Сименон Жорж. А Фелиси-то здесь!

Жорж Сименон
«А Фелиси-то здесь!»

Глава первая
Похороны Деревянной Ноги

   Это была совершенно необыкновенная секунда. Так бывает со снами: быстрее быстрого мелькают те, которые кажутся нам потом самыми долгими. Даже много лет спустя Мегрэ мог бы точно указать место, где это происходило: кусок тротуара, на котором он стоял, тесаный камень, куда падала его тень. Он мог бы восстановить в памяти не только мельчайшие детали окружающего, но даже снова ощутить весенний запах, почувствовать дрожание воздуха, так напоминавшие ему детство.
   Впервые в том году он вышел из дома без пальто, впервые в десять утра оказался в деревне. Даже от его большой трубки пахло весной. Мегрэ тяжело ступал, засунув руки в карманы, и Фелиси, которая шла рядом, немного его обгоняя, приходилось делать два торопливых шага, пока он делал один.
   Они проходили вдоль фасада нового дома из розового кирпича. В витрине лавки лежали какие-то овощи, две или три головки сыра и кровяная колбаса на фаянсовом блюде.
   Фелиси прошла вперед, толкнула рукой застекленную дверь, и тут-то, видимо, все и произошло из-за звонка, который прозвенел совсем неожиданно.
   Звонок в лавке раздался необычный. За дверью висели легкие металлические трубки, и, когда ее открывали, трубки, сталкиваясь, ударялись одна о другую и слышался нежный музыкальный перезвон.
   Давным-давно, когда Мегрэ еще был мальчишкой, у него в деревне, в лавке колбасника, при входе раздавался точно такой же перезвон.
   Вот почему в ту секунду время для комиссара будто остановилось. Мегрэ словно перенесся в иную обстановку, будто не он совсем, этот толстый комиссар, которого Фелиси тащила за собой. И казалось, где-то неподалеку спрятался прежний Мегрэмальчишка, который глядел на них, с трудом удерживаясь, чтобы не прыснуть со смеха.
   Ну разве это серьезно? Что делал этакий важный, толстый господин в обстановке, столь непохожей на реальную, стоя за спиной Фелиси.
   Расследование? Он занимался делом об убийстве? Он искал виновного? И при этом пели птички, зеленела первая травка, вокруг стояли похожие на игрушечные кирпичные домики, повсюду раскрывались свежие цветочки, и даже лук-порей на витрине напоминал букетики.
   Да, он не раз потом вспоминал ту минуту, и не всегда с удовольствием. Долгие годы на набережной Орфевр у его коллег вошло в привычку весною, в такие вот погожие утренние часы, обращаться к нему всерьез, хотя и с некоторым оттенком иронии:
   – Послушайте, Мегрэ…
   – В чем дело?
   – А Фелиси-то здесь!
   И у него перед глазами тотчас возникала тоненькая фигурка в вычурной одежде, вздернутый носик, большие глаза, голубые, как незабудки; торчащая на макушке сногсшибательная красная шляпка, украшенная золотистым пером.
   – А Фелиси-то здесь!
   В ответ раздавалось ворчание. Коллеги прекрасно знали: Мегрэ ворчал, как медведь, всякий раз, когда произносилось имя Фелиси, которая доставила ему хлопот больше, чем все «отпетые», сосланные его стараниями на каторгу.
   Но в то майское утро Фелиси действительно находилась рядом. Она стояла на пороге лавки Мелани Шошуа, бакалейные товары. Фелиси ожидала, пока комиссар очнется от своих грез.
   Наконец он сделал шаг, точно возвращаясь в реальный мир, и вновь принялся за расследование дела об убийстве Жюля Лапи, по произвищу Деревянная Нога.
   Так же, как и с раннего утра, Фелиси ожидала его вопросов, резкая, агрессивная, ироничная. За прилавком симпатичная коротышка Мелани Шошуа, сложив руки на толстом животике, во все глаза смотрела на странную пару – комиссара уголовной полиции и служанку Деревянной Ноги.
   Слегка попыхивая трубкой, Мегрэ осмотрелся, увидел коричневые ящики с консервными банками, потом через стекло витрины стал разглядывать еще не застроенную до конца улицу и недавно посаженные деревья вдоль нее. Наконец, вынув из жилетного кармана часы, вздохнул:
   – Вы мне сказали, что вошли сюда в десять часов пятнадцать минут, не так ли? Каким образом вы можете уточнить время?
   Тонкие губы Фелиси растянулись в презрительной улыбке:
   – Посмотрите!
   И когда он подошел к ней, она указала на комнату за лавкой, служившую Мелани Шошуа кухней. В полумраке виднелось плетеное кресло с красной подушкой, на котором, свернувшись клубком, лежала кошка, а как раз над ней стоял будильник. Стрелки его показывали 10 часов 17 минут.
   А бакалейщица недоумевала, зачем эти люди явились к ней в лавку.
   – Что же вы купили?
   – Фунт масла… Дайте мне фунт масла, мадам Шошуа… Господин комиссар настаивает, чтобы я проделала все то же, что и позавчера… Затем малосольный сырок, не так ли?.. Постойте… Положите мне в сетку еще пакетик перца, банку помидоров и две котлеты…
   Все было необычным в мире, где в то утро жил Мегрэ, и ему пришлось сделать усилие, чтобы убедить себя: он не великан, попавший в городок, построенный из деталей игрушечного конструктора.
   В нескольких километрах от Парижа он повернул в сторону от берегов Сены, в Пуасси, поднялся на холм и внезапно среди настоящих полей и фруктовых садов вдруг обнаружил обособленный мирок, о котором объявлял указатель на обочине вновь проложенной дороги: «Земельные участки Жанневиль».
   Видимо, несколько лет назад здесь были такие же поля, луга и рощи, как и повсюду. Но вот пришел какой-то делец, жену или любовницу которого, конечно, звали Жанной, откуда и пошло название родившегося здесь мирка.
   Распланировали улицы, аллеи, обсаженные чахлыми деревцами, тонкие стволы которых укрыты от холода соломой.
   Потом кое-где возникли виллы, особнячки. Это не походило ни на город, ни на деревню – обособленный мирок со свободным пространством между постройками, пустырями, изгородями, с газовыми фонарями, до смешного бесполезными на улицах, где еще нет ничего, кроме названий, обозначенных на голубых табличках.
   «МОЯ МЕЧТА»… «ПОСЛЕДНЯЯ ГАВАНЬ»… – каждый домишко уже имел свое название, выведенное с завитушками, а внизу виднелся Пуасси, серебряная пента Сены, где скользили вполне реальные баржи. Подальше, на равнине, стояли фермы и высилась колокольня Оржеваля.
   А здесь правдоподобной только и была старая бакалейщица Мелани Шошуа, которую застройщики откопали в соседнем гсродке и предоставили ей хорошую новую лавку, чтобы новый мир не остался без коммерции.
   – А что еще, милочка?
   – Постойте!.. Что еще я брала в понедельник?
   – Шпильки…
   В лавке Мелани можно приобрести все, от зубных щеток и рисовой пудры до керосина и почтовых открыток.
   – Кажется, больше ничего, правда?
   Из лавки – Мегрэ это проверил – не видно ни домика Деревянной Ноги, ни улочки, которая огибала его сад.
   – А молоко! – вдруг вспомнила Фелиси. – Я чуть не забыла про молоко.
   И она с привычным уже высокомерным видом объяснила комиссару:
   – Вы меня настолько засыпали вопросами, что я забыла захватить с собой бидончик для молока… Во всяком случае, в понедельник я брала его с собой… Голубой в белый горошек… Вы увидите его в кухне возле газовой плитки… Не правда ли, мадам Шошуа?
   И всякий раз, сообщая новую подробность, она напускала на себя надменный вид, словно жена Цезаря, которая всегда вне подозрений.
   – Что я говорила вам в понедельник, мадам Шошуа?
   – Кажется, вы мне сказали, что у моего Зузу глисты. Ведь он все время заглатывает свою шерсть.
   Речь, видимо, шла о коте, дремавшем на красной подушке в кресле.
   – Погодите, милочка… Вы еще взяли, как всегда, «Киногазету» и роман за двадцать пять су…
   В конце прилавка лежали бульварные романы в пестрых обложках, но Фелиси на них не взглянула и пожала плечами.
   – Сколько я вам должна?.. Поторопитесь… Комиссар настаивает: все должно быть, как в понедельник, а я у вас тогда долго не задерживалась.
   Тут вмешался Мегрэ.
   – Скажите, мадам Шошуа… Поскольку мы говорим о том, что было в понедельник утром… Пока вы обслуживали мадемуазель, вы не слышали, не проезжала ли здесь машина?
   Бакалейщица задумалась, глядя сквозь витрину на залитую солнцем улицу.
   – Не могу сказать… Постойте!.. Тут их нечасто увидишь… Из лавки только слышно, как они мчатся по дороге… Какой это был день?.. Помню, за домом Себилей проехал маленький красный автомобиль, но в какой день – не знаю…
   На всякий случай Мегрэ пометил в своей записной книжке: «Красная машина… Себиль…».
   И он снова очутился на улице вместе с Фелиси, которая шла, подпрыгивая, набросив пальто на плечи, словно старинный плащ: рукава развевались у нее за спиной.
   – Пойдемте здесь… Домой я всегда возвращаюсь коротким путем.
   Узкая тропинка петляла между огородами.
   – По дороге вы никого не встретили? – спросил комиссар.
   – Подождите… Сейчас увидите…
   И он увидел. Фелиси оказалась права. Едва они вышли на новую улицу, навстречу им попался почтальон, поднимавшийся на велосипеде на холм. Он проехал мимо них и, обернувшись, крикнул:
   – Вам ничего нет, мадемуазель Фелиси!
   Она посмотрела на Мегрэ.
   – В понедельник он видел меня здесь в тот же час. Так бывает почти каждое утро.
   Они обогнули уродливый, оштукатуренный и выкрашенный в небесно-голубой цвет домик, окруженный палисадником, и прошли вдоль живой изгороди. Фелиси толкнула калитку, задев своим развевающимся пальто кусты смородины.
   – Ну вот… Теперь мы в саду… Сейчас увидите беседку…
   В десять часов без нескольких минут они вышли из домика через другую дверь, выходящую в аллею. Чтобы дойти до лавки и вернуться обратно, они описали почти полный круг. Они прошли вдоль бордюра из гвоздики, которая вот-вот расцветет, и грядок с нежно-зеленым салатом.
   – Он, видимо, находился здесь… – сообщила Фелиси, указав на туго натянутую веревку и тяпку, воткнутую в землю. – Он начал сажать помидоры. Дошел до половины грядки… Когда я его тут не застала, то сразу подумала, что он пошел выпить стаканчик розового вина…
   – Он пил много вина?
   – Только, когда мучила жажда… Вы увидите на бочке в погребе его опрокинутый стакан.
   Сад мелкого трудолюбивого рантье. Домик, в каком тысячи бедняков мечтают провести остаток дней. Из сада, залитого солнцем, они вступили в голубую тень примыкавшего к нему дворика. Направо – беседка из зелени. На столе в беседке графинчик с водкой и маленькая рюмка с толстым дном.
   – Значит, вы заметили бутылку и стакан. А ведь сегодня утром вы мне говорили, будто ваш хозяин никогда не пил водки в одиночестве, особенно из этого графинчика.
   Она смотрит на него с вызовом. Она все так же смотрит на него а упор своими чистыми голубыми глазами, чтобы он мог прочесть в них ее полную невиновность.
   Однако же она возражает:
   – Это пил не мой хозяин…
   – Знаю… Вы мне уже говорили…
   Бог мой, как трудно иметь дело с такой особой, как Фелиси! Что она еще сказала своим резким голосом, который так действует на нервы Мегрэ? Ах, да… Она сказала:
   – Я не имею права выдавать чужие секреты. Может быть, в глазах некоторых я была просто служанкой. Но он относился ко мне не как к прислуге. В один прекрасный день все бы, конечно, узнали…
   – Что узнали?
   – Ничего.
   – Вы намекаете, что были любовницей Деревянной Ноги?
   – За кого вы меня принимаете?
   Мегрэ рискнул:
   – Ну так его дочерью?
   – Бесполезно допытываться… Быть может, когда-нибудь…
   Вот она, Фелиси! Жесткая, как гладильная доска, кислая, взбалмошная, с резкими чертами неумело напудренного и нарумяненного лица, маленькая служанка, мнящая себя принцессой на деревенском балу, но взгляд которой вдруг с тревогой устремляется в одну точку, а на губах мелькает отчужденная презрительная улыбка.
   – Если он пил в одиночестве, это меня не касается…
   Нет, старый Жюль Лапи по прозвищу Деревянная Нога пил не один. Мегрэ убежден в этом. Человек, работающий в своем саду, с соломенной шляпой на голове и в сабо на ногах не бросит вдруг неоконченной посадку помидоров и не пойдет искать в буфете бутылку с водкой, чтобы одному распивать ее в беседке.
   В то утро на столе, выкрашенном в зеленый цвет, стояла и вторая рюмка. Кто-то ее убрал. Может быть, Фелиси?
   – Что вы сделали, не застав Лапи в саду?
   – Ничего. Пошла в кухню, зажгла газ, поставила кипятить молоко и накачала воды, чтобы вымыть овощи.
   – А потом?
   – Встала на старый стул и сменила липкую бумагу для мух…
   – Не снимая шляпки с головы? Ведь вы всегда ходите за покупками в шляпке?
   – Конечно. Я ведь не какая-нибудь замарашка.
   – Когда же вы ее сняли?
   – Когда вскипело молоко. Я поднялась к себе наверх.
   Все новое и свежевыкрашенное в доме, который старик окрестил «Мыс Горн». Лестница пахнет лакированным еловым деревом. Ступеньки трещат под ногами.
   – Поднимайтесь! – сказал комиссар. – Я пойду следом за вами.
   Она толкает дверь комнаты, в которой стоит кушетка, покрытая кретоном в цветочках, а на стенах висят фотографии киноактеров.
   – Значит, так… Я снимаю Шляпу… И вдруг вспоминаю: «Ах, да! Забыла открыть окно у мсье Жюля». Иду через площадку. Открываю дверь и как вскрикну…
   Мегрэ попыхивает трубкой, которую набил в саду свежим табаком. Он рассматривает на натертом полу контуры тела Деревянной Ноги, очерченные мелом в понедельник утром, когда его нашли здесь.
   – А револьвер? – спрашивает он.
   – Никакого револьвера не было. И вы это сами прекрасно знаете, раз читали полицейский рапорт.
   В комнате убитого над камином модель трехмачтовой шхуны. На стенах все картины изображают парусники. Мегрэ мог бы подумать, что находится в комнате бывшего моряка, если бы жандармский лейтенант, который вел расследование, не рассказал ему о забавных приключениях Деревянной Ноги.
   Жюль Лапи никогда не был моряком. Он служил счетоводом в Фекане, в фирме, продававшей оснащение для морских судов: паруса, тросы, шкивы, а также продукты питания для долгих рейсов.
   Закоренелый холостяк, мелочный до маниакальности, бесцветный, ограниченный. Брат его работает плотником на судоверфи.
   Однажды утром Жюль Лапи – ему тогда было лет сорок – поднялся на борт «Святой Терезы», трехмачтового корабля, которому в тот же день предстояло сняться с якоря и отправиться в Чили за фосфатами. Лапи явился на судно с поручением весьма прозаическим: удостовериться, все ли товары доставлены, и потребовать у капитана оплаты.
   Что же происходит? Моряки, жители Фекана, всегда подсмеивались над педантом счетоводом, который выглядел испуганным, всякий раз, поднимаясь по долгу службы на борт судна. Так произошло и в тот раз. С ним по обычаю чокнулись. Его заставили. Бог знает, сколько ему пришлось выпить, чтобы так наклюкаться?
   Однако, когда во время прилива «Святая Тереза» скользила между молами нормандского порта, выходя в открытое море, мертвецки пьяный Жюль Лапи храпел в углу трюма, а команда считала, что он давно уже на земле – по крайней мере, все они так утверждали!
   Трюмы закрыли. И только два дня спустя обнаружили счетовода. Капитан отказался повернуть обратно, уклониться от курса, и вот таким образом Жюль Лапи, который в то время имел еще обе ноги, оказался на пути к мысу Горн.
   Во время того путешествия он лишился ноги.
   Несколько лет спустя, в понедельник, его убьют из револьвера через несколько минут после того, как он бросит сажать помидоры. А Фелиси тем временем будет делать покупки в новой лавке Мелани Шошуа.
   – Спустимся вниз… – вздохнул Мегрэ.
   В доме спокойно и приятно благодаря игрушечной чистоте и вкусным запахам! Столовая, справа, превращена в покойницкую. Комиссар только приоткрыл дверь в комнату. Ставни закрыты, и лишь тоненькие лучи света проникают в комнату. Гроб стоит на столе, покрытом сукном, а сбоку салатник, наполненный святой водой, и в ней плавает веточка самшита.
   Фелиси ждет Мегрэ на пороге кухни.
   – В общем, вы ничего не знаете, вы ничего не видели, вы не имеете ни малейшего представления о том, кого ваш хозяин… кого Жюль Лапи мог принимать в ваше отсутствие…
   Она смотрит на него, не отвечая.
   – И вы уверены, что, когда вернулись, на садовом столе стояла только одни рюмка?
   – Я видела только одну… Но если вы видите две…
   – У Лапи кто-нибудь бывал?
   Мегрэ садится возле газовой плитки. Он охотно чего-нибудь бы выпил, охотнее всего того розового вина, о котором ему говорила Фелиси. Вероятно, оно-то и хранится в бочке, виднеющейся в прохладной тени погреба. Солнце поднялось выше и мало-помалу высушило осевший на оконных стеклах пар.
   – Он не любил гостей…
   Занятный человек. Его существование совершенно меняется после неожиданного путешествия к мысу Горн. Он возвращается в Фекан на деревянной ноге, и все охотно подсмеивеются над его приключениями. Он живет еще более замкнуто и начинает долгую тяжбу с владельцами «Святой Терезы». Он настаивает, что во всем виновата компания: он попал на корабль не по своей воле, и, следовательно, судовладельцы несут полную ответственность за несчастный случай. Он очень высоко оценил свою потерянную ногу и выиграл тяжбу. Суд присудил ему довольно большую пенсию.
   Жители Фекана продолжают подсмеиваться над ним. Он решает уехать от своих земляков, а заодно расстаться с морем, которое ненавидит, и одним из первых соблазняется широковещательными проспектами создателей Жанневиля.
   Затем выписывает себе служанку – девушку из Фекана, которую знал еще ребенком.
   – Сколько лет вы у него прожили?
   – Семь лет…
   – Сейчас вам двадцать четыре… Значит, вам было семнадцать, когда…
   Мегрэ задумался и неожиданно спросил:
   – У вас есть любовник?
   Она смотрит на него, не отвечая.
   – Я вас спрашиваю, есть ли у вас любовник?
   – Моя личная жизнь касается только меня.
   – Вы принимали его здесь?
   – Я не собираюсь вам отвечать.
   Отхлестать бы ее по щекам. Минутами Мегрэ хочется залепить ей пощечину или потрясти за плечи.
   – Ведь я все равно до всего докопаюсь…
   – Ни до чего вы не докопаетесь…
   – Ах так! Не докопаюсь…
   Он останавливается. Это уже слишком глупо! Неужели он будет пререкаться с девчонкой?
   – Вы уверены, что вам нечего мне сказать? Подумайте хорошенько, пока еще не поздно.
   – Я уже обо всем подумала.
   – Вы ничего от меня не скрываете?
   – Это было бы трудно! Говорят, вы настолько хитры, что от вас ничего не скроешь.
   – Ладно, увидим!
   – Не то уже видели!
   – Что вы собираетесь делать, когда сюда приедут родственники и Деревянную Ногу похоронят?
   – Не знаю.
   – Вы думаете остаться здесь?
   – Может быть.
   – Надеетесь стать его наследницей?
   – Весьма возможно.
   Мегрэ никак не удается сохранить спокойствие.
   – Во всяком случае, дитя мое, зарубите себе на носу одно: пока будет вестись следствие, я запрещаю вам отлучаться отсюда без разрешения полиции.
   – Значит, я не имею права выйти из дома?
   – Нет!
   – А если мне захочется куда-нибудь сходить?
   – Вы попросите у меня разрешения.
   – Вы думаете, я его убила?
   – Я думаю все, что мне нравится, и вас это не касается.
   С него достаточно. Он взбешен. Он злится на себя, что доведен до такого состояния из-за какой-то Фелиси. Ей двадцать четыре года? Да где там! Она ведет себя, как девчонка двенадцати или тринадцати лет, выдумывает всякое и мнит о себе бог знает что.
   – До свидания!
   – До свидания!
   – Кстати, что вы будете есть?
   – За меня не беспокойтесь. Я не позволю себе умереть с голоду.
   В этом он убежден. Он представляет себе: едва он уйдет, как Фелиси сразу же усядется за кухонный стол и станет медленно есть что придется, читая при этом одну из тех книжонок, которые она покупает у мадам Шошуа.
   Мегрэ взбешен. Его околпачивают на глазах у всех, да еще кто – эта язва Фелиси.
   Наступает четверг. Приехали родственники Жюля Лапи: брат, Эрнест Лапи, плотник из Фекана, человек сурового вида, со стриженными бобриком волосами и лицом, обезображенным оспой, его толстая усатая жена, двое детей, которых она подталкивает перед собой, как гусят. Его племянник, молодой человек девятнадцати лет, Жак Петийон, приехавший из Парижа: у него нездоровый, лихорадочный вид, и весь клан Лапи недоверчиво на него поглядывает.
   В Жанневиле нет кладбища. Кортеж направился в Оржеваль, административный центр, к которому относится новый поселок. Черная креповая вуаль Фелиси вызывает большую сенсацию. Где она ее откопала? Только потом Мегрэ узнает: одолжила у Мелани Шошуа.
   Фелиси не ждет, пока ей укажут место. Она становится в первом ряду и шествует впереди семьи, прямая, настоящая скорбящая статуя, все время прикладывая к глазам носовой платок с черной каймой, надушенный дешевым одеколоном, который тоже, вероятно, приобрела в лавочке Мелани.
   Бригадир Люка, проведший ночь в Жанневиле, сопровождает Мегрэ. Оба они следуют за кортежем по пыльной дороге, а в ясном небе распевают жаворонки.
   – Она что-то знает, это точно. Какой бы хитрой себя ни считала, в конце концов она расколется.
   Люка утвердительно кивает. Во время заупокойной мессы двери маленькой церкви остаются открытыми, и в ней больше пахнет весной, чем ладаном. До вырытой могилы идти недалеко.
   После похорон семья должна вернуться в дом покойного, чтобы заняться завещанием.
   – С чего это мой брат стал бы оставлять завещание? – удивляется Эрнест Лапи. – В нашей семье это не принято.
   – Фелиси уверяет…
   – Фелиси… Фелиси… Опять Фелиси…
   Люди невольно пожимают плечами.
   Но разве она не проталкивается вперед и первой не бросает лопату земли на гроб? А потом, вся в слезах, отходит поспешно и кажется, вот-вот должна упасть…
   – Не упускай ее из виду, Люка!
   Она шагает, шагает, быстро сворачивает в какие-то переулки Оржеваля, и вот наконец Люка, следующий за ней на расстоянии каких-нибудь пятидесяти метров, попадает на пустынную улицу и видит, как вдали исчезает за поворотом грузовичок. Он опоздал…
   Люка толкает дверь харчевни:
   – Скажите, пожалуйста… Грузовичок, который только отъехал… Вы знаете?
   – Да… Машина Луве, механика… Он только сейчас здесь выпил кружку пива…
   – Он никого не захватил с собой?
   – Не знаю… Не думаю… Я не выходил…
   – Вы не знаете, куда он поехал?
   – В Париж, как обычно по четвергам…
   Люка бросается на почту, которая, к счастью, оказывается напротив.
   – Алло!.. Да… Это Люка… Поскорее… Грузовик довольно потрепанный, уже повидавший виды… Подождите…
   Он спрашивает у почтовой служащей:
   – Вы не знаете номерного знака машины мсье Луве, механика?
   – Нет… Помню только, что он кончается на цифру восемь…
   – Алло!.. Последняя цифра номера – восемь… Девушка в трауре… Алло!.. Не прерывайте… Нет… Вряд ли ее нужно задерживать… Просто последить за ней… Понятно? Комиссар позвонит сам.
   На дороге из Оржеваля в Жанневиль Люка догоняет Мегрэ.
   – Она исчезла…
   – Что?
   – Думаю, вскочила в грузовичок, когда тот уже трогался с места… Забежала за угол… Я звонил на набережную Орфевр… Сейчас поднимут на ноги людей… Предупредят на заставах…
   Итак, Фелиси исчезла! Запросто, средь бела дня, как говорится, под носом у Мегрэ и его лучшего бригадира! Исчезла в огромной черной вуали, по которой ее можно узнать за километр.
   Члены семьи, время от времени поворачивающие головы в сторону полицейских, удивлены, не видя Фелиси. Оказывается, она унесла с собой ключ от дома, и теперь приходится идти через сад. Мегрэ открывает жалюзи на окнах столовой. На столе еще лежит простыня и веточка самшита. В комнате по-прежнему пахнет свечой.
   – Я бы чего-нибудь выпил, – вздыхает Эрнест Лапи. – Этьен!.. Жюли!.. Не бегайте по грядкам… Где-то должно быть вино…
   – В погребе… – сообщает Мегрэ.
   Жена Лапи идет в лавку Мелани Шошуа купить детям пирожных, а заодно берет и для всех.
   – Нет никакого основания думать, господин комиссар, будто брат составил завещание… Я, конечно, знаю, он был оригинал… Жил, как медведь в берлоге, и мы с ним почти не виделись… Но что до этого… Тут уж…
   Мегрэ шарит в ящиках письменного стола, стоящего в углу. Он вынимает сначала связки тщательно сложенных счетов, а затем старый, посеревший от времени бумажник, в котором лежит только желтый конверт: «Открыть после моей смерти».
   – Ну, вот, господа, – говорит комиссар. – Я думаю, это как раз то, что мы ищем.

   «Я, нижеподписавшийся, Жюль Лапи, в здравом уме и твердой памяти, в присутствии Форрентена Эрнеста и Лепапа Франсуа, жителей Жанневиля Оржевальского округа…»

   Голос Мегрэ становится все внушительнее.
   – Фелиси оказалась права! – заключает он наконец, пробежав бумагу. – Ей оставлен в наследство дом и все к нему относящееся.
   Семью словно громом сразило. Завещание содержит одну небольшую фразу, которую они забудут не скоро:

   «…Принимая во внимание поведение моего брата и его жены после случившегося со мной несчастья…»

   – Я ему просто говорил, что смешно поднимать такой шум из-за… – пытается объяснить Эрнест Лапи.

   «…Принимая во внимание поведение моего племянника Жака Петийона…»

   Молодой человек, приехавший из Парижа, напоминает двоечника, присутствующего при раздаче наград.
   Но все это пустяки! Важно, что наследница – Фелиси. А Фелиси, бог знает почему, куда-то исчезла.

Глава вторая
Шестичасовое метро

   Засунув руки в карманы, комиссар стоит в коридоре перед бамбуковой вешалкой, в центр которой вделано зеркало в форме ромба. Мегрэ видит себя в зеркале. Ну как тут не рассмеяться! Он похож на ребенка, которому чего-то захотелось, но он не осмеливается попросить. Однако Мегрэ не смеется. Он протягивает руку за широкополой соломенной шляпой, висящей на крючке, и надевает ее.