Страница:
отца.
- Сейчас не время, дорогая,- отозвался Оливер III с той наигранной
скромностью, которая буквально взывала: "Ну расспросите меня, расспросите".
Деваться было некуда.
- А что случилось, отец?
- Ничего особенного, сын.
- Не понимаю, как ты можешь так говорить,- воскликнула моя мать и
повернулась ко мне, чтобы без потерь донести до меня эту важную новость. (Я
же говорил, что она всегда и во всем принимает его сторону.) - Твой отец
собирается возглавить Корпус Мира.
- О-о!
Дженни тоже сказала "О-о", но с надлежащей радостью в голосе. Мой отец
пытался изобразить смущение, а моя мать, кажется, ожидала, что я паду ниц
или сделаю еще что-нибудь в этом роде. Подумаешь, тоже мне госсекретарь
нашелся!
- Поздравляю вас, мистер Бэрретт! - Дженни взяла инициативу на себя.
- Да. Поздравляю вас, сэр. Мать так и распирало от желания поговорить
об этом.
- Я уверена, что подобная деятельность исключительно облагораживает.
- О, несомненно,- согласилась Дженни.
- Да,- сказал я без особого воодушевления. М-м, передайте мне сахар,
пожалуйста.
- Ну, Дженни, подумаешь - тоже мне госсекретарь нашелся!
Слава Богу, мы наконец-то возвращались в Кембридж.
- Все равно, Оливер, ты мог бы проявить побольше энтузиазма.
- Я же сказал: "Поздравляю".
- Ужасно великодушно с твоей стороны.
- А ты-то чего хотела?
- Боже мой,- ответила она,- да меня просто тошнит от всего этого.
- И меня тоже,- добавил я. Довольно долго мы ехали в полном молчании,
но что-то было не так.
- Отчего тебя тошнит, Джен? - спросил я как бы вдогонку.
- От того, как отвратительно ты ведешь себя со своим отцом.
- Так же отвратительно, как и он со мной. Дженни развернула
широкомасштабную кампанию по пропаганде отцовской любви. Ну, в общем,
типичный итало-средиземноморский синдром. И еще она говорила, какой я
наглец.
- И ты к нему все цепляешься, и цепляешься, и цепляешься...
- Это взаимно, Джен. Ты могла бы заметить.
- Я думаю, ты ни перед чем не остановишься, лишь бы "достать" своего
отца.
- Невозможно "достать" Оливера Бэрретта III. Последовало
непродолжительное, но странное молчание, и потом Дженни сказала:
- Невозможно... Разве что жениться на Дженнифер Кавиллери...
У меня хватило хладнокровия, чтобы припарковаться возле рыбного
ресторанчика, после чего я повернулся к Дженнифер - злой как черт.
- Ты в самом деле так думаешь?
- Я думаю, что это одна из причин,- произнесла она совершенно спокойно.
- Дженни, значит, ты не веришь, что я люблю тебя?! - закричал я.
- Любишь,- ответила она все так же тихо,- но как-то странно... Ты ведь
любишь еще и мое булочно-крэнстонское происхождение.
Я не знал, что ответить, и ограничился заурядным "нет", но зато
повторил это слово несколько раз и с разной интонацией. Я был настолько
расстроен, что мне даже пришла в голову мысль: а вдруг в ее ужасном
предположении есть доля правды?
Но Дженни тоже было не по себе.
- Я никого не осуждаю, Олли. Просто мне кажется, что это одна из
причин. Ведь и я люблю не только тебя самого. Я люблю твое имя. И даже твой
номер.- Она отвернулась, словно собиралась заплакать, но не заплакала.- В
конце концов, это тоже часть тебя,- закончила она свою мысль.
Некоторое время я сидел, разглядывая мигающую надпись "Лангусты и
устрицы". Как я любил в Дженни эту ее способность заглянуть в меня и понять
даже то, чему я сам не находил названия. Именно это она сейчас и сделала. И
пока я не желал признать свое несовершенство, она уже примирилась и с моим
несовершенством, и со своим собственным. Боже, как скверно на душе!
Я не знал, что ответить.
- Хочешь лангуста или устриц?
- А в зубы хочешь, Преппи?
- Да,- сказал я.
Она сжала руку в кулак и нежно примерила его к моей щеке. Я поцеловал
ее кулачок, но, когда попытался обнять ее, она оттолкнула меня и рявкнула,
как настоящая бандитка:
- А ну заводи! Хватай руль - и поехали!! И я поехал. Я поехал.
Комментарии моего отца сводились в основном к тому, что я чересчур
стремителен и опрометчив. Не помню дословно, но главным образом его
проповедь во время нашего официального ленча в Гарвард Клубе касалась моей
излишней торопливости. Для начала он порекомендовал мне не спешить и
тщательно прожевывать пищу. Я вежливо заметил, что, будучи достаточно
взрослым человеком, больше не нуждаюсь не только в корректировании, но даже
в комментировании моего поведения. Он высказал мнение, что даже лидеры
мирового масштаба порой нуждаются в конструктивной критике. Я воспринял это
как не слишком тонкий намек на его недолгое пребывание в Вашингтоне в период
первой администрации Рузвельта...
Впрочем, наш очередной "недоразговор" пока не был закончен: предстоял
еще один раунд. Было совершенно очевидно, что главной темы мы упорно
избегаем.
- Отец, ты ничего не сказал о Дженнифер.
- А что тут говорить? Ты поставил нас перед свершившимся фактом, разве
не так?
- И что ты думаешь, отец?
- Я думаю, что Дженнифер достойна восхищения. Для девушки ее
происхождения пробиться в Рэдклифф - это...
Охмуряя меня этой псевдоумиротворяющей бодягой, он явно уклонялся от
прямого ответа.
- Говори по делу, отец.
- Дело совсем не в молодой леди. Дело в тебе, сын.
- Да? - удивился я.
- Это бунт. Ты бунтуешь, сын.
- Отец, я не понимаю. Женитьба на красивой, умной девушке из Рэдклиффа
- это бунт? Ведь она не какая-нибудь чокнутая хипповка!
- Да, она не хиппи, но она и не... Ага, начинается. Цирлих-манирлих.
- Да, она не протестантка, и она не богата. Так что же тебя отталкивает
больше, отец?
Он ответил шепотом, слегка подавшись ко мне:
- А что больше привлекает тебя? Мне захотелось встать и уйти. И я
сказал ему об этом.
- Ты останешься и будешь вести себя, как мужчина.
А как веду себя я? Как мальчик? Как девочка? Как мышь? И я не ушел.
Наверное, Сукин Сын получил от этого огромное удовлетворение. Еще бы, он
опять - в который раз! - побеждал меня.
- Я только прошу тебя немного подождать,- сказал Оливер Бэрретт III.
- Что значит "немного"?
- Окончи школу Права. Истинное чувство выдержит испытание временем.
- Конечно, выдержит, но какого черта я должен его испытывать?
Думаю, он понял меня. Да, я сопротивлялся. Сопротивлялся этой пытке:
его праву судить, его манере владеть и распоряжаться моей жизнью.
- Оливер...- Он начал новый раунд.- Ты еще несовершеннолетний.
- Что значит "несовершеннолетний"? - Я уже терял терпение.- В каком
смысле?
- Тебе нет двадцати одного года, и с точки зрения закона ты еще не стал
взрослым.
- Да я в гробу видал твои вшивые законы! Возможно, сидевшие за
соседними столиками услышали это мое высказывание. И, словно в противовес
моему крику, Оливер III произнес язвящим шепотом:
- Повторяю - жениться тебе не время. Если ты это сделаешь, можешь ко
мне не обращаться. Я даже не отвечу тебе, который час.
Ну и плевать, если кто-нибудь нас услышит.
- Да что ты можешь знать о времени, отец?! Так я ушел из его жизни и
начал свою.
Оставалась еще проблема Крэнстона (Род-Айленд) - этот городишко
расположен немного дальше от Бостона, чем Ипсвич, с той лишь разницей, что
Ипсвич находится на севере, а Крэнстон - на юге. После того, как знакомство
Дженнифер с ее потенциальными законными родственниками закончилось
катастрофой ("Как же мне их теперь называть - внезаконными родственниками?"
- спросила она), я ожидал встречи с ее отцом без всякого энтузиазма. Я готов
был мужественно выдержать шквал любвеобильного итало-средиземноморского
синдрома, осложненного еще и тем, что Дженни - единственный ребенок и к тому
же выросла без матери, а, следовательно, узы, связывающие ее с отцом, прочны
и аномальны. Я готовился противостоять любому комплексу, описанному в
книжках по психологии.
И, помимо всего прочего, я был без денег. В самом деле, представьте
себе на секунду некоего Оливеро Барретто, приятного итальянского мальчугана,
живущего в одном из кварталов Крэнстона (Род-Айленд). Вот он идет
знакомиться с мистером Кавиллери, который добывает свой хлеб насущный,
работая городским шеф-пекарем, и вот он говорит:
- Я хочу жениться на вашей единственной дочери Дженнифер.
О чем спросит этот старик в первую очередь? Конечно, он не подвергнет
сомнению любовь Барретто к Дженнифер, ибо знать Дженни - значит любить
Дженни: это непреложная истина. Нет, мистер Кавиллери скажет что-нибудь
вроде:
- Барретто, а на что ты собираешься кормить мою дочь?
Теперь представьте себе, как отреагирует добропорядочный мистер
Кавиллери, если Барретто проинформирует его о том, что все как раз наоборот
и по крайней мере в течение трех ближайших лет его дочь будет кормить его
зятя! После всего этого любой на месте добропорядочного мистера Кавиллери
укажет Барретто на дверь или даже выкинет его вон - разумеется, если
Барретто не будет обладать моими габаритами...
Ставлю на кон свою задницу, так и случится.
Вот почему в тот воскресный майский день, когда мы ехали на юг по шоссе
95, я подчинялся каждому ограничительному знаку. Дженни, которая уже
привыкла к обычным темпам моей езды, пожаловалась, что даже там, где
разрешено делать сорок пять миль в час, я ползу со скоростью сорок. Я сказал
ей, что машина барахлит, но она этому не поверила.
- Расскажи мне об этом еще раз, Дженни. Терпеливость не входила в число
ее добродетелей, и она не собиралась крепить мою веру в себя до
бесконечности, повторяя ответы на мои дурацкие вопросы.
- Дженни, ну еще один раз, пожалуйста.
- Я ему позвонила. Я ему все сказала. Он ответил "о'кэй". По-английски.
Можешь не верить, но я тебе уже говорила и повторяю: по-итальянски он не
знает ни черта, за исключением нескольких ругательств.
- Допустим, но что тогда означает "о'кэй"?
- Ты хочешь сказать, что в Гарвардскую Школу Права приняли человека,
который не понимает, что такое "о'кэй"?
- Это не юридический термин, Дженни. Она дотронулась до моей руки.
Слава Богу, хоть это я еще понимал. Но мне все-таки требовались разъяснения.
Я должен знать, что меня ждет.
- "О'кэй" можно понять и по-другому: "Ладно, так уж и быть, стерплю".
В ее сердце все же нашлось место для сострадания, и она повторила в
энный раз подробности разговора с отцом. Он был счастлив. На самом деле.
Посылая ее в Рэдклифф, он и не ждал, что она вернется в Крэнстон и выйдет за
какого-нибудь соседского парня (который, между прочим, звал Дженни замуж как
раз перед ее отъездом). Сначала Фил даже не поверил, что ее суженого зовут
Оливер Бэрретт IV, и обратился к дочери с убедительной просьбой не нарушать
Одиннадцатую Заповедь.
- Это какую же? - спросил я ее.
- Не дури отца своего! - О!
- Вот и все, Оливер. Правда.
- А он знает, что я бедный?
- Да.
- И его это не смущает?
- Теперь по крайней мере у тебя с ним есть что-то общее.
- Но ведь он бы наверняка порадовался, если б у меня нашлась пара
долларов, верно?
- А ты бы не порадовался?
Я заткнулся и всю оставшуюся дорогу молчал.
Дженни жила на улице под названием Гамильтон авеню, представлявшей
собой ряд деревянных домов, перед которыми можно было видеть множество
играющих детей и несколько чахлых деревьев. Я медленно ехал вдоль улицы,
выбирая место для стоянки, и чувствовал себя так, как будто находился в
другой стране. Прежде всего, здесь было очень много людей. Целые семьи в
полном составе сидели на крылечках своих домов и наблюдали, как я пытаюсь
припарковать свой "эм-джи". Очевидно, никакого другого более интересного
занятия в этот воскресный день после полудня у них не намечалось.
Дженни выпрыгнула из машины первой. В Крэнстоне у Дженни проявились
какие-то странные инстинкты, и она стала похожа на маленького прыткого
кузнечика. Когда же на крылечках поняли, кто моя пассажирка, раздался
единодушный приветственный клич. Услышав эти крики восторга по поводу
прибытия Дженни, я засмущался и чуть было не остался в автомобиле. Увы, ведь
я даже отдаленно не напоминал гипотетического Оливеро Барретто!
- Эй, Дженни! - смачно крикнула какая-то матрона.
- Эй, миссис Каподилупо! - завопила в ответ Дженни.
Я выкарабкался из машины, и все тут же уставились на меня.
- Эй, а это кто? - заорала миссис Каподилупо. Не очень-то тут
церемонятся...
- Да так, кое-кто! - прокричала Дженни в ответ. И это удивительным
образом повлияло на мою уверенность в себе.
- Ну и ладно! - взревела миссис Каподилупо.- Но вот девчонка рядом с
ним - это кое-что!
- Он знает,- ответила Дженни. Затем она повернулась, чтобы
удовлетворить любопытство соседей по другую сторону улицы.- Он знает,-
сообщила она целой ораве своих вновь прибывших болельщиков.
Она взяла меня за руку и, словно вводя в рай, повлекла по ступенькам к
дому номер 189-а по улице под названием Гамильтон Авеню.
...Момент был неловкий.
Я просто стоял, а Дженни сказала:
- Это мой отец.
И Фил Кавиллери, крепко сбитый (приблизительно: рост 5 футов 9 дюймов,
вес 165 фунтов) пятидесятилетний обитатель Род-Айленда, протянул мне руку.
Рукопожатие у него было сильное.
- Здравствуйте, сэр.
- Фил,- поправил он меня.- Меня зовут Фил.
- Фил, сэр,- повторил я, продолжая сжимать ему руку.
Момент был ужасный. Потому что, едва отпустив мою руку, мистер
Кавиллери повернулся к своей дочери и завопил:
- Дженнифер!
Какую-то долю секунды ничего не происходило. А потом они начали
обниматься. Крепко. Очень крепко. Раскачиваясь туда-сюда. Все, что мистер
Кавиллери говорил далее, сводилось к повторению (теперь очень тихому) имени
дочери: "Дженнифер". А все, что могла сказать в ответ его дочь, оканчивающая
с отличием Рэдклифф, составляло тоже одно слово: "Фил".
Несомненно, я был здесь третьим лишним.
В тот день меня выручило мое приличное воспитание. Сколько раз мне
читали лекции о том, что нехорошо разговаривать с набитым ртом. Фил и его
дочка прямо-таки сговорились держать мое ротовое отверстие набитым, и я в
полном молчании поглотил рекордное количество итальянских пирожных. После
этого я пустился в долгие рассуждения, подвергая съеденное сравнительному
анализу (а съел я, боясь обидеть хозяев, по две штуки каждого сорта - к
восторгу обоих Кавиллери).
- С ним все о'кэй,- сказал Фил Кавиллери своей дочери.
Что бы это могло значить на этот раз? Мне не нужно было объяснять
значение слова "о'кэй", я просто хотел знать: которое из моих
немногочисленных и тщательно продуманных действий снискало мне эту
вожделенную оценку?
Может, я удачно похвалил пирожные? А может быть, понравилось мое
рукопожатие? Что именно?
- Я же говорила тебе, что с ним все о'кэй. Фил,- сказала дочь мистера
Кавиллери.
- О'кэй-то о'кэй,- произнес ее отец,- но я должен был убедиться в этом.
И я убедился. Оливер?.. Теперь он обращался ко мне.
- Да, сэр?
- Фил.
- Да, Фил, сэр?
- С тобой все о'кэй.
- Спасибо, сэр. Я очень тронут. Честное слово. Вы же знаете, как я
отношусь к вашей дочери, сэр. И к вам, сэр...
- Оливер,- перебила меня Дженни,- да кончай ты лепетать как
недоделанный...
- Дженнифер,- оборвал ее мистер Кавиллери,- ты могла бы воздержаться от
сквернословия! Все-таки этот сукин сын - наш гость!
За обедом (оказалось, что пирожные - всего лишь закуска) Фил всерьез
пытался поговорить со мной сами-знаете-о-чем. Ему в голову пришла совершенно
сумасшедшая мысль: способствовать урегулированию отношений между Оливерами
III и IV.
- Давай я ему позвоню и поговорю с ним, как отец с отцом,- просил он
меня.
- Ну, Фил, это же бесполезная трата времени.
- Но я не могу спокойно видеть, как родитель отрекается от собственного
ребенка, не могу!
- Да, но ведь я тоже отрекаюсь от него, Фил.
- Чтобы я больше от тебя этого не слышал.- Он начинал сердиться
по-настоящему.- Отцовскую любовь надо беречь и уважать. Это большая
редкость.
- Особенно в моем семействе,- заметил я. Дженнифер хлопотала, то
подавая, то унося что-нибудь со стола, и поэтому в нашем разговоре почти не
участвовала.
- Ну-ка, набери его номер,- повторил Фил.- Сейчас я этим займусь.
- Нет, Фил. Между мной и моим отцом полное охлаждение.
- Э, Оливер, он оттает, можешь мне поверить, как только придет время
идти в церковь...
В эту минуту Дженни, расставлявшая десертные тарелочки, произнесла
коротко и зловеще:
- Фил...
- Да, Джен?
- Насчет церкви...
- Да?
- М-м... мы к этому не очень-то хорошо относимся, Фил.
- Да ну? - удивился мистер Кавиллери. И затем, вероятно, придя к
неправильному выводу, он начал извиняться передо мной.- Я... хм-хм... не
имею в виду обязательно католическую церковь, Оливер. Я имею в виду, что мы
католики,- Дженнифер, конечно, говорила тебе. Но я имею в виду твою церковь,
Оливер. Могу поклясться, что Господь Бог благословит ваш союз в любой
церкви.
Я посмотрел на Дженни, которая, по-видимому, не смогла разъяснить
своему отцу по телефону нашу точку зрения на этот жизненно важный вопрос.
- Оливер,- объяснила она,- я не могла вывалить на него еще и это.
- Вы о чем? - спросил неизменно любезный мистер Кавиллери.- Валите,
детки, валите. Валите на меня все, что у вас в голове.
- Речь идет о Божьем благословении, Фил,- пояснила Дженни, отводя
взгляд.
- Ну, Джен, дальше?..- произнес Фил, опасаясь худшего.
- Ну, понимаешь, Фил, мы относимся к этому вроде как негативно,-
объяснила Дженни и с мольбой посмотрела на меня.
Я постарался приободрить ее взглядом.
- К Богу? К Богу вообще? Дженни кивнула.
- Можно, я объясню, Фил? - спросил я.
- Пожалуйста, Оливер.
- Никто из нас двоих не верит в Бога, Фил. А лицемерами мы быть не
хотим. Я думаю, он принял сказанное только потому, что оно исходило от меня.
Дженни он мог бы, наверное, ударить. Но теперь он был третьим лишним и даже
не решался поднять на нас глаза.
- Хорошо,- проговорил он после довольно долгого молчания,- могу я хотя
бы узнать, кто совершит этот обряд?
- Мы сами,- ответил я.
После новой длинной паузы он повторил: "Хорошо",- и обратился ко мне,
поскольку я собирался сделать карьеру в области юриспруденции, с вопросом: а
будет ли такой брак - как бы это выразиться - законным? Дженни рассказала
ему, что тот обряд, о котором идет речь, будет совершен под присмотром
капеллана унитарной церкви колледжа ("А-а, капеллана",- пробормотал Фил), но
суть церемонии заключается в том, что мужчина и женщина сами обращаются друг
к другу.
- Неужели и невеста говорит? - Почему-то именно это окончательно добило
его.
- Филипп,- поинтересовалась его дочь,- а ты себе можешь представить
ситуацию, в которой я бы промолчала?
- Нет, детка,- ответил он, с трудом улыбнувшись.- Думаю, ты всегда
найдешь, что сказать.
Когда мы возвращались в Кембридж, я спросил Дженни, как, по ее мнению,
прошла встреча.
- О'кэй,- сказала она.
Мистер Уилльям Ф. Томсон, заместитель декана Гарвардской Школы Права,
не мог поверить своим ушам.
- Я правильно вас понял, мистер Бэрретт?
- Да, сэр.- Мне было трудно в первый раз произнести это. И повторить
тоже было не легче.- В следующем году мне нужна стипендия, сэр.
- Неужели?
- Именно поэтому я здесь, сэр. Ведь вы же распоряжаетесь финансовой
помощью, не так ли, декан Томсон?
- Да, но все это так странно... Ваш отец...
- Он здесь ни при чем, сэр.
- Простите? - Декан Томсон снял очки и начал протирать их своим
галстуком.
- Между мной и моим отцом возникли некоторые разногласия.
Декан снова надел очки и посмотрел на меня с тем невыразительным
выражением, которому можно научиться, только став деканом.
- Это весьма прискорбно, мистер Бэрретт,- произнес он.
"Для кого"? - хотелось мне спросить. Этот парень, судя по всему,
собирался отделаться от меня.
- Да, сэр. Весьма прискорбно. Но именно поэтому и пришел к вам, сэр. В
следующем месяце моя свадьба. Все лето мы оба собираемся работать. Затем,
Дженни - это моя жена - начнет преподавать в частной школе. На жизнь нам
хватит, но на мое образование - нет. А плата у вас высокая, декан Томсон.
- М-да...- протянул он и замолчал. Ему что, непонятно, куда я клоню?
Тогда на кой черт я здесь?
- Декан Томсон, мне нужна стипендия,- повторил я. В третий раз.- На
моем счете нет ни цента, а меня уже зачислили к вам в Школу.
- А, да,- сказал мистер Томсон, пытаясь отвязаться от меня при помощи
бюрократических отговорок,- срок для подачи заявлений на финансовую помощь
уже давно истек...
Чего же еще хочет этот ублюдок? Скандальных подробностей? Или, может
быть, скандала?
- Декан Томсон, когда я просил зачислить меня в Школу, я еще не знал,
что так случится.
- Совершенно верно, мистер Бэрретт, но должен сказать вам, что, по
моему мнению, нашей администрации не пристало вмешиваться в семейную ссору.
Притом весьма прискорбную.
- О'кэй, декан,- проговорил я, вставая.- Я вижу, на что вы намекаете.
Но я не собираюсь целовать задницу моему отцу для того, чтобы вы могли
получить для вашей Школы что-нибудь наподобие Бэрретт Холла.
Уходя, я слышал, как декан Томсон пробормотал:
- Это несправедливо.
И я был с ним полностью согласен.
Дженнифер получила свой диплом в среду. Многочисленные родственники из
Крэнстона, Фолл Ривера и даже одна тетка из Кливленда съехались в Кембридж,
чтобы присутствовать на церемонии. Мы заранее договорились, что Дженни не
будет надевать кольцо и представлять меня в качестве своего жениха, чтобы
никто не обиделся, не получив приглашения на нашу скорую свадьбу.
- Тетя Клара, это мой друг Оливер,- говорила Дженни, неизменно
добавляя: - Он еще не окончил колледж.
Родственники могли сколько угодно шептаться, пихать друг друга локтями
и тайно сплетничать, но им так и не удалось выпытать никакой специфической
информации ни у меня, ни у Дженни, ни у Фила (который, как я догадываюсь,
был счастлив избежать дискуссии на тему о любви двух атеистов).
В четверг я все-таки догнал Дженни, получив свой диплом об окончании
Гарварда "с отличием", так же, как и она...
Мне ничего не было известно о присутствии на церемонии Оливера Бэрретта
III. Утром Актового Дня [9] более семнадцати тысяч запрудили Гарвард
Ярд, а я, естественно, не разглядывал толпу в бинокль. Билеты,
предназначенные для родителей, я отдал Филу и Дженни. Конечно, как бывший
гарвардец, Камнелицый мог пройти без приглашения и сесть вместе с
выпускниками 1926 года. Но, впрочем, зачем ему все это? Разве что банки в
этот день были закрыты?
Мы поженились в воскресенье. Никто из родственников Дженни приглашения
не получил - для них, истовых католиков, наш отказ от традиционного
благословения во имя Отца, и Сына, и Святого Духа было бы мучительным.
Бракосочетание происходило в Филлипс Брукс Хаус - старинном здании,
расположенном в северной части Гарвард Ярда, а вел церемонию Тимоти Бловелт,
капеллан унитарной церкви колледжа. Присутствовал Рэй Стрэттон, и еще я
пригласил моего старого школьного друга Джереми Нэйхема - в свое время он
предпочел Амхерст Гарварду. Дженни попросила прийти свою подружку из Бриггс
Холла, а также - может быть, по какой-то сентиментальной прихоти - ту самую
здоровенную нескладную девицу, которая дежурила с ней в библиотеке день
нашего знакомства. И, конечно. Фила. Я поручил Фила Рэю Стрэттону - ну,
чтобы он особо не дергался, если это вообще возможно в такой момент. Хотя,
надо сказать, и сам Стрэттон не был воплощенным спокойствием! Эти двое явно
чувствовали себя неуютно, и каждый из них молчаливо усиливал предубеждение
другого, что эта свадьба, устроенная на манер "сделай сам" (как выразился
Фил), должна вылиться (как предсказывал Стрэттон) в "чудовищный фильм
ужасов". И все это лишь потому, что я и Дженни хотели сказать друг другу
несколько слов!
- Готовы ли вы? - спросил мистер Бловелт.
- Да,- ответил я за нас обоих.
- Друзья,- обратился мистер Бловелт ко всем остальным.- Мы собрались
здесь, чтобы стать свидетелями того, как две жизни соединятся в брачном
союзе. Давайте вслушаемся в те слова, которые они решили прочесть друг другу
в этот священный миг. Сначала невеста. Дженни повернулась ко мне и
продекламировала заранее выбранное ею стихотворение. Оно прозвучало очень
трогательно - особенно для меня, потому что это был сонет Элизабет Бэрретт.
Две любящих души взмывают в небеса,
Все ближе, молча, и глаза - в глаза,
Из трепета переплетенных рук родится пламя...
Краем глаза я наблюдал за Филом Кавиллери. Он стоял бледный, слегка
приоткрыв рот, и его расшившиеся глаза излучали изумление, смешанное с
обожанием. Дженни дочитала сонет до конца. Он был как молитва о нашей жизни
-
Увенчанной не смертным мраком ночи,
А пробуждением в любви иного бытия.
Настал мой черед. Я долго искал стихотворение, которое мог бы
прочитать, не краснея. Это же настоящий кошмар - лепетать стишки, похожие на
кружевные салфеточки! Я бы просто не смог. Но в нескольких строчках из
"Песни большой дороги" Уолта Уитмена было все то, что я хотел сказать:
...Я даю тебе свою руку!
Я даю тебе мою любовь, она драгоценнее золота,
наставлений и заповедей;
Ну, а ты отдаешь ли мне себя? Пойдешь ли
вместе со мной в дорогу?
дня нашей жизни? [10]
Я закончил читать, и в комнате наступила удивительная тишина. Затем Рэй
Стрэттон передал нам кольца, и мы - я и Дженни - сами произнесли слова
брачного обета: начиная с этого дня, всегда быть рядом, любить и лелеять
- Сейчас не время, дорогая,- отозвался Оливер III с той наигранной
скромностью, которая буквально взывала: "Ну расспросите меня, расспросите".
Деваться было некуда.
- А что случилось, отец?
- Ничего особенного, сын.
- Не понимаю, как ты можешь так говорить,- воскликнула моя мать и
повернулась ко мне, чтобы без потерь донести до меня эту важную новость. (Я
же говорил, что она всегда и во всем принимает его сторону.) - Твой отец
собирается возглавить Корпус Мира.
- О-о!
Дженни тоже сказала "О-о", но с надлежащей радостью в голосе. Мой отец
пытался изобразить смущение, а моя мать, кажется, ожидала, что я паду ниц
или сделаю еще что-нибудь в этом роде. Подумаешь, тоже мне госсекретарь
нашелся!
- Поздравляю вас, мистер Бэрретт! - Дженни взяла инициативу на себя.
- Да. Поздравляю вас, сэр. Мать так и распирало от желания поговорить
об этом.
- Я уверена, что подобная деятельность исключительно облагораживает.
- О, несомненно,- согласилась Дженни.
- Да,- сказал я без особого воодушевления. М-м, передайте мне сахар,
пожалуйста.
- Ну, Дженни, подумаешь - тоже мне госсекретарь нашелся!
Слава Богу, мы наконец-то возвращались в Кембридж.
- Все равно, Оливер, ты мог бы проявить побольше энтузиазма.
- Я же сказал: "Поздравляю".
- Ужасно великодушно с твоей стороны.
- А ты-то чего хотела?
- Боже мой,- ответила она,- да меня просто тошнит от всего этого.
- И меня тоже,- добавил я. Довольно долго мы ехали в полном молчании,
но что-то было не так.
- Отчего тебя тошнит, Джен? - спросил я как бы вдогонку.
- От того, как отвратительно ты ведешь себя со своим отцом.
- Так же отвратительно, как и он со мной. Дженни развернула
широкомасштабную кампанию по пропаганде отцовской любви. Ну, в общем,
типичный итало-средиземноморский синдром. И еще она говорила, какой я
наглец.
- И ты к нему все цепляешься, и цепляешься, и цепляешься...
- Это взаимно, Джен. Ты могла бы заметить.
- Я думаю, ты ни перед чем не остановишься, лишь бы "достать" своего
отца.
- Невозможно "достать" Оливера Бэрретта III. Последовало
непродолжительное, но странное молчание, и потом Дженни сказала:
- Невозможно... Разве что жениться на Дженнифер Кавиллери...
У меня хватило хладнокровия, чтобы припарковаться возле рыбного
ресторанчика, после чего я повернулся к Дженнифер - злой как черт.
- Ты в самом деле так думаешь?
- Я думаю, что это одна из причин,- произнесла она совершенно спокойно.
- Дженни, значит, ты не веришь, что я люблю тебя?! - закричал я.
- Любишь,- ответила она все так же тихо,- но как-то странно... Ты ведь
любишь еще и мое булочно-крэнстонское происхождение.
Я не знал, что ответить, и ограничился заурядным "нет", но зато
повторил это слово несколько раз и с разной интонацией. Я был настолько
расстроен, что мне даже пришла в голову мысль: а вдруг в ее ужасном
предположении есть доля правды?
Но Дженни тоже было не по себе.
- Я никого не осуждаю, Олли. Просто мне кажется, что это одна из
причин. Ведь и я люблю не только тебя самого. Я люблю твое имя. И даже твой
номер.- Она отвернулась, словно собиралась заплакать, но не заплакала.- В
конце концов, это тоже часть тебя,- закончила она свою мысль.
Некоторое время я сидел, разглядывая мигающую надпись "Лангусты и
устрицы". Как я любил в Дженни эту ее способность заглянуть в меня и понять
даже то, чему я сам не находил названия. Именно это она сейчас и сделала. И
пока я не желал признать свое несовершенство, она уже примирилась и с моим
несовершенством, и со своим собственным. Боже, как скверно на душе!
Я не знал, что ответить.
- Хочешь лангуста или устриц?
- А в зубы хочешь, Преппи?
- Да,- сказал я.
Она сжала руку в кулак и нежно примерила его к моей щеке. Я поцеловал
ее кулачок, но, когда попытался обнять ее, она оттолкнула меня и рявкнула,
как настоящая бандитка:
- А ну заводи! Хватай руль - и поехали!! И я поехал. Я поехал.
Комментарии моего отца сводились в основном к тому, что я чересчур
стремителен и опрометчив. Не помню дословно, но главным образом его
проповедь во время нашего официального ленча в Гарвард Клубе касалась моей
излишней торопливости. Для начала он порекомендовал мне не спешить и
тщательно прожевывать пищу. Я вежливо заметил, что, будучи достаточно
взрослым человеком, больше не нуждаюсь не только в корректировании, но даже
в комментировании моего поведения. Он высказал мнение, что даже лидеры
мирового масштаба порой нуждаются в конструктивной критике. Я воспринял это
как не слишком тонкий намек на его недолгое пребывание в Вашингтоне в период
первой администрации Рузвельта...
Впрочем, наш очередной "недоразговор" пока не был закончен: предстоял
еще один раунд. Было совершенно очевидно, что главной темы мы упорно
избегаем.
- Отец, ты ничего не сказал о Дженнифер.
- А что тут говорить? Ты поставил нас перед свершившимся фактом, разве
не так?
- И что ты думаешь, отец?
- Я думаю, что Дженнифер достойна восхищения. Для девушки ее
происхождения пробиться в Рэдклифф - это...
Охмуряя меня этой псевдоумиротворяющей бодягой, он явно уклонялся от
прямого ответа.
- Говори по делу, отец.
- Дело совсем не в молодой леди. Дело в тебе, сын.
- Да? - удивился я.
- Это бунт. Ты бунтуешь, сын.
- Отец, я не понимаю. Женитьба на красивой, умной девушке из Рэдклиффа
- это бунт? Ведь она не какая-нибудь чокнутая хипповка!
- Да, она не хиппи, но она и не... Ага, начинается. Цирлих-манирлих.
- Да, она не протестантка, и она не богата. Так что же тебя отталкивает
больше, отец?
Он ответил шепотом, слегка подавшись ко мне:
- А что больше привлекает тебя? Мне захотелось встать и уйти. И я
сказал ему об этом.
- Ты останешься и будешь вести себя, как мужчина.
А как веду себя я? Как мальчик? Как девочка? Как мышь? И я не ушел.
Наверное, Сукин Сын получил от этого огромное удовлетворение. Еще бы, он
опять - в который раз! - побеждал меня.
- Я только прошу тебя немного подождать,- сказал Оливер Бэрретт III.
- Что значит "немного"?
- Окончи школу Права. Истинное чувство выдержит испытание временем.
- Конечно, выдержит, но какого черта я должен его испытывать?
Думаю, он понял меня. Да, я сопротивлялся. Сопротивлялся этой пытке:
его праву судить, его манере владеть и распоряжаться моей жизнью.
- Оливер...- Он начал новый раунд.- Ты еще несовершеннолетний.
- Что значит "несовершеннолетний"? - Я уже терял терпение.- В каком
смысле?
- Тебе нет двадцати одного года, и с точки зрения закона ты еще не стал
взрослым.
- Да я в гробу видал твои вшивые законы! Возможно, сидевшие за
соседними столиками услышали это мое высказывание. И, словно в противовес
моему крику, Оливер III произнес язвящим шепотом:
- Повторяю - жениться тебе не время. Если ты это сделаешь, можешь ко
мне не обращаться. Я даже не отвечу тебе, который час.
Ну и плевать, если кто-нибудь нас услышит.
- Да что ты можешь знать о времени, отец?! Так я ушел из его жизни и
начал свою.
Оставалась еще проблема Крэнстона (Род-Айленд) - этот городишко
расположен немного дальше от Бостона, чем Ипсвич, с той лишь разницей, что
Ипсвич находится на севере, а Крэнстон - на юге. После того, как знакомство
Дженнифер с ее потенциальными законными родственниками закончилось
катастрофой ("Как же мне их теперь называть - внезаконными родственниками?"
- спросила она), я ожидал встречи с ее отцом без всякого энтузиазма. Я готов
был мужественно выдержать шквал любвеобильного итало-средиземноморского
синдрома, осложненного еще и тем, что Дженни - единственный ребенок и к тому
же выросла без матери, а, следовательно, узы, связывающие ее с отцом, прочны
и аномальны. Я готовился противостоять любому комплексу, описанному в
книжках по психологии.
И, помимо всего прочего, я был без денег. В самом деле, представьте
себе на секунду некоего Оливеро Барретто, приятного итальянского мальчугана,
живущего в одном из кварталов Крэнстона (Род-Айленд). Вот он идет
знакомиться с мистером Кавиллери, который добывает свой хлеб насущный,
работая городским шеф-пекарем, и вот он говорит:
- Я хочу жениться на вашей единственной дочери Дженнифер.
О чем спросит этот старик в первую очередь? Конечно, он не подвергнет
сомнению любовь Барретто к Дженнифер, ибо знать Дженни - значит любить
Дженни: это непреложная истина. Нет, мистер Кавиллери скажет что-нибудь
вроде:
- Барретто, а на что ты собираешься кормить мою дочь?
Теперь представьте себе, как отреагирует добропорядочный мистер
Кавиллери, если Барретто проинформирует его о том, что все как раз наоборот
и по крайней мере в течение трех ближайших лет его дочь будет кормить его
зятя! После всего этого любой на месте добропорядочного мистера Кавиллери
укажет Барретто на дверь или даже выкинет его вон - разумеется, если
Барретто не будет обладать моими габаритами...
Ставлю на кон свою задницу, так и случится.
Вот почему в тот воскресный майский день, когда мы ехали на юг по шоссе
95, я подчинялся каждому ограничительному знаку. Дженни, которая уже
привыкла к обычным темпам моей езды, пожаловалась, что даже там, где
разрешено делать сорок пять миль в час, я ползу со скоростью сорок. Я сказал
ей, что машина барахлит, но она этому не поверила.
- Расскажи мне об этом еще раз, Дженни. Терпеливость не входила в число
ее добродетелей, и она не собиралась крепить мою веру в себя до
бесконечности, повторяя ответы на мои дурацкие вопросы.
- Дженни, ну еще один раз, пожалуйста.
- Я ему позвонила. Я ему все сказала. Он ответил "о'кэй". По-английски.
Можешь не верить, но я тебе уже говорила и повторяю: по-итальянски он не
знает ни черта, за исключением нескольких ругательств.
- Допустим, но что тогда означает "о'кэй"?
- Ты хочешь сказать, что в Гарвардскую Школу Права приняли человека,
который не понимает, что такое "о'кэй"?
- Это не юридический термин, Дженни. Она дотронулась до моей руки.
Слава Богу, хоть это я еще понимал. Но мне все-таки требовались разъяснения.
Я должен знать, что меня ждет.
- "О'кэй" можно понять и по-другому: "Ладно, так уж и быть, стерплю".
В ее сердце все же нашлось место для сострадания, и она повторила в
энный раз подробности разговора с отцом. Он был счастлив. На самом деле.
Посылая ее в Рэдклифф, он и не ждал, что она вернется в Крэнстон и выйдет за
какого-нибудь соседского парня (который, между прочим, звал Дженни замуж как
раз перед ее отъездом). Сначала Фил даже не поверил, что ее суженого зовут
Оливер Бэрретт IV, и обратился к дочери с убедительной просьбой не нарушать
Одиннадцатую Заповедь.
- Это какую же? - спросил я ее.
- Не дури отца своего! - О!
- Вот и все, Оливер. Правда.
- А он знает, что я бедный?
- Да.
- И его это не смущает?
- Теперь по крайней мере у тебя с ним есть что-то общее.
- Но ведь он бы наверняка порадовался, если б у меня нашлась пара
долларов, верно?
- А ты бы не порадовался?
Я заткнулся и всю оставшуюся дорогу молчал.
Дженни жила на улице под названием Гамильтон авеню, представлявшей
собой ряд деревянных домов, перед которыми можно было видеть множество
играющих детей и несколько чахлых деревьев. Я медленно ехал вдоль улицы,
выбирая место для стоянки, и чувствовал себя так, как будто находился в
другой стране. Прежде всего, здесь было очень много людей. Целые семьи в
полном составе сидели на крылечках своих домов и наблюдали, как я пытаюсь
припарковать свой "эм-джи". Очевидно, никакого другого более интересного
занятия в этот воскресный день после полудня у них не намечалось.
Дженни выпрыгнула из машины первой. В Крэнстоне у Дженни проявились
какие-то странные инстинкты, и она стала похожа на маленького прыткого
кузнечика. Когда же на крылечках поняли, кто моя пассажирка, раздался
единодушный приветственный клич. Услышав эти крики восторга по поводу
прибытия Дженни, я засмущался и чуть было не остался в автомобиле. Увы, ведь
я даже отдаленно не напоминал гипотетического Оливеро Барретто!
- Эй, Дженни! - смачно крикнула какая-то матрона.
- Эй, миссис Каподилупо! - завопила в ответ Дженни.
Я выкарабкался из машины, и все тут же уставились на меня.
- Эй, а это кто? - заорала миссис Каподилупо. Не очень-то тут
церемонятся...
- Да так, кое-кто! - прокричала Дженни в ответ. И это удивительным
образом повлияло на мою уверенность в себе.
- Ну и ладно! - взревела миссис Каподилупо.- Но вот девчонка рядом с
ним - это кое-что!
- Он знает,- ответила Дженни. Затем она повернулась, чтобы
удовлетворить любопытство соседей по другую сторону улицы.- Он знает,-
сообщила она целой ораве своих вновь прибывших болельщиков.
Она взяла меня за руку и, словно вводя в рай, повлекла по ступенькам к
дому номер 189-а по улице под названием Гамильтон Авеню.
...Момент был неловкий.
Я просто стоял, а Дженни сказала:
- Это мой отец.
И Фил Кавиллери, крепко сбитый (приблизительно: рост 5 футов 9 дюймов,
вес 165 фунтов) пятидесятилетний обитатель Род-Айленда, протянул мне руку.
Рукопожатие у него было сильное.
- Здравствуйте, сэр.
- Фил,- поправил он меня.- Меня зовут Фил.
- Фил, сэр,- повторил я, продолжая сжимать ему руку.
Момент был ужасный. Потому что, едва отпустив мою руку, мистер
Кавиллери повернулся к своей дочери и завопил:
- Дженнифер!
Какую-то долю секунды ничего не происходило. А потом они начали
обниматься. Крепко. Очень крепко. Раскачиваясь туда-сюда. Все, что мистер
Кавиллери говорил далее, сводилось к повторению (теперь очень тихому) имени
дочери: "Дженнифер". А все, что могла сказать в ответ его дочь, оканчивающая
с отличием Рэдклифф, составляло тоже одно слово: "Фил".
Несомненно, я был здесь третьим лишним.
В тот день меня выручило мое приличное воспитание. Сколько раз мне
читали лекции о том, что нехорошо разговаривать с набитым ртом. Фил и его
дочка прямо-таки сговорились держать мое ротовое отверстие набитым, и я в
полном молчании поглотил рекордное количество итальянских пирожных. После
этого я пустился в долгие рассуждения, подвергая съеденное сравнительному
анализу (а съел я, боясь обидеть хозяев, по две штуки каждого сорта - к
восторгу обоих Кавиллери).
- С ним все о'кэй,- сказал Фил Кавиллери своей дочери.
Что бы это могло значить на этот раз? Мне не нужно было объяснять
значение слова "о'кэй", я просто хотел знать: которое из моих
немногочисленных и тщательно продуманных действий снискало мне эту
вожделенную оценку?
Может, я удачно похвалил пирожные? А может быть, понравилось мое
рукопожатие? Что именно?
- Я же говорила тебе, что с ним все о'кэй. Фил,- сказала дочь мистера
Кавиллери.
- О'кэй-то о'кэй,- произнес ее отец,- но я должен был убедиться в этом.
И я убедился. Оливер?.. Теперь он обращался ко мне.
- Да, сэр?
- Фил.
- Да, Фил, сэр?
- С тобой все о'кэй.
- Спасибо, сэр. Я очень тронут. Честное слово. Вы же знаете, как я
отношусь к вашей дочери, сэр. И к вам, сэр...
- Оливер,- перебила меня Дженни,- да кончай ты лепетать как
недоделанный...
- Дженнифер,- оборвал ее мистер Кавиллери,- ты могла бы воздержаться от
сквернословия! Все-таки этот сукин сын - наш гость!
За обедом (оказалось, что пирожные - всего лишь закуска) Фил всерьез
пытался поговорить со мной сами-знаете-о-чем. Ему в голову пришла совершенно
сумасшедшая мысль: способствовать урегулированию отношений между Оливерами
III и IV.
- Давай я ему позвоню и поговорю с ним, как отец с отцом,- просил он
меня.
- Ну, Фил, это же бесполезная трата времени.
- Но я не могу спокойно видеть, как родитель отрекается от собственного
ребенка, не могу!
- Да, но ведь я тоже отрекаюсь от него, Фил.
- Чтобы я больше от тебя этого не слышал.- Он начинал сердиться
по-настоящему.- Отцовскую любовь надо беречь и уважать. Это большая
редкость.
- Особенно в моем семействе,- заметил я. Дженнифер хлопотала, то
подавая, то унося что-нибудь со стола, и поэтому в нашем разговоре почти не
участвовала.
- Ну-ка, набери его номер,- повторил Фил.- Сейчас я этим займусь.
- Нет, Фил. Между мной и моим отцом полное охлаждение.
- Э, Оливер, он оттает, можешь мне поверить, как только придет время
идти в церковь...
В эту минуту Дженни, расставлявшая десертные тарелочки, произнесла
коротко и зловеще:
- Фил...
- Да, Джен?
- Насчет церкви...
- Да?
- М-м... мы к этому не очень-то хорошо относимся, Фил.
- Да ну? - удивился мистер Кавиллери. И затем, вероятно, придя к
неправильному выводу, он начал извиняться передо мной.- Я... хм-хм... не
имею в виду обязательно католическую церковь, Оливер. Я имею в виду, что мы
католики,- Дженнифер, конечно, говорила тебе. Но я имею в виду твою церковь,
Оливер. Могу поклясться, что Господь Бог благословит ваш союз в любой
церкви.
Я посмотрел на Дженни, которая, по-видимому, не смогла разъяснить
своему отцу по телефону нашу точку зрения на этот жизненно важный вопрос.
- Оливер,- объяснила она,- я не могла вывалить на него еще и это.
- Вы о чем? - спросил неизменно любезный мистер Кавиллери.- Валите,
детки, валите. Валите на меня все, что у вас в голове.
- Речь идет о Божьем благословении, Фил,- пояснила Дженни, отводя
взгляд.
- Ну, Джен, дальше?..- произнес Фил, опасаясь худшего.
- Ну, понимаешь, Фил, мы относимся к этому вроде как негативно,-
объяснила Дженни и с мольбой посмотрела на меня.
Я постарался приободрить ее взглядом.
- К Богу? К Богу вообще? Дженни кивнула.
- Можно, я объясню, Фил? - спросил я.
- Пожалуйста, Оливер.
- Никто из нас двоих не верит в Бога, Фил. А лицемерами мы быть не
хотим. Я думаю, он принял сказанное только потому, что оно исходило от меня.
Дженни он мог бы, наверное, ударить. Но теперь он был третьим лишним и даже
не решался поднять на нас глаза.
- Хорошо,- проговорил он после довольно долгого молчания,- могу я хотя
бы узнать, кто совершит этот обряд?
- Мы сами,- ответил я.
После новой длинной паузы он повторил: "Хорошо",- и обратился ко мне,
поскольку я собирался сделать карьеру в области юриспруденции, с вопросом: а
будет ли такой брак - как бы это выразиться - законным? Дженни рассказала
ему, что тот обряд, о котором идет речь, будет совершен под присмотром
капеллана унитарной церкви колледжа ("А-а, капеллана",- пробормотал Фил), но
суть церемонии заключается в том, что мужчина и женщина сами обращаются друг
к другу.
- Неужели и невеста говорит? - Почему-то именно это окончательно добило
его.
- Филипп,- поинтересовалась его дочь,- а ты себе можешь представить
ситуацию, в которой я бы промолчала?
- Нет, детка,- ответил он, с трудом улыбнувшись.- Думаю, ты всегда
найдешь, что сказать.
Когда мы возвращались в Кембридж, я спросил Дженни, как, по ее мнению,
прошла встреча.
- О'кэй,- сказала она.
Мистер Уилльям Ф. Томсон, заместитель декана Гарвардской Школы Права,
не мог поверить своим ушам.
- Я правильно вас понял, мистер Бэрретт?
- Да, сэр.- Мне было трудно в первый раз произнести это. И повторить
тоже было не легче.- В следующем году мне нужна стипендия, сэр.
- Неужели?
- Именно поэтому я здесь, сэр. Ведь вы же распоряжаетесь финансовой
помощью, не так ли, декан Томсон?
- Да, но все это так странно... Ваш отец...
- Он здесь ни при чем, сэр.
- Простите? - Декан Томсон снял очки и начал протирать их своим
галстуком.
- Между мной и моим отцом возникли некоторые разногласия.
Декан снова надел очки и посмотрел на меня с тем невыразительным
выражением, которому можно научиться, только став деканом.
- Это весьма прискорбно, мистер Бэрретт,- произнес он.
"Для кого"? - хотелось мне спросить. Этот парень, судя по всему,
собирался отделаться от меня.
- Да, сэр. Весьма прискорбно. Но именно поэтому и пришел к вам, сэр. В
следующем месяце моя свадьба. Все лето мы оба собираемся работать. Затем,
Дженни - это моя жена - начнет преподавать в частной школе. На жизнь нам
хватит, но на мое образование - нет. А плата у вас высокая, декан Томсон.
- М-да...- протянул он и замолчал. Ему что, непонятно, куда я клоню?
Тогда на кой черт я здесь?
- Декан Томсон, мне нужна стипендия,- повторил я. В третий раз.- На
моем счете нет ни цента, а меня уже зачислили к вам в Школу.
- А, да,- сказал мистер Томсон, пытаясь отвязаться от меня при помощи
бюрократических отговорок,- срок для подачи заявлений на финансовую помощь
уже давно истек...
Чего же еще хочет этот ублюдок? Скандальных подробностей? Или, может
быть, скандала?
- Декан Томсон, когда я просил зачислить меня в Школу, я еще не знал,
что так случится.
- Совершенно верно, мистер Бэрретт, но должен сказать вам, что, по
моему мнению, нашей администрации не пристало вмешиваться в семейную ссору.
Притом весьма прискорбную.
- О'кэй, декан,- проговорил я, вставая.- Я вижу, на что вы намекаете.
Но я не собираюсь целовать задницу моему отцу для того, чтобы вы могли
получить для вашей Школы что-нибудь наподобие Бэрретт Холла.
Уходя, я слышал, как декан Томсон пробормотал:
- Это несправедливо.
И я был с ним полностью согласен.
Дженнифер получила свой диплом в среду. Многочисленные родственники из
Крэнстона, Фолл Ривера и даже одна тетка из Кливленда съехались в Кембридж,
чтобы присутствовать на церемонии. Мы заранее договорились, что Дженни не
будет надевать кольцо и представлять меня в качестве своего жениха, чтобы
никто не обиделся, не получив приглашения на нашу скорую свадьбу.
- Тетя Клара, это мой друг Оливер,- говорила Дженни, неизменно
добавляя: - Он еще не окончил колледж.
Родственники могли сколько угодно шептаться, пихать друг друга локтями
и тайно сплетничать, но им так и не удалось выпытать никакой специфической
информации ни у меня, ни у Дженни, ни у Фила (который, как я догадываюсь,
был счастлив избежать дискуссии на тему о любви двух атеистов).
В четверг я все-таки догнал Дженни, получив свой диплом об окончании
Гарварда "с отличием", так же, как и она...
Мне ничего не было известно о присутствии на церемонии Оливера Бэрретта
III. Утром Актового Дня [9] более семнадцати тысяч запрудили Гарвард
Ярд, а я, естественно, не разглядывал толпу в бинокль. Билеты,
предназначенные для родителей, я отдал Филу и Дженни. Конечно, как бывший
гарвардец, Камнелицый мог пройти без приглашения и сесть вместе с
выпускниками 1926 года. Но, впрочем, зачем ему все это? Разве что банки в
этот день были закрыты?
Мы поженились в воскресенье. Никто из родственников Дженни приглашения
не получил - для них, истовых католиков, наш отказ от традиционного
благословения во имя Отца, и Сына, и Святого Духа было бы мучительным.
Бракосочетание происходило в Филлипс Брукс Хаус - старинном здании,
расположенном в северной части Гарвард Ярда, а вел церемонию Тимоти Бловелт,
капеллан унитарной церкви колледжа. Присутствовал Рэй Стрэттон, и еще я
пригласил моего старого школьного друга Джереми Нэйхема - в свое время он
предпочел Амхерст Гарварду. Дженни попросила прийти свою подружку из Бриггс
Холла, а также - может быть, по какой-то сентиментальной прихоти - ту самую
здоровенную нескладную девицу, которая дежурила с ней в библиотеке день
нашего знакомства. И, конечно. Фила. Я поручил Фила Рэю Стрэттону - ну,
чтобы он особо не дергался, если это вообще возможно в такой момент. Хотя,
надо сказать, и сам Стрэттон не был воплощенным спокойствием! Эти двое явно
чувствовали себя неуютно, и каждый из них молчаливо усиливал предубеждение
другого, что эта свадьба, устроенная на манер "сделай сам" (как выразился
Фил), должна вылиться (как предсказывал Стрэттон) в "чудовищный фильм
ужасов". И все это лишь потому, что я и Дженни хотели сказать друг другу
несколько слов!
- Готовы ли вы? - спросил мистер Бловелт.
- Да,- ответил я за нас обоих.
- Друзья,- обратился мистер Бловелт ко всем остальным.- Мы собрались
здесь, чтобы стать свидетелями того, как две жизни соединятся в брачном
союзе. Давайте вслушаемся в те слова, которые они решили прочесть друг другу
в этот священный миг. Сначала невеста. Дженни повернулась ко мне и
продекламировала заранее выбранное ею стихотворение. Оно прозвучало очень
трогательно - особенно для меня, потому что это был сонет Элизабет Бэрретт.
Две любящих души взмывают в небеса,
Все ближе, молча, и глаза - в глаза,
Из трепета переплетенных рук родится пламя...
Краем глаза я наблюдал за Филом Кавиллери. Он стоял бледный, слегка
приоткрыв рот, и его расшившиеся глаза излучали изумление, смешанное с
обожанием. Дженни дочитала сонет до конца. Он был как молитва о нашей жизни
-
Увенчанной не смертным мраком ночи,
А пробуждением в любви иного бытия.
Настал мой черед. Я долго искал стихотворение, которое мог бы
прочитать, не краснея. Это же настоящий кошмар - лепетать стишки, похожие на
кружевные салфеточки! Я бы просто не смог. Но в нескольких строчках из
"Песни большой дороги" Уолта Уитмена было все то, что я хотел сказать:
...Я даю тебе свою руку!
Я даю тебе мою любовь, она драгоценнее золота,
Я даю тебе себя самого раньше всяких
наставлений и заповедей;
Ну, а ты отдаешь ли мне себя? Пойдешь ли
вместе со мной в дорогу?
Будем ли мы неразлучны с тобой до последнего
дня нашей жизни? [10]
Я закончил читать, и в комнате наступила удивительная тишина. Затем Рэй
Стрэттон передал нам кольца, и мы - я и Дженни - сами произнесли слова
брачного обета: начиная с этого дня, всегда быть рядом, любить и лелеять