Страница:
Печатью "холодной войны" было отмечено и одно из величайших в истории человечества научных открытий. В те годы группе смелых и талантливых людей удалось впервые в летописи земли похитить искру солнечного пламени, с помощью атомного запала на ничтожные доли секунды поджечь, разогреть до звездных температур плазму водорода. Или, выражаясь языком ученых, - впервые осуществить реакцию синтеза ядер легких элементов - термоядерную реакцию - неис черпаемый родник горения мириадов солнц. Это событие могло бы стать великим праздником в истории человеческого знания. Но в Западном мире - мире крови, насилия и войны - целям войны подчинили и это открытие. Так поднялся над миром призрак атомной смерти. Но, к счастью для всего человечества, в те дни вольный ветер с Востока - ветер человеческого счастья, мира и коммунизма уже одолевал тлетворный ветер с Запада. И весной 1956 года, когда металлисты и докеры Англии на своей окутанной серыми туманами и фабричным дымом земле приветствовали коммуниста No 1 Никиту Сергеевича Хрущева, в просторном конференц-зале атомного центра в Херуэле советские ученые информировали своих английских коллег о первых советских опытах по мирному энергетическому использованию термоядерных реакций. Правительство страны, первой на земле шагнувшей в будущее, первым на Земном шаре рассекретило эти опыты, несущие благо и счастье всему человечеству. Булавин чувствовал, что исторический экскурс в его сообщении несколько затянулся, но Виктор Васильевич не мог без волнения вспоминать о прошлом. И хотя Булавин понимал, что несколько отвлекся от темы, в зале стояла сосредоточенная тишина. Волнение докладчика передалось и слушателям. Ведь все они, кто находился сейчас в этом зале, - и руководители государства, и академики, и министры - все они, кто в юности, как Булавин, кто в зрелые годы были солдатами священной войны с фашизмом. Они знали войну, знали и помнили ее кровавую поступь. Они были сынами одной страны, бойцами одного лагеря. Все они жили, трудились, боролись во имя njnmw`rek|mncn избавления людей от войн, нищеты, нужды и бесправия. Борьбе за счастье людей была посвящена их жизнь, только о человеческом счастье говорили в этом историческом зале. Булавин говорил о том, что стало делом всей его жизни. Он вспомнил первые установки, где велись опыты с раскаленной до звездных температур плазмой. Известную всему миру "Огру", восхищавшую ученых всех стран в конце пятидесятых годов. Теперь "Огра" - эта прабабушка новейших экспериментальных установок давно уже стала музейным экспонатом. На смену ей пришли установки более совершенные. Далеко с тех дней продвинулись советские ученые. Были найдены способы и режимы нагрева плазмы до температуры в десятки миллионов градусов, способы изоляции плазменного шнура от взаимодействия со стенками установок. Уже рождались проекты первых термоядерных электростанций. - Так чего же вам все-таки не хватает? - напомнил, наконец, о своем вопросе председательствующий. - Многого, - задумчиво отвечал Булавин. - Прежде всего, нет пока надежного стенового материала для будущего термоядерного реактора. Нет пока достаточно надежного и легкого материала для борьбы с излучениями. Все еще несовершенна и очень дорога технология получения трития - важнейшего компонента плазмы. Нужна, наконец, более широкая экспериментальная база. Много неясностей в конструкции реактора и в его энергетических возможностях... Булавин называл и многие другие нерешенные еще проблемы, трудности, стоящие на пути полного укрощения термоядерных реакций, на пути создания электростанций мощностью в миллиарды киловатт, на пути сотворения человеком своих Земных Солнц. Теперь вопросы звучали все чаще. Виктору Васильевичу пришлось рассказать обо всем, чем жил он долгие годы. Реплики и вопросы сидевших за столом президиума свидетельствовали о том, что они во всех деталях и подробностях были осведомлены о планах Булавина, о его успехах и неудачах. Наконец, Булавин умолк, в зале воцарилась напряженная тишина. - И что же дальше? - с интересом спросил председательствующий. - Дальше? Дальше нужно продолжать эксперименты, всемерно расширить их, - ответил Булавин. - Согласен: продолжать, расширять. А где? - вновь быстро спросил председательствующий. - Очевидно, в институте, - чуть пожал плечами Булавин. - Согласен и с этим - в институте, - живо отозвался председательствующий. - Но вот где, в каком институте? - жестом остановив приготовившегося ответить Булавина, председательствующий встал, вышел из-за стола и, остановившись рядом с трибуной, заговорил, обращаясь уже ко всему залу: - А если, товарищи, проверку теоретических расчетов и данных ограниченных лабораторных опытов, - председательствующий чуть выбросил вперед руки, - нам перенести сразу в естественные, так сказать, полевые условия, на природу? Председательствующий, увлеченный своей идеей, заговорил горячо, убежденно: - Пусть тепло и свет вашего, товарищ Булавин, искусственного Солнца согреют нам хотя бы один квадратный метр почвы, вырастят хотя бы один колос, один цветок. Пусть хотя бы на одном квадратном метре земли будет уголок, независимый от капризов естественного солнца, пусть человек создаст хотя бы крохотный, но собственный, им порожденный мир. Мне кажется, что вы уже сейчас в состоянии это сделать, а такая скромная частная, на первый взгляд, удача, не явится ли она лучшим доказательством вашей правоты, не окрылит ли она вас на достижение новых, более весомых успехов... Заражаясь взволнованностью и убежденностью opedqed`rek|qrbs~yecn, Булавин, вначале смутившийся и не знавший, что ему делать: сойти ли с трибуны или продолжать оставаться на ней, быстро произнес: - Мы - ученые давно мечтали о такой проверке, как вы говорите, на природе, но где, где можно осуществить такую проверку? - Где? - переспросил председательствующий. И в свойственной ему быстрой и энергичной манере ответил: - В Сибири! Только в Сибири, товарищ Булавин. Тогда один из сидевших за столом президиума повернулся к председательствующему и, как бы проверяя свои мысли, негромко произнес: - Если подумать в этом плане о Крутогорье? Почувствовав по одобрительным кивкам, что высказал общую мысль, он поднялся и заговорил: - Недавно мы получили ходатайство Крутогорского обкома партии, товарищи просят усилить работы по изучению области, ускорить ее развитие. А дело это - стоящее. Крутогорье, как уверяют геологи, удивительная кладовая природных богатств Расположен этот район в Северной Сибири, почти у Полярного круга. Ясно, что в тепле Крутогорье нуждается сильнее многих других областей страны. Крутогорская земля, если ее отогреть, дать ей те миллиарды киловатт энергии, о которых говорил здесь товарищ Булавин, вознаградит нас такими дарами, таким обилием металлов, химических продуктов, что перед ними все древние сказки померкнут. Сторонник Крутогорья умолк. Наступила короткая пауза. - Вот там, в Крутогорье, и надо открыть филиал института Булавина, - заговорил опять председательствующий, все более воодушевляясь. - Или еще лучше - не филиал, а самостоятельный институт. И не только сверхвысоких энергий, как здесь, в Москве, а комплексный, поставить перед его коллективом задачу не просто создать рабочий вариант термоядерного реактора, но и действительно зажечь над этим районом Сибири наше Земное Солнце, отогреть Крутогорье, превратить его в цветущий сад. И пусть одновременно занимаются возможностями изменения структуры различных атомов посредством контролируемых излучений, пусть думают о том, как посредством атомной энергии проникнуть в недра земли и без дополнительных процессов прямо из земли взять нужные нам металлы. Председательствующий сделал паузу и закончил решительно: - Словом, пусть Крутогорье станет новым обширным плацдармом, а институт ядерных проблем - главным опорным пунктом нашего коммунистического, подчеркиваю, коммунистического наступления на недра, на климат, на самую природу Сибири. Он сделал паузу и пояснил: - До сих пор мы стремились с максимальной полнотой использовать богатства сибирских недр, ныне, в преддверии коммунизма, мы стремимся уже переделать, изменить весь комплекс природных факторов Сибири, явить всей земле могущество свободного чело века!.. - Вот так-то, дорогой Михаил Павлович, явить всему миру, всей земле могущество свободного человека. Такую задачу поставили перед нами в Центральном Комитете партии, - закончил свой рассказ Булавин. О совещании в ЦК Стогов уже читал в газетах, кое-что успел рассказать об этом Игорь, передавая институтские новости. Но сейчас, слушая Булавина, Стогов вновь вместе с ним пережил это подлинно историческое событие. Как и Булавин, Стогов был горд и счастлив от сознания беспримерности плана, намеченного в ЦК. Экспериментов такого размаха, с такими титаническими целями наука еще не знала. Стогов был человеком науки и не мог не восхищаться величием этой научной задачи. - Да, планы исполинские! - воскликнул он. - Вам и осуществлять их, - лукаво прищурился Булавин. - Мне? - Именно вам! - Но... - Дело в том, - мягко перебил его Булавин, - что после совещания, в рабочем порядке заговорили о человеке, который мог бы возглавить институт, и президент Академии, не задумываясь, назвал ваше имя, и оно встретило сочувствие. - Да... Но, - Стогов явно растерялся, не зная, что и ответить. Самые противоречивые мысли роились в мозгу. Он не мог не признаться себе, что ему было приятно столь высокое назначение, но в то же время он понимал, что на некоторое время придется расстать ся с привычной лабораторией, заняться множеством очень интересных, важных, но чисто прикладных проблем. А Булавин, круша все возражения, уверенно басил: - Дело беспримерное, труднейшее, но вам, Михаил Павлович, это как раз по плечу...
Глава вторая
В КРАЮ ДАЛЕКОМ
Под крылом стратоплана стремительно убегала назад непроницаемая белесо-синяя пелена облаков. А как хотелось раздвинуть эту пелену и хотя бы на мгновение увидеть безбрежные просторы, над которыми стремительно мчался серебристый сигарообразный воздушный гигант. Но не много разглядишь с двадцатикилометровой высоты, да и глаз человеческий плохо приспособлен для созерцания предметов, удаляющихся со скоростью километра в секунду. Стогов вздохнул, нехотя отвернулся от иллюминатора, повернул рычажок телевизора, укрепленного на спинке переднего кресла. - Придется, видимо, довольствоваться таким э-э... опосредствованным восприятием, - сердито проворчал профессор, обращаясь к сидевшему в соседнем кресле плотному, средних лет человеку с медно-красным, задубевшим от солнца и ветра лицом. Сосед кивнул и включил свой аппарат. Прошло несколько секунд. Сверхчуткий электронный глаз телевизора раздвинул непроницаемую для взора людей пелену облаков, и теперь по экрану, целиком заполняя его, расстилался иссиняфиолетовый ковер тайги. Местами фиолетовый фон светлел, на секунду внизу мелькали извилистые голубые ленточки, крохотные сахарно-бе лые пятнышки. Стогов вгляделся, понял: реки, снежные пики. И вновь тянулся под крылом бесконечный фиолетовый ковер... Си бирь. ...Сибирь! Земля, омытая водами Полярных морей. Край, обожжен ный дыханием нетающих льдов и знойных ветров Центральной Азии. Край великой щедрости и великих контрастов... Сплелись в неразрывном объятии ветви красностволых великанов, ни человеку, ни зверю, ни даже юркой птице нет пути через мглистую чащобу... Это Сибирь. Ласковый степной ветерок шумит в зеленых глубинах разнотравья, клонит к жирной земле шелковистые венчики цветов, вздувает быструю рябь по золотым пшеничным морям, звонкая песня жаворонка льется с ярко-синего неба... Это тоже Сибирь. Посвистывает хорей в руках закутанного до глаз неутомимого каюра, с визгом и лаем мчится сквозь слепящую пургу собачья упряжка... Это Сибирь... Тянется по зыбким пескам караван верблюдов, далеко окрест разносится гортанная песня проводников... И это Сибирь... Емкое, большое это слово - Сибирь. Все вобрала она в себя. Затерянная в лесных дебрях деревушка в два домика и раскинувшийся на десятки километров город с миллионным населением, стиснутая каменными щеками яростная, в гневной пене река и обнявшая скалы, rnwmn из пены вод явившаяся стена плотины, залитая медью заката ледяная гора, неприступная в своем молчаливом величии, и черный зев тоннеля у подножья - все это Сибирь, вечно новая, неповторимая. Пламя плавильных печей и молочный блеск электрических Солнц, серебристые нити рельс через таежное приволье, призывные песни работяг-судов на бурных реках, отступившая от заводских цехов тунд ра - все это Сибирь, трудовая, обновленная, подобревшая, великая труженица - Сибирь рубежа семидесятых годов двадцатого века. Приникни чутким ухом к сибирской земле, вслушайся в говор и плеск речных струй, вникни в шум ветра и звонкие птичьи трели, ты услышишь дыхание сибирской земли, песню новой Сибири. Это песня о людях отважных сердец, о зимовщиках северных островов и проходчи ках шахт, о мастерах огненного дела и молчаливых чабанах... Их теплом согрета, их уменьем прославлена, их мужеством возвеличена сегодняшняя Сибирь... Стогов вглядывался в калейдоскопическое мелькание видов на экране, силился установить места, над которыми проходил самолет, но высота скрадывала очертания городов и поселков. И здесь не мог помочь даже зоркий глаз телевизора. Сосед Стогова - геолог Василий Михайлович Рубичев щурил небольшие карие глаза, восторженно прищелкивал пальцами и, на правах щедрого хозяина, то и дело напоминал Михаилу Павловичу: - Глядите, глядите! Вот и Крутогорье началось. Видите, как "белков" внизу богато, а вон ниточка синенькая - это река Северянка. Большущая, доложу вам, река и капризная. Стогов согласно кивал, поддакивал, хотя видел он, честно говоря, немного. Тянулся фиолетовый плюш тайги и трудно было различить все то, о чем частой скороговоркой рассказывал Рубичев. С геологом Михаил Павлович познакомился перед отлетом из Москвы. Зная, что Рубичев должен помочь ему в размещении будущего института, он теперь с интересом приглядывался к новому коллеге. А Рубичев, не замечая испытующего взгляда профессора, рассказывал, все более увлекаясь: - Знаете, Михаил Павлович, если бы вдруг случилось так, что все наши богатства одновременно иссякли бы и на Украине, и на Урале, и на Волге, и даже в Сибири, одно Крутогорье могло бы не только накормить сырьем всю нашу промышленность, все ее отрасли (все, обратите внимание!), но и дать сырье вдвое, даже втрое более мощной индустрии. Заметив легкое недоверие во взгляде Стогова, Рубичев заговорил убежденнее: - Нет, нет, вы, Михаил Павлович, не подумайте, что это преувеличение. Геологи знают на земле несколько так называемых естественных минералогических музеев, но такого созвездия минералов, как в Крутогорье, нет нигде. Это уже не музей, а необыкновенный склад на площади в сотни тысяч квадратных километ ров Кряж Подлунный - основной горный массив этих мест и его отроги - это скопление сокровищ... Слушая Рубичева, Стогов думал, что восторженно влюбленный в здешние края геолог все же несколько преувеличивает. Михаил Павлович сам родился в Сибири и, хотя много лет назад покинул родные места, внимательно следил за всеми новыми данными в изуче нии сибирских недр, много слыхал он и про уникальные богатства Крутогорья, но все же слова Рубичева казались Стогову преувеличением. Однако очень скоро Михаилу Павловичу пришлось пересмотреть свое мнение. Прошло менее двух часов после того, как турбореактивный самолет "Родина" стартовал на подмосковном аэродроме, и вот уже он идет на снижение. Остались позади пять тысяч километров пути, под крылом все более четко вырисовывались очертания Крутогорского аэропорта. Стратоплан пробежал по бетонной дорожке и остановился как раз напротив гигантского аэровокзала. Сходя по трапу, Стогов невольно залюбовался этим величественным и вместе с тем необычайно легким сооружением. В Москве сейчас был день, а в Крутогорье уже приближался вечер. Предзакатные лучи золотили здание, напоминавшее огромный прозрачный кристалл. Отделанные легкими пластмассовыми плитами стены, в которых не было ни одного кирпича и ни единого грамма металла, сейчас отливали тусклым светом чистого червонного золота. Бледно-желтые закатные блики расцветили хвою гигантских кедров, обрамляющих ведущую к вокзалу аллею. Казалось, что впереди, на опушке рощи сказочных золотых деревьев высится гигантская золотая глыба, ласково играющая и искрящаяся всеми своими гранями. За свою почти шестидесятилетнюю жизнь Стогов поездив по белу свету, видел немало по-настоящему красивых городов. Но сейчас, любуясь Крутогорским аэровокзалом, Михаил Павлович не мог не отдать должного здешним зодчим и строителям: трудно было найти более верное решение этого здания. Воздушные ворота молодого города, напоминающие гигантский золотой самородок, - это был великолепный, очень выразительный символ сказочных сокровищ сказочных мест. Каждый, кто входил в здание, немедленно попадал в мир прекрасной, творимой человеческими руками легенды. Крутогорские художники явили всему миру поистине безграничные декоративные возможности пластических масс. Всю огромную стену напротив входа в центральный зал занимала гигантская карта-макет Крутогорской области. Из конца в конец по ней топорщились горбатые цепи гор, извивались голубые ленты рек, иссиня-зеленым пологом раскинулась тайга. Казалось, ни одной живой души нет в этом суровом северном краю. Но проходили минута, другая, где-то на пульте автоматически включалось освещение, и тогда оживала, меняла свой облик чудесная карта. Море огней вспыхивало на ней. То рудники, заводы, электростанции обновленного Крутогорья слали свой привет гостям города, приглашая их в этот необычайный уголок Земли Советской. - Две эпохи. Даже не верится, что между ними всего несколько лет! - воскликнул глубоко потрясенный увиденным Стогов. - Да, именно две эпохи! - подхватил обрадованный взволнованностью профессора Рубичев. - А вот, Михаил Павлович, и летопись этих эпох. Стогов только сейчас обратил внимание, что в росписи стен зала действительно была запечатлена художественная летопись покорения Крутогорья. Здесь было много пейзажей, поражающих воображение дикой красотой и суровостью, художники запечатлели и первую ночевку новоселов у жаркого костра, и первую просеку в таежном море, и первую улицу первого, еще безымянного поселка... Много места в зале занимали портреты тех, кто, не думая о подвиге, совершал его буднично, каждодневно, незаметно для себя... Стогов вглядывался в портреты, читал надписи... Геологи, строители, горняки, металлурги. Обветренные простые лица. Стогов всмотрелся внимательнее и понял, что во всех этих, таких разных лицах, было общим, роднило их между собой. Общим было выражение глаз. У всех, кто был изображен на портретах, во взгляде сквозила большая мечта и большая гордость настоящего человека. Такой же горделиво мечтательный взгляд был на портрете и у Василия Михайловича Рубичева - первооткрывателя месторождений ядерного горючего и ценнейших металлов в районе Кряжа Подлунного. Но, пожалуй, самым удивительным в этой своеобразной картинной галерее было то, что ко всем ее экспонатам не прикасалась кисть. Все это: и карты, и картины, и портреты были сделаны из пластмассы. Комбинируя пластические массы различной расцветки, jpsrncnpqjhe художники добились тончайших оттенков в своих творениях, создали подлинные шедевры мозаики. - Что же, мы, кажется, отдали должное созерцанию двух эпох в истории Крутогорья, не пора ли подумать о третьей. Она начнется с созданием вашего института, - мягко напомнил Рубичев о цели их при езда. - Да, - согласился Стогов. - Нас уже заждались в обкоме. Профессор еще раз бросил взгляд на портреты творцов и мечтателей - людей, которые отныне становились его земляками, и двинулся следом за Рубичевым к выходу. В вестибюле вокзала Михаила Павловича встретил тщательно одетый, очень деловитый и очень строгий молодой человек. Он без улыбки посмотрел на Стогова и осведомился: - Профессор Стогов? - Да. - Прошу в машину, - все так же без улыбки пригласил молодой человек и пояснил: - Вас ожидает товарищ Брянцев, первый секретарь областного комитета партии. Александр Александрович Брянцев - крупный подвижный человек с наголо обритой головой и броскими, несколько грубоватыми чертами лица - оказался много разговорчивее и приветливее своего преиспол ненного собственного достоинства помощника. Усадив профессора в глубокое кресло, Брянцев сначала опустился на стул рядом, но потом, следуя многолетней привычке, встал и размашисто зашагал по кабинету. Доверительно улыбаясь, он сообщил: - Мы недавно поставили вопрос о создании у нас, в Крутогорске, научного центра. В ЦК нас сразу поддержали, но о таком размахе, какой придали будущему институту в Москве, мы и мечтать не могли. Полагали так: будет несколько лабораторий чисто прикладного характера, а получили ценный институт с разносторонней программой исследований и с воистину грандиозными задачами. - И сразу, без перехода поинтересовался: - Где думаете размещать институт? Стогов усмехнулся. Ему нравилась восторженность этого очень подвижного человека, но в то же время безоговорочная уверенность собеседника слегка покоробила независимого по характеру Михаила Павловича. И с легкой лукавинкой взглянув на Брянцева, он спросил: - А почему вы так убеждены, что я непременно здесь останусь и буду размещать институт? Ведь Крутогорье - это все-таки один из вариантов. Брянцев остановился против собеседника, по лицу его пробежала легкая тень. Он молча всматривался в Стогова и думал: "Бравирует или у него это серьезно. Нет, судя по первому впечатлению, бравирует, меня испытывает. Мужик-то, на первый взгляд, настоящий, только взъерошенный какой-то". После долгой паузы Брянцев, мягко увещевая своего строптивого собеседника, проговорил: - У меня, Михаил Павлович, даже и не возникало такого вопроса: останетесь ли вы у нас и будете ли вы размещать в Крутогорье свой институт. Вы же, как мне говорили, сибиряк и большой ученый. У нас вам простор, а с простора в закоулки только мухи сворачивают. Брянцев подошел к такому же, как и в аэровокзале, макету области. Уверенным движением нажал на пульте одну из многочисленных кнопок, на макете вспыхнула цепочка разноцветных огоньков. Теперь голос секретаря обкома зазвучал неожиданно торжественно: - Вот этими огоньками обозначены на макете вершины Кряжа Подлунного. На мой взгляд, - это самое редкое и самое удивительное творение природы. В эти места долгое время доступа не было. Предполярье, глухомань, бездорожье. Сняли с воздуха, увидели цепь гор, а что в их недрах, - узнали лет пять назад. Да и то не все sgm`kh, так сверху царапнули, на сливки нацелились. А ко многим вершинам Подлунного еще и сейчас доступа нет. К Незримому, например. А интересный пик, своенравный. Брянцев вернулся за свой стол и продолжал с легкой улыбкой: - Я инженер. По образованию экономист, по профессии - армейский политработник. На гражданскую партработу уже после ликвидации армии перешел. Но все-таки сдается мне, что Незримый - это такое чудо... Ну, да ладно, не буду выдвигать гипотез! Это ваше дело. Но позвольте дать совет: будете осматривать отведенную институту площадку, побывайте у Подлунного, только лучше всего древним способом - пешком. Так полнее прелесть наших мест поймете. Недо стойно это человека, - добавил он с неожиданной горечью, и Стогов понял, что последние свои слова секретарь обкома адресовал уже кому-то другому, с кем, видимо, долго и горячо спорил в этом же кабинете... "Нельзя не влюбиться в эти места". - Эти слова не раз мысленно повторял Стогов, шагая вместе с Рубичевым и проводником охотником Семеном Шабриным по еле заметной петлистой тропе. Поднимались над горными распадками седые космы тумана, голубели хрустальной свежестью ключи, вздымали к бездонному небу корявые, узловатые руки таежные великаны. Седьмой день шел по таежному без дорожью маленький отряд, все время прямо на северо-восток, туда, где над морем тайги голубели вершины Кряжа Подлунного. Стогов последовал совету Брянцева и, побывав на будущей площадке института, решил для лучшего знакомства с Крутогорьем добраться до Подлунного "древним способом" - пешком. Теплая июньская ночь опустилась на тайгу, в сплошную непроглядную тень слились в вышине верхушки деревьев, умолкли птичьи голоса, притихли в траве неугомонные кузнечики. Тишину нарушало только потрескивание пламени в костре. Взмывали ввысь, бледнея и угасая на лету, золотые цепочки искр, изредка вырывался острозубый язык пламени, тогда на мгновение розовели обступившие поляну деревья, но вспышка угасала, и вновь воцарялись темнота и тишина. Подложив под голову смолистые хвойные ветви, Стогов прилег на брезенте у костра. Усталое за день тело наслаждалось покоем, сквозь тонкую подстилку приятно ощущалось тепло нагретой солнцем земли, ноздри щекотал терпкий смолистый запах. Полузакрыв глаза, Стогов сквозь легкую дрему прислушивался к неторопливому рассказу Шабрина. Старый охотник, скрестив ноги калачиком, сидел у костра, время от времени помешивая в нем длинным обугленным суком. На нехитрой треноге в прокопченном котелке шипела и булькала похлебка из подстреленного утром глухаря. Говорил Шабрин размеренно, неторопливо: - Вот подымемся мы утречком на Кедровую гору, оттуда весь Подлунный и откроется, как на ладошке. Тогда, Михаил Павлович, сами все и увидите. Ежели до света встанем и пойдем, то к восходу аккурат на вершине Кедровой будем. И вот тогда, обратите ваше внимание, заиграет солнышко по Подлунным горам, ровно какой искусник красками горы смажет.
Глава вторая
В КРАЮ ДАЛЕКОМ
Под крылом стратоплана стремительно убегала назад непроницаемая белесо-синяя пелена облаков. А как хотелось раздвинуть эту пелену и хотя бы на мгновение увидеть безбрежные просторы, над которыми стремительно мчался серебристый сигарообразный воздушный гигант. Но не много разглядишь с двадцатикилометровой высоты, да и глаз человеческий плохо приспособлен для созерцания предметов, удаляющихся со скоростью километра в секунду. Стогов вздохнул, нехотя отвернулся от иллюминатора, повернул рычажок телевизора, укрепленного на спинке переднего кресла. - Придется, видимо, довольствоваться таким э-э... опосредствованным восприятием, - сердито проворчал профессор, обращаясь к сидевшему в соседнем кресле плотному, средних лет человеку с медно-красным, задубевшим от солнца и ветра лицом. Сосед кивнул и включил свой аппарат. Прошло несколько секунд. Сверхчуткий электронный глаз телевизора раздвинул непроницаемую для взора людей пелену облаков, и теперь по экрану, целиком заполняя его, расстилался иссиняфиолетовый ковер тайги. Местами фиолетовый фон светлел, на секунду внизу мелькали извилистые голубые ленточки, крохотные сахарно-бе лые пятнышки. Стогов вгляделся, понял: реки, снежные пики. И вновь тянулся под крылом бесконечный фиолетовый ковер... Си бирь. ...Сибирь! Земля, омытая водами Полярных морей. Край, обожжен ный дыханием нетающих льдов и знойных ветров Центральной Азии. Край великой щедрости и великих контрастов... Сплелись в неразрывном объятии ветви красностволых великанов, ни человеку, ни зверю, ни даже юркой птице нет пути через мглистую чащобу... Это Сибирь. Ласковый степной ветерок шумит в зеленых глубинах разнотравья, клонит к жирной земле шелковистые венчики цветов, вздувает быструю рябь по золотым пшеничным морям, звонкая песня жаворонка льется с ярко-синего неба... Это тоже Сибирь. Посвистывает хорей в руках закутанного до глаз неутомимого каюра, с визгом и лаем мчится сквозь слепящую пургу собачья упряжка... Это Сибирь... Тянется по зыбким пескам караван верблюдов, далеко окрест разносится гортанная песня проводников... И это Сибирь... Емкое, большое это слово - Сибирь. Все вобрала она в себя. Затерянная в лесных дебрях деревушка в два домика и раскинувшийся на десятки километров город с миллионным населением, стиснутая каменными щеками яростная, в гневной пене река и обнявшая скалы, rnwmn из пены вод явившаяся стена плотины, залитая медью заката ледяная гора, неприступная в своем молчаливом величии, и черный зев тоннеля у подножья - все это Сибирь, вечно новая, неповторимая. Пламя плавильных печей и молочный блеск электрических Солнц, серебристые нити рельс через таежное приволье, призывные песни работяг-судов на бурных реках, отступившая от заводских цехов тунд ра - все это Сибирь, трудовая, обновленная, подобревшая, великая труженица - Сибирь рубежа семидесятых годов двадцатого века. Приникни чутким ухом к сибирской земле, вслушайся в говор и плеск речных струй, вникни в шум ветра и звонкие птичьи трели, ты услышишь дыхание сибирской земли, песню новой Сибири. Это песня о людях отважных сердец, о зимовщиках северных островов и проходчи ках шахт, о мастерах огненного дела и молчаливых чабанах... Их теплом согрета, их уменьем прославлена, их мужеством возвеличена сегодняшняя Сибирь... Стогов вглядывался в калейдоскопическое мелькание видов на экране, силился установить места, над которыми проходил самолет, но высота скрадывала очертания городов и поселков. И здесь не мог помочь даже зоркий глаз телевизора. Сосед Стогова - геолог Василий Михайлович Рубичев щурил небольшие карие глаза, восторженно прищелкивал пальцами и, на правах щедрого хозяина, то и дело напоминал Михаилу Павловичу: - Глядите, глядите! Вот и Крутогорье началось. Видите, как "белков" внизу богато, а вон ниточка синенькая - это река Северянка. Большущая, доложу вам, река и капризная. Стогов согласно кивал, поддакивал, хотя видел он, честно говоря, немного. Тянулся фиолетовый плюш тайги и трудно было различить все то, о чем частой скороговоркой рассказывал Рубичев. С геологом Михаил Павлович познакомился перед отлетом из Москвы. Зная, что Рубичев должен помочь ему в размещении будущего института, он теперь с интересом приглядывался к новому коллеге. А Рубичев, не замечая испытующего взгляда профессора, рассказывал, все более увлекаясь: - Знаете, Михаил Павлович, если бы вдруг случилось так, что все наши богатства одновременно иссякли бы и на Украине, и на Урале, и на Волге, и даже в Сибири, одно Крутогорье могло бы не только накормить сырьем всю нашу промышленность, все ее отрасли (все, обратите внимание!), но и дать сырье вдвое, даже втрое более мощной индустрии. Заметив легкое недоверие во взгляде Стогова, Рубичев заговорил убежденнее: - Нет, нет, вы, Михаил Павлович, не подумайте, что это преувеличение. Геологи знают на земле несколько так называемых естественных минералогических музеев, но такого созвездия минералов, как в Крутогорье, нет нигде. Это уже не музей, а необыкновенный склад на площади в сотни тысяч квадратных километ ров Кряж Подлунный - основной горный массив этих мест и его отроги - это скопление сокровищ... Слушая Рубичева, Стогов думал, что восторженно влюбленный в здешние края геолог все же несколько преувеличивает. Михаил Павлович сам родился в Сибири и, хотя много лет назад покинул родные места, внимательно следил за всеми новыми данными в изуче нии сибирских недр, много слыхал он и про уникальные богатства Крутогорья, но все же слова Рубичева казались Стогову преувеличением. Однако очень скоро Михаилу Павловичу пришлось пересмотреть свое мнение. Прошло менее двух часов после того, как турбореактивный самолет "Родина" стартовал на подмосковном аэродроме, и вот уже он идет на снижение. Остались позади пять тысяч километров пути, под крылом все более четко вырисовывались очертания Крутогорского аэропорта. Стратоплан пробежал по бетонной дорожке и остановился как раз напротив гигантского аэровокзала. Сходя по трапу, Стогов невольно залюбовался этим величественным и вместе с тем необычайно легким сооружением. В Москве сейчас был день, а в Крутогорье уже приближался вечер. Предзакатные лучи золотили здание, напоминавшее огромный прозрачный кристалл. Отделанные легкими пластмассовыми плитами стены, в которых не было ни одного кирпича и ни единого грамма металла, сейчас отливали тусклым светом чистого червонного золота. Бледно-желтые закатные блики расцветили хвою гигантских кедров, обрамляющих ведущую к вокзалу аллею. Казалось, что впереди, на опушке рощи сказочных золотых деревьев высится гигантская золотая глыба, ласково играющая и искрящаяся всеми своими гранями. За свою почти шестидесятилетнюю жизнь Стогов поездив по белу свету, видел немало по-настоящему красивых городов. Но сейчас, любуясь Крутогорским аэровокзалом, Михаил Павлович не мог не отдать должного здешним зодчим и строителям: трудно было найти более верное решение этого здания. Воздушные ворота молодого города, напоминающие гигантский золотой самородок, - это был великолепный, очень выразительный символ сказочных сокровищ сказочных мест. Каждый, кто входил в здание, немедленно попадал в мир прекрасной, творимой человеческими руками легенды. Крутогорские художники явили всему миру поистине безграничные декоративные возможности пластических масс. Всю огромную стену напротив входа в центральный зал занимала гигантская карта-макет Крутогорской области. Из конца в конец по ней топорщились горбатые цепи гор, извивались голубые ленты рек, иссиня-зеленым пологом раскинулась тайга. Казалось, ни одной живой души нет в этом суровом северном краю. Но проходили минута, другая, где-то на пульте автоматически включалось освещение, и тогда оживала, меняла свой облик чудесная карта. Море огней вспыхивало на ней. То рудники, заводы, электростанции обновленного Крутогорья слали свой привет гостям города, приглашая их в этот необычайный уголок Земли Советской. - Две эпохи. Даже не верится, что между ними всего несколько лет! - воскликнул глубоко потрясенный увиденным Стогов. - Да, именно две эпохи! - подхватил обрадованный взволнованностью профессора Рубичев. - А вот, Михаил Павлович, и летопись этих эпох. Стогов только сейчас обратил внимание, что в росписи стен зала действительно была запечатлена художественная летопись покорения Крутогорья. Здесь было много пейзажей, поражающих воображение дикой красотой и суровостью, художники запечатлели и первую ночевку новоселов у жаркого костра, и первую просеку в таежном море, и первую улицу первого, еще безымянного поселка... Много места в зале занимали портреты тех, кто, не думая о подвиге, совершал его буднично, каждодневно, незаметно для себя... Стогов вглядывался в портреты, читал надписи... Геологи, строители, горняки, металлурги. Обветренные простые лица. Стогов всмотрелся внимательнее и понял, что во всех этих, таких разных лицах, было общим, роднило их между собой. Общим было выражение глаз. У всех, кто был изображен на портретах, во взгляде сквозила большая мечта и большая гордость настоящего человека. Такой же горделиво мечтательный взгляд был на портрете и у Василия Михайловича Рубичева - первооткрывателя месторождений ядерного горючего и ценнейших металлов в районе Кряжа Подлунного. Но, пожалуй, самым удивительным в этой своеобразной картинной галерее было то, что ко всем ее экспонатам не прикасалась кисть. Все это: и карты, и картины, и портреты были сделаны из пластмассы. Комбинируя пластические массы различной расцветки, jpsrncnpqjhe художники добились тончайших оттенков в своих творениях, создали подлинные шедевры мозаики. - Что же, мы, кажется, отдали должное созерцанию двух эпох в истории Крутогорья, не пора ли подумать о третьей. Она начнется с созданием вашего института, - мягко напомнил Рубичев о цели их при езда. - Да, - согласился Стогов. - Нас уже заждались в обкоме. Профессор еще раз бросил взгляд на портреты творцов и мечтателей - людей, которые отныне становились его земляками, и двинулся следом за Рубичевым к выходу. В вестибюле вокзала Михаила Павловича встретил тщательно одетый, очень деловитый и очень строгий молодой человек. Он без улыбки посмотрел на Стогова и осведомился: - Профессор Стогов? - Да. - Прошу в машину, - все так же без улыбки пригласил молодой человек и пояснил: - Вас ожидает товарищ Брянцев, первый секретарь областного комитета партии. Александр Александрович Брянцев - крупный подвижный человек с наголо обритой головой и броскими, несколько грубоватыми чертами лица - оказался много разговорчивее и приветливее своего преиспол ненного собственного достоинства помощника. Усадив профессора в глубокое кресло, Брянцев сначала опустился на стул рядом, но потом, следуя многолетней привычке, встал и размашисто зашагал по кабинету. Доверительно улыбаясь, он сообщил: - Мы недавно поставили вопрос о создании у нас, в Крутогорске, научного центра. В ЦК нас сразу поддержали, но о таком размахе, какой придали будущему институту в Москве, мы и мечтать не могли. Полагали так: будет несколько лабораторий чисто прикладного характера, а получили ценный институт с разносторонней программой исследований и с воистину грандиозными задачами. - И сразу, без перехода поинтересовался: - Где думаете размещать институт? Стогов усмехнулся. Ему нравилась восторженность этого очень подвижного человека, но в то же время безоговорочная уверенность собеседника слегка покоробила независимого по характеру Михаила Павловича. И с легкой лукавинкой взглянув на Брянцева, он спросил: - А почему вы так убеждены, что я непременно здесь останусь и буду размещать институт? Ведь Крутогорье - это все-таки один из вариантов. Брянцев остановился против собеседника, по лицу его пробежала легкая тень. Он молча всматривался в Стогова и думал: "Бравирует или у него это серьезно. Нет, судя по первому впечатлению, бравирует, меня испытывает. Мужик-то, на первый взгляд, настоящий, только взъерошенный какой-то". После долгой паузы Брянцев, мягко увещевая своего строптивого собеседника, проговорил: - У меня, Михаил Павлович, даже и не возникало такого вопроса: останетесь ли вы у нас и будете ли вы размещать в Крутогорье свой институт. Вы же, как мне говорили, сибиряк и большой ученый. У нас вам простор, а с простора в закоулки только мухи сворачивают. Брянцев подошел к такому же, как и в аэровокзале, макету области. Уверенным движением нажал на пульте одну из многочисленных кнопок, на макете вспыхнула цепочка разноцветных огоньков. Теперь голос секретаря обкома зазвучал неожиданно торжественно: - Вот этими огоньками обозначены на макете вершины Кряжа Подлунного. На мой взгляд, - это самое редкое и самое удивительное творение природы. В эти места долгое время доступа не было. Предполярье, глухомань, бездорожье. Сняли с воздуха, увидели цепь гор, а что в их недрах, - узнали лет пять назад. Да и то не все sgm`kh, так сверху царапнули, на сливки нацелились. А ко многим вершинам Подлунного еще и сейчас доступа нет. К Незримому, например. А интересный пик, своенравный. Брянцев вернулся за свой стол и продолжал с легкой улыбкой: - Я инженер. По образованию экономист, по профессии - армейский политработник. На гражданскую партработу уже после ликвидации армии перешел. Но все-таки сдается мне, что Незримый - это такое чудо... Ну, да ладно, не буду выдвигать гипотез! Это ваше дело. Но позвольте дать совет: будете осматривать отведенную институту площадку, побывайте у Подлунного, только лучше всего древним способом - пешком. Так полнее прелесть наших мест поймете. Недо стойно это человека, - добавил он с неожиданной горечью, и Стогов понял, что последние свои слова секретарь обкома адресовал уже кому-то другому, с кем, видимо, долго и горячо спорил в этом же кабинете... "Нельзя не влюбиться в эти места". - Эти слова не раз мысленно повторял Стогов, шагая вместе с Рубичевым и проводником охотником Семеном Шабриным по еле заметной петлистой тропе. Поднимались над горными распадками седые космы тумана, голубели хрустальной свежестью ключи, вздымали к бездонному небу корявые, узловатые руки таежные великаны. Седьмой день шел по таежному без дорожью маленький отряд, все время прямо на северо-восток, туда, где над морем тайги голубели вершины Кряжа Подлунного. Стогов последовал совету Брянцева и, побывав на будущей площадке института, решил для лучшего знакомства с Крутогорьем добраться до Подлунного "древним способом" - пешком. Теплая июньская ночь опустилась на тайгу, в сплошную непроглядную тень слились в вышине верхушки деревьев, умолкли птичьи голоса, притихли в траве неугомонные кузнечики. Тишину нарушало только потрескивание пламени в костре. Взмывали ввысь, бледнея и угасая на лету, золотые цепочки искр, изредка вырывался острозубый язык пламени, тогда на мгновение розовели обступившие поляну деревья, но вспышка угасала, и вновь воцарялись темнота и тишина. Подложив под голову смолистые хвойные ветви, Стогов прилег на брезенте у костра. Усталое за день тело наслаждалось покоем, сквозь тонкую подстилку приятно ощущалось тепло нагретой солнцем земли, ноздри щекотал терпкий смолистый запах. Полузакрыв глаза, Стогов сквозь легкую дрему прислушивался к неторопливому рассказу Шабрина. Старый охотник, скрестив ноги калачиком, сидел у костра, время от времени помешивая в нем длинным обугленным суком. На нехитрой треноге в прокопченном котелке шипела и булькала похлебка из подстреленного утром глухаря. Говорил Шабрин размеренно, неторопливо: - Вот подымемся мы утречком на Кедровую гору, оттуда весь Подлунный и откроется, как на ладошке. Тогда, Михаил Павлович, сами все и увидите. Ежели до света встанем и пойдем, то к восходу аккурат на вершине Кедровой будем. И вот тогда, обратите ваше внимание, заиграет солнышко по Подлунным горам, ровно какой искусник красками горы смажет.