Сильва Дэниел. Исповедник

   – Впервые слышу такое от мужчины.
   – Теперь я вижу почему.
   Она хлопнула его по руке и быстро натянула джинсы, свитер с высоким горлом и модные черные сапожки с квадратными носами и надежными каблуками. Теперь Кьяра снова напоминала ту привлекательную молодую женщину, которую он впервые увидел в венецианском гетто. Закончив, она повернулась к нему.
   – Твоя очередь. Остановись, я сяду за руль, а ты переоденешься.
   Габриель так и сделал. То, что предназначалось ему, выглядело не столь нарядно: синие облегающие брюки с эластичным поясом, шерстяной рыбацкий свитер грубой вязки, коричневые холщовые туфли. Он походил на бездельника, проводящего большую часть времени на городской площади за игрой в буль.
   – Я выгляжу по-идиотски.
   – А мне нравится. Главное, теперь ты можешь пройтись по любому городку в Провансе, и никто не примет тебя за чужака.
   Минут десять они ехали по петляющей между эвкалиптами и оливковыми деревьями дороге, пока не достигли сохранившего средневековое очарование Вальбона. Оттуда повернули к городку Опио, а затем к Руру. Остановились у табачного магазинчика. Оставив Кьяру в машине, Габриель вошел внутрь. За прилавком стоял смуглолицый мужчина с жесткими курчавыми волосами, по виду алжирец. На вопрос Габриеля, знает ли он, где живет итальянка по фамилии Каркасси, продавец пожал плечами и посоветовал обратиться к Марку, бармену расположенной по соседству пивной.
   Бармен занимался тем, что протирал стаканы грязным полотенцем. Услышав тот же вопрос, он покачал головой. Никакой Каркасси в деревне нет, но итальянка действительно живет на улице, идущей к парку. Перебросив полотенце через плечо, бармен вышел вместе с Габриелем на улицу и показал, куда ехать. Габриель поблагодарил его и вернулся к машине.
   – Туда, – сказал он. – По главной улице, мимо жандармерии и вверх по холму.
   Дорога была узкая, практически однополосная, и довольно крутая. Между оливковыми и перечными деревьями мелькали виллы. Некоторые представляли собой весьма скромные жилища местных, другие, ухоженные и огражденные высокими стенами и кустарниками, явно принадлежали приезжим.
   Вилла, в которой предположительно жила итальянка, подпадала под вторую категорию. Это был старинный особняк с башенкой над главным входом. Уходящий террасами вверх сад окружен каменной стеной. Никакой таблички с именем владельца на устрашающего вида железных воротах не оказалось.
   Стоило Габриелю надавить кнопку интеркома, как откуда-то со двора послышался громкий лай, а еще через пару секунд к воротам подлетели две бельгийские сторожевые. Псы злобно скалились, рычали и прыгали на ворота, пытаясь достать Габриеля из-за решетки. Он поспешно отступил и положил руку на ручку дверцы. Во-первых, ему никогда не нравились собаки, а во-вторых, не так давно схватка с немецкой овчаркой закончилась для него переломом руки и парой дюжин глубоких царапин.
   Подождав, Габриель осторожно шагнул вперед и еще раз нажал кнопку звонка. На этот раз ему ответил женский голос, едва слышный из-за непрекращающегося дикого лая.
   –  Oui?
   – Мадам Каркасси?
   – Теперь моя фамилия Губер. Каркасси я была до замужества.
   – Ваша мать Регина Каркасси из Тольмеццо, на севере Италии?
   Короткая пауза.
   – Извините, а кто вы?
   Собаки, услышавшие нотку беспокойства в голосе хозяйки, разошлись еще сильнее. Ночью, в море, Габриель так и не решил, какой тактики стоит придерживаться в разговоре с дочерью Регины Каркасси. Теперь, стоя под сбивающим с ног ветром перед неприступными воротами, из-за которых его пытались достать рассвирепевшие псы, он чувствовал, что терпение на исходе. Еще один звонок.
   – Меня зовут Габриель! – крикнул он, стараясь перекричать собак. – Я работаю на правительство Израиля. Думаю, что знаю, кто и почему убил вашу мать.
   Интерком молчал, и Габриель подумал, что, пожалуй, перешел к делу слишком быстро. Он снова протянул руку к звонку, но остановился, увидев, что передняя дверь открылась и во двор вышла женщина. На секунду она остановилась, сложив руки под грудью, потом подошла к воротам и внимательно посмотрела на Габриеля через железные прутья. По-видимому, удовлетворенная увиденным, женщина взглянула на собак и произнесла несколько слов по-французски. Псы замолкли и убежали на задний двор, а хозяйка достала из кармана пульт дистанционного управления и нажала кнопку.
   Ворота медленно открылись, и гости, следуя жесту женщины, прошли в дом.
 
   Она подала кофе и горячее молоко в прямоугольную гостиную с вымощенным плитками полом и обитой парчой мебелью. За окнами бушевал мистраль, и двери немного поскрипывали под натиском ветра. Габриель несколько раз выглядывал в окна, но видел только ухоженный сад.
   Ее теперь звали Антонелла Губер. Итальянка, вышедшая замуж за немецкого бизнесмена и живущая на юге Франции – представитель того не имеющего корней класса европейских богачей, которым уютно во многих странах и которым не чужда любая культура. Она была красива, с темными, до плеч, волосами и смуглой кожей. На вид– лет сорок с небольшим. Темные, умные глаза. Взгляд открытый и прямой, без страха. Габриель заметил, что пальцы у нее слегка перепачканы глиной. Оглядевшись, он увидел, что комната украшена керамическими вещицами. Антонелла Губер была умелым гончаром.
   – Извините за собак, – сказала она. – Мой муж часто бывает в отъезде, так что я порой подолгу остаюсь одна. Здесь, на Лазурном берегу, преступность все еще большая проблема. Нас грабили несколько раз, а потом мы купили этих сторожевых. Теперь нас оставили в покое.
   – Понимаю.
   Она улыбнулась. Воспользовавшись моментом, Габриель перешел к делу. Наклонившись вперед, он коротко рассказал Антонелле Губер о событиях, приведших его в ее дом. Его друг, профессор Бенджамин Штерн, узнал, что во время войны в монастыре Святого Сердца в Бренцоне происходило нечто необычное. В этом же монастыре жила в то время Регина Каркасси. Профессор был убит теми, кто хотел сохранить тайну происходивших в монастыре событий. Регина Каркасси не единственная, кто пропал без вести в Италии. Примерно в то же время исчезли два священника – Феличи и Манцини.
   Итальянский детектив по имени Алессио Росси, предположивший, что все три исчезновения связаны друг с другом, получил приказ прекратить расследование после того, как полиция испытала давление со стороны Карло Касагранде, работающего на службу безопасности Ватикана.
   В течение всего рассказа Антонелла Губер оставалась неподвижной, но внимательно слушала Габриеля, положив руки на колени. У него сложилось впечатление, что он не сообщил ей ничего такого, о чем бы Антонелла уже не знала или не догадывалась.
   – Ваша мать ведь ушла из монастыря не только потому, что решила выйти замуж, не так ли?
   Долгое молчание.
   – Нет, не только.
   – В монастыре что-то случилось. Что-то такое, после чего она утратила веру?
   – Вы правы.
   – Она обсуждала это с Бенджамином Штерном?
   – Я умоляла ее не делать этого, но она не вняла моему предупреждению и рассказала ему, что знала.
   – Чего вы боялись?
   – Того, что ей этого не простят. И я была права, верно?
   – Вы сообщили итальянской полиции?
   – Если вы разбираетесь хоть немного в итальянской политике, то знаете, что их полиции в таких делах доверять нельзя. Вы упомянули об Алессио Росси. Не тот ли это человек, который погиб позавчера в Риме? А заговор против папы? – Она покачала головой. – Боже, они готовы на все ради того, чтобы сохранить свои грязные тайны.
   – Вам известно, из-за чего убили вашу мать?
   Она кивнула:
   – Да, известно. Я знаю, что случилось в монастыре. Знаю, почему моя мать ушла оттуда. Знаю, что подорвало ее веру и почему ее убили.
   – Вы расскажете мне?
   – Я лучше покажу. – Она поднялась. – Пожалуйста, подождите здесь. Я сейчас вернусь.
   Антонелла вышла из комнаты. Габриель откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Сидевшая на диване Кьяра положила руку ему на плечо.
   Когда женщина вернулась, в руке у нее было несколько пожелтевших листков писчей бумаги.
   – Моя мать написала это в ночь накануне свадьбы. – Она протянула листы Габриелю. – Копию письма мама отдала профессору Штерну. Вот из-за чего убили вашего друга.
   Антонелла села, положила листы на колени и начала читать вслух:

   Мое имя Регина Каркасси. Я родилась в Брунико, небольшой горной деревне неподалеку от австрийской границы. Я младшая из семи детей и единственная девочка, так что мне уже было предопределено стать монахиней. В 1937 году я постриглась в монахини и вступила в орден Святой Урсулы. Меня послали в монастырь Святого Сердца, находящийся в городе Бренцоне неподалеку от озера Гарда, где я стала преподавать в католической школе для девочек. Мне тогда исполнилось восемнадцать лет.
   Я была очень довольна предложенной мне работой. Монастырь находился в красивом месте на берегу озера. С началом войны в нашей жизни мало что изменилось. Несмотря на нехватку продуктов, мы никогда не страдали от голода. То, что оставалось, мы раздавали бедным и нуждающимся жителям Бренцоне. Я продолжала учить девочек и ухаживать за больными и ранеными.
   Однажды мартовским вечером 1942 года мать-настоятельница собрала нас после ужина и сообщила, что через несколько дней в нашем монастыре состоится очень важная встреча между ватиканскими властями и делегацией из Германии и что на ней будет обсуждаться инициатива папы по скорейшему окончанию войны. Она также сказала, что монастырь Святого Сердца избрали из-за его удобного месторасположения и окружающих красот. Нас предупредили не обсуждать эту тему ни с кем из посторонних. Вряд ли нужно говорить, что в ту ночь почти никто из нас не спал. Все были слишком взволнованы.
   Я выросла возле австрийской границы, поэтому знала немецкие обычаи и кухню и бегло говорила по-немецки. Мать-настоятельница попросила меня заняться подготовкой к встрече гостей, ияс радостью взялась за дело. Мне сказали, что участники встречи сначала пообедают, а потом займутся обсуждением интересующих их вопросов.
   На мой взгляд, наша столовая была слишком проста для такого события, поэтому я решила, что обед лучше подать в общей комнате, которая больше и из окон которой открывается чудесный вид на озеро и Доломиты. К тому же там был большой камин.
   Настоятельница согласилась со мной и поручила расставить мебель так, как я сочту нужным. Мы запланировали, что гости пообедают за круглым столом у одного из окон, а потом перейдут к большому прямоугольному, который будет стоять у камина. Я хотела, чтобы все выглядело красиво, и когда мы закончили, комнату было не узнать. Я очень волновалась, думая о том, что и моя работа сыграет какую-то роль в приближении окончания этой ужасной войны со всеми ее бедами и страданиями.
   Накануне намеченного дня в монастырь привезли много продуктов: ветчину и колбасу, хлеб и пасту, банки с икрой, бутылки с прекрасным вином и шампанским. Многие из этих продуктов мы видели впервые в жизни, а уж после начала войны их вообще никто не видел. На следующий день я с помощью двух сестер приготовила блюда, которые должны были понравиться гостям из Берлина и людям из Рима.
   Нам сказали, что они приедут в шесть вечера, но все опоздали из-за сильного снегопада. Первыми в восемь тридцать прибыли гости из Рима. Их было трое: епископ Себастьяно Лоренци из секретариата Ватикана, и два его молодых помощника, отец Феличи и отец Манцини. Епископ Лоренци осмотрел комнату, в которой должны были проходить переговоры, а потом повел нас всех на службу. Прежде чем отправиться в часовню, он еще раз предупредил мать-настоятельницу о необходимости хранить молчание. Он даже предупредил, что те, кто нарушит запрет, будут отлучены от церкви.
   В этом не было необходимости, потому что никто из нас никогда бы не ослушался матери-настоятельницы, но я знала, что люди из курии всегда очень строги в вопросах секретности.
   Немецкая делегация прибыла только в десять часов вечера. В ней тоже было три человека: шофер, который не принимал никакого участия в переговорах, адъютант по имени герр Беккер и глава делегации, человек из министерства иностранных дел Германии, которого звали Мартин Лютер. Это имя я буду помнить до конца жизни. Представляете, человек по имени Мартин Лютер посещает католический монастырь Святого Сердца в Бренцоне! Для меня это было что-то вроде шока. Внешность у него тоже была примечательная: маленький, болезненного вида, с толстыми очками, которые совершенно меняли форму глаз. Он, наверное, сильно простудился, потому что постоянно сморкался в платок.
   Они сразу же сели к обеденному столу. Герр Лютер и герр Беккер сказали, что им очень понравилась комната, и я чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Я подавала на стол и открывала бутылки. Люди, сидевшие за столом, чувствовали себя очень удобно, они много разговаривали, шутили и смеялись. У меня сложилось впечатление, что герр Лютер и епископ Лоренци знают друг друга довольно хорошо.
   Вероятно, мать-настоятельница забыла предупредить, что я из Брунико, на самой границе, потому что их нисколько не смущало мое присутствие. Разумеется, они не позволяли себе говорить так много, если бы знали, что я все понимаю. Вот тогда я и узнала немало интересного о том, как обстоят дела в Берлине.
   Сама конференция началась в полночь. Епископ Лоренци сказал мне по-итальянски:
   – Сестра, у наемного работы. Пожалуйста, позаботьтесь о кофе. Увидите пустую чашку – наливайте.
   К тому времени все остальные сестры уже легли. Я устроилась в передней, рядом с общей комнатой. Тогда же ко мне подошел мальчик, работавший у нас на кухне. Сестры звали его Чичотто – круглолицый. Бедняга не мог уснуть из-за кошмаров. Я предложила ему посидеть со мной. Чтобы не уснуть, мы читали молитвы.
   Уже в первый раз, когда я вошла в комнату, мне стало понятно, что собравшиеся говорят вовсе не о мире. Статс-секретарь Лютер раздавал остальным четверым какую-то докладную записку. Наливая кофе, я заглянула в этот документ. В нем было две колонки, разделенных вертикальной линией. Слева шли названия стран и территорий, а справа какие-то цифры. Внизу подводился итог.
   Герр Лютер говорил:
   – Выполнение программы по окончательному решению еврейского вопроса в Европе идет полным ходом. Документ, который вы видите перед собой, я получил на январской конференции в Берлине. Как следует из него, на данный момент в Европе насчитывается около одиннадцати миллионов евреев. В это число входят и те, кто проживает на территориях, контролируемых Германией и ее союзниками, а также те, кто находится в нейтральных или враждебных нам странах.
   Герр Лютер сделал паузу и посмотрел на епископа Лоренци.
   – Эта девушка говорит по-немецки?
   – Нет-нет, герр Лютер. Она из бедной семьи, которая живет около озера Гарда. Ее единственный язык – итальянский, да и на нем она говорит как крестьянка. Так что можете не обращать на эту дурочку внимания.
   Я повернулась и вышла из комнаты, сделав вид, что не поняла, какую гадость сказал обо мне прелат в присутствии гостей. Должно быть, на лице моем что-то отразилось, потому что, когда я вернулась в переднюю, Чичотто спросил:
   – Что-то случилось, сестра Регина?
   – Нет-нет, все хорошо. Я просто немного устала.
   – Мы еще будем читать молитвы по чекам?
   – Читать молитвы будешь ты, только, пожалуйста, потише.
   Какое-то время мальчик повторял слова молитвы, но потом уснул, опустив голову мне на колени. Я слегка приоткрыла дверь, чтобы слышать, о чем идет речь в соседней комнате. Говорил герр Лютер. Я привожу его слова по памяти, так, как запомнила их тогда и как помню до сих пор.
   – Вопреки нашим попыткам сохранить эвакуацию в секрете кое-какая информация, к сожалению, просачивается. По словам нашего посланника в Ватикане, некоторые сообщения уже достигли ушей святого отца.
   Ему ответил епископ Лоренци:
   – Так и есть, господин статс-секретарь. Боюсь, что известия об эвакуации действительно достигли Ватикана. Британцы и американцы оказывают на его святейшество сильнейшее давление, требуя высказаться по этой проблеме.
   – Я могу говорить откровенно, епископ Лоренци?
   – Мы ведь для этого и собрались, не так ли?
   – Программа по решению еврейского вопроса раз и навсегда идет полным ходом. Машина запущена, и его святейшество ничего не может с этим сделать. В его силах, пожалуй, только усугубить их положение. Думаю, этого святой отец желает меньше всего.
   – Вы правы, герр Лютер, но как протест папы может усугубить их положение?
   – Мы считаем необходимым и крайне важным, чтобы облавы и депортации проходили как можно более гладко, встречая минимум сопротивления. Большую роль в этом играет фактор внезапности. Если папа выступит с протестом, то таким образом как бы предупредит евреев в отношении того, что ожидает их на востоке, и тем самым осложнит проведение соответствующих мероприятий. К тому же в таком случае большее число евреев попытается укрыться и ускользнуть от наших полицейских сил.
   – С логикой такого утверждения не поспоришь, герр Лютер. В этот момент я решила, что пора предложить гостям кофе, и, переложив мальчика, постучала в дверь и подождала, пока епископ Лоренци разрешит мне войти.
   – Еще кофе, ваше преосвященство?
   – Да, пожалуйста, сестра Регина.
   Пока я разливала кофе, никто ничего не говорил, но едва дверь за мной закрылась, как герр Лютер продолжил:
   – Есть еще одна причина, по которой святому отцу следовало бы воздержаться от такого рода протеста. Многие из тех, кто помогает нам в этом трудном и необходимом деле, являются добрыми католиками. Если папа осудит их поведение или пригрозит отлучением, они могут отказаться от этой работы.
   – Можете не сомневаться, герр Лютер, отлучать таких людей от церкви его святейшество не намерен.
   – Я далек от того, чтобы давать вам советы по ведению церковных дел, но полагаю, что молчание папы было бы наилучшим для всех заинтересованных сторон, включая Святой престол, вариантом.
   – Ваше мнение очень важно для нас, герр Лютер.
   – Посмотрите на цифру, приведенную в этом документе. Представьте, одиннадцать миллионов евреев! Это же уму непостижимо! Мы делаем все возможное, мы работаем на пределе сил и возможностей, но поставленная задача слишком трудна даже для рейха. Что будет, если Германия, не дай Бог, проиграет войну и верх возьмет Сталин и его банда евреев-большевиков? Попробуйте представить ситуацию, когда все эти миллионы потребуют права эмигрировать в Палестину. Какой будет праздник у сионистов и их лондонских и вашингтонских друзей! Тогда уже никто не сможет предотвратить создание еврейского государства в Палестине. Евреи возьмут под свой контроль Назарет. Евреи будут распоряжаться в Вифлееме. В их руках окажутся все христианские святыни! Создав собственное государство, они смогут, как это делает сейчас Ватикан, отправлять своих послов во все страны мира. Иудаизм, давний враг церкви, будет стоять на равных со Святым престолом. Еврейское государство превратится в плацдарм для распространяющегося иудаистского влияния. Католическую церковь ждала бы в этом случае подлинная катастрофа. И тень этой катастрофы будет висеть над горизонтом до тех пор, пока мы не уничтожим еврейскую расу в Европе.
   Последовало долгое молчание. Я не могла заглянуть в соседнюю комнату, но представляла себе, что там происходит. Я думала, что епископ Лоренци, возмущенный столь чудовищной речью, вот-вот поднимется из-за стола и обрушится на человека из Берлина со всей силой праведного гнева, что он заклеймит нацизм, войну и преследования евреев. Но услышала совсем другое.
   – Как вы хорошо знаете, герр Лютер, мы, члены «Крус Вера», оказывали всяческую помощь национал-социализму в его крестовом походе против большевиков. Мы действовали незаметно, но эффективно, стараясь скорректировать политику Ватикана таким образом, чтобы она отвечала нашей общей цели: освобождению мира от заразы большевизма. Я не могу давать инструкции папе, как вести себя в той или иной ситуации. Могу лишь предложить ему мой настоятельный совет и надеяться, что он его примет. Вам же я скажу так: в настоящий момент он вообще не склонен говорить что-то по данному вопросу. Папа полагает, что любой протест лишь обострит ситуацию в германской католической пастве. Он не испытывает никакой симпатии к евреям и считает, что они сами во многих отношениях повинны в нынешней катастрофе. Ваши мысли по поводу будущего Палестины дают мне дополнительный веский аргумент. Не сомневаюсь, что его святейшество выслушает меня с большим интересом. Одновременно я прошу не подталкивать папу в определенном направлении, дабы не вынуждать его к выражению неодобрения.
   – Что ж, епископ Лоренци, я весьма доволен вашими ответами и вашим мнением. Вы еще раз доказали, что являетесь настоящим другом немецкого народа и верным союзником в нашей борьбе с евреями и большевиками.
   – К счастью для вас, герр Лютер, в Ватикане есть и другой верный друг немецкого народа, человек, занимающий куда более важный пост. Он примет во внимание то, что я скажу. Что до меня лично, то я избавился бы от них с превеликим удовольствием.
   – За это надо выпить!
   – Полностью разделяю ваше мнение. Сестра Регина?
   Я вошла в комнату. Ноги у меня дрожали.
   – Принесите нам бутылку шампанского, – сказал мне по-итальянски епископ и тут же добавил: – Нет, две бутылки. Сегодня у нас праздник.
   Через минуту я вернулась с двумя бутылками шампанского. Одна пролилась мне на платье, когда я вытащила пробку.
   – Я же говорил, что она простая деревенская дурочка, – сказал епископ. – Должно быть, встряхнула, пока несла.
   Остальные рассмеялись, а я только стояла и улыбалась, делая вид, что не понимаю, над кем они потешаются. Когда я уже собралась уходить, епископ Лоренци сказал:
   – Почему бы вам не выпить с нами, сестра Регина?
   – Я не могу, ваша милость. Нам не полагается.
   – Чепуха!
   Он повернулся к герру Лютеру и спросил, не будет ли тот возражать, если я выпью вина.
   – Да, да! – закричал герр Лютер. – Я настаиваю.
   Я стояла там в моем залитом шампанским платье и пила вместе с ними, притворяясь, что не понимаю, почему они веселятся и с чем себя поздравляют. А потом, когда уходила, даже пожала руку убийце по имени Лютер и поцеловала перстень его сообщника, епископа Лоренци.
   Вернувшись к себе, я записала все, что слышала, и легла, но так и не смогла уснуть до рассвета. Это была самая страшная ночь в моей жизни.
   Я пишу это все сейчас, сентябрьским вечером 1947 года. Завтра у меня свадьба. День, которого я никогда не хотела. Я выйду замуж за человека, которого уважаю и к которому привязана, но я не люблю его по-настоящему. Я выхожу замуж, потому что так легче. Разве могла я сказать им действительную причину своего ухода? Кто бы мне поверил?
   Я не собираюсь ни рассказывать кому-либо об этом, ни показывать кому-либо этот документ. Постыдный документ. Гибель шести миллионов лежит на моей совести тяжким камнем. Я знаю, и я молчу. Они приходят ко мне ночами, в полосатых робах, с изнуренными лицами, и спрашивают, почему я ничего не сказала в их защиту.
   У меня нет ответа. Я была простой монахиней. Они – самыми могущественными людьми в мире.
   Что я могла сделать? Что мы все могли сделать?

   Кьяра неуверенно поднялась и направилась в ванную. Судя по донесшимся оттуда звукам, ее вырвало. Антонелла Губер сидела неподвижно, с пустыми, влажными глазами. За окном ветер терзал сад. Габриель смотрел на лежащие на ее коленях листы, испещренные ровным, аккуратным почерком сестры Регины Каркасси. Слушать рассказ монахини было тяжело, мучительно больно, но теперь в Габриеле поднималась гордость. Какой удивительный документ эти пожелтевшие страницы. То, что он узнал, не стало для него откровением. Разве старик Личио не рассказал ему о сестре Регине и Лютере? Разве Алессио Росси не рассказал о двух пропавших без вести священниках из Ватикана, работавших во время войны в германском отделе секретариата, Феличи и Манцини? Разве сестра Регина не назвала этих же самых священников как сопровождавших епископа Себастьяна Лоренци, официального представителя Ватикана, члена «Крус Вера», друга Германии?
    К счастью для вас, герр Лютер, в Ватикане есть и другой верный друг немецкого народа, человек, занимающий куда более важный пост.
   Вот оно, объяснение необъяснимого. Почему папа Пий XII хранил молчание перед лицом величайшего в истории массового убийства? Потому что Мартин Лютер убедил влиятельного сотрудника секретариата, члена тайного ордена «Крус Вера» в том, что папское осуждение холокоста неизбежно приведет к созданию еврейского государства в Палестине и контролю евреев над христианскими святынями? Если так, то становится понятным, почему «Крус Вера» столь отчаянно пытается сохранить в тайне совещание в Бренцоне, ведь оно связывает орден, а следовательно, и саму церковь с убийством шести миллионов евреев в Европе.
   Вышедшая из ванной с покрасневшими глазами Кьяра села на диван рядом с Габриелем. Антонелла Губер перевела взгляд на девушку.
   – Вы ведь еврейка, верно?
   Кьяра кивнула и гордо подняла голову.
   – Я из Венеции.
   – Там была жуткая облава, да? В то время как моя мать жила за стенами монастыря Святого Сердца, нацисты и их пособники охотились на евреев Венеции. – Женщина посмотрела на Габриеля. – А вы?