Страница:
Я стоял и смотрел ему вслед до тех пор, пока сияние, окружавшее его голову, не скрылось за холмом, на вершине которого желтый столб дыма дрожал в знойном мареве над черными обломками упавшего самолета.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ
"Чувствуете? Здесь даже воздух - другой..."
А.Тарковский "СТАЛКЕР"
"Сигарета в руках, чай - на столе, эта схема проста. И больше
нет ничего, все находится в нас..."
В.Цой
Во второй половине дня на небо медленно наползла черная туча, и пошел теплый тяжелый дождь. Я спрятался от него внизу - под нависавшими над плитой камнями белого обрыва. Большие капли отвесно падали в гладкое неподвижное море, и его поверхность покрылась дрожащей сеткой испещренных мгновенным жемчугом серых кругов. Потоки дождевой воды смывали с обрывов глину и мел. Длинные языки цветной мути вытянулись далеко в море и, причудливо извиваясь, медленно поползли на север вдоль берега, гонимые едва заметным течением.
Когда дождь закончился, я, то и дело срываясь и зависая без опоры на мокрой веревке, взобрался наверх. Обломки самолета больше не дымились.
Следующее утро снова было солнечным. Я высушил палатку и melmncn подмокшие вещи, собрал рюкзак и двинулся в свой обычный путь по побережью.
После того, как ушел Мастер Чу, все шло своим чередом, и ничего особенного со мной больше не приключилось. Через месяц я вернулся в Киев, а потом наступила осень, и жизнь вновь потекла своим чередом - дела в институте и в бассейне, тренировки в зале у Альберта Филимоновича, бытовые мелочи и неурядицы, маленькие радости семейной жизни, редкие склоки, транспортная толчея в часы пик... Дети росли, жена ходила на работу... Одним словом, все, как всегда.
Я так и не смог окончательно определиться в своем отношении к Мастеру Чу. Он явно что-то со мной сделал, я ощущал в себе очень тонкие неуловимые изменения, но не понимал, что именно они затрагивают в моем существе. Отголоски их я встречал в своих снах, время от времени нечто вдруг прорывалось сквозь пелену нормального восприятия во время тренировок, вызывая в сознании потоки странных образов, иногда в транспорте в голову вдруг начинали лезть стихи и видения непонятных геометрических картин, чего раньше со мной не случалось. Однако, пока все это никак не влияло на мою повседневную жизнь, я решил не акцентировать внимание на новых аспектах восприятия, так как все равно не знал, что с ними делать. Встретиться же с Мастером Чу раньше, чем следующим летом, у меня не было никакой возможности, ибо я не имел ни малейшего понятия о том, кто он в этой жизни, где живет, ни даже о том, как его здесь зовут.
Постепенно я вспомнил многое о той далекой жизни, видения из которой он вызвал во мне в тот день, когда упал самолет. Мне даже удалось не только в точности восстановить в памяти форму двух одинаковых мечей, которыми пользовался я, и огромного меча, принадлежавшего Мастеру Чу, но и вспомнить многие приемы работы с этими видами оружия. Я вспомнил смерть Мастера Чу и свою собственную гибель. Несколько лет мы с ним скитались по диким бескрайним равнинам плоскогорья. Я вроде бы помнил, что он чему-то учил меня, но чему именно - этого я вспомнить так и не сумел. Потом мы отправились на юг - к большим хребтам, пересекли их и стали наемными воинами одного из горных властителей. Кажется, Мастер Чу говорил, что фактическая война - необходимый этап тренировки или что-то в этом роде, точно я тоже не помню. Еще он говорил, что подобного рода занятие позволяет воину достойно уйти, выбрав подходящий момент. И он погиб, пронзенный стрелой в одном из сражений бесконечной и на редкость дурацкой междоусобной свары.
Со временем туманные образы и отрывочные видения выстроились в более-менее стройный ряд. В нем нашли свое место и многие из моих детских снов, которые всю жизнь манили меня чем-то заключенным в них НАСТОЯЩИМ, но которых я до этого боялся, так как не мог понять, откуда они приходят. Долгий путь на Восток и путешествие на Запад в конце концов составили хронологически связную последовательность, и в одну из ночей я увидел, как сверкнул надо мной меч Великого Магистра. Он освободил меня от той затянувшейся жизни в одиночестве. Хотя сам Магистр полагал, что мстит мне за то, что я, отказавшийся от войны с оружием в руках, с помощью только лишь слов лишил его практически неограниченной власти, необратимо разрушив один из самых могущественных орденов и уничтожив почти всю силу древнего клана магов, бывшего сердцевиной этой тайной организации.
Потом были еще и еще жизни, и каждая из них каким-то непостижимым образом сводила меня с Мастером Чу, и мы шли с ним бок о бок, переходя из века в век, из страны в страну, с континента на континент. Со временем я настолько привык созерцать сны о прошлом и будущем, что к весне Мастер Чу, которого я видел всего-то в течение нескольких дней, стал для меня самым близким после жены и детей человеком в этой жизни на этой земле. С Томой моей женой - все тоже оказалось не так просто, но это - отдельная история, не менее древняя и захватывающая, чем история моих взаимоотношений с Мастером Чу.
А в начале марта то, что подспудно накапливалось в сознании, вдруг оформилось в странный всплеск неизвестной Силы, вихрем закружившейся вокруг. Она разом избавила меня от многих препятствий в этой жизни, буквально в считанные недели устранив из сферы моего существования нескольких человек, которые создавали для меня некоторые неудобства. Один попал в автокатастрофу, другому прострелили легкое, третий вывалился из чердачного окна, когда ремонтировал телеантенну, четвертый... Я пытался убедить себя, что все это - случайные стечения обстоятельств, и что я тут вовсе даже ни при чем, но это очень плохо у меня получалось...
Как-то в четверг я попытался задать несколько связанных со всем этим вопросов Альберту Филимоновичу. Он странно взглянул на меня, но ничего не ответил. А в очередное воскресенье попросил остаться в зале после тренировки. - Почему ты об этом спрашивал? - спросил он, имея в виду вопросы, которые я задавал ему в четверг. - С тобой что-то происходит, и ты не знаешь - что? Будучи более не в силах носить все в себе, я принялся быстро и довольно сбивчиво рассказывать ему о своей летней встрече с Мастером Чу. Альберт Филимонович слушал очень внимательно. Я был несказанно удивлен тем, что он ни разу меня не перебил, и даже столь характерная для него ироничная усмешка не появилась на его лице ни в одном из эпизодов моего рассказа. Более того, чем дальше я рассказывал, тем задумчивее делался его взгляд. Когда я закончил, Альберт Филимонович неожиданно произнес: - И все-таки, Миша, ты - дятел... - Чего это?.. - Так нелепо прохлопать ушами единственного в мире человека, который способен тебе помочь... Ей-Богу, только ты на такое способен!.. - Ну почему - прохлопать?! Последнее лето, что ли? Он там каждый год околачивается... Ну, этим летом сглупил - следующим наверстаю... - Ничего ты не наверстаешь... Он тоже всего лишь человек, и для него трамваи по улицам ходят, машины ездят и самолеты не всегда долетают до места назначения точно так же, как и для всех остальных. И потом, здесь никогда ничего нельзя наверстать. То, что упущено, упущено раз и навсегда... - Вы хотите сказать, что я потерял то время, в течение которого он жил в моей бухте? - Нет. Такой вещи, как потерянное время, здесь тоже не существует. Все, что происходит в этом мире, происходит именно тогда и так, когда и как должно происходить. Так, как не может не происходить... - Тогда я вообще ничего не понимаю. Потерять время невозможно, но и наверстать упущенное - тоже... - Несколько минут назад ты сам рассказывал, как он отзывался о логике, по законам которой устроена игра, именуемая жизнью... С точки зрения формальной логики - логики рассудка - реальная логика жизни абсурдна, ибо в ней нет такой парадигмы взаимного исключения, как "или да, или нет"... Есть только "и да, и нет"... Или "ни да, ни нет"... А еще - "ни да, ни нет, потому что и да, и нет"... Ты не можешь потерять время, ибо каждое мгновение, которое ты, как тебе кажется, теряешь, каким-то образом изменяет твое сознание, подготавливая его к предстоящим ему в дальнейшем шагам... Однако, пытаясь наверстать упущенное, ты осуществляешь совсем другие действия... Даже если они абсолютно идентичны тем, которые ты мог совершить раньше, но не совершил, они - другие... В других условиях, в другом времени... В другом состоянии твоего сознания...
Он помолчал немного, а потом задумчиво произнес: - В другом состоянии сознания - вот главное отличие... В каждое последующее мгновение нашей жизни мы - другие и потому не можем сделать то, что сделали бы минутой раньше. Так что в этот раз ты все-таки прохлопал ушами свой шанс... - Но я думал, что он - шизик! - Ну что ты врешь? Теперь-то - зачем? А даже если в этом вополощении он - шизик, то что? - Но ведь вы сами, ну, когда экстрасенс какой-нибудь там приходит, или раджа-йог из Фастова, ну, в общем, вы же... Вы же их посылаете... э-э, туда... - Во-первых, посылаю не всех, а только тех, кто безнадежен... Таких, правда, среди подобного рода публики - подавляющее большинство, однако это - совсем другое дело... Ведь за тем человеком - как ты сказал - Мастером Чу? - за ним реально стоит Сила! Я не видел его ни разу, только вот сейчас от тебя услышал, но и то почувствовал!.. Это - НАСТОЯЩЕЕ!.. НАСТОЯЩЕЕ встречается крайне редко, согласен, но когда ОНО попадается тебе на пути просто-напросто глупо от НЕГО отворачиваться... - Но не всегда ведь удается распознать НАСТОЯЩЕЕ... - Не ври. НАСТОЯЩЕЕ очевидно. Оно несет в себе Силу, и это невозможно не почувствовать... В большинстве своем при встрече с НАСТОЯЩИМ обычные люди пугаются и делают вид, что не узнали ЕГО. Потому твоя реакция была совершенно естественной. Для того, чтобы суметь впустить в свою жизнь Силу, человек должен быть сильным сам. С другой стороны, жизнь без осознания Силы - это еще не жизнь, а только возможность начать жить. Помнишь, у Цоя: "Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть?" Даже не жить, а всего лишь быть... Большинство людей так никогда и не решается воспользоваться своим шансом... Это - нормально: естественный отбор. Но тот, кто намерен быть сильным, должен быть НАСТОЯЩИМ, иметь внутри некоторый стержень, сердцевину самого главного, на которую нанизаны все составляющие его существа. И того, в ком это есть, ты узнаешь всегда с первого взгляда... - На лбу у него, что ли, написано? - Не на лбу - в глазах... - То есть? - У большинства из нас глаза плоские, словно нарисованные гуашью на картонке. Мы прячемся за своими глазами. А у этих - они прозрачные, сквозь них видна немыслимая глубина. Глаза того, кто есть Сила, как бы светятся собственным светом... Вернее, того, кто знает, что он - Сила... Ибо в действительности Сила - это каждый из нас... Большинство просто предпочитает об этом не знать... Но }rn уже вопрос свободы выбора. А ты - дятел... - Ничего я не дятел, я просто обыкновенный человек. - Все - обыкновенные люди. И твой Мастер Чу - тоже... Но дело в том, что Сила - одна из составляющих человеческой обыкновенности... Единственная, которая может иметь хоть какое-то значение... И если осознание Силы вошло в твою жизнь, ты не можешь отворачиваться от того, КТО ты есть. Попытавшись это сделать, ты неминуемо погибнешь... Хороший ты или плохой, темный или светлый не имеет значения, ибо все это - частные нюансы иллюзии отделенности. Ты - Сила, вот что главное. А для того, чтобы с таким собою совладать, тебе необходимо ЗНАНИЕ. И тот человек, которого ты встретил летом среди скал и пустынных холмов единственный, кто может тебя научить... Альберт Филимонович вдруг умолк. - Нет, не научить... - продолжил он через несколько секунд, в течение которых хранил напряженное молчание, неподвижно уставившись в крашеные доски пола. - Он может помочь тебе добыть из глубин темной - то есть недоступной твоему собственному восприятию - части твоего существа то ЗНАНИЕ, которое в ней скрыто. Которое там уже есть... Которое находится там всегда... - Но почему - единственный? Разве вы не... - Я не могу... Только он. Потому что, в силу тысячелетиями складывавшихся обстоятельств, ни ты, ни он не обладаете отдельным ЗНАНИЕМ. Оно у вас ОДНО. И только вместе вы можете в полной мере добыть его, уложить в рабочей части сознания, развернуть и сделать активным. Лишь после того, как это будет сделано, каждый из вас сможет увидеть, чего недостает именно ему, и решить, в каком направлении двигаться дальше... Ты нужен ему настолько же, насколько он - тебе... Не имеет значения, кто кого будет учить... Это - не более чем алгоритм совместной работы... Но работа эта может быть только совместной...
И я понял, что летом должен во что бы то ни стало отыскать Мастера Чу среди белых скал на краю раскаленной южным солнцем пустынной холмистой степи. Я знал, что непременно найду его там. Если только успею туда попасть, ибо однажды возникшее в моей жизни ЭТО неуловимым ударом вдруг полностью изменило характер моего восприятия, поменяв местами явь и сновидение...
Было воскресенье - самый трудный для меня день: три тренировки подряд, две в бассейне в качестве тренера, и одна - в зале у Альберта Филимоновича. Поэтому я не пошел домой сразу, а решил немного послоняться по мартовским улицам. Иногда бывает занятно понаблюдать за тем, как в серо-оранжевом с голубизной в тенях мареве монотонно копошится издерганный неурядицами долгой зимы отравленный радиоактивным катаклизмом огромный полусонный древний город.
Я вышел на улицу, перешел через дорогу и не торопясь побрел мимо церкви сквозь тесное междузаборное пространство закоулка, некруто всползавшего на густо утыканный частным сектором бугор.
Наверху был пустырь с лестницей, оттуда открывался изумительно эффектный вид на автостанцию посреди широченной площади, ветвящиеся рельсы Киева-товарного, серую громаду железнодорожного вокзала и бурые дырявые градирни старой привокзальной ТЭЦ. Все это были как бы узлы композиции, заплеванной множеством мелких деталей, среди которых выделялись маячившие в некотором отдалении грязновато-белесые бетонные столбы жилых домов на Соломенке, ступеньки старого города на холмах за fekegmni дорогой, прямо внизу под пустырем - кварталы похожих на курятники частных трущоб на изъеденном оврагами склоне Байковой горы, и раскинувшаяся вокруг промзона. Она обильно дышала на сотоподобные уступчатые дворы испарениями и испражнениями технологических процессов даже во второй половине выходного дня. Еще в этой воскресной композиции присутствовали приглушенный транспортный гул на проспекте внизу справа, стук колес и гудки локомотивов под мостом, по которому, озабоченно подвывая, торопились проскочить светофор облупленные троллейбусы, и НЕЧТО громадное, прозрачное, неуловимое и пронзительно НАСТОЯЩЕЕ. Из немыслимых далей Бесконечности ОНО подступало со всех сторон, повсюду проникало и заполняло собою самую глубинно-сущностную нутрь всего, и все было словно вплавлено в НЕГО, пронизано ИМ и с НИМ перемешано. Это НЕЧТО пульсировало в пространстве величественно, медленно, мягко и вместе с тем как-то угрожающе, и оттого вписанная в это пространство картина мира делалась целостной и беспощадно точной. НЕЧТО содержало в себе и являло собою смысл, сущность и истинное значение всей огромной кутерьмы с ее трубами, дымами и градирнями, кислыми серыми клочьями ноздреватого снега, набухающими почками, холодными рельсами, черными поездами, обвисшей колючей проволокой над бетонным заводским забором, визгом бледных раскормленных дешевой вермишелью и радиоактивной картошкой дебильноватых детей возле мусоросборника и буро-зеленого рифленого гаража во дворе рабочего общежития... Опасного вида юноши матерно сидели вареными задницами на газетах, постеленных поверх толстой ржавой трубы, и вяло млели от плано-пьяноватого безделья... И было еще колоссальное сонное множество кого-то и чего-то, и было сквозьоблачное Солнце, и оно пронзало белыми косыми лучами призрачное НЕЧТО и равнодушно ласкало невыразительным мартовским теплом всех нас - загнавших себя в какой-то немыслимый угол, где нет ничего, кроме накопившихся за тысячи лет гигантских куч нашего собственного дерьма и бездарной суеты, которую мы по странному недоразумению привыкли называть жизнью...
И вдруг я остро ощутил, насколько основательно все мы были, есть и будем здесь...
Мы можем сколько угодно обставлять себя и пичкать своих детей разноцветной вылизанной пластмассой, можем, наоборот, скрываться в горах, лесах и прочих дебрях, можем прятаться за благовидными предлогами решения архисложных философских, научных или эстетических задач, можем делать безумные деньги тысячами разных способов или не делать их вовсе и, виня в своих страданиях всех и вся, прозябать в нищете, но все это копошение, топтание, бухтение, бубнение и черт еще знает что соотносится с истинным ДВИЖЕНИЕМ примерно так же, как шевеление волос на голове ветром соотносится с процессом их роста. Это подобно волнам на поверхности океана невозмутимо могучего и непостижимо загадочного в своей противоречивости безысходной войны и абсолютной гармонии законов и правил, не допускающих никаких исключений. В то же время волосы, лишенные доступа свежего воздуха, неминуемо начинают выпадать, а волны на поверхности океана есть не что иное, как индикация в режиме текущего времени множества явлений и процессов, которыми формируются глобальные течения, и, таким образом, оказываются фундаментальные воздействия на законы и правила, по которым живет и пульсирует океан. И кто сумеет разобраться, где здесь курица, а где - яйцо?
Неожиданно понимание простого факта молнией пронзило все мое qsyeqrbn: в этих кучах дерьма, в мутном хламе нашей повседневности, в тщетности попыток избежать расплаты за глупость, мерзость и свинство кого-то другого где-то далеко или рядом, сейчас или давно - кого-то, о существовании которого вне или внутри нас мы сплошь и рядом не имеем ни малейшего понятия, в бездарной манере нашего коллективного или, если хотите, стадного прозябания - не проклятие наше, но благословение... Предварительное благословение как потенциальная возможность... Ведь во всем том, что мы обреченно зовем жизнью, и что, независимо от интенсивности наших тщетных попыток расписать его лубочными колерами западного комфорта или позы "назад к природе", остается неизменно неприглядным на цвет, запах и вкус, скрыт наш единственный шанс вырваться из фатального угла. Да и сам угол - не более чем тренировочный антураж, заставляющий нас предпринимать попытки. Однако выход - вовсе не там, где в силу привычки ограничивать себя условно приемлемым склонно искать его подавляющее большинство одних из нас, сгребая дерьмо в огромные кучи и подминая их под себя в безрезультатных потугах приподняться над головами ближних и бросить хотя бы один-единственный взгляд "туда". Безрезультатных - потому что в самый-самый тот заветный миг, когда все уже вроде бы сложилось как нельзя лучше, и можно, привстав на цыпочки, оторвать, наконец-то, взгляд от въевшегося за десятилетия в душу дерьма и поднять голову, куча начинает расползаться и растекаться, потому как вокруг - тысячи и тысячи таких же безжалостно гребущих... И счастливчик медленно съезжает или смачно шлепается обратно в вонючие камуфляжные цвета, чтобы в который раз начать все сначала.
Я почувствовал - очень явственно и однозначно - что выход из этого придуманного нами для себя угла есть, причем находится он всегда здесь и сейчас, но раскрывается внутрь каждого из нас и ведет в некое качественно иное состояние пространства. МЫ ВСЕГДА И ВЕЗДЕ НОСИМ С СОБОЮ СВОЙ ШАНС И МОЖЕМ РЕАЛИЗОВАТЬ ЕГО В ЛЮБОЕ МГНОВЕНИЕ. Для этого нам достаточно лишь осознать свою самую непосредственную причастность к тому огромному призрачному НЕЧТО, которое, собственно, и составляет основу всех форм, и кроме которого, в общем-то, ничего и нет, и материя которого столь бесконечно разнообразна и тонка в пределе, что никакими органами чувств, кроме неизмеримой глубины чего-то главного в нашем существе, что само по себе тождественно этому НЕЧТО, мы не в состоянии воспринять и ощутить то, что не может быть ни названо, ни описано, ни определено, но что является единственным доподлинно реальным фактом Бытия, единственной изначально и окончательно непреложной Истиной. И путь к Ней существует, он всегда с нами, всегда в нас, здесь и сейчас, в этом мире, который каждым поворотом коллизий своего существования предлагает нам вполне однозначные подсказки...
Часть вторая ТЕХНОЛОГИЯ МАСТЕРА ЧУ
Запах чего-нибудь вкусненького из форточки. Елки за подернутыми кристаллической пленкой мороза окнами. Шаркающие шаги прохожих и стук трамвайных колес. Совсем как тогда, когда я был еще маленьким. И смутные воспоминания о чем-то - таком же далеком, неуловимом и безвозвратно ушедшем, как запах детства.
Поток видений из тех давних-давних дней - он нахлынет из ниоткуда и унесет в никуда, где живет совсем другое сейчас и здесь, и где обитают совсем-совсем другие люди...
Мы связаны с ними, и связь эта куда прочнее и основательнее, чем какие угодно дружеские, любовные или родственные узы в реальности нашего нынешнего бытия.
Реальности? Но кто может с уверенностью сказать, которое из многих сейчас и здесь наиболее реально? Идешь по улице и кажется: вот-вот проснусь, и все растает, и буду знать, кто я такой не во сне, и там все совсем иначе... Там даже страха нет и нет страданий, порождающих страх... А есть ли они здесь? Или же мы придумываем их одновременно с тем, как придумываем самих себя? А может быть, сейчас и здесь - всегда одно? И мы просто заглядываем в разные его уголки, и нам кажется, что это - разные времена и пространства? Может быть, мы просто переходим из одного сна в другой? Или каждый из нас - действительно только глаз, которым некое грандиозно-всеобщее НЕЧТО созерцает один из бесчисленного множества одному ЕМУ ведомых ЕГО собственных снов?
Я часто видел его раньше - он присутствовал в воспоминаниях обо всех без исключения снах о прошлом и будущем. Кем он был? Я не всегда могу вспомнить. Каждый раз он уходил из моего сна прежде, чем было сказано самое главное слово, совершен самый главный поступок, раскрыта самая сокровенная истина. Иногда первым уходил я... Но как бы то ни было, все самое-самое почему-то всегда являлось, когда я был один... Однако он, безусловно, имел к этому прямое отношение. Кажется, между нами существовало своего рода состязание - кто первым исчерпает свой сон... Но что-то неизменно вмешивалось в поток очередной реальности, и приходила смерть...
Один уходил, второй оставался и со слезами на глазах молча сидел на стуле светлого дерева у грязно-салатовой стены...
А потом все начиналось еще один раз...
Я помню, как он лежал, раскинувшись под луной, и неподвижно смотрел в усыпанное звездами небо. Из груди его торчало острие прошедшей насквозь длинной стрелы, и темная кровь тонкой струйкой сочилась из уголка плотно сжатых губ, стекала по щеке и дымящимся в морозном ночном воздухе глянцевым пятном ложилась на плотно утрамбованную множеством лошадиных копыт и человеческих ног землю, еще недавно бывшую цветущим весенним лугом в затерянной среди гор долине.
Было тихо.
Если бы я успел прикрыть его сзади, эта стрела досталась бы мне...
В тот день я отправился на восток, унося с собою переданный ему когда-то его Мастером длинный прямой меч - очень длинный и nwem| прямой, я больше ни у кого не видел такого оружия. Позже я утопил этот меч вместе с двумя своими - тоже прямыми, но покороче - в водах Желтого моря. Я сделал это, когда вдруг понял, что спустившаяся во плоть война есть безнадежно ультимативный тупик, и мы приходим сюда отчасти потому, что именно в этой иллюзорной реальности может отыскаться выход из него. - НУ, ВОТ И ВСЕ... на этот раз... Я научил тебя всему, что знаю, кроме... но это уже ты сам... - он перевел дыхание и с трудом сплюнул кровавую пену. - Меч забери, он теперь твой... хотя... вряд ли это... выход...
ДИКИЙ ГОЛЫЙ МЭН И АЗЫ БЕЗРИТУАЛЬНОЙ МАГИИ
Я вышел перед въездом в городок на северной стороне полуострова. Автобус пшикнул дверью и сквозь тень платанового туннеля по ухабам горбатой мостовой резво поскакал в сторону базара. Я остался один на границе того, что в этом захолустье принято считать городом, и пустынной степи.
Пройдя несколько киломеров по шоссе, я оказался там, где дорога сворачивает к берегу и затем довольно долго тянется вдоль самого моря. Было тихо, даже кузнечики почему-то молчали. Я не ощущал ни малейшего дуновения ветерка и недоумевал, почему не чувствуется жара? Более того, степь дышала какой-то даже несколько подозрительной для этого времени года свежестью. Я не мог припомнить ничего подобного. Здесь никогда не бывает свежо во второй половине июля. Но, тем не менее, воздух был прозрачен, казалось, что во всей степи по какой-то причине не осталось ни одной пылинки. Силуэты крыш в некотором отдалении, плавные линии холмов и темная грань моря остро очерчивали пронзительную границу несуществующего горизонтального круга.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ
"Чувствуете? Здесь даже воздух - другой..."
А.Тарковский "СТАЛКЕР"
"Сигарета в руках, чай - на столе, эта схема проста. И больше
нет ничего, все находится в нас..."
В.Цой
Во второй половине дня на небо медленно наползла черная туча, и пошел теплый тяжелый дождь. Я спрятался от него внизу - под нависавшими над плитой камнями белого обрыва. Большие капли отвесно падали в гладкое неподвижное море, и его поверхность покрылась дрожащей сеткой испещренных мгновенным жемчугом серых кругов. Потоки дождевой воды смывали с обрывов глину и мел. Длинные языки цветной мути вытянулись далеко в море и, причудливо извиваясь, медленно поползли на север вдоль берега, гонимые едва заметным течением.
Когда дождь закончился, я, то и дело срываясь и зависая без опоры на мокрой веревке, взобрался наверх. Обломки самолета больше не дымились.
Следующее утро снова было солнечным. Я высушил палатку и melmncn подмокшие вещи, собрал рюкзак и двинулся в свой обычный путь по побережью.
После того, как ушел Мастер Чу, все шло своим чередом, и ничего особенного со мной больше не приключилось. Через месяц я вернулся в Киев, а потом наступила осень, и жизнь вновь потекла своим чередом - дела в институте и в бассейне, тренировки в зале у Альберта Филимоновича, бытовые мелочи и неурядицы, маленькие радости семейной жизни, редкие склоки, транспортная толчея в часы пик... Дети росли, жена ходила на работу... Одним словом, все, как всегда.
Я так и не смог окончательно определиться в своем отношении к Мастеру Чу. Он явно что-то со мной сделал, я ощущал в себе очень тонкие неуловимые изменения, но не понимал, что именно они затрагивают в моем существе. Отголоски их я встречал в своих снах, время от времени нечто вдруг прорывалось сквозь пелену нормального восприятия во время тренировок, вызывая в сознании потоки странных образов, иногда в транспорте в голову вдруг начинали лезть стихи и видения непонятных геометрических картин, чего раньше со мной не случалось. Однако, пока все это никак не влияло на мою повседневную жизнь, я решил не акцентировать внимание на новых аспектах восприятия, так как все равно не знал, что с ними делать. Встретиться же с Мастером Чу раньше, чем следующим летом, у меня не было никакой возможности, ибо я не имел ни малейшего понятия о том, кто он в этой жизни, где живет, ни даже о том, как его здесь зовут.
Постепенно я вспомнил многое о той далекой жизни, видения из которой он вызвал во мне в тот день, когда упал самолет. Мне даже удалось не только в точности восстановить в памяти форму двух одинаковых мечей, которыми пользовался я, и огромного меча, принадлежавшего Мастеру Чу, но и вспомнить многие приемы работы с этими видами оружия. Я вспомнил смерть Мастера Чу и свою собственную гибель. Несколько лет мы с ним скитались по диким бескрайним равнинам плоскогорья. Я вроде бы помнил, что он чему-то учил меня, но чему именно - этого я вспомнить так и не сумел. Потом мы отправились на юг - к большим хребтам, пересекли их и стали наемными воинами одного из горных властителей. Кажется, Мастер Чу говорил, что фактическая война - необходимый этап тренировки или что-то в этом роде, точно я тоже не помню. Еще он говорил, что подобного рода занятие позволяет воину достойно уйти, выбрав подходящий момент. И он погиб, пронзенный стрелой в одном из сражений бесконечной и на редкость дурацкой междоусобной свары.
Со временем туманные образы и отрывочные видения выстроились в более-менее стройный ряд. В нем нашли свое место и многие из моих детских снов, которые всю жизнь манили меня чем-то заключенным в них НАСТОЯЩИМ, но которых я до этого боялся, так как не мог понять, откуда они приходят. Долгий путь на Восток и путешествие на Запад в конце концов составили хронологически связную последовательность, и в одну из ночей я увидел, как сверкнул надо мной меч Великого Магистра. Он освободил меня от той затянувшейся жизни в одиночестве. Хотя сам Магистр полагал, что мстит мне за то, что я, отказавшийся от войны с оружием в руках, с помощью только лишь слов лишил его практически неограниченной власти, необратимо разрушив один из самых могущественных орденов и уничтожив почти всю силу древнего клана магов, бывшего сердцевиной этой тайной организации.
Потом были еще и еще жизни, и каждая из них каким-то непостижимым образом сводила меня с Мастером Чу, и мы шли с ним бок о бок, переходя из века в век, из страны в страну, с континента на континент. Со временем я настолько привык созерцать сны о прошлом и будущем, что к весне Мастер Чу, которого я видел всего-то в течение нескольких дней, стал для меня самым близким после жены и детей человеком в этой жизни на этой земле. С Томой моей женой - все тоже оказалось не так просто, но это - отдельная история, не менее древняя и захватывающая, чем история моих взаимоотношений с Мастером Чу.
А в начале марта то, что подспудно накапливалось в сознании, вдруг оформилось в странный всплеск неизвестной Силы, вихрем закружившейся вокруг. Она разом избавила меня от многих препятствий в этой жизни, буквально в считанные недели устранив из сферы моего существования нескольких человек, которые создавали для меня некоторые неудобства. Один попал в автокатастрофу, другому прострелили легкое, третий вывалился из чердачного окна, когда ремонтировал телеантенну, четвертый... Я пытался убедить себя, что все это - случайные стечения обстоятельств, и что я тут вовсе даже ни при чем, но это очень плохо у меня получалось...
Как-то в четверг я попытался задать несколько связанных со всем этим вопросов Альберту Филимоновичу. Он странно взглянул на меня, но ничего не ответил. А в очередное воскресенье попросил остаться в зале после тренировки. - Почему ты об этом спрашивал? - спросил он, имея в виду вопросы, которые я задавал ему в четверг. - С тобой что-то происходит, и ты не знаешь - что? Будучи более не в силах носить все в себе, я принялся быстро и довольно сбивчиво рассказывать ему о своей летней встрече с Мастером Чу. Альберт Филимонович слушал очень внимательно. Я был несказанно удивлен тем, что он ни разу меня не перебил, и даже столь характерная для него ироничная усмешка не появилась на его лице ни в одном из эпизодов моего рассказа. Более того, чем дальше я рассказывал, тем задумчивее делался его взгляд. Когда я закончил, Альберт Филимонович неожиданно произнес: - И все-таки, Миша, ты - дятел... - Чего это?.. - Так нелепо прохлопать ушами единственного в мире человека, который способен тебе помочь... Ей-Богу, только ты на такое способен!.. - Ну почему - прохлопать?! Последнее лето, что ли? Он там каждый год околачивается... Ну, этим летом сглупил - следующим наверстаю... - Ничего ты не наверстаешь... Он тоже всего лишь человек, и для него трамваи по улицам ходят, машины ездят и самолеты не всегда долетают до места назначения точно так же, как и для всех остальных. И потом, здесь никогда ничего нельзя наверстать. То, что упущено, упущено раз и навсегда... - Вы хотите сказать, что я потерял то время, в течение которого он жил в моей бухте? - Нет. Такой вещи, как потерянное время, здесь тоже не существует. Все, что происходит в этом мире, происходит именно тогда и так, когда и как должно происходить. Так, как не может не происходить... - Тогда я вообще ничего не понимаю. Потерять время невозможно, но и наверстать упущенное - тоже... - Несколько минут назад ты сам рассказывал, как он отзывался о логике, по законам которой устроена игра, именуемая жизнью... С точки зрения формальной логики - логики рассудка - реальная логика жизни абсурдна, ибо в ней нет такой парадигмы взаимного исключения, как "или да, или нет"... Есть только "и да, и нет"... Или "ни да, ни нет"... А еще - "ни да, ни нет, потому что и да, и нет"... Ты не можешь потерять время, ибо каждое мгновение, которое ты, как тебе кажется, теряешь, каким-то образом изменяет твое сознание, подготавливая его к предстоящим ему в дальнейшем шагам... Однако, пытаясь наверстать упущенное, ты осуществляешь совсем другие действия... Даже если они абсолютно идентичны тем, которые ты мог совершить раньше, но не совершил, они - другие... В других условиях, в другом времени... В другом состоянии твоего сознания...
Он помолчал немного, а потом задумчиво произнес: - В другом состоянии сознания - вот главное отличие... В каждое последующее мгновение нашей жизни мы - другие и потому не можем сделать то, что сделали бы минутой раньше. Так что в этот раз ты все-таки прохлопал ушами свой шанс... - Но я думал, что он - шизик! - Ну что ты врешь? Теперь-то - зачем? А даже если в этом вополощении он - шизик, то что? - Но ведь вы сами, ну, когда экстрасенс какой-нибудь там приходит, или раджа-йог из Фастова, ну, в общем, вы же... Вы же их посылаете... э-э, туда... - Во-первых, посылаю не всех, а только тех, кто безнадежен... Таких, правда, среди подобного рода публики - подавляющее большинство, однако это - совсем другое дело... Ведь за тем человеком - как ты сказал - Мастером Чу? - за ним реально стоит Сила! Я не видел его ни разу, только вот сейчас от тебя услышал, но и то почувствовал!.. Это - НАСТОЯЩЕЕ!.. НАСТОЯЩЕЕ встречается крайне редко, согласен, но когда ОНО попадается тебе на пути просто-напросто глупо от НЕГО отворачиваться... - Но не всегда ведь удается распознать НАСТОЯЩЕЕ... - Не ври. НАСТОЯЩЕЕ очевидно. Оно несет в себе Силу, и это невозможно не почувствовать... В большинстве своем при встрече с НАСТОЯЩИМ обычные люди пугаются и делают вид, что не узнали ЕГО. Потому твоя реакция была совершенно естественной. Для того, чтобы суметь впустить в свою жизнь Силу, человек должен быть сильным сам. С другой стороны, жизнь без осознания Силы - это еще не жизнь, а только возможность начать жить. Помнишь, у Цоя: "Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть?" Даже не жить, а всего лишь быть... Большинство людей так никогда и не решается воспользоваться своим шансом... Это - нормально: естественный отбор. Но тот, кто намерен быть сильным, должен быть НАСТОЯЩИМ, иметь внутри некоторый стержень, сердцевину самого главного, на которую нанизаны все составляющие его существа. И того, в ком это есть, ты узнаешь всегда с первого взгляда... - На лбу у него, что ли, написано? - Не на лбу - в глазах... - То есть? - У большинства из нас глаза плоские, словно нарисованные гуашью на картонке. Мы прячемся за своими глазами. А у этих - они прозрачные, сквозь них видна немыслимая глубина. Глаза того, кто есть Сила, как бы светятся собственным светом... Вернее, того, кто знает, что он - Сила... Ибо в действительности Сила - это каждый из нас... Большинство просто предпочитает об этом не знать... Но }rn уже вопрос свободы выбора. А ты - дятел... - Ничего я не дятел, я просто обыкновенный человек. - Все - обыкновенные люди. И твой Мастер Чу - тоже... Но дело в том, что Сила - одна из составляющих человеческой обыкновенности... Единственная, которая может иметь хоть какое-то значение... И если осознание Силы вошло в твою жизнь, ты не можешь отворачиваться от того, КТО ты есть. Попытавшись это сделать, ты неминуемо погибнешь... Хороший ты или плохой, темный или светлый не имеет значения, ибо все это - частные нюансы иллюзии отделенности. Ты - Сила, вот что главное. А для того, чтобы с таким собою совладать, тебе необходимо ЗНАНИЕ. И тот человек, которого ты встретил летом среди скал и пустынных холмов единственный, кто может тебя научить... Альберт Филимонович вдруг умолк. - Нет, не научить... - продолжил он через несколько секунд, в течение которых хранил напряженное молчание, неподвижно уставившись в крашеные доски пола. - Он может помочь тебе добыть из глубин темной - то есть недоступной твоему собственному восприятию - части твоего существа то ЗНАНИЕ, которое в ней скрыто. Которое там уже есть... Которое находится там всегда... - Но почему - единственный? Разве вы не... - Я не могу... Только он. Потому что, в силу тысячелетиями складывавшихся обстоятельств, ни ты, ни он не обладаете отдельным ЗНАНИЕМ. Оно у вас ОДНО. И только вместе вы можете в полной мере добыть его, уложить в рабочей части сознания, развернуть и сделать активным. Лишь после того, как это будет сделано, каждый из вас сможет увидеть, чего недостает именно ему, и решить, в каком направлении двигаться дальше... Ты нужен ему настолько же, насколько он - тебе... Не имеет значения, кто кого будет учить... Это - не более чем алгоритм совместной работы... Но работа эта может быть только совместной...
И я понял, что летом должен во что бы то ни стало отыскать Мастера Чу среди белых скал на краю раскаленной южным солнцем пустынной холмистой степи. Я знал, что непременно найду его там. Если только успею туда попасть, ибо однажды возникшее в моей жизни ЭТО неуловимым ударом вдруг полностью изменило характер моего восприятия, поменяв местами явь и сновидение...
Было воскресенье - самый трудный для меня день: три тренировки подряд, две в бассейне в качестве тренера, и одна - в зале у Альберта Филимоновича. Поэтому я не пошел домой сразу, а решил немного послоняться по мартовским улицам. Иногда бывает занятно понаблюдать за тем, как в серо-оранжевом с голубизной в тенях мареве монотонно копошится издерганный неурядицами долгой зимы отравленный радиоактивным катаклизмом огромный полусонный древний город.
Я вышел на улицу, перешел через дорогу и не торопясь побрел мимо церкви сквозь тесное междузаборное пространство закоулка, некруто всползавшего на густо утыканный частным сектором бугор.
Наверху был пустырь с лестницей, оттуда открывался изумительно эффектный вид на автостанцию посреди широченной площади, ветвящиеся рельсы Киева-товарного, серую громаду железнодорожного вокзала и бурые дырявые градирни старой привокзальной ТЭЦ. Все это были как бы узлы композиции, заплеванной множеством мелких деталей, среди которых выделялись маячившие в некотором отдалении грязновато-белесые бетонные столбы жилых домов на Соломенке, ступеньки старого города на холмах за fekegmni дорогой, прямо внизу под пустырем - кварталы похожих на курятники частных трущоб на изъеденном оврагами склоне Байковой горы, и раскинувшаяся вокруг промзона. Она обильно дышала на сотоподобные уступчатые дворы испарениями и испражнениями технологических процессов даже во второй половине выходного дня. Еще в этой воскресной композиции присутствовали приглушенный транспортный гул на проспекте внизу справа, стук колес и гудки локомотивов под мостом, по которому, озабоченно подвывая, торопились проскочить светофор облупленные троллейбусы, и НЕЧТО громадное, прозрачное, неуловимое и пронзительно НАСТОЯЩЕЕ. Из немыслимых далей Бесконечности ОНО подступало со всех сторон, повсюду проникало и заполняло собою самую глубинно-сущностную нутрь всего, и все было словно вплавлено в НЕГО, пронизано ИМ и с НИМ перемешано. Это НЕЧТО пульсировало в пространстве величественно, медленно, мягко и вместе с тем как-то угрожающе, и оттого вписанная в это пространство картина мира делалась целостной и беспощадно точной. НЕЧТО содержало в себе и являло собою смысл, сущность и истинное значение всей огромной кутерьмы с ее трубами, дымами и градирнями, кислыми серыми клочьями ноздреватого снега, набухающими почками, холодными рельсами, черными поездами, обвисшей колючей проволокой над бетонным заводским забором, визгом бледных раскормленных дешевой вермишелью и радиоактивной картошкой дебильноватых детей возле мусоросборника и буро-зеленого рифленого гаража во дворе рабочего общежития... Опасного вида юноши матерно сидели вареными задницами на газетах, постеленных поверх толстой ржавой трубы, и вяло млели от плано-пьяноватого безделья... И было еще колоссальное сонное множество кого-то и чего-то, и было сквозьоблачное Солнце, и оно пронзало белыми косыми лучами призрачное НЕЧТО и равнодушно ласкало невыразительным мартовским теплом всех нас - загнавших себя в какой-то немыслимый угол, где нет ничего, кроме накопившихся за тысячи лет гигантских куч нашего собственного дерьма и бездарной суеты, которую мы по странному недоразумению привыкли называть жизнью...
И вдруг я остро ощутил, насколько основательно все мы были, есть и будем здесь...
Мы можем сколько угодно обставлять себя и пичкать своих детей разноцветной вылизанной пластмассой, можем, наоборот, скрываться в горах, лесах и прочих дебрях, можем прятаться за благовидными предлогами решения архисложных философских, научных или эстетических задач, можем делать безумные деньги тысячами разных способов или не делать их вовсе и, виня в своих страданиях всех и вся, прозябать в нищете, но все это копошение, топтание, бухтение, бубнение и черт еще знает что соотносится с истинным ДВИЖЕНИЕМ примерно так же, как шевеление волос на голове ветром соотносится с процессом их роста. Это подобно волнам на поверхности океана невозмутимо могучего и непостижимо загадочного в своей противоречивости безысходной войны и абсолютной гармонии законов и правил, не допускающих никаких исключений. В то же время волосы, лишенные доступа свежего воздуха, неминуемо начинают выпадать, а волны на поверхности океана есть не что иное, как индикация в режиме текущего времени множества явлений и процессов, которыми формируются глобальные течения, и, таким образом, оказываются фундаментальные воздействия на законы и правила, по которым живет и пульсирует океан. И кто сумеет разобраться, где здесь курица, а где - яйцо?
Неожиданно понимание простого факта молнией пронзило все мое qsyeqrbn: в этих кучах дерьма, в мутном хламе нашей повседневности, в тщетности попыток избежать расплаты за глупость, мерзость и свинство кого-то другого где-то далеко или рядом, сейчас или давно - кого-то, о существовании которого вне или внутри нас мы сплошь и рядом не имеем ни малейшего понятия, в бездарной манере нашего коллективного или, если хотите, стадного прозябания - не проклятие наше, но благословение... Предварительное благословение как потенциальная возможность... Ведь во всем том, что мы обреченно зовем жизнью, и что, независимо от интенсивности наших тщетных попыток расписать его лубочными колерами западного комфорта или позы "назад к природе", остается неизменно неприглядным на цвет, запах и вкус, скрыт наш единственный шанс вырваться из фатального угла. Да и сам угол - не более чем тренировочный антураж, заставляющий нас предпринимать попытки. Однако выход - вовсе не там, где в силу привычки ограничивать себя условно приемлемым склонно искать его подавляющее большинство одних из нас, сгребая дерьмо в огромные кучи и подминая их под себя в безрезультатных потугах приподняться над головами ближних и бросить хотя бы один-единственный взгляд "туда". Безрезультатных - потому что в самый-самый тот заветный миг, когда все уже вроде бы сложилось как нельзя лучше, и можно, привстав на цыпочки, оторвать, наконец-то, взгляд от въевшегося за десятилетия в душу дерьма и поднять голову, куча начинает расползаться и растекаться, потому как вокруг - тысячи и тысячи таких же безжалостно гребущих... И счастливчик медленно съезжает или смачно шлепается обратно в вонючие камуфляжные цвета, чтобы в который раз начать все сначала.
Я почувствовал - очень явственно и однозначно - что выход из этого придуманного нами для себя угла есть, причем находится он всегда здесь и сейчас, но раскрывается внутрь каждого из нас и ведет в некое качественно иное состояние пространства. МЫ ВСЕГДА И ВЕЗДЕ НОСИМ С СОБОЮ СВОЙ ШАНС И МОЖЕМ РЕАЛИЗОВАТЬ ЕГО В ЛЮБОЕ МГНОВЕНИЕ. Для этого нам достаточно лишь осознать свою самую непосредственную причастность к тому огромному призрачному НЕЧТО, которое, собственно, и составляет основу всех форм, и кроме которого, в общем-то, ничего и нет, и материя которого столь бесконечно разнообразна и тонка в пределе, что никакими органами чувств, кроме неизмеримой глубины чего-то главного в нашем существе, что само по себе тождественно этому НЕЧТО, мы не в состоянии воспринять и ощутить то, что не может быть ни названо, ни описано, ни определено, но что является единственным доподлинно реальным фактом Бытия, единственной изначально и окончательно непреложной Истиной. И путь к Ней существует, он всегда с нами, всегда в нас, здесь и сейчас, в этом мире, который каждым поворотом коллизий своего существования предлагает нам вполне однозначные подсказки...
Часть вторая ТЕХНОЛОГИЯ МАСТЕРА ЧУ
Запах чего-нибудь вкусненького из форточки. Елки за подернутыми кристаллической пленкой мороза окнами. Шаркающие шаги прохожих и стук трамвайных колес. Совсем как тогда, когда я был еще маленьким. И смутные воспоминания о чем-то - таком же далеком, неуловимом и безвозвратно ушедшем, как запах детства.
Поток видений из тех давних-давних дней - он нахлынет из ниоткуда и унесет в никуда, где живет совсем другое сейчас и здесь, и где обитают совсем-совсем другие люди...
Мы связаны с ними, и связь эта куда прочнее и основательнее, чем какие угодно дружеские, любовные или родственные узы в реальности нашего нынешнего бытия.
Реальности? Но кто может с уверенностью сказать, которое из многих сейчас и здесь наиболее реально? Идешь по улице и кажется: вот-вот проснусь, и все растает, и буду знать, кто я такой не во сне, и там все совсем иначе... Там даже страха нет и нет страданий, порождающих страх... А есть ли они здесь? Или же мы придумываем их одновременно с тем, как придумываем самих себя? А может быть, сейчас и здесь - всегда одно? И мы просто заглядываем в разные его уголки, и нам кажется, что это - разные времена и пространства? Может быть, мы просто переходим из одного сна в другой? Или каждый из нас - действительно только глаз, которым некое грандиозно-всеобщее НЕЧТО созерцает один из бесчисленного множества одному ЕМУ ведомых ЕГО собственных снов?
Я часто видел его раньше - он присутствовал в воспоминаниях обо всех без исключения снах о прошлом и будущем. Кем он был? Я не всегда могу вспомнить. Каждый раз он уходил из моего сна прежде, чем было сказано самое главное слово, совершен самый главный поступок, раскрыта самая сокровенная истина. Иногда первым уходил я... Но как бы то ни было, все самое-самое почему-то всегда являлось, когда я был один... Однако он, безусловно, имел к этому прямое отношение. Кажется, между нами существовало своего рода состязание - кто первым исчерпает свой сон... Но что-то неизменно вмешивалось в поток очередной реальности, и приходила смерть...
Один уходил, второй оставался и со слезами на глазах молча сидел на стуле светлого дерева у грязно-салатовой стены...
А потом все начиналось еще один раз...
Я помню, как он лежал, раскинувшись под луной, и неподвижно смотрел в усыпанное звездами небо. Из груди его торчало острие прошедшей насквозь длинной стрелы, и темная кровь тонкой струйкой сочилась из уголка плотно сжатых губ, стекала по щеке и дымящимся в морозном ночном воздухе глянцевым пятном ложилась на плотно утрамбованную множеством лошадиных копыт и человеческих ног землю, еще недавно бывшую цветущим весенним лугом в затерянной среди гор долине.
Было тихо.
Если бы я успел прикрыть его сзади, эта стрела досталась бы мне...
В тот день я отправился на восток, унося с собою переданный ему когда-то его Мастером длинный прямой меч - очень длинный и nwem| прямой, я больше ни у кого не видел такого оружия. Позже я утопил этот меч вместе с двумя своими - тоже прямыми, но покороче - в водах Желтого моря. Я сделал это, когда вдруг понял, что спустившаяся во плоть война есть безнадежно ультимативный тупик, и мы приходим сюда отчасти потому, что именно в этой иллюзорной реальности может отыскаться выход из него. - НУ, ВОТ И ВСЕ... на этот раз... Я научил тебя всему, что знаю, кроме... но это уже ты сам... - он перевел дыхание и с трудом сплюнул кровавую пену. - Меч забери, он теперь твой... хотя... вряд ли это... выход...
ДИКИЙ ГОЛЫЙ МЭН И АЗЫ БЕЗРИТУАЛЬНОЙ МАГИИ
Я вышел перед въездом в городок на северной стороне полуострова. Автобус пшикнул дверью и сквозь тень платанового туннеля по ухабам горбатой мостовой резво поскакал в сторону базара. Я остался один на границе того, что в этом захолустье принято считать городом, и пустынной степи.
Пройдя несколько киломеров по шоссе, я оказался там, где дорога сворачивает к берегу и затем довольно долго тянется вдоль самого моря. Было тихо, даже кузнечики почему-то молчали. Я не ощущал ни малейшего дуновения ветерка и недоумевал, почему не чувствуется жара? Более того, степь дышала какой-то даже несколько подозрительной для этого времени года свежестью. Я не мог припомнить ничего подобного. Здесь никогда не бывает свежо во второй половине июля. Но, тем не менее, воздух был прозрачен, казалось, что во всей степи по какой-то причине не осталось ни одной пылинки. Силуэты крыш в некотором отдалении, плавные линии холмов и темная грань моря остро очерчивали пронзительную границу несуществующего горизонтального круга.