Страница:
— Почему вы не сообщили об этом?
— Да потому, что она, когда первый раз взяла к себе какую-то продавщицу из картинной галереи, просила, чтобы я говорила, что это ее племянница.
— Она дала вам что-нибудь за это?
Консьержка пожала плечами.
— Во-первых, домовладелица не разрешает жильцам сдавать комнаты. Во-вторых, если уж сдавать, то нужно обратиться в полицию, заполнить бумаги… А она не хочет указывать это в декларации о доходах.
— И поэтому вы нам не сообщали?
Поняла, наконец, на что они намекают: вчерашняя газета лежала на стуле, раскрытая на странице с фотографией девушки.
— Вы ее знали?
— Это последняя.
— Последняя?
— Последняя квартирантка. Племянница, как бы сказала старуха.
— И когда вы видели ее в последний раз?
— Не помню. Не обратила внимания.
— Вы знаете, как ее звали?
— Мадам Кремье звала ее Луизой. А поскольку все время, пока она тут жила, никакая корреспонденция ей не приходила, я не знаю ее фамилии. Я вам сказала, что не обязана была знать, что это квартирантка. Люди имеют право принимать у себя родственников. А теперь из-за этого я могу потерять место. Наверное, об этом будет в газетах?
— Выть может. Что это была за девушка?
— Она-то? Бесцветное создание. Иногда, когда она проходила мимо моего окошечка, ей ударяло в голову, что она должна кивнуть, но ни разу нормально не поздоровалась.
— Долго она тут жила?
Жанвье все записывал. Это произвело впечатление на консьержку, и она думала над каждым словом.
— Если мне не изменяет память, явилась перед Новым годом.
— У нее был багаж?
— Только голубой чемоданчик.
— Откуда она знала мадам Кремье?
— Я должна была предусмотреть, что это плохо кончится. В первый раз дала себе так заморочить голову, но клянусь месье, что это никогда не повторится. Мадам Кремье жила тут еще до смерти мужа, вице-директора банка. Они уже жили здесь, когда я начала работать.
— Когда он умер?
— Лет пять или шесть назад. Детей у них нет. Она начала жаловаться, как ужасно жить одной в большом городе. Потом, уже позднее, начала разговоры о деньгах, о своей пенсии, которая не менялась, а жизнь все дорожала…
— Она богата?
— Еще как! Недавно призналась мне, что у нее два дома где-то в двадцатом округе. Когда первый раз сдала комнату, старалась меня убедить, что это ее родственница из провинции, но я подозревала неправду и зашла к ней. Тогда она пообещала мне четвертую часть квартплаты а я была настолько глупа, что согласилась. Это правда — ее квартира слишком просторна для одного человека.
— Она давала объявления в газеты?
— Да. Без адреса. Только номер телефона.
— Чем занимались ее квартирантки?
— Трудно сказать. Почти всегда это были девушки, которые где-то работали. Они были довольны, что имеют комнату, большую, чем в отеле, за ту же самую цену или даже дешевле. Только раз ей попалась девица, которая выглядела так же, как другие, а по ночам впускала мужчин. Но это продолжалось всего два дня.
— Вы ничего не рассказали о последней квартирантке.
— Что хочет знать месье?
— Все.
Консьержка непроизвольно посмотрела на фотографию в газете.
— Я уже сказала, месье: я видела ее только, когда она проходила мимо. Выходила утром в девять или в полдесятого.
— Вы не знаете, где она работала?
— Нет.
— Не приходила на обед?
— Мадам Кремье не позволяет готовить в комнате.
— А когда возвращалась?
— Вечером. Иногда в семь, иногда около десяти или одиннадцати.
— Она часто выходила развлечься? Бывали ли у нее какие-нибудь знакомые?
— Никто никогда не спрашивал.
— Видели ли вы ее когда-нибудь в вечернем платье?
Консьержка покачала головой.
— Месье не понимает? Это была девушка, каких много. Я никогда не обращала на нее внимания. А кроме того, догадывалась, что долго она здесь жить не будет.
— Почему?
— Уж догадывалась. Старуха охотно сдает комнату, но не хочет, чтобы ей что-то мешало. Она привыкла ложиться спать в пол-одиннадцатого, и если случалось, что жиличка возвращалась позднее, ее ждал скандал. По правде говоря, ей нужна не столько квартирантка, сколько компаньонка, чтобы играть с ней в карты.
Консьержка не могла понять, почему Мегрэ улыбается. А он вспомнил хозяйку магазинчика с улицы Дуэ. Та тоже принимала девушек, сбившихся с пути. Может, делала это от доброго сердца, может, защищала себя от одиночества, но поскольку они были ей всем обязаны, то становились чем-то вроде рабынь.
Мадам Кремье брала жильцов. В сущности, это та же история. Сколько же их было в Париже — стареющих женщин или старых дев, которые хотели, чтобы рядом было молодое и спокойное существо!
— Я могла бы вернуть ей те деньги, которые с этого имела, и избежать наказания?
— Значит, вы не знаете, кем она была, откуда взялась, чем занималась и с кем встречалась?
— Нет.
— Она вам не нравилась?
— Я не люблю людей, которые нисколько не богаче, чем я, а изображают из себя бог знает каких важных.
— Вы думаете, она была бедной?
— Я видела ее всегда в одном и том же платье и пальто.
— В доме есть служанки?
— Для чего месье спрашивает? Три. Одна на втором этаже, потом та, с третьего, квартира направо, еще…
— Среди них есть совсем молоденькая, только что приехавшая из деревни?
— Месье имеет в виду Розу?
— Это которая?
— С третьего. В семье Лаше было двое детей. Два месяца назад мадам Лаше родила третьего и в помощь взяла девушку из Нормандии.
— У них есть телефон?
— Да. У месье Лаше хорошая должность где-то в страховой компании. Недавно купили автомобиль.
— Спасибо, мадам.
— Если можно, чтобы хозяйка дома не узнала…
— Еще одно. Когда вчера вы увидели в газете фотографию, вы ее узнали?
Она заколебалась на минутку и солгала:
— Не была уверена. Поверьте, это первая фотография в газете…
— К вам приходила мадам Кремье?
Консьержка покраснела:
— Зашла, возвращаясь с покупками. Сказала мне так: «Полицейским платят достаточно хорошо, чтобы люди не пытались им помогать!» Я поняла. А как увидела те, другие, фотографии, подумала, что до вас не дозвониться, и, по правде говоря, как хорошо, что господа пришли, будто тяжкий камень упал с моего сердца!
В доме был лифт. Мегрэ и Жанвье поднялись на третий этаж. Из-за двери справа доносились детские голоса, а потом голос, который Мегрэ узнал, произнес:
— Жанно! Жанно! Оставь в покое сестренку! Комиссар позвонил в дверь налево. Послышались легкие, еле слышные шаги. Кто-то из-за двери спросил:
— Кто там?
— Мадам Кремье?
— Что вам угодно?
— Полиция.
За дверью воцарилась тишина, потом комиссар услышал шепот:
— Минуточку…
Снова шаги. Наверное, пошла переодеваться. Когда возвращалась, звук шагов был иным. Видно, сменила шлепанцы на туфли. Дверь она отворила неохотно, поглядывая на пришедших маленькими проницательными глазками.
— Проходите, господа. Я еще не закончила уборку.
Несмотря на это, она была в черном, достаточно элегантном платье, старательно причесана. Ей было шестьдесят пять или семьдесят, это была маленькая, худая, удивительно живая и бодрая женщина.
— У месье есть удостоверение?
Мегрэ показал ей свой жетон, который она тревожно осмотрела.
— Это вы — комиссар Мегрэ?
Мадам Кремье проводила их в комнату, достаточно большую, но до того заставленную мебелью и безделушками, что в ней едва можно было передвигаться.
— Садитесь, пожалуйста. Чем обязана?
Она с достоинством уселась, но не могла сдержать волнения и крепко стискивала пальцы.
— Мы пришли по поводу вашей квартирантки
— Но у меня нет никакой квартирантки.
— Извините, мы знаем все.
Она не спешила закончить фразу и внимательно посмотрела на комиссара.
— Все о чем?
— Обо всем. Мы не из министерства финансов, и то, что мадам пишет в декларации о доходах, к нам не относится.
В комнате не было ни одной газеты. Мегрэ вынул из кармана фотографию незнакомки.
— Мадам ее знает?
— Она жила со мной несколько дней.
— Дней?
— Скажем, недель.
— Скажем, два с половиной месяца. Не так ли?
— Возможно. Жить мне осталось недолго. Не знаю, почему дни проходят так быстро!
— Как ее звали?
— Луиза Лабуан.
— Так было написано в удостоверении личности?
— Я его в глаза не видела. Она мне так сказала, когда пришла.
— А вы не знаете, это ее настоящее имя?
— У меня не было повода что-то подозревать.
— Она пришла по вашему объявлению?
— Вам консьержка сказала?
— Это неважно, мадам. Давайте не будем тратить время. И прошу запомнить, что вопросы задаю я.
— Хорошо, — ответила она с достоинством. — Слушаю вас.
— Луиза Лабуан пришла по вашему объявлению?
— Сначала она позвонила, чтобы узнать о цене, спрашивала, не могла бы я уступить. Я ответила: «Приходите, тогда и поговорим».
— Вы согласились на меньшую цену?
— Да.
— Почему?
— Потому что я всегда на этом попадаюсь.
— На чем?
— Они всегда сначала выглядят очень порядочными, послушными и предупредительно вежливыми. Я спросила, часто ли она выходит по вечерам. Она ответила, что нет.
— Мадам знает, где она работала?
— Кажется, в конторе, только не знаю в какой. Я лишь через несколько дней поняла, что это за зелье!
— Зелье?
— Ужасно скрытная, из тех, кто будто поклялся не открывать рта.
— Вы ничего о ней не знаете? Она что, вообще с вами не разговаривала?
— Почти. Вела себя так, будто жила в отеле. Утром одевалась и уходила, довольствуясь мимолетным «Здравствуйте», когда меня видела.
— Выходила всегда в одно время?
— О да. Но тут было чему удивляться. Первые два или три дня она уходила в полдевятого. Значит, работает с девяти, подумала я. Через несколько дней начала уходить в десятом часу. Тогда я спросила, не сменила ли она работу.
— И что она вам ответила?
— Ничего. Это было в ее стиле. Когда не хотела отвечать, притворялась, что не слышит. А по вечерам старалась меня избегать.
— Но чтобы дойти до своей комнаты, она должна была пройти через гостиную?
— Да. Я чаще всего здесь сижу. Предлагала ей, чтобы взяла себе стульчик и выпила со мной кофе или отвара из трав. Один раз она снизошла до меня, и помню, что за час сказала фраз пять.
— О чем вы разговаривали?
— Обо всем. Я пыталась что-нибудь узнать.
— О чем?
— Кем была, откуда родом, из какой семьи?
— И ничего из нее не вытянули?
— Поняла только, что она неплохо знала юг. Я рассказала о Ницце, где каждый год мы с мужем проводили две недели, и почувствовала, что она тоже там бывала. А когда я спросила о родных, она сделала отсутствующее лицо. Если бы месье видел это лицо, тоже потерял терпение.
— Где она ела?
— Обычно в городе. Я не позволяю готовить в комнате, а то не миновать пожара. С этими их примусами никогда не известно, что может случиться, не говоря о том, что у меня есть вещи особой ценности, они достались мне в наследство. Она прибегала к различным уловкам: я находила у нее в комнате крошки хлеба, а один раз она пыталась сжечь какую-то жирную бумагу. Наверное, из-под ветчины.
— По вечерам она бывала одна?
— Чаще всего. Выходила из дома два, три раза в неделю.
— Переодевалась перед выходом?
— Во что она могла переодеваться, если у нее было одно платье и одно пальто на все случаи жизни. А в прошлом месяце случилось то, что я предвидела.
— А что мадам предвидела?
— Что в один прекрасный день ей нечем будет платить за комнату.
— Не заплатила вообще?
— Дала мне сто франков аванса, пообещала остальное в конце недели. А в конце недели начала меня избегать. Я загородила ей дорогу. Тогда она сказала, что через день-другой у нее будут деньги. Пусть месье не думает, что я скупая и только и делаю, что считаю деньги. Конечно, мне они нужны, как и любому человеку. И если бы она вела себя, как все нормальные люди, я была бы терпеливее.
— Вы ей все это сказали?
— Три дня назад, за день до исчезновения. Попросту поставила ее в известность, что жду приезда родственницы из провинции и мне будет нужна комната.
— Как она отреагировала?
— Сказала только: «Хорошо.»
— Мадам не может показать нам квартиру? Старая дама встала.
— Прошу сюда. Вы увидите, что нигде в другом месте она не нашла бы такой комнаты.
В самом деле, комната была просторная, с большими окнами, обставленная, как и гостиная, в стиле XIX века. Солидная кровать красного дерева, между окнами бюро в стиле ампир, которое, наверное, принадлежало покойному месье Кремье, а тут стояло только потому, что в других комнатах уже не было места. На обоих окнах висели тяжелые бархатные портьеры, на стенах — старинные фотографии в черных и позолоченных рамках.
— Единственное неудобство — это общая ванная. Но я всегда пускала ее первой и никогда не входила без стука.
— Надеюсь, что со времени ее исчезновения мадам ничего отсюда не убирала?
— Конечно, нет.
— Когда вы поняли, что она не вернется, то посмотрели ее вещи?
— Здесь нечего смотреть. Я только зашла убедиться, что она ничего не взяла с собой.
— И как?
— Ничего. Месье может убедиться.
На комоде лежали гребень, щетка для волос, дешевый маникюрный набор и коробочка пудры. Сбоку два пузырька: в одном был аспирин в другом — снотворное.
Мегрэ выдвинул ящики: там лежала тощая стопочка белья и завернутый в кусок искусственного шелка утюг.
— Я же ей говорила! — закричала вдруг мадам Кремье.
— О чем?
— Я предупреждала, что не позволю никаких постирушек и утюжек. И пожалуйста, вот что она делала, когда по вечерам часами сидела в ванной. Наверное, для этого и закрывалась в комнате на ключ.
В следующем ящике лежала обычная почтовая бумага, конверты, несколько карандашей и ручка. В шкафу висел хлопчатобумажный халат, а внизу стоял голубой фибровый чемоданчик, закрытый на ключ. Мегрэ открыл его перочинным ножом. Мадам Кремье подошла ближе. Чемодан был пуст.
— Никто никогда ее не спрашивал?
— Нет.
— А у вас не было ощущения, что в ваше отсутствие кто-то проник в квартиру?
— Я заметила бы это. Прекрасно помню, где что лежит.
— Ей звонили?
— Только один раз.
— Когда это было?
— Две недели тому назад. Нет. Больше. Кажется, месяц. Однажды вечером, когда она сидела в своей комнате.
— Мужчина?
— Женщина!
— Вы хорошо помните, что эта женщина сказала?
— Сказала так: «Мадемуазель Лабуан дома?» Я ответила, что дома. Постучала в ее комнату: «Мадемуазель Луиза, к телефону». Она удивилась: «Меня?». «Да, вас». «Иду». Мне показалось, что она плакала.
— После разговора или до того?
— Вышла из комнаты заплаканная.
— Была одета?
— Нет. В халате и без чулок.
— Вы слышали, что она говорила?
— Почти нет. Только: «Да, да, хорошо… да… может быть…». В конце сказала: «Скоро увидимся».
— И ушла?
— Да, минут через десять.
— А когда вернулась?
— Вообще не пришла ночевать. Явилась только в шесть утра, я ждала ее, чтобы отказать от квартиры. Но она сказала, что должна была провести ночь у больной кузины. Я ей поверила: она не выглядела, как будто вернулась после кутежа. Сразу легла в постель и два дня вообще не выходила из комнаты. Я занесла ей еду и купила аспирин. Она сказала, что у нее грипп.
Мадам Кремье не могла знать, что каждое ее слово рождало определенный образ в воображении Мегрэ. А ведь он как-будто едва слушал ее. Постепенно он представлял себе жизнь двух женщин в этой темной, заставленной мебелью квартире. С одной все было просто: она была перед ним. Труднее было представить себе девушку, ее образ жизни, голос, жесты, а прежде всего то, о чем она думала.
Теперь он знал, как ее звали, если только это было ее настоящее имя. Видел, где последние два месяца она спала и где проводила вечера. Знал он также, что два раза в течение этого времени она приходила на улицу Дуэ, чтобы получить вечернее платье. Первый раз заплатила. Второй раз имела при себе только двести или триста франков.чего едва могло хватить на такси или легкий ужин.
Неужели она в первый раз назвала мадемуазель Ирэн этот номер телефона? Это было малоправдоподобно. Тем более, что впервые она пришла в магазин, когда было еще не поздно, а звонок был вечером…
После этого она вернулась на улицу Клиши в шесть утра, одетая в обычное свое платье и пальто. Она не могла вернуть в такую рань голубое платье мадемуазель Ирэн, для этого пришлось бы будить ее. Тогда, два месяца назад, перед Новым годом, Луиза не дошла еще до полной нищеты, раз могла снять комнату. Но жила бедно, так как торговалась о цене. По утрам выходила очень рано, сначала около полдевятого, затем в четверть десятого.
Что она делала целыми днями? А вечерами, когда проводила их вне дома?
Ничего не читала. В комнате не было ни книг, ни хотя бы одного иллюстрированного журнала. Если и шила, то только тогда, когда должна была починить себе что-то из одежды и белья. В одном из ящиков комода лежали три катушки ниток, наперсток, ножницы, бежевый шелк для чулок и несколько иголок в маленькой коробочке.
При всем при этом, как сказал доктор Поль, ей было около двадцати лет.
— Последний раз сдала комнату, клянусь вам!
— Убирала в комнате она, конечно, сама?
— Неужели месье думает, что я была у нее служанкой? Одна из моих квартиранток пыталась так повернуть дело, но, уж поверьте мне, быстро отступилась.
— Как она проводила воскресенья?
— По утрам долго спала. Уже в первую неделю я поняла, что она не ходит в церковь. Я спросила, католичка ли она. Ответила, что да. Понимаете, месье, ответила, чтобы отвязаться. Иногда она выходила из дома в час или в два. Думаю, что ходила в кино. Один раз я нашла у нее в комнате билет.
— Может быть, помните, в какой кинотеатр?
— Не обратила внимания. Билет был розовый.
— Только один билет?
Неожиданно Мегрэ посмотрел на нее пристально, будто хотел уличить во лжи:
— Что было в ее сумочке?
— Неужели вы думаете?
— Прошу отвечать. Наверное, вам случалось заглянуть, когда Луиза ее оставляла.
— Она редко ее оставляла.
— Вам должно было бы хватить и одного раза. Вы не видели ее удостоверения?
— Нет.
— Не было?
— В сумке — нет. Я ни разу его там не видела. Только неделю назад мне подвернулся случай в нее заглянуть, и то потому что я начала что-то подозревать.
— Что именно?
— Если бы она где-то постоянно работала, ей бы хватало денег платить за квартиру. К тому же я первый раз видела, чтобы девушка в ее возрасте имела только одно платье. Но ни за что на свете из нее невозможно было вытянуть, кто она на самом деле, откуда приехала и где ее родственники.
— И что вам пришло в голову? — Что, может быть, убежала из дома. Или…
— Или что?
— Не знаю. Понимаете, месье, я не могла ее разгадать. С другими сразу понятно, как себя вести. С ней — нет. Никакого акцента. Не выглядела сельской девушкой. Производила впечатление образованной. Если бы не привычка оставлять вопросы без ответов и постоянно избегать меня, можно было бы предположить, что она достаточно хорошо воспитана.
— Что было в ее сумке?
— Губная помада, пудреница, носовой платок, ключи.
— Какие ключи?
— Ключ от комнаты, который я ей дала, и от своего чемодана. Также там был истрепанный бумажник и какая-то фотография.
— Мужчины или женщины?
— Мужчины. Но ничего такого, о чем подумал месье. Это была фотография, наверное, пятнадцатилетней давности, пожелтевшая, сломанная. Мужчина лет сорока.
— Мадам может его описать?
— Очень солидный, элегантный. Запомнилось, что он был в светлом костюме, кажется, в полотняном. Я такие часто видела в Ницце. Подумала сразу о Ницце, так как сзади было видно пальму.
— Вы заметили какое-нибудь сходство?
— С ней? Нет. Я тоже об этом подумала. Если это и ее отец, она на него совсем не похожа.
— Если бы вы его встретили, узнали бы?
— Если он не очень изменился…
— Вы говорили с ней об этом?
— Признаться, что видела фотографию? Что открывала ее сумку? Разговаривали только о Ницце, о юге…
— Будь любезен, забери это, Жанвье, — сказал Мегрэ, указывая на содержимое ящиков, халат и чемодан. Все уместилось в чемодане, и поскольку замок был сломан, пришлось попросить у хозяйки веревку.
— Вы думаете, у меня будут проблемы?
— С нами — нет.
— А с этими — сборщиками налога?
Мегрэ пожал плечами и буркнул:
— Нам до этого нет дела.
Глава четвертая,
— Да потому, что она, когда первый раз взяла к себе какую-то продавщицу из картинной галереи, просила, чтобы я говорила, что это ее племянница.
— Она дала вам что-нибудь за это?
Консьержка пожала плечами.
— Во-первых, домовладелица не разрешает жильцам сдавать комнаты. Во-вторых, если уж сдавать, то нужно обратиться в полицию, заполнить бумаги… А она не хочет указывать это в декларации о доходах.
— И поэтому вы нам не сообщали?
Поняла, наконец, на что они намекают: вчерашняя газета лежала на стуле, раскрытая на странице с фотографией девушки.
— Вы ее знали?
— Это последняя.
— Последняя?
— Последняя квартирантка. Племянница, как бы сказала старуха.
— И когда вы видели ее в последний раз?
— Не помню. Не обратила внимания.
— Вы знаете, как ее звали?
— Мадам Кремье звала ее Луизой. А поскольку все время, пока она тут жила, никакая корреспонденция ей не приходила, я не знаю ее фамилии. Я вам сказала, что не обязана была знать, что это квартирантка. Люди имеют право принимать у себя родственников. А теперь из-за этого я могу потерять место. Наверное, об этом будет в газетах?
— Выть может. Что это была за девушка?
— Она-то? Бесцветное создание. Иногда, когда она проходила мимо моего окошечка, ей ударяло в голову, что она должна кивнуть, но ни разу нормально не поздоровалась.
— Долго она тут жила?
Жанвье все записывал. Это произвело впечатление на консьержку, и она думала над каждым словом.
— Если мне не изменяет память, явилась перед Новым годом.
— У нее был багаж?
— Только голубой чемоданчик.
— Откуда она знала мадам Кремье?
— Я должна была предусмотреть, что это плохо кончится. В первый раз дала себе так заморочить голову, но клянусь месье, что это никогда не повторится. Мадам Кремье жила тут еще до смерти мужа, вице-директора банка. Они уже жили здесь, когда я начала работать.
— Когда он умер?
— Лет пять или шесть назад. Детей у них нет. Она начала жаловаться, как ужасно жить одной в большом городе. Потом, уже позднее, начала разговоры о деньгах, о своей пенсии, которая не менялась, а жизнь все дорожала…
— Она богата?
— Еще как! Недавно призналась мне, что у нее два дома где-то в двадцатом округе. Когда первый раз сдала комнату, старалась меня убедить, что это ее родственница из провинции, но я подозревала неправду и зашла к ней. Тогда она пообещала мне четвертую часть квартплаты а я была настолько глупа, что согласилась. Это правда — ее квартира слишком просторна для одного человека.
— Она давала объявления в газеты?
— Да. Без адреса. Только номер телефона.
— Чем занимались ее квартирантки?
— Трудно сказать. Почти всегда это были девушки, которые где-то работали. Они были довольны, что имеют комнату, большую, чем в отеле, за ту же самую цену или даже дешевле. Только раз ей попалась девица, которая выглядела так же, как другие, а по ночам впускала мужчин. Но это продолжалось всего два дня.
— Вы ничего не рассказали о последней квартирантке.
— Что хочет знать месье?
— Все.
Консьержка непроизвольно посмотрела на фотографию в газете.
— Я уже сказала, месье: я видела ее только, когда она проходила мимо. Выходила утром в девять или в полдесятого.
— Вы не знаете, где она работала?
— Нет.
— Не приходила на обед?
— Мадам Кремье не позволяет готовить в комнате.
— А когда возвращалась?
— Вечером. Иногда в семь, иногда около десяти или одиннадцати.
— Она часто выходила развлечься? Бывали ли у нее какие-нибудь знакомые?
— Никто никогда не спрашивал.
— Видели ли вы ее когда-нибудь в вечернем платье?
Консьержка покачала головой.
— Месье не понимает? Это была девушка, каких много. Я никогда не обращала на нее внимания. А кроме того, догадывалась, что долго она здесь жить не будет.
— Почему?
— Уж догадывалась. Старуха охотно сдает комнату, но не хочет, чтобы ей что-то мешало. Она привыкла ложиться спать в пол-одиннадцатого, и если случалось, что жиличка возвращалась позднее, ее ждал скандал. По правде говоря, ей нужна не столько квартирантка, сколько компаньонка, чтобы играть с ней в карты.
Консьержка не могла понять, почему Мегрэ улыбается. А он вспомнил хозяйку магазинчика с улицы Дуэ. Та тоже принимала девушек, сбившихся с пути. Может, делала это от доброго сердца, может, защищала себя от одиночества, но поскольку они были ей всем обязаны, то становились чем-то вроде рабынь.
Мадам Кремье брала жильцов. В сущности, это та же история. Сколько же их было в Париже — стареющих женщин или старых дев, которые хотели, чтобы рядом было молодое и спокойное существо!
— Я могла бы вернуть ей те деньги, которые с этого имела, и избежать наказания?
— Значит, вы не знаете, кем она была, откуда взялась, чем занималась и с кем встречалась?
— Нет.
— Она вам не нравилась?
— Я не люблю людей, которые нисколько не богаче, чем я, а изображают из себя бог знает каких важных.
— Вы думаете, она была бедной?
— Я видела ее всегда в одном и том же платье и пальто.
— В доме есть служанки?
— Для чего месье спрашивает? Три. Одна на втором этаже, потом та, с третьего, квартира направо, еще…
— Среди них есть совсем молоденькая, только что приехавшая из деревни?
— Месье имеет в виду Розу?
— Это которая?
— С третьего. В семье Лаше было двое детей. Два месяца назад мадам Лаше родила третьего и в помощь взяла девушку из Нормандии.
— У них есть телефон?
— Да. У месье Лаше хорошая должность где-то в страховой компании. Недавно купили автомобиль.
— Спасибо, мадам.
— Если можно, чтобы хозяйка дома не узнала…
— Еще одно. Когда вчера вы увидели в газете фотографию, вы ее узнали?
Она заколебалась на минутку и солгала:
— Не была уверена. Поверьте, это первая фотография в газете…
— К вам приходила мадам Кремье?
Консьержка покраснела:
— Зашла, возвращаясь с покупками. Сказала мне так: «Полицейским платят достаточно хорошо, чтобы люди не пытались им помогать!» Я поняла. А как увидела те, другие, фотографии, подумала, что до вас не дозвониться, и, по правде говоря, как хорошо, что господа пришли, будто тяжкий камень упал с моего сердца!
В доме был лифт. Мегрэ и Жанвье поднялись на третий этаж. Из-за двери справа доносились детские голоса, а потом голос, который Мегрэ узнал, произнес:
— Жанно! Жанно! Оставь в покое сестренку! Комиссар позвонил в дверь налево. Послышались легкие, еле слышные шаги. Кто-то из-за двери спросил:
— Кто там?
— Мадам Кремье?
— Что вам угодно?
— Полиция.
За дверью воцарилась тишина, потом комиссар услышал шепот:
— Минуточку…
Снова шаги. Наверное, пошла переодеваться. Когда возвращалась, звук шагов был иным. Видно, сменила шлепанцы на туфли. Дверь она отворила неохотно, поглядывая на пришедших маленькими проницательными глазками.
— Проходите, господа. Я еще не закончила уборку.
Несмотря на это, она была в черном, достаточно элегантном платье, старательно причесана. Ей было шестьдесят пять или семьдесят, это была маленькая, худая, удивительно живая и бодрая женщина.
— У месье есть удостоверение?
Мегрэ показал ей свой жетон, который она тревожно осмотрела.
— Это вы — комиссар Мегрэ?
Мадам Кремье проводила их в комнату, достаточно большую, но до того заставленную мебелью и безделушками, что в ней едва можно было передвигаться.
— Садитесь, пожалуйста. Чем обязана?
Она с достоинством уселась, но не могла сдержать волнения и крепко стискивала пальцы.
— Мы пришли по поводу вашей квартирантки
— Но у меня нет никакой квартирантки.
— Извините, мы знаем все.
Она не спешила закончить фразу и внимательно посмотрела на комиссара.
— Все о чем?
— Обо всем. Мы не из министерства финансов, и то, что мадам пишет в декларации о доходах, к нам не относится.
В комнате не было ни одной газеты. Мегрэ вынул из кармана фотографию незнакомки.
— Мадам ее знает?
— Она жила со мной несколько дней.
— Дней?
— Скажем, недель.
— Скажем, два с половиной месяца. Не так ли?
— Возможно. Жить мне осталось недолго. Не знаю, почему дни проходят так быстро!
— Как ее звали?
— Луиза Лабуан.
— Так было написано в удостоверении личности?
— Я его в глаза не видела. Она мне так сказала, когда пришла.
— А вы не знаете, это ее настоящее имя?
— У меня не было повода что-то подозревать.
— Она пришла по вашему объявлению?
— Вам консьержка сказала?
— Это неважно, мадам. Давайте не будем тратить время. И прошу запомнить, что вопросы задаю я.
— Хорошо, — ответила она с достоинством. — Слушаю вас.
— Луиза Лабуан пришла по вашему объявлению?
— Сначала она позвонила, чтобы узнать о цене, спрашивала, не могла бы я уступить. Я ответила: «Приходите, тогда и поговорим».
— Вы согласились на меньшую цену?
— Да.
— Почему?
— Потому что я всегда на этом попадаюсь.
— На чем?
— Они всегда сначала выглядят очень порядочными, послушными и предупредительно вежливыми. Я спросила, часто ли она выходит по вечерам. Она ответила, что нет.
— Мадам знает, где она работала?
— Кажется, в конторе, только не знаю в какой. Я лишь через несколько дней поняла, что это за зелье!
— Зелье?
— Ужасно скрытная, из тех, кто будто поклялся не открывать рта.
— Вы ничего о ней не знаете? Она что, вообще с вами не разговаривала?
— Почти. Вела себя так, будто жила в отеле. Утром одевалась и уходила, довольствуясь мимолетным «Здравствуйте», когда меня видела.
— Выходила всегда в одно время?
— О да. Но тут было чему удивляться. Первые два или три дня она уходила в полдевятого. Значит, работает с девяти, подумала я. Через несколько дней начала уходить в десятом часу. Тогда я спросила, не сменила ли она работу.
— И что она вам ответила?
— Ничего. Это было в ее стиле. Когда не хотела отвечать, притворялась, что не слышит. А по вечерам старалась меня избегать.
— Но чтобы дойти до своей комнаты, она должна была пройти через гостиную?
— Да. Я чаще всего здесь сижу. Предлагала ей, чтобы взяла себе стульчик и выпила со мной кофе или отвара из трав. Один раз она снизошла до меня, и помню, что за час сказала фраз пять.
— О чем вы разговаривали?
— Обо всем. Я пыталась что-нибудь узнать.
— О чем?
— Кем была, откуда родом, из какой семьи?
— И ничего из нее не вытянули?
— Поняла только, что она неплохо знала юг. Я рассказала о Ницце, где каждый год мы с мужем проводили две недели, и почувствовала, что она тоже там бывала. А когда я спросила о родных, она сделала отсутствующее лицо. Если бы месье видел это лицо, тоже потерял терпение.
— Где она ела?
— Обычно в городе. Я не позволяю готовить в комнате, а то не миновать пожара. С этими их примусами никогда не известно, что может случиться, не говоря о том, что у меня есть вещи особой ценности, они достались мне в наследство. Она прибегала к различным уловкам: я находила у нее в комнате крошки хлеба, а один раз она пыталась сжечь какую-то жирную бумагу. Наверное, из-под ветчины.
— По вечерам она бывала одна?
— Чаще всего. Выходила из дома два, три раза в неделю.
— Переодевалась перед выходом?
— Во что она могла переодеваться, если у нее было одно платье и одно пальто на все случаи жизни. А в прошлом месяце случилось то, что я предвидела.
— А что мадам предвидела?
— Что в один прекрасный день ей нечем будет платить за комнату.
— Не заплатила вообще?
— Дала мне сто франков аванса, пообещала остальное в конце недели. А в конце недели начала меня избегать. Я загородила ей дорогу. Тогда она сказала, что через день-другой у нее будут деньги. Пусть месье не думает, что я скупая и только и делаю, что считаю деньги. Конечно, мне они нужны, как и любому человеку. И если бы она вела себя, как все нормальные люди, я была бы терпеливее.
— Вы ей все это сказали?
— Три дня назад, за день до исчезновения. Попросту поставила ее в известность, что жду приезда родственницы из провинции и мне будет нужна комната.
— Как она отреагировала?
— Сказала только: «Хорошо.»
— Мадам не может показать нам квартиру? Старая дама встала.
— Прошу сюда. Вы увидите, что нигде в другом месте она не нашла бы такой комнаты.
В самом деле, комната была просторная, с большими окнами, обставленная, как и гостиная, в стиле XIX века. Солидная кровать красного дерева, между окнами бюро в стиле ампир, которое, наверное, принадлежало покойному месье Кремье, а тут стояло только потому, что в других комнатах уже не было места. На обоих окнах висели тяжелые бархатные портьеры, на стенах — старинные фотографии в черных и позолоченных рамках.
— Единственное неудобство — это общая ванная. Но я всегда пускала ее первой и никогда не входила без стука.
— Надеюсь, что со времени ее исчезновения мадам ничего отсюда не убирала?
— Конечно, нет.
— Когда вы поняли, что она не вернется, то посмотрели ее вещи?
— Здесь нечего смотреть. Я только зашла убедиться, что она ничего не взяла с собой.
— И как?
— Ничего. Месье может убедиться.
На комоде лежали гребень, щетка для волос, дешевый маникюрный набор и коробочка пудры. Сбоку два пузырька: в одном был аспирин в другом — снотворное.
Мегрэ выдвинул ящики: там лежала тощая стопочка белья и завернутый в кусок искусственного шелка утюг.
— Я же ей говорила! — закричала вдруг мадам Кремье.
— О чем?
— Я предупреждала, что не позволю никаких постирушек и утюжек. И пожалуйста, вот что она делала, когда по вечерам часами сидела в ванной. Наверное, для этого и закрывалась в комнате на ключ.
В следующем ящике лежала обычная почтовая бумага, конверты, несколько карандашей и ручка. В шкафу висел хлопчатобумажный халат, а внизу стоял голубой фибровый чемоданчик, закрытый на ключ. Мегрэ открыл его перочинным ножом. Мадам Кремье подошла ближе. Чемодан был пуст.
— Никто никогда ее не спрашивал?
— Нет.
— А у вас не было ощущения, что в ваше отсутствие кто-то проник в квартиру?
— Я заметила бы это. Прекрасно помню, где что лежит.
— Ей звонили?
— Только один раз.
— Когда это было?
— Две недели тому назад. Нет. Больше. Кажется, месяц. Однажды вечером, когда она сидела в своей комнате.
— Мужчина?
— Женщина!
— Вы хорошо помните, что эта женщина сказала?
— Сказала так: «Мадемуазель Лабуан дома?» Я ответила, что дома. Постучала в ее комнату: «Мадемуазель Луиза, к телефону». Она удивилась: «Меня?». «Да, вас». «Иду». Мне показалось, что она плакала.
— После разговора или до того?
— Вышла из комнаты заплаканная.
— Была одета?
— Нет. В халате и без чулок.
— Вы слышали, что она говорила?
— Почти нет. Только: «Да, да, хорошо… да… может быть…». В конце сказала: «Скоро увидимся».
— И ушла?
— Да, минут через десять.
— А когда вернулась?
— Вообще не пришла ночевать. Явилась только в шесть утра, я ждала ее, чтобы отказать от квартиры. Но она сказала, что должна была провести ночь у больной кузины. Я ей поверила: она не выглядела, как будто вернулась после кутежа. Сразу легла в постель и два дня вообще не выходила из комнаты. Я занесла ей еду и купила аспирин. Она сказала, что у нее грипп.
Мадам Кремье не могла знать, что каждое ее слово рождало определенный образ в воображении Мегрэ. А ведь он как-будто едва слушал ее. Постепенно он представлял себе жизнь двух женщин в этой темной, заставленной мебелью квартире. С одной все было просто: она была перед ним. Труднее было представить себе девушку, ее образ жизни, голос, жесты, а прежде всего то, о чем она думала.
Теперь он знал, как ее звали, если только это было ее настоящее имя. Видел, где последние два месяца она спала и где проводила вечера. Знал он также, что два раза в течение этого времени она приходила на улицу Дуэ, чтобы получить вечернее платье. Первый раз заплатила. Второй раз имела при себе только двести или триста франков.чего едва могло хватить на такси или легкий ужин.
Неужели она в первый раз назвала мадемуазель Ирэн этот номер телефона? Это было малоправдоподобно. Тем более, что впервые она пришла в магазин, когда было еще не поздно, а звонок был вечером…
После этого она вернулась на улицу Клиши в шесть утра, одетая в обычное свое платье и пальто. Она не могла вернуть в такую рань голубое платье мадемуазель Ирэн, для этого пришлось бы будить ее. Тогда, два месяца назад, перед Новым годом, Луиза не дошла еще до полной нищеты, раз могла снять комнату. Но жила бедно, так как торговалась о цене. По утрам выходила очень рано, сначала около полдевятого, затем в четверть десятого.
Что она делала целыми днями? А вечерами, когда проводила их вне дома?
Ничего не читала. В комнате не было ни книг, ни хотя бы одного иллюстрированного журнала. Если и шила, то только тогда, когда должна была починить себе что-то из одежды и белья. В одном из ящиков комода лежали три катушки ниток, наперсток, ножницы, бежевый шелк для чулок и несколько иголок в маленькой коробочке.
При всем при этом, как сказал доктор Поль, ей было около двадцати лет.
— Последний раз сдала комнату, клянусь вам!
— Убирала в комнате она, конечно, сама?
— Неужели месье думает, что я была у нее служанкой? Одна из моих квартиранток пыталась так повернуть дело, но, уж поверьте мне, быстро отступилась.
— Как она проводила воскресенья?
— По утрам долго спала. Уже в первую неделю я поняла, что она не ходит в церковь. Я спросила, католичка ли она. Ответила, что да. Понимаете, месье, ответила, чтобы отвязаться. Иногда она выходила из дома в час или в два. Думаю, что ходила в кино. Один раз я нашла у нее в комнате билет.
— Может быть, помните, в какой кинотеатр?
— Не обратила внимания. Билет был розовый.
— Только один билет?
Неожиданно Мегрэ посмотрел на нее пристально, будто хотел уличить во лжи:
— Что было в ее сумочке?
— Неужели вы думаете?
— Прошу отвечать. Наверное, вам случалось заглянуть, когда Луиза ее оставляла.
— Она редко ее оставляла.
— Вам должно было бы хватить и одного раза. Вы не видели ее удостоверения?
— Нет.
— Не было?
— В сумке — нет. Я ни разу его там не видела. Только неделю назад мне подвернулся случай в нее заглянуть, и то потому что я начала что-то подозревать.
— Что именно?
— Если бы она где-то постоянно работала, ей бы хватало денег платить за квартиру. К тому же я первый раз видела, чтобы девушка в ее возрасте имела только одно платье. Но ни за что на свете из нее невозможно было вытянуть, кто она на самом деле, откуда приехала и где ее родственники.
— И что вам пришло в голову? — Что, может быть, убежала из дома. Или…
— Или что?
— Не знаю. Понимаете, месье, я не могла ее разгадать. С другими сразу понятно, как себя вести. С ней — нет. Никакого акцента. Не выглядела сельской девушкой. Производила впечатление образованной. Если бы не привычка оставлять вопросы без ответов и постоянно избегать меня, можно было бы предположить, что она достаточно хорошо воспитана.
— Что было в ее сумке?
— Губная помада, пудреница, носовой платок, ключи.
— Какие ключи?
— Ключ от комнаты, который я ей дала, и от своего чемодана. Также там был истрепанный бумажник и какая-то фотография.
— Мужчины или женщины?
— Мужчины. Но ничего такого, о чем подумал месье. Это была фотография, наверное, пятнадцатилетней давности, пожелтевшая, сломанная. Мужчина лет сорока.
— Мадам может его описать?
— Очень солидный, элегантный. Запомнилось, что он был в светлом костюме, кажется, в полотняном. Я такие часто видела в Ницце. Подумала сразу о Ницце, так как сзади было видно пальму.
— Вы заметили какое-нибудь сходство?
— С ней? Нет. Я тоже об этом подумала. Если это и ее отец, она на него совсем не похожа.
— Если бы вы его встретили, узнали бы?
— Если он не очень изменился…
— Вы говорили с ней об этом?
— Признаться, что видела фотографию? Что открывала ее сумку? Разговаривали только о Ницце, о юге…
— Будь любезен, забери это, Жанвье, — сказал Мегрэ, указывая на содержимое ящиков, халат и чемодан. Все уместилось в чемодане, и поскольку замок был сломан, пришлось попросить у хозяйки веревку.
— Вы думаете, у меня будут проблемы?
— С нами — нет.
— А с этими — сборщиками налога?
Мегрэ пожал плечами и буркнул:
— Нам до этого нет дела.
Глава четвертая,
в которой рассказывается о девушке на скамейке и о невесте в ночном ресторане
Через полуоткрытую дверь, которую старая дама умышленно не закрыла, она увидела, что полицейские пошли не к лифту или к лестнице, а прямиком к квартире напротив. Когда они вышли оттуда, уже на ступеньках, Мегрэ, видя, как закрывается дверь, бросил:
— Завидует!
Когда-то на процессе одного молодого человека, которого он сам поставил перед судом присяжных, какой-то тип, сидевший рядом с Мегрэ, шепнул ему:
— Интересно, о чем он думает?
Мегрэ сразу ответил:
— Что о нем напишут в сегодняшних газетах!
Комиссар знал, что все преступники, по крайней мере до момента вынесения приговора, относительно мало озабочены совершенным преступлением, вообще не думают о своих жертвах, а занимает их прежде всего, какое впечатление они производят на публику. Они чувствуют себя звездами. Их окружают журналисты и фоторепортеры. Люди часто встают в очередь, чтобы только увидеть их. Можно ли после этого удивляться, что в них так много лицемерия?
Вдова Кремье не была в восторге от визита полиции в ее дом. Кроме того, у Мегрэ была специфическая манера задавать вопросы, которая не давала возможности отвечать так, как бы хотелось. Это и заставило мадам Кремье признаться в некоторых не очень приятных для нее вещах.
Но все-таки наибольшее впечатление на нее произвело то, что каждое ее слово записывалось, в специальную тетрадку.
И тем не менее в следующую минуту комиссар звонил в квартиру напротив и собирался оказать такую же честь какой-то невоспитанной домработнице.
— Может, выпьем по стаканчику?
Был уже двенадцатый час. Мегрэ и Жанвье зашли в бар на углу и молча выпили по аперитиву, как-бы переводя дух после всего, что только что услышали.
Луиза Лабуан напоминала негатив, который положили в проявитель. Два дня назад она не существовала для них вообще. Потом была голубым силуэтом на мокром асфальте площади Вэнтимиль, белым контуром на мраморном столе в Институте судебной экспертизы. Сейчас у нее были имя и фамилия. Образ начал приобретать отчетливость, но все еще оставался схематичным.
Хозяйка Розы тоже была удивлена, что Мегрэ пришел не к ней.
— Не могла бы мадам заняться детьми, пока я задам несколько вопросов вашей служанке?
Розе не было еще и шестнадцати.
— Это ты звонила мне сегодня утром?
— Да, месье.
— Ты знала Луизу Лабуан?
— Не знаю, как ее звали.
— Вы встречались на лестнице?
— Да, месье.
— Она разговаривала с тобой?
— Никогда не разговаривала, только улыбалась мне. Она всегда была грустная. Как артистка кино.
— Ты никогда не встречала ее где-то в других местах, кроме лестницы?
— Несколько раз.
— Где?
— На скамейке в сквере около церкви Святой Троицы. Я туда хожу с детьми почти каждый день после полудня.
— Что она там делала?
— Ничего.
— Может, ждала кого?
— Никогда не видела ее с кем-то.
— Читала что-нибудь?
— Нет. Один раз ела бутерброд. Месье, скажите, она знала, что умрет?
Это все, что удалось узнать у Розы. Из этого следовало, что с некоторых пор девушка была без работы. Ничего не делала. Шла улицей Клиши и, не выходя из своего квартала, сидела перед собором Святой Троицы.
Мегрэ пришло в голову спросить:
— Ты никогда не видела, чтобы она входила в церковь?
— Нет, месье.
Комиссар заплатил, вытер губы, и они сели в маленький автомобиль. На набережной Орфевр Мегрэ сразу увидел стоящую в коридоре серую фигуру и узнал Лоньона, нос которого был краснее, чем обычно.
— Вы меня ждете?
— Уже час.
— У вас такой вид, будто вы вообще не спите.
— Это не имеет значения.
— Прошу ко мне.
Каждый, кто видел Лоньона в коридоре Уголовной полиции, был уверен что это не полицейский, а подозреваемый или свидетель, который ждет допроса, такой уж у него был хмурый вид. Лоньон простудился, кашлял и то и дело вынимал из кармана носовой платок. Он не жаловался, хотя имел облик человека, который терпел всю жизнь и будет мучаться до конца дней своих.
Мегрэ уселся поудобней и начал набивать трубку, а его гость, примостившись на краешке стула, не смел начать первым.
— У вас есть новости?
— Я пришел с докладом, патрон.
— Слушаю, старина.
Сердечный тон не произвел на Растяпу никакого впечатления. Более того, он усмотрел в этом Бог знает какую иронию.
— Вчера вечером я повторил свой обход. До трех часов ночи, а точнее, до четырех минут четвертого, не было никаких результатов. Не переставая говорить, он достал из кармана кусочек бумаги.
— И наконец, в четыре минуты четвертого напротив ночного ресторана «Бубенчик» я остановил таксиста. Леон Зиркт, 53 года, живет в Ле-валуа-Перэ.
Через полуоткрытую дверь, которую старая дама умышленно не закрыла, она увидела, что полицейские пошли не к лифту или к лестнице, а прямиком к квартире напротив. Когда они вышли оттуда, уже на ступеньках, Мегрэ, видя, как закрывается дверь, бросил:
— Завидует!
Когда-то на процессе одного молодого человека, которого он сам поставил перед судом присяжных, какой-то тип, сидевший рядом с Мегрэ, шепнул ему:
— Интересно, о чем он думает?
Мегрэ сразу ответил:
— Что о нем напишут в сегодняшних газетах!
Комиссар знал, что все преступники, по крайней мере до момента вынесения приговора, относительно мало озабочены совершенным преступлением, вообще не думают о своих жертвах, а занимает их прежде всего, какое впечатление они производят на публику. Они чувствуют себя звездами. Их окружают журналисты и фоторепортеры. Люди часто встают в очередь, чтобы только увидеть их. Можно ли после этого удивляться, что в них так много лицемерия?
Вдова Кремье не была в восторге от визита полиции в ее дом. Кроме того, у Мегрэ была специфическая манера задавать вопросы, которая не давала возможности отвечать так, как бы хотелось. Это и заставило мадам Кремье признаться в некоторых не очень приятных для нее вещах.
Но все-таки наибольшее впечатление на нее произвело то, что каждое ее слово записывалось, в специальную тетрадку.
И тем не менее в следующую минуту комиссар звонил в квартиру напротив и собирался оказать такую же честь какой-то невоспитанной домработнице.
— Может, выпьем по стаканчику?
Был уже двенадцатый час. Мегрэ и Жанвье зашли в бар на углу и молча выпили по аперитиву, как-бы переводя дух после всего, что только что услышали.
Луиза Лабуан напоминала негатив, который положили в проявитель. Два дня назад она не существовала для них вообще. Потом была голубым силуэтом на мокром асфальте площади Вэнтимиль, белым контуром на мраморном столе в Институте судебной экспертизы. Сейчас у нее были имя и фамилия. Образ начал приобретать отчетливость, но все еще оставался схематичным.
Хозяйка Розы тоже была удивлена, что Мегрэ пришел не к ней.
— Не могла бы мадам заняться детьми, пока я задам несколько вопросов вашей служанке?
Розе не было еще и шестнадцати.
— Это ты звонила мне сегодня утром?
— Да, месье.
— Ты знала Луизу Лабуан?
— Не знаю, как ее звали.
— Вы встречались на лестнице?
— Да, месье.
— Она разговаривала с тобой?
— Никогда не разговаривала, только улыбалась мне. Она всегда была грустная. Как артистка кино.
— Ты никогда не встречала ее где-то в других местах, кроме лестницы?
— Несколько раз.
— Где?
— На скамейке в сквере около церкви Святой Троицы. Я туда хожу с детьми почти каждый день после полудня.
— Что она там делала?
— Ничего.
— Может, ждала кого?
— Никогда не видела ее с кем-то.
— Читала что-нибудь?
— Нет. Один раз ела бутерброд. Месье, скажите, она знала, что умрет?
Это все, что удалось узнать у Розы. Из этого следовало, что с некоторых пор девушка была без работы. Ничего не делала. Шла улицей Клиши и, не выходя из своего квартала, сидела перед собором Святой Троицы.
Мегрэ пришло в голову спросить:
— Ты никогда не видела, чтобы она входила в церковь?
— Нет, месье.
Комиссар заплатил, вытер губы, и они сели в маленький автомобиль. На набережной Орфевр Мегрэ сразу увидел стоящую в коридоре серую фигуру и узнал Лоньона, нос которого был краснее, чем обычно.
— Вы меня ждете?
— Уже час.
— У вас такой вид, будто вы вообще не спите.
— Это не имеет значения.
— Прошу ко мне.
Каждый, кто видел Лоньона в коридоре Уголовной полиции, был уверен что это не полицейский, а подозреваемый или свидетель, который ждет допроса, такой уж у него был хмурый вид. Лоньон простудился, кашлял и то и дело вынимал из кармана носовой платок. Он не жаловался, хотя имел облик человека, который терпел всю жизнь и будет мучаться до конца дней своих.
Мегрэ уселся поудобней и начал набивать трубку, а его гость, примостившись на краешке стула, не смел начать первым.
— У вас есть новости?
— Я пришел с докладом, патрон.
— Слушаю, старина.
Сердечный тон не произвел на Растяпу никакого впечатления. Более того, он усмотрел в этом Бог знает какую иронию.
— Вчера вечером я повторил свой обход. До трех часов ночи, а точнее, до четырех минут четвертого, не было никаких результатов. Не переставая говорить, он достал из кармана кусочек бумаги.
— И наконец, в четыре минуты четвертого напротив ночного ресторана «Бубенчик» я остановил таксиста. Леон Зиркт, 53 года, живет в Ле-валуа-Перэ.