Страница:
— Залзан Кавол и его труппа! — объявил он.
— Мы здесь, — сказал Залзан Кавол.
— Ждите сигнала. Когда выйдете, последуете за музыкантами в процессии слева направо вокруг стадиона. не начинайте представления до тех пор, пока не пройдете мимо большого зеленого флага с эмблемой Короналя. Дойдя до павильона Короналя, сделайте почтительный поклон и стойте на месте шестьдесят секунд, демонстрируя свое искусство, а потом двинетесь дальше. Дойдете до дальних ворот и сразу же выходите из стадиона. При выходе получите свое вознаграждение. Все понятно?
— Вполне, — сказал Залзан Кавол.
Скандар повернулся к своей труппе. До сих пор он был резким и грубым, а тут вдруг обернулся другой стороной: он протянул три руки своим братьям и обменялся с ними рукопожатием, и на его грубом лице появилась почти любовная улыбка. Затем он притянул к себе Валентина и сказал так ласково, насколько это было возможно для скандара:
— Ты быстро научился и показываешь признаки мастерства. Я взял тебя только для удобства, но теперь рад, что ты с нами.
— Благодарю тебя, — торжественно ответил Валентин.
— Не каждый день мы жонглируем для Власти Маджипура, — продолжал Залзан Кавол, обнимая Слита и Карабеллу. — Пусть это будет нашим лучшим выступлением.
— Жонглеры! — пролаял распорядитель.
Слит и Карабелла шли впереди, жонглируя пятью ножами; они обменивались ими в быстром, постоянно варьирующемся рисунке. За ними, несколько поодаль, шел Валентин, жонглируя тремя дубинками с напряженной интенсивностью; за ним шесть братьев-скандаров пользовались двадцатью четырьмя руками, чтобы наполнить воздух самой несообразной смесью летающих предметов. Шанамир замыкал шествие, как господин: он ничего не делал, просто служил человеком-точкой.
Карабелла была энергична, неуемна: она подпрыгивала, щелкала каблуками, хлопала в ладоши, но ни разу не сбила такт, а рядом с ней Слит, быстрый, как удар кнута, собранный, динамичный, представлял собой прямо источник энергии, когда выхватывал ножи из воздуха и возвращал их партнерше. Всегда спокойный экономящий движения, Слит позволил себе немыслимый прыжок, пока мягкий воздух Маджипура держал ножи наверху необходимую долю секунды.
Они обошли вокруг стадиона, держа ритм по скрипучему визгу флейт и труб идущего перед ними оркестра. Обширная толпа уже устала от чередования выступлений и едва реагировала, но это не имело значения: жонглеры были преданы своему искусству, а не потным лицам, едва видимым на далеких сидениях.
Валентин придумал номер вчера, практиковался сам и фантастически преуспел в этом деле. Об этом никто не знал, потому что это было рискованно, а королевское представление — не место для риска. Однако, думал он, королевское представление — самое подходящее место для того, чтобы человек сделал все, что может.
Итак, он взял две дубинки в правую руку и швырнул их вверх. Он тут же услышал удивленное ворчание Кавола: «Эй! но думать над этим у Валентина не было времени, поскольку дубинки опускались, и он бросил дубинку из левой руки между ними на двойную высоту. Он ловко поймал падающие дубинки в каждую руку, бросил из правой вверх и поймал ту, что вернулась из двойного полета, а потом с полной уверенностью занялся знакомым каскадом дубинок, не глядя по сторонам и следуя за Карабеллой и Слитом по периметру громадного стадиона.
Оркестры, акробаты, танцоры, дрессированные животные, жонглеры впереди и позади, тысячи пустых лиц на сидениях, украшенные лентами аркады вельмож — ничего этого Валентин не видел, разве что подсознательно. Бросок, бросок и захват, вперед и вперед, пока не увидел краем глаза блестящие, зеленые с золотым флаги по бокам королевского павильона. Он повернул лицо к Короналю. Это был трудный момент, потому что пришлось делить внимание: следить за положением дубинок и искать Лорда Валентина. И он нашел его в середине павильона. Он жаждал второго толчка обмена энергией, второй искры контакта с ищущими глазами Короналя. Он бросал дубинки автоматически точно, каждая взлетала на определенную высоту и по дуге спускалась между большим пальцем и остальными, пока он искал лицо Короналя. Но в этот раз толчка энергии не было, потому что Корональ был рассеян и вообще не видел жонглера; он скучал смотрел через стадион на какое-то другое действие то ли на животных, то ли на голые зады танцоров, то ли вообще ни на что. Валентин настойчиво отсчитывал положенные ему шестьдесят секунд, и в конце этой минуты ему показалось, что Корональ действительно мельком взглянул на него, но и только.
Валентин двинулся дальше. Карабелла и Слит уже подходили к выходу. Валентин обернулся и сердечно улыбнулся скандарам, которые шли под танцующим балдахином из топоров, горящих факелов, серпов, молотков и фруктов, добавляя один предмет к тому множеству, что кружилось над ними.
Валентин шел вперед по своей одиночной орбите. Вперед и через ворота. Проходя во внешний мир, он держал свои дубинки в руках. И снова, отойдя от Короналя, он почувствовал упадок, усталость и пустоту, словно Лорд Валентин не излучал энергию, а вытягивал ее из других, создавая иллюзию яркой, блистающей ауры, а когда люди отходили от него, они ощущали только потерю. К тому же представление кончилось; момент славы Валентина пришел и ушел, и никто его, похоже, не заметил.
Кроме Залзана Кавола, который смотрел на него угрюмо и раздраженно.
— Кто научил тебя этому двойному броску? — спросил он, едва выйдя за ворота.
— Никто, ответил Валентин. — Я сам это придумал.
— А если бы ты уронил дубинки?
— Так ведь не уронил же.
— Нашел место придумывать трюки, — пробормотал скандар, но несколько смягчился. — Но я должен признать, что ты держался хорошо.
От другого распорядителя, он получил кошелек с деньгами, высыпал их в две внешние руки и быстро пересчитал. Большую часть сложил в карман, но по одной монете бросил братьям, потому — Слиту и Карабелле и, после некоторого раздумья, по меньшей монетке Валентину и Шанамиру.
Валентин заметил, что он и Шанамир получили по полукроне, а остальные по кроне. Но какая важность? В его кошельке еще звенело несколько крон, а премия, пусть и небольшая, была неожиданной. Он истратит ее сегодня на крепкое вино и пряную рыбу.
Долгий день почти кончился. С поря поднялся туман и принес в Пидруд ранние сумерки. На стадионе все еще шло представление. Бедный Корональ, подумал Валентин, ему придется сидеть там до ночи.
Карабелла стиснула его запястье.
— Пошли, — шепнула она весьма повелительно. — Наша работа кончена, теперь мы будем праздновать!
— Мы здесь, — сказал Залзан Кавол.
— Ждите сигнала. Когда выйдете, последуете за музыкантами в процессии слева направо вокруг стадиона. не начинайте представления до тех пор, пока не пройдете мимо большого зеленого флага с эмблемой Короналя. Дойдя до павильона Короналя, сделайте почтительный поклон и стойте на месте шестьдесят секунд, демонстрируя свое искусство, а потом двинетесь дальше. Дойдете до дальних ворот и сразу же выходите из стадиона. При выходе получите свое вознаграждение. Все понятно?
— Вполне, — сказал Залзан Кавол.
Скандар повернулся к своей труппе. До сих пор он был резким и грубым, а тут вдруг обернулся другой стороной: он протянул три руки своим братьям и обменялся с ними рукопожатием, и на его грубом лице появилась почти любовная улыбка. Затем он притянул к себе Валентина и сказал так ласково, насколько это было возможно для скандара:
— Ты быстро научился и показываешь признаки мастерства. Я взял тебя только для удобства, но теперь рад, что ты с нами.
— Благодарю тебя, — торжественно ответил Валентин.
— Не каждый день мы жонглируем для Власти Маджипура, — продолжал Залзан Кавол, обнимая Слита и Карабеллу. — Пусть это будет нашим лучшим выступлением.
— Жонглеры! — пролаял распорядитель.
Слит и Карабелла шли впереди, жонглируя пятью ножами; они обменивались ими в быстром, постоянно варьирующемся рисунке. За ними, несколько поодаль, шел Валентин, жонглируя тремя дубинками с напряженной интенсивностью; за ним шесть братьев-скандаров пользовались двадцатью четырьмя руками, чтобы наполнить воздух самой несообразной смесью летающих предметов. Шанамир замыкал шествие, как господин: он ничего не делал, просто служил человеком-точкой.
Карабелла была энергична, неуемна: она подпрыгивала, щелкала каблуками, хлопала в ладоши, но ни разу не сбила такт, а рядом с ней Слит, быстрый, как удар кнута, собранный, динамичный, представлял собой прямо источник энергии, когда выхватывал ножи из воздуха и возвращал их партнерше. Всегда спокойный экономящий движения, Слит позволил себе немыслимый прыжок, пока мягкий воздух Маджипура держал ножи наверху необходимую долю секунды.
Они обошли вокруг стадиона, держа ритм по скрипучему визгу флейт и труб идущего перед ними оркестра. Обширная толпа уже устала от чередования выступлений и едва реагировала, но это не имело значения: жонглеры были преданы своему искусству, а не потным лицам, едва видимым на далеких сидениях.
Валентин придумал номер вчера, практиковался сам и фантастически преуспел в этом деле. Об этом никто не знал, потому что это было рискованно, а королевское представление — не место для риска. Однако, думал он, королевское представление — самое подходящее место для того, чтобы человек сделал все, что может.
Итак, он взял две дубинки в правую руку и швырнул их вверх. Он тут же услышал удивленное ворчание Кавола: «Эй! но думать над этим у Валентина не было времени, поскольку дубинки опускались, и он бросил дубинку из левой руки между ними на двойную высоту. Он ловко поймал падающие дубинки в каждую руку, бросил из правой вверх и поймал ту, что вернулась из двойного полета, а потом с полной уверенностью занялся знакомым каскадом дубинок, не глядя по сторонам и следуя за Карабеллой и Слитом по периметру громадного стадиона.
Оркестры, акробаты, танцоры, дрессированные животные, жонглеры впереди и позади, тысячи пустых лиц на сидениях, украшенные лентами аркады вельмож — ничего этого Валентин не видел, разве что подсознательно. Бросок, бросок и захват, вперед и вперед, пока не увидел краем глаза блестящие, зеленые с золотым флаги по бокам королевского павильона. Он повернул лицо к Короналю. Это был трудный момент, потому что пришлось делить внимание: следить за положением дубинок и искать Лорда Валентина. И он нашел его в середине павильона. Он жаждал второго толчка обмена энергией, второй искры контакта с ищущими глазами Короналя. Он бросал дубинки автоматически точно, каждая взлетала на определенную высоту и по дуге спускалась между большим пальцем и остальными, пока он искал лицо Короналя. Но в этот раз толчка энергии не было, потому что Корональ был рассеян и вообще не видел жонглера; он скучал смотрел через стадион на какое-то другое действие то ли на животных, то ли на голые зады танцоров, то ли вообще ни на что. Валентин настойчиво отсчитывал положенные ему шестьдесят секунд, и в конце этой минуты ему показалось, что Корональ действительно мельком взглянул на него, но и только.
Валентин двинулся дальше. Карабелла и Слит уже подходили к выходу. Валентин обернулся и сердечно улыбнулся скандарам, которые шли под танцующим балдахином из топоров, горящих факелов, серпов, молотков и фруктов, добавляя один предмет к тому множеству, что кружилось над ними.
Валентин шел вперед по своей одиночной орбите. Вперед и через ворота. Проходя во внешний мир, он держал свои дубинки в руках. И снова, отойдя от Короналя, он почувствовал упадок, усталость и пустоту, словно Лорд Валентин не излучал энергию, а вытягивал ее из других, создавая иллюзию яркой, блистающей ауры, а когда люди отходили от него, они ощущали только потерю. К тому же представление кончилось; момент славы Валентина пришел и ушел, и никто его, похоже, не заметил.
Кроме Залзана Кавола, который смотрел на него угрюмо и раздраженно.
— Кто научил тебя этому двойному броску? — спросил он, едва выйдя за ворота.
— Никто, ответил Валентин. — Я сам это придумал.
— А если бы ты уронил дубинки?
— Так ведь не уронил же.
— Нашел место придумывать трюки, — пробормотал скандар, но несколько смягчился. — Но я должен признать, что ты держался хорошо.
От другого распорядителя, он получил кошелек с деньгами, высыпал их в две внешние руки и быстро пересчитал. Большую часть сложил в карман, но по одной монете бросил братьям, потому — Слиту и Карабелле и, после некоторого раздумья, по меньшей монетке Валентину и Шанамиру.
Валентин заметил, что он и Шанамир получили по полукроне, а остальные по кроне. Но какая важность? В его кошельке еще звенело несколько крон, а премия, пусть и небольшая, была неожиданной. Он истратит ее сегодня на крепкое вино и пряную рыбу.
Долгий день почти кончился. С поря поднялся туман и принес в Пидруд ранние сумерки. На стадионе все еще шло представление. Бедный Корональ, подумал Валентин, ему придется сидеть там до ночи.
Карабелла стиснула его запястье.
— Пошли, — шепнула она весьма повелительно. — Наша работа кончена, теперь мы будем праздновать!
9
Она выскочила из толпы, и Валентин после некоторого замешательства последовал за ней. Его три дубинки, подвешенные к поясу, колотили его по бедрам. Он подумал было, что потерял Карабеллу, но она снова появилась на виду. Она бежала широкими прыжками, время от времени оборачиваясь и маня его за собой. Валентин догнал ее на спуске к бухте. Буксиры привели в гавань баржи с тонкими бревнами, уложенными замысловатыми кострами. Хотя ночь еще не наступила, некоторые костры были уже подожжены и горели холодным зеленым огнем, почти не давая дыма.
В течение дня весь город обратился в игровую площадку. Карнавальные ларьки выросли, как поганки после дождя; гуляки в странных костюмах мотались по набережным. Со всех сторон музыка, смех, лихорадочное возбуждение. По мере усиления темноты зажигались все новые огни, и бухта стала морем разноцветного света. С востока появилось нечто вроде фейерверка: высоко вверх взлетела сверкающая ракета и рассыпалась с слепящими потоками над крышами самых высоких зданий Пидруда.
Ажиотаж Карабеллы захватила и Валентина. Взявшись за руки, они без устали шли через город, от ларька к ларьку, разбрасывая монеты, как камешки, на игру. Много было игорных ларьков, где сбивали шарами кукол или нарушали какую-нибудь тщательно сбалансированную конструкцию. Карабелла, с ее глазом и рукой жонглера почти в каждой такой игре, а Валентин, хотя и менее ловкий, тоже брал свою долю призов.
В некоторых ларьках призами были кружки вина и куски мяса; в других они получали ненужных животных или знамена с эмблемой Короналя; это они тут же оставляли. Но мясо они ели, глотали вино и по мере приближения ночи становились все более возбужденными и дикими.
— Сюда! — Крикнула Карабелла, и они присоединились к танцу вруонов, гейрогов и пьяных хьортов — скачущий хоровой танец, в котором, казалось, нет никаких правил. Они прыгали с чужаками довольно долго. Когда хьорт обнял Карабеллу, она в ответ обняла его так крепко, что ее маленькие сильные пальцы глубоко вошли в его жирную кожу, а когда женщина-гейрог, вся в змеиных локонах и с множеством болтающихся грудей, прижалась к Валентину, он принял ее поцелуй и вернул его ей с большим энтузиазмом, чем сам предполагал.
Затем они пошли дальше, в открытый театр, где угловатые куклы в стилизованно резких движениях разыгрывали драму, потом на арену, где за несколько весовых единиц посмотрели на морских драконов, плавающих кругами в сияющей цистерне, а оттуда в сад одушевленных растений с южного побережья Алханрола, существ со щупальцами и высоких дрожащих резиноподобных колонн с удивительными глазами на вершине.
— Время кормления через полчаса, — сказал сторож, но Карабелла не захотела остаться и с Валентином на буксире нырнула в сгущающуюся темноту.
Снова взрывались фейерверки, теперь уже куда более эффектные на фоне ночи. Это была тройная горящая звезда, а за ней — изображение Лорда Валентина на половину неба, а потом ослепительный блеск зеленого, красного и голубого, рисующий форму Лабиринта, заслоненного лицом старого Понтификса Тивераса, а через минуту цвета пропали, новый взрыв бросил простыню огня через все небо, и из нее проступили любимые всеми черты великой королевской матери, Леди Острова Снов, с любовью глядящей на Пидруд. Вид ее так глубоко подействовал на Валентина, что он готов был преклонить колени и заплакать. Но в толпе не было для этого места. Леди растаяла в темноте. Валентин взял руку Карабеллы и крепко сжал.
— Мне нужно еще вина, — прошептал он.
— Подожди. Сейчас будет еще одно изображение.
И правда. Еще ракета, еще взрыв красок, на этот раз грубых желтых и красных, и на них лицо с тяжелой нижней челюстью и угрюмыми глазами, лицо четвертой Силы Маджипура, самой темной и самой надменной фигуры в иерархии
— Короля Снов, Симонана Барджазеда. Толпа затихла, потому что Король Снов не был другом никому, хотя все признавали его власть, поскольку он приносил несчастье и страшную кару.
Затем они пошли за вином. Рука Валентина дрожала, когда он быстро опрокинул две кружки. Карабелла смотрела на него сосредоточенно. Пальцы ее играли на его крепком запястье, но она ни о чем не спрашивала и свое вино оставила почти нетронутым.
Следующая дверь, открывшаяся перед ними ради фестиваля, была дверью в музей восковых фигур. Он был сделан в форме Лабиринта; войдя внутрь, нелегко было выйти, и они дали служителю три медяка, чтобы он сопровождал их. Из тьмы выступали герои королевства. Они были как живые, они двигались и даже говорили на архаических диалектах. Один высокий воин назвал себя Лордом Стиамотом, победителем метаморфов. Здесь была легендарная Леди Тиин, его мать, леди-воин, которая лично вела защиту Острова Снов, когда его осадили аборигены. Затем появилась фигура, назвавшаяся Дворцом, первым Понтификсом; он был так же далек по времени от Стиамота, как сам Стиамот от теперешнего Короналя. Рядом с ним стоял Дипитак Барджазед, первый Король Снов, персонаж куда более древний. Чем глубже проникали в Лабиринт Карабелла и Валентин тем больше насчитывалось Хозяев Власти разумно подобранный ассортимент Понтификсов, Леди и Короналей: великие правители Конфалум и Престимион, Понтификс Ариок и наконец последняя фигура — румяный мужчина лет сорока, черноволосый и темноглазый, в туго облегающей черной одежде. Ему не было нужды называть себя, потому что это был Лорд Вориакс, последний Корональ, брат Лорда Валентина, погибший два года от глупой случайности на охоте, он правил всего восемь лет. Изображение поклонилось, протянуло руки и воскликнуло:
— Оплакивайте меня, братья и сестры потому что я погиб раньше времени, и мое падение было тем сильнее, что я упал с такой высоты. Я был Лордом Вориаксом. Задумайтесь о моей судьбе!
Карабелла вздрогнула.
— Мрачное место и мрачный конец. Уйдем отсюда!
И она снова повела его по праздничным улицам, через игорные холлы и ярко освещенные павильоны, мимо обеденных столов и домов радости, нигде не останавливаясь, перелетая, как птица, с места на место, пока наконец они не свернули за угол и оказались в темноте за пределами всеобщего веселья. Они пошли дальше, в тишину деревьев, в аромат цветов. Это был парк.
— Пошли, прошептала Карабелла, взяв Валентина за руку.
Они вышли на залитую лунным светом поляну, где деревья сплелись вершинами. Рука Валентина мягко скользнула вокруг тонкой талии Карабеллы. Дневное тепло задержалось под этими сплетенными кронами, от влажной земли поднимался сладкий аромат громадных, больше головы скандара, цветов. Фестиваль и все его хаотическое возбуждение, казалось, отодвинулись на десятки тысяч миль.
— Здесь мы и останемся, — заявила Карабелла.
Подчеркнуто рыцарски он расстелил свой плащ. Она села, потянула к себе Валентина и быстро оказалась в его объятиях. Они лежали в укрытии между двумя густыми кустами. Где-то неподалеку журчал ручей.
На бедре Карабеллы висела маленькая карманная арфа искусной работы. Она сняла ее, сыграла короткое мелодичное вступление и запела чистым прозрачным голосом.
Моя любовь прекрасна, как весна, И так же нежна, как ночь.
Моя любовь сладка, как запретный плод, Моя любовь чиста и светла.
Она мне дороже всех богатств мира Всех драгоценных камней моря, Дороже всего Горного Замка.
— Красива песня, — прошептал Валентин. — И у тебя прекрасный голос.
— А ты поешь? — спросила она.
— Ну… наверное.
Она протянула ему арфу.
— Теперь спой ты. Что-нибудь любимое.
Он растерянно повертел в руках маленький инструмент и сказал:
— Я не знаю никаких песен.
— Никаких? Ты должен знать хоть какие-нибудь!
— Похоже, что они все ушли из моей головы.
Она улыбнулась и взяла арфу.
— Я научу тебя. Только, не сейчас.
— Нет, не сейчас.
Он коснулся ее губ своими. Она хихикнула и крепко обняла его. Глаза его привыкли к темноте, и он более ясно видел ее маленькое острое лицо, яркие озорные глаза, блестящие растрепанные волосы. Он было подался назад до того, что могло случиться, смутно опасаясь, что придется брать на себя какие-то обязательства, но потом отбросил эти страхи. Была фестивальная ночь, и они желали друг друга. Он вспомнил как она стояла обнаженная под очистителем: мышцы и кости, кости и мышцы, только и мяса, что на бедрах да на ягодицах. Плотный сгусток энергии. Он видел, что она дрожит не от холода, не от ночной сырости. Он гладил ее руки, лицо, мускулистые плечи, маленькие сферы грудей.
Их тела двигались в нужном ритме, словно они уже несколько месяцев были любовниками и хорошо сработались.
Потом он в полудреме лежал в ее объятиях и слушал, как колотится его сердце.
— Мы останемся ночевать здесь, — прошептала она. — В эту ночь нас никто не потревожит.
Она погладила его лоб, отвела от его глаз мягкие желтые волосы и легонько поцеловала в кончик носа. Она была ласкова и игрива, как котенок. Все ее темное возбуждение ушло, сгорело в пламени страсти. А он был потрясен, оглушен, растерян. Да, для него это был внезапный острый экстаз. Но в момент этого экстаза он смотрел через ворота ярчайшего света в таинственную область без цвета, формы и субстанции и рискованно качался на берегу этого неведомого, прежде чем откатиться обратно в реальный мир.
Он не мог говорить. Не было подходящих слов. Он не предполагал, что акт любви вызовет такую дезориентацию. Карабелла, как видно, чувствовала его беспокойство, потому что ничего не говорила, только обнимала его, нежно покачивала, положив его голову к себе на грудь, и тихонько напевала.
И он постепенной волной ушел в сон.
Пришли сны — образы, грубые, страшные.
Он опять был в знакомой унылой пурпурной равнине. Те же насмешливые лица глазели на него с пурпурного неба, но на этот раз он был не один. Перед ним маячило темное лицо и тяжелое, давящее физическое присутствие, и Валентин знал, что это его брат, хотя в жестоком сиянии янтарного солнца он не мог разглядеть черты его лица. И сон проходил на фоне низкой плачущей ноты мысленной музыки, которая указывала на сон опасный, сон угрожающий, сон смертельный.
Двое мужчин встретились в страшной дуэли, из которой только один мог выйти живым.
— Брат! — закричал Валентин в ужасе и смятении. Он дергался и извивался и как бы плыл по поверхности сна и на миг воспарил было над ней. Но его тренировка была заложена в нем слишком глубоко, и он знал; человек не летит по снам, не отбрасывает их, испугавшись чего-то; он полностью входит в них и принимает их руководство; он встречается во сне с немыслимым, и уклониться от этого означает неминуемую конфронтацию и гибель человека наяву.
Валентин сознательно оттянул себя снова на границу между сном и бодрствованием и снова почувствовал вокруг себя злобное присутствие врага, брата.
Оба они были вооружены, но неодинаково, потому что у Валентина была плохонькая рапира, а у его брата — массивная сабля. Со всей ловкостью и проворством Валентин отчаянно пытался провести свою шпагу мимо парирования брата. Невозможно. Тот все время парировал медленными тяжелыми ударами, и слабое лезвие Валентина отскакивало в сторону и неумолимо тащило его самого назад, по грубой, изрытой территории.
Над головой кружились стервятники. С неба слышалась шипящая песня смерти. Скоро должна пролиться кровь, и жизнь вернется к Источнику.
Шаг за шагом Валентин отступал, зная, что позади него овраг и дальнейшее отступление прекратится. Рука его болела, глаза набрякли от усталости, во рту скрипел песок, силы были на исходе. Назад… назад…
— Брат! — крикнул он в отчаянии. — Во имя Божества…
На его мольбу ответил злобный смех и непристойная ругань. Сабля взвилась и опустилась. Валентин выставил свое лезвие. Тело его онемело и затряслось, когда металл ударил о металл, и его легкое оружие переломилось. В ту же минуту он зацепился ногой о застрявшую в песке корягу и тяжело упал на землю, в переплетение колючих стелющихся веток. Гигантский человек с саблей витал над ним, заслонив солнце, закрыв собой все небо. Песня смерти приняла тембр убийственно-визгливой интенсивности; стервятники устремились вниз.
Спящий Валентин стонал и вздрагивал. Он снова повернулся и прижался к Карабелле, набираясь от нее тепла, потому что его окутал страшный холод смертельного сна. Так легко было бы проснуться теперь, уйти от ужаса и насилия этих образов, выплыть в безопасность на берега сознания. Но нет. Жестокая дисциплина толкала его снова в кошмар. Гигантская фигура захохотала. Сабля поднялась. Мир под упавшим телом Валентина качался и кренился. Он направил свой дух к Леди и ждал смертельного удара.
Но удар сабли оказался неловким и неудачным: оружие с глухим стуком вонзилось глубоко в песок. Текстура и упор сна изменились: Валентин не слышал больше шипящего плача песни смерти и все перевернулось. В него неожиданно влились потоки энергии, и он вскочил на ноги. Брат дергал саблю, пытаясь вытащить ее из земли, а Валентин каблуком загнал ее глубже.
Люто он бросился на противника с голыми руками.
Теперь уже Валентин руководил дуэлью, и струсивший брат, отступая под ливнем ударов, упал на колени и рычал, как раненый медведь, качая окровавленной головой из стороны в сторону. Он принимал удары, не пытаясь защищаться, и только бормотал: «Брат»… брат»… — когда Валентин опрокинул его в песок.
Он лежал неподвижно, а Валентин стоял над ним. Пусть скорее настанет утро и освободит меня от сна, молился он.
Было еще темно. Валентин прижал руки к бокам и вздрогнул. Безумные образы, фрагментарные, но мощные, проплывали в его смятенном мозгу.
Карабелла задумчиво смотрела на него.
— С тобой все в порядке? — спросила она
— Я видел сон.
— Ты трижды кричал. Я подумала, что тебе надо проснуться. Тяжелый сон?
— Да.
— А как ты сейчас?
— Растерян. Ошеломлен.
— Расскажи мне свой сон.
Это уже была интимная просьба. Но разве они не любовники? Разве они не вместе ушли в мир сна, партнеры в ночных поисках?
— Я видел, что дрался со своим братом, — хрипло сказал он. — Мы сражались на шпагах в жаркой голой пустыне. И он уже был готов убить меня, но я в последний момент поднялся с земли и… и… убил его голыми руками.
Ее глаза горели в темноте, как у животного.
— Ты всегда видишь такие яростные сны?
— Не думаю. Но…
— Да?
— Дело не только в насилии. У меня нет брата!
Она засмеялась.
— А ты хочешь, чтобы сон полностью соответствовал реальности? Валентин, Валентин, где ты учился? У снов истина лежит глубже, чем мы знаем в реальности. Брат твоего сна может быть кем угодно: Залзаном Каволом, Слитом, твоим отцом, Лордом Валентином, Понтификсом Тиверасом, даже мной. Ты же знаешь, что сны, за исключением специально посланных, все трансформируют.
— Знаю. Но что означает этот сон, Карабелла? Дуэль с братом, почти убит им, и вдруг убил его…
— Ты хочешь, чтобы я истолковала твой сон за тебя? — удивленно спросила она.
— Для меня он ничего не означает, кроме страха и тайны.
— Да, ты был очень испуган. Ты обливался потом и несколько раз кричал. Но мучительные сны в большинстве своем раскрывающие. Растолкуй его для себя.
— У меня нет брата…
— Я же сказала тебе, что это неважно.
— Что же, я воюю против самого себя. Не понимаю. А врагов у меня нет.
— Может, твой отец? — намекнула она.
Он задумался. Отец? Он старался представить себе лицо, которое можно было бы дать человеку с саблей, но не смог.
— Я не могу вспомнить его.
— Он умер, когда ты был маленьким?
— Наверное, так, — Валентин покачал головой, в которой началась пульсация. — Я не помню. Я вижу высокого человека с темной бородой, темноглазого…
— Как его звали? Когда он умер?
Валентин вновь покачал головой. Карабелла наклонилась, взяла его за руки и тихо спросила:
— Где ты родился?
— На востоке.
— Да, ты говорил, но где, в каком городе, в какой провинции?
— В Ни-мойе? — вопросительно произнес он.
— Ты спрашиваешь или отвечаешь?
— В Ни-мойе, — повторил он. — Большой дом, сад, неподалеку река. Да, я вижу себя там. Купаюсь в реке. Охочусь в герцогском лесу. Может, я видел все это во сне? Или читал что-то такое… Или мне рассказывали.
— Как зовут твою мать?
Он открыл рот, но ничего не сказал.
— Она тоже умерла в молодости?
— Гальяра, — неуверенно сказал он. — Да, Гальяра.
— Приятное имя. Расскажи, какая она.
— Она… она… — он запнулся. — Золотые волосы, как у меня. Гладкая кожа. Глаза… Это так трудно, Карабелла.
— Ты дрожишь.
— Да.
— Иди сюда. — Она притянула его к себе. Она была много меньше его, но казалась гораздо сильнее сейчас, и ему было так уютно от ее близости. — Ты ничего не помнишь, Валентин?
— Ничего.
— Не помнишь, где родился, откуда пришел сюда, как выглядели твои родители, не помнишь даже, где ты был в прошлый Звездный день? Твои сны не могут руководить тобой, потому что ты ничего не можешь объяснить в них.
Ее пальцы осторожно, но твердо начали ощупывать его череп.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Смотрю, не была ли повреждена голова. Удар по голове может отбить память.
— Есть что-нибудь?
— Ничего. Ни рубца, ни шишки. Но это еще ничего не значит. Это могло случиться месяца два назад. Когда взойдет солнце, посмотрим еще раз.
— Мне нравится, когда твои руки касаются меня.
— А мне нравится касаться тебя.
Он спокойно лежал рядом с ней. Слова, сказанные ими, теперь сильно тревожили его. Другие люди, думал он, помнят свое детство и юность, знают имена родителей и место своего рождения, а у него нет ничего, кроме туманного покрывала неопределенных набросков, туман тонких, ненадежных воспоминаний, покрывающий колодец пустоты, и он знал, что там пустота, и не хотел заглядывать в нее. Но Карабелла заставила его сделать это. Почему, думал он, я не похож на других? Почему, думал он, я не похож на других? Почему его воспоминания не имеют субстанции? Может, он и вправду получил удар по голове? Или просто у него такой мозг, тупой, который не способен даже удержать отпечатки опыта, и он, Валентин, бродил годами по Маджипуру, и при каждом новом наступлении дня вчерашний стирался?
Они так и не уснули больше в эту ночь. К утру они снова любили друг друга, молча, как-то целенаправленно, совсем не так, как в предыдущем веселом соединении. Затем они умылись в маленьком холодном ручье и пошли через город в гостиницу. По улицам все еще шатались гуляки с затуманенными глазами, когда над Пидрудом поднялось яркое солнце.
В течение дня весь город обратился в игровую площадку. Карнавальные ларьки выросли, как поганки после дождя; гуляки в странных костюмах мотались по набережным. Со всех сторон музыка, смех, лихорадочное возбуждение. По мере усиления темноты зажигались все новые огни, и бухта стала морем разноцветного света. С востока появилось нечто вроде фейерверка: высоко вверх взлетела сверкающая ракета и рассыпалась с слепящими потоками над крышами самых высоких зданий Пидруда.
Ажиотаж Карабеллы захватила и Валентина. Взявшись за руки, они без устали шли через город, от ларька к ларьку, разбрасывая монеты, как камешки, на игру. Много было игорных ларьков, где сбивали шарами кукол или нарушали какую-нибудь тщательно сбалансированную конструкцию. Карабелла, с ее глазом и рукой жонглера почти в каждой такой игре, а Валентин, хотя и менее ловкий, тоже брал свою долю призов.
В некоторых ларьках призами были кружки вина и куски мяса; в других они получали ненужных животных или знамена с эмблемой Короналя; это они тут же оставляли. Но мясо они ели, глотали вино и по мере приближения ночи становились все более возбужденными и дикими.
— Сюда! — Крикнула Карабелла, и они присоединились к танцу вруонов, гейрогов и пьяных хьортов — скачущий хоровой танец, в котором, казалось, нет никаких правил. Они прыгали с чужаками довольно долго. Когда хьорт обнял Карабеллу, она в ответ обняла его так крепко, что ее маленькие сильные пальцы глубоко вошли в его жирную кожу, а когда женщина-гейрог, вся в змеиных локонах и с множеством болтающихся грудей, прижалась к Валентину, он принял ее поцелуй и вернул его ей с большим энтузиазмом, чем сам предполагал.
Затем они пошли дальше, в открытый театр, где угловатые куклы в стилизованно резких движениях разыгрывали драму, потом на арену, где за несколько весовых единиц посмотрели на морских драконов, плавающих кругами в сияющей цистерне, а оттуда в сад одушевленных растений с южного побережья Алханрола, существ со щупальцами и высоких дрожащих резиноподобных колонн с удивительными глазами на вершине.
— Время кормления через полчаса, — сказал сторож, но Карабелла не захотела остаться и с Валентином на буксире нырнула в сгущающуюся темноту.
Снова взрывались фейерверки, теперь уже куда более эффектные на фоне ночи. Это была тройная горящая звезда, а за ней — изображение Лорда Валентина на половину неба, а потом ослепительный блеск зеленого, красного и голубого, рисующий форму Лабиринта, заслоненного лицом старого Понтификса Тивераса, а через минуту цвета пропали, новый взрыв бросил простыню огня через все небо, и из нее проступили любимые всеми черты великой королевской матери, Леди Острова Снов, с любовью глядящей на Пидруд. Вид ее так глубоко подействовал на Валентина, что он готов был преклонить колени и заплакать. Но в толпе не было для этого места. Леди растаяла в темноте. Валентин взял руку Карабеллы и крепко сжал.
— Мне нужно еще вина, — прошептал он.
— Подожди. Сейчас будет еще одно изображение.
И правда. Еще ракета, еще взрыв красок, на этот раз грубых желтых и красных, и на них лицо с тяжелой нижней челюстью и угрюмыми глазами, лицо четвертой Силы Маджипура, самой темной и самой надменной фигуры в иерархии
— Короля Снов, Симонана Барджазеда. Толпа затихла, потому что Король Снов не был другом никому, хотя все признавали его власть, поскольку он приносил несчастье и страшную кару.
Затем они пошли за вином. Рука Валентина дрожала, когда он быстро опрокинул две кружки. Карабелла смотрела на него сосредоточенно. Пальцы ее играли на его крепком запястье, но она ни о чем не спрашивала и свое вино оставила почти нетронутым.
Следующая дверь, открывшаяся перед ними ради фестиваля, была дверью в музей восковых фигур. Он был сделан в форме Лабиринта; войдя внутрь, нелегко было выйти, и они дали служителю три медяка, чтобы он сопровождал их. Из тьмы выступали герои королевства. Они были как живые, они двигались и даже говорили на архаических диалектах. Один высокий воин назвал себя Лордом Стиамотом, победителем метаморфов. Здесь была легендарная Леди Тиин, его мать, леди-воин, которая лично вела защиту Острова Снов, когда его осадили аборигены. Затем появилась фигура, назвавшаяся Дворцом, первым Понтификсом; он был так же далек по времени от Стиамота, как сам Стиамот от теперешнего Короналя. Рядом с ним стоял Дипитак Барджазед, первый Король Снов, персонаж куда более древний. Чем глубже проникали в Лабиринт Карабелла и Валентин тем больше насчитывалось Хозяев Власти разумно подобранный ассортимент Понтификсов, Леди и Короналей: великие правители Конфалум и Престимион, Понтификс Ариок и наконец последняя фигура — румяный мужчина лет сорока, черноволосый и темноглазый, в туго облегающей черной одежде. Ему не было нужды называть себя, потому что это был Лорд Вориакс, последний Корональ, брат Лорда Валентина, погибший два года от глупой случайности на охоте, он правил всего восемь лет. Изображение поклонилось, протянуло руки и воскликнуло:
— Оплакивайте меня, братья и сестры потому что я погиб раньше времени, и мое падение было тем сильнее, что я упал с такой высоты. Я был Лордом Вориаксом. Задумайтесь о моей судьбе!
Карабелла вздрогнула.
— Мрачное место и мрачный конец. Уйдем отсюда!
И она снова повела его по праздничным улицам, через игорные холлы и ярко освещенные павильоны, мимо обеденных столов и домов радости, нигде не останавливаясь, перелетая, как птица, с места на место, пока наконец они не свернули за угол и оказались в темноте за пределами всеобщего веселья. Они пошли дальше, в тишину деревьев, в аромат цветов. Это был парк.
— Пошли, прошептала Карабелла, взяв Валентина за руку.
Они вышли на залитую лунным светом поляну, где деревья сплелись вершинами. Рука Валентина мягко скользнула вокруг тонкой талии Карабеллы. Дневное тепло задержалось под этими сплетенными кронами, от влажной земли поднимался сладкий аромат громадных, больше головы скандара, цветов. Фестиваль и все его хаотическое возбуждение, казалось, отодвинулись на десятки тысяч миль.
— Здесь мы и останемся, — заявила Карабелла.
Подчеркнуто рыцарски он расстелил свой плащ. Она села, потянула к себе Валентина и быстро оказалась в его объятиях. Они лежали в укрытии между двумя густыми кустами. Где-то неподалеку журчал ручей.
На бедре Карабеллы висела маленькая карманная арфа искусной работы. Она сняла ее, сыграла короткое мелодичное вступление и запела чистым прозрачным голосом.
Моя любовь прекрасна, как весна, И так же нежна, как ночь.
Моя любовь сладка, как запретный плод, Моя любовь чиста и светла.
Она мне дороже всех богатств мира Всех драгоценных камней моря, Дороже всего Горного Замка.
— Красива песня, — прошептал Валентин. — И у тебя прекрасный голос.
— А ты поешь? — спросила она.
— Ну… наверное.
Она протянула ему арфу.
— Теперь спой ты. Что-нибудь любимое.
Он растерянно повертел в руках маленький инструмент и сказал:
— Я не знаю никаких песен.
— Никаких? Ты должен знать хоть какие-нибудь!
— Похоже, что они все ушли из моей головы.
Она улыбнулась и взяла арфу.
— Я научу тебя. Только, не сейчас.
— Нет, не сейчас.
Он коснулся ее губ своими. Она хихикнула и крепко обняла его. Глаза его привыкли к темноте, и он более ясно видел ее маленькое острое лицо, яркие озорные глаза, блестящие растрепанные волосы. Он было подался назад до того, что могло случиться, смутно опасаясь, что придется брать на себя какие-то обязательства, но потом отбросил эти страхи. Была фестивальная ночь, и они желали друг друга. Он вспомнил как она стояла обнаженная под очистителем: мышцы и кости, кости и мышцы, только и мяса, что на бедрах да на ягодицах. Плотный сгусток энергии. Он видел, что она дрожит не от холода, не от ночной сырости. Он гладил ее руки, лицо, мускулистые плечи, маленькие сферы грудей.
Их тела двигались в нужном ритме, словно они уже несколько месяцев были любовниками и хорошо сработались.
Потом он в полудреме лежал в ее объятиях и слушал, как колотится его сердце.
— Мы останемся ночевать здесь, — прошептала она. — В эту ночь нас никто не потревожит.
Она погладила его лоб, отвела от его глаз мягкие желтые волосы и легонько поцеловала в кончик носа. Она была ласкова и игрива, как котенок. Все ее темное возбуждение ушло, сгорело в пламени страсти. А он был потрясен, оглушен, растерян. Да, для него это был внезапный острый экстаз. Но в момент этого экстаза он смотрел через ворота ярчайшего света в таинственную область без цвета, формы и субстанции и рискованно качался на берегу этого неведомого, прежде чем откатиться обратно в реальный мир.
Он не мог говорить. Не было подходящих слов. Он не предполагал, что акт любви вызовет такую дезориентацию. Карабелла, как видно, чувствовала его беспокойство, потому что ничего не говорила, только обнимала его, нежно покачивала, положив его голову к себе на грудь, и тихонько напевала.
И он постепенной волной ушел в сон.
Пришли сны — образы, грубые, страшные.
Он опять был в знакомой унылой пурпурной равнине. Те же насмешливые лица глазели на него с пурпурного неба, но на этот раз он был не один. Перед ним маячило темное лицо и тяжелое, давящее физическое присутствие, и Валентин знал, что это его брат, хотя в жестоком сиянии янтарного солнца он не мог разглядеть черты его лица. И сон проходил на фоне низкой плачущей ноты мысленной музыки, которая указывала на сон опасный, сон угрожающий, сон смертельный.
Двое мужчин встретились в страшной дуэли, из которой только один мог выйти живым.
— Брат! — закричал Валентин в ужасе и смятении. Он дергался и извивался и как бы плыл по поверхности сна и на миг воспарил было над ней. Но его тренировка была заложена в нем слишком глубоко, и он знал; человек не летит по снам, не отбрасывает их, испугавшись чего-то; он полностью входит в них и принимает их руководство; он встречается во сне с немыслимым, и уклониться от этого означает неминуемую конфронтацию и гибель человека наяву.
Валентин сознательно оттянул себя снова на границу между сном и бодрствованием и снова почувствовал вокруг себя злобное присутствие врага, брата.
Оба они были вооружены, но неодинаково, потому что у Валентина была плохонькая рапира, а у его брата — массивная сабля. Со всей ловкостью и проворством Валентин отчаянно пытался провести свою шпагу мимо парирования брата. Невозможно. Тот все время парировал медленными тяжелыми ударами, и слабое лезвие Валентина отскакивало в сторону и неумолимо тащило его самого назад, по грубой, изрытой территории.
Над головой кружились стервятники. С неба слышалась шипящая песня смерти. Скоро должна пролиться кровь, и жизнь вернется к Источнику.
Шаг за шагом Валентин отступал, зная, что позади него овраг и дальнейшее отступление прекратится. Рука его болела, глаза набрякли от усталости, во рту скрипел песок, силы были на исходе. Назад… назад…
— Брат! — крикнул он в отчаянии. — Во имя Божества…
На его мольбу ответил злобный смех и непристойная ругань. Сабля взвилась и опустилась. Валентин выставил свое лезвие. Тело его онемело и затряслось, когда металл ударил о металл, и его легкое оружие переломилось. В ту же минуту он зацепился ногой о застрявшую в песке корягу и тяжело упал на землю, в переплетение колючих стелющихся веток. Гигантский человек с саблей витал над ним, заслонив солнце, закрыв собой все небо. Песня смерти приняла тембр убийственно-визгливой интенсивности; стервятники устремились вниз.
Спящий Валентин стонал и вздрагивал. Он снова повернулся и прижался к Карабелле, набираясь от нее тепла, потому что его окутал страшный холод смертельного сна. Так легко было бы проснуться теперь, уйти от ужаса и насилия этих образов, выплыть в безопасность на берега сознания. Но нет. Жестокая дисциплина толкала его снова в кошмар. Гигантская фигура захохотала. Сабля поднялась. Мир под упавшим телом Валентина качался и кренился. Он направил свой дух к Леди и ждал смертельного удара.
Но удар сабли оказался неловким и неудачным: оружие с глухим стуком вонзилось глубоко в песок. Текстура и упор сна изменились: Валентин не слышал больше шипящего плача песни смерти и все перевернулось. В него неожиданно влились потоки энергии, и он вскочил на ноги. Брат дергал саблю, пытаясь вытащить ее из земли, а Валентин каблуком загнал ее глубже.
Люто он бросился на противника с голыми руками.
Теперь уже Валентин руководил дуэлью, и струсивший брат, отступая под ливнем ударов, упал на колени и рычал, как раненый медведь, качая окровавленной головой из стороны в сторону. Он принимал удары, не пытаясь защищаться, и только бормотал: «Брат»… брат»… — когда Валентин опрокинул его в песок.
Он лежал неподвижно, а Валентин стоял над ним. Пусть скорее настанет утро и освободит меня от сна, молился он.
Было еще темно. Валентин прижал руки к бокам и вздрогнул. Безумные образы, фрагментарные, но мощные, проплывали в его смятенном мозгу.
Карабелла задумчиво смотрела на него.
— С тобой все в порядке? — спросила она
— Я видел сон.
— Ты трижды кричал. Я подумала, что тебе надо проснуться. Тяжелый сон?
— Да.
— А как ты сейчас?
— Растерян. Ошеломлен.
— Расскажи мне свой сон.
Это уже была интимная просьба. Но разве они не любовники? Разве они не вместе ушли в мир сна, партнеры в ночных поисках?
— Я видел, что дрался со своим братом, — хрипло сказал он. — Мы сражались на шпагах в жаркой голой пустыне. И он уже был готов убить меня, но я в последний момент поднялся с земли и… и… убил его голыми руками.
Ее глаза горели в темноте, как у животного.
— Ты всегда видишь такие яростные сны?
— Не думаю. Но…
— Да?
— Дело не только в насилии. У меня нет брата!
Она засмеялась.
— А ты хочешь, чтобы сон полностью соответствовал реальности? Валентин, Валентин, где ты учился? У снов истина лежит глубже, чем мы знаем в реальности. Брат твоего сна может быть кем угодно: Залзаном Каволом, Слитом, твоим отцом, Лордом Валентином, Понтификсом Тиверасом, даже мной. Ты же знаешь, что сны, за исключением специально посланных, все трансформируют.
— Знаю. Но что означает этот сон, Карабелла? Дуэль с братом, почти убит им, и вдруг убил его…
— Ты хочешь, чтобы я истолковала твой сон за тебя? — удивленно спросила она.
— Для меня он ничего не означает, кроме страха и тайны.
— Да, ты был очень испуган. Ты обливался потом и несколько раз кричал. Но мучительные сны в большинстве своем раскрывающие. Растолкуй его для себя.
— У меня нет брата…
— Я же сказала тебе, что это неважно.
— Что же, я воюю против самого себя. Не понимаю. А врагов у меня нет.
— Может, твой отец? — намекнула она.
Он задумался. Отец? Он старался представить себе лицо, которое можно было бы дать человеку с саблей, но не смог.
— Я не могу вспомнить его.
— Он умер, когда ты был маленьким?
— Наверное, так, — Валентин покачал головой, в которой началась пульсация. — Я не помню. Я вижу высокого человека с темной бородой, темноглазого…
— Как его звали? Когда он умер?
Валентин вновь покачал головой. Карабелла наклонилась, взяла его за руки и тихо спросила:
— Где ты родился?
— На востоке.
— Да, ты говорил, но где, в каком городе, в какой провинции?
— В Ни-мойе? — вопросительно произнес он.
— Ты спрашиваешь или отвечаешь?
— В Ни-мойе, — повторил он. — Большой дом, сад, неподалеку река. Да, я вижу себя там. Купаюсь в реке. Охочусь в герцогском лесу. Может, я видел все это во сне? Или читал что-то такое… Или мне рассказывали.
— Как зовут твою мать?
Он открыл рот, но ничего не сказал.
— Она тоже умерла в молодости?
— Гальяра, — неуверенно сказал он. — Да, Гальяра.
— Приятное имя. Расскажи, какая она.
— Она… она… — он запнулся. — Золотые волосы, как у меня. Гладкая кожа. Глаза… Это так трудно, Карабелла.
— Ты дрожишь.
— Да.
— Иди сюда. — Она притянула его к себе. Она была много меньше его, но казалась гораздо сильнее сейчас, и ему было так уютно от ее близости. — Ты ничего не помнишь, Валентин?
— Ничего.
— Не помнишь, где родился, откуда пришел сюда, как выглядели твои родители, не помнишь даже, где ты был в прошлый Звездный день? Твои сны не могут руководить тобой, потому что ты ничего не можешь объяснить в них.
Ее пальцы осторожно, но твердо начали ощупывать его череп.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Смотрю, не была ли повреждена голова. Удар по голове может отбить память.
— Есть что-нибудь?
— Ничего. Ни рубца, ни шишки. Но это еще ничего не значит. Это могло случиться месяца два назад. Когда взойдет солнце, посмотрим еще раз.
— Мне нравится, когда твои руки касаются меня.
— А мне нравится касаться тебя.
Он спокойно лежал рядом с ней. Слова, сказанные ими, теперь сильно тревожили его. Другие люди, думал он, помнят свое детство и юность, знают имена родителей и место своего рождения, а у него нет ничего, кроме туманного покрывала неопределенных набросков, туман тонких, ненадежных воспоминаний, покрывающий колодец пустоты, и он знал, что там пустота, и не хотел заглядывать в нее. Но Карабелла заставила его сделать это. Почему, думал он, я не похож на других? Почему, думал он, я не похож на других? Почему его воспоминания не имеют субстанции? Может, он и вправду получил удар по голове? Или просто у него такой мозг, тупой, который не способен даже удержать отпечатки опыта, и он, Валентин, бродил годами по Маджипуру, и при каждом новом наступлении дня вчерашний стирался?
Они так и не уснули больше в эту ночь. К утру они снова любили друг друга, молча, как-то целенаправленно, совсем не так, как в предыдущем веселом соединении. Затем они умылись в маленьком холодном ручье и пошли через город в гостиницу. По улицам все еще шатались гуляки с затуманенными глазами, когда над Пидрудом поднялось яркое солнце.
10
По совету Карабеллы Валентин взял в поверенные Слита и рассказал ему про сон и про последовавший за ним разговор. Беловолосый жонглер внимательно слушал, не перебивая, и выглядел невероятно торжественно. Когда Валентин закончил, Слит сказал: