Страница:
К сожалению, погода не располагала к бегству. А у герцога Баварского было достаточно конницы, чтобы атаковать отходящего противника на марше.
– Надо договариваться, – вздохнул граф Роберт и вопросительно глянул в сторону императора.
Лотарь в бешенстве кусал губы. Конечно, никто не застрахован от неудач, но поражение в первом же походе, предпринятом в ранге императора, сулило ему в будущем большие неприятности. Слабый владыка всегда в тягость вассалам.
– Мы никуда не уйдем, – хрипло пролаял Лотарь. – Пусть атакует, если сможет.
Однако хитроумный Людовик атаковать не торопился. Армии, развернутые в боевые порядки, уныло стояли друг против друга, беспощадно поливаемые холодным осенним дождем. Так продолжалось целую вечность. Во всяком случае, бек Карочей замерз до икоты. Граф Роберт ругался в полный голос, не стесняясь присутствием императора и монсеньора Николая.
Последний даже вынужден был сделать графу замечание:
– Не богохульствуй, Роберт.
– Я бы поставил шатры, – негромко высказал свое мнение бек Карочей. – Скоро совсем стемнеет, и вряд ли герцог Баварский рискнет атаковать нас ночью.
– Золотые слова, – поддержал скифа Эд Орлеанский. – К тому же пора вступать в переговоры, раз уж мы не собираемся драться.
Предложение графа было разумным, это понимали все, кроме, пожалуй, императора Лотаря, за которым, к сожалению, оставалось последнее слово.
С наступлением темноты дождь прекратился, что позволило развести костры и кое-как подсушить насквозь промокшую одежду. Император укрылся в своем шатре, оставив ближников на пронизывающем ветру, видимо, ему надо было обдумать ситуацию в одиночестве.
Для монсеньора Николая тоже поставили шатер, и, надо отдать должное любимцу папы Евгения, он оказался куда более любезным человеком, чем Лотарь, и пригласил под полотняный кров замерзших сеньоров. Шатер был поставлен прямо среди грязи, так что присесть здесь было не на что, если не считать деревянного креслица, тут же занятого самим монсеньором, и трех лавок, на которых благородные франкские вожди отдыхали по очереди. Посреди шатра установили жаровню, чтобы хоть как-то спастись от холода и сырости. Граф Эд продолжал настаивать на переговорах, противников у него в шатре монсеньора Николая не нашлось, но все ждали, когда до этой мысли дозреет император Лотарь.
Император дозрел к утру. И с рассветом монсеньор Николай, граф Эд Орлеанский и бек Карочей, вызвавшийся их сопровождать, во главе небольшой вооруженной свиты из простых дружинников нескорой рысью отправились к лагерю Людовика Тевтона.
Герцог Баварский был сама любезность. Видимо, он неплохо выспался в жарко натопленном шатре и теперь с любопытством разглядывал гостей, нагрянувших к нему с утренним визитом. Людовику было уже за сорок, но Карочею показалось, что за минувшие семнадцать лет он не слишком изменился. Это был все тот же худощавый выдержанный человек с унылым лицом и серыми грустными глазами. Разве что возле этих глаз появились мелкие морщинки. Монсеньора Николая и графа Эда Орлеанского герцог Баварский встретил как старых добрых знакомых, а вот Карочея он явно не узнал, и секретарю папской курии пришлось представить хазарского посла.
Среди князей и графов, окружающих Людовика Тевтона, Карочей разглядел своих старых знакомых: ободрита Сидрага и лютича Свентислава. Сидраг вряд ли помнил скифа, поскольку видел его мельком, зато князь Свентислав, кажется, узнал бека из далекой Хазарии, посетившего Волынь много лет тому назад.
Герцог Баварский пригласил послов своего старшего брата к столу, накрытому здесь же в шатре. Стол был невелик, но Карочею место за ним все-таки нашлось, и он сделал все от него зависящее, чтобы очаровать старого знакомого, князя Свентислава, по счастливой случайности оказавшегося рядом.
Герцог Баварский с интересом выслушал сбивчивые объяснения послов императора, но, разумеется, ни на грош им не поверил. Собственно, ситуация и без того была ясна как божий день. Император Лотарь хотел под шумок лишить удела своего брата Людовика, и без того обделенного отцом, но последний оказался далеко не так прост, как это мнилось умникам из папской курии. Кроме того, Тевтону помогли советом и вооруженной силой добрые люди, имена которых Карочей узнал от своего словоохотливого соседа, князя Свентислава. Разумеется, в этом деле не обошлось без кагана Славомира. Бек подозревал это с самого начала, а потому не слишком удивился, когда было произнесено это имя. Зато участие в делах Людовика Тевтона Воислава Рерика явилось для него сюрпризом.
– А ты разве знаком с ярлом Воиславом? – удивился Свентислав.
– Мир тесен, – ласково улыбнулся собеседнику Карочей. – Мне доводилось пировать с благородным Рериком в далеком Итиле.
– А я почему-то считал, что Воислав враждовал с хазарским каганом и оставил в ваших краях недобрую память о себе.
– Так и мы сегодня сошлись на этом поле не с добрыми намерениями, князь. Но разве это мешает нашей веселой пирушке?
Людовик с монсеньором Николаем разговаривали по-латыни. Карочей не знал этого языка, как и большинство из присутствующих за столом князей и графов, а потому и не мог уловить, о чем же идет речь. Зато ничто не мешало ему обмениваться здравницами со славянскими князьями и боярами, кои сочли скифа человеком любезным и обходительным.
– А где сейчас находится Воислав Рерик?
– Вероятно, уже в Париже. Думаю, прекрасной Юдифи удастся очаровать сурового викинга и надолго удержать его подле себя.
– А много людей у Воислава?
– Тысячи полторы, но он без труда сможет набрать и десять тысяч.
Людовик с монсеньором Николаем, видимо, все-таки договорились. Во всяком случае, секретарь папской курии поднялся из-за стола с просветленным лицом. Карочей, в свою очередь, тепло распрощался с соседями и даже принял приглашение любезного князя Свентислава посетить город Волынь еще раз, если, разумеется, подвернется к тому удобный случай.
Император Лотарь выслушал своих послов молча. И хотя Людовик не выставил брату неприемлемых условий, все отлично понимали, что император потерпел поражение, не пролив ни капли крови и даже не обнажив меча. Герцог Баварский дал ясно понять, что не считает обоснованными претензии Лотаря на всевластие в империи, созданной их дедом. По мнению Тевтона, империя должна быть разделена на равные части между сыновьями Людовика Благочестивого, и он любезно дал старшему брату возможность подумать над этим заманчивым предложением. Похоже, герцог Баварский был уверен в своих силах, и, отпуская брата с собственных земель без кровопролития, он тем самым эту уверенность продемонстрировал.
– Не получилось с Людовиком, так получится с Карлом, – попробовал утешить дядю Пипин, и его слова были поддержаны одобрительным гулом сеньоров, собравшихся в шатре императора на совет.
Юнец Карл казался приближенным императора куда более слабым соперником, чем хитрый и неуступчивый Тевтон, но, кажется, они сильно заблуждались насчет младшего сына Людовика Благочестивого.
Об этом и намекнул монсеньору Николаю бек Карочей во время грустного возвращения Лотаря и его войска в Реймс.
– Какой еще Рерик?! – недовольно нахмурился секретарь папской курии.
– Я рассказывал вам о нем, монсеньор, – напомнил Карочей. – По словам моего друга, князя Свентислава, у викинга достаточно сил, чтобы испортить настроение императору Лотарю. Это опасный противник, смею вас уверить. И поход на Париж вполне может обернуться для императора большой бедой. Тем более что его войско значительно поредело.
Карочей был прав. Многие сеньоры, среди коих были и его хорошие знакомые Роберт Турский и Эд Орлеанский, покинули императора, не попрощавшись, и скрылись за пеленой дождя раньше, чем оплошавшее войско Лотаря достигло Реймса.
– Это ты их предупредил, бек?
– Нет. Просто граф Эд слышал наш с князем Свентиславом разговор и сделал из него правильные выводы. В этой связи я бы осмелился обратить твое внимание, монсеньор, на племянника императора, благородного Пипина Аквитанского. Он мог бы доставить много хлопот герцогу Карлу, пока император Лотарь собирается с силами.
– Это ты снабдил мальчишку деньгами? – резко повернулся к скифу монсеньор Николай.
– Я просто свел его с нужными людьми. Пойми нас правильно, монсеньор, местные рахдониты не менее папской курии заинтересованы в усилении власти императора. Так стоит ли отбрасывать протянутую руку, особенно если в этой руке блестит золото?
– И что потребуют от нас рахдониты за поддержку?
– Ничего особенного, монсеньор. Всего лишь равные права с христианскими купцами и финансистами.
– Хорошо, – нахмурился Николай. – Я поговорю и с папой Евгением, и с императором. Но мне понадобится твоя помощь, бек. Лучше тебя никто не знает этого Воислава Рерика. Он должен умереть, причем как можно скорее.
– В этом мире нет человека, которого я ненавидел бы больше, чем Воислава Рерика. Я к твоим услугам, монсеньор.
Глава 4
– Надо договариваться, – вздохнул граф Роберт и вопросительно глянул в сторону императора.
Лотарь в бешенстве кусал губы. Конечно, никто не застрахован от неудач, но поражение в первом же походе, предпринятом в ранге императора, сулило ему в будущем большие неприятности. Слабый владыка всегда в тягость вассалам.
– Мы никуда не уйдем, – хрипло пролаял Лотарь. – Пусть атакует, если сможет.
Однако хитроумный Людовик атаковать не торопился. Армии, развернутые в боевые порядки, уныло стояли друг против друга, беспощадно поливаемые холодным осенним дождем. Так продолжалось целую вечность. Во всяком случае, бек Карочей замерз до икоты. Граф Роберт ругался в полный голос, не стесняясь присутствием императора и монсеньора Николая.
Последний даже вынужден был сделать графу замечание:
– Не богохульствуй, Роберт.
– Я бы поставил шатры, – негромко высказал свое мнение бек Карочей. – Скоро совсем стемнеет, и вряд ли герцог Баварский рискнет атаковать нас ночью.
– Золотые слова, – поддержал скифа Эд Орлеанский. – К тому же пора вступать в переговоры, раз уж мы не собираемся драться.
Предложение графа было разумным, это понимали все, кроме, пожалуй, императора Лотаря, за которым, к сожалению, оставалось последнее слово.
С наступлением темноты дождь прекратился, что позволило развести костры и кое-как подсушить насквозь промокшую одежду. Император укрылся в своем шатре, оставив ближников на пронизывающем ветру, видимо, ему надо было обдумать ситуацию в одиночестве.
Для монсеньора Николая тоже поставили шатер, и, надо отдать должное любимцу папы Евгения, он оказался куда более любезным человеком, чем Лотарь, и пригласил под полотняный кров замерзших сеньоров. Шатер был поставлен прямо среди грязи, так что присесть здесь было не на что, если не считать деревянного креслица, тут же занятого самим монсеньором, и трех лавок, на которых благородные франкские вожди отдыхали по очереди. Посреди шатра установили жаровню, чтобы хоть как-то спастись от холода и сырости. Граф Эд продолжал настаивать на переговорах, противников у него в шатре монсеньора Николая не нашлось, но все ждали, когда до этой мысли дозреет император Лотарь.
Император дозрел к утру. И с рассветом монсеньор Николай, граф Эд Орлеанский и бек Карочей, вызвавшийся их сопровождать, во главе небольшой вооруженной свиты из простых дружинников нескорой рысью отправились к лагерю Людовика Тевтона.
Герцог Баварский был сама любезность. Видимо, он неплохо выспался в жарко натопленном шатре и теперь с любопытством разглядывал гостей, нагрянувших к нему с утренним визитом. Людовику было уже за сорок, но Карочею показалось, что за минувшие семнадцать лет он не слишком изменился. Это был все тот же худощавый выдержанный человек с унылым лицом и серыми грустными глазами. Разве что возле этих глаз появились мелкие морщинки. Монсеньора Николая и графа Эда Орлеанского герцог Баварский встретил как старых добрых знакомых, а вот Карочея он явно не узнал, и секретарю папской курии пришлось представить хазарского посла.
Среди князей и графов, окружающих Людовика Тевтона, Карочей разглядел своих старых знакомых: ободрита Сидрага и лютича Свентислава. Сидраг вряд ли помнил скифа, поскольку видел его мельком, зато князь Свентислав, кажется, узнал бека из далекой Хазарии, посетившего Волынь много лет тому назад.
Герцог Баварский пригласил послов своего старшего брата к столу, накрытому здесь же в шатре. Стол был невелик, но Карочею место за ним все-таки нашлось, и он сделал все от него зависящее, чтобы очаровать старого знакомого, князя Свентислава, по счастливой случайности оказавшегося рядом.
Герцог Баварский с интересом выслушал сбивчивые объяснения послов императора, но, разумеется, ни на грош им не поверил. Собственно, ситуация и без того была ясна как божий день. Император Лотарь хотел под шумок лишить удела своего брата Людовика, и без того обделенного отцом, но последний оказался далеко не так прост, как это мнилось умникам из папской курии. Кроме того, Тевтону помогли советом и вооруженной силой добрые люди, имена которых Карочей узнал от своего словоохотливого соседа, князя Свентислава. Разумеется, в этом деле не обошлось без кагана Славомира. Бек подозревал это с самого начала, а потому не слишком удивился, когда было произнесено это имя. Зато участие в делах Людовика Тевтона Воислава Рерика явилось для него сюрпризом.
– А ты разве знаком с ярлом Воиславом? – удивился Свентислав.
– Мир тесен, – ласково улыбнулся собеседнику Карочей. – Мне доводилось пировать с благородным Рериком в далеком Итиле.
– А я почему-то считал, что Воислав враждовал с хазарским каганом и оставил в ваших краях недобрую память о себе.
– Так и мы сегодня сошлись на этом поле не с добрыми намерениями, князь. Но разве это мешает нашей веселой пирушке?
Людовик с монсеньором Николаем разговаривали по-латыни. Карочей не знал этого языка, как и большинство из присутствующих за столом князей и графов, а потому и не мог уловить, о чем же идет речь. Зато ничто не мешало ему обмениваться здравницами со славянскими князьями и боярами, кои сочли скифа человеком любезным и обходительным.
– А где сейчас находится Воислав Рерик?
– Вероятно, уже в Париже. Думаю, прекрасной Юдифи удастся очаровать сурового викинга и надолго удержать его подле себя.
– А много людей у Воислава?
– Тысячи полторы, но он без труда сможет набрать и десять тысяч.
Людовик с монсеньором Николаем, видимо, все-таки договорились. Во всяком случае, секретарь папской курии поднялся из-за стола с просветленным лицом. Карочей, в свою очередь, тепло распрощался с соседями и даже принял приглашение любезного князя Свентислава посетить город Волынь еще раз, если, разумеется, подвернется к тому удобный случай.
Император Лотарь выслушал своих послов молча. И хотя Людовик не выставил брату неприемлемых условий, все отлично понимали, что император потерпел поражение, не пролив ни капли крови и даже не обнажив меча. Герцог Баварский дал ясно понять, что не считает обоснованными претензии Лотаря на всевластие в империи, созданной их дедом. По мнению Тевтона, империя должна быть разделена на равные части между сыновьями Людовика Благочестивого, и он любезно дал старшему брату возможность подумать над этим заманчивым предложением. Похоже, герцог Баварский был уверен в своих силах, и, отпуская брата с собственных земель без кровопролития, он тем самым эту уверенность продемонстрировал.
– Не получилось с Людовиком, так получится с Карлом, – попробовал утешить дядю Пипин, и его слова были поддержаны одобрительным гулом сеньоров, собравшихся в шатре императора на совет.
Юнец Карл казался приближенным императора куда более слабым соперником, чем хитрый и неуступчивый Тевтон, но, кажется, они сильно заблуждались насчет младшего сына Людовика Благочестивого.
Об этом и намекнул монсеньору Николаю бек Карочей во время грустного возвращения Лотаря и его войска в Реймс.
– Какой еще Рерик?! – недовольно нахмурился секретарь папской курии.
– Я рассказывал вам о нем, монсеньор, – напомнил Карочей. – По словам моего друга, князя Свентислава, у викинга достаточно сил, чтобы испортить настроение императору Лотарю. Это опасный противник, смею вас уверить. И поход на Париж вполне может обернуться для императора большой бедой. Тем более что его войско значительно поредело.
Карочей был прав. Многие сеньоры, среди коих были и его хорошие знакомые Роберт Турский и Эд Орлеанский, покинули императора, не попрощавшись, и скрылись за пеленой дождя раньше, чем оплошавшее войско Лотаря достигло Реймса.
– Это ты их предупредил, бек?
– Нет. Просто граф Эд слышал наш с князем Свентиславом разговор и сделал из него правильные выводы. В этой связи я бы осмелился обратить твое внимание, монсеньор, на племянника императора, благородного Пипина Аквитанского. Он мог бы доставить много хлопот герцогу Карлу, пока император Лотарь собирается с силами.
– Это ты снабдил мальчишку деньгами? – резко повернулся к скифу монсеньор Николай.
– Я просто свел его с нужными людьми. Пойми нас правильно, монсеньор, местные рахдониты не менее папской курии заинтересованы в усилении власти императора. Так стоит ли отбрасывать протянутую руку, особенно если в этой руке блестит золото?
– И что потребуют от нас рахдониты за поддержку?
– Ничего особенного, монсеньор. Всего лишь равные права с христианскими купцами и финансистами.
– Хорошо, – нахмурился Николай. – Я поговорю и с папой Евгением, и с императором. Но мне понадобится твоя помощь, бек. Лучше тебя никто не знает этого Воислава Рерика. Он должен умереть, причем как можно скорее.
– В этом мире нет человека, которого я ненавидел бы больше, чем Воислава Рерика. Я к твоим услугам, монсеньор.
Глава 4
Париж
Граф Бернард Септиманский пребывал в прескверном настроении. Смерть императора Людовика грозила ему большими неприятностями. Бернард в свое время успел крупно насолить его старшим сыновьям, Лотарю и Людовику Тевтону, хотя мог бы, наверное, при своем уме и опытности сообразить, что императоры смертны. Но близость к Людовику и огромная власть, которой граф располагал в то время, делала его слепым и глухим. Бернард умудрился рассориться не только с сыновьями императора, но и со всеми влиятельными сеньорами королевства. Даже папа римский грозил ему отлучением.
Тогда эти угрозы мало волновали графа, но сейчас, сидя в опустевшем королевском замке, он уныло размышлял над превратностями судьбы. Надо признать, что в нужный момент Бернард проявил нерешительность. Следовало сразу переметнуться на сторону Лотаря, а он ждал то ли знака судьбы, то ли приглашения от нового императора. Роберт Турский и Эд Орлеанский мгновенно сориентировались в ситуации, а граф Септиманский, обладавший куда более острым нюхом, оплошал. И теперь его положение практически безнадежно. В союзниках у него только два старых дурака, граф Вельпон и коннетабль Виллельм, а в противниках все влиятельные сеньоры империи.
Граф Бернард подошел к окну, затянутому плотной материей, и открыл его. В лицо сразу же пахнуло холодом и сыростью. В Париж пришла зима, но вряд ли холод помешает императору Лотарю свести счеты со своими врагами. Самое умное, что может сделать в данной ситуации юный Карл, это принять все условия, выдвинутые старшим братом, выторговав при этом жизнь и безопасность для преданных ему вассалов. Пусть даже и не для всех, ибо император Лотарь вряд ли пощадит графа Вельпона, но, скажем, гарантии безопасности графу Септиманскому он вполне может дать. Надо будет поговорить с Карлом, самое время ему слать к императору Лотарю послов с выражением покорности. В конце концов, Аквитания не самое плохое место на этом свете, особенно если перед тобой готовы раскрыться врата ада. Конечно, сам Карл невинен как ягненок, но о его матушке Юдифи так не скажешь, а уж о графе Бернарде Септиманском – тем более.
Цепи подъемного моста противно заскрипели, Бернард вздрогнул и поморщился. Судя по всему, в королевский замок прибыл гонец, но вряд ли он привез добрые вести. Тем не менее граф Септиманский покинул свою ложницу и отправился в главный зал донжона, где уныло коротали часы и дни два старых коршуна, граф Вельпон и коннетабль Виллельм. Похоже, эти двое ничего хорошего от жизни уже не ждали и даже не повернули головы в сторону вошедшего Бернарда. Несмотря на полыхающий в камине огонь, в зале было довольно холодно. Граф и коннетабль кутались в меха и лениво перебрасывались словами. Каменные плиты зала были застелены сплетенными из соломы циновками, которые давно уже следовало поменять. Но, видимо, настроение хозяев передалось и слугам, которые забыли о своих обязанностях. Запах, исходивший от гнилой соломы, заставил Бернарда поморщиться, увы, уже далеко не в первый раз за сегодняшний день.
– Гонец прибыл, – небрежно бросил Бернард скучающим старцам. Граф Вельпон поднял на него глаза, слезящиеся то ли от дыма, то ли от подступающей старческой немощи. А ведь отец прекрасной Юдифи не так уж и стар, ему едва миновало шестьдесят, но, видимо, невзгоды, свалившиеся в последнее время на его широкие плечи, сильно пошатнули здоровье некогда властного и гордого сеньора.
– Неужели от Раймона? – удивился коннетабль Виллельм.
– Какого еще Раймона? – не понял Бернард.
– Я послал капитана Раймона Рюэрга к кагану Славомиру за помощью, – спокойно отозвался граф Вельпон.
Граф Септиманский даже зубами скрипнул от досады. Нашли к кому обратиться за помощью! К язычникам! И это в тот самый момент, когда папа Евгений уже готов отлучить от церкви и того и другого, а императрицу Юдифь публично объявить ведьмой. Лучшего подарка к коронации Лотарь и пожелать бы не мог. Но неужели эти двое воображают, что каган Славомир настолько глуп, что рискнет рассориться с императором из-за легкомысленного мальчишки Карла и его беспутной матери!
Бернард уже готов был обрушить на головы безумных старцев весь сарказм, накопленный за месяцы отчаяния и бесплодных ожиданий, но ему помешал гонец, введенный в зал мажордомом Герриком. По заляпанному грязью плащу и измученному виду гонца было ясно, что он проделал немалый путь. Но этот молодец нашел в себе силы, чтобы склониться в глубоком поклоне перед сеньорами и пробормотать приветственные слова. После чего он протянул графу Вельпону послание, завернутое в кусок довольно чистой материи. Послание было написано на бумаге, которую франки покупали у арабов за немалые деньги, из чего Бернард заключил, что оно содержит важные вести.
– Лотарь ушел из Баварии и вернулся в Ахен, – спокойно сказал Вельпон, пробежав бумагу глазами.
– А Людовик?
– Людовик, естественно, остался. На его стороне выступили ободриты и лютичи.
На месте премудрых старцев Бернард не слишком бы радовался, ибо Лотарь, раздосадованный неудачей, непременно постарается отыграться на младшем брате. А Карл, между прочим, это не Людовик, встретить достойно старшего брата ему нечем. Похоже, у графа Септиманского уже нет другого выхода, как только бежать из Парижа в Аквитанию, а то и еще дальше – в Гасконь или страну басков.
– Что еще? – спокойно спросил коннетабль.
– Двадцать ладей ярла Воислава Рерика уже вошли в устье Сены, через два дня они будут в Париже.
– Какого еще Рерика? – ошарашенно спросил Бернард.
– Он внук князя Витцана Ободритского и мой дальний родович, – пояснил граф Вельпон.
Полторы тысячи викингов могли поменять все. Лотарь никогда не рискнет штурмовать Париж, имеющий столь мощный гарнизон. Следовательно, и Нейстрия остается за Карлом. Во всяком случае пока. Когда-нибудь император обязательно соберется с силами и обрушит свой гнев на непокорного брата. И вот тогда безумные старцы пожалеют, что в своем стремлении удержаться у власти они ухватились за викинга, за морского разбойника, за человека, для которого грабеж – это образ жизни. А Воислав Рерик, если он не круглый идиот, выдавит из Нейстрии все соки, а потом бросит своих союзников на милость императора Лотаря. Впрочем, нет худа без добра. Похоже на то, что у графа Бернарда Септиманского появляется время для маневра.
Пока граф Вельпон и коннетабль Виллельм обсуждали вести, привезенные гонцом, Бернард отправился в покои императрицы. Юдифь уже проснулась, даже успела привести себя в порядок с помощью служанок и теперь в задумчивости сидела перед зеркалом, пытаясь обнаружить морщинки на своем лице, цветущем как у девственницы. Вдове Людовика Благочестивого уже исполнилось тридцать четыре года, она имела почти взрослого сына, но неземная красота ее почему-то не увядала, а становилась все более яркой и вызывающей. Многие полагали, что это неспроста.
Находились и такие, которые обвиняли Юдифь в приверженности к магии и даже в пристрастии к языческим культам, что не могло не беспокоить отцов христианской церкви. Епископ Драгон, внебрачный сын Карла Великого, неоднократно пытался обратить внимание единокровного брата на сомнительное поведение его супруги, но Людовик, которого называли Благочестивым за приверженность христианским ценностям, становился вдруг слеп и глух, когда речь заходила о прекрасной Юдифи.
Граф Бернард помнил Юдифь шестнадцатилетней девушкой, когда она только собиралась стать избранницей сорокалетнего императора, но уже тогда он не рискнул бы назвать ее невинным созданием. Людовик после смерти первой своей супруги готовился уйти в монастырь, разделив империю между сыновьями Лотарем, Пипином и Людовиком, но судьба или провидение распорядились иначе. Юная Юдифь довольно быстро отвадила императора от благочестивых мыслей и вернула его к плотским утехам, к большому неудовольствию не только сыновей Людовика, но и многих влиятельных сеньоров империи. А рождение сына Карла и вовсе заставило императора потерять разум. Он стал совершать ошибку за ошибкой, рассорился и с тогдашним папой Львом, и со старшими сыновьями.
Для Людовика все могло бы закончиться потерей короны, но, к счастью, среди его ближников нашлись разумные люди, подсказавшие незадачливому императору выход из создавшегося положения. И среди этих людей Бернард Септиманский играл далеко не последнюю роль. Это он предложил отправить Юдифь в монастырь, а ее отца, графа Вельпона, – в изгнание. И все бы закончилось ко всеобщему удовлетворению, если бы внезапно не скончался папа, ярый противник не только графа Вельпона, но и всех Меровингов. Его преемник оказался слишком слабым человеком, чтобы довести до разумного конца дело, начатое неукротимым Львом, чья внезапная смерть вызвала немало пересудов. Но так или иначе, а союз между папской курией и сыновьями императора распался, что позволило Юдифи вынырнуть из небытия и вновь утвердиться подле любящего ее Людовика.
Трудно сказать, знала ли Юдифь о роли, которую сыграл в ее судьбе граф Септиманский, но особой теплоты в их отношениях не было никогда, ни при жизни императора Людовика, ни, тем более, после его кончины. Бернард неоднократно намекал прекрасной вдове, что женщине в ее годы следует иметь куда более твердую опору, чем престарелый отец и юный сын, но Юдифь лишь небрежно скользнула по лицу претендента на ее ласки прекрасными и равнодушными глазами. Что ж, возможно, это было самой большой ошибкой вдовы императора, ибо Бернард Септиманский не простил ей пренебрежения и готовился отомстить гордой красавице, как только подвернется счастливый случай.
– Тебе уже сообщили, государыня, что в устье Сены вошли ладьи викингов?
– Быть того не может! – Юдифь побледнела и отшатнулась от зеркала.
– Ты позволишь мне присесть? – спросил Бернард, скосив глаза на сундук, стоящий поодаль, в котором императрица хранила свои наряды.
– Разумеется, – махнула рукой Юдифь. – Когда они подойдут к Парижу?
– Возможно, завтра, возможно, послезавтра.
– Но у нас же совсем нет времени! Прикажи готовить лошадей.
– Зачем? – полюбопытствовал граф, наслаждавшийся страхом гордой императрицы.
– Неужели граф Вельпон собирается оборонять Париж? Но это же безумие!
– Твой батюшка собирается открыть викингам ворота, – ласково улыбнулся граф. – Разве ты не знаешь, что это он их пригласил?
– Так речь идет о ругах! – всплеснула руками императрица. – Боже, как ты меня напугал, граф.
– А чем, скажи на милость, государыня, руги лучше датчан или шведов? Эти морские разбойники разорили десятки наших городов.
– Тем, что они наши союзники, граф, – надменно вскинула голову Юдифь.
– Я бы не стал в нашем положении заключать союз с язычниками. Это вызовет недовольство папы Евгения и епископов.
– И это говорит человек, которого почти отлучили от церкви!
– Но все-таки не отлучили, – усмехнулся Бернард. – Воислав Рерик по крови Меровинг, что не может не вызвать пересудов. И тебя, и твоего отца, и всех ваших родовичей, включая коннетабля Виллельма, подозревают в ереси. Тень от этих пересудов не может не пасть на твоего сына.
– Ты меня удивляешь, Бернард, – нахмурилась Юдифь. – Ведь ты же франк, потомок антрустионов Меровея Венделика, так какое тебе дело до сплетен хитрых латинян. Благородная кровь русов искупает все. Рус-язычник неизмеримо выше италийского плебея, будь он хоть трижды христианином.
Услышал бы епископ Меца Драгон эти откровения женщины из рода Меровингов, наверняка бы у него напрочь отпала охота хлопотать о своем младшем племяннике. Впрочем, Драгон был Пипинидом, то есть потомком того самого Пипина Короткого, который похитил власть у истинных франкских королей. Неужели эта женщина всерьез полагает, что ход событий можно повернуть вспять? Что Меровинги вновь обретут власть и королевское достоинство, восторжествовав тем самым и над Каролингами, и над папской курией? Видимо, она забыла, что ее собственный сын – Пипинид и христианин, что тоже немаловажно. Но в любом случае Бернард Септиманский ей не помощник, пусть она ищет глупца в другом месте.
К величайшему разочарованию Бернарда, такой глупец нашелся. Руги объявились в Париже даже раньше, чем их ждали. И граф Септиманский мог собственными глазами узреть избранника графа Вельпона, которому тот доверил честь спасения Нейстрии и юного Карла.
Надо признать, что ярл Воислав Рерик мог внушить уважение кому угодно. Это был рослый варяг с поразительно синими глазами и неожиданно черными усами при светлых вьющихся волосах. Было ему лет тридцать пять, и чувствовалось, что он много повидал на своем веку. Юнца Карла он очаровал с первого взгляда. Вероятно, мальчишке польстило, что столь воинственный муж явился из далекой Варгии, чтобы отстоять его жизнь и честь в противоборстве со старшим братом. Впрочем, иного от этого безусого юнца, целиком находившегося под влиянием матери и деда, ждать было нельзя.
Но за каким чертом примчались в Париж Роберт Турский, Эд Орлеанский, Гонселин Анжерский и прочие сеньоры, Бернард Септиманский понять не мог. Да мало того что примчались, так они еще и остались здесь, составив воистину блестящую свиту юному Карлу, о которой тот еще несколько дней назад мог только мечтать. Допустим, сеньоры разочаровались в императоре Лотаре, который на редкость бездарно организовал поход в Баварию против Людовика Тевтона, но неужели они думают, что мальчишка Карл, этот маменькин сынок, окажется лучшим полководцем? Или им мнится, что коннетабль Виллельм вспомнит молодость и победоносные походы Карла Великого, подарившие франкам едва ли не полмира?
– Я надеюсь не на коннетабля, благородный Бернард, и уж тем более не на графа Вельпона, который и в молодые годы не был бравым воякой. Я надеюсь на себя, – с усмешкой отозвался на вопрос огорченного Бернарда граф Эд Орлеанский и смахнул с роскошных светлых усов кровавые капли виноградного вина. – Я хочу владеть своей землей не по милости сильного императора, а по праву наследования. Я хочу сам раздавать земли вассалам и быть владетельным князем, а не временщиком.
– И ты полагаешь, что это возможно, благородный Эд? – нахмурился граф Септиманский.
– При сильном императоре – нет, а при слабом – да. Вот почему я здесь, а не в Ахене, где засел император Лотарь.
Разговор этот происходил в доме, расположенном в центре Парижа, который граф Орлеанский купил у купца, не то грека, не то рахдонита. Этот дом не шел ни в какое сравнение по величине и защищенности с королевским замком, зато намного превосходил его в роскоши убранства. Эти процентщики-кровососы умели устраиваться в жизни куда лучше, чем знатные сеньоры. Своих гостей Эд Орлеанский потчевал из серебряной посуды, чем вызвал зависть у графа Бернарда, привыкшего к оловянной и глиняной. Свои серебряные кубки и блюда он предпочитал хранить в сундуках, под надежными запорами. Но граф Эд Орлеанский был богат и не считал нужным это скрывать.
– А викинга ты не боишься? – прищурился в сторону графа Орлеанского Бернард.
– Викинг – чужак в наших землях. Он пришел и ушел. А нам здесь жить, благородный граф.
– Но этот викинг из рода Меровингов!
– А кому это ныне интересно, дорогой Бернард, – пожал плечами граф Эд. – Меровинги потеряли власть сто лет назад, и вряд ли викингу удастся исправить положение. Кстати, ты уже виделся со своим племянником?
– Каким еще племянником?
– Я имею в виду Пипина, сына Пипина Аквитанского.
– А он разве в Париже?
– Вчера он был у меня.
– Просил денег, – догадался Септиманский.
– Мне показалось, что Пипин разбогател. Во всяком случае, в Реймсе он швырял денарии направо и налево.
Нельзя сказать, что граф Бернард огорчился приезду сына своей сестры в Париж, но уж точно не обрадовался. Пипин был вздорным малым, но это, разумеется, не повод, чтобы лишать его наследства. К сожалению, император Людовик думал иначе, а точнее, иначе думала императрица Юдифь, хлопотавшая о наследстве для своего сына. Бернард не рискнул вступиться за племянника, слишком уж велик был риск потерять графство Септиманское, расположенное в Аквитании и пожалованное в свое время все тем же Людовиком. Но сейчас император мертв, а его сыновья слишком слабы, чтобы диктовать условия владетельным сеньорам, так почему бы графу Бернарду не воспользоваться счастливым случаем и не закрепить за собой и своими наследниками богатый аквитанский город Септимань и окружающие его благодатные земли.
Тогда эти угрозы мало волновали графа, но сейчас, сидя в опустевшем королевском замке, он уныло размышлял над превратностями судьбы. Надо признать, что в нужный момент Бернард проявил нерешительность. Следовало сразу переметнуться на сторону Лотаря, а он ждал то ли знака судьбы, то ли приглашения от нового императора. Роберт Турский и Эд Орлеанский мгновенно сориентировались в ситуации, а граф Септиманский, обладавший куда более острым нюхом, оплошал. И теперь его положение практически безнадежно. В союзниках у него только два старых дурака, граф Вельпон и коннетабль Виллельм, а в противниках все влиятельные сеньоры империи.
Граф Бернард подошел к окну, затянутому плотной материей, и открыл его. В лицо сразу же пахнуло холодом и сыростью. В Париж пришла зима, но вряд ли холод помешает императору Лотарю свести счеты со своими врагами. Самое умное, что может сделать в данной ситуации юный Карл, это принять все условия, выдвинутые старшим братом, выторговав при этом жизнь и безопасность для преданных ему вассалов. Пусть даже и не для всех, ибо император Лотарь вряд ли пощадит графа Вельпона, но, скажем, гарантии безопасности графу Септиманскому он вполне может дать. Надо будет поговорить с Карлом, самое время ему слать к императору Лотарю послов с выражением покорности. В конце концов, Аквитания не самое плохое место на этом свете, особенно если перед тобой готовы раскрыться врата ада. Конечно, сам Карл невинен как ягненок, но о его матушке Юдифи так не скажешь, а уж о графе Бернарде Септиманском – тем более.
Цепи подъемного моста противно заскрипели, Бернард вздрогнул и поморщился. Судя по всему, в королевский замок прибыл гонец, но вряд ли он привез добрые вести. Тем не менее граф Септиманский покинул свою ложницу и отправился в главный зал донжона, где уныло коротали часы и дни два старых коршуна, граф Вельпон и коннетабль Виллельм. Похоже, эти двое ничего хорошего от жизни уже не ждали и даже не повернули головы в сторону вошедшего Бернарда. Несмотря на полыхающий в камине огонь, в зале было довольно холодно. Граф и коннетабль кутались в меха и лениво перебрасывались словами. Каменные плиты зала были застелены сплетенными из соломы циновками, которые давно уже следовало поменять. Но, видимо, настроение хозяев передалось и слугам, которые забыли о своих обязанностях. Запах, исходивший от гнилой соломы, заставил Бернарда поморщиться, увы, уже далеко не в первый раз за сегодняшний день.
– Гонец прибыл, – небрежно бросил Бернард скучающим старцам. Граф Вельпон поднял на него глаза, слезящиеся то ли от дыма, то ли от подступающей старческой немощи. А ведь отец прекрасной Юдифи не так уж и стар, ему едва миновало шестьдесят, но, видимо, невзгоды, свалившиеся в последнее время на его широкие плечи, сильно пошатнули здоровье некогда властного и гордого сеньора.
– Неужели от Раймона? – удивился коннетабль Виллельм.
– Какого еще Раймона? – не понял Бернард.
– Я послал капитана Раймона Рюэрга к кагану Славомиру за помощью, – спокойно отозвался граф Вельпон.
Граф Септиманский даже зубами скрипнул от досады. Нашли к кому обратиться за помощью! К язычникам! И это в тот самый момент, когда папа Евгений уже готов отлучить от церкви и того и другого, а императрицу Юдифь публично объявить ведьмой. Лучшего подарка к коронации Лотарь и пожелать бы не мог. Но неужели эти двое воображают, что каган Славомир настолько глуп, что рискнет рассориться с императором из-за легкомысленного мальчишки Карла и его беспутной матери!
Бернард уже готов был обрушить на головы безумных старцев весь сарказм, накопленный за месяцы отчаяния и бесплодных ожиданий, но ему помешал гонец, введенный в зал мажордомом Герриком. По заляпанному грязью плащу и измученному виду гонца было ясно, что он проделал немалый путь. Но этот молодец нашел в себе силы, чтобы склониться в глубоком поклоне перед сеньорами и пробормотать приветственные слова. После чего он протянул графу Вельпону послание, завернутое в кусок довольно чистой материи. Послание было написано на бумаге, которую франки покупали у арабов за немалые деньги, из чего Бернард заключил, что оно содержит важные вести.
– Лотарь ушел из Баварии и вернулся в Ахен, – спокойно сказал Вельпон, пробежав бумагу глазами.
– А Людовик?
– Людовик, естественно, остался. На его стороне выступили ободриты и лютичи.
На месте премудрых старцев Бернард не слишком бы радовался, ибо Лотарь, раздосадованный неудачей, непременно постарается отыграться на младшем брате. А Карл, между прочим, это не Людовик, встретить достойно старшего брата ему нечем. Похоже, у графа Септиманского уже нет другого выхода, как только бежать из Парижа в Аквитанию, а то и еще дальше – в Гасконь или страну басков.
– Что еще? – спокойно спросил коннетабль.
– Двадцать ладей ярла Воислава Рерика уже вошли в устье Сены, через два дня они будут в Париже.
– Какого еще Рерика? – ошарашенно спросил Бернард.
– Он внук князя Витцана Ободритского и мой дальний родович, – пояснил граф Вельпон.
Полторы тысячи викингов могли поменять все. Лотарь никогда не рискнет штурмовать Париж, имеющий столь мощный гарнизон. Следовательно, и Нейстрия остается за Карлом. Во всяком случае пока. Когда-нибудь император обязательно соберется с силами и обрушит свой гнев на непокорного брата. И вот тогда безумные старцы пожалеют, что в своем стремлении удержаться у власти они ухватились за викинга, за морского разбойника, за человека, для которого грабеж – это образ жизни. А Воислав Рерик, если он не круглый идиот, выдавит из Нейстрии все соки, а потом бросит своих союзников на милость императора Лотаря. Впрочем, нет худа без добра. Похоже на то, что у графа Бернарда Септиманского появляется время для маневра.
Пока граф Вельпон и коннетабль Виллельм обсуждали вести, привезенные гонцом, Бернард отправился в покои императрицы. Юдифь уже проснулась, даже успела привести себя в порядок с помощью служанок и теперь в задумчивости сидела перед зеркалом, пытаясь обнаружить морщинки на своем лице, цветущем как у девственницы. Вдове Людовика Благочестивого уже исполнилось тридцать четыре года, она имела почти взрослого сына, но неземная красота ее почему-то не увядала, а становилась все более яркой и вызывающей. Многие полагали, что это неспроста.
Находились и такие, которые обвиняли Юдифь в приверженности к магии и даже в пристрастии к языческим культам, что не могло не беспокоить отцов христианской церкви. Епископ Драгон, внебрачный сын Карла Великого, неоднократно пытался обратить внимание единокровного брата на сомнительное поведение его супруги, но Людовик, которого называли Благочестивым за приверженность христианским ценностям, становился вдруг слеп и глух, когда речь заходила о прекрасной Юдифи.
Граф Бернард помнил Юдифь шестнадцатилетней девушкой, когда она только собиралась стать избранницей сорокалетнего императора, но уже тогда он не рискнул бы назвать ее невинным созданием. Людовик после смерти первой своей супруги готовился уйти в монастырь, разделив империю между сыновьями Лотарем, Пипином и Людовиком, но судьба или провидение распорядились иначе. Юная Юдифь довольно быстро отвадила императора от благочестивых мыслей и вернула его к плотским утехам, к большому неудовольствию не только сыновей Людовика, но и многих влиятельных сеньоров империи. А рождение сына Карла и вовсе заставило императора потерять разум. Он стал совершать ошибку за ошибкой, рассорился и с тогдашним папой Львом, и со старшими сыновьями.
Для Людовика все могло бы закончиться потерей короны, но, к счастью, среди его ближников нашлись разумные люди, подсказавшие незадачливому императору выход из создавшегося положения. И среди этих людей Бернард Септиманский играл далеко не последнюю роль. Это он предложил отправить Юдифь в монастырь, а ее отца, графа Вельпона, – в изгнание. И все бы закончилось ко всеобщему удовлетворению, если бы внезапно не скончался папа, ярый противник не только графа Вельпона, но и всех Меровингов. Его преемник оказался слишком слабым человеком, чтобы довести до разумного конца дело, начатое неукротимым Львом, чья внезапная смерть вызвала немало пересудов. Но так или иначе, а союз между папской курией и сыновьями императора распался, что позволило Юдифи вынырнуть из небытия и вновь утвердиться подле любящего ее Людовика.
Трудно сказать, знала ли Юдифь о роли, которую сыграл в ее судьбе граф Септиманский, но особой теплоты в их отношениях не было никогда, ни при жизни императора Людовика, ни, тем более, после его кончины. Бернард неоднократно намекал прекрасной вдове, что женщине в ее годы следует иметь куда более твердую опору, чем престарелый отец и юный сын, но Юдифь лишь небрежно скользнула по лицу претендента на ее ласки прекрасными и равнодушными глазами. Что ж, возможно, это было самой большой ошибкой вдовы императора, ибо Бернард Септиманский не простил ей пренебрежения и готовился отомстить гордой красавице, как только подвернется счастливый случай.
– Тебе уже сообщили, государыня, что в устье Сены вошли ладьи викингов?
– Быть того не может! – Юдифь побледнела и отшатнулась от зеркала.
– Ты позволишь мне присесть? – спросил Бернард, скосив глаза на сундук, стоящий поодаль, в котором императрица хранила свои наряды.
– Разумеется, – махнула рукой Юдифь. – Когда они подойдут к Парижу?
– Возможно, завтра, возможно, послезавтра.
– Но у нас же совсем нет времени! Прикажи готовить лошадей.
– Зачем? – полюбопытствовал граф, наслаждавшийся страхом гордой императрицы.
– Неужели граф Вельпон собирается оборонять Париж? Но это же безумие!
– Твой батюшка собирается открыть викингам ворота, – ласково улыбнулся граф. – Разве ты не знаешь, что это он их пригласил?
– Так речь идет о ругах! – всплеснула руками императрица. – Боже, как ты меня напугал, граф.
– А чем, скажи на милость, государыня, руги лучше датчан или шведов? Эти морские разбойники разорили десятки наших городов.
– Тем, что они наши союзники, граф, – надменно вскинула голову Юдифь.
– Я бы не стал в нашем положении заключать союз с язычниками. Это вызовет недовольство папы Евгения и епископов.
– И это говорит человек, которого почти отлучили от церкви!
– Но все-таки не отлучили, – усмехнулся Бернард. – Воислав Рерик по крови Меровинг, что не может не вызвать пересудов. И тебя, и твоего отца, и всех ваших родовичей, включая коннетабля Виллельма, подозревают в ереси. Тень от этих пересудов не может не пасть на твоего сына.
– Ты меня удивляешь, Бернард, – нахмурилась Юдифь. – Ведь ты же франк, потомок антрустионов Меровея Венделика, так какое тебе дело до сплетен хитрых латинян. Благородная кровь русов искупает все. Рус-язычник неизмеримо выше италийского плебея, будь он хоть трижды христианином.
Услышал бы епископ Меца Драгон эти откровения женщины из рода Меровингов, наверняка бы у него напрочь отпала охота хлопотать о своем младшем племяннике. Впрочем, Драгон был Пипинидом, то есть потомком того самого Пипина Короткого, который похитил власть у истинных франкских королей. Неужели эта женщина всерьез полагает, что ход событий можно повернуть вспять? Что Меровинги вновь обретут власть и королевское достоинство, восторжествовав тем самым и над Каролингами, и над папской курией? Видимо, она забыла, что ее собственный сын – Пипинид и христианин, что тоже немаловажно. Но в любом случае Бернард Септиманский ей не помощник, пусть она ищет глупца в другом месте.
К величайшему разочарованию Бернарда, такой глупец нашелся. Руги объявились в Париже даже раньше, чем их ждали. И граф Септиманский мог собственными глазами узреть избранника графа Вельпона, которому тот доверил честь спасения Нейстрии и юного Карла.
Надо признать, что ярл Воислав Рерик мог внушить уважение кому угодно. Это был рослый варяг с поразительно синими глазами и неожиданно черными усами при светлых вьющихся волосах. Было ему лет тридцать пять, и чувствовалось, что он много повидал на своем веку. Юнца Карла он очаровал с первого взгляда. Вероятно, мальчишке польстило, что столь воинственный муж явился из далекой Варгии, чтобы отстоять его жизнь и честь в противоборстве со старшим братом. Впрочем, иного от этого безусого юнца, целиком находившегося под влиянием матери и деда, ждать было нельзя.
Но за каким чертом примчались в Париж Роберт Турский, Эд Орлеанский, Гонселин Анжерский и прочие сеньоры, Бернард Септиманский понять не мог. Да мало того что примчались, так они еще и остались здесь, составив воистину блестящую свиту юному Карлу, о которой тот еще несколько дней назад мог только мечтать. Допустим, сеньоры разочаровались в императоре Лотаре, который на редкость бездарно организовал поход в Баварию против Людовика Тевтона, но неужели они думают, что мальчишка Карл, этот маменькин сынок, окажется лучшим полководцем? Или им мнится, что коннетабль Виллельм вспомнит молодость и победоносные походы Карла Великого, подарившие франкам едва ли не полмира?
– Я надеюсь не на коннетабля, благородный Бернард, и уж тем более не на графа Вельпона, который и в молодые годы не был бравым воякой. Я надеюсь на себя, – с усмешкой отозвался на вопрос огорченного Бернарда граф Эд Орлеанский и смахнул с роскошных светлых усов кровавые капли виноградного вина. – Я хочу владеть своей землей не по милости сильного императора, а по праву наследования. Я хочу сам раздавать земли вассалам и быть владетельным князем, а не временщиком.
– И ты полагаешь, что это возможно, благородный Эд? – нахмурился граф Септиманский.
– При сильном императоре – нет, а при слабом – да. Вот почему я здесь, а не в Ахене, где засел император Лотарь.
Разговор этот происходил в доме, расположенном в центре Парижа, который граф Орлеанский купил у купца, не то грека, не то рахдонита. Этот дом не шел ни в какое сравнение по величине и защищенности с королевским замком, зато намного превосходил его в роскоши убранства. Эти процентщики-кровососы умели устраиваться в жизни куда лучше, чем знатные сеньоры. Своих гостей Эд Орлеанский потчевал из серебряной посуды, чем вызвал зависть у графа Бернарда, привыкшего к оловянной и глиняной. Свои серебряные кубки и блюда он предпочитал хранить в сундуках, под надежными запорами. Но граф Эд Орлеанский был богат и не считал нужным это скрывать.
– А викинга ты не боишься? – прищурился в сторону графа Орлеанского Бернард.
– Викинг – чужак в наших землях. Он пришел и ушел. А нам здесь жить, благородный граф.
– Но этот викинг из рода Меровингов!
– А кому это ныне интересно, дорогой Бернард, – пожал плечами граф Эд. – Меровинги потеряли власть сто лет назад, и вряд ли викингу удастся исправить положение. Кстати, ты уже виделся со своим племянником?
– Каким еще племянником?
– Я имею в виду Пипина, сына Пипина Аквитанского.
– А он разве в Париже?
– Вчера он был у меня.
– Просил денег, – догадался Септиманский.
– Мне показалось, что Пипин разбогател. Во всяком случае, в Реймсе он швырял денарии направо и налево.
Нельзя сказать, что граф Бернард огорчился приезду сына своей сестры в Париж, но уж точно не обрадовался. Пипин был вздорным малым, но это, разумеется, не повод, чтобы лишать его наследства. К сожалению, император Людовик думал иначе, а точнее, иначе думала императрица Юдифь, хлопотавшая о наследстве для своего сына. Бернард не рискнул вступиться за племянника, слишком уж велик был риск потерять графство Септиманское, расположенное в Аквитании и пожалованное в свое время все тем же Людовиком. Но сейчас император мертв, а его сыновья слишком слабы, чтобы диктовать условия владетельным сеньорам, так почему бы графу Бернарду не воспользоваться счастливым случаем и не закрепить за собой и своими наследниками богатый аквитанский город Септимань и окружающие его благодатные земли.