Страница:
Но не успел еще этот слух умолкнуть, как появился другой. Слышавшие его из первых рук, то есть по большей части от себя самих или Трепы, утверждали, что никакого оборотня в Аринии нет и не было никогда. Это, конечно, здорово, а то страху напустили. Но с аринцами мы сотрудничать все же будем, и тренируют нас именно для этого. А работать вместе мы будем, когда на Пейнат пойдем.
Вот здорово, всю жизнь мечтал стать захватчиком и при этом еще и по горам научиться лазать. Нет, ребята, это полное дерьмо! Какой, к лешему, Пейнат? Он от нас надежно спрятан не только горами, но и самой Аринией. Так что бред это все, но высшее начальство поддержало этот слух, попросту не отреагировав на него. И солдаты всерьез начали в это верить. Даже мое здравомыслие и вера в собственную правоту пошатнулись, когда, кроме меня, никто не засомневался в этом. Однако слух умер сам собой, когда нас перебросили от западных границ к южным.
Там появился другой слух, за ним еще один, потом еще, а потом еще. И так до бесконечности.
Но и кроме слухов о нашем будущем нам было что обсуждать долгими ночами у костра, во время недолгих перерывов в муштре. Проходя через города – а как ни старалось высшее руководство, этого избежать не сумело, – мы подцепили уйму слухов, один забавнее другого. Причем каждый из них претендовал на высокое звание новости и полную правдоподобность. Если не сказать больше.
Знающие люди говорили, что король, узнав, что граф Таерский умер, сильно расстроился, заболел и был отправлен в Лесфад на лечение. Капитан это подтвердил. Брр, в Лесфад, на лечение, жуть какая, там только пиявку можно вылечить от обезвоживания. Сам я там никогда не был, но с картами знаком хорошо. Лесфад это не город, скорее замок посреди болот. Нашел строитель кочку покрупнее да и влепил туда свое творение. Черт побери, чтобы там жить, надо жабрами обзавестись. Если бы меня туда лечиться отправили, я бы лучше удавился потихоньку. Там, говорят, комары со свинью размером.
Слухов о короле было много. Одни говорили, что он сошел с ума, другие, более осведомленные, утверждали, что король не сошел с ума, а его свели. Третьи слали всех подальше и с полной уверенностью говорили, что король там просто спрятался от всех, пока не решит, что дальше ему делать с королевством. А думать ему было о чем, с единственным-то наследником. Наш правитель – человек интересный, он запросто может отречься от престола не в пользу сына, а, скажем, Аринийского князя или парня вроде меня. Так что мыслей в коронованной голове крутилось предостаточно, в одном только Магроке тыщ пятьсот жителей, а уж по всей стране претендентов и того больше. Ну и пусть себе думает, на то ему и дадена корона.
И когда, казалось, я уже слышал все, что только можно было выдумать, пришел и поселился самый странный и самый неприятный слух. Зараза всегда приживается быстрее, чем что-то полезное, и когда кто-то услышал его и повторил несколько раз, он настолько плотно уселся в мозгу каждого из нас, что вытравить его было невозможно. Каждый встречный норовил оттащить тебя в сторону и, посекундно оглядываясь, прошептать в ухо: «Ты слышал о ребенке?» Слышал ли я о нем? Да об этом только глашатай на площади еще не трубил. Конечно, я о нем слышал и меня это не радует. Кто-то очень постарался представить все так, чтобы оно не выглядело враньем. Чуешь, что это неправда, но, черт его возьми, все так гладенько, что очень на правду похоже. Небось сказочника нанимали. Точно, сказочника! Он и придумал королю ребенка, которого никто никогда не видел и даже не слышал о нем раньше.
Ребенок тот полу неопределенного и возрасту неизвестного. Доподлинно известно только, что он есть и что он вроде как жив, да еще место, где он потерялся. О чудо, наш второй наследник потерялся примерно пятнадцать – двадцать лет назад невдалеке от небольшого городка Триита.
Выдумщики хреновы! Вот поймаю того сказочника, что все это сочинил, и вобью ему сказку в глотку!
Но, узнав об этом, даже Молот стал на меня странно поглядывать и иногда, в разговорах один на один, забывался, кланялся мне и говорил «ваше высочество». Принца нашел!
Ну да, своих родителей я не знаю, ну да, нашли меня на пороге маленького триитского трактира завернутого в одну рваную пеленку. Ну да, и по возрасту я подхожу. Но на пеленке не было королевских вензелей. И профиль у меня не знатный. Да и не хочу я быть королем.
Мое нежелание становиться знатной особой было облечено мною в форму молчаливого протеста. Я попросту прятался, ни с кем не общался, зарылся и даже не дышал. Еще бы! Каждая скотина, прознав про столь выдающуюся череду совпадений, при встрече со мной норовила низко поклониться и съязвить. «Ваше медное величество!» – дружно говорили они при встрече.
А потом также дружно и извинялись, когда выяснилось, что ребенку сейчас около пятнадцати и я никак не попадаю в этот возраст и что ребенок вовсе даже не королевский, а того самого графа, который недавно изволил почить с миром. Аристократ не может нормально сдохнуть, он именно «изволит почить». И так как граф не оставил наследника, то за его земли началась мышиная возня, грозящая перерасти в драконью грызню. Слишком много претендентов на эти земли. А земли уж очень хороши, плодородны, богаты дичью, рыба там сама прыгает в лодку, стоит только от берега отплыть. Рай земной, а не земли. Вот потому-то нас и убрали, от греха подальше, чтоб лишних соблазнов не создавать.
Это все рассказал капитан под страшным секретом одному только Трепе. Но Трепа есть Трепа, и вскоре об этом знали все. А капитан ходил и улыбался в усы, глядя, как начальство ломает голову, откуда солдатня все узнала.
В общем, не стану я королем. Жаль, я уже начал привыкать к мысли о будущем правлении страной. После этого все как-то быстро поутихло, меня даже перестали дразнить. Ну а несколько дней спустя начальство решило, что мы уже достаточно наморозили себе задницы, никто из претендентов не проявил рвения по перетаскиванию нас на свою сторону, а значит, пора бы нам заняться более приятными делами. К тому же приближалась жаркая для нас, вербовщиков, пора, очередной сезон охоты. Молот прям-таки рвался домой, а попав туда, принялся раздавать указания.
Глава 7
Глава 8
Вот здорово, всю жизнь мечтал стать захватчиком и при этом еще и по горам научиться лазать. Нет, ребята, это полное дерьмо! Какой, к лешему, Пейнат? Он от нас надежно спрятан не только горами, но и самой Аринией. Так что бред это все, но высшее начальство поддержало этот слух, попросту не отреагировав на него. И солдаты всерьез начали в это верить. Даже мое здравомыслие и вера в собственную правоту пошатнулись, когда, кроме меня, никто не засомневался в этом. Однако слух умер сам собой, когда нас перебросили от западных границ к южным.
Там появился другой слух, за ним еще один, потом еще, а потом еще. И так до бесконечности.
Но и кроме слухов о нашем будущем нам было что обсуждать долгими ночами у костра, во время недолгих перерывов в муштре. Проходя через города – а как ни старалось высшее руководство, этого избежать не сумело, – мы подцепили уйму слухов, один забавнее другого. Причем каждый из них претендовал на высокое звание новости и полную правдоподобность. Если не сказать больше.
Знающие люди говорили, что король, узнав, что граф Таерский умер, сильно расстроился, заболел и был отправлен в Лесфад на лечение. Капитан это подтвердил. Брр, в Лесфад, на лечение, жуть какая, там только пиявку можно вылечить от обезвоживания. Сам я там никогда не был, но с картами знаком хорошо. Лесфад это не город, скорее замок посреди болот. Нашел строитель кочку покрупнее да и влепил туда свое творение. Черт побери, чтобы там жить, надо жабрами обзавестись. Если бы меня туда лечиться отправили, я бы лучше удавился потихоньку. Там, говорят, комары со свинью размером.
Слухов о короле было много. Одни говорили, что он сошел с ума, другие, более осведомленные, утверждали, что король не сошел с ума, а его свели. Третьи слали всех подальше и с полной уверенностью говорили, что король там просто спрятался от всех, пока не решит, что дальше ему делать с королевством. А думать ему было о чем, с единственным-то наследником. Наш правитель – человек интересный, он запросто может отречься от престола не в пользу сына, а, скажем, Аринийского князя или парня вроде меня. Так что мыслей в коронованной голове крутилось предостаточно, в одном только Магроке тыщ пятьсот жителей, а уж по всей стране претендентов и того больше. Ну и пусть себе думает, на то ему и дадена корона.
И когда, казалось, я уже слышал все, что только можно было выдумать, пришел и поселился самый странный и самый неприятный слух. Зараза всегда приживается быстрее, чем что-то полезное, и когда кто-то услышал его и повторил несколько раз, он настолько плотно уселся в мозгу каждого из нас, что вытравить его было невозможно. Каждый встречный норовил оттащить тебя в сторону и, посекундно оглядываясь, прошептать в ухо: «Ты слышал о ребенке?» Слышал ли я о нем? Да об этом только глашатай на площади еще не трубил. Конечно, я о нем слышал и меня это не радует. Кто-то очень постарался представить все так, чтобы оно не выглядело враньем. Чуешь, что это неправда, но, черт его возьми, все так гладенько, что очень на правду похоже. Небось сказочника нанимали. Точно, сказочника! Он и придумал королю ребенка, которого никто никогда не видел и даже не слышал о нем раньше.
Ребенок тот полу неопределенного и возрасту неизвестного. Доподлинно известно только, что он есть и что он вроде как жив, да еще место, где он потерялся. О чудо, наш второй наследник потерялся примерно пятнадцать – двадцать лет назад невдалеке от небольшого городка Триита.
Выдумщики хреновы! Вот поймаю того сказочника, что все это сочинил, и вобью ему сказку в глотку!
Но, узнав об этом, даже Молот стал на меня странно поглядывать и иногда, в разговорах один на один, забывался, кланялся мне и говорил «ваше высочество». Принца нашел!
Ну да, своих родителей я не знаю, ну да, нашли меня на пороге маленького триитского трактира завернутого в одну рваную пеленку. Ну да, и по возрасту я подхожу. Но на пеленке не было королевских вензелей. И профиль у меня не знатный. Да и не хочу я быть королем.
Мое нежелание становиться знатной особой было облечено мною в форму молчаливого протеста. Я попросту прятался, ни с кем не общался, зарылся и даже не дышал. Еще бы! Каждая скотина, прознав про столь выдающуюся череду совпадений, при встрече со мной норовила низко поклониться и съязвить. «Ваше медное величество!» – дружно говорили они при встрече.
А потом также дружно и извинялись, когда выяснилось, что ребенку сейчас около пятнадцати и я никак не попадаю в этот возраст и что ребенок вовсе даже не королевский, а того самого графа, который недавно изволил почить с миром. Аристократ не может нормально сдохнуть, он именно «изволит почить». И так как граф не оставил наследника, то за его земли началась мышиная возня, грозящая перерасти в драконью грызню. Слишком много претендентов на эти земли. А земли уж очень хороши, плодородны, богаты дичью, рыба там сама прыгает в лодку, стоит только от берега отплыть. Рай земной, а не земли. Вот потому-то нас и убрали, от греха подальше, чтоб лишних соблазнов не создавать.
Это все рассказал капитан под страшным секретом одному только Трепе. Но Трепа есть Трепа, и вскоре об этом знали все. А капитан ходил и улыбался в усы, глядя, как начальство ломает голову, откуда солдатня все узнала.
В общем, не стану я королем. Жаль, я уже начал привыкать к мысли о будущем правлении страной. После этого все как-то быстро поутихло, меня даже перестали дразнить. Ну а несколько дней спустя начальство решило, что мы уже достаточно наморозили себе задницы, никто из претендентов не проявил рвения по перетаскиванию нас на свою сторону, а значит, пора бы нам заняться более приятными делами. К тому же приближалась жаркая для нас, вербовщиков, пора, очередной сезон охоты. Молот прям-таки рвался домой, а попав туда, принялся раздавать указания.
Глава 7
ЗАХВАТ ГРАМАЛЯ
Все вокруг косо смотрели на меня, полагая, что за моим повышением стоит Молот, и, конечно, ошибались. Молот хоть и был лучшим вербовщиком в армии, но и он не мог повлиять на генерала, раздающего звания и сидящего черт-те где. Он не мог, а вот капитан мог. Мог и повлиял. При встрече он подмигивал мне, а я хранил наш маленький секрет.
Секрет был в том, что капитан наш подслеповат, а то и вовсе не умеет читать, а я, в отличие от большинства сослуживцев, умею и читать, и писать. Этим счастьем я обязан человеку, которого с восторгом буду вспоминать и в последний день жизни. Своему отцу. В то время как большинство парней моего возраста дрались на улицах и лапали соседских девок, я под его пристальным взором корпел над книгами. Сперва букварями и историями, а потом над бухгалтерскими.
Тогда я его за это ненавидел и тихонько, чтоб он не слышал, ругал словами, смысл которых часто не понимал. Теперь же я ему благодарен и готов петь песни в его честь хоть до утра. Грамотных и по всей стране не так-то много, а уж в армии и подавно. Так что меня заприметили и начали тянуть наверх. И это было бы неплохо, если бы вместе с жалованьем не прибавилось внимания начальства. А его, на мою беду, прибавилось.
Моего братца любимого, лейтенанта Молота, и его закадычного друга, второго, не менее любимого лейтенанта Метиса где-то вечно черти носили. Они обстряпывали разные, не совсем чистые делишки, прикрываясь нуждами вербовочной команды. Они занимались чем угодно, только не вверенными им подразделениями. И вся тяжесть заботы о солдатах легла на плечи сержантов, как старших по званию, и на мои, как брата командира. Так что авторитета я набрался будь здоров, ребра до сих пор ноют.
И когда разведка доложила, что Грамаль едет по лесам, чуть севернее наших позиций, почти без охраны, я едва не запрыгал от радости. У наших штабных крыс хватило ума и чувства юмора назначить меня главным ответственным своей шеей за его поимку.
Я не возражал, да и попробуй тут возрази, когда тебя буравят пять пар злобных подслеповатых глаз. Даже твой собственный капитан смотрит так, что сразу становится понятно: не сможешь взять Грамаля – не возвращайся назад.
Вот так я и оказался в дерьме по уши. Мне подкинули людей Метиса, переподчинили два отряда разведчиков, ведших Грамаля от самого Санрогта и, чтобы радость была полной, добавили к ним парней лейтенанта Холодка, раненного в уличной драке. Хотя правильнее было бы сказать раненной, но она скрывала, что она женщина, и все делали вид, что не знают об этом, а она делала вид, что не знает о том, что и так все об этом знают. Но, как бы то ни было, у меня набрался солидный для капрала отряд – в нем было почти сорок человек, не считая разведчиков.
Я подозревал, что людей маловато, особенно в охоте на такого зверя, как Грамаль. Но руководство решило не баловать меня излишками численного состава и пинком под зад отправило ловить старого козла. Хорошо уже то, что они удосужились сказать, где искать.
Грамаль – самый старый и самый противный чародей из всех, что мне приходилось встречать. Правда, их и было-то всего трое, может, четверо, но Грамаль – особенный. Лет пятнадцать назад он крепко повздорил с королем и, говорят, даже врезал монарху по зубам. С тех пор король его и ненавидит. Ненавидеть-то ненавидит, да сделать с ним ничего не может. Влиятельный тип этот самый Грамаль.
Правда, я не понимаю, что в нем такого. Он был стар и немощен уже тогда, когда шесть лет назад останавливался у нас в трактире, что же стало с ним теперь? Теперь, наверное, он просто старая развалина, которая путешествует по стране и сама не помнит зачем, а может, и помнит…
– У-у-ух! – Окорок бесцеремонно вломился в мои размышления о Грамале, скатившись сверху нам на головы. – Святые ляжки, чем это тут у вас так несет? – спросил он, втянув носом воздух.
– Медный обделался, – хохотнул Треска. – Решил себе имя сменить на Вонючку.
– Вонючка? – Окорок почесал голову. – А что, тебе пойдет. Только знаешь, лучше б ты так врагов травил. Нас-то за что?
– Да нет, – вставил слово Следопыт, – это он нас от Грамаля маскирует, чтоб не унюхал. Так что ты, Окорок, не очень-то. Он, можно сказать, благое дело делает. Новую тактику осваивает.
– Это где ж такой тактике обучают? Надо б сходить, подучиться, – задорно подмигнув мне, сказал Окорок.
Окорок такой же капрал, как и я, но опыта у него побольше, и если уж его так коробит, что командиром назначили меня, то как должны на меня смотреть сержанты. Их взглядов я не вижу, нет с нами ни одного.
– Да на кухне, когда сушеным горохом кормят, – за меня ответил Следопыт.
– Так это мы после обеда маскируемся? – Окорок поднял брови. – А я-то думал, соревнуемся, кто громче пукнет.
– Заткнитесь, вы, – рыкнул я, – а то, как вернемся, всех на кухню отправлю лук на всю армию чистить да горох жрать тазами! И в казарму не пущу. Мне вонючие нытики в казарме не нужны!
– А что, я за! – отозвался Треска. – Повар получает двойную порцию.
– Рыба – она и есть рыба, горох готов хоть сырой жрать. Слышь, Треска, тебе его на крючок не насадить, но у меня тут есть один, специально для таких случаев держу.
Треска шутку не оценил, и говоривший зарылся мордой в землю. Я не знал его, видать, холодковский.
– Ты чего? – взвизгнул он. – Другие же шутят.
– Другим можно, – обняв его за плечи, увещевал Окорок, – а тебе пока нельзя. Это право надо заслужить. Вот съешь с ним пару тазов гороха, почистишь три-четыре воза лука да раз двадцать напоишь его до полусмерти, тогда и ты сможешь про крючки шутить. А так, видишь, даже я не смею, горох шибко не люблю, а про Треску без гороху нельзя. Про Медного и без меди можно, а про Треску без гороха ну никак.
– Заткнись, Окорок! – прорычал Дед. – Все заткнитесь!
Мы заткнулись, ну почти замолчали, дальше перебранка шла вполголоса. Смешки, издевки друг над другом, обидные замечания в адрес всех родственников Грамаля до седьмого колена, генералов, пославших нас сюда, и меня. Как будто я виноват, что Грамаль чуть тащится и цепляется за каждую ветку и нам приходится торчать под открытым небом днем и ночью. Да я бы и сам не прочь быстрей покончить со всем этим.
– Ты, брат Медный, не переживай насчет этого, – во всеуслышание шептал Окорок, – со мной было то же самое. Я тоже в первый раз не смог желудок сдержать. Правда, ребята тогда никому ничего не сказали. Отличные были парни, не то что мы.
– Да уж мы-то всем расскажем. Верно, Трепа? Проклятье, а я и забыл, что он тоже с нами увязался, теперь смеху будет на всю армию.
Передо мной возникло усатое лицо капитана, пытающегося сдержать улыбку и рассуждающего о поднятии духа солдат. Трепа уж точно не сдержится, он из тех солдат, от которых стремится избавиться каждый командир. Под чьим бы командованием он ни находился, секреты его командира вмиг становились достоянием общественности. Проверено, если бы не этот полудурок, никто бы до сих пор не знал, что Холодок – баба и ради чего мы мерзли в Берройских степях.
Мать его! И попробуй потом доказать, что ты тут ни при чем, что это тут земля так воняет. Эх, прощайте надежды на повышение, хоть бы имя не сменили, я к этому как-то привык. Ладно, хрен с ним, с Трепой, я потом разберусь, по-свойски, по-капральски. Сейчас важно другое и, черт возьми, какая разница, как будут тебя величать, если ты уже гниешь в могиле.
Я выбрался из канавки, в которой мы устроили засаду, и огляделся. Поляна что надо! Дорога проходит сквозь нее по самой середине, и ни один самый гениальный полководец не в состоянии обыскать все деревья, окружающие поляну плотной стеной, чтобы увериться в своей безопасности. Посреди же поляны мы, с подачи Следопыта, свалили старое сухое дерево в два обхвата. Ох и намаялись мы с ним, пока тащили!
Я тихонько хохотнул, предвкушая удивление Грамаля, когда мы повыскакиваем отовсюду, а он, как баран, будет пялиться на дерево и соображать, откуда оно тут взялось.
– Во-во, навонял, а теперь ржет. Самому-то нюхать не приходится, – снизу зашипел Окорок. – Че ржешь-то? Нам скажи, тоже посмеемся, а то от вони голова уже болит и сидеть невмоготу.
Я не ответил. Зачем? Не хочу я порождать новую волну насмешек. Они нужны мне боеспособные, что проку от вояк, держащихся за животы и давящихся смехом.
Еще раз глянув на поляну, я спустился вниз. Что ж, Грамалю не повезло дважды. Во-первых, он и не подозревает, что мы его ждем, по крайней мере, уж очень хочется в это верить, а во-вторых, он тащится с востока и заходящее солнце должно его ослепить, ну просто обязано. Конечно, если он появится сегодня, а то вдруг нам еще пару дней гнить тут?
Да нет, не должен. Дрейп, сержант разведчиков, обещал его поторопить. Как – не сказал. Что ж, будем ждать.
Грамаль въехал на поляну и застрял у сооруженной нами преграды, его охранение, понося все на чем свет стоит, пыталось оттащить дерево с дороги.
– Без охраны, твою мать! Сучьи дети, и это они называют без охраны! – Окорок разглядывал двенадцать человек в форме лорда Паарских земель. – Ну чего делать будем? – осведомился он у меня.
Твари они все, эти генералы. Неужто, чтобы стать генералом, надо быть такой тварью? Я ведь ничего не знаю ни о тактике, ни о маневрах, капрала в такие вещи не посвящают, его дело – заставлять своих людей отдавать жизни по приказу вышестоящего. Хоть бы одного сержанта дали. Хотя бы вшивого инвалида. Ну хоть кого-нибудь, кто в этом что-то понимает. Надо хоть изобразить из себя умного.
– Треска, Трепа, тащите сюда свои стрелялки. Дайте-ка залп.
Нервно смеясь, они попытались скрыться.
– Стоять! – рявкнул я. – Видите вон того старика, заденете его, и я вас собственными руками придушу. Выполнять!
Стрелки у нас отменные. Нет, правда. Они выстрелили, и трое из пятерых оставшихся на лошадях упали.
– Вперед! – заорал я.
Мы с воплями и улюлюканьем бросились на тех, кто остался. Двое наших упали сразу, об одного я споткнулся и оказался нос к носу с его обгоревшим черепом. Когда же я снова поднялся на ноги, разведчики, при поддержке солдат Окорока, сцепились с охранением, пытаясь отрезать их от повозки. Мои люди всеми силами старались не попасть под молнии, обильно сыпавшиеся с рук Грамаля. Не всем это удавалось.
Размахивая мечом, я бросился к ним. Первый, кому удалось добраться до повозки, получил увесистым посохом по голове и осел, но против Трески у колдуна аргументов уже не оказалось и, получив рукоятью меча по черепушке, он повалился на землю. Треска издал победный клич, оставшиеся в живых люди Грамаля – злобный рык и начали теснить тех, кто пытался не пустить их к хозяину. Я подбежал к Треске, заламывавшему колдуну руки и одновременно снимавшему с себя пояс, чтоб их связать.
– Ну что, он? – перекрикивая лязг железа, спросил Треска, подняв голову колдуна за волосы.
– Он! – выдохнул я.
Твою мать, так вот почему главный тут – я! – Ведь я единственный из бывших в распоряжении генерала людей, кто знал этого ублюдка в лицо.
– Че стали? – рявкнул я на вдруг решивших, что все уже кончилось, людей. – Помочь никто не желает?
Мы крепко связали колдуна своими поясами, веревку, конечно, взять никто не догадался, моя вина, я же командир, и пока мы этим занимались, Окорок добил последнего охранника. Тяжело дыша, он подошел к нам. Сопровождавший его Дрейп подмигнул мне.
– Ну вот и все, – проговорил Окорок, пытаясь вытереть забрызганное кровью лицо залитой кровью рукавицей. – Взяли-таки засранца. Святые ляжки, он же дряхлый, как пенсия инвалида.
– Потери большие? – Я оставил без внимания его замечание, этому старикану только дай волю – и не дышать нам больше, череп-то он одним ударом проломил.
– Не знаю. Не считал еще.
– Грязнуля, твою мать, ты где там зарылся!
Грязнуля любит латать полученные нами дыры и терпеть не может смотреть, как мы их получаем. Свое прозвище он получил за манию чистоты, которая была у него всегда, кроме тех моментов, когда он нас латал, а делать это ему приходилось постоянно.
– Эй, медицинская твоя душонка, у нас тут раненых полно.
Он редко принимал участие в боевых операциях, да на этом никто и не настаивал, врач нужен целым и невредимым, иначе трупов будет куда как больше, да и толку от него. Со скальпелем он обращался лучше, чем с мечом.
Всклокоченный и какой-то серый, Грязнуля вылез из той канавы, где мы прятались в ожидании колдуна. Как всегда, он бормотал себе под нос ругательства, обращенные в наш адрес, за нерасторопность и неосторожность. Медленно он подошел к нам. Теперь стало ясно, откуда взялась та вонь, которую так бесстыдно приписали мне. Это же отметили и все вокруг. Над поляной раздался хохот, порожденный парой десяток глоток.
– Медный, ты это, ты извини, – сквозь смех, пытался говорить Окорок, – мы же не знали, мы думали, это ты. – Он заржал.
– Катись к дьяволу! – бросил я. – Ранеными лучше займись! – И я залез в повозку.
Грамаль не отличается любовью к порядку. Его вещи валялись где попало и как попало, удивительно, как он что-то находит в такой горе хлама.
А хлама тут предостаточно. Заношенная до дыр, засаленная одежда, стоптанные сапоги, книги, пара сундучков с разноцветными стекляшками, предназначение которых способен разгадать только еще один маг, благо среди нас таковых не было. Какие-то свитки аккуратно уложены в углу, и это единственное напоминание о порядке.
Черт побери, чтобы разобраться со всем этим, нужна не одна неделя, но ничего, у наших штабных олухов времени предостаточно, вот пусть и занимаются, а я свою работу сделал.
Опа, а это что? Мое внимание привлек медальон, аккуратно висящий на гвоздике, вбитом в дальнюю стенку. Я бы не заметил его, но он блеснул на солнце, ослепив меня. На вид, похоже, золотой. Кто сказал, что я его не заслужил, это же мой военный трофей. И пусть хоть один штабник хоть что-то вякнет, зарою! Я, чертыхаясь, перелез через гору тряпья и снял его. Золото! Чистейшее! Ну все, теперь осталось его только переплавить – и можно бросать все это военное дело к чертям собачьим и заняться тем, что я на самом деле умею. Трактирщиков убивают реже, чем солдат. Только надо его спрятать, а то парни, не ровен час, отымут или сдадут… что за хрень?
Медальон скрипнул и открылся. Я ойкнул и сел. Оттуда на меня смотрело знакомое до боли лицо. Если снять с него лет пятнадцать, то именно эти сладкие, слегка пухловатые губки я целовал в день моей вербовки.
Но этого не может быть! Нет! Невозможно, так не бывает! Я застыл, погруженный в созерцание портрета и, утонув в ее небесно-голубых глазах, не заметил, как сзади подкрался Треска.
– Ты чего тут, уснул, что ль? – подойдя, спросил он. – О, Аделька! – добавил он, заглянув мне через плечо. – Где взял?
Черт меня возьми, я настолько был погружен в созерцание лица нашей маленькой девочки, что даже не подумал закрыть медальон, когда этот придурок появился рядом. Теперь уже поздно это исправлять, но все же…
– Это не она! – Я захлопнул медальон.
– Да брось ты! – Он вырвал медальон у меня из рук и снова открыл. – Ну она, что я говорил? А что это у нее на голове? Корона, что ль? – Он захрипел, до него начало медленно доходить. – Вот черт, – пискнул он.
Я навалился на него, прижав к вороху тряпья. Одной рукой я зажал ему рот, другой ткнул под ребра.
– Ты не видел этого! – прохрипел я. – Никогда не видел! Забудь об этом, если шкура дорога. Понятно?
Он кивнул, еще бы ему не было понятно. После восьми месяцев в окопах, после всего, что мы слышали, такие вещи становились понятны и идиоту. Наверняка и нас сюда послали именно за этой штукой, а Грамаль – просто никому не нужный старый пердун.
Я отобрал медальон у Трески и снова заглянул туда. На одном портрете была Адель. На втором – дородный мужик, весь в вензелях, с надменным взором и какой-то непонятной хреновиной в руках. Ну ни дать ни взять король или герцог, ну граф на худой конец. Я так и сел. От посетивших меня мыслей во рту пересохло, дышать стало трудно, думать тоже. Но думать надо было.
Тут, возможно, граф, я не видел его лично, но… Нет, черт возьми, надо проверить. Но если предположить, что это и. есть почивший граф, а на втором портрете – его жена, то, черт возьми, она как две капли воды похожа на Адель или Адель на нее, и, если все так, тогда теперь мы действительно по уши в дерьме.
Я помог подняться Треске и вытолкал его на улицу. Свежий воздух опьянил, и я привалился к повозке. Мимо, опустив глаза в землю, протопал Дед. С другой стороны повозки Окорок обсуждал с кем-то подробности состоявшейся драки. Мне стало дурно, и я сел на землю, облокотившись на колесо.
– Ты не ранен? – поинтересовался знакомый голос. Я поднял глаза. Передо мной, зажимая перебинтованную ногу, стоял Дрейп.
– Нет, – ответил я. – Просто устал.
– Ну устал, это ерунда, – усмехнулся разведчик. – Главное – цел. Меня-то, видишь, зацепили. – Он засмеялся.
– Да цел, цел. – Я равнодушно махнул рукой.
– Мы тебе еще нужны? – спросил Дрейп.
– Нет. Дальше сами как-нибудь.
– Ну тогда мы пойдем, нам еще к Станрогту возвращаться. Да, Медный, лейтенанта нашего заберете. Убило его.
Я кивнул, проводил разведчика глазами и отправился собираться домой.
В обратный путь мы собрались только к вечеру, пришлось ждать, пока Грязнуля залатает раненых. Ребята, не пострадавшие в стычке, веселились и шутили о незавидном положении раненых, мол, если не изойдут кровью, то уж точно – задохнутся.
Лишь мне да Треске было не до шуток. Мы мрачно переглядывались, изредка ловя на себе взгляды товарищей, не понимающих наше настроение.
– Да брось ты, Медный! – пытался подбодрить меня Окорок, думая, что я впал в это состояние, услышав о потерях. – Сам живой, и ладно. Война – это тебе не прогулка с грудастой девицей под звездами, тут, брат, нарваться всякий может. Так что ты не переживай, ребята не зря умерли, козла-то мы этого поймали.
Взять-то взяли, да что-то меня это не радовало, уж лучше бы вообще никогда не слышать о нем.
Погибших помянут добрым словом, а их семьи, у кого они были, получат немного денег, и все будут думать, что все замечательно, и только мне теперь трястись за свою шкуру да следить, чтоб Треска свой рыбий рот не раскрывал.
Грязнуля закончил с ранеными, мертвые уже на местах, наши в повозках, охранники Грамаля в кустах. Все расселись, и караван медленно двинулся домой.
Секрет был в том, что капитан наш подслеповат, а то и вовсе не умеет читать, а я, в отличие от большинства сослуживцев, умею и читать, и писать. Этим счастьем я обязан человеку, которого с восторгом буду вспоминать и в последний день жизни. Своему отцу. В то время как большинство парней моего возраста дрались на улицах и лапали соседских девок, я под его пристальным взором корпел над книгами. Сперва букварями и историями, а потом над бухгалтерскими.
Тогда я его за это ненавидел и тихонько, чтоб он не слышал, ругал словами, смысл которых часто не понимал. Теперь же я ему благодарен и готов петь песни в его честь хоть до утра. Грамотных и по всей стране не так-то много, а уж в армии и подавно. Так что меня заприметили и начали тянуть наверх. И это было бы неплохо, если бы вместе с жалованьем не прибавилось внимания начальства. А его, на мою беду, прибавилось.
Моего братца любимого, лейтенанта Молота, и его закадычного друга, второго, не менее любимого лейтенанта Метиса где-то вечно черти носили. Они обстряпывали разные, не совсем чистые делишки, прикрываясь нуждами вербовочной команды. Они занимались чем угодно, только не вверенными им подразделениями. И вся тяжесть заботы о солдатах легла на плечи сержантов, как старших по званию, и на мои, как брата командира. Так что авторитета я набрался будь здоров, ребра до сих пор ноют.
И когда разведка доложила, что Грамаль едет по лесам, чуть севернее наших позиций, почти без охраны, я едва не запрыгал от радости. У наших штабных крыс хватило ума и чувства юмора назначить меня главным ответственным своей шеей за его поимку.
Я не возражал, да и попробуй тут возрази, когда тебя буравят пять пар злобных подслеповатых глаз. Даже твой собственный капитан смотрит так, что сразу становится понятно: не сможешь взять Грамаля – не возвращайся назад.
Вот так я и оказался в дерьме по уши. Мне подкинули людей Метиса, переподчинили два отряда разведчиков, ведших Грамаля от самого Санрогта и, чтобы радость была полной, добавили к ним парней лейтенанта Холодка, раненного в уличной драке. Хотя правильнее было бы сказать раненной, но она скрывала, что она женщина, и все делали вид, что не знают об этом, а она делала вид, что не знает о том, что и так все об этом знают. Но, как бы то ни было, у меня набрался солидный для капрала отряд – в нем было почти сорок человек, не считая разведчиков.
Я подозревал, что людей маловато, особенно в охоте на такого зверя, как Грамаль. Но руководство решило не баловать меня излишками численного состава и пинком под зад отправило ловить старого козла. Хорошо уже то, что они удосужились сказать, где искать.
Грамаль – самый старый и самый противный чародей из всех, что мне приходилось встречать. Правда, их и было-то всего трое, может, четверо, но Грамаль – особенный. Лет пятнадцать назад он крепко повздорил с королем и, говорят, даже врезал монарху по зубам. С тех пор король его и ненавидит. Ненавидеть-то ненавидит, да сделать с ним ничего не может. Влиятельный тип этот самый Грамаль.
Правда, я не понимаю, что в нем такого. Он был стар и немощен уже тогда, когда шесть лет назад останавливался у нас в трактире, что же стало с ним теперь? Теперь, наверное, он просто старая развалина, которая путешествует по стране и сама не помнит зачем, а может, и помнит…
– У-у-ух! – Окорок бесцеремонно вломился в мои размышления о Грамале, скатившись сверху нам на головы. – Святые ляжки, чем это тут у вас так несет? – спросил он, втянув носом воздух.
– Медный обделался, – хохотнул Треска. – Решил себе имя сменить на Вонючку.
– Вонючка? – Окорок почесал голову. – А что, тебе пойдет. Только знаешь, лучше б ты так врагов травил. Нас-то за что?
– Да нет, – вставил слово Следопыт, – это он нас от Грамаля маскирует, чтоб не унюхал. Так что ты, Окорок, не очень-то. Он, можно сказать, благое дело делает. Новую тактику осваивает.
– Это где ж такой тактике обучают? Надо б сходить, подучиться, – задорно подмигнув мне, сказал Окорок.
Окорок такой же капрал, как и я, но опыта у него побольше, и если уж его так коробит, что командиром назначили меня, то как должны на меня смотреть сержанты. Их взглядов я не вижу, нет с нами ни одного.
– Да на кухне, когда сушеным горохом кормят, – за меня ответил Следопыт.
– Так это мы после обеда маскируемся? – Окорок поднял брови. – А я-то думал, соревнуемся, кто громче пукнет.
– Заткнитесь, вы, – рыкнул я, – а то, как вернемся, всех на кухню отправлю лук на всю армию чистить да горох жрать тазами! И в казарму не пущу. Мне вонючие нытики в казарме не нужны!
– А что, я за! – отозвался Треска. – Повар получает двойную порцию.
– Рыба – она и есть рыба, горох готов хоть сырой жрать. Слышь, Треска, тебе его на крючок не насадить, но у меня тут есть один, специально для таких случаев держу.
Треска шутку не оценил, и говоривший зарылся мордой в землю. Я не знал его, видать, холодковский.
– Ты чего? – взвизгнул он. – Другие же шутят.
– Другим можно, – обняв его за плечи, увещевал Окорок, – а тебе пока нельзя. Это право надо заслужить. Вот съешь с ним пару тазов гороха, почистишь три-четыре воза лука да раз двадцать напоишь его до полусмерти, тогда и ты сможешь про крючки шутить. А так, видишь, даже я не смею, горох шибко не люблю, а про Треску без гороху нельзя. Про Медного и без меди можно, а про Треску без гороха ну никак.
– Заткнись, Окорок! – прорычал Дед. – Все заткнитесь!
Мы заткнулись, ну почти замолчали, дальше перебранка шла вполголоса. Смешки, издевки друг над другом, обидные замечания в адрес всех родственников Грамаля до седьмого колена, генералов, пославших нас сюда, и меня. Как будто я виноват, что Грамаль чуть тащится и цепляется за каждую ветку и нам приходится торчать под открытым небом днем и ночью. Да я бы и сам не прочь быстрей покончить со всем этим.
– Ты, брат Медный, не переживай насчет этого, – во всеуслышание шептал Окорок, – со мной было то же самое. Я тоже в первый раз не смог желудок сдержать. Правда, ребята тогда никому ничего не сказали. Отличные были парни, не то что мы.
– Да уж мы-то всем расскажем. Верно, Трепа? Проклятье, а я и забыл, что он тоже с нами увязался, теперь смеху будет на всю армию.
Передо мной возникло усатое лицо капитана, пытающегося сдержать улыбку и рассуждающего о поднятии духа солдат. Трепа уж точно не сдержится, он из тех солдат, от которых стремится избавиться каждый командир. Под чьим бы командованием он ни находился, секреты его командира вмиг становились достоянием общественности. Проверено, если бы не этот полудурок, никто бы до сих пор не знал, что Холодок – баба и ради чего мы мерзли в Берройских степях.
Мать его! И попробуй потом доказать, что ты тут ни при чем, что это тут земля так воняет. Эх, прощайте надежды на повышение, хоть бы имя не сменили, я к этому как-то привык. Ладно, хрен с ним, с Трепой, я потом разберусь, по-свойски, по-капральски. Сейчас важно другое и, черт возьми, какая разница, как будут тебя величать, если ты уже гниешь в могиле.
Я выбрался из канавки, в которой мы устроили засаду, и огляделся. Поляна что надо! Дорога проходит сквозь нее по самой середине, и ни один самый гениальный полководец не в состоянии обыскать все деревья, окружающие поляну плотной стеной, чтобы увериться в своей безопасности. Посреди же поляны мы, с подачи Следопыта, свалили старое сухое дерево в два обхвата. Ох и намаялись мы с ним, пока тащили!
Я тихонько хохотнул, предвкушая удивление Грамаля, когда мы повыскакиваем отовсюду, а он, как баран, будет пялиться на дерево и соображать, откуда оно тут взялось.
– Во-во, навонял, а теперь ржет. Самому-то нюхать не приходится, – снизу зашипел Окорок. – Че ржешь-то? Нам скажи, тоже посмеемся, а то от вони голова уже болит и сидеть невмоготу.
Я не ответил. Зачем? Не хочу я порождать новую волну насмешек. Они нужны мне боеспособные, что проку от вояк, держащихся за животы и давящихся смехом.
Еще раз глянув на поляну, я спустился вниз. Что ж, Грамалю не повезло дважды. Во-первых, он и не подозревает, что мы его ждем, по крайней мере, уж очень хочется в это верить, а во-вторых, он тащится с востока и заходящее солнце должно его ослепить, ну просто обязано. Конечно, если он появится сегодня, а то вдруг нам еще пару дней гнить тут?
Да нет, не должен. Дрейп, сержант разведчиков, обещал его поторопить. Как – не сказал. Что ж, будем ждать.
Грамаль въехал на поляну и застрял у сооруженной нами преграды, его охранение, понося все на чем свет стоит, пыталось оттащить дерево с дороги.
– Без охраны, твою мать! Сучьи дети, и это они называют без охраны! – Окорок разглядывал двенадцать человек в форме лорда Паарских земель. – Ну чего делать будем? – осведомился он у меня.
Твари они все, эти генералы. Неужто, чтобы стать генералом, надо быть такой тварью? Я ведь ничего не знаю ни о тактике, ни о маневрах, капрала в такие вещи не посвящают, его дело – заставлять своих людей отдавать жизни по приказу вышестоящего. Хоть бы одного сержанта дали. Хотя бы вшивого инвалида. Ну хоть кого-нибудь, кто в этом что-то понимает. Надо хоть изобразить из себя умного.
– Треска, Трепа, тащите сюда свои стрелялки. Дайте-ка залп.
Нервно смеясь, они попытались скрыться.
– Стоять! – рявкнул я. – Видите вон того старика, заденете его, и я вас собственными руками придушу. Выполнять!
Стрелки у нас отменные. Нет, правда. Они выстрелили, и трое из пятерых оставшихся на лошадях упали.
– Вперед! – заорал я.
Мы с воплями и улюлюканьем бросились на тех, кто остался. Двое наших упали сразу, об одного я споткнулся и оказался нос к носу с его обгоревшим черепом. Когда же я снова поднялся на ноги, разведчики, при поддержке солдат Окорока, сцепились с охранением, пытаясь отрезать их от повозки. Мои люди всеми силами старались не попасть под молнии, обильно сыпавшиеся с рук Грамаля. Не всем это удавалось.
Размахивая мечом, я бросился к ним. Первый, кому удалось добраться до повозки, получил увесистым посохом по голове и осел, но против Трески у колдуна аргументов уже не оказалось и, получив рукоятью меча по черепушке, он повалился на землю. Треска издал победный клич, оставшиеся в живых люди Грамаля – злобный рык и начали теснить тех, кто пытался не пустить их к хозяину. Я подбежал к Треске, заламывавшему колдуну руки и одновременно снимавшему с себя пояс, чтоб их связать.
– Ну что, он? – перекрикивая лязг железа, спросил Треска, подняв голову колдуна за волосы.
– Он! – выдохнул я.
Твою мать, так вот почему главный тут – я! – Ведь я единственный из бывших в распоряжении генерала людей, кто знал этого ублюдка в лицо.
– Че стали? – рявкнул я на вдруг решивших, что все уже кончилось, людей. – Помочь никто не желает?
Мы крепко связали колдуна своими поясами, веревку, конечно, взять никто не догадался, моя вина, я же командир, и пока мы этим занимались, Окорок добил последнего охранника. Тяжело дыша, он подошел к нам. Сопровождавший его Дрейп подмигнул мне.
– Ну вот и все, – проговорил Окорок, пытаясь вытереть забрызганное кровью лицо залитой кровью рукавицей. – Взяли-таки засранца. Святые ляжки, он же дряхлый, как пенсия инвалида.
– Потери большие? – Я оставил без внимания его замечание, этому старикану только дай волю – и не дышать нам больше, череп-то он одним ударом проломил.
– Не знаю. Не считал еще.
– Грязнуля, твою мать, ты где там зарылся!
Грязнуля любит латать полученные нами дыры и терпеть не может смотреть, как мы их получаем. Свое прозвище он получил за манию чистоты, которая была у него всегда, кроме тех моментов, когда он нас латал, а делать это ему приходилось постоянно.
– Эй, медицинская твоя душонка, у нас тут раненых полно.
Он редко принимал участие в боевых операциях, да на этом никто и не настаивал, врач нужен целым и невредимым, иначе трупов будет куда как больше, да и толку от него. Со скальпелем он обращался лучше, чем с мечом.
Всклокоченный и какой-то серый, Грязнуля вылез из той канавы, где мы прятались в ожидании колдуна. Как всегда, он бормотал себе под нос ругательства, обращенные в наш адрес, за нерасторопность и неосторожность. Медленно он подошел к нам. Теперь стало ясно, откуда взялась та вонь, которую так бесстыдно приписали мне. Это же отметили и все вокруг. Над поляной раздался хохот, порожденный парой десяток глоток.
– Медный, ты это, ты извини, – сквозь смех, пытался говорить Окорок, – мы же не знали, мы думали, это ты. – Он заржал.
– Катись к дьяволу! – бросил я. – Ранеными лучше займись! – И я залез в повозку.
Грамаль не отличается любовью к порядку. Его вещи валялись где попало и как попало, удивительно, как он что-то находит в такой горе хлама.
А хлама тут предостаточно. Заношенная до дыр, засаленная одежда, стоптанные сапоги, книги, пара сундучков с разноцветными стекляшками, предназначение которых способен разгадать только еще один маг, благо среди нас таковых не было. Какие-то свитки аккуратно уложены в углу, и это единственное напоминание о порядке.
Черт побери, чтобы разобраться со всем этим, нужна не одна неделя, но ничего, у наших штабных олухов времени предостаточно, вот пусть и занимаются, а я свою работу сделал.
Опа, а это что? Мое внимание привлек медальон, аккуратно висящий на гвоздике, вбитом в дальнюю стенку. Я бы не заметил его, но он блеснул на солнце, ослепив меня. На вид, похоже, золотой. Кто сказал, что я его не заслужил, это же мой военный трофей. И пусть хоть один штабник хоть что-то вякнет, зарою! Я, чертыхаясь, перелез через гору тряпья и снял его. Золото! Чистейшее! Ну все, теперь осталось его только переплавить – и можно бросать все это военное дело к чертям собачьим и заняться тем, что я на самом деле умею. Трактирщиков убивают реже, чем солдат. Только надо его спрятать, а то парни, не ровен час, отымут или сдадут… что за хрень?
Медальон скрипнул и открылся. Я ойкнул и сел. Оттуда на меня смотрело знакомое до боли лицо. Если снять с него лет пятнадцать, то именно эти сладкие, слегка пухловатые губки я целовал в день моей вербовки.
Но этого не может быть! Нет! Невозможно, так не бывает! Я застыл, погруженный в созерцание портрета и, утонув в ее небесно-голубых глазах, не заметил, как сзади подкрался Треска.
– Ты чего тут, уснул, что ль? – подойдя, спросил он. – О, Аделька! – добавил он, заглянув мне через плечо. – Где взял?
Черт меня возьми, я настолько был погружен в созерцание лица нашей маленькой девочки, что даже не подумал закрыть медальон, когда этот придурок появился рядом. Теперь уже поздно это исправлять, но все же…
– Это не она! – Я захлопнул медальон.
– Да брось ты! – Он вырвал медальон у меня из рук и снова открыл. – Ну она, что я говорил? А что это у нее на голове? Корона, что ль? – Он захрипел, до него начало медленно доходить. – Вот черт, – пискнул он.
Я навалился на него, прижав к вороху тряпья. Одной рукой я зажал ему рот, другой ткнул под ребра.
– Ты не видел этого! – прохрипел я. – Никогда не видел! Забудь об этом, если шкура дорога. Понятно?
Он кивнул, еще бы ему не было понятно. После восьми месяцев в окопах, после всего, что мы слышали, такие вещи становились понятны и идиоту. Наверняка и нас сюда послали именно за этой штукой, а Грамаль – просто никому не нужный старый пердун.
Я отобрал медальон у Трески и снова заглянул туда. На одном портрете была Адель. На втором – дородный мужик, весь в вензелях, с надменным взором и какой-то непонятной хреновиной в руках. Ну ни дать ни взять король или герцог, ну граф на худой конец. Я так и сел. От посетивших меня мыслей во рту пересохло, дышать стало трудно, думать тоже. Но думать надо было.
Тут, возможно, граф, я не видел его лично, но… Нет, черт возьми, надо проверить. Но если предположить, что это и. есть почивший граф, а на втором портрете – его жена, то, черт возьми, она как две капли воды похожа на Адель или Адель на нее, и, если все так, тогда теперь мы действительно по уши в дерьме.
Я помог подняться Треске и вытолкал его на улицу. Свежий воздух опьянил, и я привалился к повозке. Мимо, опустив глаза в землю, протопал Дед. С другой стороны повозки Окорок обсуждал с кем-то подробности состоявшейся драки. Мне стало дурно, и я сел на землю, облокотившись на колесо.
– Ты не ранен? – поинтересовался знакомый голос. Я поднял глаза. Передо мной, зажимая перебинтованную ногу, стоял Дрейп.
– Нет, – ответил я. – Просто устал.
– Ну устал, это ерунда, – усмехнулся разведчик. – Главное – цел. Меня-то, видишь, зацепили. – Он засмеялся.
– Да цел, цел. – Я равнодушно махнул рукой.
– Мы тебе еще нужны? – спросил Дрейп.
– Нет. Дальше сами как-нибудь.
– Ну тогда мы пойдем, нам еще к Станрогту возвращаться. Да, Медный, лейтенанта нашего заберете. Убило его.
Я кивнул, проводил разведчика глазами и отправился собираться домой.
В обратный путь мы собрались только к вечеру, пришлось ждать, пока Грязнуля залатает раненых. Ребята, не пострадавшие в стычке, веселились и шутили о незавидном положении раненых, мол, если не изойдут кровью, то уж точно – задохнутся.
Лишь мне да Треске было не до шуток. Мы мрачно переглядывались, изредка ловя на себе взгляды товарищей, не понимающих наше настроение.
– Да брось ты, Медный! – пытался подбодрить меня Окорок, думая, что я впал в это состояние, услышав о потерях. – Сам живой, и ладно. Война – это тебе не прогулка с грудастой девицей под звездами, тут, брат, нарваться всякий может. Так что ты не переживай, ребята не зря умерли, козла-то мы этого поймали.
Взять-то взяли, да что-то меня это не радовало, уж лучше бы вообще никогда не слышать о нем.
Погибших помянут добрым словом, а их семьи, у кого они были, получат немного денег, и все будут думать, что все замечательно, и только мне теперь трястись за свою шкуру да следить, чтоб Треска свой рыбий рот не раскрывал.
Грязнуля закончил с ранеными, мертвые уже на местах, наши в повозках, охранники Грамаля в кустах. Все расселись, и караван медленно двинулся домой.
Глава 8
ГЕРОЙ
Грамаль оказался весьма беспокойным старикашкой. Он без конца ворочался, стонал и, совершенно забыв о гигиене, испражнялся прямо под себя. За что и получал по зубам. Вскоре его лицо напоминало тарелку с кровавой кашей. Но никто не узнает об этом, на последней ночевке мы помыли его, стерли запекшуюся кровь и слегка приодели. Оказалось, все не так страшно, выглядит он вполне прилично. Ну синяки, ну шишки, так брали-то его с боем. А если эта сволочь начнет рассказывать, как с ним обращались, – получит еще.