если он знает, где я служу, то, разумеется, знает, сколько мне платят.
- А разве она больше не преподает? - поинтересовался он.
Значит, он знает не все.
- Не называй ее "она",- предупредил я.
- Разве Дженнифер больше не преподает? - вежливо повторил он свой
вопрос.
- Пожалуйста, оставь ее в покое, отец. Это мое личное дело. Очень
важное дело.
- Какая-то девушка попала из-за тебя в затруднительное положение? -
спросил он без тени осуждения в голосе.
- Да,- подтвердил я,- именно так, сэр. И мне нужны бабки. Пожалуйста.
Я и не надеялся, что он мне поверит. Да и он тоже не хотел знать
правду, а задавал мне вопросы только для того, чтобы мы могли... поговорить.
Он выдвинул ящик стола и достал оттуда чековую книжку, медленно раскрыл
ее - но не затем, чтобы помучить меня, а просто чтобы иметь возможность
подыскать подобающие для такого случая слова. Не задевающие слова.
Наконец он выписал чек, вырвал его из книжки и протянул мне. Какое-то
мгновение я не мог понять, что тоже должен протянуть руку и взять чек из его
пальцев. И, несколько смутившись, он положил чек на край письменного стола,
потом посмотрел на меня и кивнул. Все это, видимо, означало: "Бери, сын". Но
он только кивнул.
Мне тоже не хотелось так уходить. Я подыскивал какие-нибудь обычные,
нейтральные слова, но их не было. Это было мучительно: нам обоим хотелось
поговорить, и в то же время мы не решались даже смотреть друг другу в глаза.
Я подался вперед и взял чек. Да, это был чек на пять тысяч долларов,
подписанный Оливером Бэрреттом III. Чернила уже высохли. Я аккуратно сложил
чек и, спрятав его в карман рубашки, встал и поплелся к двери. Конечно,
нужно было сказать хоть что-нибудь вроде: "Я знаю, по моей вине весьма
важные люди из Бостона (а может быть, даже из Вашингтона) прохлаждаются в
твоей приемной, и все же, если бы у нас было что сказать друг другу, то я бы
мог поболтаться по офису, дождаться тебя, отец, а ты отменил бы тогда
какой-нибудь официальный обед..." Ну и так далее.
Только остановившись в дверях, я сумел, наконец, глянуть ему в лицо и
выговорить:
- Спасибо, отец.
И еще мне предстояла трудная задача - рассказать обо всем Филу
Кавиллери. Мне, кому же еще? Я боялся, что он обезумеет от горя,- а он
просто запер дверь своего дома в Крэнстоне и переехал жить ко мне. У каждого
свой способ бороться с отчаянием. Фил наводил порядок в квартире. Он мыл,
скреб, чистил, полировал. Я не очень понимал ход его мысли, но Господь с ним
- пусть делает, что хочет. Может быть, он надеется, что Дженни вернется
домой?
Может быть. Бедняга. И поэтому наводит чистоту. Он просто не хочет
принимать вещи такими, каковы они есть на самом деле. Конечно, он в этом ни
за что не признается, но я-то знаю, о чем он думает.
Ведь и я думаю о том же.
Как только она легла в больницу, я позвонил старине Джонасу и объяснил,
почему не смогу приходить на службу. Я притворился, будто очень спешу и не
могу долго разговаривать, так как понимал, что он огорчен, хочет сказать мне
об этом и не находит слов. Отныне мой день делился на время посещения
больницы и время для всего остального. Это остальное значения не имело. Я по
привычке ел, наблюдал, как Фил (опять!) вылизывает квартиру, и не мог уснуть
даже после таблеток, выписанных мне Аккерманом.
Однажды я услышал, как Фил пробормотал, обращаясь сам к себе:
- Я больше так не могу.
Он был в соседней комнате и протирал наш столовый сервиз. Я ничего не
сказал ему, но про себя подумал: "А я вот могу. И кем бы ты ни был -
Распоряжающийся Нами Там Наверху,- я прошу: "Пожалуйста, Сэр, пусть все это
продлится, я могу выносить это до бесконечности. Потому что Дженни есть
Дженни".
В тот вечер она выставила меня из палаты. Ей захотелось поговорить со
своим отцом "как мужчина с мужчиной".
- На это совещание допускаются только американцы итальянского
происхождения,- сообщила она. Лицо ее было таким же белым, как и подушки, на
которых она лежала.- Так что ползи отсюда, Бэрретт.
- О'кэй,- согласился я.
- Но не слишком далеко,- добавила она, когда я уже дошел до двери.
Я отправился посидеть в холле. Вскоре появился Фил.
- Она сказала, чтобы ты заползал,- прошептал он так, словно внутри у
него была какая-то глухая пустота.- Пойду куплю сигарет.
- Закрой эту чертову дверь,- приказала она, когда я вошел в палату.
Я подчинился, а когда подходил к кровати, вдруг увидел все это целиком.
Я имею в виду капельницу и прозрачную трубку, ведущую к ее правой руке,
которую она все время старалась держать под одеялом. А я хотел видеть только
ее лицо - каким бы бледным оно ни было, на нем все еще сияли ее глаза.
Поэтому я быстро сел рядом с ней.
- Мне совсем не больно, Олли. Знаешь, на что это похоже? Кажется,
словно медленно падаешь с обрыва.
Что-то задрожало у меня внутри - нечто бесформенное, подбирающееся к
горлу, чтобы заставить меня плакать. Но этого не будет. Не будет никогда.
Сдохну, а не заплачу.
Нет, я не собирался плакать, но и говорить тоже не мог. Я смог только
кивнуть в ответ, И я кивнул.
- Ерунда,- сказала она.
- М-м? - Это было больше похоже на мычание, чем на какое-нибудь слово.
- Нет, ты не знаешь, как падают с обрыва, Преппи. Ты ни разу в своей
дурацкой жизни не падал с обрыва.
- Падал,- возразил я, вновь обретя дар речи.- Когда познакомился с
тобой.
- Да-а...- На ее лице промелькнула улыбка.- "О, что за падение это
было!" Откуда это?
- Не знаю,- ответил я.- Шекспир?
- Да, но кто это говорит? - произнесла она жалобно.- Я не могу даже
вспомнить, из какой это пьесы. Я же закончила Рэдклифф и такие вещи должна
помнить. Ведь я знала наизусть нумерацию всех вещей Моцарта в издании
Кехеля.
- Подумаешь, большое дело,- сказал я.
- А вот и большое.- И затем, нахмурившись, спросила: - Под каким
номером идет концерт си-минор для фортепьяно с оркестром?
- Я посмотрю,- пообещал я.
И я знал, где надо смотреть. Дома, на полке у рояля. Найду этот концерт
и завтра первым делом скажу ей номер.
- А ведь я когда-то это знала,- сказала Дженни.- Правда. Когда-то я это
знала.
- Слушай,- произнес я, подражая Богарту,- ты что, хочешь поговорить о
музыке?
- А ты предпочитаешь говорить о похоронах?
- Нет.- Я пожалел, что перебил ее.
- Похороны я обсудила с Филом. Ты меня слушаешь, Олли? Я отвернулся.
- Да, слушаю, Дженни.
- Я сказала, что он может заказать католическую мессу. Ты же не будешь
против? О'кэй?
- О'кэй,- ответил я.
- О'кэй,- повторила она.
И мне стало немного легче, потому что самое тяжелое было уже сказано.
Но я ошибся.
- Послушай, Оливер,- мягко сказала Дженни - она всегда говорила так,
когда злилась.- Перестань себя изводить, Оливер.
- Что?
- У тебя виноватый вид, Оливер, ты изводишь себя.
Я напрягся изо всех сил и попытался изменить выражение лица, но оно
словно застыло.
- Никто не виноват. Понимаешь ты это, Преппи? - продолжала она.-
Пожалуйста, перестань винить себя!
Я хотел смотреть на нее, не отрываясь,- всегда, вечно... И все же
опустил глаза. Мне стало совестно, что даже сейчас Дженни может с такой
легкостью читать мои мысли.
- Неужели ты не можешь сделать для меня такую ерундовину? Я прошу,
Олли. Тогда все у тебя будет о'кэй.
И опять что-то зашевелилось у меня внутри, подобравшись так близко к
горлу, что невозможно даже было ответить "о'кэй". Я молча смотрел на Дженни.
- Да черт с ним, с этим Парижем,- внезапно произнесла она.
- А? Что?
- И с Парижем, и с музыкой, и со всей остальной чепухой. Думаешь, ты
меня всего этого лишил? Да мне наплевать на все это. Ты что, не веришь?
- Да, не верю,- честно признался я.
- Тогда убирайся отсюда. Нечего тебе делать у моего чертова смертного
одра.
Она не шутила. Я знал, когда Дженни говорит что-то всерьез. И я купил
разрешение остаться, солгав:
- Я тебе верю.
- Так-то лучше. А теперь я хочу тебя кое о чем попросить.
И снова что-то сжалось у меня внутри, стараясь выдавить рыдания. Но я
выдержал. Я не буду плакать. Просто кивну головой, давая понять Дженнифер,
что выполню любую ее просьбу.
- Пожалуйста, обними меня покрепче,- попросила она.
Я положил руку на ее плечо (боже мой, такое худое!) и тихонько сжал
его.
- Нет, Олли, не так,- сказала она.- Обними меня по-настоящему. Иди ко
мне.
Очень осторожно - чтобы не задеть все эти трубочки - я прилег рядом и
обнял ее обеими руками.
- Спасибо, Олли.
Это были ее последние слова.
Фил Кавиллери был в солярии и закуривал очередную сигарету, когда я там
появился.
- Фил? - прошептал я тихо.
- Да? - Он посмотрел на меня, и мне показалось, что он все уже знает.
Его нужно было хоть как-то утешить. Я подошел и положил руку ему на
плечо. Я боялся, что он заплачет. Я был уверен, что сам этого не сделаю. Не
смогу. Просто уже поздно.
Он дотронулся до моей руки.
- Жаль,- пробормотал он.- Жаль, что я...- Тут он запнулся. Я ждал. И,
впрочем, куда было спешить?..- Жаль, что я обещал ей держаться. Держаться
ради тебя.- И, словно ища опоры, он сжал мою руку.
Но я хотел остаться один. Вдохнуть воздуху. Может быть, даже пройтись.
Я спустился. Внизу, в больничном холле, стояла полная тишина. Я слышал
только стук своих каблуков.
- Оливер.
Я остановился.
Это сказал мой отец.
Если не считать сидевшей за столиком дежурной сестры, мы были наедине.
Мне вдруг пришло в голову, что в это ночное время, кроме нас, в целом
Нью-Йорке бодрствует, должно быть, всего несколько человек.
Я не мог его видеть. Я пошел, не останавливаясь, прямо к вращающимся
дверям. Но через мгновение он уже стоял на улице рядом со мной.
- Оливер,- произнес он.- Ты должен был мне все рассказать.
На улице было очень холодно, и я обрадовался этому, потому что мое
онемевшее тело смогло, наконец, ощутить хоть что-нибудь. Отец продолжал
говорить со мной, а я продолжал стоять неподвижно, чувствуя, как ледяной
ветер хлещет меня по лицу.
- Как только мне стало об этом известно, я сразу бросился к машине,-
рассказывал он.
Я забыл надеть пальто. И от холода у меня уже ломило все тело. Хорошо.
Очень хорошо.
- Оливер,- торопливо проговорил мой отец.- Я хочу помочь.
- Дженни умерла,- ответил я.
- Прости,- почти беззвучно прошептал отец. Не знаю почему, но я вдруг
повторил то, что однажды, давным-давно, услышал из уст замечательной
девушки, теперь уже мертвой.
- Любовь - это когда не нужно говорить "прости".
А потом я сделал то, чего никогда не делал в присутствии отца, и уж тем
более в его объятиях. Я заплакал.
1970.
[1] "Преппи" - Preppie - пренебрежительное прозвище тех, кто посещает
частные курсы по подготовке в высшее учебное заведение. Обычно это дети
состоятельных родителей (амер.).- Здесь и далее примечание переводчиков.
[2] "А" - высшая оценка в университетах США.
[3] Каммингс, Эдуард Эстлин (1894-1962), американский поэт. Одним из
его стилистических приемов был отказ от использования заглавных букв.
[4] Список десяти лучших студентов на курсе.
[5] Плющевая Лига - название восьми университетов, находящихся на
Восточном побережье США.
[6] Кэнук - презрительное прозвище канадцев.
[7] БАСП - белая, англосаксонка, протестантка.
[8] Типси - tipsy - под хмельком (англ.).
[9] День вручения дипломов.
[10] Перевод К. Чуковского.
[11] Имеется в виду пьеса Жана Ануя "Бекст, или Честь Божья" (1958 г.).
[12] Ответьте, пожалуйста (фр.).
[13] Пейн - pain - боль (англ.).
[14] Имеется в виду Хэмфри Богарт (1899-1957), американский киноактер.
[15] ГЮВ - "Гарвардский Юридический Вестник".
- А разве она больше не преподает? - поинтересовался он.
Значит, он знает не все.
- Не называй ее "она",- предупредил я.
- Разве Дженнифер больше не преподает? - вежливо повторил он свой
вопрос.
- Пожалуйста, оставь ее в покое, отец. Это мое личное дело. Очень
важное дело.
- Какая-то девушка попала из-за тебя в затруднительное положение? -
спросил он без тени осуждения в голосе.
- Да,- подтвердил я,- именно так, сэр. И мне нужны бабки. Пожалуйста.
Я и не надеялся, что он мне поверит. Да и он тоже не хотел знать
правду, а задавал мне вопросы только для того, чтобы мы могли... поговорить.
Он выдвинул ящик стола и достал оттуда чековую книжку, медленно раскрыл
ее - но не затем, чтобы помучить меня, а просто чтобы иметь возможность
подыскать подобающие для такого случая слова. Не задевающие слова.
Наконец он выписал чек, вырвал его из книжки и протянул мне. Какое-то
мгновение я не мог понять, что тоже должен протянуть руку и взять чек из его
пальцев. И, несколько смутившись, он положил чек на край письменного стола,
потом посмотрел на меня и кивнул. Все это, видимо, означало: "Бери, сын". Но
он только кивнул.
Мне тоже не хотелось так уходить. Я подыскивал какие-нибудь обычные,
нейтральные слова, но их не было. Это было мучительно: нам обоим хотелось
поговорить, и в то же время мы не решались даже смотреть друг другу в глаза.
Я подался вперед и взял чек. Да, это был чек на пять тысяч долларов,
подписанный Оливером Бэрреттом III. Чернила уже высохли. Я аккуратно сложил
чек и, спрятав его в карман рубашки, встал и поплелся к двери. Конечно,
нужно было сказать хоть что-нибудь вроде: "Я знаю, по моей вине весьма
важные люди из Бостона (а может быть, даже из Вашингтона) прохлаждаются в
твоей приемной, и все же, если бы у нас было что сказать друг другу, то я бы
мог поболтаться по офису, дождаться тебя, отец, а ты отменил бы тогда
какой-нибудь официальный обед..." Ну и так далее.
Только остановившись в дверях, я сумел, наконец, глянуть ему в лицо и
выговорить:
- Спасибо, отец.
И еще мне предстояла трудная задача - рассказать обо всем Филу
Кавиллери. Мне, кому же еще? Я боялся, что он обезумеет от горя,- а он
просто запер дверь своего дома в Крэнстоне и переехал жить ко мне. У каждого
свой способ бороться с отчаянием. Фил наводил порядок в квартире. Он мыл,
скреб, чистил, полировал. Я не очень понимал ход его мысли, но Господь с ним
- пусть делает, что хочет. Может быть, он надеется, что Дженни вернется
домой?
Может быть. Бедняга. И поэтому наводит чистоту. Он просто не хочет
принимать вещи такими, каковы они есть на самом деле. Конечно, он в этом ни
за что не признается, но я-то знаю, о чем он думает.
Ведь и я думаю о том же.
Как только она легла в больницу, я позвонил старине Джонасу и объяснил,
почему не смогу приходить на службу. Я притворился, будто очень спешу и не
могу долго разговаривать, так как понимал, что он огорчен, хочет сказать мне
об этом и не находит слов. Отныне мой день делился на время посещения
больницы и время для всего остального. Это остальное значения не имело. Я по
привычке ел, наблюдал, как Фил (опять!) вылизывает квартиру, и не мог уснуть
даже после таблеток, выписанных мне Аккерманом.
Однажды я услышал, как Фил пробормотал, обращаясь сам к себе:
- Я больше так не могу.
Он был в соседней комнате и протирал наш столовый сервиз. Я ничего не
сказал ему, но про себя подумал: "А я вот могу. И кем бы ты ни был -
Распоряжающийся Нами Там Наверху,- я прошу: "Пожалуйста, Сэр, пусть все это
продлится, я могу выносить это до бесконечности. Потому что Дженни есть
Дженни".
В тот вечер она выставила меня из палаты. Ей захотелось поговорить со
своим отцом "как мужчина с мужчиной".
- На это совещание допускаются только американцы итальянского
происхождения,- сообщила она. Лицо ее было таким же белым, как и подушки, на
которых она лежала.- Так что ползи отсюда, Бэрретт.
- О'кэй,- согласился я.
- Но не слишком далеко,- добавила она, когда я уже дошел до двери.
Я отправился посидеть в холле. Вскоре появился Фил.
- Она сказала, чтобы ты заползал,- прошептал он так, словно внутри у
него была какая-то глухая пустота.- Пойду куплю сигарет.
- Закрой эту чертову дверь,- приказала она, когда я вошел в палату.
Я подчинился, а когда подходил к кровати, вдруг увидел все это целиком.
Я имею в виду капельницу и прозрачную трубку, ведущую к ее правой руке,
которую она все время старалась держать под одеялом. А я хотел видеть только
ее лицо - каким бы бледным оно ни было, на нем все еще сияли ее глаза.
Поэтому я быстро сел рядом с ней.
- Мне совсем не больно, Олли. Знаешь, на что это похоже? Кажется,
словно медленно падаешь с обрыва.
Что-то задрожало у меня внутри - нечто бесформенное, подбирающееся к
горлу, чтобы заставить меня плакать. Но этого не будет. Не будет никогда.
Сдохну, а не заплачу.
Нет, я не собирался плакать, но и говорить тоже не мог. Я смог только
кивнуть в ответ, И я кивнул.
- Ерунда,- сказала она.
- М-м? - Это было больше похоже на мычание, чем на какое-нибудь слово.
- Нет, ты не знаешь, как падают с обрыва, Преппи. Ты ни разу в своей
дурацкой жизни не падал с обрыва.
- Падал,- возразил я, вновь обретя дар речи.- Когда познакомился с
тобой.
- Да-а...- На ее лице промелькнула улыбка.- "О, что за падение это
было!" Откуда это?
- Не знаю,- ответил я.- Шекспир?
- Да, но кто это говорит? - произнесла она жалобно.- Я не могу даже
вспомнить, из какой это пьесы. Я же закончила Рэдклифф и такие вещи должна
помнить. Ведь я знала наизусть нумерацию всех вещей Моцарта в издании
Кехеля.
- Подумаешь, большое дело,- сказал я.
- А вот и большое.- И затем, нахмурившись, спросила: - Под каким
номером идет концерт си-минор для фортепьяно с оркестром?
- Я посмотрю,- пообещал я.
И я знал, где надо смотреть. Дома, на полке у рояля. Найду этот концерт
и завтра первым делом скажу ей номер.
- А ведь я когда-то это знала,- сказала Дженни.- Правда. Когда-то я это
знала.
- Слушай,- произнес я, подражая Богарту,- ты что, хочешь поговорить о
музыке?
- А ты предпочитаешь говорить о похоронах?
- Нет.- Я пожалел, что перебил ее.
- Похороны я обсудила с Филом. Ты меня слушаешь, Олли? Я отвернулся.
- Да, слушаю, Дженни.
- Я сказала, что он может заказать католическую мессу. Ты же не будешь
против? О'кэй?
- О'кэй,- ответил я.
- О'кэй,- повторила она.
И мне стало немного легче, потому что самое тяжелое было уже сказано.
Но я ошибся.
- Послушай, Оливер,- мягко сказала Дженни - она всегда говорила так,
когда злилась.- Перестань себя изводить, Оливер.
- Что?
- У тебя виноватый вид, Оливер, ты изводишь себя.
Я напрягся изо всех сил и попытался изменить выражение лица, но оно
словно застыло.
- Никто не виноват. Понимаешь ты это, Преппи? - продолжала она.-
Пожалуйста, перестань винить себя!
Я хотел смотреть на нее, не отрываясь,- всегда, вечно... И все же
опустил глаза. Мне стало совестно, что даже сейчас Дженни может с такой
легкостью читать мои мысли.
- Неужели ты не можешь сделать для меня такую ерундовину? Я прошу,
Олли. Тогда все у тебя будет о'кэй.
И опять что-то зашевелилось у меня внутри, подобравшись так близко к
горлу, что невозможно даже было ответить "о'кэй". Я молча смотрел на Дженни.
- Да черт с ним, с этим Парижем,- внезапно произнесла она.
- А? Что?
- И с Парижем, и с музыкой, и со всей остальной чепухой. Думаешь, ты
меня всего этого лишил? Да мне наплевать на все это. Ты что, не веришь?
- Да, не верю,- честно признался я.
- Тогда убирайся отсюда. Нечего тебе делать у моего чертова смертного
одра.
Она не шутила. Я знал, когда Дженни говорит что-то всерьез. И я купил
разрешение остаться, солгав:
- Я тебе верю.
- Так-то лучше. А теперь я хочу тебя кое о чем попросить.
И снова что-то сжалось у меня внутри, стараясь выдавить рыдания. Но я
выдержал. Я не буду плакать. Просто кивну головой, давая понять Дженнифер,
что выполню любую ее просьбу.
- Пожалуйста, обними меня покрепче,- попросила она.
Я положил руку на ее плечо (боже мой, такое худое!) и тихонько сжал
его.
- Нет, Олли, не так,- сказала она.- Обними меня по-настоящему. Иди ко
мне.
Очень осторожно - чтобы не задеть все эти трубочки - я прилег рядом и
обнял ее обеими руками.
- Спасибо, Олли.
Это были ее последние слова.
Фил Кавиллери был в солярии и закуривал очередную сигарету, когда я там
появился.
- Фил? - прошептал я тихо.
- Да? - Он посмотрел на меня, и мне показалось, что он все уже знает.
Его нужно было хоть как-то утешить. Я подошел и положил руку ему на
плечо. Я боялся, что он заплачет. Я был уверен, что сам этого не сделаю. Не
смогу. Просто уже поздно.
Он дотронулся до моей руки.
- Жаль,- пробормотал он.- Жаль, что я...- Тут он запнулся. Я ждал. И,
впрочем, куда было спешить?..- Жаль, что я обещал ей держаться. Держаться
ради тебя.- И, словно ища опоры, он сжал мою руку.
Но я хотел остаться один. Вдохнуть воздуху. Может быть, даже пройтись.
Я спустился. Внизу, в больничном холле, стояла полная тишина. Я слышал
только стук своих каблуков.
- Оливер.
Я остановился.
Это сказал мой отец.
Если не считать сидевшей за столиком дежурной сестры, мы были наедине.
Мне вдруг пришло в голову, что в это ночное время, кроме нас, в целом
Нью-Йорке бодрствует, должно быть, всего несколько человек.
Я не мог его видеть. Я пошел, не останавливаясь, прямо к вращающимся
дверям. Но через мгновение он уже стоял на улице рядом со мной.
- Оливер,- произнес он.- Ты должен был мне все рассказать.
На улице было очень холодно, и я обрадовался этому, потому что мое
онемевшее тело смогло, наконец, ощутить хоть что-нибудь. Отец продолжал
говорить со мной, а я продолжал стоять неподвижно, чувствуя, как ледяной
ветер хлещет меня по лицу.
- Как только мне стало об этом известно, я сразу бросился к машине,-
рассказывал он.
Я забыл надеть пальто. И от холода у меня уже ломило все тело. Хорошо.
Очень хорошо.
- Оливер,- торопливо проговорил мой отец.- Я хочу помочь.
- Дженни умерла,- ответил я.
- Прости,- почти беззвучно прошептал отец. Не знаю почему, но я вдруг
повторил то, что однажды, давным-давно, услышал из уст замечательной
девушки, теперь уже мертвой.
- Любовь - это когда не нужно говорить "прости".
А потом я сделал то, чего никогда не делал в присутствии отца, и уж тем
более в его объятиях. Я заплакал.
1970.
[1] "Преппи" - Preppie - пренебрежительное прозвище тех, кто посещает
частные курсы по подготовке в высшее учебное заведение. Обычно это дети
состоятельных родителей (амер.).- Здесь и далее примечание переводчиков.
[2] "А" - высшая оценка в университетах США.
[3] Каммингс, Эдуард Эстлин (1894-1962), американский поэт. Одним из
его стилистических приемов был отказ от использования заглавных букв.
[4] Список десяти лучших студентов на курсе.
[5] Плющевая Лига - название восьми университетов, находящихся на
Восточном побережье США.
[6] Кэнук - презрительное прозвище канадцев.
[7] БАСП - белая, англосаксонка, протестантка.
[8] Типси - tipsy - под хмельком (англ.).
[9] День вручения дипломов.
[10] Перевод К. Чуковского.
[11] Имеется в виду пьеса Жана Ануя "Бекст, или Честь Божья" (1958 г.).
[12] Ответьте, пожалуйста (фр.).
[13] Пейн - pain - боль (англ.).
[14] Имеется в виду Хэмфри Богарт (1899-1957), американский киноактер.
[15] ГЮВ - "Гарвардский Юридический Вестник".