Страница:
[ДЗ 8] Ричард (3 г. 11 м.): «Старый король умер и женился; новый король не умер и не женился».Этот пример показывает, насколько туманно понятие «мертвый» для четырехлетнего ребенка. Он также демонстрирует определенные психологические ассоциации, существовавшие веками и обнаруживаемые в далеком прошлом человечества. В последнем и предпоследнем примерах мысли ребенка связаны с тем, что он непосредственно услышал от взрослых; в других примерах дети, по-видимому, спонтанно высказывают идеи и убеждения, сходные с теми, о которых сообщается в исследованиях и хрониках культур, далеких от их собственной. Выше упоминалась признанная ныне несостоятельной теория о том, что индивид проходит последовательность стадий психологического развития, соответствующих стадиям культурного развития человечества. Однако сомневаться в этом побуждает не только наблюдение процессов индивидуального развития; если проследить долговременное развитие концепции смерти в любой конкретной культуре по ее историческим источникам, то трудно будет обнаружить последовательный эволюционный процесс. Возникает впечатление, что в обществах современных и древних, примитивных и цивилизованных живут или жили бок о бок верующий в загробную жизнь, скептик и безразличный; кроме того, большинство людей находят в себе и того, и другого, и третьего. А в истории культуры соответствующие переходы происходят не последовательным линейным образом, а, скорее, принимая форму долговременных колебаний. Здесь уже говорилось о теории следующих друг за другом цивилизаций Боркенау, которые расцветают на основе отрицания смерти или фиксации на смерти, а ко времени упадка сменяют эту позицию на противоположную.
Пример процесса общекультурных изменений такого рода можно найти в ученом изложении[42] ранней религиозной истории евреев; их переведенные письменные памятники – фундамент Западной культуры – наиболее нам доступны. Погребальные ритуалы в стране и во времена древнееврейских патриархов (Авраам, Исаак, Иаков) свидетельствуют о вере в продолжение жизни в могиле; правда, могилы детей Израилевых того периода невозможно отличить от прочих. Авторы книг Бытия, Исхода и других ранних книг Ветхого Завета неустанно отвергали эту веру. Обряды, предполагающие веру в жизнь после смерти, явным образом запрещались; судьба индивида после смерти была окружена молчанием. Несмотря на ортодоксальность священников и обличения пророков, эта вера не исчезала. Заявления, что Единый Бог ниспосылает людям заслуженные награды и кары еще при жизни, расходились с фактами, а факты – с представлениями о справедливости. Страдающий Иов мог только молить:
Иов не отрицал окончательность смерти; вопрос был в том, как она согласуется со всемогуществом и милостью Бога. Более поздние канонические и апокрифические тексты, крепко держась за последнее, отказываются от первого. У Иезекиеля высохшие кости оживают, могилы открываются[44]. Даниил пророчествует: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление»[45]. В сохранившихся еврейских источниках вера в телесное воскресение появляется со второго столетия до н. э.[46] А в первом столетии н. э. христиане были вовсе не единственной еврейской сектой, в которой эта вера была признана, а ее отрицание считалось ересью.
Не малы ли дни мои?
Оставь, отступи от меня,
чтобы я немного ободрился,
прежде нежели отойду, – и уже не возвращусь,
– в страну тьмы и сени смертной…[43]
Таким образом, библиология показывает, что в иудаизме, вскормившем также западную культуру, эволюция представлений о смерти отнюдь не происходила линейным образом; скорее, было некое принятое мировосприятие, подобное мелодии, организованной вокруг басов традиционной практики, с контрапунктом или контрапунктами, которые в должный момент берут на себя руководство развитием мелодии. Это означает, что теория детского развития как рекапитуляции несостоятельна, и что еще предстоит искать ответ на вопрос, почему же мысли ребенка о смерти, зачастую явно спонтанные, оказываются сходны с представлениями культур, далеких от его собственной. Ни воззрения, преобладающие в его культуре, ни вариации внутри этой культуры, по-видимому, не могут нам здесь помочь.
Глава III
ОБЪЯСНИТЕЛЬНЫЙ ПРИНЦИП
Возможно, – тот самый, который использует Онианс для объяснения своих наблюдений в исследовании «Истоки представлений европейцев о теле, душе, мире, времени и судьбе»[47]. Онианс обнаружил, что греческая и римская мысль на данные темы совпадала, при небольших вариациях, с воззрениями кельтов, славян, германцев и других индоевропейцев, а также – древних египтян, вавилонян и древних евреев. Он высказывает следующую идею: хотя невозможно полностью исключить непосредственные влияния, главное заключается в том, что одни и те же феномены приводят к одним и тем же выводам. Его гипотеза приобретает особую убедительность, когда обнаруживаются, например, сходные обычаи и верования древних китайцев и южноамериканских аборигенов, – эти народы едва ли могли влиять друг на друга.
Но чтобы этот простой принцип мог стать психологическим объяснением, его сфера должна быть расширена. Одни и те же выводы у Онианса относятся к поведению и убеждениям изучавшихся им народов, связанным с темами, перечисленными в заглавии его книги. По-видимому, оправданным будет добавить к их списку тему смерти и аналогичным образом исследовать высказывания детей.
Выводы достигаются путем процессов мышления, или умозаключения, – не в результате непосредственного восприятия, сенсорного схватывания[48], действия условных (а тем более безусловных) рефлексов, внешнего принуждения или иных психологических процессов, разве что оказывающих воздействия лишь случайные и несущественные.
Одни и те же феномены. Под феноменом понимается элемент опыта в любой данный момент. Опыт предполагает того, кто этот опыт переживает, или субъекта. Опыт может включать все воспринимаемое – как собственный аффект, как объект или как квазиобъект, – независимо от того, считается ли оно обладающим независимой реальностью, то есть познаваемым. Здесь мы должны избежать вовлечения в философские проблемы, подобные тем, что поднимал Беркли 200 лет назад и сегодня обсуждают в феноменологии. Мы исходим из того, что в каждый данный момент многими людьми феномены воспринимаются в достаточной мере одними и теми же, чтобы позволить коммуникацию по их поводу, при которой участники могут понимать друг друга. Мы также полагаем, что такая коммуникация или ее возможность обычно продолжается также за пределами моментов непосредственного опыта. То есть описываемые вещи или события воспринимаются как одни и те же феномены, и мы не раздумываем о том, почему можем их так воспринимать, – вследствие объективных компонент, или субъективного отбора, или организации опыта; главное – в результате коммуникация по поводу вещей или событий становится возможна.
Истоки. Онианс не утверждает, что всех людей одни и те же феномены приводят к одним и тем же выводам на темы, которые он исследовал; скорее, он говорит: это – тенденция, наблюдаемая в связи с рассуждениями и объяснениями, которые вырабатывались на ранних этапах в культурах, впоследствии достигших большей сложности развития. Известно, что люди, принадлежавшие к этим ранним культурам, были в той же мере способны к логическому мышлению, что их потомки, и что угрозы личному выживанию воздействовали на них точно так же, однако знание, которым они располагали, было менее обширно. Психологи и физиологи, изучающие эффекты стресса, знают, что между людьми имеются огромные индивидуальные различия в характере и степени возбуждения и в реагировании при угрожающей ситуации; лишь при восприятии ситуации как угрожающей непосредственно жизни все люди реагируют явно сходным образом и приходят в сходное состояние. Феномены, размышление о которых приводит представителей очень разных культур к сходным выводам, – следующие: тело как отдельное от души и внешний мир как отдельный от «я»; неумолимая судьба; время, для человека движущееся лишь в одну сторону; несомненно – жизнь под угрозой смерти.
Современный маленький ребенок подобен взрослому представителю ранних культур в нескольких отношениях: он столь же способен к логическому мышлению; столь же не склонен мириться с разлукой и несуществованием, дряхлением и разрушением; наконец, он также понятия не имеет о многих фактах, известных современным взрослым. Мы постараемся показать, что те же самые феномены приводят его к тем же самым выводам.
Психику, или душу, греки, а вслед за ними римляне, ассоциировали с головой; также во многих других культурах голова считалась особо священным органом, вместилищем души. Психика имела способности, не имеющие отношения к сознанию. Важным считалось чихание, – как странное событие, порожденное чем-то внутри головы и рассматриваемое как спонтанное проявление этого чего-то, независимо от тела и сознательной воли. Чихнув, грек обычно говорил: «Спаси меня, Зевс!» Древние евреи, очевидцы происшествия, бормотали молитву за жизнь чихнувшего, а индус восклицал: «Живи!» В книге об английском фольклоре, написанной столетие назад, отмечается, что в графстве Дарем (Durham) на детей призывали благословение, когда они чихали; автор явно не считает этот обычай общераспространенным в Англии, но добавляет, что в герцогстве Вюртембергском (Wurtemberg), когда одного из профессоров настиг приступ чихания, все студенты хором завопили: «Будьте здоровы!», а тот, похоже, принял это как должное, подобно императору Тиберию (Tiberius), который с особой придирчивостью требовал от своих придворных такого поведения[49].
В доме ребенка, о котором сделана нижеследующая запись, обычай говорить «Господи, благослови!»[50] в ответ на чихание не соблюдался:
[ДЗ 9]: Бен (6 л. 7 м.) – со своей мамой на кухне; он застегивал свои ботинки; мама чихнула. Б.: «Странно, что ни за что нельзя вспомнить свою прошлую жизнь». М.: «Почему ты подумал об этом?» Б.: «Потому что нельзя изобразить апчхи». (Слово «апчхи» от Бена было услышано только в этом единственном случае.) На этом беседа закончилась. Бен пошел играть. Чихание больше не упоминалось.Высказывания Бена по поводу повторяющихся жизней уже приводились в [ДЗ 6] (запись тремя годами ранее) и в [ДЗ 7] (запись тремя годами позже приведенной выше). Бен явно рассматривает «изображение» – имитацию – как произвольный, намеренный акт, а чихание, – как «спонтанное проявление чего-то внутри личности, независимо от тела и сознательной воли»[51]. Независимость тела – это независимость текущей инкарнации. Невозможность имитировать чихание свидетельствует о различии функций воли и психики, подтверждающем факт предыдущего существования; ребенку остается лишь удивляться неспособности вспомнить его.
Психика как бессмертная душа и жизненный принцип помещалась греками в голове; возможно, – потому что или же, напротив, вследствие этого они отождествляли спинно-мозговую жидкость с семенной[52]. Китайцы также отождествляли души с витальностью, а силу – с семенем, или спермой. По-видимому, тому же руслу следуют рассуждения ребенка, приводящие его к выводу, что акт произведения потомства опасен для его отца. В семьях, где ребенок родился после смерти отца, его рождение могло вызвать тревогу: тогда же – у его старшего брата или же позднее – у него самого. Такое произошло с ученым Густавом Фехнером (Gustav Fechner). Ему было пять лет, когда его отец умер после долгой болезни. Самый младший ребенок, девочка, родился на следующий день после его смерти. Густав сделал вывод: его отец умер, давая жизнь другому; ассоциация событий вызвала у него сильное чувство вины, по мнению психоаналитика д-ра Германна[53].
У нас есть на эту тему свидетельства также из собственных исследований. Согласно [ДЗ 2], пятилетний Френсис ассоциирует смерть одного человека с рождением другого. Приводимые далее в книге школьные записи показывают сильное чувство вины, которое мальчик (Бернард N) испытывает в связи со смертью своего отца. В нижеследующей записи личная тревога не выражена, тем не менее, ход мысли мальчика включает ассоциацию между спермой, коитусом и опасностью потери витальности для отца. Фрэзер в «Золотой ветви» приводит свидетельства верования, согласно которому отец, в буквальном смысле воплощаясь в ребенке, умирает или находится под угрозой смерти, когда его жена беременеет[54].
[ДЗ 10] Бен (8 л. 10 м.) и Ричард (5 л. 8 м.) за чаем обсуждали с мамой, кто был самым молодым королем на свете; Р. заинтересовал и развеселил тот факт, что король Испании стал королем еще до того, как родился. Затем Б. сказал что-то, из чего следовало, что, по его мнению, отец умер в результате зачатия ребенка. М. ответила, что, по ее мнению, эти две вещи не связаны друг с другом. Б.: «Но матери иногда умирают, когда родятся дети». М. сказала: она не думает, что кто-нибудь умирает, чтобы появился ребенок. Б. заявил: он думает, что у его отца что-то вышло изнутри, что не должно было выходить, и от этого он мог умереть.Представление о том, что воздержание позволяет мужчине сохранить витальность и бессмертную душу и что целибат открывает путь к бессмертию, является, конечно, потенциальным источником психологического конфликта, поскольку продолжение рода – тоже путь к продолжению во времени крови и личности мужчины. «Своих сыновей отдают они, свое бессмертие» – было написано о молодых людях, ушедших на войну 1914-го[55]. Шекспир убеждает юного наследника жениться следующими словами:
Эта же тема звучит двумя тысячами лет раньше. Орест и Электра на могиле отца молят:
Но если смерти серп неумолим,
Оставь потомков, чтобы спорить с ним![56]
«Для философа потомство – то же, что для религиозного человека – мир иной»[58]. Этот афоризм, пожалуй, слишком легкомысленно описывает разницу между философией и религией; тем не менее, он выражает глубокий раскол между двумя способами мышления. «Значение потомства, – говорится в той же книге, – достигло максимума в тот период развития древнееврейской мысли, когда история уже начала восприниматься как образ движения вперед, но вера в воскресение мертвых еще не возникла»[59]. В те времена бурного религиозного развития и в той культуре потомство имело огромное значение как с религиозной, так и с философской точки зрения. Благословение, полученное Авраамом, предполагало потомство, неисчислимое, как звезды на небе, – при условии поддержания этим потомством соглашения с Единым Богом и следования соответствующему кодексу поведения[60].
Орест:
Пошли нам Правду мстящую в союзницы,
Иль сам восстав, соделай битву равною:
С тобою одолеем одолевших нас.
Электра:
Услышь мой вопль последний, вопль отчаяния!
Твои птенцы стенают на холму твоем:
Сестру и брата вместе пожалей, отец!
Не дай иссякнуть семени Пелопсову,
Чтоб ты в потомках новых и по смерти жил.
Зане усопших имя и дела звучат,
Живые в детях: пробки так пловучие
Спасают невод, в глубь морей закинутый.
Отец, не за себя лишь, – за тебя скорбим:
Спасая нас, не сам ли ты спасаешься?[57]
Веру в бессмертие через сперму или зародышевую плазму можно обнаружить как в секулярном, так и в религиозном контексте. Но, видимо, человеческая жажда бессмертия не может быть утолена одним только «плодитесь и размножайтесь»; точнее, – в этом процессе природа столь редко может проявляться отдельно от воспитания, что «размножение» не рассматривается как нечто чисто биологическое, происходящее инстинктивно. Например, оно «подкрепляется» обучениям генеалогиям, примеры которых в изобилии имеются у Гомера, в обоих Заветах и в изданиях геральдической палаты. Новозеландские маори до прихода белого человека должны были учить наизусть «громадные генеалогии, на фоне которых Бурбоны… выглядят выскочками»[61]. Маори были крайне гордыми людьми, которых оскорбляло малейшее уязвление не только их собственного достоинства, но также чести их дальних родичей и предков.
Поскольку у женщин, как и у мужчин, есть спинномозговая жидкость, то в свете обсуждаемых здесь представлений вопрос о наличии у них бессмертной души не обязательно получал отрицательный ответ. Однако ни целомудрие, ни произведение потомства не сулило женщинам того бессмертия, на которое могли рассчитывать мужчины, хотя ранняя Церковь и учила, что девственность открывает путь к вечному блаженству представителям обоего пола. Однако мать считалась лишь вместилищем для развития семени. Согласно Аристотелю, мужчина дает будущему человеку форму, а женщина – лишь материю. Тот факт, что и сперматозоид, и яйцеклетка являются источниками веществ, определяющих форму, был установлен лишь в современную эпоху, Вольфом (1733–1794) и Баэром (1792–1876) (Wolff, Baer). Однако евреи ценили наследование как биологическое, так и культурное. Еврейские отцы требовали, чтобы их сыновья, от ветхозаветных Исаака и Иакова до апокрифических Тобита и Тобиаса, брали жен из своего народа, даже если искать их приходилось далеко. Благодаря недавним дискуссиям о еврейской идентичности широкой публике теперь известен давно принятый догмат о том, что иудаизм наследуется через мать.
Представление о важности цереброспинальной и семенной жидкости для достижения бессмертия может быть связано с идеями о значении влажности и сухости для перехода души из одной стадии существования в другую. Греки ассоциировали бессмертие с частью тела, сохраняющейся после первоначального разложения, – со скелетом[62]. В различные периоды они практиковали кремирование и похороны. Сожжение трупа выпускало душу на свободу, и она могла присоединиться к миру теней, в то время как кости содержали в себе дух и силу умершего, подобно тому, как семя растения содержит в себе его плодовитость. Прежде чем высевать семя, его высушивают. Для прорастания, нового рождения сухому семени нужна влага. Поэтому возлияние богам означает надежду на воскресение мертвых, хотя Китто[63] в связи с гиацинтовым ритуалом указывает, что эта практика может быть порождением более ранних, полузабытых культов. Во времена древнееврейских патриархов в местностях, где они странствовали, в некоторые могилы с поверхности были проведены специальные трубы, через которые можно было производить ритуальные возлияния, призванные питать мертвых в их посмертном существовании[64].
Сьюзен Исаак[65] сообщает о детях, которые хотели оживить мертвых животных, помещая их в воду:
[ПИ 2]: Когда дети пришли кормить цыплят, они обнаружили, что один из выводка мертв, – может быть, его затоптала наседка. Дэн (4 г. 1 м.), увидев это, тут же сказал: «О, он мертв». Он был очень озабочен этим и отнес мертвого цыпленка одной из служанок, попросив ее «положить его в воду, чтобы он там сохранялся».
[ПИ 3] Поскольку мышей развелось слишком много, миссис I. отравила хлороформом семейство молодняка. Кристофер, Дэн и Присцилла каждый препарировали по мышонку, причем в это время Присцилла и Дэн играли в игру, как будто мертвые мыши – дети. Было множество вопросов и ответов по поводу того, как «лучше»… Через некоторое время Дэн сказал: «Теперь я налью на него воды и сделаю так, что он снова оживет». Присцилла присоединилась к нему. Было ясно, что для Дэна все это исключительно игра и воображение, – он не верил, что цыпленок должен ожить».Первая из этих двух записей, – о том, как ребенок не фантазировал, а на самом деле намеревался воскресить животное, как если бы это был срезанный цветок или увядшее растение в горшке. И здесь не обнаруживается аналогия между мышлением детей и верованиями по поводу возвращения к жизни в ранних культурах, – разве что очень отдаленная.
Значение похорон. Когда мысли ребенка представляют собой интеллектуальное упражнение, мало затрагивающее эмоции, их сходство с представлениями людей далекого прошлого может быть глубоким и поражающим, – как у рассуждений Бена относительно «апчхи». Когда дети устраивают похороны, – что они зачастую любят делать, – домашнего животного и воображаемого объекта, то, с одной стороны, подобие в мотивациях и действиях бывает невероятным (как будет проиллюстрировано ниже). Но с другой, – их активность по сравнению с аналогичным поведением взрослых представителей ранних культур, когда тем нужно было распорядиться своими мертвыми, слишком поверхностна и легкомысленна. Я сначала обращусь к поведению взрослых, использовав в качестве примеров три свидетельства из много более поздних времен, чем времена истоков, о которых писал Онианс. Позднейший из трех, «Энеида», объясняет, почему это допустимо.
Когда Эней, ведомый сивиллой, находился на пути в подземный мир, он увидел на берегу Стикса толпу духов, тщетно умоляющих о том, чтобы их пропустили. Он спросил у нее о причине происходящего. Ответ был такой:
Только похороненные обретали покой. Слова сивиллы говорят о том, что боги неохотно соблюдают свое обязательство поддерживать барьер между погребенными и не погребенными мертвецами, – следовательно, оно более раннее, чем текущие правила отношений богов и людей, и не зависит от них.
Истинный отпрыск богов, Анхиза сын! Пред тобою
Ширь Стигийских болот и Коцита глубокие воды.
Ими поклявшийся бог не осмелится клятву нарушить.
Эти, что жалкой толпой здесь стоят, – землей не покрыты.
Лодочник этот – Харон; перевозит он лишь погребенных[66].
В очень древних мифах говорится, что после похорон дух человека отправлялся в путешествие по воде, под поверхностью земли, на которой обитают живущие. Согласно египетской и шумерской мифологии, дух направляется по пути солнца после заката, с запада на восток; этой дорогой следует Гильгамеш (примерно 2000 лет до н. э.), в глубокой тьме «по пути солнца, с северным ветром, дующим в лицо, – до рассвета»[67]. Чтобы двигаться по подземному океану, нужна была лодка и что-то вроде весла или багра[68]. В «Илиаде» при кремировании Патрокла должно быть приготовлено все, «что мертвецу подобает, сходящему в мрачные сени»[69]. Шеол евреев был темным, иссушенным, пыльным подземным миром, достигаемым через хаос вод или окруженным множеством стен[70].