Шварц Евгений Львович. Тень. Голый король.

   Первая дама. Ах, меня так волнует новое платье короля! У меня от волнения вчера два раза был разрыв сердца!
   Вторая дама. А я так волновалась, что мой муж упал в обморок.
   Нищий. Помогите! Караул!
   Голоса. Что такое? Что случилось?
   Нищий. У меня украли кошелек!
   Голос. Но там, наверное, были гроши?
   Нищий. Гроши! Наглец! У самого искусного, старого, опытного нищего – гроши! Там было десять тысяч талеров! Ах! Вот он, кошелек, за подкладкой! Слава богу! Подайте, Христа ради.
   Бритый господин. А вдруг король-отец опоздает?
   Господин с бородой. Неужели вы не слышали пушек? Король-отец уже приехал. Он и принцесса-невеста придут на площадь из гавани. Король-отец ехал морем. Его в карете укачивает.
   Бритый господин. А в море нет?
   Господин с бородой. В море не так обидно.
   Пекарь с женой. Позвольте, господа, позвольте! Вам поглазеть, а мы по делу!
   Голоса. У всех одинаковые дела!
   Пекарь. Нет, не у всех! Пятнадцать лет мы спорим с женой. Она говорит, что я дурак, а я говорю, что она. Сегодня наконец наш спор разрешит королевское платье. Пропустите!
   Голоса. Не пропустим! Мы все с женами, мы все спорим, мы все по делу!
   Человек с ребенком на плечах. Дорогу ребенку! Дорогу ребенку! Ему шесть лет, а он умеет читать, писать и знает таблицу умножения. За это я обещал ему показать короля. Мальчик, сколько семью восемь?
   Мальчик. Пятьдесят шесть.
   Человек. Слышите? Дорогу ребенку, дорогу моему умному сыну! А сколько будет шестью восемь?
   Мальчик. Сорок восемь.
   Человек. Слышите, господа? А ему всего шесть лет. Дорогу умному мальчику, дорогу моему сыну!
   Рассеянный человек. Я забыл дома очки, и теперь мне не увидеть короля. Проклятая близорукость!
   Карманник. Я могу вас очень легко вылечить от близорукости.
   Рассеянный. Ну! Каким образом?
   Карманник. Массажем. И сейчас же, здесь.
   Рассеянный. Ах, пожалуйста. Мне жена велела посмотреть и все ей подробно описать, а я вот забыл очки.
   Карманник. Откройте рот, закройте глаза и громко считайте до двадцати.
   Рассеянный считает вслух, не закрывая рта. Карманник крадет у него часы, кошелек, бумажник и скрывается в толпе.
   Рассеянный(кончив счет). Где же он? Он убежал! А я стал видеть еще хуже! Я не вижу моих часов, моего бумажника, моего кошелька!
   Человек. Дорогу моему мальчику! Дорогу моему умному сыну! Сколько будет шестью шесть?
   Мальчик. Тридцать шесть.
   Человек. Вы слышите? Дорогу моему сыну! Дорогу гениальному ребенку!
   Слышен бой барабанов. В толпе движение. Лезут на столбы, встают на тумбы, на плечи друг другу.
   Голоса. Идет! Идет!
   – Вон он!
   – Красивый!
   – И одет красиво!
   – Вы раздавили мне часы!
   – Вы сели мне на шею!
   – Можете в собственных экипажах ездить, если вам тут тесно!
   – А еще в шлеме!
   – А еще в очках!
   Показываютсявойска.
   Генерал(командует). Толпу, ожидающую короля, от ограды оттесни!
   Солдаты(хором). Пошли вон. Пошли вон. Пошли вон. Пошли вон. (Оттесняют толпу.)
   Генерал. К толпе спи-и-ной!
   Солдаты поворачиваются спиной к толпе, лицом к возвышению. Гремят трубы.Герольдышагают по дороге.
   Герольды. Шапки долой, шапки долой, шапки долой перед его величеством!
   Уходят во дворец. Из-за кулис справа выходит пышно одетыйКороль-отец с принцессойв подвенечном наряде. Они поднимаются на возвышение. Толпа затихает.
   Принцесса. Отец, ну хоть раз в жизни поверь мне. Я тебе даю честное слово: жених – идиот!
   Король- отец. Король не может быть идиотом, дочка. Король всегда мудр.
   Принцесса. Но он толстый!
   Король- отец. Дочка, король не может быть толстым. Это называется «величавый».
   Принцесса. Он глухой, по-моему! Я ругаюсь, а он не слышит и ржет.
   Король- отец. Король не может ржать. Это он милостиво улыбается. Что ты ко мне пристаешь? Что ты смотришь жалобными глазами? Я ничего не могу сделать! Отвернись! Вот я тебе котелок привез. Ведь не целый же день будет с тобой король. Ты послушаешь музыку, колокольчики. Когда никого не будет близко, можешь даже послушать песню. Нельзя же принцессе выходить замуж за свинопаса! Нельзя!
   Принцесса. Он не свинопас, а Генрих!
   Король- отец. Все равно! Не будь дурочкой, не подрывай уважения к королевской власти. Иначе соседние короли будут над тобой милостиво улыбаться.
   Принцесса. Ты тиран!
   Король- отец. Ничего подобного. Вон, смотри. Бежит министр нежных чувств. Развеселись, дочка. Смотри, какой он смешной!
   Министр нежных чувств. Ваше величество и ваше высочество! Мой государь сейчас выйдет. Они изволят гоняться с кинжалом за вторым камергером, который усмехнулся, увидев новое платье нашего всемилостивейшего повелителя. Как только наглец будет наказан – государь придет.
   Трубят трубы.
   Камергер наказан!
   Выходятгерольды.
   Герольды. Шапки долой, шапки долой, шапки долой перед его величеством!
   Из дворца выходяттрубачи, за ними строемфрейлины, за фрейлинамипридворныев расшитых мундирах. За нимипервый министр.
   Первый министр. Король идет! Король идет! Король идет!
   Оглядывается. Короля нет.
   Отставить! (Бежит во дворец. Возвращается. Королю-отцу.)Сейчас! Государь задержался, грубо говоря, у зеркала. (Кричит.)Король идет, король идет, король идет!
   Оглядывается. Короля нет. Бежит во дворец. Возвращается.
   (Королю-отцу.)Несут, несут! (Громко.)Король идет! Король идет! Король идет!
   Выносят портшезс королем. Король, милостиво улыбаясь, смотрит из окна. Портшез останавливается. Толпа кричит «ура». Солдаты падают ниц. Дверца портшеза открывается. Оттуда выскакиваетКороль. Он совершенно гол. Приветственные крики разом обрываются.
   Принцесса. Ах! (Отворачивается.)
   Генерал. В себя при-ди!
   Солдаты встают, взглядывают на короля и снова валятся ниц в ужасе.
   В себя при-ди!
   Солдаты с трудом выпрямляются.
   Отвер-нись!
   Солдаты отворачиваются. Толпа молчит. Король медленно, самодовольно улыбаясь, не сводя глаз с принцессы, двигается к возвышению. Подходит к принцессе.
   Король(галантно). Даже самая пышная одежда не может скрыть пламени, пылающего в моем сердце.
   Принцесса. Папа. Теперь-то ты видишь, что он идиот?
   Король. Здравствуйте, кузен!
   Король-отец. Здравствуйте, кузен. (Шепотом.)Что вы делаете, кузен? Зачем вы появляетесь перед подданными в таком виде?
   Король(шепотом). Что? Значит, и вы тоже? Ха-ха-ха!
   Король-отец. Что я «тоже»?
   Король. Либо не на месте, либо дурак! Тот, кто не видит эту ткань, либо не на месте, либо дурак!
   Король-отец. Дурак тот, кто видит эту ткань, бессовестный!
   Король. Это кто же бессовестный?
   Король-отец. Тише говорите! А то чернь услышит нас. Говорите тише и улыбайтесь. Вы бессовестный!
   Король(принужденно улыбаясь. Тихо). Я?
   Король-отец. Да!
   Король(некоторое время молчит, полный негодования. Потом упавшим голосом спрашивает.)Почему?
   Король-отец(шипит злобно, не переставая улыбаться). Потому что вылез на площадь, полную народа, без штанов!
   Король(хлопает себя по ноге). А это что?
   Король-отец. Нога!
   Король. Нога?
   Король-отец. Да!
   Король. Нет.
   Король-отец. Голая нога!
   Король. Зачем же врать-то? Даю честное королевское слово, что я одет как картинка!
   Король-отец. Голый, голый, голый!
   Король. Ну что это, ну какая гадость! Ну зачем это! Придворные! Я одет?
   Придворные. Пышно и красочно! Роскошно и благородно!
   Король. Съел? Первый министр! Я одет?
   Первый министр(обычным тоном). Простите за грубость, ваше величество. (Свирепо.)Ты голый, старый дурак! Понимаешь? Голый, голый, голый!
   Король издает странный вопль, похожий на икание. Вопль этот полон крайнего изумления.
   Ты посмотри на народ! На народ посмотри! Они задумались. Задумались, несчастный шут! Традиции трещат! Дым идет над государством!
   Король издает тот же вопль.
   Молчи, скважина! Генерал! Сюда!
   Генерал рысью бежит на возвышение.
   Войска надежны? Они защитят короля в случае чего? Слышите, как народ безмолвствует?
   Генерал. Погода подвела, господин первый министр!
   Король. А?
   Генерал. Погода, ваше величество. С утра хмурилась, и многие из толпы на всякий случай взяли зонтики...
   Король. Зонтики?
   Генерал. Да, ваше величество. Они вооружены зонтиками. Будь толпа безоружна, а тут зонтики.
   Король. Зонтики?
   Генерал. Если пошло начистоту – не ручаюсь я за солдат. Отступят! (Шепотом.)Они у меня разложенные!
   Король издает тот же вопль, похожий на икание.
   Я сам удивляюсь, ваше величество. Книг нет, листовок нет, агитаторов нет, дисциплина роскошная, а они у меня с каждым днем все больше разлагаются. Пробовал командовать – разлагаться прекра-ати! Не берет!
   Министр нежных чувств. Ну я не знаю, ну так нельзя, я сам тоже недоволен, я пойду туда, к народу!
   Первый министр. Молчать!
   Министр нежных чувств. Надо создать Временный комитет безопасности придворных.
   Первый министр. Молчать! Нельзя терять времени! Надо толпу ошеломить наглостью. Надо как ни в чем не бывало продолжать брачную церемонию!
   Принцесса. Я...
   Первый министр(с поклоном). Молчать!
   Король-отец. Он прав! Давай, давай!
   Министр нежных чувств. У меня фрейлины милитаризованные. Они защитят наш комитет.
   Первый министр. Ерунда твои фрейлины! Бери принцессу за руку, король. (Машет герольдам.)
   Герольды. Тишина! Тишина! Тишина!
   Пауза.
   Мальчик. Папа, а ведь он голый!
   Молчание и взрыв криков.
   Министр нежных чувств(бежит во дворец и кричит на ходу). У меня мать кузнец, отец прачка! Долой самодержавие!
   Мальчик. И голый, и толстый!
   Крики. Слышите, что говорит ребенок? Он не может быть не на своем месте!
   – Он не служащий!
   – Он умный, он знает таблицу умножения!
   – Король голый!
   – На животе бородавка, а налоги берет!
   – Живот арбузом, а говорит – повинуйся!
   – Прыщик! Вон прыщик у него!
   – А туда же, стерилизует!
   Король. Молчать! Я нарочно. Да. Я все нарочно. Я повелеваю: отныне все должны венчаться голыми. Вот!
   Свист.
   Дураки паршивые!
   Свист. Король мчится во дворец. Первый министр, а за ним все придворные мчатся следом. На возвышении король-отец и принцесса.
   Король-отец. Бежим! Смотри, какие глаза у этих людей за загородкой! Они видели короля голым. Они и меня раздевают глазами! Они сейчас бросятся на меня!
   Генрих и Христиан(прыгают на возвышение, кричат). У-у-у!
   Король-отец. Ах, началось! (Подобрав мантию, бежит по дороге направо.)
   Принцесса. Генрих!
   Генрих. Генриетта!
   Христиан(толпе). Дорогие мои! Вы пришли на праздник, а жених сбежал. Но праздник все-таки состоялся! Разве не праздник? Молодая девушка встретила наконец милого своего Генриха! Хотели ее отдать за старика, но сила любви разбила все препятствия. Мы приветствуем ваш справедливый гнев против этих мрачных стен. Приветствуйте и вы нас, приветствуйте любовь, дружбу, смех, радость!
   Принцесса.

 
Генрих, славный и кудрявый,
Генрих милый, дорогой,
Левой-правой, левой-правой
Отведет меня домой.
 

   Толпа.

 
Пусть ликует вся земля,
Мы прогнали короля!
Пусть ликует вся земля,
Мы прогнали короля!
 

   Пляшут.
   Генрих.

 
У кого рассудок здравый,
Тот примчится, молодец,
Левой-правой, левой-правой
Прямо к счастью наконец!
 

   Все.

 
Пусть ликует вся земля,
Мы прогнали короля!
Пусть ликует вся земля,
Мы прогнали короля!
 

   Занавес
   1934

Телефонная книжка

Вступление к Телефонной книжке

   Когда-то в 20-х годах Маршак сказал, что я импровизатор. Шла очередная правка какой-то рукописи. «Ты импровизатор, – сказал Маршак. – Каждый раз твое первое предложение лучше последующего». Думаю, что это справедливо. «Ундервуд» – написан в две недели. «Клад» – в три дня. «Красная Шапочка» – в две недели. «Снежная королева» – около месяца. «Принцесса и свинопас» – в неделю. В дальнейшем я стал писать как будто медленнее. На самом же деле беловых вариантов у меня не было, и «Тень» и «Дракон» так и печатались на машинке с черновиков, к ужасу машинистки. Я не работал неделями, а потом в день, в два делал половину действия, целую сцену. И еще – я не переписывал. Начиная переписывать, я, к своему удивлению, делал новый вариант. Смесь моего оцепенения с опьянением собственным воображением – вот моя работа. Оцепенение можно назвать ленью. Только это будет упрощением. Самоубийственная, похожая на сон бездеятельность – и дни, полные опьянения, как будто какие-то враждебные силы выпустили меня на волю. К концу сороковых годов меня стало пугать, что я ничего не умею. Что я ограничен. Что я немой – так и не расскажу, что видел. Но в эти же годы я невзлюбил литературу – всякая попытка построить сюжет – и та стала казаться мне ложью, если речь шла не о сказках. Я был поражен тем, что настоящие вещи, – в сущности – дневник, во всяком случае, в них чувствуешь живое человеческое существо. Автора, таким, каким был он в тот день, когда писал. И я заставил себя вести эти тетради. Но теперь подошел к новой задаче. Отчасти из страха литературности, отчасти по привычке я и тут все писал начисто.

Из Телефонной книжки

   19 января 1955 г.
   Хотел затеять длинную работу: «Телефонная книжка». Взять нашу длинную черную книжку с алфавитом и, за фамилией фамилию, как записаны, так о них и рассказать. Так и сделаю.
   Акимов.О нем говорил не раз: ростом мал, глаза острые, внимательные, голубые. Всегда пружина заведена, двигатель на полном ходу. Все ясно в нем. Никакого тумана. Отсюда правдивость. Отсюда полное отсутствие, даже отрицание магического кристалла. Через него в некоторых случаях художник различает что-то там неясно. Как это можно! Жаден до смешного в денежных делах. До чудачества. Даже понимая, что надо потратиться, хотя бы на хозяйство – отдаст деньги не с вечера, а утром, когда уже пора идти на рынок. Знает за собой этот порок. Однажды я осуждал при нем скупую женщину.
 
   20 января
   И он возразил: «Не осуждай, не осуждай! Это страсть. Не может человек заставить себя расстаться с деньгами – и все тут». Так же, говоря о ком-то, признал: «Он, как умный человек, позволяет себе больше, чем другие». И то и другое высказывание – нечаянное признание. Я не раз замечал, что художники скуповаты. Возможно, оттого, что уж слишком связаны с вещью. Но Акимов жаден еще и до власти, до славы, до жизни и, как человек умный, позволяет себе больше, чем другие. Жаден до того, что не вылезает из драки. Есть множество видов драки. Теперь в театральных кругах победил вид наиболее мучительный для зрителя: вцепившись в противника когтями, разрывая пальцами рот, ударяя коленом в пах, борец кричит: «Необходима творческая среда!», «Без чувства локтя работать немыслимо!», «Социалистический реализм!», «Высокая принципиальность!», «Не умеют у нас беречь людей!», – и так далее. Акимов в драке правдив, ясен и смел до того, что противник, крича: «Мир хижинам, война дворцам!» или нечто подобное, – исчезает. Охлопков любит говорить, что наше время подобно эпохе Возрождения: сильные люди, борьба страстей и так далее. Эта поэтическая формула разрешает ему куда больше, чем позволяет себе умный человек. Единственный боец, на которого я смотрю в этой свалке с удовольствием, – Акимов. Он не теряет чувства брезгливости, как безобразник эпохи Возрождения, не кричит, кусая врага: «Прекрасное должно быть величаво»... и, наконец, он чуть ли не единственный имеет в своей области пристрастия, привязанности, обнаруживает чуть ли не гениальное упорство. Правдив, правдив! Любит он и женщин. Иной раз кажется мне, что, помимо всего прочего, и тут сказывается его жадность – к власти, к успеху. Любит и вещи, как Лебедев, но с меньшей строгостью, традиционней. Я с ним никогда, в сущности, не был дружен – мы несоизмеримы. Я отчетливо, и он, думаю, тоже понимает всю противоположность наших натур. Но жизнь свела нас, и я его чувствую как своего и болею за него душой.
 
   21 января
   В случае удач его мы встречаемся реже, потому что он тогда занят с утра до вечера, он меняет коней – то репетирует, то делает доклады в ВТО, то ведет бешеную борьбу с очередным врагом, то пишет портрет, обычно с очень красивой какой-нибудь девушки. И свалить его с ног могут только грипп или вечный его враг – живот. Вот каков первый из тех, что записан в моей телефонной книжке. Среди многих моих друзей-врагов он наносил мне раны, не в пример прочим, исключительно доброкачественные, в прямом столкновении или прямым и вполне объяснимым невниманием обезумевшего за азартной игрой банкомета. Но ему же обязан я тем, что довел до конца работу, без него брошенную бы на полдороге. И не одну. А как упорно добивался он, чтобы выехали мы в блокаду из Ленинграда. Впрочем, бессмысленно тут заводить графы прихода и расхода. Жизнь свела нас, и, слыша по телефону знакомый его голос, я испытываю сначала удовольствие. И только через несколько минут неловкость и скованность в словах и мыслях, – уж слишком мы разные люди.
   Николай Павлович Акимов, маленький, очень худенький, ногам его просторно в любых брючках, производит впечатление силы, вихри энергии заключает в себе его субтильная фигурка. Энергия эта не брызжет наружу, по-одесски, наподобие лимонадной пены. Она проявляется, когда нужно. Пусть только заденут его на заседании или на обсуждении работы театра, – новый человек удивится и, если он вызвал отпор, ужаснется силе, которую привел в действие. Проявляется его сила и в неутомимой настойчивости, с которой ведет он дела театра, не пугаясь и не отступая. В отношениях с людьми ясен и прям. Невозможно представить себе, что он спрашивает случайно встретившегося знакомого: «Ну, как дела? Как жена? Что дочка?» Разговоры подобного рода ведутся чаще всего из боязливого желания поддержать мирные и смирные отношения. Его летящему к очередной цели существу просто непонятны потребности подобного рода. И кроме того, ему некогда. Даже людей, которых он любит, забывает он в пылу борьбы. Во время атаки не до нежностей. Из-за этого он прослыл среди людей тепловатых – человеком холодным. И в самом деле его ясный и острый смысл действует на многих отрезвляюще и даже оскорбляюще. Из неясного, укромного мирка – на свет и мороз!
 
   13 июля
   Находясь вечно в действии, он отдыхать не умеет. В последние годы хоть есть научился сидя. В Сталинабаде он завтракал, да и обедал, стоя у стола в своей комнате, похожей на мастерскую. Основное место занимал в ней стол с пузырьками красок, набором кисточек, аппаратиками для работы: игрушка с зеркальцем, помогающая увидеть эскиз по-новому, электрический пульверизатор и тому подобное. Эскизы и портреты висели по стенам этой небольшой мастерской. Он не умел отдыхать. И в свободные минуты писал гуашью, акварелью, сангиной, тушью портреты знакомых. Пробовал работать и маслом. А в 47 году, уехав отдыхать на Рижское взморье, привез он оттуда более пятидесяти картин.
   Вторым на букву «А» записан Альтман,прелесть Натана Альтмана – в простоте, с которой он живет, пишет свои картины, ловит рыбу. Он ладный, желтолицый, толстогубый, седой. Когда еще юношей шел он пешком по шоссе между южнорусскими какими-то городами, навстречу ему попался пьяный офицер, верхом на коне. Заглянув Натану в лицо, он крикнул вдруг: «Япошка!» И в самом деле в лице его есть что-то дальневосточное. Говорит он с акцентом, но не еврейским, без напева. В отличие от Акимова пальцем не шевельнет для того, чтобы занять подобающее место за столом баккара.
   Во время эвакуации, находясь в Молотове (ныне г. Пермь. – Прим. сост.) сказал задумчиво: «Я до сих пор не придавал значения званиям и орденам – но с тех пор, как это стало вопросом меню...» Причем это последнее слово он произнес, как природный француз. Там же ловил он тараканов в своей комнате и красил их в разные цвета. А одного выкрасил золотом и сказал: «Это таракан-лауреат».
 
   22 января
   А потом подумал и прибавил: «Пусть его тараканиха удивится».
   Есть во всем его существе удивительная беспечность, заменяющая ту воинствующую независимость, что столь часто обнаруживают у гениев. Натан остается самим собой безо всякого шума. Когда принимали в союз какую-то художницу, Альтман неосторожно выразил свое к ней сочувственное отношение. И Серов, громя его, привел это неосторожное выражение: «Альтман позволил себе сказать: на сером ленинградском фоне...» – и так далее. Отвечая, Альтман заявил: «Я не говорил – на сером ленинградском фоне. Я сказал – на нашем сером фоне». И, возражая, он был столь спокоен, наивен, до такой степени явно не понимал убийственности своей поправки, что его оставили в покое. Да, он какой есть, такой и есть. Всякий раз, встречая его – а он ездит в Комарово ловить рыбу, – угадывая еще издали на шоссе его ладную фигурку, с беретом на седых – соль с перцем – густых волосах, испытываю я удовольствие. Вот подходит он, легкий, заботливо одетый (он даже трусы заказывает по особому рисунку), на плече рыболовные снасти, в большинстве самодельные и отлично выполненные; как у многих художников, у него золотые руки. Я люблю его рассказы – их прелесть все в той же простоте, и здоровье, и ясности. Как в Бретани – жил он в пансионе – вдруг шум за стеной. За каменной стеной сада, где они обедали. Натан взобрался на стену – все селенье, включая собак, копошилось и шумело возле. Прибой – нет, прилив – на этот раз был силен, дошел до самой стены пансиона и, отходя, оставил в ямах множество рыбы. «Тут и макрель, и все, что хочешь. И ее брали руками». И я вижу и стену пансиона, и берег. Стал этот незамысловатый случай и моим воспоминанием. Так же, услышав о реке Аа, вспоминаю, как поехал Натан летом 14 года на эту речку ловить рыбу. И едва началась война, как пристав его арестовал: «Почему?» А пристав отвечает: «Мне приказано, в связи с войной, забирать всех подозрительных лиц. А мне сообщили, что вы футурист».
 
   23 января
   Альтман – со своей ладностью, легкостью, беретом – ощущается мною вне возраста. Человеком без возраста, хотя ему уже за шестьдесят. Козинцев как-то сказал ему: «Слушайте, Натан, как вам не стыдно. Вам шестьдесят четыре года, а вы ухаживаете за девушкой». – «Это ее дело знать, сколько мне лет, а не мое», – ответил Натан спокойно... Как он пишет? Каковы его рисунки? Этого не стану определять. Не мое дело. Я знаю, что он художник, и не усомнился бы в этой его породе, даже если бы не видел ни его декораций, ни книг, ни картин.
   Телефонная книжка, по которой веду я рассказ, заведена в 45 году, поэтому стоят в ней и фамилии друзей, которых уже нет на свете.
 
   28 января
   Далее в телефонной книжке идет фамилия, попавшая на букву «А» по недоразумению. Катя думала, что фамилия нашего бородатого сердитого, безумного и острого комаровского знакомого пишется «Арбели». Он живет летом в академическом поселке.
 
   29 января
   Знакомы сначала, с давних времен, мы были с Тотей, она же Антонина Николаевна – живая, близорукая, привлекательная, скорее высокая, тощенькая. Знали мы, что она альпинистка, искусствовед, умная женщина. Была замужем за историком Щеголевым, овдовела. Я сомневался в ее уме. В интеллигентских кругах возле искусства выработался свой жаргон, и женщины, овладевшие им, легко зачисляются в категорию умных. Особенно их много возле театра, жаргон тут беднее эрмитажного, но зато непристойнее и веселее. Тут женщины, овладевшие им, называются не умными, а остроумными. Попугаи, повторяющие чужие слова, обнаруживаются просто. Но попугаи, схватывающие чужой круг идей, числятся людьми. Поэтому я с недоверием принял утверждение насчет Тотиного ума. Несколько лет назад вдруг вышла она замуж за своего начальника академика Орбелии родила мальчика. Ей было за сорок, мужу за шестьдесят, и вот в этот период жизни познакомились мы с ней ближе, а с Иосифом Абгаровичем – заново. Прежде всего я, не без удовольствия, убедился в том, что Тотя и в самом деле умная. Она любила своего мальчика до полного безумия и однажды определила это так: «Смотрю на пейзаж Руссо. Отличный пейзаж, но что-то мне мешает. Что? И вдруг соображаю: воды много. Сыро. Ребенку вредно». Прелестно рассказала она о собрании в академическом поселке перед его заселением. Собрались будущие владельцы или их жены. В те дни неизвестно еще было, в собственность получат академики дачи или в пожизненное владение. Это особенно волновало членов семьи. И вот, сначала иносказательно, стали выяснять, что будет, так сказать, по окончании владения, – если оно только пожизненное. Куда денут иждивенцев? А потом, по мере того как страсти разгорались, вещи начали называть своими именами. Все академики были живы еще, но ораторши говорили: «Вдовы, вдовы, вдовы». И никого это не пугало.