Чернов сидел на своём привычном месте у компьютера, лицо у него было строгим и сосредоточенным. Сабуров же оставался на ногах. Он вообще, как я успел заметить, садился крайне редко, предпочитая, видимо, стоячий образ жизни сидячему. Вербицкий поносился на меня настороженно, похоже, несмотря на свой спокойный и самоуверенный вид он всё-таки ждал от нас подвоха. И, в общем, в своих ожиданиях был прав.
Судя по всему, до моего появления серьёзный разговор ещё не успел завязаться. Вербицкий появился в офисе всего за пять минут до моего прихода и ему дали освоиться в непривычной обстановке.
Сабуров начал без предисловий, сразу высветив суть наших претензий к компаньону своего подзащитного:
— Нам известно, Алексей Иванович, что это именно вы заказали Егору Сазонову убийство Ларисы с тем, чтобы отправить за решётку Красавина:
Нет Вербицкий после этих откровений адвоката не вздрогнул, не побледнел лицом, демонстрируя тем самым окружающим, что с нервной системой у него всё в порядке. Он лишь отставил в сторону пустую чашечку из-под кофе и небрежно закинул ногу на ногу.
— Я ценю ваши усилия, Василий Михайлович, по спасению моего старого друга от сумы и от тюрьмы, но во всём нужно знать меру. И уж во всяком случае не бросаться бездоказательными обвинениями направо и налево. Стыдно, господин Сабуров, вы же юрист, адвокат, а потому должны знать цену слову, тем более обвинительному
В словах Вербицкого, безукоризненных по содержанию, звучала откровенная издёвка. Всё дело было наверное в тоне, которым эти слова произносились. Вербицкий был абсолютно уверен в своей неуязвимости и, надо сказать, имел серьёзные основания для такой уверенности.
— Иными словами, вы отрицаете свою причастность к убийству Ларисы? — спросил Чернов.
— Разумеется, — мягко улыбнулся в его сторону Вербицкий. — Более того, я даже не собираюсь обсуждать с вами эту тему, поскольку она по сути своей правокационна. Если у вас, господа, есть доказательства моей вины, то извольте передать их в прокуратуру. Всего хорошего.
Вербицкий действительно поднялся, даже чуть скосил глаза в висевшее неподалёку зеркало и подправил причёску, которая была, впрочем, безукоризненной.
Свои слова я бросил ему уже в спину.
— Не могу не предостеречь вас, Вербицкий, просто из человеколюбия: на выходе вас ждёт киллер. Вы будете убиты, как только переступите порог офиса. — Вы сумасшедший? — повернул ко мне спокойное лицо Вербицкий.
— Нет, я осведомлённый. Да вы сами можете убедиться в правдивости моих слов, взглянув в окно.
Будь Вербицкий невиновен, он, скорее всего, засмеялся бы мне в лицо и смело шагнул через порог офиса. Но Алексей Иванович не сделал ни того и ни другого и вернулся к окну. Я не поленился, поднялся со своего места и стал рядом с ним.
— Но ведь это, кажется, машина Сазонова, — его голос впервые за всё время разговора дрогнул..
— Да, — подтвердил я. — А за рулём сам Егор. Начинающий душегуб. Его, наняли, чтобы убить вас, Алексей Иванович. Он согласился с охотою, поскольку вы представляете для него опасность, являясь по сути единственным свидетелем его преступления.
— Вы негодяи, — процедил сквозь зубы Вербицкий.
— Полноте, Алексей Иванович, — запротестовал я. — Как только до нас дошли слухи о готовящемся преступлении, мы сочли своим долгом вас предупредить, для чего и вызвали в офис. К сожалению, вы не вняли нашим предостережениям. Вы покинули офис, после чего и были убиты выследившим вас киллером. Но не волнуйтесь господин Вербицкий, киллер тоже не уйдёт от возмездия. Он будет арестован через пять минут после совершения преступления. Ему подскажут опытные адвокаты, что самое разумное это не афишировать заказной характер вашего убийства, а свести всё к тривиальной мести. Вы, Алексей Иванович соблазнили Егора Сазонова большими деньгами. Но после убийства Ларисы он ужаснулся содеянному и решил искупить хотя бы часть своей вины, сведя счёты со змием-искусителем, то есть с вами, Алексей Иванович. После этого признания Красавин будет освобождён, чего собственно мы и добиваемся.
— Вы убийцы, слышите, убийцы!
Вербицкий, что называется, потерял лицо. Честно говоря, я ждал более упорного сопротивления. Но ведь недаром же говориться, что на воре шапка горит. А Вербицкий всё-таки не был закоренелым преступником. Возможно его мучила совесть и по ночам снились кошмары. Во всяком случае, он потерял голову. И даже попытался меня ударить, что с его стороны было большой глупостью. Я просто завернул ему руку за спину, после чего без особых церемоний бросил на стул, с которого он столь неосторожно поднялся.
— Вы насильники. Я буду жаловаться. Я вызову милицию! Где у вас телефон?
— Да Бога ради, Алексей Иванович, — подвинул ему аппарат Чернов. — Вызывайте милицию. Пусть она немедленно арестует киллера Сазонова. Мы такому обороту дела будем несказанно рады. Ибо как только Сазонова арестуют, да ещё по вашей наводке, он тут же ударится в сознанку и выложит изумлённым следователям все подробности нашумевшего убийства.
Лицо Вербицкого начало покрываться крупными капельками пота. Уж в чем, в чем, а в скудоумии его заподозрить нельзя. Ситуация для него была абсолютно безвыходной. Во всяком случае она казалась ему таковой. Конечно, он мог набраться храбрости, подняться со стула и уйти. И, кстати говоря, никто бы ему в этом не воспрепятствовал. И уж конечно перепуганный до смерти наездом непонятных структур Сазонов не стал бы в него стрелять. Но весь фокус был в том, что Вербицкий об этом не знал. Зато он отлично знал, что Ларису убил именно Сазонов, так почему же потерявшему голову сукину сыну не убить ещё и самого Вербицкого? Разумеется, он понимал, что ловушку эту для него подстроили мы. Но он понимал и другое: за спасение Красавина адвокату Сабурову и его помощникам будут заплачены очень хорошие деньги. Настолько хорошие, что ради них ничего не стоит отправить на тот свет Алексея Ивановича Вербицкого, тридцати пяти лет от роду, не судимого, но, тем не менее, виновного в смерти ни в чём не повинной женщины.
— Я бы на вашем месте дал признательные показания, Алексей Иванович, — мягко сказал Сабуров. — А на суде выступил бы свидетелем защиты.
— А после этого отправился бы на нары, — прохрипел с ненавистью Вербицкий. — Так лучше на нары, чем на кладбище, — улыбнулся ему Чернов.
— По вине вору и мука, — непримиримо добавил я.
— Я никуда звонить не буду, слышите вы, подонки, и никуда отсюда не уйду. Сутки буду сидеть здесь, неделю, месяц, если понадобиться. Пока тот гад не окоченеет за рулём.
Чернов вздохнул и взглянул на часы:
— Через пять минут офис закрывается. Я не могу оставить в помещении, где хранятся конфидёнциальные материалы постороннего да к тому же очень подозрительного человека. Короче говоря, Алексей Иванович, мы вас просто выкинем за дверь. Поверьте мне на слово, Вербицкий, мы с Игорем достаточно крепкие люди, и вы у нас не просто пойдете, вы полетите отсюда легкокрылой бабочкой. Щадить вас у нас причин нет. Вы очень большая сволочь, и будет только справедливо, что такая же большая сволочь Сазонов всадит в вас пулю на лету.
— Мой вам совет, Алексей Иванович, — вновь выступил в роли умиротворителя Сабуров, — не надо доводить ситуацию до точки кипения. Вы же интеллигентный человек. Ну чёрт попутал. Я вам гарантирую очень хорошего адвоката. В конце концов, человек вы молодой, вам ещё жить и жить.
— Будьте вы трижды прокляты! — Вербицкий обвёл нас почти безумными глазами. Впрочем, это была последняя вспышка его ярости. И нам с Черновым не пришлось применять методы физического воздействия. Заказчик убийства Ларисы Сазоновой дал признательные показания. Сазонова арестовали доблестные сотрудники МВД. Долго с ним возиться не пришлось, прослушав откровения Вербицкого, он тут же во всем сознался. Красавина освободили через сутки. А что касается суда над его шустрым компаньоном, то это уже, к счастью, не наша с Черновым забота.
История восьмая. ПРОКЛЯТИЕ ЕВЫ
Судя по всему, до моего появления серьёзный разговор ещё не успел завязаться. Вербицкий появился в офисе всего за пять минут до моего прихода и ему дали освоиться в непривычной обстановке.
Сабуров начал без предисловий, сразу высветив суть наших претензий к компаньону своего подзащитного:
— Нам известно, Алексей Иванович, что это именно вы заказали Егору Сазонову убийство Ларисы с тем, чтобы отправить за решётку Красавина:
Нет Вербицкий после этих откровений адвоката не вздрогнул, не побледнел лицом, демонстрируя тем самым окружающим, что с нервной системой у него всё в порядке. Он лишь отставил в сторону пустую чашечку из-под кофе и небрежно закинул ногу на ногу.
— Я ценю ваши усилия, Василий Михайлович, по спасению моего старого друга от сумы и от тюрьмы, но во всём нужно знать меру. И уж во всяком случае не бросаться бездоказательными обвинениями направо и налево. Стыдно, господин Сабуров, вы же юрист, адвокат, а потому должны знать цену слову, тем более обвинительному
В словах Вербицкого, безукоризненных по содержанию, звучала откровенная издёвка. Всё дело было наверное в тоне, которым эти слова произносились. Вербицкий был абсолютно уверен в своей неуязвимости и, надо сказать, имел серьёзные основания для такой уверенности.
— Иными словами, вы отрицаете свою причастность к убийству Ларисы? — спросил Чернов.
— Разумеется, — мягко улыбнулся в его сторону Вербицкий. — Более того, я даже не собираюсь обсуждать с вами эту тему, поскольку она по сути своей правокационна. Если у вас, господа, есть доказательства моей вины, то извольте передать их в прокуратуру. Всего хорошего.
Вербицкий действительно поднялся, даже чуть скосил глаза в висевшее неподалёку зеркало и подправил причёску, которая была, впрочем, безукоризненной.
Свои слова я бросил ему уже в спину.
— Не могу не предостеречь вас, Вербицкий, просто из человеколюбия: на выходе вас ждёт киллер. Вы будете убиты, как только переступите порог офиса. — Вы сумасшедший? — повернул ко мне спокойное лицо Вербицкий.
— Нет, я осведомлённый. Да вы сами можете убедиться в правдивости моих слов, взглянув в окно.
Будь Вербицкий невиновен, он, скорее всего, засмеялся бы мне в лицо и смело шагнул через порог офиса. Но Алексей Иванович не сделал ни того и ни другого и вернулся к окну. Я не поленился, поднялся со своего места и стал рядом с ним.
— Но ведь это, кажется, машина Сазонова, — его голос впервые за всё время разговора дрогнул..
— Да, — подтвердил я. — А за рулём сам Егор. Начинающий душегуб. Его, наняли, чтобы убить вас, Алексей Иванович. Он согласился с охотою, поскольку вы представляете для него опасность, являясь по сути единственным свидетелем его преступления.
— Вы негодяи, — процедил сквозь зубы Вербицкий.
— Полноте, Алексей Иванович, — запротестовал я. — Как только до нас дошли слухи о готовящемся преступлении, мы сочли своим долгом вас предупредить, для чего и вызвали в офис. К сожалению, вы не вняли нашим предостережениям. Вы покинули офис, после чего и были убиты выследившим вас киллером. Но не волнуйтесь господин Вербицкий, киллер тоже не уйдёт от возмездия. Он будет арестован через пять минут после совершения преступления. Ему подскажут опытные адвокаты, что самое разумное это не афишировать заказной характер вашего убийства, а свести всё к тривиальной мести. Вы, Алексей Иванович соблазнили Егора Сазонова большими деньгами. Но после убийства Ларисы он ужаснулся содеянному и решил искупить хотя бы часть своей вины, сведя счёты со змием-искусителем, то есть с вами, Алексей Иванович. После этого признания Красавин будет освобождён, чего собственно мы и добиваемся.
— Вы убийцы, слышите, убийцы!
Вербицкий, что называется, потерял лицо. Честно говоря, я ждал более упорного сопротивления. Но ведь недаром же говориться, что на воре шапка горит. А Вербицкий всё-таки не был закоренелым преступником. Возможно его мучила совесть и по ночам снились кошмары. Во всяком случае, он потерял голову. И даже попытался меня ударить, что с его стороны было большой глупостью. Я просто завернул ему руку за спину, после чего без особых церемоний бросил на стул, с которого он столь неосторожно поднялся.
— Вы насильники. Я буду жаловаться. Я вызову милицию! Где у вас телефон?
— Да Бога ради, Алексей Иванович, — подвинул ему аппарат Чернов. — Вызывайте милицию. Пусть она немедленно арестует киллера Сазонова. Мы такому обороту дела будем несказанно рады. Ибо как только Сазонова арестуют, да ещё по вашей наводке, он тут же ударится в сознанку и выложит изумлённым следователям все подробности нашумевшего убийства.
Лицо Вербицкого начало покрываться крупными капельками пота. Уж в чем, в чем, а в скудоумии его заподозрить нельзя. Ситуация для него была абсолютно безвыходной. Во всяком случае она казалась ему таковой. Конечно, он мог набраться храбрости, подняться со стула и уйти. И, кстати говоря, никто бы ему в этом не воспрепятствовал. И уж конечно перепуганный до смерти наездом непонятных структур Сазонов не стал бы в него стрелять. Но весь фокус был в том, что Вербицкий об этом не знал. Зато он отлично знал, что Ларису убил именно Сазонов, так почему же потерявшему голову сукину сыну не убить ещё и самого Вербицкого? Разумеется, он понимал, что ловушку эту для него подстроили мы. Но он понимал и другое: за спасение Красавина адвокату Сабурову и его помощникам будут заплачены очень хорошие деньги. Настолько хорошие, что ради них ничего не стоит отправить на тот свет Алексея Ивановича Вербицкого, тридцати пяти лет от роду, не судимого, но, тем не менее, виновного в смерти ни в чём не повинной женщины.
— Я бы на вашем месте дал признательные показания, Алексей Иванович, — мягко сказал Сабуров. — А на суде выступил бы свидетелем защиты.
— А после этого отправился бы на нары, — прохрипел с ненавистью Вербицкий. — Так лучше на нары, чем на кладбище, — улыбнулся ему Чернов.
— По вине вору и мука, — непримиримо добавил я.
— Я никуда звонить не буду, слышите вы, подонки, и никуда отсюда не уйду. Сутки буду сидеть здесь, неделю, месяц, если понадобиться. Пока тот гад не окоченеет за рулём.
Чернов вздохнул и взглянул на часы:
— Через пять минут офис закрывается. Я не могу оставить в помещении, где хранятся конфидёнциальные материалы постороннего да к тому же очень подозрительного человека. Короче говоря, Алексей Иванович, мы вас просто выкинем за дверь. Поверьте мне на слово, Вербицкий, мы с Игорем достаточно крепкие люди, и вы у нас не просто пойдете, вы полетите отсюда легкокрылой бабочкой. Щадить вас у нас причин нет. Вы очень большая сволочь, и будет только справедливо, что такая же большая сволочь Сазонов всадит в вас пулю на лету.
— Мой вам совет, Алексей Иванович, — вновь выступил в роли умиротворителя Сабуров, — не надо доводить ситуацию до точки кипения. Вы же интеллигентный человек. Ну чёрт попутал. Я вам гарантирую очень хорошего адвоката. В конце концов, человек вы молодой, вам ещё жить и жить.
— Будьте вы трижды прокляты! — Вербицкий обвёл нас почти безумными глазами. Впрочем, это была последняя вспышка его ярости. И нам с Черновым не пришлось применять методы физического воздействия. Заказчик убийства Ларисы Сазоновой дал признательные показания. Сазонова арестовали доблестные сотрудники МВД. Долго с ним возиться не пришлось, прослушав откровения Вербицкого, он тут же во всем сознался. Красавина освободили через сутки. А что касается суда над его шустрым компаньоном, то это уже, к счастью, не наша с Черновым забота.
История восьмая. ПРОКЛЯТИЕ ЕВЫ
Если Олег Рыков собирался нас с Черновым удивить, то, надо признать, ему это удалось. Правда, Чернов поначалу усомнился, что между двумя этими преступлениями вообще есть что-то общее. И на первый взгляд он был прав. Семен Песков, бизнесмен средней руки, сгорел во время пожара в собственном доме. То есть сгорел он не совсем, его труп прибывшим на место происшествия пожарным все-таки удалось вытащить из огня. Тем не менее, судмедэкспертиза установила, что причиной его смерти стало отравление угарным газом, а значит, все можно было свести к несчастному случаю на почве злоупотребления алкоголем. Что же касается Максима Кошелева, то здесь и вовсе случился казус, который можно было бы назвать забавным, если бы он не закончился столь трагически. Человек копал погреб на дачном участке и тоже не совсем в трезвом виде, поскользнулся и упал, напоровшись грудью на кол, который по неосторожности, видимо, сам же в этой яме и оставил.
— Все не так просто, как вам кажется, — запротестовал капитан. — Хотя, надо честно признать, моя версия показалась экзотической не только вам. Следователь Синявин, тот просто покрутил пальцем у виска. И понять его можно: и там, и там несчастный случай, дела, можно сказать, сами просятся в архив.
— Тогда я не понимаю, что тебя смущает, — пожал плечами Чернов. — Чего только не случается с людьми, злоупотребляющими спиртными напитками.
— Хотя Минздрав предупреждал их неоднократно, — поддержал я Виктора. — И вообще: алкоголь — наш враг.
— Меня смущают два обстоятельства, — вздохнул Рыков, сбитый, видимо, со своих позиций нашим скепсисом и напором. — Первое — надпись на заборе, и в том, и в другом случае. Второе — деревянный кол, который кто-то воткнул в могилу Семена Пескова. Кол осиновый. И если учесть, что и Кошелев напоролся на осиновый кол, то, согласитесь, есть над чем призадуматься.
— А эти двое были знакомы?
— В молодости они были не разлей вода, но с возрастом пути их разошлись. Изредка, впрочем, они встречались, хотя никаких совместных дел не вели.
В подтверждение своих слов Рыков предъявил нам несколько фотографий. Надо признать, что осиновый кол на могиле смотрелся жутковато, а вот что касается надписей на заборах, то они действительно были идентичны. Но, между прочим, таких надписей на наших заборах пруд пруди, и любой желающий может ими полюбоваться. Незамысловатая такая комбинация из трех букв, но не «мир».
— Это что, одной рукой написано? — спросил Чернов, разглядывая фотографии.
— В том-то и дело, что нет, хотя на первый взгляд почерк вроде похож. Экспертиза установила, что надписи сделаны разными людьми.
— Тогда я тебя отказываюсь понимать, — рассердился Чернов. — Не хочешь же ты сказать, что мелкое хулиганство с матерными надписями тянет на сатанинский ритуал.
— По-моему, это не буква «х», а буква «к», — поправил я его. — Здесь написано: «Иди на куй».
— А есть разница? — спросил Рыков с интересом.
— Вообще-то куй, это божественный огонь. Отсюда пошли слова «кую» и «кузница».
— А при чем тут это самое и каждому мужику родное? — усмехнулся Чернов.
— Во времена языческие женщины рожали детей не от мужчин, они рожали их от богов. А это самое было лишь проводником божественного огня. Во всяком случае, именно так нам объяснял Лешка Семенов в сыром блиндаже под Бамутом. А еще через день его убили. Отец у Лешки историк, кандидат наук. Он живет в нашем городе, так что я могу с ним встретиться и уточнить.
С Иваном Алексеевичем я не виделся года два, что с моей стороны можно было расценивать как черствость, но мне не хотелось лишний раз мозолить ему глаза и напоминать о потере, о которой он, надо полагать, и без того не забывал ни на миг. В армию мы уходили с Лешкой вместе, а вернулся я один. Вряд ли меня можно в чем-то обвинить, но определенное чувство неловкости при встрече с родителями Лешки у меня возникало, и ничего с этим поделать было нельзя. Впрочем, принял меня Иван Алексеевич как всегда радушно. Слегка пожурил за безалаберную жизнь фотографа и намекнул, что пора мне приобрести более солидную профессию. Особенно его огорчило, что я так и не удосужился поступить в институт. Ибо Иван Алексеевич принадлежал к тому типу российских интеллигентов, которые, несмотря на все перемены и разочарования последних лет, все-таки продолжают считать, что знание — это сила.
Выслушал он меня внимательно, более того, кажется, взволновался, во всяком случае без конца поправлял очки и возвращался к фотографиям. Похоже, я своим рассказом задел какую-то струну в его душе, связанную с сыном.
— Нет, это не моя теория, — Иван Алексеевич засуетился с чаем и печеньем, — это теория одного моего знакомого. Он погиб десять лет назад. Попал под машину. Нельзя сказать, что мы были близкими друзьями, но он бывал у нас дома, и Алексей запомнил его рассказы. Соколовский был талантливым, но увлекающимся человеком. Многие считали его фантазером в науке. А опровергнуть своих оппонентов он не успел. Каждому в этой жизни отпущен свой срок, и для многих этот срок несправедливо мал.
Когда-то квартира Семеновых казалась мне если не очень большой, то во всяком случае весьма приличной. Три комнаты как никак. Но времена изменились, и нынешние стандарты по части жилплощади весьма отличны от советских. А главной ценностью в квартире Семеновых были книги. Книг было столько, что впервые оказавшись здесь и получив право пользоваться ими, я подумал, что мне не хватит жизни, чтобы их прочитать. Лешке вот точно не хватило. Не хватило и неведомому мне историку Соколовскому.
— «Иди на куй» — это старинное проклятье. Оно означало изгнание не только из мира людей, но и из мира богов. Вообще-то с куем, молнией Перуна, на Руси было связано много суеверий. Достаточно вспомнить, что людей, пораженных молнией, у нас до средины девятнадцатого века не хоронили на общих кладбищах. Считалось, что их Бог покарал. И это все идет оттуда, из языческих времен. Народ часто помнит то, о чем элита давно уже забыла. И в ситуациях критических эта генетическая память народа вдруг проявляется в образах и действиях с точки зрения нынешнего времени вроде бы абсурдных, но имеющих глубочайшие корни в нашей психике.
— А при чем здесь кол?
— Видишь ли, язычество тем и отличается от христианства, что там Бога не просили о поддержке, а большей частью принуждали к определенным действиям с помощью магии. По принципу — подобное вызывается подобным. Языческие боги порой медлили, и тогда жрецы брали их функции на себя. То есть провинившегося просто сажали на кол, который был в определенном смысле заменителем божественного огня, куя. Так что проклятье «иди на куй» часто имело не столько мистические, сколько вполне практические последствия. И человек, посаженный на кол, считался таким же проклятым Богом, как и человек пораженный молнией Перуна.
— Страшновато, — поежился я.
— Да, — подтвердил Иван Алексеевич. — И отголоски этого страшного обычая дожили до наших дней. Ты, наверное, слышал, как в наших тюрьмах поступают с насильниками? Так вот, именно насилие над женщиной у наших предков считалось одним из самых страшных преступлений. Особенно над беременной женщиной, девушкой или девочкой. Они находились под покровительством высших сил, и насилие над ними приравнивалось к святотатству, к оскорблению богов. За что и следовала жестокая расплата. Кстати, именно женское проклятье, проклятие Евы, считалось наиболее страшным и действенным. Соколовский считал, что само слово «мат» из женского, материнского проклятья и пришло к нам из времен матриархата, когда роль женщины в религиозных культах была определяющей. Можно вспомнить в этой связи хотя бы фурий в древнеримской мифологии, которые вершили волю богов, расправляясь с проклятыми.
— Соколовский опубликовал свои работы?
— Нет, — грустно покачал головой Иван Алексеевич. — Время было смутное. К тому же Соколовскому в последний год было не до публикаций научных работ. Дело в том, что какие-то подонки убили его беременную жену. Она была редкостной красавицей.
— Убийц нашли?
— К сожалению, нет. Хотя у Соколовского были подозрения. Он не верил прокуратуре, он не верил милиции. Мы пытались ему помочь. Ходили, хлопотали. Не исключаю, что смерть его не была случайной.
— А дети?
— Девочкам тогда было лет по девять-десять, по-моему, они близнецы. Их забрали к себе родственники Евы, так звали жену Всеволода Соколовского.
На меня эта трагическая история семьи Соколовских, рассказанная Иваном Алексеевичем произвела, надо сказать, сильное впечатление. Я правда не рискнул бы утверждать, что между событиями десятилетней давности и нынешними трагическими происшествиями с Песковым и Кошелевым есть какая-то связь, но Рыков, которому я передал разговор с Семеновым, был иного мнения. Во всяком случае, он не поленился и сделал запрос по поводу Соколовской. Надо сказать, что нюх и в этот раз не подвел опытного оперативника. Из подробностей дела, которые он нам с Черновым поведал, выяснилось, что кто-то очень влиятельный все время тормозил расследование по делу Евы Соколовской. Рыков развил бурную деятельность, опросил своих коллег и, проанализировав ситуацию, пришел к выводу, что этим озабоченным человеком вполне мог быть Николай Семенович Бахвалов, человек, ныне занимающий ответственный пост в областной администрации, а во времена десятилетней давности, бывший вице-мэром нашего славного города.
Разумеется, Бахвалов, дядька солидный и достигший пятидесяти пятилетнего рубежа, вряд ли был лично причастен к этому преступлению. Я имею в виду изнасилование и убийство Евы Соколовской, зато у нас были некоторые основания полагать, что к страшному преступлению может быть причастен его отпрыск, ныне вполне солидный преуспевающий бизнесмен, а десять лет назад студент вуза. Тем более что люди, знавшие Бахвалова-младшего той поры, отзывались о нем далеко не лучшим образом. В ту пору это был наглый, самоуверенный и на многое способный красавчик. Словом, хамоватый сынок влиятельного папы. И самое любопытное, он в ту пору был очень близко знаком, как с Семеном Песковым, так и с Максимом Кошелевым.
— К сожалению, — развел руками Рыков, — прокуратура не усматривает никакой связи между делом Соколовской и смертью Пескова и Кошелева. И формально они правы. Аркадий Бахвалов даже не упоминается на страницах этого дела десятилетней давности. Так же, впрочем, как и его ныне покойные друзья. В общем, я связан по рукам и ногам.
— А смерть Всеволода Соколовского? — напомнил Чернов.
— Соколовский был сбит машиной. Несчастный случай. Водитель с места происшествия скрылся и найти его не удалось.
— Видимо, не слишком искали, — заметил я.
Все надежды капитана Рыкова были на нас с Черновым. Чернов, как практикующий юрист и известный в городе частный детектив, не то чтобы мог отмахнуться от мнения прокуратуры, но во всяком случае имел большую свободу рук, чем несчастный опер, обложенный параграфами закона, как волк красными флажками. Что же касается меня, то я вообще птица вольная, и остановить меня может только пуля, неосторожно выпущенная из охотничьего ружья.
— Ты не очень-то хвост распускай, сокол наш парящий, — остерег меня Рыков. — Отец и сын Бахваловы люди в нашем городе очень влиятельные. Понимаешь, очень. И если у них под ногами начнет путаться какой-то там фотограф, со своими неудобными вопросами, то они найдут способ от него избавиться.
По данным, хранящимся в картотеке Чернова, вокруг Бахвалова-старшего крутились большие деньги. Вникать во все эти финансовые махинации я не стал, но и без того было понятно, что Николай Семенович имеет выходы в самые высокие федеральные сферы. А что до Бахвалова-младшего, то здесь связи тянулись не только вверх, но и вниз, то бишь в сферы криминальные. Словом, та еще была семейка.
Чернов, используя свои тайные и явные связи, все-таки умудрился договориться о встрече с областным сановником. Причем встречу ему назначили ни где-нибудь, а в загородном особняке Бахваловых. Подъехав в назначенное время к вышеназванному объекту, я пришел к выводу, что назвать простым таким словом «особняк» это сооружении, мало будет. Здесь более подходящим является слово «дворец». Чернов в ответ на мои научные изыскания только плечами пожал. Был он в это серенькое осеннее утро напряжен и отмобилизован, словно в одиночку собирался взять на рогатину медведя. Что касается меня, то я завелся. Уж больно страшной и несправедливой мне показалась судьба Евы и Всеволода Соколовских, и если я не в силах изменить прошлое, то, во всяком случае, сделаю от меня все зависящее в настоящем, чтобы люди виновные в их смерти, не дожили в спокойствии и довольстве до старости. Я не знаю, что это такое. Я не знаю, что нас гонит по следу. Меня, Чернова, Рыкова. Можно назвать это чувство азартом охотника, но вряд ли это будет правдой. Деньги здесь тоже особой роли не играют, хотя материальный стимул имеет место быть. В торжество закона ни я, ни Чернов не верим. Тогда что же движет нами? Жажда справедливости? Неужели справедливость стоит того, чтобы из-за нее подставлять лоб под пули? Да ведь никто, в сущности, не знает здесь, на Земле, что справедливо, а что нет. Во всяком случае, есть очень серьезные разночтения. Возможно, о справедливости больше знают выше. Но, к сожалению, я атеист по образованию, воспитанию, образу мыслей, и только иногда у меня появляется ощущение, что статистика знает далеко не все, а есть Некто, который знает гораздо больше.
Николай Семенович Бахвалов, что стало ясно мне по первому же брошенному на него взгляду, тоже был атеистом. А после недолгого обмена любезностями выяснилось, что мистицизм чужд ему настолько, что у нас есть шансы быть выброшенными из его дворца доблестными охранниками раньше, чем мы успеем изложить ему суть проблемы.
— Мне сказали, господин Чернов, что вы хотите поговорить со мной о химическом комбинате. Вы ведь юрист?
— Я действительно юрист, — подтвердил Чернов. — И возможно, мы с вами поговорим еще о комбинате. Но в данном случае меня интересует другое.
Вообще-то наша номенклатура в этой жизни боится только двух вещей: КГБ и партийного контроля. Но поскольку свершившаяся на просторах отечества буржуазная революция избавила их от этого почти иррационального страха, то легкое беспокойство у них может вызвать лишь снайпер, засевший на крыше соседнего дома. А здесь извольте видеть, какой-то там божественный огонь. Нельзя сказать, что господина Бахвалова никто и никогда не посылал на три буквы, но ведь прежде этот посыл никогда не таил в себе разрушительных последствий. И он никак не мог взять в толк, почему замена всего лишь одной буквы в известном выражении может привести к последствиям фатальным.
— Кто такой Кошелев, я вообще не знаю, — отяжелевшая от груза прожитых лет и накопленного жира физиономия заслуженного чиновника России стала багровой. — С Песковым знаком шапочно. Какого черта вам от меня надо?
Дальше прихожей нас с Черновым не пустили. Не того калибра мы были люди, чтобы ради нас накрывать банкетные столы. Но и в прихожей господина Бахвалова было на что посмотреть. Я во всяком случае до того увлекся разглядыванием мебели красного дерева и картин, кисти неизвестных художников, что едва не утерял нити разговора. К действительности меня вернули кабаньи глазки хозяина, которые уставились на меня если не с ненавистью, то во всяком случае, с возмущением. Бахвалов был толст, его мучила одышка, но в выражении его лица было нечто, напрочь отвергающее подозрения в душевной слабости или вялости характера. Мы имели дело с человеком битым, умеющим как держать удары, так и наносить их. Смутить такого человека трудно, а уж напугать тем более.
— Иными словами, — подал я свой голос, — вас, господин Бахвалов не волнует, что будет с вашим сыном в ближайшие дни. И вы отказываетесь от наших услуг?
— А разве вы мне предлагаете услуги? — гнев в кабаньих глазках сменился удивлением.
— Разумеется, — подтвердил Чернов. — Я улаживаю в частном порядке проблемы, возникающие у моих клиентов. Господин Веселов мне в этом помогает. Но если вас изложенная мною проблема не волнует, то мы вынуждены будем последовать примеру прокуратуры и прекратить расследование.
Кажется, до господина Бахвалова начала доходить суть происходящего, во всяком случае кровь отхлынула от его лица, и оно приняло более менее естественную окраску:
— Так вы подозреваете, что Пескова убили? Мне сын сказал, что это несчастный случай.
— Ваш сын либо ошибся, либо сознательно ввел вас в заблуждение. Десять лет назад на пустынной ночной улице три негодяя затащили в машину молодую женщину, изнасиловали ее, а потом убили. Женщину звали Евой Соколовской. А фамилии ее убийц вы знаете не хуже меня. Вы так же знаете фамилию человека, который своей немалой властью помешал прокуратуре расследовать это преступление, и знаете, почему он это сделал. Я думаю, что этому человеку грозит большая опасность.
— Все не так просто, как вам кажется, — запротестовал капитан. — Хотя, надо честно признать, моя версия показалась экзотической не только вам. Следователь Синявин, тот просто покрутил пальцем у виска. И понять его можно: и там, и там несчастный случай, дела, можно сказать, сами просятся в архив.
— Тогда я не понимаю, что тебя смущает, — пожал плечами Чернов. — Чего только не случается с людьми, злоупотребляющими спиртными напитками.
— Хотя Минздрав предупреждал их неоднократно, — поддержал я Виктора. — И вообще: алкоголь — наш враг.
— Меня смущают два обстоятельства, — вздохнул Рыков, сбитый, видимо, со своих позиций нашим скепсисом и напором. — Первое — надпись на заборе, и в том, и в другом случае. Второе — деревянный кол, который кто-то воткнул в могилу Семена Пескова. Кол осиновый. И если учесть, что и Кошелев напоролся на осиновый кол, то, согласитесь, есть над чем призадуматься.
— А эти двое были знакомы?
— В молодости они были не разлей вода, но с возрастом пути их разошлись. Изредка, впрочем, они встречались, хотя никаких совместных дел не вели.
В подтверждение своих слов Рыков предъявил нам несколько фотографий. Надо признать, что осиновый кол на могиле смотрелся жутковато, а вот что касается надписей на заборах, то они действительно были идентичны. Но, между прочим, таких надписей на наших заборах пруд пруди, и любой желающий может ими полюбоваться. Незамысловатая такая комбинация из трех букв, но не «мир».
— Это что, одной рукой написано? — спросил Чернов, разглядывая фотографии.
— В том-то и дело, что нет, хотя на первый взгляд почерк вроде похож. Экспертиза установила, что надписи сделаны разными людьми.
— Тогда я тебя отказываюсь понимать, — рассердился Чернов. — Не хочешь же ты сказать, что мелкое хулиганство с матерными надписями тянет на сатанинский ритуал.
— По-моему, это не буква «х», а буква «к», — поправил я его. — Здесь написано: «Иди на куй».
— А есть разница? — спросил Рыков с интересом.
— Вообще-то куй, это божественный огонь. Отсюда пошли слова «кую» и «кузница».
— А при чем тут это самое и каждому мужику родное? — усмехнулся Чернов.
— Во времена языческие женщины рожали детей не от мужчин, они рожали их от богов. А это самое было лишь проводником божественного огня. Во всяком случае, именно так нам объяснял Лешка Семенов в сыром блиндаже под Бамутом. А еще через день его убили. Отец у Лешки историк, кандидат наук. Он живет в нашем городе, так что я могу с ним встретиться и уточнить.
С Иваном Алексеевичем я не виделся года два, что с моей стороны можно было расценивать как черствость, но мне не хотелось лишний раз мозолить ему глаза и напоминать о потере, о которой он, надо полагать, и без того не забывал ни на миг. В армию мы уходили с Лешкой вместе, а вернулся я один. Вряд ли меня можно в чем-то обвинить, но определенное чувство неловкости при встрече с родителями Лешки у меня возникало, и ничего с этим поделать было нельзя. Впрочем, принял меня Иван Алексеевич как всегда радушно. Слегка пожурил за безалаберную жизнь фотографа и намекнул, что пора мне приобрести более солидную профессию. Особенно его огорчило, что я так и не удосужился поступить в институт. Ибо Иван Алексеевич принадлежал к тому типу российских интеллигентов, которые, несмотря на все перемены и разочарования последних лет, все-таки продолжают считать, что знание — это сила.
Выслушал он меня внимательно, более того, кажется, взволновался, во всяком случае без конца поправлял очки и возвращался к фотографиям. Похоже, я своим рассказом задел какую-то струну в его душе, связанную с сыном.
— Нет, это не моя теория, — Иван Алексеевич засуетился с чаем и печеньем, — это теория одного моего знакомого. Он погиб десять лет назад. Попал под машину. Нельзя сказать, что мы были близкими друзьями, но он бывал у нас дома, и Алексей запомнил его рассказы. Соколовский был талантливым, но увлекающимся человеком. Многие считали его фантазером в науке. А опровергнуть своих оппонентов он не успел. Каждому в этой жизни отпущен свой срок, и для многих этот срок несправедливо мал.
Когда-то квартира Семеновых казалась мне если не очень большой, то во всяком случае весьма приличной. Три комнаты как никак. Но времена изменились, и нынешние стандарты по части жилплощади весьма отличны от советских. А главной ценностью в квартире Семеновых были книги. Книг было столько, что впервые оказавшись здесь и получив право пользоваться ими, я подумал, что мне не хватит жизни, чтобы их прочитать. Лешке вот точно не хватило. Не хватило и неведомому мне историку Соколовскому.
— «Иди на куй» — это старинное проклятье. Оно означало изгнание не только из мира людей, но и из мира богов. Вообще-то с куем, молнией Перуна, на Руси было связано много суеверий. Достаточно вспомнить, что людей, пораженных молнией, у нас до средины девятнадцатого века не хоронили на общих кладбищах. Считалось, что их Бог покарал. И это все идет оттуда, из языческих времен. Народ часто помнит то, о чем элита давно уже забыла. И в ситуациях критических эта генетическая память народа вдруг проявляется в образах и действиях с точки зрения нынешнего времени вроде бы абсурдных, но имеющих глубочайшие корни в нашей психике.
— А при чем здесь кол?
— Видишь ли, язычество тем и отличается от христианства, что там Бога не просили о поддержке, а большей частью принуждали к определенным действиям с помощью магии. По принципу — подобное вызывается подобным. Языческие боги порой медлили, и тогда жрецы брали их функции на себя. То есть провинившегося просто сажали на кол, который был в определенном смысле заменителем божественного огня, куя. Так что проклятье «иди на куй» часто имело не столько мистические, сколько вполне практические последствия. И человек, посаженный на кол, считался таким же проклятым Богом, как и человек пораженный молнией Перуна.
— Страшновато, — поежился я.
— Да, — подтвердил Иван Алексеевич. — И отголоски этого страшного обычая дожили до наших дней. Ты, наверное, слышал, как в наших тюрьмах поступают с насильниками? Так вот, именно насилие над женщиной у наших предков считалось одним из самых страшных преступлений. Особенно над беременной женщиной, девушкой или девочкой. Они находились под покровительством высших сил, и насилие над ними приравнивалось к святотатству, к оскорблению богов. За что и следовала жестокая расплата. Кстати, именно женское проклятье, проклятие Евы, считалось наиболее страшным и действенным. Соколовский считал, что само слово «мат» из женского, материнского проклятья и пришло к нам из времен матриархата, когда роль женщины в религиозных культах была определяющей. Можно вспомнить в этой связи хотя бы фурий в древнеримской мифологии, которые вершили волю богов, расправляясь с проклятыми.
— Соколовский опубликовал свои работы?
— Нет, — грустно покачал головой Иван Алексеевич. — Время было смутное. К тому же Соколовскому в последний год было не до публикаций научных работ. Дело в том, что какие-то подонки убили его беременную жену. Она была редкостной красавицей.
— Убийц нашли?
— К сожалению, нет. Хотя у Соколовского были подозрения. Он не верил прокуратуре, он не верил милиции. Мы пытались ему помочь. Ходили, хлопотали. Не исключаю, что смерть его не была случайной.
— А дети?
— Девочкам тогда было лет по девять-десять, по-моему, они близнецы. Их забрали к себе родственники Евы, так звали жену Всеволода Соколовского.
На меня эта трагическая история семьи Соколовских, рассказанная Иваном Алексеевичем произвела, надо сказать, сильное впечатление. Я правда не рискнул бы утверждать, что между событиями десятилетней давности и нынешними трагическими происшествиями с Песковым и Кошелевым есть какая-то связь, но Рыков, которому я передал разговор с Семеновым, был иного мнения. Во всяком случае, он не поленился и сделал запрос по поводу Соколовской. Надо сказать, что нюх и в этот раз не подвел опытного оперативника. Из подробностей дела, которые он нам с Черновым поведал, выяснилось, что кто-то очень влиятельный все время тормозил расследование по делу Евы Соколовской. Рыков развил бурную деятельность, опросил своих коллег и, проанализировав ситуацию, пришел к выводу, что этим озабоченным человеком вполне мог быть Николай Семенович Бахвалов, человек, ныне занимающий ответственный пост в областной администрации, а во времена десятилетней давности, бывший вице-мэром нашего славного города.
Разумеется, Бахвалов, дядька солидный и достигший пятидесяти пятилетнего рубежа, вряд ли был лично причастен к этому преступлению. Я имею в виду изнасилование и убийство Евы Соколовской, зато у нас были некоторые основания полагать, что к страшному преступлению может быть причастен его отпрыск, ныне вполне солидный преуспевающий бизнесмен, а десять лет назад студент вуза. Тем более что люди, знавшие Бахвалова-младшего той поры, отзывались о нем далеко не лучшим образом. В ту пору это был наглый, самоуверенный и на многое способный красавчик. Словом, хамоватый сынок влиятельного папы. И самое любопытное, он в ту пору был очень близко знаком, как с Семеном Песковым, так и с Максимом Кошелевым.
— К сожалению, — развел руками Рыков, — прокуратура не усматривает никакой связи между делом Соколовской и смертью Пескова и Кошелева. И формально они правы. Аркадий Бахвалов даже не упоминается на страницах этого дела десятилетней давности. Так же, впрочем, как и его ныне покойные друзья. В общем, я связан по рукам и ногам.
— А смерть Всеволода Соколовского? — напомнил Чернов.
— Соколовский был сбит машиной. Несчастный случай. Водитель с места происшествия скрылся и найти его не удалось.
— Видимо, не слишком искали, — заметил я.
Все надежды капитана Рыкова были на нас с Черновым. Чернов, как практикующий юрист и известный в городе частный детектив, не то чтобы мог отмахнуться от мнения прокуратуры, но во всяком случае имел большую свободу рук, чем несчастный опер, обложенный параграфами закона, как волк красными флажками. Что же касается меня, то я вообще птица вольная, и остановить меня может только пуля, неосторожно выпущенная из охотничьего ружья.
— Ты не очень-то хвост распускай, сокол наш парящий, — остерег меня Рыков. — Отец и сын Бахваловы люди в нашем городе очень влиятельные. Понимаешь, очень. И если у них под ногами начнет путаться какой-то там фотограф, со своими неудобными вопросами, то они найдут способ от него избавиться.
По данным, хранящимся в картотеке Чернова, вокруг Бахвалова-старшего крутились большие деньги. Вникать во все эти финансовые махинации я не стал, но и без того было понятно, что Николай Семенович имеет выходы в самые высокие федеральные сферы. А что до Бахвалова-младшего, то здесь связи тянулись не только вверх, но и вниз, то бишь в сферы криминальные. Словом, та еще была семейка.
Чернов, используя свои тайные и явные связи, все-таки умудрился договориться о встрече с областным сановником. Причем встречу ему назначили ни где-нибудь, а в загородном особняке Бахваловых. Подъехав в назначенное время к вышеназванному объекту, я пришел к выводу, что назвать простым таким словом «особняк» это сооружении, мало будет. Здесь более подходящим является слово «дворец». Чернов в ответ на мои научные изыскания только плечами пожал. Был он в это серенькое осеннее утро напряжен и отмобилизован, словно в одиночку собирался взять на рогатину медведя. Что касается меня, то я завелся. Уж больно страшной и несправедливой мне показалась судьба Евы и Всеволода Соколовских, и если я не в силах изменить прошлое, то, во всяком случае, сделаю от меня все зависящее в настоящем, чтобы люди виновные в их смерти, не дожили в спокойствии и довольстве до старости. Я не знаю, что это такое. Я не знаю, что нас гонит по следу. Меня, Чернова, Рыкова. Можно назвать это чувство азартом охотника, но вряд ли это будет правдой. Деньги здесь тоже особой роли не играют, хотя материальный стимул имеет место быть. В торжество закона ни я, ни Чернов не верим. Тогда что же движет нами? Жажда справедливости? Неужели справедливость стоит того, чтобы из-за нее подставлять лоб под пули? Да ведь никто, в сущности, не знает здесь, на Земле, что справедливо, а что нет. Во всяком случае, есть очень серьезные разночтения. Возможно, о справедливости больше знают выше. Но, к сожалению, я атеист по образованию, воспитанию, образу мыслей, и только иногда у меня появляется ощущение, что статистика знает далеко не все, а есть Некто, который знает гораздо больше.
Николай Семенович Бахвалов, что стало ясно мне по первому же брошенному на него взгляду, тоже был атеистом. А после недолгого обмена любезностями выяснилось, что мистицизм чужд ему настолько, что у нас есть шансы быть выброшенными из его дворца доблестными охранниками раньше, чем мы успеем изложить ему суть проблемы.
— Мне сказали, господин Чернов, что вы хотите поговорить со мной о химическом комбинате. Вы ведь юрист?
— Я действительно юрист, — подтвердил Чернов. — И возможно, мы с вами поговорим еще о комбинате. Но в данном случае меня интересует другое.
Вообще-то наша номенклатура в этой жизни боится только двух вещей: КГБ и партийного контроля. Но поскольку свершившаяся на просторах отечества буржуазная революция избавила их от этого почти иррационального страха, то легкое беспокойство у них может вызвать лишь снайпер, засевший на крыше соседнего дома. А здесь извольте видеть, какой-то там божественный огонь. Нельзя сказать, что господина Бахвалова никто и никогда не посылал на три буквы, но ведь прежде этот посыл никогда не таил в себе разрушительных последствий. И он никак не мог взять в толк, почему замена всего лишь одной буквы в известном выражении может привести к последствиям фатальным.
— Кто такой Кошелев, я вообще не знаю, — отяжелевшая от груза прожитых лет и накопленного жира физиономия заслуженного чиновника России стала багровой. — С Песковым знаком шапочно. Какого черта вам от меня надо?
Дальше прихожей нас с Черновым не пустили. Не того калибра мы были люди, чтобы ради нас накрывать банкетные столы. Но и в прихожей господина Бахвалова было на что посмотреть. Я во всяком случае до того увлекся разглядыванием мебели красного дерева и картин, кисти неизвестных художников, что едва не утерял нити разговора. К действительности меня вернули кабаньи глазки хозяина, которые уставились на меня если не с ненавистью, то во всяком случае, с возмущением. Бахвалов был толст, его мучила одышка, но в выражении его лица было нечто, напрочь отвергающее подозрения в душевной слабости или вялости характера. Мы имели дело с человеком битым, умеющим как держать удары, так и наносить их. Смутить такого человека трудно, а уж напугать тем более.
— Иными словами, — подал я свой голос, — вас, господин Бахвалов не волнует, что будет с вашим сыном в ближайшие дни. И вы отказываетесь от наших услуг?
— А разве вы мне предлагаете услуги? — гнев в кабаньих глазках сменился удивлением.
— Разумеется, — подтвердил Чернов. — Я улаживаю в частном порядке проблемы, возникающие у моих клиентов. Господин Веселов мне в этом помогает. Но если вас изложенная мною проблема не волнует, то мы вынуждены будем последовать примеру прокуратуры и прекратить расследование.
Кажется, до господина Бахвалова начала доходить суть происходящего, во всяком случае кровь отхлынула от его лица, и оно приняло более менее естественную окраску:
— Так вы подозреваете, что Пескова убили? Мне сын сказал, что это несчастный случай.
— Ваш сын либо ошибся, либо сознательно ввел вас в заблуждение. Десять лет назад на пустынной ночной улице три негодяя затащили в машину молодую женщину, изнасиловали ее, а потом убили. Женщину звали Евой Соколовской. А фамилии ее убийц вы знаете не хуже меня. Вы так же знаете фамилию человека, который своей немалой властью помешал прокуратуре расследовать это преступление, и знаете, почему он это сделал. Я думаю, что этому человеку грозит большая опасность.