Сименон Жорж. Исчезновение Одиль

   — Ты обошел гостиницы?
   — Нет. Их слишком много. У меня складывается впечатление, что она подыскала себе гостиницу в другом месте, а не в Латинском квартале, где, как ей известно, останавливаемся мы.
   — Что ты собираешься делать?
   — Сначала отправлюсь в бюро розыска пропавших родственников.
   — Не забудь, что мы швейцарцы.
   — Но пропала-то она в Париже.
   — Ты это можешь доказать?
   — Я все ж таки попробую. Приятной тебе прогулки. Я делаю все, что в моих силах.
   Он снова заснул и проспал до десяти часов утра. Его состояние от этого не улучшилось. Он безо всякого удовольствия выпил кофе и съел завтрак. Чуть раньше одиннадцати он уже был на улице дез Юрсен и следовал указаниям стрелок, нарисованных на стенах коридора. Так он добрался до кабинета N 4 и вошел в его двери раньше, чем успел прочесть «Входите без стука». Там за светлым и почти новым столом сидел полицейский в форме.
   — Что вам угодно?
   — Я хотел бы видеть начальника.
   — Начальника нет, но есть главный комиссар. Хотите заявить об исчезновении?
   — Случай довольно трудный. Мне бы хотелось лично встретиться с комиссаром.
   Полицейский пододвинул к нему пачку листов бумаги, на которых были отпечатаны несколько вопросов. Он заполнил ручкой пустые графы, и полицейский исчез в коридоре.
   — Комиссар занят. Он примет вас, когда освободится.
   — По-вашему, это будет нескоро?
   — Мне про это известно не больше вашего.
   — У меня есть хотя бы пять минут?
   — Разумеется.
   — Я сейчас вернусь.
   Он сбежал по лестнице и направился к первому попавшемуся на глаза бару.
   — Стакан белого вина.
   — Вуврей?
   — Можно и его.
   Ему было необходимо прочистить себе рот. Кофе и завтрак давили на желудок.
   Стакан был небольшим, и он осушил его одним залпом.
   — Еще один.
   Он чуть было не заказал и третий, но верх взяла осторожность. Ему стало уже немного лучше. Он расплатился, выскочил на улицу и вскоре вновь занял свое место в кабинете, где сидел полицейский в форме.
   — Главный комиссар не вызывал?
   — Нет. Погодите-ка. Вот как раз от него выходит посетитель.
   До них донеслись отдаленные голоса, затем шум шагов в длинном коридоре.
   — Следуйте, пожалуйста, за мной.
   Комиссар оказался широкоплечим мужчиной, курившим очень черную сигару.
   — Присаживайтесь.
   Сам он сел за свой стол.
   — Кто пропал?
   — Моя сестра.
   — Несовершеннолетняя?
   — Ей только что исполнилось восемнадцать.
   — Она уже сбегала до этого?
   — Нет.
   — Как так получилось, что сюда пришли вы? У вас нет родителей?
   — Есть. Но мой отец уже не столь охотно расстается с домом.
   — Вы указали в своей анкете адрес гостиницы. Смею предположить, что это не постоянное местожительство вашей семьи. Где вы живете?
   — В Лозанне.
   — Вы швейцарец? Учитесь в Париже?
   — Нет. Я учусь в Швейцарии. — А ваша сестра?
   — Еще четыре дня назад… Нет, три дня… Я уже не знаю. Я был так ошарашен.
   — В действительности ваш случай не имеет к нам отношения. Даже если бы вы жили во французской провинции, вам бы следовало действовать через префектуру, которая бы, в свою очередь, обратилась к нам. В общем, буквально на днях ваша сестра пропала. Вот только есть ли у вас доказательства того, что она в Париже?
   — Да. Я напал на ее след, прошлой ночью, в ночном кабачке на улице Муфтар. Хозяин узнал ее по фотографии. А также дал мне точное описание ее одежды.
   — Дайте мне это описание.
   — Темно-коричневые брюки, желтый пуловер и замшевая куртка, как на мне.
   — Название кабачка?
   — «Червовый туз».
   — Знаю. А она не могла остановиться у родственников или у друзей?
   — Я виделся с теми немногочисленными друзьями, что есть у нас в Париже.
   — Может быть, есть кто-то, кого вы не знаете?
   — Я встретил одного такого. Это гитарист из Сен-Жермен-де-Пре, с которым они вместе проводили время в ее предыдущий приезд.
   — Значит, она уже приезжала прежде?
   — С согласия моих родителей.
   Он вынул из кармана фотографию и протянул комиссару, который принялся внимательно ее разглядывать.
   — Что она за девушка?
   — Довольно сумасбродная. Бросила, не доучившись, коллеж. Затем перепробовала разные занятия.
   — А как насчет мужчин?
   — Были. Она начала свои эксперименты, как только ей исполнилось пятнадцать.
   — Все так же с согласия ваших родителей?
   — Нет. Этим она делилась только со мной. С самого начала она испытала разочарование, но тем не менее продолжала.
   — У нее есть в Лозанне подруги?
   — Когда она училась в коллеже, я их знал. Затем она стала более независимой. Часто выходила из дома по вечерам и возвращалась в час-два часа ночи.
   — И ваши родители мирились с таким положением?
   — Если бы ей стали Противоречить, это ничего бы не дало. Она все равно бы делала по-своему.
   Комиссар жевал сигару, не скрывая удивления.
   — Чем занимается ваш отец?
   — Пишет книги по истории. Вы наверняка видели их в витринах книжных магазинов, поскольку его издают в Париже и его работы пользуются большим успехом. Он подписывается своим настоящим именем: Альбер Пуэнте. Он мог бы преподавать в Лозаннском университете, ведь он агреже.
   — Если я правильно понял, он не очень-то занимается вами и вашей сестрой.
   — Я думаю, что у него отбили охоту.
   — А ваша мать?
   — Мать спит и играет в бридж.
   — Она пьет?
   Почему он задал этот вопрос?
   — Два-три стаканчика виски в начале вечера.
   — Значит, ваша сестра пользовалась полной свободой. Почему же она приехала именно в Париж?
   — Потому что для нее в мире существует только Париж. Даже не Париж. А Сен-Жермен-де-Пре, она была зачарована им.
   Он рассердился на себя, ощутив что-то вроде суеверного страха за то, что употребил прошедшее время, и поправился:
   — …она зачарована им.
   — Я не вижу, что могут сделать в этих условиях мои службы. Даже если мы ее найдем, мы не можем отвезти ее насильно в Лозанну, и вашим родителям там не заковать ее в цепи.
   — Прочтите это письмо. Она отправила его, вероятно, с вокзала, когда садилась на поезд, и я получил его утром следующего дня.
   Комиссар очень внимательно прочел письмо.
   — Теперь я понимаю ваше беспокойство, — произнес он наконец, возвращая его Бобу. — Оставьте мне на всякий случай фотографию. Я размножу ее и вручу нашим агентам.
   — А вам не кажется, что будет слишком поздно?
   — Мы сделаем все, что в наших силах, мсье Пуэнте. Но согласитесь, ваша сестра ненадежная клиентка.
   — Это так. Я смогу получить фотографию уже сегодня вечером? Мне она нужна, чтобы показывать ее людям.
   — Зайдите около пяти. Дежурный вам ее вернет, он даже сможет дать вам еще две-три копии.
   Он встал, затянулся сигарой и сжал руку Боба в своей сильной ладони.
   Он остался в этом квартале и теперь обедал в небольшом ресторанчике для завсегдатаев, который нашел без труда, поскольку они встречаются в Париже почти на каждом шагу.
   Сидя в одиночестве за столиком возле окна, он смотрел на проходивших мимо людей, но думал об Одиль. Может, и она сейчас ела в каком-нибудь бистро типа тех, что были в ее вкусе?
   А может, куда более вероятно — особенно если она поздно легла спать, что она довольствуется тем, что грызет сандвич в своей постели, как часто делала дома?
   Не без смутной тревоги он спрашивал себя, привела ли она уже в исполнение свой план или же дала себе еще несколько дней отсрочки.
   Пребывала ли она в том же состоянии духа, как и когда писала ему отправленное с вокзала письмо? Если же нет и тогда была всего лишь временная депрессия, не жалела ли она сейчас, что отправила его?
   Всякие мысли лезли ему в голову, и у него было чувство, будто с тех пор, как он в Париже, он ничего еще не сделал. А между тем он почти что отыскал ее в «Червовом тузе». Отправься он туда на сутки раньше, и он бы оказался лицом к лицу со своей сестрой.
   Рестораны он не обследовал. Это было почти невыполнимой задачей для одного человека. В одном лишь Латинском квартале их несколько сотен. Столько же было и гостиниц, в которых она могла остановиться.
   У него мелькнула мысль попросить газеты напечатать ее фотографию. Он бы придумал короткий текст, способный тронуть ее сердце. Утром, он чуть было не заговорил об этом с главным комиссаром, но в последний момент сдержался, опасаясь, как бы не ускорить таким манером ход событий.
   Она прислушивалась к мнению других. Это было трудно объяснить. Она делала все, чтобы шокировать людей, с которыми жила, но притом оставалась внимательной к их мнению и к тому, какое у них складывалось о ней впечатление.
   Она презирала их, считала глупыми, старомодными. В то же время ей хотелось, чтобы ее любили, вот почему она выказывала себя весьма щедрой.
   Выйдя из ресторана, он взял такси и велел отвезти его в Институт судмедэкспертизы. Сидевший в приемной чиновник спросил у него:
   — Вы пришли опознать тело?
   — Не знаю. Пропала моя сестра, и я уже исчерпал почти все возможности отыскать ее.
   — У нее были причины для самоубийства?
   — Она объявила мне об этом в письме.
   — Фамилия?
   — Одиль Пуэнте. При ней могло и не быть сумки с документами.
   — Так чаще всего и случается. Возраст?
   — Восемнадцать лет. Блондинка, довольно высокая, со стройной фигурой.
   Одета, скорее всего, в коричневые брюки.
   — И когда же она пропала?
   — В последний раз ее видели позапрошлой ночью в районе улицы Муфтар.
   — Тогда ее здесь нет. За последние сутки мы получили три тела, но среди них нет тела девушки или молодой женщины. Оставьте мне на всякий случай свой адрес.
   Он было обрадовался, как вдруг его как холодным душем обдало от этой фразы, произнесенной естественным и безразличным тоном.
   Он написал на листке бумаги свою фамилию и адрес гостиницы на улице Гей-Люссака.
   — Так вы говорите, она объявила вам, что собирается покончить с собой?
   — Да. После этого прошло четыре дня, может, пять.
   — В таком случае мало шансов, что она это сделает.
   Когда и в самом деле хотят умереть, не думают о других людях и сразу делают то, что требуется. Как только тратят время на размышления…
   Чуть позже он остановился у одного киоска, чтобы купить план Парижа. На голубой странице находился список больниц. Их было пятьдесят, одни поблизости от Латинского квартала, другие в большем или меньшем удалении от него.
   Он вошел в первую попавшуюся. В застекленной кабине с открывающимся окошечком сидела женщина средних лет, в белом халате и в белой шапочке.
   — Если вы хотите навестить, то…
   Концом карандаша она указала ему на табличку, где были обозначены дни и часы для посещений.
   — Нет. Я кое-кого ищу.
   — Кое-кого, кто, по вашим предположениям, находится здесь?
   — Не знаю. Речь идет о восемнадцатилетней девушке.
   — С ней произошел несчастный случай?
   — Насколько мне известно, нет. Это моя сестра.
   Он волновался, а строгое лицо женщины вряд ли было способно успокоить его. Он путался в объяснениях.
   — Боюсь, что она могла покончить с собой.
   — Что заставляет вас так думать?
   — Письмо, которое она мне отправила и в котором говорит о своем желании свести счеты с жизнью.
   — Ее фамилия?
   — Одиль Пуэнте.
   — В каком квартале она живет?
   — Она живет в Лозанне, но мне известно, что еще позапрошлой ночью она была в Париже.
   Она проверила по списку.
   — Я не нахожу ни одной девушки с такой фамилией, и у нас уже с неделю не было самоубийц.
   Еще недавно она была в Лозанне.
   Это было правдой, хотя в это верилось с трудом.
   Четыре дня назад Одиль еще разделяла жизнь обитателей виллы. Жизнь, которая в кишащей парижской суете показалась вдруг ему такой странной, что делалась от этого невероятной.
   Он всегда принимал за данность, что на авеню де Жаман вещи были такими, какими им и следовало быть. То, как отец составил свой распорядок дня, выглядело довольно странным, но разве это было не из-за отсутствия контакта с женой?
   Он не видел их сидящими вдвоем в гостиной, даже перед телевизором, к которому его мать была равнодушна.
   Та жила главным образом во второй половине дня, когда играла в бридж, а вечерами ей случалось отправляться в Новый клуб на авеню де Рюмин, чтобы там снова сесть играть.
   Сам он мало занимался Одаль. Правда, учеба была довольно тяжелой и у него почти не оставалось свободного времени.
   Он зашел в другую больницу, где прием оказался чуть полюбезнее.
   — Так вы говорите, молодая девушка? И что, вероятно, это произошло недавно? Подождите минутку, я спрошу у главной медсестры, не поступили ли за последние часы новые больные.
   Дежурная исчезла в конце коридора, где на каталке томился ожиданием какой-то пациент.
   — Нет, молодой человек. Ничего похожего. Желаю вам всюду встречать такой ответ.
   В итоге он очутился в конце улицы Сен-Жак, в том квартале, где было больше всего больниц. Он все их терпеливо обошел. Повторял одни и те же фразы. Где-то его принимали чуть получше, где-то чуть похуже. Ему это было безразлично.
   — Нет, мсье.
   Он ждал, что к этому добавят:
   — Мне очень жаль…
   Он зашел на улицу Гей-Люссака, чтобы проверить, нет ли для него письма или записки, ведь сестра могла догадаться, что, получив ее письмо, он сядет на первый же поезд до Парижа. Между тем в их семье было принято всегда останавливаться в отеле «Меркатор».
   — Ничего для меня? Ни письма, ни записки? Никто мне не звонил?
   — Совсем ничего. У вас усталый вид. Сегодня вам следовало бы пораньше лечь спать.
   Он улыбнулся с некоторой горечью. Как раз сегодня вечером у него и был небольшой шанс повстречаться с Одаль.
   — Постараюсь, — пообещал Боб.
   В пять часов он зашел на улицу дез Юрсен, где ему вручили с полдюжины снимков.
   Изнемогая от усталости, он вернулся в гостиницу и растянулся на кровати.
   Он тут же заснул, а когда проснулся, было уже темно, и его комната освещалась лишь отблесками фонарей.
   Он принял душ, оделся. Ему показалось, что вдали грохочет гром, но он не был в этом уверен. Было десять вечера. Он зашел в первый попавшийся бар и съел три сандвича, запивая их пивом; ему не хватило духу пойти в ресторан и сесть за столик.
   Может, раскаты грома походили на шум поезда?
   Как бы там ни было, он по-прежнему думал о поезде, о сестре, с синим чемоданом в руке сходящей на перрон вокзала.
   Если она взяла с собой чемодан, это значило, что в ее планы не входило тут же покончить с собой. Она знала, что не остановится на улице Гей-Люссака, где ее семье будет очень просто ее найти. В других отелях в Париже она ни разу не селилась.
   Почему бы не остаться в окрестностях вокзала? Гостиниц тут было много и всех категорий. В здешней беспрерывной суете на нее не так обратят внимание, как в любом другом месте.
   Он велел отвезти его на Лионский вокзал. В привокзальных гостиницах ему достаточно было назвать фамилию, поскольку клиенты были обязаны показывать свое удостоверение личности.
   — Мадемуазель Пуэнте, пожалуйста.
   — У вас есть сведения, что она остановилась у нас?
   — Я не знаю.
   — У нас нет никого с такой фамилией.
   Он ходил от гостиницы к гостинице. Всякий раз качали головой.
   Пока один из ночных портье не сказал ему самым что ни на есть естественным тоном:
   — Вы с ней немного разошлись.
   — Она была здесь?
   — Да.
   — Когда она уехала?
   — Вчера, после полудня. Взяла такси.
   — Вы не слышали, какой адрес она назвала?
   — Днем меня здесь не бывает.
   Ему захотелось удостовериться, что речь идет действительно об Одиль.
   — Вы ее видели?
   — Разумеется. Она вернулась ночью, как раз в мое дежурство. Очень любезная девушка, но не очень веселая.
   — В брюках?
   — Да, она всегда носила одни и те же коричневые брюки.
   Она не поехала на вокзал, чтобы сесть там на поезд, поскольку тогда бы она не стала вызывать такси. Почему она сменила гостиницу?
   — Можно мне позвонить?
   — В Париж?
   — Да.
   — Кабина слева, в холле. Подождите, я дам вам жетон.
   Он позвонил в бюро розыска пропавших родственников и попросил соединить его с главным комиссаром, имени которого не знал.
   — Вам нужен мсье Лобо? Сейчас посмотрю, свободен ли он.
   В трубке раздался чуть неровный голос главного комиссара:
   — Кто говорит?
   — Я приходил к вам сегодня утром.
   — Вы тот швейцарец, который разыскивает сестру? Вы нашли ее?
   — Нет, но я знаю, в какой гостинице она провела первые три дня. Она выехала оттуда вчера во второй половине дня, взяв такси. Прошу простить меня за то, что я побеспокоил вас в такой час. При моей нынешней жизни я уже больше не отдаю себе отчета о времени.
   — В полицию можно обращаться в любое время! Вам повезло, мне нужно было закончить донесение, и я вернулся в кабинет после ужина. То, что вы мне сообщили, очень интересно. Очевидно, это могло бы послужить отправной точкой. Как называется эта гостиница?
   — Погодите. Я не записал название, но оно еще стоит у меня перед глазами.
   Несколько странное: отель «Злиар».
   — Напротив Лионского вокзала?
   — Да.
   — Знаю. Мои люди займутся этим завтра.
   — Благодарю вас.
   Он был весьма доволен собой из-за того, что догадался навести справки в окрестностях вокзала. Но почему же Одиль вдруг оставила гостиницу, где, по ее соображениям, ее никто не стал бы искать? Может, ей показалось, что это слишком далеко от Латинского квартала, откуда она возвращалась по ночам?
   Может, она поселилась где-нибудь вблизи Сен-Жермен-де-Пре?
   Он начал с бара в полуподвале, которым заведовал высокий скандинав и где он вновь увидел тех же музыкантов, включая и гитариста. Он сел за стойку и заказал виски. Когда музыка смолкла, уже знакомый ему парень с гитарой подошел и сел на соседний табурет.
   — Вы ее видели?
   Боб покачал головой.
   — Но я слышал о ней от приятеля, который ходит есть в то же бистро, что и я. Он тоже гитарист, но не входит ни в одну группу и зарабатывает на жизнь как придется. Часто бывает в «Червовом тузе», ночном кабачке на улице…
   — Знаю. Я был там прошлой ночью. Накануне туда заглядывала моя сестра. На нее обратили внимание, потому что она не совсем походила на обычную посетительницу. Мне смогли ее точно описать. Меня удивляет, почему, зная вас, она не пришла сюда. Если только она умышленно не избегает этого места из опасения встретиться с вами.
   «Она догадывается, что я в Париже. Она убегает от меня. Она, быть может, воображает, что отец здесь, со мной. Я все же немного подожду».
   Когда музыка возобновилась, он пошел и сел в углу, где красивая девушка, у которой под черным шелковым платьем явно ничего не было надето, бросила ему:
   — Может, потанцуем, белокурый красавчик?
   — Нет, спасибо.
   — Не угостишь меня?
   — Возьмите себе что-нибудь выпить в баре за мой счет.
   — Тебе не нравится мое общество?
   — Да нет, но…
   Застигнутый врасплох, он замялся, она же спокойно уселась напротив него.
   — Виски? — спросила официантка, как будто давно была знакома с ее вкусами.
   — Двойной.
   Похоже, ее охватили угрызения совести.
   — Надеюсь, ты не на мели?
   Он покачал головой.
   — Ты не из Парижа?
   — Я из Лозанны.
   — Это ведь в Швейцарии, да? Совсем недавно при мне говорили о Швейцарии.
   То ли вчера, то ли сегодня, не могу вспомнить, где именно.
   — Это была молодая девушка?
   — Не знаю. Но мне кажется, я слышала женский голос.
   — В ресторане?
   — Возможно. Я всегда хожу обедать в «Бильбоке» на площадь Мобер. Но не думаю, чтобы это было там.
   — Вы живете в гостинице?
   — Нет. У меня своя комната, где я могу готовить еду, когда мне этого хочется. Я пытаюсь вспомнить… Чтобы дважды за два дня столкнуться со Швейцарией — признайся, это занятное совпадение.
   Продолжая говорить, она разглядывала его и, казалось, находила симпатичным.
   — Ты в Париж надолго?
   — Не думаю.
   — Студент?
   — Да.
   — Твое здоровье.
   При других обстоятельствах он, вероятно, переспал бы с ней, так как у нее был вид славной девушки с привлекательным телом.
   Он махнул рукой официантке.
   — Вы уже уходите?
   — Да. Меня что-то клонит ко сну.
   Он расплатился. Девушка вздохнула:
   — Тогда пока!
   Он помахал гитаристу и вышел. Моросил дождь, которого парижане ждали уже давно, так как здесь тоже, как и в Швейцарии, в сентябре не выпало ни капли.
   На всякий случай он заглянул в «Червовый туз», где хозяин подал ему по долгу службы порцию рома. Ему не хотелось пить, но отказаться он не решился.
   — Не приходила?
   — Нет.
   Сегодня вечером разгуливали по залу, играя на инструментах, трое — все с длинными волосами.
   От рома у него окончательно подкосились ноги, и ему стоило некоторого труда добраться до своей гостиницы на улице Гей-Люссака.
   Он проспал до десяти утра и в очередной раз проснулся с неприятным вкусом во рту.

Глава 4

   «Боб уходит из дома до того, как приносят почту. Если почтальон отдаст письмо Матильде, она отнесет его в комнату брата.
   Если вдруг она оставила его внизу и если, что еще менее вероятно, моя мать встала рано, то та узнает мой почерк и не сможет сдержать любопытства».
   Так она рассуждала в поезде. Она не драматизировала ситуацию и не думала ни о том, что ей предстоит совершить, ни о том, как она это сделает.
   Что решит брат, когда прочтет ее письмо? Расскажет ли он о нем отцу?
   Вполне вероятно, что да. Они хорошо ладили между собой, и Боб часто поднимался в мансарду, чтобы поболтать с ним.
   Сказал ли он ему о самоубийстве? Или же сообщил только об исчезновении, являвшемся, в общем-то, своего рода побегом?
   Все говорило за то, что Боб приедет в Париж и примется ее искать, но у него было мало шансов найти ее среди пяти миллионов жителей.
   За окном стемнело, она покинула вагон-ресторан и вернулась на свое место.
   С нее не сводил глаз мужчина средних лет, державший у себя на коленях сафьяновый портфель, как будто это было что-то ценное, и когда она случайно поворачивалась к нему лицом, он улыбался ей, как ему думалось, многообещающей улыбкой.
   Лишь очутившись на перроне, она вдруг ощутила шок. Люди вокруг нее спешили, и многие задевали ее на ходу. Она неподвижно стояла там, в сером свете грязных фонарей, и все, даже ее поездка, казалось ей нереальным.
   В растерянности она спрашивала себя, зачем сюда приехала. Она чуть было не залезла в такси и не велела отвезти себя в отель «Меркатор» на улицу Гей-Люссака, где бы она вновь очутилась в знакомой обстановке. Но ей нельзя было туда ехать. Там на протяжении уже многих лет по традиции останавливалась вся ее семья, и, вероятно. Боб в первую очередь отправится именно туда.
   Перед вокзалом вытянулись в ряд гостиницы, в холлах которых на ночь оставляли лишь часть освещения.
   Она вошла в первую попавшуюся, на название которой даже не взглянула.
   Ночной портье с унылым видом спросил у нее удостоверение личности. Она об этом не подумала. Но поскольку всюду будет то же самое, Одиль достала из сумки паспорт.
   Ее номер оказался довольно просторным, но некрасивым, и отличался банальным старомодным уродством и более чем сомнительной чистотой. В ванной комнате от воды из кранов на эмали остались широкие коричневатые подтеки.
   И тут, усевшись на край кровати, она расплакалась. Она чувствовала себя одинокой, ей не на что было вновь опереться. Никто не занимался ею и не протягивал ей руки. А разве ей вообще помогали когда-нибудь жить?
   Это было глупо. Все было глупо. Ее существование не имело значения, цели.
   Она, как толстая муха жарким летним днем, натыкалась всюду на стены…
   Она чуть было не вышла из гостиницы и не отправилась куда глаза глядят, чтобы видеть шагающих людей, машины, огни. Только чтобы вырваться из той пустоты, что давила на нее со всех сторон.
   На улице было бы то же самое. Она бы все равно была одна, и прохожие ничего не могли бы для нее сделать.
   Она достала из несессера пузырек со снотворным, и тут ей сильнее захотелось проглотить разом все имевшиеся в нем таблетки.
   Не сейчас. Она должна дать себе время прожить свою смерть. Она еще сохраняла слишком ясную голову. Одиль взяла только одну таблетку и проглотила ее, запив небольшим количеством воды из стакана для чистки зубов.
   Затем, уже лежа в постели, еще немного всплакнула.
   Она не решалась раздеться, как если бы не чувствовала себя в безопасности в этой враждебной комнате, и в конце концов заснула, не сняв одежды.
   На следующий день она проснулась все в той же обстановке, которая при свете дня выглядела не лучше. Было около полудня. Ей не хватило духу принять ванну или душ и приготовиться к выходу на улицу. На ночном столике стоял телефон, и она позвонила, чтобы ей в номер подали сандвичи.
   — С чем, мадемуазель?
   — Два с ветчиной и два с сыром.
   Она съела их, стоя перед окном и наблюдая за тем, как снуют взад-вперед такси, привозившие на вокзал пассажиров или увозившие их оттуда.
   Она снова уснула и проснулась лишь в четыре часа. Тут она привела себя в порядок — ей не терпелось оказаться на улице, убежать от этих четырех стен.
   Она пошла вдоль Сены, машинально думая о том, как бы утопиться. Утопиться Одиль не могла-была слишком хорошей пловчихой и инстинктивно пыталась бы выплыть.
   Она пообедала в небольшом ресторанчике на набережной де ла Турнель. Она по-прежнему не ощущала себя в реальном мире. У нее кружилась голова. Перед глазами все плыло… Она подумала, не больна ли она. Уже не один год ее преследовала эта мысль.