Страница:
В эту ночь государыня выглядела столь привлекательно, и мне хотелось, чтобы ее обязательно увидели другие. «Этот мир никогда не видел ничего подобного», – сказала я, сдвинув ширму, за которой сидел монах, находившийся на ночном дежурстве. «Замечательно, просто замечательно», – откликнулся он, оставив молитвы и довольно потирая руки.
Сановники покинули свои места и собрались на мосту. Вместе с Митинага они играли в кости. Было неприятно смотреть, как каждый стремился заполучить писчую бумагу, предназначавшуюся победителю.
Подошло время и для песен. Песню нужно было возгласить, когда тебе подносят чарку с сакэ, и мы шевелили губами, думая, как бы сказать поудачнее. Я сложила так:
«Когда дайнагон Кинто[28] здесь, надо думать не только о словах, но и о том, чтобы голос звучал красиво», – шептались мы между собой. Но то ли оттого, что было много других дел, или же оттого, что становилось поздно, но только все разошлись, и песню никому огласить не довелось.
Потом стали раздавать подарки. Высшие сановники получили одежды для жен, а также одежду и одеяла из числа подношений новорожденному. Придворным четвертого ранга полагалось по набору одежд на подкладке и хакама[29]. Придворные пятого ранга получили по набору одежд, шестого – по паре хакама.
XVIII. 16-й день 9-й луны
XIX. 17-й день 9-й луны
XX. 19-й день 9-й луны
XXI. После 10-го дня 10-й луны
XXII. 13-й день 10-й луны
XXIII. 16-й день 10-й луны
XXIV. Вечер того же дня
XXV. 17-й день 10-й луны
XXVI. Ночь того же дня
XXVII. 1-й день 11-й луны
Сановники покинули свои места и собрались на мосту. Вместе с Митинага они играли в кости. Было неприятно смотреть, как каждый стремился заполучить писчую бумагу, предназначавшуюся победителю.
Подошло время и для песен. Песню нужно было возгласить, когда тебе подносят чарку с сакэ, и мы шевелили губами, думая, как бы сказать поудачнее. Я сложила так:
Пусть эта чарка,
Что передаем друг другу
Под полною луной,
Искрится дивным светом
И счастье принесет навек.
«Когда дайнагон Кинто[28] здесь, надо думать не только о словах, но и о том, чтобы голос звучал красиво», – шептались мы между собой. Но то ли оттого, что было много других дел, или же оттого, что становилось поздно, но только все разошлись, и песню никому огласить не довелось.
Потом стали раздавать подарки. Высшие сановники получили одежды для жен, а также одежду и одеяла из числа подношений новорожденному. Придворным четвертого ранга полагалось по набору одежд на подкладке и хакама[29]. Придворные пятого ранга получили по набору одежд, шестого – по паре хакама.
XVIII. 16-й день 9-й луны
На следующий вечер луна была очень красива, погода – восхитительна, и дамы помоложе решили развлечься катанием на лодке. Белые одежды оттеняли черноту волос еще более, чем в дни, когда носят обычные цвета. Кодаю, Гэнсикибу, Мияги-но Дзидзю, Госэти-но Бэн, Укон, Кохеэ, Коэмон, Мумэ, Ясураи и дама из Исэ сидели возле веранды, когда Левый советник в чине тюдзе – Цунэфуса и второй сын Митинага – Норимити, носивший тот же чин, уговорили их покататься. Багор взял в свои руки Правый советник Канэтака в чине тюдзе. Некоторые женщины остались на берегу, но они, должно быть, завидовали – наблюдали за лодкой. Очертания их белых одежд на белом песке сада выглядели очень красиво под лунным светом.
Объявили, что к северным воротам прибыло несколько экипажей. То были дамы из государева дворца В их числе находилисы Тодзамми, Дзидзю-но Мебу, Тосесе-но Мебу, Мума-но Мебу, Сакон-но Мебу, Тикудзэн-но Мебу, Се-но Мебу и Оми-но Мебу. Но я могу и ошибиться, поскольку знаю в лицо не всех. Дамы с лодки в возбуждении сошли на берег. Митинага тоже вышел к ним и как ни в чем ни бывало обменивался любезностями. Подарки были розданы в соответствии с рангами.
Объявили, что к северным воротам прибыло несколько экипажей. То были дамы из государева дворца В их числе находилисы Тодзамми, Дзидзю-но Мебу, Тосесе-но Мебу, Мума-но Мебу, Сакон-но Мебу, Тикудзэн-но Мебу, Се-но Мебу и Оми-но Мебу. Но я могу и ошибиться, поскольку знаю в лицо не всех. Дамы с лодки в возбуждении сошли на берег. Митинага тоже вышел к ним и как ни в чем ни бывало обменивался любезностями. Подарки были розданы в соответствии с рангами.
XIX. 17-й день 9-й луны
Празднования на седьмой день после рождения принца проводились государевым двором. Митимаса[30], распорядитель в чине сёсё, от имени государя преподнес государыне ивовый ларец с вложенным в него списком даров. Просмотрев его, государыня передала список приближенным. Затем появились ученые из школы Кангакуин и преподнесли список присутствующих. Государыня передала его приближенным. Судя по всему, преподносились и ответные дары. Действо на сей раз было особенно пышным и на удивление шумным.
Когда я заглянула за занавеску, за которой пребывала государыня, она вовсе не имела того величественного вида, который подобает «матери страны». Она почивала и выглядела несколько измученной, черты лица заострились, молодость и хрупкая красота были явлены более обычного. В помещении, образованном занавесками, небольшой светильник ярко освещал ее как бы прозрачную кожу, и я подумала, что, когда густые волосы государыни завязаны на затылке, это делает ее еще привлекательнее. Впрочем, я говорю о вещах и так известных и потому писать о том больше не буду.
Действо происходило так же, как и в прошлый раз. Наряды для жен сановников и одежды из числа подаренных принцу выдавались из-за занавесок, окружающих помост. Затем приблизились высшие придворные, ведомые двумя начальниками над распорядителями. Дары двора соответствовали установлениям и включали в себя одежды, одеяла и рулоны шелка. Татибана-но Самми, первой кормилице новорожденного, преподнесли обычные женские одежды, а также длинный шелковый наряд в серебряном ларце, обернутом, кажется, в белую ткань. Слышала я, что были там и другие свертки, но я того не видела.
На восьмой день придворные дамы переоделись в платье обычных цветов.
Когда я заглянула за занавеску, за которой пребывала государыня, она вовсе не имела того величественного вида, который подобает «матери страны». Она почивала и выглядела несколько измученной, черты лица заострились, молодость и хрупкая красота были явлены более обычного. В помещении, образованном занавесками, небольшой светильник ярко освещал ее как бы прозрачную кожу, и я подумала, что, когда густые волосы государыни завязаны на затылке, это делает ее еще привлекательнее. Впрочем, я говорю о вещах и так известных и потому писать о том больше не буду.
Действо происходило так же, как и в прошлый раз. Наряды для жен сановников и одежды из числа подаренных принцу выдавались из-за занавесок, окружающих помост. Затем приблизились высшие придворные, ведомые двумя начальниками над распорядителями. Дары двора соответствовали установлениям и включали в себя одежды, одеяла и рулоны шелка. Татибана-но Самми, первой кормилице новорожденного, преподнесли обычные женские одежды, а также длинный шелковый наряд в серебряном ларце, обернутом, кажется, в белую ткань. Слышала я, что были там и другие свертки, но я того не видела.
На восьмой день придворные дамы переоделись в платье обычных цветов.
XX. 19-й день 9-й луны
Празднества девятого дня были устроены Ёримити, временным управляющим делами дворца престолонаследника. Дары подавались на двух белых столиках. Само же действо проводилось на непривычный, современный лад. Я обратила внимание на серебряный ларец для одежд, украшенный изображением морских волн и горы Хорай[31]. И вроде бы всем он был обычен, но в отделке ощущалась особенная искусность и свежесть. Но боюсь говорить обо всем, что заслуживает внимания, – это невозможно.
В этот вечер занавески помоста были расписаны на обычный лад – узором древесины, тронутой гниением. Женщины же переоделись в пурпур. После белых одежд последних дней это бросалось в глаза своей необычностью. Сквозь тонкие короткие накидки просвечивали сочные цвета нижних одежд, и обличье каждого было явлено.
В этот вечер занавески помоста были расписаны на обычный лад – узором древесины, тронутой гниением. Женщины же переоделись в пурпур. После белых одежд последних дней это бросалось в глаза своей необычностью. Сквозь тонкие короткие накидки просвечивали сочные цвета нижних одежд, и обличье каждого было явлено.
XXI. После 10-го дня 10-й луны
Государыня никуда не выходила до десятых чисел 10-й луны. День и ночь мы находились у ее постели, перенесенной в западную часть дворца. Митинага навещал ее и ночью, и на рассвете. Случалось, что к этому часу кормилица забывалась сном, и тогда Митинага начинал шарить возле нее, чтобы взглянуть на младенца. Кормилица вздрагивала и просыпалась. Я очень ее жалела. Ребенок еще ничего не понимал, но Митинага это не смущало, он поднимал его на вытянутых руках и забавлялся с ним, услаждая свое сердце.
А однажды мальчик вконец забылся, и Митинага пришлось распустить пояс, чтобы высушить одежду на огне за помостом. «Глядите! – радостно воскликнул он. – Мальчишка меня обрызгал. Один брызгает, другой сушится – все идет как надо!»
А однажды мальчик вконец забылся, и Митинага пришлось распустить пояс, чтобы высушить одежду на огне за помостом. «Глядите! – радостно воскликнул он. – Мальчишка меня обрызгал. Один брызгает, другой сушится – все идет как надо!»
* * *
Митинага был весьма обеспокоен делами принца Накацукаса. Полагая, что я близка принцу, он спрашивал у меня совета. Так что сердце мое было полно заботами.
XXII. 13-й день 10-й луны
Приближался день приезда государя. Дворец подновляли, приводили в порядок. Отовсюду доставляли необычные хризантемы и сажали в саду. Здесь были и цветы с лепестками различных оттенков, и желтые – в полном цвету, и другие – самые разные. Я могла наблюдать их сквозь разрывы в пелене утреннего тумана, и мне казалось, что старость, как считали в давние времена, можно заставить отступить. Если бы только мои помыслы были такими же, как у других... Я могла бы находить больше радостей, чувствовала бы себя не такой старой и наблюдала бы эту преходящую жизнь со спокойствием. Как бы не так – видя красоту и слыша приятное, я лишь укрепляла мои земные привязанности. Больно было сознавать горечь и жестокость этого мира. «Не стану больше мучить себя, – думала я. – Пора забыть о печалях – нет в них смысла, а грех – большой».
Когда рассвело, я выглянула наружу и увидела уток, безмятежно плавающих в озере.
Птицы выглядели столь безмятежно, но и они тоже, должно быть, нередко страдают, подумала я.
Я не могла вспомнить, о чем я писала в прошлой песне, и сложила так:
Когда рассвело, я выглянула наружу и увидела уток, безмятежно плавающих в озере.
Утки в озере —
Могу ли смотреть на них
Безучастно?
Пересекаю бурлящие воды
Печального мира и я.
Птицы выглядели столь безмятежно, но и они тоже, должно быть, нередко страдают, подумала я.
* * *
В то время как я сочиняла ответное письмо госпоже Косёсё, небо вдруг потемнело, заморосило, и посыльный заторопился домой. Мне пришлось оборвать письмо так: «Да и небо что-то нахмурилось». И песня тоже вышла не слишком удачной. Посыльный прибыл ко мне с ответом, когда уже стемнело. Стихотворение Косёсё было написано на бумаге с изображением свинцовых туч:
Гляжу и плачу –
Небо покрыли тучи.
Слезы любви
Вот-вот
Прольются дождем.
Я не могла вспомнить, о чем я писала в прошлой песне, и сложила так:
Пришла пора дождей,
И небо покрыли тучи.
Все думы – о тебе,
И рукава не сохнут
Из-за слез.
XXIII. 16-й день 10-й луны
В этот день Митинага распорядился подогнать две новые лодки к берегу, чтобы он мог осмотреть их. На носу лодок красовались дракон и цапля – словно живые. Государь должен был прибыть к восьми утра, и потому дамы стали приводить себя в порядок еще до наступления рассвета. Поскольку предполагалось, что высшие придворные разместятся в западном крыле дворца, то у нас было непривычно тихо. Но я слышала, как женщинам, которые прислуживали второй дочери Митинага, говорилось, чтобы они были особенно тщательны в нарядах.
Госпожа Косёсё вернулась во дворец на рассвете, так что мы причесывались вместе. Полагая, что государь наверняка опоздает, мы не слишком торопились, ожидая, когда принесут новые веера взамен прежних, ничем не замечательных. Но тут вдруг послышался бой барабанов, и нам пришлось заспешить к месту встречи, что выглядело не слишком достойно.
Доносившаяся с лодок музыка в честь прибытия государя, сидевшего в паланкине, была превосходна. Шествие приблизилось. Конечно, паланкин несли люди простые, но все-таки было больно видеть, как тяжело им было карабкаться вверх по ступеням, сгибаясь под тяжестью. И я подумала, что эти люди, находящиеся сейчас среди высшего света, обречены на мучительную жизнь.
Место к западу от помоста предназначалось для государя, а его кресло установили в восточной части южной галереи. Дамы же находились по другую сторону от бамбуковой шторы, что была повешена в восточной галерее в направлении с севера на юг. У южной опоры дворца штора была приподнята, чтобы обеспечить обеим служанкам беспрепятственный проход. Волосы их по торжественному случаю были красиво забраны наверх – точь-в-точь как на китайской картине.
Саэмон-но Найси несла меч. На ней была желто-зеленая короткая накидка без узора, окраска шлейфа становилась ярче ближе к его концу, шарф и пояс – в оранжевых и белых полосах. Пять слоев ее верхней накидки повторяли цвета хризантемы, а нижняя – была алой. Ее лицо, полускрытое веером, весь ее облик говорили о красоте и свежести.
Бэн-но Найси несла ларец с государственной печатью. Поверх алой нижней накидки на ней была светло-лиловая верхняя накидка Шлейф и короткая накидка – тех же цветов, что и у Саэмон-но Найси. Было больно смотреть на эту хрупкую привлекательную женщину – она выглядела столь стесненной и скованной. В сущности, по сравнению с Саэмон-но Найси она смотрелась безукоризненно – включая веер. Ее шарф был соткан из зеленых и лиловых нитей.
Одежды развевались – женщины словно летели над землей, будто во сне. Можно было подумать, что это – небесные девы из какой-нибудь стародавней истории.
Телохранители государя, безупречно одетые, находились при паланкине. Они выглядели очень внушительно. Фудзивара-но Канэтака в чине то-но тюдзе передал меч и печать слугам.
Я заглянула за бамбуковую штору и увидела там дам, которым позволялись запретные цвета. Их одежду составляли, как и полагалось, короткие накидки желто-зеленого или же алого цвета с набивным узором по белому полю шлейфа. Верхние накидки – из темно-синего шелка И только накидка Мума-но Тюдзе была бледно-лиловой. В нарядах дам перемешались оттенки осенних листьев; нижние же одеяния выглядели, по обыкновению, весьма пестро: густой и бледный шафран, лиловый и шафрановый – на голубой подкладке, на иных – не в пять слоев, а в три.
Видела там и тех, кому запретные цвета носить не разрешалось. На дамах постарше были короткие накидки – желто-зеленые или же темно-алые с пятислойными обшлагами из узорчатого шелка. От яркости шлейфов с изображением морских волн рябило в глазах, пояса – украшены богатой вышивкой. Нижние одеяния в три или же пять слоев были окрашены в цвета хризантемы. Молодые дамы одели короткие накидки с пятислойными обшлагами цвета хризантемы различных оттенков: белыми снаружи, затем темно-синими, желто-зелеными, белыми в зеленую полоску, бледно-алыми, переходящими в густо-красный с белой прокладкой между ними. Цвета были подобраны со знанием и вкусом. Заметила я и какие-то необыкновенные веера, вызывающие чувство удивления.
Обычно всегда можно заметить кого-то, кто одет не слишком тщательно, но на сей раз все постарались одинаково – и и одежде, и в гриме – чтобы не выглядеть хуже других, и зрелище представляло собой картину, сошедшую со страниц превосходной книги. Разница ощущалась лишь в возрасте – у одних волосы не столь густы, а другие – помоложе – обладали пышными прическами.Удивительно, что достаточно было взглянуть на верхнюю часть лица, видимую из-за веера, чтобы сказать – действительно ли изящна та или иная дама – кто был хорош при этом взгляде и вправду обладал несравненной красотой.
Еще до прибытия государя приехало пять женщин, находившихся ранее в распоряжении государыни: две горничных, две придворных дамы, одна – для прислуживания за столом.
Когда подали знак начать трапезу, Тикудзэн и Сакё[32] (волосы у них были забраны в пучок) вышли из-за угловой подпоры, где обычно располагались горничные. Выглядели они как настоящие небесные девы. На Саке была простая желто-зеленая короткая накидка, из-под которой выглядывали обшлага «ивового» цвета – белое лицо на светло-зеленой подкладке, а Тикудзэн одела накидку с пятислойными обшлагами цветов хризантемы – белое лицо на темно-алой подкладке Шлейфы были обычные, с набивным узором. Подавала на стол Татибана-но Самми. Из-за подпоры я не смогла хорошенько рассмотреть ее, но она, кажется, тоже забрала волосы в пучок, а ее короткая накидка была желто-зеленой, из-под которой виднелись обшлага нижних накидок из узорчатого шелка цвета желтой хризантемы.
Появился Митинага с принцем на руках и передал его государю. Когда он поднял младенца, тот умилительно захныкал. Бэн-но Сайсе внесла меч-оберег. Затем младенца через главную залу отправили в покои супруги Митинага в западную часть дворца. Когда государь покинул залу, госпожа Сайсе вернулась обратно. «Все на меня смотрели, мне не по себе стало», – сказала она и залилась густым румянцем. Лицо ее было очень красиво, а цвета одежд выделялись изяществом.
Госпожа Косёсё вернулась во дворец на рассвете, так что мы причесывались вместе. Полагая, что государь наверняка опоздает, мы не слишком торопились, ожидая, когда принесут новые веера взамен прежних, ничем не замечательных. Но тут вдруг послышался бой барабанов, и нам пришлось заспешить к месту встречи, что выглядело не слишком достойно.
Доносившаяся с лодок музыка в честь прибытия государя, сидевшего в паланкине, была превосходна. Шествие приблизилось. Конечно, паланкин несли люди простые, но все-таки было больно видеть, как тяжело им было карабкаться вверх по ступеням, сгибаясь под тяжестью. И я подумала, что эти люди, находящиеся сейчас среди высшего света, обречены на мучительную жизнь.
Место к западу от помоста предназначалось для государя, а его кресло установили в восточной части южной галереи. Дамы же находились по другую сторону от бамбуковой шторы, что была повешена в восточной галерее в направлении с севера на юг. У южной опоры дворца штора была приподнята, чтобы обеспечить обеим служанкам беспрепятственный проход. Волосы их по торжественному случаю были красиво забраны наверх – точь-в-точь как на китайской картине.
Саэмон-но Найси несла меч. На ней была желто-зеленая короткая накидка без узора, окраска шлейфа становилась ярче ближе к его концу, шарф и пояс – в оранжевых и белых полосах. Пять слоев ее верхней накидки повторяли цвета хризантемы, а нижняя – была алой. Ее лицо, полускрытое веером, весь ее облик говорили о красоте и свежести.
Бэн-но Найси несла ларец с государственной печатью. Поверх алой нижней накидки на ней была светло-лиловая верхняя накидка Шлейф и короткая накидка – тех же цветов, что и у Саэмон-но Найси. Было больно смотреть на эту хрупкую привлекательную женщину – она выглядела столь стесненной и скованной. В сущности, по сравнению с Саэмон-но Найси она смотрелась безукоризненно – включая веер. Ее шарф был соткан из зеленых и лиловых нитей.
Одежды развевались – женщины словно летели над землей, будто во сне. Можно было подумать, что это – небесные девы из какой-нибудь стародавней истории.
Телохранители государя, безупречно одетые, находились при паланкине. Они выглядели очень внушительно. Фудзивара-но Канэтака в чине то-но тюдзе передал меч и печать слугам.
Я заглянула за бамбуковую штору и увидела там дам, которым позволялись запретные цвета. Их одежду составляли, как и полагалось, короткие накидки желто-зеленого или же алого цвета с набивным узором по белому полю шлейфа. Верхние накидки – из темно-синего шелка И только накидка Мума-но Тюдзе была бледно-лиловой. В нарядах дам перемешались оттенки осенних листьев; нижние же одеяния выглядели, по обыкновению, весьма пестро: густой и бледный шафран, лиловый и шафрановый – на голубой подкладке, на иных – не в пять слоев, а в три.
Видела там и тех, кому запретные цвета носить не разрешалось. На дамах постарше были короткие накидки – желто-зеленые или же темно-алые с пятислойными обшлагами из узорчатого шелка. От яркости шлейфов с изображением морских волн рябило в глазах, пояса – украшены богатой вышивкой. Нижние одеяния в три или же пять слоев были окрашены в цвета хризантемы. Молодые дамы одели короткие накидки с пятислойными обшлагами цвета хризантемы различных оттенков: белыми снаружи, затем темно-синими, желто-зелеными, белыми в зеленую полоску, бледно-алыми, переходящими в густо-красный с белой прокладкой между ними. Цвета были подобраны со знанием и вкусом. Заметила я и какие-то необыкновенные веера, вызывающие чувство удивления.
Обычно всегда можно заметить кого-то, кто одет не слишком тщательно, но на сей раз все постарались одинаково – и и одежде, и в гриме – чтобы не выглядеть хуже других, и зрелище представляло собой картину, сошедшую со страниц превосходной книги. Разница ощущалась лишь в возрасте – у одних волосы не столь густы, а другие – помоложе – обладали пышными прическами.Удивительно, что достаточно было взглянуть на верхнюю часть лица, видимую из-за веера, чтобы сказать – действительно ли изящна та или иная дама – кто был хорош при этом взгляде и вправду обладал несравненной красотой.
Еще до прибытия государя приехало пять женщин, находившихся ранее в распоряжении государыни: две горничных, две придворных дамы, одна – для прислуживания за столом.
Когда подали знак начать трапезу, Тикудзэн и Сакё[32] (волосы у них были забраны в пучок) вышли из-за угловой подпоры, где обычно располагались горничные. Выглядели они как настоящие небесные девы. На Саке была простая желто-зеленая короткая накидка, из-под которой выглядывали обшлага «ивового» цвета – белое лицо на светло-зеленой подкладке, а Тикудзэн одела накидку с пятислойными обшлагами цветов хризантемы – белое лицо на темно-алой подкладке Шлейфы были обычные, с набивным узором. Подавала на стол Татибана-но Самми. Из-за подпоры я не смогла хорошенько рассмотреть ее, но она, кажется, тоже забрала волосы в пучок, а ее короткая накидка была желто-зеленой, из-под которой виднелись обшлага нижних накидок из узорчатого шелка цвета желтой хризантемы.
Появился Митинага с принцем на руках и передал его государю. Когда он поднял младенца, тот умилительно захныкал. Бэн-но Сайсе внесла меч-оберег. Затем младенца через главную залу отправили в покои супруги Митинага в западную часть дворца. Когда государь покинул залу, госпожа Сайсе вернулась обратно. «Все на меня смотрели, мне не по себе стало», – сказала она и залилась густым румянцем. Лицо ее было очень красиво, а цвета одежд выделялись изяществом.
XXIV. Вечер того же дня
Сгущались сумерки, слышалась прекрасная музыка. Сановники окружали государя. Исполнялись танцы – «Десять тысяч лет», танец «Великого мира» и «Дворца поздравлений». В самом конце последовал танец «Великая радость». Когда лодки с музыкантами скрылись за островом и исчезли вдали, звуки флейты и барабана, доносившиеся из-за деревьев, смешались с шумом ветра в ветвях сосен и слились в музыку удивительной красоты. Ручей, в котором расчистили русло, приятно журчал, стремя поток в озеро, где ветер с шумом гнал волны.
Становилось прохладно, а государь был одет слишком легко. Саке-но Мебу замерзла сама и потому, когда она осведомилась о самочувствии государя, дамы едва удержались от смеха.
«Когда вдовствующая государыня была еще жива, она частенько наведывалась сюда. Вот было времечко!» – молвила Тикудзэн-но Мебу и стала рассказывать о днях прошлых. Но это было явно не ко времени и не к месту, и потому люди стали молча перемещаться на другую сторону помоста, поскольку если бы кто-то только сказал: «Какие прекрасные то были времена!» – Тикудзэн разразилась бы слезами. Представление в честь государя было в самом разгаре, когда младенец разразился трогающим сердце плачем. Правый министр Акимицу воскликнул: «Послушайте! Он кричит в тон музыке «Десять тысяч лет!» Начальник Левой стражи Фудзивара-но Кинто и еще несколько человек стали читать «Десять тысяч лет, тысяча осеней».
Митинага, выступавший сегодня в роли хозяина, молвил: «Отчего это думают, что выезды государя в прежние времена превзойти уже нельзя? Чем сегодня хуже?» Тут он заплакал пьяными слезами. Конечно, говорить о том нужды не было, но то, что сам Митинага сказал так, было особенно чувствительно.
Митинага покинул помещение. Государь же скрылся за бамбуковой шторой и призвал Акимицу составить указ о пожаловании рангов. Повышение было даровано всем заслуживающим того – служившим во дворце государыни или же состоявшим в родстве с домом Митинага. Черновик приказа подготовил, кажется, главный делопроизводитель Митиката.
Чтобы выразить свою радость по поводу рождения принца, собрались сановники из рода Фудзивара. Но не все стали в ряд, а лишь те, кто принадлежал к северному дому[33]. Благодарственный танец исполнялся в следующем порядке: начальник Правой стражи, управляющий делами дворца государыни Таданобу, которого назначили управляющим делами наследника, помощник управляющего делами дворца советник Санэнари, также повышенный сегодня в ранге. За ними последовали и другие.
Не успел государь отправиться в покои государыни, как раздались крики: «Темнеет! Паланкин готов!», и государь покинул дворец.
Становилось прохладно, а государь был одет слишком легко. Саке-но Мебу замерзла сама и потому, когда она осведомилась о самочувствии государя, дамы едва удержались от смеха.
«Когда вдовствующая государыня была еще жива, она частенько наведывалась сюда. Вот было времечко!» – молвила Тикудзэн-но Мебу и стала рассказывать о днях прошлых. Но это было явно не ко времени и не к месту, и потому люди стали молча перемещаться на другую сторону помоста, поскольку если бы кто-то только сказал: «Какие прекрасные то были времена!» – Тикудзэн разразилась бы слезами. Представление в честь государя было в самом разгаре, когда младенец разразился трогающим сердце плачем. Правый министр Акимицу воскликнул: «Послушайте! Он кричит в тон музыке «Десять тысяч лет!» Начальник Левой стражи Фудзивара-но Кинто и еще несколько человек стали читать «Десять тысяч лет, тысяча осеней».
Митинага, выступавший сегодня в роли хозяина, молвил: «Отчего это думают, что выезды государя в прежние времена превзойти уже нельзя? Чем сегодня хуже?» Тут он заплакал пьяными слезами. Конечно, говорить о том нужды не было, но то, что сам Митинага сказал так, было особенно чувствительно.
Митинага покинул помещение. Государь же скрылся за бамбуковой шторой и призвал Акимицу составить указ о пожаловании рангов. Повышение было даровано всем заслуживающим того – служившим во дворце государыни или же состоявшим в родстве с домом Митинага. Черновик приказа подготовил, кажется, главный делопроизводитель Митиката.
Чтобы выразить свою радость по поводу рождения принца, собрались сановники из рода Фудзивара. Но не все стали в ряд, а лишь те, кто принадлежал к северному дому[33]. Благодарственный танец исполнялся в следующем порядке: начальник Правой стражи, управляющий делами дворца государыни Таданобу, которого назначили управляющим делами наследника, помощник управляющего делами дворца советник Санэнари, также повышенный сегодня в ранге. За ними последовали и другие.
Не успел государь отправиться в покои государыни, как раздались крики: «Темнеет! Паланкин готов!», и государь покинул дворец.
XXV. 17-й день 10-й луны
На следующее утро, когда еще не рассеялся туман, прибыл государев гонец. Я же заспалась и не видела его. В тот день впервые новорожденному должны были постричь волосы. Действо отложили из-за приезда государя.
В тот же день распределялись должности по управлению делами наследника. Я весьма сожалела, что не знала о том заранее.
Последние дни убранство дворца выглядело крайне просто, но теперь все, вернулось к прежнему порядку. Супруга Митинага, которая с волнением ожидала рождения ребенка последние годы, после успешных родов успокоилась. Она приходила к мальчику вместе с супругом на рассвете, чтобы поухаживать за ним. Ее движения были исполнены достоинства и очарования.
В тот же день распределялись должности по управлению делами наследника. Я весьма сожалела, что не знала о том заранее.
Последние дни убранство дворца выглядело крайне просто, но теперь все, вернулось к прежнему порядку. Супруга Митинага, которая с волнением ожидала рождения ребенка последние годы, после успешных родов успокоилась. Она приходила к мальчику вместе с супругом на рассвете, чтобы поухаживать за ним. Ее движения были исполнены достоинства и очарования.
XXVI. Ночь того же дня
Наступила ночь. Луна была прекрасна. Помощник управляющего делами дворца Санэнари, желая, вероятно, через кого-либо из дам выразить благодарность государыне за повышение в ранге и обнаружив, что боковая дверь была после купания мокрой и никаких голосов не слышно, приблизился к комнате Мия-но Найси в восточном конце коридора. «Есть здесь кто-нибудь?» – спросил он. Затем Санэнари прошел дальше и приоткрыл верхнюю створку ставней, которую я оставила незапертой. «Есть кто?» – повторил он, но, когда ответа не последовало и управляющий делами дворца Таданобу, находившийся с ним, еще раз спросил: «Есть здесь кто-нибудь?» – я уже не могла притворяться, что не слышу, и откликнулась. Я не заметила в них никакого раздражения.
– Ты не слышишь меня, но замечаешь управителя. Это естественно, хотя все равно заслуживает осуждения, ибо здесь звания – не в счет, – сказал Санэнари с упреком. Тут он приятным голосом затянул «Сегодня хороший день»[34].
Была глубокая ночь, и луна светила особенно ярко.
– Открой же нижний ставень, – настаивали они, но позволить высоким гостям вести себя столь неподобающим образом даже здесь, где их никто не видит, я сочла неприличным. Была бы я помоложе, мне бы многое простилось за неопытностью, но теперь я не могла быть столь безрассудна и ставень не отворила.
– Ты не слышишь меня, но замечаешь управителя. Это естественно, хотя все равно заслуживает осуждения, ибо здесь звания – не в счет, – сказал Санэнари с упреком. Тут он приятным голосом затянул «Сегодня хороший день»[34].
Была глубокая ночь, и луна светила особенно ярко.
– Открой же нижний ставень, – настаивали они, но позволить высоким гостям вести себя столь неподобающим образом даже здесь, где их никто не видит, я сочла неприличным. Была бы я помоложе, мне бы многое простилось за неопытностью, но теперь я не могла быть столь безрассудна и ставень не отворила.
XXVII. 1-й день 11-й луны
1-го дня 11-й луны младенцу исполнилось пятьдесят дней. Как и положено в таких случаях, государыня сидела в окружении празднично одетых придворных дам, являя собой как бы картину, изображающую какое-то состязание[35]. Государыня сидела к востоку от помоста, внутри пространства, отгороженного сплошным рядом занавесок, начинавшихся сзади помоста от раздвижных перегородок и доходивших до подпоры галереи. Приборы для государыни и принца стояли к югу, причем столик государыни был расположен западнее и был сделан, вероятно, из древесины аквилярии. Поднос тоже, наверное, был красив. Но точно не видела. Государыню обслуживала Сайсё. За наследником, место которого находилось к востоку, ухаживала госпожа Дайнагон. Его подносик, чашечка, подставка для палочек убранство столика выглядели, как кукольные игрушки. Бамбуковые шторы с восточной стороны были слегка приподняты, чтобы Бэн-но Найси, Накацукаса-но Мёбу и Котюдзё могли вносить очередную смену блюд. Однако я сидела сзади и многого не видела.
В тот вечер Се – кормилице наследника – были разрешены запретные цвета. Она выглядела очень опрятно. Се приблизилась к помосту с младенцем на руках. Супруга Митинага взяла его к себе и придвинулась поближе к светильникам. Под их пламенем она выглядела особенно привлекательно. Ее алая короткая накидка в сочетании с набивным рисунком на шлейфе отличалась безупречным вкусом и смотрелась превосходно. Пять слоев нижних одежд государыни были нежно-лилового цвета, верхняя же накидка – алой. Митинага потчевал младенца рисовыми лепешками-моти[36].
В тот вечер Се – кормилице наследника – были разрешены запретные цвета. Она выглядела очень опрятно. Се приблизилась к помосту с младенцем на руках. Супруга Митинага взяла его к себе и придвинулась поближе к светильникам. Под их пламенем она выглядела особенно привлекательно. Ее алая короткая накидка в сочетании с набивным рисунком на шлейфе отличалась безупречным вкусом и смотрелась превосходно. Пять слоев нижних одежд государыни были нежно-лилового цвета, верхняя же накидка – алой.
«Кажется, здесь нет никого, кто походил бы на Гэндзи. Так какой же смысл приходить ей сюда?»[37] – отвечала я.
– Третий ранг – Санэнари, взять чарку! – распорядился Митинага.
Санэнари встал с пола и из уважения к своему отцу, министру центра Кинсуэ[38], поднялся к Митинага по лестнице, ведущей из сада. Видя это, Кинсуэ залился пьяными слезами[39]. Гонтюнагон Такаиэ[40] прислонившись к подпоре в углу, теребил одежды госпожи Хёбу, распевая при этом нечто невообразимое. Но Митинага не обращал на него внимания.
Убоявшись последствий этой пьяной ночи, мы вместе с госпожой Сайсе сочли за благо скрыться сразу же после окончания пира. Но тут сыновья Митинага, а также советник Канэтака в чине тюдзе, подняли в восточной галерее ужасный шум. Мы спрятались за помостом, но Митинага отдернул занавески – мы оказались в ловушке. «Каждой – сложить по стихотворению. Сочините – тогда отпущу», – закричал он.
Преодолевая отвращение и испуг, я повиновалась:
«Превосходно!» – сказал Митинага и, дважды повторив слова, тут же сложил ответ:
На меня произвело сильное впечатление, что даже выпитое не лишило его рассудка. Перед наследником действительно открывалось блестящее будущее, раз уж Митинага заботился о нем с такой трогательностью. И хотя я знала, что век мой – короток, все же подумала: а ведь и тысяча лет – срок для наследника недолгий.
«Государыня, ты слышала стихотворение? Славно вышло, – сказал Митинага с гордостью. – Я не подвел свою дочь. Да и я ею – доволен. И мать твоя должна быть счастлива – вон, улыбается. Думает, наверное, – хороший ей муженек достался».
Можно было подумать, что развязность Митинага объясняется излишком выпитого. Однако держался он вполне достойно, и, несмотря на производимый им шум, государыня внимала ему благосклонно. Супруга Митинага, однако, почувствовала себя, вероятно, утомленной от этих речей и решила уйти. «Мамочка меня не простит, если я ее не провожу», – закричал Митинага, поспешая за ней сквозь занавески. Все засмеялись, когда он пробормотал: «Государыня, может, думает, что я всякий стыд потерял, но не будь у нее таких родителей, ей бы не взлететь так высоко».
В тот вечер Се – кормилице наследника – были разрешены запретные цвета. Она выглядела очень опрятно. Се приблизилась к помосту с младенцем на руках. Супруга Митинага взяла его к себе и придвинулась поближе к светильникам. Под их пламенем она выглядела особенно привлекательно. Ее алая короткая накидка в сочетании с набивным рисунком на шлейфе отличалась безупречным вкусом и смотрелась превосходно. Пять слоев нижних одежд государыни были нежно-лилового цвета, верхняя же накидка – алой. Митинага потчевал младенца рисовыми лепешками-моти[36].
В тот вечер Се – кормилице наследника – были разрешены запретные цвета. Она выглядела очень опрятно. Се приблизилась к помосту с младенцем на руках. Супруга Митинага взяла его к себе и придвинулась поближе к светильникам. Под их пламенем она выглядела особенно привлекательно. Ее алая короткая накидка в сочетании с набивным рисунком на шлейфе отличалась безупречным вкусом и смотрелась превосходно. Пять слоев нижних одежд государыни были нежно-лилового цвета, верхняя же накидка – алой.
«Кажется, здесь нет никого, кто походил бы на Гэндзи. Так какой же смысл приходить ей сюда?»[37] – отвечала я.
– Третий ранг – Санэнари, взять чарку! – распорядился Митинага.
Санэнари встал с пола и из уважения к своему отцу, министру центра Кинсуэ[38], поднялся к Митинага по лестнице, ведущей из сада. Видя это, Кинсуэ залился пьяными слезами[39]. Гонтюнагон Такаиэ[40] прислонившись к подпоре в углу, теребил одежды госпожи Хёбу, распевая при этом нечто невообразимое. Но Митинага не обращал на него внимания.
Убоявшись последствий этой пьяной ночи, мы вместе с госпожой Сайсе сочли за благо скрыться сразу же после окончания пира. Но тут сыновья Митинага, а также советник Канэтака в чине тюдзе, подняли в восточной галерее ужасный шум. Мы спрятались за помостом, но Митинага отдернул занавески – мы оказались в ловушке. «Каждой – сложить по стихотворению. Сочините – тогда отпущу», – закричал он.
Преодолевая отвращение и испуг, я повиновалась:
Пять десятков дней прошло.
И как могу я сосчитать
Бесчисленные годы,
Что предстоят
Наследнику на троне?
«Превосходно!» – сказал Митинага и, дважды повторив слова, тут же сложил ответ:
Ах, если бы я был журавлем
И тысячу лет
Мой длился век –
Тогда я смог бы сосчитать
Года на троне.
На меня произвело сильное впечатление, что даже выпитое не лишило его рассудка. Перед наследником действительно открывалось блестящее будущее, раз уж Митинага заботился о нем с такой трогательностью. И хотя я знала, что век мой – короток, все же подумала: а ведь и тысяча лет – срок для наследника недолгий.
«Государыня, ты слышала стихотворение? Славно вышло, – сказал Митинага с гордостью. – Я не подвел свою дочь. Да и я ею – доволен. И мать твоя должна быть счастлива – вон, улыбается. Думает, наверное, – хороший ей муженек достался».
Можно было подумать, что развязность Митинага объясняется излишком выпитого. Однако держался он вполне достойно, и, несмотря на производимый им шум, государыня внимала ему благосклонно. Супруга Митинага, однако, почувствовала себя, вероятно, утомленной от этих речей и решила уйти. «Мамочка меня не простит, если я ее не провожу», – закричал Митинага, поспешая за ней сквозь занавески. Все засмеялись, когда он пробормотал: «Государыня, может, думает, что я всякий стыд потерял, но не будь у нее таких родителей, ей бы не взлететь так высоко».