С Рольфом все было проще. Кондукторы в трамвае становились приветливей, когда я входила вместе с Рольфом. Когда мы с Рольфом шли в театр, билетеры улыбались. Если тоска вернется, говорил Рольф, виной тому будет твоя неуверенность. В послеобеденные часы, когда я плакала на тахте, пока Рольф чертил свои винты, меня утешало ощущение собственной моей полезности. Когда он заканчивал свои чертежи, он подсаживался ко мне и был как мама. Рассказывал об интересных событиях нашего столетия, включал радио, когда играла хорошая музыка, радовался, если я проглатывала последние слезинки, и говорил, что жизнь опять возвращается ко мне, но я не признавалась, что причиной тому музыка, а не он. Потому что ведь он радовался, когда радовалась я, и когда я читала ему из своего дневника, что вся моя кожа страдает от тоски по его коже, он говорил, что только со мной и ни с одной другой женщиной хочет иметь детей. С Рольфом все было в порядке. А если тоска возвращается, говорил он, это от унаследованной тяги к меланхолии, и с этим нужно смириться.
   Свадебное путешествие идет по плану. Поездка на юг. Отказаться от свадьбы невозможно, потому что приглашения ведь уже напечатаны. Да еще такие красивые. Пригласительные билеты на разворот, можно сложить, можно развернуть. Отказаться от свадьбы - все равно что отказаться от похорон, потому что мертвый, оказывается, не умер. Уже все опечалены, а теперь опять радоваться? Конечно же мы едем в Италию. Лаго ди Гарда. Я собирала гальку в шуршащие мешочки, это было так давно, с мамой и папой, когда мы переночевали в Риве, а вечером через город прогоняли овец, они были как маленькие сахарные мешочки из кофейного домика, сейчас я опять все это вспомнила: у мамы волосы цвета красного дерева, она склоняется ко мне, оставь в покое эту гальку, говорит папа, дай ребенку поиграть, говорит мама. Может быть, мама слишком избаловала меня? А эта история с плавательным поясом. Мне непременно был нужен пояс для плавания. Папа перестал разговаривать со мной и с мамой. Но пояс я все-таки получила. Потом он мне надоел и я его забросила. У Рольфа плавательного пояса нет. У него очень чувствительный желудок, и после завтрака его тошнит. Может быть, это происходит оттого, что он засовывает зубную щетку слишком глубоко в рот. Нет, говорит он, если хочешь знать, мне уже всю ночь было плохо. Ты заболел? Я не спал всю ночь! Поедем домой! Это как раз в твоем духе, говорит он. Прерывать свадебное путешествие и возвращаться домой не принято.
   Пока Рольф не мог заснуть, мне приснилось, что служащий в отделе регистрации браков сказал мне: одну минуточку, вам нельзя выходить замуж! Он подошел, чтобы вытащить у меня из локтя колючку. Это был длинный черный стебель, и когда он его сломал, из обломка брызнула вода. Мы должны его вытащить, сказал он Рольфу, но Рольф спешил, он не мог ждать. Я дернула за этот стебель, и у меня на локте образовалась дырка. Это еще не все! - закричал человек, он был уже не служащим, а священником. Тяните сильнее, крикнул он, и я тянула, тянула, тянула, и вот уже у меня в руке растение, с чашечками и тычинками, а я все тянула, и тянула, и тянула, и вот уже появились новые чашечки, они выглядели как цветущий чертополох, и это не прекращалось, и опять нужно было тянуть, и я проснулась измученной, а рядом со мной лежал с открытыми глазами Рольф. Потом, став опять служащим, человек взял свою книгу и произнес речь, которой очень гордился, он показал нам, что написал ее от руки, у него был прекрасный каллиграфический почерк, позади меня стояла бабушка, она говорила, какой приличный и славный почерк. А Рольф вообще не спал!
   Красные, желтые, охристые дома, покрытые снегом горы и голубое небо, Брешиа, Милан, как прекрасно звучит: Милан! Ребенком я сама себе напевала: Ми-лан; я хотела бы опять стать ребенком. Рольф хорошо здесь ориентируется. Он уже был несколько раз в Милане. Теперь в Геную. Рольф рассказывает мне обо всем, что достойно интереса: про порт и его экономическое значение. Наконец, Флоренция. Флоренция звучит красивее, чем Фиренце. Рольф согласен. Меня это радует. Хорошо было бы пожить здесь лет пятьсот назад. Была бы неплохая жизнь. Рольф так не считает. Он слушает историю Понте Веккьо по автомату, в который надо бросить сто лир. Я не хочу слушать историю Понте Веккьо, и это его задевает. Потом начинается дождь, что раздражает его еще больше. Там, где дождь делает воды Арно совсем желтыми, а небо таким глубоким, все окунается в краски. По каменным ступеням этой мостовой ходил Микеланджело, босой. Ты думаешь, тогда не было обуви?
   спрашивает Рольф. Может быть, Микеланджело брался однажды за эту дверную ручку. Маленькое, тайное счастье. Я ворую осколки радости того дня, который принадлежит Рольфу. В отеле есть телевизор, в нем плавают Кэри Грант и Грейс Келли. Речь идет о миллионах. Рольф хочет посмотреть. В ванне он трет мне спину и тут вдруг замечает, что для таких маленьких ног у меня слишком большие пальцы. Я говорю, что с моими пальцами все в порядке. И спокойной ночи! Нет, говорит он, я совсем не это имел в виду.
   Италия - это сапог. Мы спускаемся по "молнии" вниз. Там, внизу, ты можешь увидеть Апеннины. Дорогая. Интересно, как там, в Апеннинах? Неинтересно. Почему? Если бы там было что-нибудь интересное, мы бы об этом услышали. Это верно. Из географии мы знаем только: Апеннины. И больше ничего. Итальянцы истинные потомки римлян? Конечно, говорит Рольф. Он знает. Также он знает, как читать автомобильные карты, как обстоят дела с талонами на бензин, знает, что итальянцы - воры. La strada. Le strade. Ты хочешь учить итальянский? Почему нет, una birra, due birre. Прекрати сейчас же, это ведь не язык! Uomo avvisato, mezzo salvato! Quando nacqui, mi disse una voce: tu sei nato a portare la tua croce. Ты хочешь меня разозлить? Откуда у тебя эта книга? Уж лучше учи испанский, у него есть будущее!
   Но Рим, Рим, неужели в Рим! Бабушка рассказывала о катакомбах и ее знакомом носильщике. Каждый год, прежде чем ехать на Сицилию, она посылает открытку, и носильщик встречает ее в Риме у вагона. Каждый год она привозит ему пачку сигарет. Бабушка видела всех трех Пап и от каждого получила благословение. Больше всех ей понравился Папа Пий. Бабушка говорила: в Риме все иначе потому, что это Вечный город. У Рольфа есть книжка, в которой написано, куда нужно идти в Риме. Собор Петра мы представляли себе более величественным. Теперь мы опять терпимо относимся друг к другу. Как ты думаешь, Рольф, у Папы есть любовница? Возможно. Есть или нет? Вероятно, говорит Рольф. Я слышала про Папу еще всякие другие вещи, но вижу, что Рольфа это не интересует, потому что написано это в каком-то французском порнографическом журнале. А кардиналы? Сплошь атеисты, говорит Рольф, ведь церковь, как и все прочее, политика! Почему же мы тогда не порываем с церковью? Рольф говорит, это невыгодно. Зачем же мы тогда венчались в церкви? Рольф говорит, что раз мы - австрийцы, значит, мы - католики, а это все равно что штирийский костюм. И хватит об этом, нам нужно на Испанскую лестницу. А мне не нужно. Можно спросить, почему? Нет, это я хочу спросить, почему ты всегда рассуждаешь так, как тупоумные школьные учителя, которые, как говорит Карл, уже в юном возрасте заявляют: ах, эта нынешняя молодежь! Карл однажды услышал отрывок разговора своих молодых коллег, сначала он решил, что они передразнивают директора школы, который никогда не расстается со своим "штирийским костюмом", но тут вдруг понял, что они говорили именно то, что думали. Карл даже растерялся. Итак, ты идешь на Испанскую лестницу? Ответа он не получает и быстрыми шагами с оскорбленным видом уходит по лестнице. Фотоаппарат, с помощью которого он покончил с Колизеем, болтается за спиной. Если бы было лето, он был бы в кепочке и шортах. Тогда были бы видны его худые ноги. От risotto у него расстройство желудка. Италия приводит его в ярость. Но я хочу остаться в Колизее, а не бежать отсюда в ужасе перед тем, что я могу почувствовать, какие именно события происходили здесь, где, как говорится, ничто не происходит без воли божьей, и как обстояло дело с милосердием и всемогуществом, когда шли друг на друга гладиаторы. О чем думали мужчины и женщины, которые на это смотрели? Что они чувствовали? Что изменилось с тех пор? Абсолютно ничего не изменилось. У нашего учителя по географии всегда текли слюнки, когда он говорил: Бразилия, кофе, Колумбия, бананы, и битва при... и казнь в... с Наполеоном и Бисмарком он всегда чувствовал себя очень уютно, потому что ведь тогда нужно было проходить историю Австрии при немецком режиме, но он не мог решить, что именно ему рассказывать: с одной стороны, как учителю, с другой - как члену партии. Ничто не изменилось, меняются только моды, и воздух, которым я дышу, так же проникал в легкие гладиаторов, я сижу на крови и в крови, и по телу продавца открыток тоже струится кровь. Почему здесь нет храма? Я могла бы помолиться. Не там, под куполом. Правда здесь, а не в тех фресках.
   Если бы итальянцы не сменили рубашку, говорит Рольф, мы бы не проиграли войну. Немецкие солдаты были самыми мужественными, но Адольф Гитлер, к сожалению, не слушал своих генералов, и не нужно быть нацистом и фашистом, чтобы видеть факты не в том ракурсе, как это принято сегодня. А кто же тогда вешал русских, и французских, и английских солдат? Нет, нет, говорит он, чтобы рассуждать с тобой о политике, нужно, чтобы ты немножко повзрослела. И он не хочет никаких спагетти, ни по-милански, ни по-болонски, и у всех итальянок слишком короткие ноги и слишком широкие бедра, и они не говорят по-немецки, и на берегу дует ветер, и повсюду холодно, и небо висит, как парусина, над стальной водой. Кто первым увидит море, получит мороженое, сказал папа. Я, я вижу море! Откуда в море соль? Мама смеется. Рыбаки выходят в море, говорит папа, у них с собой пакетики, и они осторожно высыпают соль в волны. Мама гладит меня и смеется. Я думаю, мама и папа были счастливы, ты фригидна, говорит Рольф, я не знаю, говорю я, потому что очень быстро привыкаешь говорить: "я не знаю". Но он хотел бы знать, почему все, что ему ненавистно, я нахожу чудесным, и наоборот, и почему я не хочу фотографироваться, и почему я такая своенравная и упрямая. Мне нечего сказать, потому что все, что я ему доверяю, он превращает в ничто. Он протягивает мне пустую чашку: смотри, твои утверждения такие же пустые. Скажи еще что-нибудь, я проверю. Смотри, опять ничего нет. Возьми ее обратно. И не думай все время о твоем дурацком детстве, живи сегодняшним днем, стань наконец взрослой. Как же стать взрослой? Я тебе объясню. Рольф, когда я была ребенком, я радовалась тому, что взрослею. Я уже заранее была полна радости и нетерпения. Каждый день рождения был праздником! А теперь, когда я вижу нас с тобой такими, я хочу обратно, к маме в живот. Почему нас с тобой, спрашивает Рольф, зачем ты втягиваешь меня в эти твои настроения? Я наслаждаюсь путешествием!
   Это будет видно потом на фотографиях, когда, перелистывая альбом, мы поймем, что у нас было чудное свадебное путешествие, как у любой благоразумной пары. Ведь со стороны мы выглядим совершенно нормально. Солнце и море, как они сверкают, белые отели, прозрачные камни, красные корзины для мусора. Рольф останавливает машину, чтобы выбросить в корзину мусор. Я бы хотела с кем-нибудь заговорить и чтобы меня не одергивали. С мусорной корзиной! Лечь на мостовую и с ней разговаривать. Сейчас же прекрати плакать! Мне от этого легче, Рольф. Тогда плачь, если тебе от этого легче. Но не реви бесконечно, ты и так уже вся распухла! Я думаю, что человеческое тело в значительной степени состоит из воды, и, наверное, если все плакать и плакать, одежда, туфли, сумочка,
   в общем, все, что называется ценными вещами, останется лежать на сиденье, Рольф сможет их собрать, и в его жизни больше не будет ошибок.
   Может быть, ты всегда думала, что ты какая-то необыкновенная, говорит он, родители тебя избаловали, у тебя было счастливое детство, а жизнь ведь совсем не такая, какой ты ее себе представляла, и вот теперь тебе трудно.
   Я была необыкновенным ребенком. Я носила зеленое пальто с круглыми пуговицами, мы шли по зеленой улице, мама и я, в дом к другим людям, в дом с маленькими окошками, это были бедные люди, которые сразу же поняли, что для них большая честь принимать нас с мамой, потому что мы были частью папы, а папа был самым важным человеком в городе, он делал людей здоровыми, многим он спас жизнь. Все люди в городе делились на две группы: наши пациенты - это хорошие, и не наши пациенты, это - плохие. Я знала, что кроме просто людей есть нечто иное, врачи, и мои подруги были детьми врачей, мы ездили на медицинские конгрессы в Италию, и было что-то необыкновенное в том, чтобы заболело ухо, потому что тогда папа в белом халате приходил из своей амбулатории и занимался мной, и хотя было больно, когда он ватным тампоном буравил мне слуховой канал, но это были папины руки, и, когда папа причинял мне боль, это было нормально, и я гордилась тем, что он принимает меня всерьез всякий раз, когда у меня болит ухо. А потом я поехала учиться в Вену, там никто не знал моего отца, что меня очень удивило, я была уже больше не я, а всего лишь некто, я была одна из многих, это задевало, и тогда появился Рольф, который меня узнал, он знал, кто я такая, и мне пришлось с ним спать, потому что это было нормально. Рольф, ты понимаешь, что все действительно так? Да, сказал он, и ты знаешь, как высоко я ценю твоего отца. Твои родители тебя любят, меня тоже, так что мы не должны их разочаровывать. Они надеялись, что ты закончишь учебу, встанешь на ноги, найдешь свой путь, приобретешь положение, а ты их обидела. Твое замужество было для них последней надеждой. Рольф, а тебе не кажется, что я немножко тронутая? Ты просто еще не повзрослела! А как взрослеют? Взрослеют медленно, говорит он, и потом фотографирует меня с косынкой и без косынки, нас обоих с помощью автоспуска, и говорит, что он далеко пойдет. Насколько далеко? Ну, например, я могу стать директором ФЁЕСТ! Да? При твоей поддержке я могу достичь любой цели, как бы высока и недоступна она ни была.
   Женщине нужен мужчина, и у нас все хорошо. Он будет все выше подниматься по лестнице, а я буду лестницу держать, чтобы она не опрокинулась. У нас будут дети, но только свои собственные, потому что при усыновлении не знаешь, какую наследственность берешь в дом. Женщина без мужчины, что это такое? Он сильнее. Зато она может рожать детей. А обеспечивают ли нам кровообращение, печень и почки осмысленную жизнь, или она состоит из кровообращения, печени и почек,
   это все дурацкие вопросы, которые не следует себе задавать. К чему мы придем, если все перевернем с ног на голову? Ломать себе голову ни к чему. Нужно радоваться тому, что живешь. Другие дети были бы счастливы, если бы они...
   Так как я еще ни разу не была в казино, Рольф доставляет мне это удовольствие и обменивает пятьсот шиллингов. Когда мы пятьсот проиграем, мы прекратим игру, договорились? Договорились. Несмотря на... Однако Рольфу известна история моего другого дедушки, о котором никогда не говорят потому, что он проиграл несколько домов. Мы идем играть. Первый раз после нашей свадьбы - мы. У нас проверяют паспорта, и по нашим лицам никто не замечает, что мы здесь только ради удовольствия, мы должны подписать бумагу, что не являемся служащими казино и впредь никогда не будем в нем работать. У всех крупье красивые лица. Может быть, любое лицо красиво, когда оно серьезно?
   Рольф ведет меня от одного игрового стола к другому. Рольф объясняет мне значение красного и черного, чет и нечет, это и ребенку понятно, он объясняет мне, в чем особенность зеро, потому что я хочу поставить на зеро, но Рольф говорит, на зеро не имеет смысла, вообще не стоит делать ставки, когда так мало денег, как у нас, и тут выходит зеро, я же это знала, я нисколько не удивилась, а теперь, конечно, семнадцать, я знаю, что выйдет семнадцать, оно самое выразительное из всех чисел, я знаю, сейчас выпадет семнадцать! Рольф уже не хочет со мной спорить, я - тоже, следовательно, я не ставлю. Выходит семнадцать. Снимем шляпу перед настоящим игроком! Однако что может здесь проиграть такой, как Рольф, который ходит от стола к столу и ставит одновременно на красное и на черное. То, что он проиграет, он получит обратно. Я ненавижу его. Он считает меня неблагодарной, мы выскальзываем наружу, ведь стыдно же с таким, как Рольф, появляться среди настоящих игроков.
   Обратно через Геную, Милан. Можно было спрятаться во Флоренции, если бы мне это вовремя пришло в голову. Микеланджело питался хлебом, вином и сыром. Это было до открытия витаминов. В горах пасутся ягнята, по скалам стремительно носятся ящерицы, видно, как они переливаются зеленым цветом.
   Профессия: домашняя хозяйка, стоит в моем новом паспорте. Лучше бы они написали: улитка. Улитка. Волосы: крашеные. Глаза: карие. Особые приметы: не имеет, написано в паспорте. Еще бы. Их же не видно с первого взгляда. Особые приметы: неряшливая, несправедливая, неблагодарная, неумелая, нереалистичная, невеселая, недовольная, нерадивая, неласковая. На стол накрыть, со стола убрать, посуду помыть, покупки сделать, обед сварить, на стол накрыть, со стола убрать. Посуду помыть. Что приготовить на ужин, триста шестьдесят пять раз в году вопрос: что приготовить на ужин? Быть или не быть, что больше по нраву, сколько стоят сейчас помидоры? Все-таки ты должна знать, сейчас сезон помидоров или нет. Конечно, у нас есть деньги, но именно тот, у кого есть деньги, должен научиться экономить, ничего с тобой не случится, если ты немножко этим поинтересуешься, пойди на рынок, сравни цены и товар, ты же сама говоришь, что тебе скучно, позвони Хильде, она поможет тебе советом, Хильда могла бы стать твоей подругой, познакомься поближе с женами моих друзей! Он прав, он приносит деньги, знает, как поступают израильтяне с арабами, знает, почему в Англии продолжаются забастовки, знает, что он должен делать и, следовательно, что должна делать я, зато я опять фригидна, должна же быть хоть какая-то справедливость.
   Торговец овощами кланяется. Фрау инженер, пожалуйста, спасибо, фрау доктор, целую ручки, до свидания! Позвольте открыть милсдарыне дверь? Я не я. Я - жена Рольфа. Прежде мне никто не открывал дверей. Овощи я тоже прежде не покупала. Моей маме открывают дверь повсюду. Бабушка говорит, так бывает, когда ты - супруга крупного специалиста. Торговец гастрономией и его жена всегда встречают маму особенно любезно. Она такая рассеянная. Хочет купить молока, и вот торговец уже стоит у кассы, где он так часто обсчитывается, она проглатывает молча, когда он говорит: для вашего супруга все самое свежее, только что получили, каперсы, довольно крупные, испанские моллюски, в восхитительном соусе; и моя мама все берет, потому что жена торговца уже складывает в корзину все для господина медицинского советника, он такой тонкий знаток, и мама несет свежие бананы и граубюнденское мясо и все, что они только что получили, домой, и торговец сладострастно отстукивает целую кассовую ленту, а дома маме чаще всего приходится посылать домработницу, потому что она забыла купить то, что хотела, но к этому торговцу у нее нет претензий, все-таки он - наш пациент и даже дичь ей приходится покупать там время от времени, хотя папа сам стреляет косуль, а иногда получает в подарок от торговца дичью, так как кузина жены торговца гастрономией с ним в ссоре, и она посылает нам дичь в расчете на то, что ему таким образом не удастся сбыть свою. Нужно было бы еще сильнее столкнуть лбами эти семьи, сказала мама Рольфа, но моя мама не замечает, что происходит столкновение лбов. Она лишь удивляется, что приходит из магазина такая нагруженная, когда дома кончилось только молоко.
   А какой стиральный порошок? Сегодня мне надо купить "Марези", потому что он написан мелом на черной доске объявлений? "Марези" сегодня дешевле, но только до завтра. Теперь я понимаю смысл рекламы. Существует так много предложений, и нужно уметь выбирать. Это целая наука. Салат тоже не всегда в одной цене, и бывает, что перец идет нарасхват, а потом его совсем не покупают. Я знала так мало о домашнем хозяйстве. Например, я не знала, что деревянную доску нужно намочить, прежде чем резать на ней луковицу. Бабушка мне сказала: чтобы дерево не впитывало запах. Тимьяна, розмарина, корицы, майорана, гвоздики только чуть-чуть, иначе перебьешь вкус, чеснок надо посолить и измельчать тыльной стороной ножа, а нож для чеснока нужен с широким лезвием, и лимоны, отжав, не выбрасывать, лимоны всегда держать наготове для грязных рук. Руки не должны выдавать домашнюю хозяйку. Петрушку держать в стакане с водой, учиться экономить, и никаких консервов, бабушка говорит, это все яд, употреблять только натуральные продукты, жидкое мыло - самое лучшее мыло, черствый хлеб беречь для панировочных сухарей, складывать в мешочки, которые аккуратно помечать. Вечером я иду спать с поваренной книгой, которую она мне подарила. Это свод кулинарных рецептов государственной школы по подготовке преподавательниц кулинарии и ведения домашнего хозяйства и кулинарной школы для владельцев ресторанов в Вене. Незаменимое пособие для руководящего персонала и справочник для подсобного персонала частных и государственных, больших и малых кулинарных предприятий. Вот что написано на пожелтевшем вкладыше.
   Во время обеда у нас всегда царила нервозная атмосфера, которую создавала мама, когда папа садился за стол. Мама брала со сковородки кусок мяса. Я протягивала ей папину тарелку. Раздраженное бормотание себе под нос. Сомнение, пауза. Этот кусок для папы? Нет, папе более постный. Он не любит жирное. Кто сказал, что я не люблю жир? Почему нет супа? Потому что, говорила мама, если я к такому мясу сварю суп, ты спросишь, зачем я сварила суп. Ложка супа не помешала бы, смущенно говорил тогда папа, а мама чувствовала себя виноватой. Над ней всегда висел дамоклов меч: каждый день в обед она была вся смирение и покорность, когда папа не доедал до конца, сомнение и растерянность, когда он молча отодвигал тарелку и заявлял, что не голоден. А в те дни, когда у папы было хорошее настроение, все то же самое происходило в шутку. По-моему, это совсем ни к чему. Мама защищалась. Она не виновата в том, что гусь чересчур тощий. И чересчур старый. Нет, ты его просто слишком долго держала в духовке и слишком мало поливала. Итак, мы начинаем есть. Мама разрезает пересохшие куски, и когда мама замечает, что папа ее уже давно простил, она тоже улыбается, мы пьем вино, следуют новые шутки: разве это утка? Нет, это гусь. Если у папы было хорошее настроение, то и мамино лицо светилось счастьем.
   Брось ты эту книгу, говорит Рольф, учиться готовить надо не по книгам. Слоеный пирог - его любимое блюдо. Луковый суп - единственный суп, который я действительно умею готовить. Он не выносит луковый суп. А сегодня еще ничего не произошло. Я ждала. После ужина день в самом деле кончился. Я вынесла на кухню посуду, свернула со стола скатерть и вытряхнула ее с балкона. Мне повезло. У других женщин балкона на кухне нет. Он дотрагивается рукой до моего затылка, подходит совсем близко, так тихо, так тихо и темно вокруг, у него нет лица, но я знаю, что это он, я не могу, а он, несмотря на это, может. Если бы природа создала мужчин такими же привередливыми, как женщины, человеческая раса давно бы уже вымерла. Он теперь хорошо спит, хотя я на этот раз была не лангустом, а всего лишь фаршем.
   Как он кладет в чашку сахар, размешивает, кладет ложку на блюдце, подносит чашку ко рту, пьет, как он протирает очки и надевает их, несет чашку в кухню, открывает воду, споласкивает чашку, как он берет пальто и портфель, открывает дверь и закрывает ее за собой
   у меня столько времени, чтобы наблюдать это каждое утро.
   Ведь когда-то у меня было желание, желание что-то делать, я ведь из хорошей семьи, и у меня всегда будет приличный дом. Мы жили как полагается, мама и папа делали свое дело, я училась читать и писать, в детском саду было невероятно скучно, зато в школе очень интересно, потом аттестат. Все было запланировано и предначертано. Когда есть аттестат, начинается жизнь. Но с чего начать, когда столько возможностей? Я дарю тебе один семестр, сказал папа, поезжай в Вену, осмотрись и потом выбирай. Но одно я уже сейчас могу тебе сказать, добавил папа, единственный по-настоящему достойный предмет - это медицина. Итак, врач. А не киноактриса, или продавщица, или журналистка. Медицина - это карьера, но тут я терплю фиаско, потому что не могу воспринимать трупы в анатомическом зале как учебные объекты. Я не могу раскопать в животе среди кишок прямую кишку, я не могу снять кожу с черепа старой женщины, который лежит на столе, я вижу только желтые ноги и простыни, я не выношу шуток студентов, студенты меня тоже не выносят, они зовут меня барышней из провинции, итак, что ты намерена делать, спросил папа, я жду твоего решения. Может быть, переводчицей. Папа разочарован. Мы уже пробовали отработать подпись из моего имени, фамилии по отцу и обозначения степени доктора, мы целый день пытались увязать в легком росчерке мою будущую докторскую степень с моим именем. Из-за неудачного сочетания первых букв моего имени мы долго стремились прийти к соглашению, и папа сказал: мне нужно будет писать сначала доктора и фамилию, а имя добавить потом сокращенно.