Сименон Жорж. Мегрэ и господин Шарль

Жорж Сименон
«Мегрэ и господин Шарль»

   Мегрэ играл в лучах мартовского, еще немного зябкого солнца. Играл не в кубики, как когда-то в нежном возрасте, а в трубки.
   На его письменном столе всегда лежало с полдюжины трубок, и всякий раз перед тем, как набить одну из них, он придирчиво выбирал ту, которая подходила под его настроение.
   Плечи у Мегрэ были опущены, взгляд блуждал. Только что комиссар принял решение, чем будет заниматься оставшиеся годы службы. Он ни о чем не жалел, но принятое решение повергло его в некоторую меланхолию.
   С самым серьезным видом он машинально раскладывал на бюваре трубки, пытаясь составить из них более или менее правильные геометрические фигуры или нечто, напоминающее по своим контурам какое-нибудь животное.
   Справа от него на столе лежала гора утренней почты, а заниматься ею у Мегрэ не было ни малейшего желания.
   В уголовной полиции, где Мегрэ появился, когда не было еще девяти, его ждало приглашение от префекта полиции, что само по себе было редкостью, и он отправился на бульвар дю Палэ, теряясь в догадках, что это могло означать.
   Префект, радушный и улыбающийся, принял его сразу.
   — Не догадываетесь, почему я хотел вас видеть?
   — Признаюсь, нет.
   — Присаживайтесь. Закуривайте свою трубку.
   Префект был молод, ему, выпускнику престижной Высшей школы, едва исполнилось сорок. Он был элегантен, может быть, даже несколько чересчур.
   — Вы, конечно, знаете, что начальник уголовной полиции после двенадцати лет службы уходит в будущем месяце в отставку. Вчера мы с министром внутренних дел обсуждали кандидатуру его преемника и сошлись во мнении, что этот пост может быть предложен вам.
   Префект, конечно, ожидал, что на лице собеседника не замедлит появиться радостное выражение.
   Мегрэ, напротив, помрачнел.
   — Это приказ? — почти проворчал он.
   — Естественно, нет. Но вы должны отдавать себе отчет, что это серьезное повышение по службе, может быть, самое серьезное, на которое может надеяться сотрудник уголовной полиции…
   — Знаю. Тем не менее я предпочел бы остаться во главе отдела. Прошу вас правильно истолковать мой ответ. Вот уже сорок лет, как я занимаюсь оперативной работой. Для меня была бы мука проводить дни напролет лет в кабинете, изучая папки с делами и занимаясь в той или иной степени административными вопросами.
   Префект не скрыл своего удивления.
   — Вы не думаете, что вам стоило бы не давать ответ сразу, а сообщить мне его через несколько дней? Может быть, стоило бы также посоветоваться с госпожой Мегрэ?
   — Она поймет меня.
   — Я тоже понимаю вас и не хочу настаивать.
   На лице префекта была тем не менее написана известная досада. Он понимал, не понимая. Мегрэ были необходимы контакты с людьми, с которыми он встречался во время следствия, и его не раз упрекали в том, что он не ведет его из собственного кабинета, а активно вмешивается в него, беря на себя работу, обычно поручаемую инспекторам.
   Мегрэ, ни о чем не думая, раскладывал трубки. Фигура, которую он сложил последней, по очертаниям напоминала аиста.
   В окно било солнце. Префект проводил Мегрэ до двери и дружески пожал ему руку. Мегрэ, однако, не знал, вызовет или не г его поведение недовольство в высоких сферах.
   Он медленно раскурил одну из своих трубок и сделал несколько коротких затяжек.
   В считанные минуты он только что решил свою будущность, которая совсем скоро должна была превратиться в реальность, потому что через три i ода его попросят уйти в отставку. Так пусть же, черт возьми, ему позволят употребить эти три года, как он хочет!
   Ему не нужно сидеть у себя в кабинете, ему нужно знать, чем живут люди, в каждом новом деле открывать неизвестные миры. Ему нужны бистро, где так часто приходилось коротать время, потягивая перед стойкой пиво или кальвадос — смотря по обстоятельствам.
   Ему нужно в собственном кабинете терпеливо вести борьбу с подозреваемым, который упорно молчит, и после многих часов добиваться от него драматического признания,.
   На сердце у Мегрэ было неспокойно. Он боялся, что после некоторого раздумья его, так или иначе, заставят принять новое назначение. Да предлагай ему даже что-то вроде маршальского жезла, он ни за что этого не захочет!
   Мегрэ не отрывал взгляда от трубок, которые время от времени менял местами, как шахматные фигуры.
   Услышав осторожный стук в дверь, ведущую из его кабинета в инспекторскую, он вздрогнул. Лапуэнт вошел, не дожидаясь ответа.
   — Извините, что мешаю, шеф.
   — Ты мне совсем не мешаешь.
   Прошло уже почти десять лет, как Лапуэнт поступил в уголовную полицию, и за ним закрепилось прозвище Малыша Лапуэнта. Тогда он был худым и длинным. С тех пор несколько посолиднел. Женился. У него появилось двое детей. Но он по-прежнему оставался Малышом Лапуэнтом и — добавляли некоторые — любимчиком Мегрэ.
   — Там у меня сидит женщина, которая настаивает, чтобы приняли ее именно вы. Со мной она ни о чем не хочет говорить. Сидит, выпрямившись на стуле, не двигается и полна решимости добиться своего.
   Так бывало уже не раз. Из-за газетных публикаций люди настаивали на встрече с ним лично, и часто переубедить их стоило труда. Иные даже являлись прямо на бульвар Ришар-Ленуар, бог знает какими путями раздобыв его домашний адрес.
   — Она сказала, как ее зовут?
   — Вот ее карточка.
   Г-жа Сабен-Левек, бульвар Сен-Жермен, 207-а.
   — Она производит странное впечатление, — продолжал Лапуэнт. — У нее неподвижный взгляд и от нервного тика перекашивается правый уголок рта. Перчаток не сняла, но видно, как у нее то и дело судорожно сжимаются руки.
   — Позови ее и останься здесь. Возьми на всякий случай блокнот — может, придется стенографировать.
   Мегрэ взглянул на свои трубки и с сожалением вздохнул. Передышка кончилась.
   Когда женщина вошла, Мегрэ встал.
   — Присаживайтесь, сударыня.
   Женщина не отрывала взгляда от Мегрэ.
   — Вы, действительно, комиссар Мегрэ?
   — Да.
   — Я думала, вы толще.
   На ней было меховое манто и подобранная к нему шапочка — ток. Что это — норка? Мегрэ совершенно не разбирался в мехах, поскольку жена дивизионного комиссара обычно довольствуется кроликом, в лучшем случае — нутрией или ондатрой.
   Г-жа Сабен-Левек медленно, словно составляла опись, обводила взглядом кабинет. Когда у края стола пристроился Лапуэнт с карандашом и блокнотом, она спросила:
   — Этот молодой человек останется здесь?
   — Да, конечно.
   — Он будет записывать нашу беседу?
   — Таково правило.
   Дама нахмурилась, и пальцы ее сжались на сумочке из крокодиловой кожи.
   — Я думала, что смогу переговорить с вами с глазу на глаз.
   Мегрэ промолчал. Он разглядывал посетительницу: впечатление она производила на него, как и на Лапуэнта, по меньшей мере странное. Взгляд ее становился то тягостно пристальным, то казался отсутствующим.
   — Думаю, вы знаете, кто я?
   — Я прочел ваше имя на визитной карточке.
   — Вы знаете, кто мой муж?
   — Вероятно, он носит ту же фамилию, что и вы.
   — Это один из лучших парижских нотариусов.
   Тик не прекращался, подергивающийся уголок рта все время полз вниз. Казалось, ей стоило труда сохранять хладнокровие.
   — Продолжайте, прошу вас.
   — Он исчез.
   — В этом случае вам надо обращаться не ко мне. Существует специальная служба, которая занимается пропавшими людьми.
   Она иронически, безрадостно усмехнулась и решила не утруждать себя ответом.
   Определить возраст посетительницы было трудно. Ей вряд ли было больше сорока, от силы — сорока пяти, но лицо у нее было помятое, с мешками под глазами.
   — Вы выпили перед тем, как идти сюда? — неожиданно поинтересовался Мегрэ.
   — Вас это интересует?
   — Да. На встрече со мной настаивали вы сами, не так ли? Вам следовало приготовиться к вопросам, которые могут показаться вам нескромными.
   — Я представляла вас по-другому, более понятливым.
   — Именно потому, что я хочу понять, мне необходимо выяснить некоторые вещи.
   — Я выпила две рюмки коньяка для храбрости.
   — Только две?
   Она взглянула на комиссара и промолчала.
   — Когда исчез ваш муж?
   — Почти месяц назад. Восемнадцатого февраля. Сегодня двадцать первое марта.
   — Он сказал, что отправляется в поездку?
   — Даже словом мне об этом не обмолвился.
   — И вы только сейчас заявляете о его исчезновении?
   — Я к ним привыкла.
   — К чему?
   — К тому, что он отсутствует по нескольку дней.
   — И так продолжается давно?
   — Многие годы. Это началось вскоре после нашей свадьбы, пятнадцать лет назад.
   — Он никак не объясняет вам свои отлучки?
   — Я не думаю, что он отлучался.
   — Не понимаю.
   — Он остается в Париже или окрестностях.
   — Откуда вам это известно?
   — Оттуда, что первое время я посылала следить за ним частного детектива. Затем бросила, потому что каждый раз было одно и то же.
   Говорила она с известным трудом и не только потому, что выпила две рюмки коньяка. Да и выпила она вовсе не для храбрости; ее испитое лицо, усилия, которые она прилагала, чтобы держаться в форме, говорили о том, что пьет она часто.
   — Я жду от вас подробностей.
   — Таков уж мой муж.
   — Как это — таков?
   — Это мужчина, которого заносит. Он встречает женщину, которая ему нравится, и испытывает потребность пожить с ней несколько дней. До сих пор самая долгая его интрижка, если можно так выразиться, длилась две недели.
   — Не собираетесь же вы меня уверять, что он знакомится с ними на улице?
   — Почти всегда. Обычно в ночных кабаре.
   — Он ходил туда один?
   — Всегда.
   — Вас с собой не брал?
   — Мы давно уже перестали существовать друг для друга.
   — Тем не менее вы тревожитесь.
   — За него.
   — Не за себя?
   В ее взгляде промелькнул какой-то вызов.
   — Нет.
   — Вы его больше не любите?
   — Нет.
   — А он?
   — Тем более.
   — Живете вы тем не менее вместе.
   — Квартира большая. Ритм жизни у нас разный, и часто встречаться не приходится.
   С лица Лапуэнта, продолжавшего стенографировать, не сходило удивление.
   — Зачем вы пришли сюда?
   — Затем, чтобы вы его нашли.
   — Раньше у вас это никогда не вызывало беспокойства?
   — Месяц — это долго. Он ничего не взял с собой, даже чемоданчика со сменой белья. Машинами тоже не воспользовался.
   — У вас не одна машина?
   — Две «Бентли» — им он пользуется чаще всего, и «фиат», который более или менее предоставлен мне.
   — Вы водите машину?
   — Когда я куда-нибудь отправляюсь, меня везет Витторио, наш шофер.
   — Вы часто выходите из дома?
   — Почти каждый вечер.
   — Чтобы увидеться с приятельницами?
   — У меня нет приятельниц.
   Мегрэ редко приходилось встречать столь отчаявшуюся и столь загадочную женщину.
   — Вы ходите по магазинам?
   — Магазины я ненавижу.
   — Отправляетесь на прогулку в Булонский лес или еще куда-нибудь?
   — Я хожу в кино.
   — Каждый день?
   — Почти. Если не очень устала.
   Как у всех наркоманов, наступал момент, когда ей надо было подстегнуть себя, и этот момент настал. Было видно, что она много бы дала за рюмку коньяка, но комиссар ничего не мог ей предложить, хотя в шкафу у него и стояла на всякий случай бутылка. Ему стало немного жаль ее.
   — Я стараюсь понять, госпожа Сабен.
   — Сабен-Левек, — поправила она.
   — Как вам будет угодно. Ваш муж всегда исчезал из дому достаточно надолго?
   — На месяц — никогда.
   — Вы это уже говорили.
   — У меня предчувствие.
   — Какое предчувствие?
   — Я боюсь, не случилось ли с ним чего-нибудь.
   — У вас есть причины так думать?
   — Нет. Для предчувствия не надо причин.
   — Вы говорите, что ваш муж известный нотариус.
   — Точнее, известна его контора, а клиентура — из самых отборных в Париже.
   — Как же он может позволять себе переодические отлучки?
   — В Жераре почти ничего нет от нотариуса. Контору он унаследовал от отца, но хозяйничает там по большей части старший клерк.
   — Вы, кажется, утомлены?
   — Я всегда утомлена. У меня слабое здоровье.
   — А у вашего мужа?
   — В свои сорок восемь он ведет себя как молодой мужчина.
   — Если я вас правильно понял, узнать что-нибудь о нем можно, наверное, в ночных кабаре.
   — Наверное.
   Мегрэ задумался. Ему казалось, что вопросы его не достигают цели, а получаемые на них ответы ничего не дают.
   В какой-то момент комиссар подумал, что перед ним сумасшедшая или, во всяком случае, неврастеничка. Он достаточно перевидал их у себя в кабинете, и с большинством хлопот было не обобраться.
   Речь посетительницы казалась нормальной, вразумительной, в то же время создавалось впечатление, что она не совсем адекватна реальности.
   — Вы думаете, у него было с собой много денег?
   — Насколько я знаю, он обычно пользовался чековой книжкой.
   — Вы разговаривали об этом со старшим клерком?
   — Мы не разговариваем друг с другом.
   — Почему?
   — Потому что года три назад муж запретил мне входить в контору.
   — У него были на это причины?
   — Мне об этом неизвестно.
   — Отношения у вас со старшим клерком плохие, но знать-то его вы, по крайней мере, должны?
   — Лёкюрёр — так его зовут — всегда смотрел на меня неодобрительно.
   — Он уже работал в конторе, когда умер ваш свекор?
   — Он поступил туда, когда ему было двадцать два года.
   — Может быть, ему больше известно о местопребывании вашего мужа?
   — Может быть. Но если его об этом буду спрашивать я, он ничего не скажет.
   Ее непрерывный тик начал в конце концов раздражать Мегрэ. Для него становилось все очевиднее, что этот допрос был для его посетительницы сущим наказанием. Тогда зачем она пришла?
   — На какой имущественной основе заключен ваш брак?
   — На условии раздельного владения имуществом.
   — У вас есть личное состояние?
   — Нет.
   — Муж дает вам все деньги, в которых вы нуждаетесь?
   — Да. Деньги для него ничто. Поклясться не могу, но думаю, что он очень богат.
   Мегрэ задавал вопросы не в установленном порядке. Он искал во всех направлениях, но до сих пор ничего не нашел.
   — Довольно. Вы устали. Оно и понятно. Если позволите, я загляну к вам сегодня после обеда.
   — Как хотите.
   Она продолжала сидеть, теребя в руках сумочку.
   — Что вы обо мне думаете? — спросила она в конце концов. Голос ее звучал глуше, чем раньше.
   — Я еще ничего не думаю.
   — Вы думаете, я все усложняю, да?
   — Не обязательно.
   — В лицее одноклассники считали, что я все усложняю, и у меня из-за этого никогда не было подруг.
   — Однако вы очень умны.
   — Вы находите? — Она улыбнулась, и дрожь пробежала по ее губам. — Это мне не помогло.
   — Вы никогда не были счастливы?
   — Никогда. Я не знаю, что означает это слово.
   Она кивнула на Лапуэнта, который по-прежнему сидел за стенограммой:
   — Это что, действительно необходимо записывать нашу беседу? Трудно говорить свободно, когда за тобой стенографируют.
   — Если вы хотите что-нибудь сообщить мне доверительно, записывать перестанут.
   — Теперь мне больше нечего вам сказать. Она поднялась с некоторым усилием. Грудь у нее была впалая, плечи опущены, она слегка сутулилась
   — Он обязательно должен присутствовать сегодня после обеда?
   Мегрэ замешкался с ответом: он хотел дать ей шанс.
   — Я приду один.
   — В котором часу?
   — В наиболее подходящее для вас время.
   — Я обычно отдыхаю после обеда. В четыре вам удобно?
   — Очень.
   — Это на втором этаже. Правая дверь от лестницы. Руку Мегрэ дама не протянула. Неестественно выпрямившись, она двинулась к двери, словно боясь, что может упасть.
   — Тем не менее благодарю, что вы меня приняли, — проговорила она, не разжимая губ.
   И, бросив последний взгляд на комиссара, направилась к главной лестнице.
   Двое мужчин не отрывали друг от друга взгляда, как будто оттягивали тот момент, когда надо открыть рот и задать вопрос. Разница была в том, что Лапуэнт казался ошеломленным, а комиссара скорее можно было назвать сосредоточенным, правда, глаза у него хитро поблескивали.
   Он подошел к окну, распахнул его, набил трубку — выбрал он довольно тяжелую. У Лапуэнта кончилось терпение.
   — Что вы об этом думаете, шеф?
   Сотрудники Мегрэ редко отваживались задавать ему этот вопрос, так как чаще всего слышали в ответ ставшее привычным ворчание: «Я не думаю».
   Вместо этого, в свою очередь, последовал вопрос комиссара:
   — Об этой истории с исчезновением мужа?
   — Скорее о самой…
   Мегрэ раскурил трубку, встал перед окном и вздохнул, не отрывая глаз от залитых солнцем набережных:
   — Это необычная женщина.
   Продолжения не последовало. Комиссар решил не утруждать себя анализом собственных впечатлений и тем более переводом их в связную речь. Лапуэнт понял, что шеф смущен, и пожалел, что задал необдуманный вопрос.
   — Может быть, она сумасшедшая? — тем не менее пролепетал он.
   Комиссар, не говоря ни слова, исподлобья взглянул на него. Он постоял еще у окна, потом спросил:
   — Позавтракаешь со мной?
   — Охотно, шеф. Тем более что жена моя у своей сестры в Сен-Клу.
   — Минут этак через пятнадцать. Лапуэнт вышел, комиссар снял телефонную трубку и попросил соединить его с бульваром Ришар-Ленуар.
   — Это ты? — спросила его жена, когда он не успел еще открыть рта.
   — Я.
   — Могу поспорить: ты собираешься сообщить мне, что не придешь завтракать.
   — Ты выиграла.
   — Пивная «У дофина»?
   — Вместе с Лапуэнтом.
   — Новое дело?
   Прошло уже три недели, как Мегрэ закончил последнее серьезное расследование, и это желание пообедать на площади Дофина указывало в принципе на то, что ему доставляло удовольствие вновь вернуться к оперативной работе. Он как будто показывал кукиш префекту и министру внутренних дел, которым взбрело в голову заточить его в роскошном кабинете.
   — Да.
   — Я ничего не видела в газетах.
   — Газеты еще об этом не заговорили и, может быть, не заговорят.
   — Приятного аппетита. Мне тебе нечего предложить, кроме жареной сельди…
   Он на секунду задумался, потом, не отрывая взгляда от кресла, на котором сидела посетительница, повесил трубку. Ему казалось, что он видит ее вновь: комок нервов — тик, блестящие глаза.
   — Соедините-ка меня с мэтром Демезоном.
   Мегрэ знал, что в это время застанет адвоката дома.
   — Это Мегрэ.
   — Как поживаете? Опять какой-нибудь незадачливый убийца нуждается в защите?
   — Пока нет. Я только хочу вас кое о чем спросить. Знаете ли вы на бульваре Сен-Жермен нотариуса по имени Сабен-Левек?
   — Жерара? Конечно. Мы вместе изучали право.
   — Что вы можете сказать о нем?
   — Опять исчез?
   — Вы в курсе?
   — Все его друзья в курсе. Время от времени он увлекается какой-нибудь красоткой и на ночь или на несколько дней выпадает из жизни. У него ярко выраженная склонность к девицам, которых я называю полупрофессионалками — к стриптизным дивам, например, или наемным танцоркам из кабаре.
   — С ним это часто случается?
   — Насколько я знаю, раз десять в год…
   — Он серьезный нотариус?
   — Несмотря на то что на традиционного нотариуса он похож меньше всего на свете, он унаследовал одну из самых блестящих парижских клиентур, почти все Сен-Жерменское предместье. Одеваться он предпочитает в светлые тона, бывает, носит твидовые пиджаки в широкую клетку.
   Это очень веселый малый, жизнерадостный, бонвиван, что не мешает ему распоряжаться вверенным имуществом с исключительным чутьем.
   Я знаю многих его клиентов и клиенток, которые на него только что не молятся.
   — Жену его вы знаете?
   Возникло секундное замешательство.
   — Да.
   — Ну и что?
   — Это необычная женщина. Не хотел бы я с ней жить, да и Жерару, вероятно, этого не хочется, так как видится он с ней как можно реже.
   — Он с ней появляется где-нибудь?
   Аристократический квартал Парижа.
   — Не слыхал.
   Есть у нее приятели, приятельницы?
   — Тоже не знаю.
   — Любовники?
   — О ней я не слышал никаких сплетен. Большинство считает ее неврастеничкой или психопаткой. Она здорово пьет.
   — Я это заметил.
   — Я сказал вам все, что знаю.
   — Кажется, муж ее исчез месяц назад.
   — И никому не дал о себе знать?
   — Кажется, нет. Именно поэтому она забеспокоилась и явилась ко мне сегодня утром.
   — Почему к вам, а не в бюро по розыску пропавших?
   — Я спросил ее об этом же. Она ничего не ответила.
   — Обычно, если он пропадает на несколько дней, он перезванивается со своим старшим клерком, забыл, как его зовут. Вы разговаривали с ним?
   — Я обязательно встречусь с ним после обеда.
   Уже через несколько минут Мегрэ открыл дверь инспекторской и кивнул Лапуэнту. Тот довольно неуклюже поспешил к нему — он всегда чувствовал себя неловко в присутствии комиссара: Мегрэ был его богом.
   — Обойдемся без пальто, — пробурчал комиссар. — Здесь два шага.
   Сегодня утром он надел только демисезонный плащ, который висел на вешалке.
   Шаги гулко отдавались на мостовой. Приятно было вновь окунуться в атмосферу пивной «У дофина», в запахи кухни и спиртного. У стойки толпилось мною полицейских, которым Мегрэ приветственно помахал рукой.
   Они направились прямо в обеденный зал — он был уютный, с видом на Сену.
   Хозяин пожал им руки.
   — По рюмочке пастиса за приход весны?
   Мегрэ подумал и согласился. Лапуэнт последовал его примеру, и хозяин принес рюмки.
   — Новое дело?
   — Возможно.
   — Заметьте, я ни о чем не спрашиваю. Соблюдение тайны у нас гарантировано, и — ни гугу… Что скажете о говядине с рисом и шампиньонами?
   Мегрэ смаковал свой пастис — давненько он его не пробовал. На столе появились кое-какие закуски.
   — Я все думаю, разговорится ли она после обеда, когда меня там не будет?
   — Я тоже об этом думаю.
   Они спокойно пообедали и вынуждены были съесть по миндальному пирожному, приготовленному хозяйкой заведения, которая сама принесла их, предварительно вытерев руки о фартук.
   Было почти два часа дня, когда оба полицейских поднялись по главной лестнице уголовной полиции.
   — Кабинеты переоборудовали, — пробурчал, задыхаясь, Мегрэ, — а поставить лифт не додумались.
   Он прошел в кабинет, зажег трубку и принялся за разборку корреспонденции, проделывая это без особого энтузиазма. По большей части это были служебные бумаги, которые надо было заполнить, и донесения на подпись. Время от времени он поднимал глаза к окну и мысленно уносился за пределы кабинета.
   Вот и снова весна. Воздух прозрачен, бледное небо, почки уже набухли. Через несколько дней проклюнутся нежно-зеленые листочки.
   — Когда вернусь, не знаю, — крикнул он в дверь инспекторской.
   На бульвар Сен-Жермен Мегрэ решил отправиться пешком, но пожалел об этом, потому что путь до дома 207-а показался ему неблизким и комиссару не раз пришлось утирать пот со лба.
   Большой каменный особняк с потемневшими от времени стенами ничем не отличался от большинства домов на бульваре. Мегрэ толкнул отменно натертую воском дубовую дверь и оказался под сводами коридора, в конце которого виднелся мощенный плитами двор и старинные конюшни, переделанные под гаражи.
   Золоченый герб нотариуса находился у левой двери, а медная табличка гласила:
   Мэтр Ж. Сабен-Левек нотариус.
   Справа, из двери, находящейся напротив нотариальной конторы, через стекло привратницкой смотрел на него мужчина.
   Утренняя посетительница сказала Мегрэ, что квартира находится на втором этаже. На другой медной табличке с этой стороны значилось:
   Профессор Артюр Роллен, педиатр, 4-й этаж. Только по записи.
   Это был, наверное, дорогой врач. Лифт был просторный. Мегрэ, которому предстояло подняться всего на один этаж, предпочел воспользоваться приветливой лестницей со ступенями, покрытыми пушистой дорожкой.
   На втором этаже он позвонил. Дверь почти тотчас отворилась, юная и приветливая горничная взяла у Мегрэ шляпу.
   — Входите, пожалуйста. Мадам ждет вас.
   Мегрэ оказался в холле, стены которого были обшиты деревянными панелями, как и в большой гостиной, куда его провели — здесь были развешены портреты высокопоставленных особ со времен Империи приблизительно до 1900 года.
   Мегрэ остался стоять. Мебель была тяжелая, по большей части стиля Луи Филипп, и если обстановка внушала представление о комфорте и богатстве, то ощущение радости здесь отсутствовало.
   — Мадам ждет у себя в будуаре. Я проведу вас.
   Они прошли через несколько комнат, обстановку которых Мегрэ не успел рассмотреть, и оказались наконец в будуаре, обитом голубым шелком, где на кушетке полулежала хозяйка дома. На ней был пеньюар более глубокого голубого цвета, чем шелк на стенах, и комиссару была протянута унизанная кольцами рука. Комиссар не мог решить, должен ли он поцеловать или пожать руку, и в конце концов просто коснулся ее кончиками пальцев.
   — Садитесь, пожалуйста. Прошу извинить, что принимаю вас в таком виде, но я не очень хорошо себя чувствую и думаю, что после нашей беседы снова должна буду лечь.
   — Постараюсь не задерживать вас долго.
   — Что вы обо мне думаете?
   — Я уже говорил вам утром, что вы очень умны.
   — Вы ошибаетесь. Я просто следую своему чувству.
   — Позвольте прежде всего задать вам один вопрос. Перед тем как заявить мне об исчезновении мужа, вы справлялись у старшего клерка, нет ли у него каких-нибудь известий?