Сименон Жорж. Мегрэ и господин Шарль

   — За этот месяц я много раз звонила ему. Квартира соединена с конторой специальным телефоном. Надо вам сказать, что дом, который принадлежал моему свекру, стал собственностью мужа.
   — Господин Лёкюрёр… Его, кажется, так зовут?.. У господина Лёкюрёра также не было никаких известий?
   — Никаких.
   — Раньше они у него бывали?
   — Я его об этом не спрашивала. Кажется, я говорила вам, что у нас плохие отношения.
   Она замолчала в нерешительности.
   — Могу ли я предложить вам рюмку коньяка или вы предпочитаете что-нибудь другое?
   — Нет. Благодарю.
   — Ну, а я выпью коньяка. Видите, мне не стыдно пить в вашем присутствии. Впрочем, вам все скажут, что я алкоголичка, и это правда. Может быть, вам также скажут, что я психопатка.
   Она нажала на кнопку звонка, и через несколько секунд появился дворецкий.
   — Оноре, принесите мне коньяк и рюмку.
   — Одну, сударыня?
   — Да, одну.
   Комиссар Мегрэ не испытывает потребности выпить.
   В ее новой манере держаться было что-то агрессивное. Она бросала комиссару вызов, и ее страдальческий рот с трудом растянулся в улыбке.
   — У вас с мужем общая спальня?
   — Она была общей три месяца без нескольких дней сразу после нашей свадьбы. С этой стороны большой гостиной, вы — на моей половине. С другой стороны — владения мужа.
   — Едите вы обычно вместе?
   — Вы меня уже об этом спрашивали. Бывает и так, но ритм нашей жизни не совпадает, и вкусы у нас разные.
   — Что вы делаете на отдыхе?
   — Мы… Простите, Жерар унаследовал большую виллу под Канном. Мы ездим туда. Жерар недавно купил моторную яхту, и я вижу его там еще реже, чем в Париже…
   — Враги у него были, вы не знаете?
   — Никого, насколько я знаю. Одна я.
   — Вы его ненавидите?
   — Даже не ненавижу. И неприязни к нему тоже не питаю. Такой уж у него характер.
   — Вы являетесь его наследницей?
   — Да, единственной.
   — Состояние значительно?
   — Оно могло бы соблазнить многих женщин в моем положении. Но дело в том, что деньги меня не интересуют, и я была бы более счастлива в комнатушке на седьмом этаже…
   — Почему вы не потребуете развода?
   — По лености. Или из безразличия. Наступает такой момент, когда больше ничего не хочется, когда каждый день производишь одни и те же движения, не думая об этом.
   Дрожащей рукой она схватилась за рюмку.
   — Ваше здоровье. И залпом осушила ее.
   — Видите? Наверное, должна была бы покраснеть.
   — Так вам говорил муж?
   — Когда я начала пить, да. С тех пор прошли годы.
   — А теперь?
   — Ему все равно.
   — Что бы вы почувствовали, узнав о смерти мужа? Что избавились от него?
   — Даже не это. Он так мало значит для меня!
   — Вы думаете, с ним могло произойти несчастье?
   — Я думала об этом и поэтому пришла к вам.
   — Что с ним могло случиться?
   — Он обычно находит себе… скажем так, подружек в кабаре, где бывают разные люди.
   — Вы знаете какие-нибудь из этих кабаре?
   — Два, три — по названию. Я находила рекламные спички с этими названиями.
   — Какими же?
   — «У Кота в сапогах»… «У прекрасной Елены»… Еще «Крик-крак».
   — Вам никогда не хотелось удостовериться самой?
   — Я не любопытна.
   — Это я вижу.
   Она налила себе сама: губы ее снова дрожали, взгляд стал тусклым, отсутствующим. Мегрэ показалось, что она только сейчас обнаружила его присутствие и не понимает, что он тут делает.
   — В общем, вы подозреваете убийство?
   — А вы?
   — Почему не болезнь?
   — У него железное здоровье.
   — Несчастный случай.
   — Я узнала бы это из газет.
   — Вы звонили в больницы?
   — Вчера.
   Значит, несмотря на производимое впечатление, она отдавала себе отчет в происходящем. На каминной доске из белого мрамора стояла фотография в серебряной рамке. Мегрэ встал и рассмотрел ее поближе. На ней была снята г-жа Сабен-Левек, наверняка в пору ее девичества: юная девушка в заученной позе. В ту пору она была очень хорошенькой, в лице ее было что-то мальчишеское.
   — Да, я была такой… Изменилась, правда?
   — Эта фотография была сделана до или после вашего замужества?
   — Через несколько недель после него. Жерар настоял, чтобы я сфотографировалась у известного фотографа на бульваре Осман.
   — Значит, он был влюблен в вас?
   — Не знаю. Казалось, что да.
   — Все сломалось неожиданно?
   — Нет. В первый раз он исчез на сутки, и я ничего ему не сказала. Он наврал, что ездил к клиенту в провинцию. Затем он начал исчезать, когда ему заблагорассудится. Он больше не предупреждал меня. Уходил после обеда, и я никогда не знала, когда он вернется.
   — Каков он в семейной жизни?
   — Вам все скажут, что он был очень веселым малым, который ладил со всеми и всегда был готов оказать услугу. Иные считали, что он немного ребячлив.
   — А вы?
   — Мне не на что жаловаться. Видимо, я не нашла к нему подхода или он ошибся на мой счет.
   — То есть?
   — Решил, что я не такая, какая есть.
   — Чем вы занимались до встречи с ним?
   — Была секретаршей у одного адвоката. Мэтр Бернар д'Аржан с улицы Риволи. Они были знакомы. Жерар много раз приходил в контору к моему патрону и однажды предложил мне пойти с ним куда-нибудь…
   — Вы родились в Париже?
   — Нет. В Кемпере.
   — Почему вы думаете, что его убили?
   — Потому что это — единственное объяснение.
   — Ваша мать еще жива?
   — Да. Отец — его звали Луи Фрасье — умер. Он был бухгалтером. Мать — урожденная княгиня Учевка…
   — Вы посылаете ей деньги?
   — Естественно. Деньги никогда для Жерара ничего не значили. Он давал мне столько, сколько мне было необходимо, не требуя отчета.
   Она допила рюмку и поднесла к губам платок.
   — Вы разрешите мне осмотреть квартиру?
   — Я вас проведу.
   Она поднялась с кушетки и, осторожно ступая, направилась к двери.
   Всюду чувствовалось богатство, положение в свете, завоеванное еще в прошлом веке, строгость. Квартира занимала весь этаж, и г-жа Сабен-Левек, которая все еще неуверенно держалась на ногах, начала с осмотра своей половины.
   За будуаром оказалась еще одна очень большая комната, стены которой также были затянуты голубым шелком. Судя по всему, это был любимый цвет хозяйки. Постель была не застелена, но г-жа Сабен-Левек не испытывала неловкости от того, что могло предстать нескромному взгляду. Белая мебель. Початая бутылка коньяка на комоде.
   — Как вас зовут? — спросил Мегрэ.
   — Натали. Наверняка, чтобы я помнила о своем русском происхождении.
   Ванная комната — и стены и пол — была из серо-голубого мрамора, здесь, как и в комнате, царил беспорядок.
   Затем шла комната со шкафами по стенам, потом комната, которую можно было бы назвать маленькой гостиной — назначение у нее было такое же, как у будуара.
   — Если я не обедаю в столовой, то ем здесь.
   Она сохраняла безразличие гида, ведущего экскурсию в каком-нибудь музее.
   — Теперь мы входим в помещения слуг.
   Сначала большая комната с застекленными шкафами, заставленными столовым серебром, потом маленькая белая столовая и, наконец, кухня со старинной плитой и медными кастрюлями. Здесь хозяйничала немолодая женщина.
   — Мари Жалон. Она работала тут еще при моем свекре.
   — Когда он умер?
   — Десять лет назад.
   — Значит, вы успели застать его?
   — Мы прожили вместе пять лет.
   — Вы ладили друг с другом?
   — Я была ему совершенно безразлична. В ту пору я обедала в столовой и могла бы сосчитать, сколько раз он заговорил со мной.
   — Какие отношения были у него с сыном?
   — В девять часов Жерар спускался в контору. У него был там свой кабинет. Не знаю, чем имение он занимался.
   — Случалось тогда, что он пропадал?
   — Да, на два-три дня.
   — Отец ничего ему не говорил?
   — Он делал вид, что не замечает этого.
   Перед Мегрэ открывался целый мир, обветшалый и замкнутый на самом себе.
   Наверное, в прошлом веке или в начале XX здесь устраивались приемы, в гостиных давались балы. Их было две — вторая почти такая же большая, как первая.
   Стены повсюду были отделаны потемневшими резными панелями.
   Повсюду были также картины отошедшей в прошлое эпохи: портреты мужчин с бакенбардами, в высоких воротниках, жестко подпирающих подбородки.
   Казалось, что жизнь на секунду остановила здесь свое течение.
   — Теперь мы входим на половину мужа.
   Кабинет с уходящими к потолку книгами в переплетах. Скамеечка из орехового дерева, чтобы можно было добраться до верхних полок. Наискосок от окна письменный стол с моделью подводной лодки и письменными принадлежностями из темной меди. Все в полном порядке. Ничто не говорило о присутствии здесь живого человека.
   — Вечера он проводит здесь?
   — Если находится дома.
   — Я здесь вижу телевизор.
   — У меня тоже есть телевизор, но я его никогда не смотрю.
   — Вам случалось проводить вечера в этой комнате?
   — Первое время после свадьбы.
   Ей стоило определенного труда выговаривать слова, она роняла их, как будто они не имели значения. Уголки губ у нее снова опустились, и это придавало лицу страдальческое выражение.
   — Его комната.
   Мегрэ успел убедиться, что ящики письменного стола были заперты на ключ. Что могло в них храниться?
   Во всей квартире были очень высокие потолки, окна, с задернутыми малиновыми бархатными шторами, тоже очень высокие.
   Стены комнаты, отделанные панелями, но не деревянными, а из желтой меди. Двуспальная кровать. Кресла со слегка продавленными сиденьями.
   — Спали вы здесь?
   — Иногда, первые три месяца. Уж не ненависть ли сквозила в ее голосе, в выражении лица?
   Осмотр продолжался по-прежнему как в музее.
   — Его ванная комната…
   Здесь все так и оставалось на своих местах: зубная щетка, бритва, щетка для волос и расческа.
   — Он ничего с собой не брал?
   — Насколько мне известно, нет. Гардеробная, как на половине Натали, потом гимнастический зал.
   — Он им пользовался?
   — Редко. Он погрузнел: толстым его назвать было нельзя, а вот полноватым…
   Она толкнула следующую дверь.
   — Библиотека.
   Тысячи книг, старых и новых, современных, однако, сравнительно мало.
   — Он много читал?
   — Я не интересовалась, что он делает вечерами. Эта лестница ведет прямо в контору — мы с вами прошли над вестибюлем. Я вам еще нужна?
   — Возможно, мне еще надо будет встретиться с вами. Если это случится, я позвоню.
   Ее вновь влекла к себе бутылка коньяка.
   — Вы, наверное, спуститесь теперь в нотариальную контору?
   — Мне действительно хотелось бы поговорить с господином Лёкюрёром. Простите, что побеспокоил вас.
   Г-жа Сабен-Левек удалилась: в общем-то выглядела она жалко, но одновременно вызывала раздражение. Мегрэ начал спускаться по лестнице. Наконец-то он мог раскурить свою трубку — курить ему хотелось еще в квартире.
   Он оказался в просторной комнате, где полдюжины машинисток яростно стучали по клавишам и с удивлением подняли на него глаза.
   — Я хотел бы видеть господина Лёкюрёра.
   Сотни зеленых папок на стеллажах, как обычно в учреждениях и в большинстве нотариальных контор. Невысокая брюнетка провела его через комнату, где стоял только длинный стол и огромный сейф устаревшей конструкции.
   — Сюда, пожалуйста.
   Другая комната, где человек неопределенного возраста в полном одиночестве склонился над чем-то. Он безразлично взглянул на Мегрэ, который проследовал в соседнюю комнату, где трудились пятеро служащих.
   — У господина Лёкюрёра никого?
   — Кажется.
   — Вас не затруднит узнать у него по телефону, может ли он принять комиссара Мегрэ?
   Им пришлось немного подождать, стоя перед обитой дверью, прежде чем она распахнулась.
   — Входите, пожалуйста. Вы мне не помешаете.
   Лёкюрёр был моложе, чем представлял его себе комиссар, узнав, что он работал еще при покойном старом нотариусе. Ему, наверное, не было еще и пятидесяти. Это был брюнет с маленькими усиками в темно-сером, почти черном костюме.
   — Прошу садиться.
   Снова резные деревянные панели на стенах. У основателя конторы была неудержимая склонность украшать стены резными панелями темного дерева.
   — Думаю, вас побеспокоила госпожа Сабен-Левек?
   Мебель здесь была из красного дерева в стиле ампир.
   — Думаю, что именно вы заменяете своего патрона во время его отлучек?
   — Я занимаюсь этим как старший клерк. Однако есть документы, подписывать которые я не имею права, что приводит к определенным затруднениям.
   Г-н Лёкюрёр был человеком спокойным: благовоспитанность, отличавшая его, бывает присуща людям, которым приходится общаться с представителями высшего света. Угодливостью это не назовешь, но в его манере держаться сквозила известная почтительность.
   — Он ставил вас в известность в случае подобных исчезновений?
   — Нет. Это не сообщалось заранее. Я, конечно, не в курсе его личной жизни. Мне приходилось обходиться собственными предположениями. Он часто выходил вечерами, почти каждый вечер, по правде говоря.
   — Минутку. Он активно участвовал в делах конторы?
   — Большую часть дня он проводил у себя в кабинете и лично принимал большинство клиентов. Он не производил впечатления занятого человека, и тем не менее дел у него было больше, чем у меня. Особенно в том, что касается управления состояниями, продажей или покупкой замков и владений. Чутье у него было невероятное, и я не мог бы заменить его.
   — Его кабинет рядом с вашим?
   Лёкюрёр встал открыть дверь.
   — Вот он. Обстановка, как видите, того же стиля, но здесь на три кресла больше.
   Полный порядок. Ни пылинки. Окна кабинета выходили на бульвар Сен-Жермен, и сюда доносился монотонный шум уличного движения.
   Мужчины вернулись на свои места.
   — Кажется, обычно эти отлучки не длились больше двух-трех дней…
   — В последнее время он исчезал, случалось, и на неделю.
   — Ваш патрон держал с вами связь?
   — Он почти всегда звонил мне узнать, не случилось ли чего-нибудь требующего его присутствия.
   — Вы знаете, откуда он звонил?
   — Нет.
   — И вам неизвестно, было ли у него в городе какое-нибудь пристанище?
   — Я думал о такой возможности. Он не носил с собой много денег и почти все оплачивал чеками. Прежде чем попасть в бухгалтерию, корешки чеков проходили через мои руки. — Г-н Лёкюрёр нахмурился и замолчал. — Не знаю, вправе ли я касаться подобного рода вопросов. Я приучен к святости профессиональной тайны.
   — Но не в том случае, если произошло, например, убийство.
   — Вы серьезно об этом думаете?
   — Кажется, об этом думает его жена.
   Г-н Лёкюрёр пожал плечами, давая понять, что мысли г-жи Сабен-Левек не имеют особого значения.
   — Признаюсь, я тоже думал об этом. Впервые его отсутствие длится так долго и он не звонит мне. Неделю назад у него должна была состояться здесь встреча с одним из самых наших влиятельных клиентов, одним из самых крупных, если не самым крупным землевладельцем Франции.