Сименон Жорж. Негритянский квартал

   — Тем хуже для них.
   Если бы Дюпюш мог, он отправился сейчас же выпить четвертый стакан чичи, и он дал себе слово купить у Марко целую бутылку. Неприятно заходить так часто в эту мерзкую лавчонку, где тебя каждый может увидеть.
   Вечером он нарочно прошел мимо кафе Жефа и удостоверился, что Че-Че и Эжен не уехали. Они сидели в кафе с какими-то подозрительными типами, и сразу можно было догадаться, что Че-Че здесь хозяин.
   — Видишь, Ника?
   — Я боюсь, Пюш. Поездов сегодня больше не будет.
   Она так перепуталась, что перед тем, как лечь спать, подперла дверь столом. Дюпюш сразу задремал. Проснувшись часа через два, он увидел, что Вероника бодрствует. Она неподвижно сидела на кровати в молитвенной позе.
   — Поостерегись, Пюш! — сказала она утром, провожая его на работу.
   Чего? Автомобиля, который уронят ему на голову?
   Он постучал к Марко. Метис, у которого под глазами были огромные мешки, заставил себя долго упрашивать, прежде чем налил Дюпюшу чичи. Было еще очень рано.
   — Погорю я из-за вас! — жалобно вздохнул он.
   А потом заработал кабестан, быстро, как всегда.
   Грузчики в трюме с трудом поспевали за ним, ящики, вращаясь, вылетали наружу и стукались о края люка.
   В тот день Дюпюш напрасно искал глазами Веронику. В порт она не пришла. Надвигалась гроза. Дюпюш с работы направился прямо домой, но ненадолго заглянул к Марко. Тот смотрел на Дюпюша как-то странно, словно в чем-то перед ним провинился.
   — К тебе кто-нибудь приходил? — спросил Дюпюш.
   — Ко мне? А кто мог прийти?
   — Я и сам не знаю. Ну ладно, я пошел!
   Че-Че все еще был в Колоне. Дюпюш видел его: он играл с Жефом в карты в прохладном кафе. Эжена с ними не было.
   Дюпюш ускорил шаги и подавил в себе желание навестить хижины у моря. Выйдя на свою улицу, он увидел такси, стоявшее у дверей его дома. Вокруг машины сновали негритята: для квартала это было событием.
   Дюпюш поднял глаза, но веранда была пуста.
   — Ко мне кто-то приехал? — спросил он хозяйку.
   — Какая-то дама.
   Дюпюш поднимался по лестнице, в голове у него гудело. Он выпил бы еще чего-нибудь, чтобы успокоиться. Когда он очутился на площадке, дверь комнаты распахнулась, оттуда выскочила Вероника. Она тупо посмотрела на него и крикнула:
   — Пюш!.. Она пришла!
   Вся в слезах. Вероника сбежала по лестнице, толкнув Дюпюша, и заперлась в комнате хозяйки.
   Спокойно, медленно и важно, словно во сне, Дюпюш сделал несколько шагов вперед, свернул налево и вошел в свою комнату. Все было на месте: швейная машина, желтые занавесочки. На столе стоял чайник и две чашки.
   — Где ты, Жермена? — спросил Дюпюш.
   Он знал, что сейчас увидит жену. Он нашел ее на веранде, она прислонилась к одному из столбов и обеими руками вцепилась в сумочку. На ней было платье, которого он раньше не видел.
   Дюпюш медленно прикрыл дверь и совершенно спокойно сказал:
   — Ну что ж, садись.

IX

   Не удивление ли было преобладающим чувством Жермены в ту минуту? Присев на краешек стула, она неотрывно смотрела на Дюпюша, и постепенно решительное и жестокое выражение исчезло с лица. А Дюпюш мыл руки, как всегда после работы, но делал это нарочито медленно.
   И молчал он тоже умышленно! И так же умышленно по-хозяйски прошел по комнате, спустил жалюзи на окне, переставил какую-то безделушку. Он был у себя дома, и Жермена должна была это почувствовать.
   — Я приехала… — начала она.
   Он холодно повторил:
   — Да, ты приехала.
   Он сел напротив нее и заметил:
   — Меня не обманули. Ты действительно похорошела.
   Он не лгал. Когда они были вместе, в наружности Жермены было что-то незавершенное, теперь красота ее созрела. Поэтому Жермена казалась еще более уравновешенной, спокойной, уверенной в себе.
   Однако сейчас она заметно волновалась. Встреча проходила совсем не так, как она рассчитывала, и женщина печальным взглядом продолжала изучать мужа.
   — Ты очень изменился, — вздохнула она наконец.
   Дюпюш улыбнулся, хоть и знал, что его улыбка не будет приятной — несколько дней назад он сломал передний зуб.
   — Да, люди меняются.
   — Почему ты не приезжал ко мне в Панаму, Жозеф?
   — Ах, вот оно что!
   Он снова улыбнулся и осмотрел жену с головы до ног. Она была во всем новом. Жермена нервно щелкала замком сумочки — выдержка начинала ей изменять. Дюпюш опять замолчал.
   Слышно было, как играют на улице ребятишки, бегая вокруг такси. Снизу, из комнаты хозяйки, где спряталась Ника, доносился неясный шепот. Заходящее солнце, разрезанное на полосы планками жалюзи, неровно освещало комнату. Луч играл на швейной машине; на печке в голубой кастрюльке булькала вода, на кровати валялась пара чулок.
   — Что ты намерен делать? — спросила Жермена. Лицо ее опять стало жестким.
   — А ты?
   Жермена осторожно двигалась по комнате, словно опасаясь капкана.
   — Неужели ты думаешь, что мы можем и дальше так жить?
   — Разве ты не счастлива?
   Да, на ней было все новое, на груди поблескивала золотая брошь чеканной работы. Этой броши он ей не дарил. Это, несомненно, подарок Кристиана.
   Жермена приняла равнодушный вид и шагнула вперед.
   — Это смешно — быть женатыми и жить на разных концах канала. В Панаме все знают, что у тебя есть негритянка.
   — Но все знают и то, что у тебя есть Кристиан.
   Жермена круто повернулась к нему.
   — Это не правда! — выкрикнула она, — Я запрещаю тебе оскорблять меня, слышишь Жозеф? Как тебе не стыдно!
   — Значит, ты не живешь с Кристианом? — спросил он равнодушно.
   — Между нами ничего такого нет. Кристиан меня уважает, и тебе не мешало бы у него поучиться.
   — Значит, тем хуже!
   Слова Дюпюша были так неожиданны, что Жермена на секунду оторопела. Ей показалось даже, что он пьян.
   — Как это «тем хуже»?
   — А так. Если бы ты спала с Кристианом, все было бы вполне естественно. Вас оправдывала бы страсть. Но коли вы не сошлись, это просто смешно. И даже отвратительно.
   Она не понимала его, но чувствовала беспокойство и неловкость, словно в его словах была доля истины.
   Дюпюш тоже поднялся. Теперь они оба ходили то вокруг стола, то останавливались.
   — Значит, разыгрываете из себя жениха и невесту! — уточнил он. — Все еще не понимаешь? А ведь госпожа Коломбани с удовольствием выступает в роли свекрови. Да и Че-Че примчался собрать сведения обо мне.
   Дюпюш говорил сбивчиво. Мозг его работал четко, но мысли находили выражение скорее в образах: белое здание отеля на тенистой площади; Жермена за кассой, окруженная предупредительностью; г-жа Коломбани, то и дело дружески улыбающаяся ей.
   И тут же облокотившийся о кассу Кристиан в свеженакрахмаленном костюме, с благоухающей шевелюрой.
   И семейные обеды за хозяйским столом, справа, в углу ресторана, и прогулки на машине вчетвером…
   — Разве ты заботился обо мне, когда мы приехали? — с горечью продолжала Жермена. — Ты думаешь, я пошла работать, потому что мне очень хотелось?
   — А как же иначе?
   Он и вправду так думал. За кассой Жермена сразу почувствовала себя на месте. Она не протестовала, когда ей сообщили, что Дюпюшу придется покинуть отель.
   — Как ты смеешь так говорить, Жозеф? Скажи лучше, что было бы, если бы я не нашла места?
   — Возможно, мы оба подохли бы с голоду, — небрежно проронил Дюпюш.
   — Вот видишь!
   — Ну и что?
   Ему хотелось улыбнуться. Он знал, что Жермена не в состоянии его понять, и это забавляло его.
   — Разве я надумала уехать из Амьена, где у меня была работа?
   — Согласен, не ты.
   — Разве я надумала ехать в эту страну?
   — Тоже не ты.
   — Разве я подписывала контракт с этим мерзавцем Гренье?
   — Нет, я.
   — Разве я так неузнаваемо изменилась с первого дня?
   — Нет, ты осталась такой же, как всегда.
   — Вот видишь!..
   — Ты совершенно права. Ты всегда была такой. Я вспомнил сейчас тот день, когда мы с тобой пошли договариваться с кюре. Говорила ты, я молчал. Ты все устроила, обо всем позаботилась. Ты даже поторговалась, чтобы поменьше заплатить за венчание.
   — Это упрек?
   — Какие там упреки! По-моему, это просто замечательно.
   — Тогда в чем ты можешь обвинить меня? Я же не спуталась с негром…
   Дюпюш сдвинул кастрюлю с огня — вода закипела.
   — Конечно нет.
   — Значит, признаешь, что во всем виноват ты?
   — Если это можно назвать виной. Впрочем, почему бы и нет?
   Жермена по-прежнему нервно теребила сумочку — Что же дальше? — крикнула она.
   — Дальше? Ровно ничего.
   — Это все, что ты можешь мне сказать?
   — Но ведь приехала ко мне ты.
   — Я приехала, чтобы мы вместе решили.
   — Что решили?
   — Намерен ли ты вернуться ко мне? Есть ли у тебя какие-нибудь планы на будущее? Думаешь ли ты возвращаться во Францию?
   — Нет, — ответил он спокойно.
   — И ты хочешь, чтобы я оставалась твоей женой?
   — Нет.
   Дюпюш чуть не рассмеялся, увидев, как растерялась Жермена. Она была готова ко всему — только не к этому короткому, отрывистому «нет». Жермену охватило сомнение: победа была одержана слишком легко.
   — Значит, ты согласен на развод, Джо?
   — Конечно!
   Нервы ее не выдержали. На глазах выступили слезы, она разрыдалась. Дюпюш, не зная, что ему делать, топтался вокруг нее.
   — Почему ты плачешь? Ты же видишь, я согласен на все.
   Она посмотрела на него и зарыдала еще отчаянней.
   Дюпюш отвернулся: он понял, что выражает ее взгляд.
   Он и сам знал, что сильно похудел, что у него утомленные глаза, покрасневшие веки. Он теперь носил короткую стрижку, потому что в порту было очень пыльно.
   Сломанный зуб тоже не украшал его.
   Почему-то Дюпюш вспомнил Лами — тот тоже изо всех сил старался быть спокойным.
   — Почему ты бросил меня, как только мы приехали в Панаму? — спросила она, вытерев глаза платком и все еще всхлипывая.
   Дюпюш пожал плечами.
   — Это ты меня бросила.
   — Я?.. Как ты смеешь так говорить, Джо! Я пошла работать, чтобы…
   — Вот именно! Ты никак не можешь понять. Ты пошла работать. Ты! Ты зарабатывала на жизнь себе и мне. Ты, а не я! Ты обедала вместе с Коломбани… — Он провел рукой по лбу. — А меня заставила продавать сосиски!
   Дюпюш замолчал, и Жермена повернулась к нему, растроганная, готовая броситься к нему на шею.
   — Джо!..
   Он отрицательно покачал головой и опять обошел вокруг стола.
   — Ты писала отцу, — глухо продолжал он, — и он писал тебе. Ты…
   — Будь справедлив, Джо! Тебе нечего было сказать мне, когда ты приходил за мной в отель и мы шли гулять. Ты молчал, ты дожидался, когда я уйду… Ты любишь свою негритяночку, да?
   Дюпюш сделал неопределенный жест, означавший, что он и сам этого не знает.
   — Из-за нее ты не хотел возвращаться в Панаму и даже не попытался вернуть меня.
   — Не думаю.
   — А теперь она ждет ребенка.
   Дюпюш вскинул голову.
   — Что ты говоришь?
   — У тебя будет ребенок.
   — Это она тебе сказала?
   — Нет… Не смотри на меня так… Мне сказал Монти.
   Дюпюш потер лоб. Он вспомнил, что последние дни какие-то люди бродили вокруг его дома и расспрашивали хозяев и соседей.
   — Монти добавил, что она собирается избавиться от него. Неужели ты этого не знал?
   Дюпюш опустился на стул.
   — У тебя есть еще что сказать? — спросил он изменившимся вдруг голосом.
   — Но, Джо…
   — И чтобы брак был расторгнут по моей вине? Что ж, это нетрудно.
   Жермена перепугалась. Не так, совсем не так представляла она себе их встречу.
   — Че-Че здесь все знают. Он очень влиятелен и сделает все необходимое. Вы с Кристианом сможете пожениться.
   — Джо!..
   — Ну, в чем дело?
   — Не знаю… Ты пугаешь меня.
   — Тем, что даю тебе возможность выйти замуж за Кристиана? Он вполне приличный парень и увезет тебя во Францию.
   — Послушай, Джо, ты не должен на меня сердиться.
   Я знаю, ты все равно разозлишься…
   — Тогда помолчи.
   — Но я не могу видеть тебя таким. Обещай мне, что примешь мое предложение.
   — Нет.
   — У меня отложены деньги. Если ты хочешь вернуться во Францию или уехать еще куда-нибудь…
   — А здесь я тебе мешаю?
   Она опять чуть не разрыдалась.
   — Нет, Джо, вовсе нет. Не надо быть таким злым.
   Жаль, ты себя не видишь… Ты пугаешь меня.
   — Но я же совершенно спокоен, Жермена.
   — Позволь мне дать тебе денег и займись чем-нибудь, все равно чем.
   — И что, по-твоему, я должен делать?
   — Откуда мне знать? Ты инженер, умный человек.
   Стоит тебе захотеть…
   — А я не хочу.
   Дюпюш поднялся, взял Жермену за плечо и тихонько подтолкнул ее к двери.
   — Ступай. Пусть Че-Че приедет с бумагами, я подпишу все, что нужно.
   Она никак не могла решиться уйти. Дюпюш вспылил:
   — Кому я говорю — уходи! Неужели не понимаешь, у меня нет больше сил! Ну что еще сделать, чтобы ты ушла?
   Она испуганно попятилась.
   — Уходи! Такси стоит внизу. Че-Че ждет тебя у Жефа.
   Он открыл дверь и вышел на площадку. И туг Жермена внезапно бросилась ему на шею. Она целовала его впалые щеки, захлебываясь слезами и бормоча:
   — Джо! Бедный мой Джо!..
   Он высвободился из ее объятий.
   — Ступай!
   — Джо, поклянись, что не наделаешь глупостей!
   — Ступай!
   — Поклянись! Ты не понимаешь, ты не видишь себя», — Уходи, умоляю тебя, уходи…
   — Хорошо.
   Она спускалась по лестнице, как слепая, утирая платком невидящие глаза и оборачиваясь. А он уже кричал, перегнувшись через перила:
   — Ника, Ника! Иди сюда!
   Уф, наконец-то! Дюпюшу было трудно дышать, что-то теснило грудь. Внизу открылась дверь. Он понял, что женщины встретились в прихожей.
   — Где ты, Ника? Поднимись ко мне!
   Вероника вошла с неподвижными, широко раскрытыми глазами, медленно, скованной и вместе с тем торжественной походкой.
   — Входи… Что ты делала внизу?
   — Ждала.
   — Почему не сказала мне правду?
   — Какую правду, Пюш?
   Она осматривалась, словно удивленная тем, что в комнате все осталось по-прежнему. Послышался шум отъезжавшей машины, но Дюпюш не подошел к окну.
   Солнце садилось. Его сверкающие лучи тускнели, в комнату вползали мягкие, сероватые сумерки. Когда рокот мотора замер вдали, Дюпюш поднял жалюзи. С улицы снова ворвался шум.
   — Ты давно беременна?
   — Это она тебе сказала?
   — Отвечай! — раздраженно настаивал он.
   — Два месяца… Но я не виновата, Пюш. Я сделала бы так, чтобы ты ничего не знал.
   Странно было видеть ее на том месте, где только что сидела Жермена. Она казалась такой маленькой, хрупкой, беззащитной. И эти широко раскрытые темные глаза, умоляющие глаза раненого животного…
   — Приготовь поесть.
   — Сейчас, — обрадовалась она, довольная тем, что он заговорил о другом.
   Открыла шкаф, достала сыр, хлеб, масло.
   — Я не успела ничего купить на обед. Ты очень голоден, Пюш?
   Она не осмеливалась спросить, о чем он говорил с женой. Принесла и поставила на стол бутылку пива.
   Дюпюш подумал, что поезд в Панаму уже ушел.
   Значит, Жермене придется переночевать в Колоне, в гостинице Жефа; они, конечно, все там собрались.
   — Почему ты ничего не ешь?
   Дюпюш жевал хлеб с сыром и поглядывал на Веронику, которая не прикасалась к еде.
   — Ты хотела сделать аборт? — вдруг спросил он, нахмурив брови.
   — Я боялась, что ты рассердишься.
   — Дурочка!
   — Ты не сердишься, Пюш? Ты хочешь, чтобы я родила маленького?
   Теперь рыдала и она. Дюпюш впервые видел ее плачущей. Слезы катились по ее щекам, на темной коже они казались прозрачными, как хрусталь.
   — Перестань! — приказал он, вставая.
   Хватит с него слез! Нервы у него и так напряжены до предела.
   — Перестань! Чего ты ревешь?
   — Пюш, милый, еще не поздно. Я должна была завтра выпить снадобье…
   Оставаться в комнате он больше не мог.
   — Ну хватит. Пойдем погуляем…
   — Хорошо, Пюш.
   Она утерла глаза. Всхлипывая, схватила свою красную шляпку и кое-как нахлобучила ее на голову.
   Соседи, а также все те, кто вышел на порог подышать вечерним воздухом, смотрели им вслед. Вероника, как всегда, не смела взять Дюпюша под руку. А он большими шагами направился к вокзалу и пересек железнодорожное полотно.
   — Куда мы идем, Пюш?
   — Никуда. Просто гуляем.
   Прямо под открытым небом горел костер. У огня сидела женщина и варила в котелке рыбу. Юбка у нее задралась, черные ноги обнажились до самого живота.
   — Здесь нехорошо, Пюш, — робко сказала Вероника.
   — Ты так считаешь?
   Он нарочно прошел совсем рядом с хижинами. В ста метрах отсюда горели электрические вывески универмагов, которые еще торговали: в десять ожидался американский пароход с четырьмястами пассажирами.
   — Ты сердишься на меня, Пюш?
   — За что?
   — Твоя жена гораздо красивее меня. И потом, она белая.
   — Конечно! — насмешливо согласился он. — Но Кристиан тоже белый. Они будут отличной парой.
   — Ты грустишь?
   — Я? С какой стати мне грустить?
   Вот именно — с какой стати? Он сел на песок возле самой воды. Волны отлива почти касались его ног. Еще не совсем стемнело, но суда на рейде зажгли огни.
   Вероника сидела тихо, боясь нарушить молчание.
   Она не решалась даже посмотреть Дюпюшу в лицо, чтобы прочесть ответ на вопрос, который ее мучил. От берега отошла пирога, двое рыбаков стояли в ней и с трудом гребли. Самолеты, охранявшие зону канала, прошли над ними, обшаривая небо своими мощными прожекторами.
   — Пюш!
   Он не шелохнулся. Казалось, он спит.
   — Знаешь, о чем я думаю, Пюш? По-моему, тебе лучше вернуться к жене.
   Он по-прежнему сидел неподвижно, и Вероника видела лишь серое море да одинокую звезду, словно подвешенную над их головами.
   — Она хочет вернуться к тебе, Пюш.
   Он растянулся на спине, лицом к небу. Вероника замолчала, она не знала, что еще сказать. Ей было страшно, как раньше Жермене.
   — Пюш…
   — Ляг, девочка, — вздохнул он.
   Она покорно вытянулась. Они лежали на грязном песке, который еще хранил остатки дневного тепла, и море касалось их ног.
   Незаметно одна за другой появлялись звезды. Вдали надрывалась пароходная сирена, вызывая лоцмана. Бригада Дюпюша сегодня не работала. Он знал, что на подходе судно из Рио-де-Жанейро, совершающее туристический рейс вокруг Южной Америки. Через час «Атлантик» и «Мулен-Руж» будут битком набиты.
   Все такси и все извозчики выстроились у морского вокзала и ждут. А здесь, перед хижинами, медленно угасает костер, в воздухе пахнет дымом и тлеющим деревом.
   — Хорошо здесь… — прошептал Дюпюш. Он протянул руку и коснулся тела Вероники.
   Она молчала. Ей было грустно. Она забыла надеть чулки, а в туфли насыпался песок.
   — Это будет только через семь месяцев, — помолчав, сказал Дюпюш.
   За это время Кристиан и Жермена успеют пожениться — он был в этом уверен и мысленно уже называл их супругами. Ему вспомнилось, как перед отъездом в Южную Америку Жермена сказала:
   — Нам не следует сразу заводить детей. Сначала надо устроиться.
   Устроиться? Где? Впрочем, Жермена устроилась в первые же дни у Коломбани. Что ж, это очень хорошо.
   Даже превосходно.
   Рука Дюпюша все еще лежала на теле Вероники.
   — Пойдем домой? — спросила она.
   — Как хочешь.
   Ему было лень спорить. К тому же у него разболелась голова. Он встал и отряхнул прилипший к одежде песок, а Ника сняла туфли и высыпала из них песок.
   Она пересекли пустырь и пошли мимо хижин, погруженных в безмолвие и тьму. Дюпюш чуть не споткнулся о девочку, которая спала прямо на земле, укрывшись старым мешком.
   — Возьми меня под руку, — сказал он Веронике.
   Мимо магазинов они прошли быстрым шагом и почувствовали себя спокойней лишь в негритянском квартале, который погружался в сон. Однако кое-где у дверей мерцали огоньки сигарет. Это курили, откинувшись на спинку стула, любители ночной прохлады, не спешившие возвращаться в душную комнату.
   — Иди домой… — сказал Дюпюш. В темноте он угадал, как тревожны глаза Вероники, и добавил:
   — Не бойся. Я сейчас приду.
   Она поспешно вошла в дом, а он почти бегом направился к Марко. Там никого не было, и Марко уже потушил свет.
   — Налей мне стаканчик.
   Потом он выпил второй. В коленях появилась легкая, приятная дрожь. Он улыбнулся.
   — Расплачусь завтра.
   — Пожалуйста, мсье Дюпюш.
   Опять он шел мимо деревянных домов и раздумывал, посмеиваясь и гримасничая в темноте. Ему вдруг захотелось зайти к Жефу, чтобы доказать всем, что ему на них наплевать.
   Еще утром Дюпюш получил письмо от матери, но до сих пор не вскрывал его. Как всегда, она писала о тетках и соседках. Одна старушка умерла, другая заболела, третья осталась вдовой. И мать, конечно, жалела их всех.
   Он понял. Например, Вероника. Ей шестнадцать лет, она чувственна, как зверек. Теперь у нее будет ребенок.
   Но ведь потом жизнь для нее будет кончена. Она расплывется, как ее мать… Сколько же беззаботных лет было ей отпущено? Три года, четыре? Или того меньше?
   Достаточно было прочесть письмо г-жи Дюпюш, чтобы убедиться; везде одно и то же. Их сосед бельгиец г-н Вельден, владелец автомобиля, заболел раком желудка.
   А у него двое детишек, четырехлетний и годовалый!
   А Жанены? Они были самыми богатыми людьми в квартале, построили дом, который обошелся им в полмиллиона, с лоджией из тесаного камня. А теперь продали все, и г-н Жанен уехал в Париж подыскивать место.
   Дюпюш шел, прислушиваясь к собственным шагам.
   Голова у него была тяжелая. Иногда он проходил мимо парочек, шептавшихся в темных уголках. Когда-то в Амьене, еще женихом и невестой, также шептались и они с Жерменой. Чтобы похвастаться и помечтать, он заранее звал Жермену «Моя жена!»
   Поцелуи пахли зимой и влагой. А потом Жермена взбегала по лестнице и, прежде чем исчезнуть за дверью, поворачивалась к нему.
   Возможно, между ней и Кристианом пока еще ничего нет. Это вполне в ее вкусе. Она ведь может довольствоваться взглядами, сулящими счастье.
   Че-Че с женой заботливо оберегают эту идиллию…
   Еще бы! Наконец-то они нашли женщину, которая станет им достойной заменой.
   А вдруг, выйдя замуж, она больше не захочет сидеть за кассой? Что если она воспользуется их миллионами, чтобы жить в Европе? Вот было бы здорово!
   Голова у Дюпюша болела все сильнее. Напрасно он удерживался от слез — ему сразу стало бы легче.
   Он чуть было не вернулся к Марко, но вспомнил, что двери там уже заперты и ему придется стучать. И потом, Вероника, должно быть, очень волнуется и беспокоится, что его так долго нет. Это совершенно невероятно! Она сама еще девчонка — и у нее скоро будет ребенок. Темненький, с огромными глазами на светло-шоколадной рожице. Он будет ползать по теплой земле, как щенок.
   — Пюш! — Он узнал голос Вероники. Она стояла на углу темной улицы с каким-то мужчиной в белом, которого он издалека не мог разглядеть.
   — Это я, Дюпюш, — сказал Эжен, старший и более симпатичный из братьев Монти. — Мне нужно поговорить с тобой. Ника сказала, ты вот-вот придешь.
   — Поднимешься к нам?
   — Давай лучше пройдемся.
   — Мне идти домой, Пюш? — спросила Вероника.
   Впрочем, ответ был ей заранее известен.
   — Да. Иди спать.
   Когда она ушла, Монти положил руку на плечо Дюпюшу и улыбнулся. Он настойчиво подчеркивал свое дружелюбие.
   — Мне надо с тобой серьезно поговорить с тобой, Дюпюш. Твоя жена приехала от тебя сама не своя. Что ты ей наговорил?
   Они медленно шли в сторону пляжа, где шуршала листва кокосовых пальм. Такси, набитые туристами, катили со стороны порта бесконечной вереницей.

Х

   Неторопливо шагая, Эжен Монти говорил. Говорил медленно, с длинными паузами и очень мягко.
   — Подумай хорошенько, Джо. Я только что видел твою жену… Я близкий друг Кристиана, но считаю своим долгом сказать, что, если ты захочешь…
   Они осторожно и бесшумно ступали по траве. Вокруг было торжественно и тихо, как в соборе, кокосовые пальмы, словно колонны, уходили ввысь. Порой они натыкались во тьме на неподвижных, как старухи перед исповедальней, людей и слышали их дыхание.
   — Не могу утверждать, что Жермена еще любит тебя, но все же она скорее останется с тобой, чем…
   Чем, например, увидит Дюпюша застрелившимся?
   Правда, этого было бы вполне достаточно. Значит, если он потребует от нее возвращения, напомнит о своих супружеских правах…
   — Я думаю, тогда Че-Че, чтобы избежать осложнений, поможет вам обоим вернуться в Европу.
   Они подошли к морю, оно было так спокойно, что в нескольких шагах его было даже слышно.
   — Что же ты решил, Дюпюш?
   — Пусть она выходит за Кристиана, — отчеканил Дюпюш.
   Он начинал понимать правду или то, что казалось ему правдой. Его боялись, боялись скандала. К нему подослали Монти, чтобы выведать его намерения, и сейчас все сидят у Жефа и ждут, какие известия принесет Эжен.
   — Ты собираешься продолжать, Джо?
   — Что продолжать?
   — Пить чичу. Я хочу рассказать тебе одну историю, которая, может быть, удержит тебя, и ты увидишь, Коломбани совсем не то, что ты думаешь. Ты знаешь господина Филиппа. Так вот, когда он был еще богат и занимал положение, он, как и каждый год, поехал однажды отдыхать в Европу. Там он встретил молодую женщину, женился на ней и привез ее сюда. Он построил для нее чудесную виллу, лучшую в посольском квартале…
   Дюпюш недоверчиво слушал.
   — А через полгода жена умерла от брюшного тифа.
   Смерть жены погубила и господина Филиппа. Он считал себя виновником ее смерти, и напрасно ему толковали, что брюшной тиф можно подцепить и во Франции. Он стал пить чичу. Работу в компании «Френч-Лайн» бросил и так нелепо поместил свои деньги, что через три года оказался без гроша. И что же? Че-Че взял его к себе только потому, что в свое время господин Филипп оказал ему какую-то пустяковую услугу. Он считается директором отеля тоже по распоряжению Че-Че, чтобы не оскорблять его самолюбия. И Че-Че притворяется, будто не знает, что Филипп пьет чичу.