Было темно, и Эжен не мог видеть улыбки, искривившей губы Дюпюша. Не так давно тот терпеть не мог г-на Филиппа, теперь же почувствовал, как близки они друг другу. Теперь Дюпюш понимал его. Он знал, почему у г-на Филиппа всегда такой отсутствующий взгляд, почему он проводит большую часть дня у себя в комнате, якобы отдыхая.
И главное, он понял причину этого равнодушия ко всему на свете. Г-н Филипп жил в себе. Ему было достаточно себя. Здороваясь, он протягивал руку, которая была вялой именно потому, что г-н Филипп презрительно сторонился жизни.
Быть может, он презирал Че-Че? Не исключено. Вот так же и Дюпюш мог сейчас повернуться и уйти, даже не попрощавшись с Эженом.
Почему эти люди так стремятся проявить к нему жалость? Почему Монти сказал, что на Жермене лица не было, когда она вернулась? Почему? Чем они руководствовались?
— Если ты непременно хочешь остаться с Вероникой, переезжай куда-нибудь. В Аргентину, Бразилию, Мексику…
— А платить будет Че-Че… — вставил Дюпюш таким безразличным тоном, что Эжен покраснел.
Сколько человек старается устроить семейное счастье Кристиана? Пять? Десять? Все племя? Да, все племя растревожилось, а ведь Дюпюш не покушался ни на чье спокойствие.
— Пойду спать! — сказал он наконец.
Он повернулся и зашагал домой, не подав Эжену руки. Высокая фигура в полотняном костюме еще долго белела в тени кокосовых пальм.
Почему они так медлили? Прошло еще три месяца, а к Дюпюшу никто не приходил, никто его не просил подписать необходимые для развода бумаги. Каждый вечер, возвращаясь с работы, он осведомлялся у Вероники:
— Они не приходили?
Они — это вся банда, все, кто копошится вокруг будущей четы. Но они не приходили! Они даже перестали появляться в Колоне. Время от времени Дюпюш встречал Жефа, который немедленно принимал презрительный вид. Сутенеры тоже перестали здороваться с ним.
Одна Лили осмеливалась кивнуть издали.
Однажды, работая на разгрузке парохода компании «Грейс-Лайн», Дюпюш вдруг почувствовал такую слабость, что едва успел подозвать одного из товарищей и его оттащили в тень, как у него начались колики и рвота.
Из медпункта его переправили в городскую больницу Панамы.
Вокруг него суетились врачи и медицинские сестры.
Он был почти без сознания и все время спрашивал, сообщили ли Веронике, но адреса ее назвать не мог.
Очевидно, положение его было очень серьезным; сестры и врачи вели себя крайне предупредительно и ходили вокруг на цыпочках.
Брюшной тиф, от которого умерла жена г-на Филиппа? Скорее, острое заболевание печени, потому что лечили его массивными дозами адреналина.
Он почти непрерывно спал и все-таки чувствовал себя бесконечно усталым. Просыпаясь, глядел на полоски света, пробивающиеся сквозь жалюзи. Постепенно они превращались в странные человеческие фигурки, и это забавляло его.
Однажды он увидел у своего изголовья братьев Монти. Они принесли корзину фруктов, привезенных из Европы, но есть их Дюпюшу не разрешили.
— Ну, как ты тут, старина?
Дюпюш был так слаб и вымотан, что принял Эжена за Фернана. На следующий день Эжен пришел опять, с ним Жермена. Дюпюш увидел, как она нервно комкает носовой платок. Жермена долго сидела у постели Дюпюша и смотрела на него.
— Ты очень страдаешь, Джо?
Он отрицательно покачал головой, и не солгал. Он не страдал — быть может, потому, что ему делали два обезболивающих укола в сутки. Но его мучили усталость, сонливость и зыбкие» расплывчатые видения.
Он не был уверен, но как-то ему показалось, что вместе с Жерменой пришел Кристиан. Ежедневно на его ночном столике появлялись свежие цветы. Все это, однако, Дюпюш осознал гораздо позднее, когда пришел в себя. Однажды утром ему помогли сесть на кровати и поднесли зеркало. Он увидел свое лицо: скулы выступили, щеки ввалились и заросли рыжей щетиной.
— Я сильно болел?
Сиделка была американка норвежского происхождения, с очень светлыми, серебристо-белокурыми волосами.
— Мы уже думали, что вас не спасти, — призналась она.
Тут он увидел цветы и фрукты.
— Это все принесла моя жена?
— Это принесли ваши друзья и та красивая нарядная дама, что приходит иногда вместе с ними. Вы пролежали сутки в общей палате, а потом эта дама устроила так, что вас перевели в отдельную.
— Ах, вот оно что!
Во рту у Дюпюша было противно, и ему хотелось выпить чичи. Взгляд его посуровел.
— Больше никто ко мне не приходил?
Сестра поправила подушки, подравняла пузырьки с лекарствами.
— Какая-то негритяночка дни и ночи сидит на улице, у решетки. Но сюда не пускают цветных: у них свои отделения… Что вы делаете?..
С напряженным лицом Дюпюш отчаянно силился подняться.
— Я хочу уйти отсюда.
Он упал с кровати. Сиделка позвала другую, и вдвоем они подняли Дюпюша.
— Теперь, надеюсь, вы будете благоразумнее?
Нет, все было кончено! Он смотрел на сиделку как на заклятого врага и ждал случая, чтобы воспользоваться первой же ее оплошностью.
— Уберите цветы.
Сиделка послушалась.
— И потом, я хочу вернуться в общую палату, слышите?
Как просто могло все решиться! Не нужно было бы ни развода, ничего… Дюпюш задохнулся от волнения, но увидел, что сиделка вновь приближается к нему, и потерял сознание.
— Принесла бумаги?
Дюпюш сидел в кровати. Его побрили, голова работала отчетливо.
— Какие бумаги? — пробормотала Жермена и подвинулась к Эжену, словно призывая его в свидетели своей невиновности.
— Насчет развода. Коль скоро я на этот раз я не подох…
— Не говори так, Джо!
— А если я сам хочу поскорее подписать эти бумаги?
— У тебя температура. Успокойся.
— Я хочу, чтобы сюда впустили Веронику…
— Я уже просила об этом, но, по-видимому, это совершенно невозможно. Че-Че ничего не добился.
Нет, вы только посмотрите! Вся банда хлопочет о его благе. У них, очевидно, острый приступ милосердия, и теперь он всю жизнь обязан их благодарить.
— Хочу спать.
Им поневоле пришлось оставить его в покое. Возле него осталась только норвежка, она притворялась, что занята делом, а в действительности следила за ним. Все ясно: его считают помешанным.
— Вы передали ей, что я просил?
— Да.
Сестра должна была сказать Веронике, что ему лучше и он вернется домой через два дня.
— Вы сказали, что ровно через два дня?
— Конечно.
Дюпюш догадывался, что она лжет и его не выпустят Отсюда так скоро. Сегодня к нему приходил новый врач, долго распрашивал его и осматривал больше часа.
— Что он у меня нашел?
— Ничего. Вам уже лучше.
— Меня выпустят через два дня?
Опять та же мысль овладела им: все так милы и предупредительны только потому, что принимают его за сумасшедшего.
— Ваша жена ожидает в коридоре. Обещайте, что примите ее хорошо.
— Мне нечего ей сказать.
— Вы хотите, чтобы она опять плакала?
— А разве она уже плакала?
— Она плачет чуть не каждый раз. Хотите, я скажу вам откровенно? Вы, наверное, очень злой человек.
— Пусть она войдет.
Когда она вошла, он сказал:
— Послушай, Жермена, я буду рад увидеть тебя еще раз, но только с бумагами.
Хватит с него! Ему уже казалось, что он в плену.
Разумеется, за все платит Че-Че, иначе его, Дюпюша, ни за что не поместили бы в отдельную палату. Но Че-Че пошел на это лишь ради того, чтобы заставить его молчать.
— Так вот, Джо, одно твое слово, и через две недели мы оба будем во Франции. Перемена климата быстро поставит тебя на ноги.
— Нет.
— Твоя мать написала мне. Она тревожится, почему от тебя так долго нет писем…
Он отвернулся к стене, Жермене оставалось только уйти.
— Послушайте, мадмуазель Эльза, если меня через два дня не выпишут, я все здесь переломаю.
Дюпюша выписали через неделю. Сам главный врач пришел посмотреть его и только пожал плечами. Ему вернули рабочий комбинезон, большую соломенную шляпу и темные очки.
Выйдя за решетчатую ограду больницы, он увидел машину Эжена Монти, ожидавшую его неподалеку. Эжен сидел за рулем. Дюпюш повернулся, и на шею ему бросилась Вероника. Рядом стояли толстая мамаша Космо и ее муж. Старик плакал.
Он расцеловал их тут же, перед больницей, так как знал, что за ним наблюдают из всех окон.
Дюпюш провел ночь у Космо. Он лежал рядом с Вероникой, которая заметно раздалась. Рано утром он вместе с ней уехал поездом в Колон, а Жермене оставил письмо, в котором просил как можно скорее закончить все формальности, связанные с разводом.
Через три дня в Колон прибыл юрист с портфелем из желтой кожи, набитым бумагами.
Дюпюш был еще очень слаб, и когда он пришел в порт, ему заявили:
— В таком состоянии вы еще не можете работать.
Сначала отдохните.
Дюпюш не протестовал. Однажды к нему пришел маленький еврей-юрист и посоветовал предъявить иск страховому обществу, поскольку он заболел на работе.
Полмесяца вместе с юристом Дюпюш бегал по разным учреждениям, часами сидел в приемных, выслушивал отказы — иногда сочувственные, иногда презрительные.
Наконец ему, словно милостыню, выбросили пятьдесят долларов. Половину пришлось отдать юристу.
Пока Дюпюш лежал в больнице. Марко арестовали за незаконную торговлю чичей. Теперь пришлось бегать на окраину негритянского квартала в погребок, где воняло сточной канавой.
Потом Дюпюш снова получил бумаги, касающиеся развода, а еще через месяц — официальное уведомление о том, что брак его с Жерменой расторгнут и он признан виновной стороной. В кармане у Дюпюша оставалось два доллара.
Вероника смешно носила свой круглый животик — казалось, он тащит вперед ее хрупкое детское тело. Она перестала следить за чистотой и порядком в комнате, на столе вечно стояли грязные тарелки и липкие стаканы.
Дюпюш сносил последнюю пару ботинок и перебрался в веревочные сандалии, которые захватил из Франции, полагая, что они пригодятся во время плавания.
Однажды вечером, когда он проходил мимо гостиницы Жефа, тот выскочил оттуда и побежал за ним. Дюпюш на мгновение испугался: чего надо от него этому рыжему великану?
— Да постой же, черт побери!
Жеф в рубашке без воротничка остановился перед Дюпюшем и презрительно оглядел его.
— Дошел до ручки, не так ли?
Дюпюш не ответил.
— Я помогу тебе еще раз, но не ради тебя, а ради всех нас, французов. В муниципалитете освободилось место. Хочешь его занять?
— Какое место?
— А тебе не все равно? Соглашайся и не разговаривай! Ты сам этого хотел. Сперва мы все были рады тебе помочь… Ну-ка, зайдем…
Жеф втолкнул Дюпюша в свое кафе. За одним из столиков сидели трое клиентов.
— Я дам тебе записочку к мэру. Ему нужен человек, который присматривал бы за арестантами, убирающими улицы и скверы… Ну-ка, пропусти стаканчик пива.
Ну что ж, Дюпюш не чувствовал себя униженным.
Жеф был сильнее его, он это знал. Жеф был грубым животным. А какое это имеет значение? Жеф сидит целыми днями в своем кафе, как медведь в клетке, и тупеет от скуки. Он, Дюпюш, никогда не скучал.
Он жил внутри себя, как г-н Филипп. Интересно было бы повидать его, убедиться, что они похожи друг на друга. Дюпюшу достаточно было себя. Он шел по улице, но мысленно был далеко отсюда, он думал, приводил в порядок вороха мыслей и образов.
— Вот записка. Явишься к мэру завтра в девять утра.
Да приведи себя в порядок, слышишь.
— Благодарю.
— Не за что.
Это произошло однажды вечером, когда Дюпюш вернулся домой. Никто его не предупредил. Утром он ушел, как всегда, завернув свой завтрак в клеенку.
Его участником была молчаливая аллея, по которой он шел с Эженом Монти в тот вечер, когда Эжен сказал:
— Если захочешь, она вернется с тобой в Европу.
В зависимости от силы ветра море либо лизало прибрежный песок, либо разбивалось о него. В аллеях стояли скамейки, на клумбах росли красные и желтые цветы. Часть городского сада была отгорожена для школьников и негритят. Здесь стояли качели и тобогганы.
Неподалеку высился Вашингтон-отель со своим пар» ком, где гуляли мужчины и женщины в белом.
Рано утром Дюпюш заходил за арестантами. Их бывало от полудюжины до десяти-двенадцати. По виду они ничем не отличались от остальных людей. Негры или метисы, они шли впереди Дюпюша, вооруженные метлами и лопатами.
Переходя с солнечной стороны на теневую, они подбирали бумажки, банановые шкурки, упавшие за ночь кокосовые орехи. Некоторые лениво орудовали совками.
Налево, за вокзалом, прятались четыре рыбачьи хижины. Иногда Дюпюш отлучался посмотреть на них — он знал, что арестанты и не подумают убежать. Да и мог ли он помешать им, решись они на побег? Оружия у него не было.
Дюпюш усаживался на скамью и наблюдал, как играют дети.
Недавно он получил от матери ужасное письмо. Она боялась, что умрет, так и не увидав его, а каждая из теток приписала несколько слов, из которых явствовало, что щадить недостойного сына они не намерены.
В тот вечер Дюпюш сразу угадал: что-то случилось.
Подойдя к дому, он услышал какой-то необычный шум.
Взбежав по лестнице, увидел, что комната до отказа набита темнокожими матронами. Ни одной из них не знал. Мамаша Космо тоже была здесь, она высоко поднимала крохотное темное тельце с тонкими ножками.
Дюпюш взял у нее ребенка.
На столе, рядом с простынями и салфетками, лежали пирожные. Тут же стояла бутылка красного вина и стопочки.
На кровати лежала Вероника. Она настороженно следила за лицом Дюпюша и ждала, что он скажет.
А что он мог сказать? Он был доволен, вот и все. У него на руках лежал отличный малыш с такой же гладкой, как у матери, кожей. Матроны смотрели на него умиленно и почтительно, а Дюпюш не знал, куда положить ребенка. Подумав, он опустил его на кровать рядом с Вероникой.
— Ты доволен, Пюш?
— Еще бы! Конечно.
И, помолчав, он добавил:
— Через неделю мы с тобой поженимся.
Можно было пожениться и раньше, но беременность невесты могла вызвать насмешки. Дюпюш принял это решение еще в больнице, той самой, куда Веронику не пускали. Все следовало делать как положено.
Негритянки восхищенно смотрели на Дюпюша. Мамаша Космо протянула ему стакан вина.
Он глотнул и едва не заплакал. Что-то сжало ему горло. В голове теснилось слишком много мыслей. Он думал о матери, которая умирает, а может быть, уже умерла, окруженная тетками, которые напоминают этих темнокожих матрон. Думал о похоронах; тело понесут по той самой дороге, по которой когда-то несли гроб отца. Дюпюшу было тогда пятнадцать, и он хотел бросить в могилу все цветы. Почему-то он вспомнил, как совсем маленьким увидел каменщиков, возводящих стены дома. Потом еще что-то…
Только о Жермене он не подумал ни разу. Даже не вспомнил о ней. Он не стал читать газет, не стал узнавать, на какое число назначена ее свадьба с Кристианом и когда они уезжают в свадебное путешествие по Европе.
Дюпюш плакал. Сколько он ни старался сдерживать слезы, они прорвались сквозь ресницы. Он не знал, куда девать глаза.
— Пюш! — позвала Вероника.
Он улыбнулся ей. Она не поняла, почему он плачет.
Не из-за ребенка, нет. У него были на то свои причины, и по этим же причинам он был счастлив. Он не смог бы объяснить их никому, разве что г-ну Филиппу.
— Пюш, мама хочет назвать его Наполеоном.
Мама была очень горда своей идеей.
— А почему бы и нет? — прошептал Дюпюш, наливая себе второй стакан красного.
Итак, все обошлось хорошо. Он мог теперь сбегать в погребок. Там, сидя на дощатом ящике, он выпьет свои три-четыре, а может быть, и пять стаканов чичи.
Сегодня особенный, прекрасный день, и его следует отпраздновать в счастливом одиночестве духа, в блаженной усталости натруженного тела.
Жозеф Дюпюш умер от гематурии спустя десять лет.
Он успел осуществить свою мечту: последние годы прожил в хижине у моря, среди буйных трав и отбросов. У него было шестеро детей: трое совсем темные, двое — мулаты, а самый последний — совсем белый, если не считать ноготков с лиловатым оттенком.
Вероника Дюпюш, вся в черном, шла во главе траурной процессии. Рядом с ней была только мать, потому что папа Космо тоже скончался.
Из Панамы на похороны приехали Жермена и Кристиан, они следовали за процессией в такси.
Старший Монти незаметно сунул Веронике конверт с пятьюдесятью долларами.
Пока шла заупокойная служба, Жеф и сутенеры ушли сыграть партию в белот. Запыхавшаяся Лили прибежала в последнюю минуту, к отпущению грехов.
Вскоре после похорон маленький юрист-еврей, занимавшийся и раньше делами Дюпюша, сообщил Веронике, что она унаследовала двухэтажный дом с балконом на фундаменте из тесаного камня на севере Франции в предместье Амьена.
И главное, он понял причину этого равнодушия ко всему на свете. Г-н Филипп жил в себе. Ему было достаточно себя. Здороваясь, он протягивал руку, которая была вялой именно потому, что г-н Филипп презрительно сторонился жизни.
Быть может, он презирал Че-Че? Не исключено. Вот так же и Дюпюш мог сейчас повернуться и уйти, даже не попрощавшись с Эженом.
Почему эти люди так стремятся проявить к нему жалость? Почему Монти сказал, что на Жермене лица не было, когда она вернулась? Почему? Чем они руководствовались?
— Если ты непременно хочешь остаться с Вероникой, переезжай куда-нибудь. В Аргентину, Бразилию, Мексику…
— А платить будет Че-Че… — вставил Дюпюш таким безразличным тоном, что Эжен покраснел.
Сколько человек старается устроить семейное счастье Кристиана? Пять? Десять? Все племя? Да, все племя растревожилось, а ведь Дюпюш не покушался ни на чье спокойствие.
— Пойду спать! — сказал он наконец.
Он повернулся и зашагал домой, не подав Эжену руки. Высокая фигура в полотняном костюме еще долго белела в тени кокосовых пальм.
Почему они так медлили? Прошло еще три месяца, а к Дюпюшу никто не приходил, никто его не просил подписать необходимые для развода бумаги. Каждый вечер, возвращаясь с работы, он осведомлялся у Вероники:
— Они не приходили?
Они — это вся банда, все, кто копошится вокруг будущей четы. Но они не приходили! Они даже перестали появляться в Колоне. Время от времени Дюпюш встречал Жефа, который немедленно принимал презрительный вид. Сутенеры тоже перестали здороваться с ним.
Одна Лили осмеливалась кивнуть издали.
Однажды, работая на разгрузке парохода компании «Грейс-Лайн», Дюпюш вдруг почувствовал такую слабость, что едва успел подозвать одного из товарищей и его оттащили в тень, как у него начались колики и рвота.
Из медпункта его переправили в городскую больницу Панамы.
Вокруг него суетились врачи и медицинские сестры.
Он был почти без сознания и все время спрашивал, сообщили ли Веронике, но адреса ее назвать не мог.
Очевидно, положение его было очень серьезным; сестры и врачи вели себя крайне предупредительно и ходили вокруг на цыпочках.
Брюшной тиф, от которого умерла жена г-на Филиппа? Скорее, острое заболевание печени, потому что лечили его массивными дозами адреналина.
Он почти непрерывно спал и все-таки чувствовал себя бесконечно усталым. Просыпаясь, глядел на полоски света, пробивающиеся сквозь жалюзи. Постепенно они превращались в странные человеческие фигурки, и это забавляло его.
Однажды он увидел у своего изголовья братьев Монти. Они принесли корзину фруктов, привезенных из Европы, но есть их Дюпюшу не разрешили.
— Ну, как ты тут, старина?
Дюпюш был так слаб и вымотан, что принял Эжена за Фернана. На следующий день Эжен пришел опять, с ним Жермена. Дюпюш увидел, как она нервно комкает носовой платок. Жермена долго сидела у постели Дюпюша и смотрела на него.
— Ты очень страдаешь, Джо?
Он отрицательно покачал головой, и не солгал. Он не страдал — быть может, потому, что ему делали два обезболивающих укола в сутки. Но его мучили усталость, сонливость и зыбкие» расплывчатые видения.
Он не был уверен, но как-то ему показалось, что вместе с Жерменой пришел Кристиан. Ежедневно на его ночном столике появлялись свежие цветы. Все это, однако, Дюпюш осознал гораздо позднее, когда пришел в себя. Однажды утром ему помогли сесть на кровати и поднесли зеркало. Он увидел свое лицо: скулы выступили, щеки ввалились и заросли рыжей щетиной.
— Я сильно болел?
Сиделка была американка норвежского происхождения, с очень светлыми, серебристо-белокурыми волосами.
— Мы уже думали, что вас не спасти, — призналась она.
Тут он увидел цветы и фрукты.
— Это все принесла моя жена?
— Это принесли ваши друзья и та красивая нарядная дама, что приходит иногда вместе с ними. Вы пролежали сутки в общей палате, а потом эта дама устроила так, что вас перевели в отдельную.
— Ах, вот оно что!
Во рту у Дюпюша было противно, и ему хотелось выпить чичи. Взгляд его посуровел.
— Больше никто ко мне не приходил?
Сестра поправила подушки, подравняла пузырьки с лекарствами.
— Какая-то негритяночка дни и ночи сидит на улице, у решетки. Но сюда не пускают цветных: у них свои отделения… Что вы делаете?..
С напряженным лицом Дюпюш отчаянно силился подняться.
— Я хочу уйти отсюда.
Он упал с кровати. Сиделка позвала другую, и вдвоем они подняли Дюпюша.
— Теперь, надеюсь, вы будете благоразумнее?
Нет, все было кончено! Он смотрел на сиделку как на заклятого врага и ждал случая, чтобы воспользоваться первой же ее оплошностью.
— Уберите цветы.
Сиделка послушалась.
— И потом, я хочу вернуться в общую палату, слышите?
Как просто могло все решиться! Не нужно было бы ни развода, ничего… Дюпюш задохнулся от волнения, но увидел, что сиделка вновь приближается к нему, и потерял сознание.
— Принесла бумаги?
Дюпюш сидел в кровати. Его побрили, голова работала отчетливо.
— Какие бумаги? — пробормотала Жермена и подвинулась к Эжену, словно призывая его в свидетели своей невиновности.
— Насчет развода. Коль скоро я на этот раз я не подох…
— Не говори так, Джо!
— А если я сам хочу поскорее подписать эти бумаги?
— У тебя температура. Успокойся.
— Я хочу, чтобы сюда впустили Веронику…
— Я уже просила об этом, но, по-видимому, это совершенно невозможно. Че-Че ничего не добился.
Нет, вы только посмотрите! Вся банда хлопочет о его благе. У них, очевидно, острый приступ милосердия, и теперь он всю жизнь обязан их благодарить.
— Хочу спать.
Им поневоле пришлось оставить его в покое. Возле него осталась только норвежка, она притворялась, что занята делом, а в действительности следила за ним. Все ясно: его считают помешанным.
— Вы передали ей, что я просил?
— Да.
Сестра должна была сказать Веронике, что ему лучше и он вернется домой через два дня.
— Вы сказали, что ровно через два дня?
— Конечно.
Дюпюш догадывался, что она лжет и его не выпустят Отсюда так скоро. Сегодня к нему приходил новый врач, долго распрашивал его и осматривал больше часа.
— Что он у меня нашел?
— Ничего. Вам уже лучше.
— Меня выпустят через два дня?
Опять та же мысль овладела им: все так милы и предупредительны только потому, что принимают его за сумасшедшего.
— Ваша жена ожидает в коридоре. Обещайте, что примите ее хорошо.
— Мне нечего ей сказать.
— Вы хотите, чтобы она опять плакала?
— А разве она уже плакала?
— Она плачет чуть не каждый раз. Хотите, я скажу вам откровенно? Вы, наверное, очень злой человек.
— Пусть она войдет.
Когда она вошла, он сказал:
— Послушай, Жермена, я буду рад увидеть тебя еще раз, но только с бумагами.
Хватит с него! Ему уже казалось, что он в плену.
Разумеется, за все платит Че-Че, иначе его, Дюпюша, ни за что не поместили бы в отдельную палату. Но Че-Че пошел на это лишь ради того, чтобы заставить его молчать.
— Так вот, Джо, одно твое слово, и через две недели мы оба будем во Франции. Перемена климата быстро поставит тебя на ноги.
— Нет.
— Твоя мать написала мне. Она тревожится, почему от тебя так долго нет писем…
Он отвернулся к стене, Жермене оставалось только уйти.
— Послушайте, мадмуазель Эльза, если меня через два дня не выпишут, я все здесь переломаю.
Дюпюша выписали через неделю. Сам главный врач пришел посмотреть его и только пожал плечами. Ему вернули рабочий комбинезон, большую соломенную шляпу и темные очки.
Выйдя за решетчатую ограду больницы, он увидел машину Эжена Монти, ожидавшую его неподалеку. Эжен сидел за рулем. Дюпюш повернулся, и на шею ему бросилась Вероника. Рядом стояли толстая мамаша Космо и ее муж. Старик плакал.
Он расцеловал их тут же, перед больницей, так как знал, что за ним наблюдают из всех окон.
Дюпюш провел ночь у Космо. Он лежал рядом с Вероникой, которая заметно раздалась. Рано утром он вместе с ней уехал поездом в Колон, а Жермене оставил письмо, в котором просил как можно скорее закончить все формальности, связанные с разводом.
Через три дня в Колон прибыл юрист с портфелем из желтой кожи, набитым бумагами.
Дюпюш был еще очень слаб, и когда он пришел в порт, ему заявили:
— В таком состоянии вы еще не можете работать.
Сначала отдохните.
Дюпюш не протестовал. Однажды к нему пришел маленький еврей-юрист и посоветовал предъявить иск страховому обществу, поскольку он заболел на работе.
Полмесяца вместе с юристом Дюпюш бегал по разным учреждениям, часами сидел в приемных, выслушивал отказы — иногда сочувственные, иногда презрительные.
Наконец ему, словно милостыню, выбросили пятьдесят долларов. Половину пришлось отдать юристу.
Пока Дюпюш лежал в больнице. Марко арестовали за незаконную торговлю чичей. Теперь пришлось бегать на окраину негритянского квартала в погребок, где воняло сточной канавой.
Потом Дюпюш снова получил бумаги, касающиеся развода, а еще через месяц — официальное уведомление о том, что брак его с Жерменой расторгнут и он признан виновной стороной. В кармане у Дюпюша оставалось два доллара.
Вероника смешно носила свой круглый животик — казалось, он тащит вперед ее хрупкое детское тело. Она перестала следить за чистотой и порядком в комнате, на столе вечно стояли грязные тарелки и липкие стаканы.
Дюпюш сносил последнюю пару ботинок и перебрался в веревочные сандалии, которые захватил из Франции, полагая, что они пригодятся во время плавания.
Однажды вечером, когда он проходил мимо гостиницы Жефа, тот выскочил оттуда и побежал за ним. Дюпюш на мгновение испугался: чего надо от него этому рыжему великану?
— Да постой же, черт побери!
Жеф в рубашке без воротничка остановился перед Дюпюшем и презрительно оглядел его.
— Дошел до ручки, не так ли?
Дюпюш не ответил.
— Я помогу тебе еще раз, но не ради тебя, а ради всех нас, французов. В муниципалитете освободилось место. Хочешь его занять?
— Какое место?
— А тебе не все равно? Соглашайся и не разговаривай! Ты сам этого хотел. Сперва мы все были рады тебе помочь… Ну-ка, зайдем…
Жеф втолкнул Дюпюша в свое кафе. За одним из столиков сидели трое клиентов.
— Я дам тебе записочку к мэру. Ему нужен человек, который присматривал бы за арестантами, убирающими улицы и скверы… Ну-ка, пропусти стаканчик пива.
Ну что ж, Дюпюш не чувствовал себя униженным.
Жеф был сильнее его, он это знал. Жеф был грубым животным. А какое это имеет значение? Жеф сидит целыми днями в своем кафе, как медведь в клетке, и тупеет от скуки. Он, Дюпюш, никогда не скучал.
Он жил внутри себя, как г-н Филипп. Интересно было бы повидать его, убедиться, что они похожи друг на друга. Дюпюшу достаточно было себя. Он шел по улице, но мысленно был далеко отсюда, он думал, приводил в порядок вороха мыслей и образов.
— Вот записка. Явишься к мэру завтра в девять утра.
Да приведи себя в порядок, слышишь.
— Благодарю.
— Не за что.
Это произошло однажды вечером, когда Дюпюш вернулся домой. Никто его не предупредил. Утром он ушел, как всегда, завернув свой завтрак в клеенку.
Его участником была молчаливая аллея, по которой он шел с Эженом Монти в тот вечер, когда Эжен сказал:
— Если захочешь, она вернется с тобой в Европу.
В зависимости от силы ветра море либо лизало прибрежный песок, либо разбивалось о него. В аллеях стояли скамейки, на клумбах росли красные и желтые цветы. Часть городского сада была отгорожена для школьников и негритят. Здесь стояли качели и тобогганы.
Неподалеку высился Вашингтон-отель со своим пар» ком, где гуляли мужчины и женщины в белом.
Рано утром Дюпюш заходил за арестантами. Их бывало от полудюжины до десяти-двенадцати. По виду они ничем не отличались от остальных людей. Негры или метисы, они шли впереди Дюпюша, вооруженные метлами и лопатами.
Переходя с солнечной стороны на теневую, они подбирали бумажки, банановые шкурки, упавшие за ночь кокосовые орехи. Некоторые лениво орудовали совками.
Налево, за вокзалом, прятались четыре рыбачьи хижины. Иногда Дюпюш отлучался посмотреть на них — он знал, что арестанты и не подумают убежать. Да и мог ли он помешать им, решись они на побег? Оружия у него не было.
Дюпюш усаживался на скамью и наблюдал, как играют дети.
Недавно он получил от матери ужасное письмо. Она боялась, что умрет, так и не увидав его, а каждая из теток приписала несколько слов, из которых явствовало, что щадить недостойного сына они не намерены.
В тот вечер Дюпюш сразу угадал: что-то случилось.
Подойдя к дому, он услышал какой-то необычный шум.
Взбежав по лестнице, увидел, что комната до отказа набита темнокожими матронами. Ни одной из них не знал. Мамаша Космо тоже была здесь, она высоко поднимала крохотное темное тельце с тонкими ножками.
Дюпюш взял у нее ребенка.
На столе, рядом с простынями и салфетками, лежали пирожные. Тут же стояла бутылка красного вина и стопочки.
На кровати лежала Вероника. Она настороженно следила за лицом Дюпюша и ждала, что он скажет.
А что он мог сказать? Он был доволен, вот и все. У него на руках лежал отличный малыш с такой же гладкой, как у матери, кожей. Матроны смотрели на него умиленно и почтительно, а Дюпюш не знал, куда положить ребенка. Подумав, он опустил его на кровать рядом с Вероникой.
— Ты доволен, Пюш?
— Еще бы! Конечно.
И, помолчав, он добавил:
— Через неделю мы с тобой поженимся.
Можно было пожениться и раньше, но беременность невесты могла вызвать насмешки. Дюпюш принял это решение еще в больнице, той самой, куда Веронику не пускали. Все следовало делать как положено.
Негритянки восхищенно смотрели на Дюпюша. Мамаша Космо протянула ему стакан вина.
Он глотнул и едва не заплакал. Что-то сжало ему горло. В голове теснилось слишком много мыслей. Он думал о матери, которая умирает, а может быть, уже умерла, окруженная тетками, которые напоминают этих темнокожих матрон. Думал о похоронах; тело понесут по той самой дороге, по которой когда-то несли гроб отца. Дюпюшу было тогда пятнадцать, и он хотел бросить в могилу все цветы. Почему-то он вспомнил, как совсем маленьким увидел каменщиков, возводящих стены дома. Потом еще что-то…
Только о Жермене он не подумал ни разу. Даже не вспомнил о ней. Он не стал читать газет, не стал узнавать, на какое число назначена ее свадьба с Кристианом и когда они уезжают в свадебное путешествие по Европе.
Дюпюш плакал. Сколько он ни старался сдерживать слезы, они прорвались сквозь ресницы. Он не знал, куда девать глаза.
— Пюш! — позвала Вероника.
Он улыбнулся ей. Она не поняла, почему он плачет.
Не из-за ребенка, нет. У него были на то свои причины, и по этим же причинам он был счастлив. Он не смог бы объяснить их никому, разве что г-ну Филиппу.
— Пюш, мама хочет назвать его Наполеоном.
Мама была очень горда своей идеей.
— А почему бы и нет? — прошептал Дюпюш, наливая себе второй стакан красного.
Итак, все обошлось хорошо. Он мог теперь сбегать в погребок. Там, сидя на дощатом ящике, он выпьет свои три-четыре, а может быть, и пять стаканов чичи.
Сегодня особенный, прекрасный день, и его следует отпраздновать в счастливом одиночестве духа, в блаженной усталости натруженного тела.
Жозеф Дюпюш умер от гематурии спустя десять лет.
Он успел осуществить свою мечту: последние годы прожил в хижине у моря, среди буйных трав и отбросов. У него было шестеро детей: трое совсем темные, двое — мулаты, а самый последний — совсем белый, если не считать ноготков с лиловатым оттенком.
Вероника Дюпюш, вся в черном, шла во главе траурной процессии. Рядом с ней была только мать, потому что папа Космо тоже скончался.
Из Панамы на похороны приехали Жермена и Кристиан, они следовали за процессией в такси.
Старший Монти незаметно сунул Веронике конверт с пятьюдесятью долларами.
Пока шла заупокойная служба, Жеф и сутенеры ушли сыграть партию в белот. Запыхавшаяся Лили прибежала в последнюю минуту, к отпущению грехов.
Вскоре после похорон маленький юрист-еврей, занимавшийся и раньше делами Дюпюша, сообщил Веронике, что она унаследовала двухэтажный дом с балконом на фундаменте из тесаного камня на севере Франции в предместье Амьена.