— Нельзя.
— Соглашение?
— Да, соглашение.
— Как вы нашли меня?
— Сейчас это уже не имеет значения. Скажи спасибо Сартаку. Он, кстати, и меня нашел. Но об этом позднее. Ты здоров?
— Так, ничего серьезного. А ты?
— Почти здорова. Где твой костюм?
— Спрятан.
— Не забудь его, когда будешь уходить. И забери все, что было у тебя в момент приземления.
— Естественно.
— Попытайся объяснить ей, что остаться тебе невозможно. Что Наблюдатели не имеют права сближаться с наблюдаемыми. Это очень неприятно. Я и Том… Человек, который прятал меня…
— Тебе было больно оставлять его, не так ли, Глэйр?
— Так. Но я нашла в себе силы. И ты найдешь. А боль через некоторое время пройдет… Я сейчас уйду. Машина будет стоять на улице. Когда будешь готов к тому, чтобы уйти, включи на крыльце свет. Можешь не спешить. Мы подождем, сколько надо.
Кэтрин словно окаменела, только теперь полностью осознав постигшую ее утрату. Она еще старалась убедить себя, что ничего не теряет, поскольку ничего не имела — Ворнин никогда не принадлежал ей. Это был просто гость. Г-о-с-т-ь! Посетитель. П-о-с-е-т-и-т-е-л-ь! То, что между ними произошло, было мгновением — любовью бабочек, гибнущих от первого дуновения зимы.
Глэйр снова обняла ее. Начала что-то говорить, но слова застряли в горле. Кэтрин попыталась унять слезы.
— Я не буду задерживать его слишком долго, — прошептала она.
Дирнанка вышла. Кэтрин закрыла за ней дверь и вошла в спальню. Ворнин стоял у окна. Она молча подошла к нему, обняла…
Им нужно было так много сказать друг другу.
И так мало осталось для этого времени…
— Соглашение?
— Да, соглашение.
— Как вы нашли меня?
— Сейчас это уже не имеет значения. Скажи спасибо Сартаку. Он, кстати, и меня нашел. Но об этом позднее. Ты здоров?
— Так, ничего серьезного. А ты?
— Почти здорова. Где твой костюм?
— Спрятан.
— Не забудь его, когда будешь уходить. И забери все, что было у тебя в момент приземления.
— Естественно.
— Попытайся объяснить ей, что остаться тебе невозможно. Что Наблюдатели не имеют права сближаться с наблюдаемыми. Это очень неприятно. Я и Том… Человек, который прятал меня…
— Тебе было больно оставлять его, не так ли, Глэйр?
— Так. Но я нашла в себе силы. И ты найдешь. А боль через некоторое время пройдет… Я сейчас уйду. Машина будет стоять на улице. Когда будешь готов к тому, чтобы уйти, включи на крыльце свет. Можешь не спешить. Мы подождем, сколько надо.
Кэтрин словно окаменела, только теперь полностью осознав постигшую ее утрату. Она еще старалась убедить себя, что ничего не теряет, поскольку ничего не имела — Ворнин никогда не принадлежал ей. Это был просто гость. Г-о-с-т-ь! Посетитель. П-о-с-е-т-и-т-е-л-ь! То, что между ними произошло, было мгновением — любовью бабочек, гибнущих от первого дуновения зимы.
Глэйр снова обняла ее. Начала что-то говорить, но слова застряли в горле. Кэтрин попыталась унять слезы.
— Я не буду задерживать его слишком долго, — прошептала она.
Дирнанка вышла. Кэтрин закрыла за ней дверь и вошла в спальню. Ворнин стоял у окна. Она молча подошла к нему, обняла…
Им нужно было так много сказать друг другу.
И так мало осталось для этого времени…
21
— Зайдете? — спросил Том Фолкнер.
— Пожалуй, — пожала плечами Кэтрин Мэйсон.
Он открыл дверь своего дома, и она вошла.
Они изъездили за полдня почти весь Альбукерк. Она оставила свою маленькую дочку у соседки и не уставала напоминать себе, что пора возвращаться домой, но все откладывала и откладывала… И вот они в его доме.
Он только теперь смог ее рассмотреть. В машине, когда она сидела рядом, не было возможности сделать это. И сейчас он смотрел на нее, не отрываясь.
— Думаю, нам следует хранить все происшедшее в тайне, — нарушила затянувшееся молчание Кэтрин.
— Вы правы. Ведь не хочется, чтобы нас посчитали лунатиками? — сдержанно улыбнулся он.
— Зато теперь мы можем основать новую религию, — улыбнулась в ответ она. — В качестве конкурентов Фредерику Сторму. Заложим храм и начнем проповедовать евангелие от Наблюдателей…
— А кого объявим богом? Миртина или Ворнина?
— Том, не надо…
— Я пошутил. Хотите что-нибудь выпить?
— Не возражаю.
— У меня довольно скромный выбор: эрзац-виски, кое-какое вино и…
— Мне все равно, — перебила его Кэтрин. — Главное — с пульверизатором.
— Едва ли самый элегантный способ пить спиртное, — заметил Фолкнер.
— А я вовсе не претендую на элегантность, — отпарировала она.
Он улыбнулся и предложил ей поднос с пульверизаторами. Она, не глядя, взяла один, он, чтобы не показаться невежливым, последовал ее примеру.
— Ваш муж, насколько я помню, служил в ВВС?
— Да. Теодор Мэйсон. Он погиб. В Сирии.
— Извините. Я не знал его. Он служил в Киртлэнде?
— До своего перевода за океан.
— Это большая база. Очень жаль, но я действительно не был с ним знаком.
— Почему вы так говорите?
— Не знаю, — смешался он. — Просто потому что… ну, потому что он был вашим мужем и… было бы очень приятно, если бы я… о, черт! У меня просто язык заплетается, не так ли? А как это выглядит со стороны? Перезрелый юнец сорока трех лет! Еще выпьем?
— Не хочется.
Он тоже воздержался. Она достала фотографию. Рука его слегка дрожала, когда он протянул руку за глянцевым стереоснимком голой девчушки двух-трех лет, улыбающейся ему из высокой травы.
— Бесстыжая девчонка, а?
— Я по мере возможности пытаюсь привить ей скромность, но пока что не слишком преуспела в этом. Может быть, лет за пятнадцать…
— А сколько ей сейчас?
— Три года.
— О, тогда у вас еще масса времени впереди, — засмеялся Фолкнер.
Она не ответила. Разговор зашел в тупик. Они старались не вспоминать людей со звезд, хотя понимали, что рано или поздно должны будут коснуться этой темы.
После нескольких минут молчания Фолкнер не выдержал.
— Думаю, они уже достигли своей базы отдыха и начали курс лечения. Как вы думаете, вспоминают ли…
— Уверена, что вспоминают.
— Но как? Как добросердечных волосатых обезьян, которые так трогательно о них заботились?
— Это нечестно! Вы же знаете, что они более высокого мнения о нас!
— Почему? Разве мы ровня им? Опасные обезьяны с атомными бомбами!
— В массе своей — может быть, — кивнула Кэтрин. — Но не по отдельности. Не знаю, как было у вас с Глэйр, но Ворнин уважал меня как личность. Понимая, что я только человек, он все же никогда не смотрел на меня свысока, никогда в душе не насмехался надо мной.
— У меня с Глэйр было то же самое. Так что беру свои слова назад.
— Они — весьма своеобразные существа, — задумчиво сказала она. — Но я уверена, что независимо от того, какие чувства питали к ним мы, они отвечали нам взаимностью. Были сердечными… добрыми…
— Интересно, а каковы краназойцы? — сменил тему разговора Фолкнер.
— Кто?
— Их галактический соперник. Разве Ворнин не рассказывал вам о холодной войне в космосе?
— О, да!
— Вот ведь что забавно, Кэтрин. Мы даже не знаем, какие они, как вы бы выразились, в массе своей. Двое, которых мы повстречали, были очень хорошими, но они — только солдаты в войне, которую затеяли правительства. И, может быть, краназойцы в действительности имеют больше прав на нашу Землю, чем дирнанцы… Нам приоткрыли щелочку в космос, мы заглянули в нее чужими глазами, и до сих пор не знаем причин и целей этой вселенской борьбы. Наше небо кишит космическими кораблями, с которых другие расы следят за нами, плетут хитроумные заговоры, стараясь переиграть друг друга…
— Ворнин уверял, что когда-нибудь срок действия соглашения закончится, и тогда они смогут открыто вступить с нами в контакт.
— Глэйр тоже говорила об этом.
— Но когда же истечет этот срок?
— Может быть, через пятьдесят лет. А может — через тысячу. Не знаю.
— Будем надеяться, что скоро.
— Почему, Кэтрин?
— Чтобы Ворнин вернулся. — Она опустила голову. — И ваша Глэйр. И чтобы мы встретились с ними…
— Это опасное заблуждение, Кэтрин. Даже если соглашение отменят на следующей неделе, вы никогда больше не увидите Ворнина. А я — Глэйр. Разрыв был окончательным. Любовная связь между существами разных планет не может иметь будущего. Они мудры и сделают все, чтобы мы никогда больше не встретились. Когда любовь обрывают таким образом, сердце истекает кровью, но они намерены дать этой ране зажить и больше не открываться.
— То есть, вы считаете, что надеяться глупо?
— Послушайте! — воскликнул он. — Сохранить любовь достаточно трудно даже для двух человеческих существ. А если другой не является человеком?
— Не думаю, что это так трудно — полюбить, — покачала головой Кэтрин.
— Или сохранить любовь. Даже если этот другой — дирнанец… — Она запнулась. — Ладно. Я, кажется, говорю глупости. Их больше нет. Остались мы с вами, люди, которым было дано пережить нечто необычное и замечательное, и которые обречены всю жизнь хранить в душах осколки разбитого счастья…
Фолкнеру послышался в ее словах намек. Нет, не так скоро. Когда-нибудь, возможно, они с Кэтрин склеят эти осколки. Но сначала нужно постараться понять не только ее — понять себя самого, нового себя, возрожденного из пепла дирнанкой по имени Глэйр. Еще раз открыть душу другому человеку… Рано. Еще рано.
— Стемнело, — сказала Кэтрин, поднимаясь. — Мне пора домой. Джил будет капризничать.
— Я отвезу вас.
Выйдя на улицу, они оба непроизвольно взглянули на небо. На звезды. Потом взгляды их встретились, он улыбнулся, она ответила ему улыбкой, и оба рассмеялись.
— С нашей стороны будет не очень хорошо, если мы их забудем, правда?
— спросила Кэтрин.
— Конечно. Но мне кажется, что мы просто не сможем этого сделать. На несколько недель нашей жизни к нам снизошли звезды. Такое не забывается. Но они вернулись на свои орбиты, а мы остались…
Он открыл перед ней дверцу автомобиля.
— Спасибо за этот чудесный день, — улыбнулась Кэтрин.
— Вам спасибо. Думаю, такое неплохо было бы повторить.
— И как можно скорее.
— Очень скоро, — твердо пообещал Фолкнер.
Ему хотелось сказать больше, гораздо больше. Все это будет сказано. В свое время. Он не принадлежал к числу тех, кто открывает душу незнакомым людям. Он чувствовал, что очень скоро они перестанут быть чужими друг другу. Слишком многое связывало их: только им двоим была знакома гладкая, прохладная кожа, искусственная кожа пришельцев, едва не ставших жертвами галактической политики. И они почти одновременно пережили ни с чем не сравнимую боль внезапного расставания без возврата… Пережитое влекло их друг к другу, противопоставив остальным четырем миллиардам живущих на этой планете.
Он улыбался, выжимая сцепление. Она тоже улыбалась. Над ветровым стеклом простирался небесный свод, поглотивший Ворнина и Глэйр.
Мысленно они пожелали им благополучного возвращения домой.
— Пожалуй, — пожала плечами Кэтрин Мэйсон.
Он открыл дверь своего дома, и она вошла.
Они изъездили за полдня почти весь Альбукерк. Она оставила свою маленькую дочку у соседки и не уставала напоминать себе, что пора возвращаться домой, но все откладывала и откладывала… И вот они в его доме.
Он только теперь смог ее рассмотреть. В машине, когда она сидела рядом, не было возможности сделать это. И сейчас он смотрел на нее, не отрываясь.
— Думаю, нам следует хранить все происшедшее в тайне, — нарушила затянувшееся молчание Кэтрин.
— Вы правы. Ведь не хочется, чтобы нас посчитали лунатиками? — сдержанно улыбнулся он.
— Зато теперь мы можем основать новую религию, — улыбнулась в ответ она. — В качестве конкурентов Фредерику Сторму. Заложим храм и начнем проповедовать евангелие от Наблюдателей…
— А кого объявим богом? Миртина или Ворнина?
— Том, не надо…
— Я пошутил. Хотите что-нибудь выпить?
— Не возражаю.
— У меня довольно скромный выбор: эрзац-виски, кое-какое вино и…
— Мне все равно, — перебила его Кэтрин. — Главное — с пульверизатором.
— Едва ли самый элегантный способ пить спиртное, — заметил Фолкнер.
— А я вовсе не претендую на элегантность, — отпарировала она.
Он улыбнулся и предложил ей поднос с пульверизаторами. Она, не глядя, взяла один, он, чтобы не показаться невежливым, последовал ее примеру.
— Ваш муж, насколько я помню, служил в ВВС?
— Да. Теодор Мэйсон. Он погиб. В Сирии.
— Извините. Я не знал его. Он служил в Киртлэнде?
— До своего перевода за океан.
— Это большая база. Очень жаль, но я действительно не был с ним знаком.
— Почему вы так говорите?
— Не знаю, — смешался он. — Просто потому что… ну, потому что он был вашим мужем и… было бы очень приятно, если бы я… о, черт! У меня просто язык заплетается, не так ли? А как это выглядит со стороны? Перезрелый юнец сорока трех лет! Еще выпьем?
— Не хочется.
Он тоже воздержался. Она достала фотографию. Рука его слегка дрожала, когда он протянул руку за глянцевым стереоснимком голой девчушки двух-трех лет, улыбающейся ему из высокой травы.
— Бесстыжая девчонка, а?
— Я по мере возможности пытаюсь привить ей скромность, но пока что не слишком преуспела в этом. Может быть, лет за пятнадцать…
— А сколько ей сейчас?
— Три года.
— О, тогда у вас еще масса времени впереди, — засмеялся Фолкнер.
Она не ответила. Разговор зашел в тупик. Они старались не вспоминать людей со звезд, хотя понимали, что рано или поздно должны будут коснуться этой темы.
После нескольких минут молчания Фолкнер не выдержал.
— Думаю, они уже достигли своей базы отдыха и начали курс лечения. Как вы думаете, вспоминают ли…
— Уверена, что вспоминают.
— Но как? Как добросердечных волосатых обезьян, которые так трогательно о них заботились?
— Это нечестно! Вы же знаете, что они более высокого мнения о нас!
— Почему? Разве мы ровня им? Опасные обезьяны с атомными бомбами!
— В массе своей — может быть, — кивнула Кэтрин. — Но не по отдельности. Не знаю, как было у вас с Глэйр, но Ворнин уважал меня как личность. Понимая, что я только человек, он все же никогда не смотрел на меня свысока, никогда в душе не насмехался надо мной.
— У меня с Глэйр было то же самое. Так что беру свои слова назад.
— Они — весьма своеобразные существа, — задумчиво сказала она. — Но я уверена, что независимо от того, какие чувства питали к ним мы, они отвечали нам взаимностью. Были сердечными… добрыми…
— Интересно, а каковы краназойцы? — сменил тему разговора Фолкнер.
— Кто?
— Их галактический соперник. Разве Ворнин не рассказывал вам о холодной войне в космосе?
— О, да!
— Вот ведь что забавно, Кэтрин. Мы даже не знаем, какие они, как вы бы выразились, в массе своей. Двое, которых мы повстречали, были очень хорошими, но они — только солдаты в войне, которую затеяли правительства. И, может быть, краназойцы в действительности имеют больше прав на нашу Землю, чем дирнанцы… Нам приоткрыли щелочку в космос, мы заглянули в нее чужими глазами, и до сих пор не знаем причин и целей этой вселенской борьбы. Наше небо кишит космическими кораблями, с которых другие расы следят за нами, плетут хитроумные заговоры, стараясь переиграть друг друга…
— Ворнин уверял, что когда-нибудь срок действия соглашения закончится, и тогда они смогут открыто вступить с нами в контакт.
— Глэйр тоже говорила об этом.
— Но когда же истечет этот срок?
— Может быть, через пятьдесят лет. А может — через тысячу. Не знаю.
— Будем надеяться, что скоро.
— Почему, Кэтрин?
— Чтобы Ворнин вернулся. — Она опустила голову. — И ваша Глэйр. И чтобы мы встретились с ними…
— Это опасное заблуждение, Кэтрин. Даже если соглашение отменят на следующей неделе, вы никогда больше не увидите Ворнина. А я — Глэйр. Разрыв был окончательным. Любовная связь между существами разных планет не может иметь будущего. Они мудры и сделают все, чтобы мы никогда больше не встретились. Когда любовь обрывают таким образом, сердце истекает кровью, но они намерены дать этой ране зажить и больше не открываться.
— То есть, вы считаете, что надеяться глупо?
— Послушайте! — воскликнул он. — Сохранить любовь достаточно трудно даже для двух человеческих существ. А если другой не является человеком?
— Не думаю, что это так трудно — полюбить, — покачала головой Кэтрин.
— Или сохранить любовь. Даже если этот другой — дирнанец… — Она запнулась. — Ладно. Я, кажется, говорю глупости. Их больше нет. Остались мы с вами, люди, которым было дано пережить нечто необычное и замечательное, и которые обречены всю жизнь хранить в душах осколки разбитого счастья…
Фолкнеру послышался в ее словах намек. Нет, не так скоро. Когда-нибудь, возможно, они с Кэтрин склеят эти осколки. Но сначала нужно постараться понять не только ее — понять себя самого, нового себя, возрожденного из пепла дирнанкой по имени Глэйр. Еще раз открыть душу другому человеку… Рано. Еще рано.
— Стемнело, — сказала Кэтрин, поднимаясь. — Мне пора домой. Джил будет капризничать.
— Я отвезу вас.
Выйдя на улицу, они оба непроизвольно взглянули на небо. На звезды. Потом взгляды их встретились, он улыбнулся, она ответила ему улыбкой, и оба рассмеялись.
— С нашей стороны будет не очень хорошо, если мы их забудем, правда?
— спросила Кэтрин.
— Конечно. Но мне кажется, что мы просто не сможем этого сделать. На несколько недель нашей жизни к нам снизошли звезды. Такое не забывается. Но они вернулись на свои орбиты, а мы остались…
Он открыл перед ней дверцу автомобиля.
— Спасибо за этот чудесный день, — улыбнулась Кэтрин.
— Вам спасибо. Думаю, такое неплохо было бы повторить.
— И как можно скорее.
— Очень скоро, — твердо пообещал Фолкнер.
Ему хотелось сказать больше, гораздо больше. Все это будет сказано. В свое время. Он не принадлежал к числу тех, кто открывает душу незнакомым людям. Он чувствовал, что очень скоро они перестанут быть чужими друг другу. Слишком многое связывало их: только им двоим была знакома гладкая, прохладная кожа, искусственная кожа пришельцев, едва не ставших жертвами галактической политики. И они почти одновременно пережили ни с чем не сравнимую боль внезапного расставания без возврата… Пережитое влекло их друг к другу, противопоставив остальным четырем миллиардам живущих на этой планете.
Он улыбался, выжимая сцепление. Она тоже улыбалась. Над ветровым стеклом простирался небесный свод, поглотивший Ворнина и Глэйр.
Мысленно они пожелали им благополучного возвращения домой.
22
В поселке было тихо. Празднества Общины Огня завершились. Белые разъехались по домам. Центральную площадь заливали длинные полосы лунного света.
В доме Эстанция перед работающим телевизором сидели Рамон, Лупе и бабушка. Дядя Джордж, как обычно пьяный, вышел прогуляться. Отец семейства играл в кива с друзьями. Росита, сорвав на окружающих злость, спряталась на кухне. В этот вечер она снова осталась без мужчины. Чарли знал почему, но молчал об этом.
Марти Макино уехал из поселка на следующее утро после знакомства с дирнанским лазером. Предполагалось, что в Лос-Анджелес. Чарли был уверен, что он больше никогда не вернется.
Глядя с улицы на голубоватое свечение экрана, Чарли слегка дрожал. В долину Рио-Гранде пришла зима. Днем в воздухе закружились первые снежинки. На Рождество, возможно, пойдет густой снег. Мальчика не пугал холод. Под оборванным пиджаком его согревали две вещи: письмо, написанное на квадрате блестящего пластика, и маленькая металлическая трубка, стреляющая лучом фантастической силы.
Потом он пересек площадь, никуда особенно не направляясь. Следом за ним плелась собака.
Сегодня вечером луна была особенно яркой. И все же он достаточно ясно различал звезды. Пояс Ориона. Звезда Миртина! На душе Чарли стало тепло только от того, что он видит эту звезду.
«На следующий год я пойду в среднюю школу. Понравится им это или нет, но пойду. В крайнем случае убегу, а когда меня поймает полиция, скажу им и газетчикам: „Смотрите, я, способный индейский мальчик, пытаюсь улучшить свою судьбу, а родители не пускают меня в среднюю школу“. Тогда вокруг меня поднимется шум, и я смогу учиться… Изучать ракеты, звезды, космос… Я всему научусь! И отправлюсь когда-нибудь туда, в ночную тьму, и навещу тебя, Миртин! Прилечу на твою планету. Ведь ты сам говорил, что мы скоро будем там. И что я стану одним из первых…»
В задумчивости Чарли даже не заметил, как вышел к подстанции. На самом деле он не собирался идти к пещере Миртина. Она пуста. На первых порах его неудержимо влекло туда, но сейчас, в такую холодную ночь, не было необходимости совершать такое паломничество. Бог, спустившийся с небес, вселил в душу одиннадцатилетнего ребенка веру в другую, лучшую жизнь, и вознесся, а вера росла и крепла.
— Эй, вы, дирнанцы! — закричал Чарли, запрокинув голову. — Как вы там, наверху? Вы видите меня? Это я, Чарли Эстанция! Тот, который таскал лепешки для Миртина!
Как высоко летают эти блюдца? Может быть, как раз сейчас одно из них проносится над его головой? Есть ли у них приборы, способные улавливать голоса людей?
— Вы слышите меня? Я здесь один. Спуститесь, чтобы я смог вас увидеть!
Тщетно. Ну да ничего другого Чарли и не ожидал. Он просто знал, что они есть. Там, высоко. Наблюдают.
Но, может быть, их заинтересует луч лазера?
Он достал из-за пазухи теплую металлическую трубочку и срезал ветку растущего неподалеку дерева. Какая чудесная вещь этот рассекатель! Настанет день, и Чарли Эстанция узнает, как и почему он работает.
— Послушайте, — снова обратился он к звездам. — Мне не нужно многого. Только передайте Миртину, что я желаю ему быстро поправиться. Передайте огромное спасибо за наши беседы, за то, что он столькому меня научил. Вот и все. Поблагодарите его за меня!
И снова ничего не случилось. Печально улыбнувшись, мальчик побрел назад, в поселок. Остановился, поднял камень и швырнул его в овраг.
Внезапно собака громко залаяла. По пустыне пронесся порыв ветра. Чарли поднял голову и увидел яркую звездочку, которая вспыхнула посреди неба и покатилась вниз, пока не исчезла где-то у горизонта. Сердце его учащенно забилось. Он прекрасно понимал, что это только падающая звезда, кусок космического металла, сгоревший в верхних слоях атмосферы. Но воспринял ее как знамение. Соплеменники Миртина отвечали ему, благодарили за спасенную жизнь товарища. Они, конечно же, увидели и услышали индейского мальчика, зовущего их из холодной пустыни.
Чарли помахал рукой вслед звезде.
— Спасибо вам, дирнанцы!
И побежал вприпрыжку к деревне.
В доме Эстанция перед работающим телевизором сидели Рамон, Лупе и бабушка. Дядя Джордж, как обычно пьяный, вышел прогуляться. Отец семейства играл в кива с друзьями. Росита, сорвав на окружающих злость, спряталась на кухне. В этот вечер она снова осталась без мужчины. Чарли знал почему, но молчал об этом.
Марти Макино уехал из поселка на следующее утро после знакомства с дирнанским лазером. Предполагалось, что в Лос-Анджелес. Чарли был уверен, что он больше никогда не вернется.
Глядя с улицы на голубоватое свечение экрана, Чарли слегка дрожал. В долину Рио-Гранде пришла зима. Днем в воздухе закружились первые снежинки. На Рождество, возможно, пойдет густой снег. Мальчика не пугал холод. Под оборванным пиджаком его согревали две вещи: письмо, написанное на квадрате блестящего пластика, и маленькая металлическая трубка, стреляющая лучом фантастической силы.
Потом он пересек площадь, никуда особенно не направляясь. Следом за ним плелась собака.
Сегодня вечером луна была особенно яркой. И все же он достаточно ясно различал звезды. Пояс Ориона. Звезда Миртина! На душе Чарли стало тепло только от того, что он видит эту звезду.
«На следующий год я пойду в среднюю школу. Понравится им это или нет, но пойду. В крайнем случае убегу, а когда меня поймает полиция, скажу им и газетчикам: „Смотрите, я, способный индейский мальчик, пытаюсь улучшить свою судьбу, а родители не пускают меня в среднюю школу“. Тогда вокруг меня поднимется шум, и я смогу учиться… Изучать ракеты, звезды, космос… Я всему научусь! И отправлюсь когда-нибудь туда, в ночную тьму, и навещу тебя, Миртин! Прилечу на твою планету. Ведь ты сам говорил, что мы скоро будем там. И что я стану одним из первых…»
В задумчивости Чарли даже не заметил, как вышел к подстанции. На самом деле он не собирался идти к пещере Миртина. Она пуста. На первых порах его неудержимо влекло туда, но сейчас, в такую холодную ночь, не было необходимости совершать такое паломничество. Бог, спустившийся с небес, вселил в душу одиннадцатилетнего ребенка веру в другую, лучшую жизнь, и вознесся, а вера росла и крепла.
— Эй, вы, дирнанцы! — закричал Чарли, запрокинув голову. — Как вы там, наверху? Вы видите меня? Это я, Чарли Эстанция! Тот, который таскал лепешки для Миртина!
Как высоко летают эти блюдца? Может быть, как раз сейчас одно из них проносится над его головой? Есть ли у них приборы, способные улавливать голоса людей?
— Вы слышите меня? Я здесь один. Спуститесь, чтобы я смог вас увидеть!
Тщетно. Ну да ничего другого Чарли и не ожидал. Он просто знал, что они есть. Там, высоко. Наблюдают.
Но, может быть, их заинтересует луч лазера?
Он достал из-за пазухи теплую металлическую трубочку и срезал ветку растущего неподалеку дерева. Какая чудесная вещь этот рассекатель! Настанет день, и Чарли Эстанция узнает, как и почему он работает.
— Послушайте, — снова обратился он к звездам. — Мне не нужно многого. Только передайте Миртину, что я желаю ему быстро поправиться. Передайте огромное спасибо за наши беседы, за то, что он столькому меня научил. Вот и все. Поблагодарите его за меня!
И снова ничего не случилось. Печально улыбнувшись, мальчик побрел назад, в поселок. Остановился, поднял камень и швырнул его в овраг.
Внезапно собака громко залаяла. По пустыне пронесся порыв ветра. Чарли поднял голову и увидел яркую звездочку, которая вспыхнула посреди неба и покатилась вниз, пока не исчезла где-то у горизонта. Сердце его учащенно забилось. Он прекрасно понимал, что это только падающая звезда, кусок космического металла, сгоревший в верхних слоях атмосферы. Но воспринял ее как знамение. Соплеменники Миртина отвечали ему, благодарили за спасенную жизнь товарища. Они, конечно же, увидели и услышали индейского мальчика, зовущего их из холодной пустыни.
Чарли помахал рукой вслед звезде.
— Спасибо вам, дирнанцы!
И побежал вприпрыжку к деревне.