноровича, про Ольгу Ивановну, про меня и Сережу, про университет, про экзамены, про Камчатку, о щенятах, об охоте, о лодках, а я стою, плачу и словно отогреваюсь от всех своих глупостей. Говорят об одном, а на сердце у них другое. Голоса ласковые, негромкие. Вот-вот поцелуются. Тут стукнула дверь, и я убежала, чтобы никто не видел, как я стою, слушаю и плачу. Что с нами? Давно ли мы с Сережей так же сидели на скамеечке и разговаривали. Что нас испортило?
   Звонок.
   Маруся выходит, и тотчас же в комнату врывается Шурочка с девочкой на руках. Она закутана в одеяло.
   Что случилось?
   Шурочка. А что у нас еще может случиться? Так тревожно в доме, что Майечка до сих пор не спит, места себе не находит. Сиди, сиди. (Наклоняется к девочке.) Да чего ты шепчешь? Что? К папе? Нужны мы ему! Сиди, сиди! На вот, рисуй. (Поднимает с пола Сережину записку.) Маруся, это ненужная бумажка? Кажется, Сережиным почерком написана?
   Маруся. Раз он ее бросил на пол, значит, ненужная.
   Шурочка (дает девочке бумажку и карандаш со стола). Рисуй, рисуй. Что? (Наклоняется к девочке.) Большая девочка, а не знаешь что. Рисуй домики. Сережи нет. Пальто на вешалке отсутствует. Ну и хорошо. Можно во весь голос говорить.
   Маруся. А что случилось у вас?
   Шурочка. Что, что! Стала я бороться. Чтобы жить по-человечески. Как на работе. Понимаешь? Читать все, что есть, о любви. И посоветовала мне дура библиотекарша прочесть "Анну Каренину".
   Маруся. Ну почему же дура? Книга такая, что...
   Шурочка. Такая, что других подобных я не читала еще! Библиотекарша вообще дура. Независимо от этого совета. Папы от мамы отличить не может. Это я к слову. "Анна Каренина". Я удивляюсь - вышла такая книжка, а столько на свете сохранилось нечутких людишек! У которых нет внимания к самым близким, к семейным своим людям! Свиньи! Читала я эту книжку - сначала будто лесом шла, грибы собирала. Продираешься, продираешься, тоска! На лице паутина. Все бы бросила и домой ушла. И - ах! целое гнездо боровиков. О доме уже и не думаешь. Чем дальше, тем больше. Уже я все понимаю. Этот Стива Облонский - ну чисто наш монтер! Аккуратный, приятный, а жена с детьми высохла вся. Но это в сторону. Анна сама! Господи! И дошла я до места, которое нельзя читать: умирает Анна, а муж плачет. (Всхлипывает.) Вдруг дышит мне кто-то в ухо. Я словно с небес в лужу. Муж пришел, уставился, молчит, дышит тяжело. Это он, зануда, всегда так показывает, что мною недоволен. Глаза карие, ресницы как у звезды американской. Хлопает ресницами. Молчит. Смотрит. "Что тебе?" - "Майечка кашляет, сама в кроватку легла!" - "Ах, так! Я над своей душой работаю, а ты попрекаешь! Ты больше в ребенке понимаешь, чем я!" И пошло, и пошло. Девочка, конечно, в слезы. Не любит она этого. Бродит, бродит, не спит и взмолилась наконец: "К Марусе, к Марусе".