- Послушайте, Эдмон еще не вернулся... Я боюсь говорить об этом по телефону... Как, по-вашему, нас не подслушивают ?
Лурса нарочно ничего не ответил.
- До сих пор он сидит у следователя... Дюкуп мне только что звонил... Вернее, я просила об этом Рожиссара, просила, чтобы меня держали в курсе дела. Кажется, допрос еще не кончен... Дюкуп не сообщил мне никаких подробностей, но дал понять, что все гораздо серьезнее, чем ему казалось поначалу, и что дело будет трудно замять.
- Ну и что? - спросил он, нарочно усиливая хрипоту в голосе.
- Но, Эктор...
- Что?
- Ведь все произошло в вашем доме. Это Николь... Короче, если бы вы следили за ней... Извините, пожалуйста... Нет! Я вовсе не это хотела сказать... Поймите, я совсем больна от волнения. Я вынуждена была лечь в постель и вызвала врача.
Она и так вызывала врача три-четыре раза в неделю по любым пустякам: то у нее был истерический припадок, то просто не знала, как убить время...
Болезни для нее то же самое, что красное вино для ее родного брата!
- Послушайте, Эктор!.. Сделайте над собой усилие... Приезжайте ко мне сейчас... Вернее, будьте милым...
- Я не милый!
- Да замолчите! Я сама знаю, какой вы! Но не могу же я в моем теперешнем состоянии идти в суд. Зайдите за Эдмоном и приведите его, если допрос уже кончился. Я так боюсь, что он наделает глупостей! Приведете его домой и, кроме того, дадите мне совет. Вернее, дадите совет ему...
Ответит он или нет? Во всяком случае, он что-то буркнул. Потом положил трубку и продолжал стоять у письменного стола, сердито хмурясь, потому что по-прежнему чувствовал себя чужаком.
Уходя, Николь не закрыла за собой дверь. Он прошел по коридору, заглянул в столовую, где за столом уже сидела дочь.
Николь поднялась, как по сигналу открыла дверцу подъемника:
- Суп, Фина!
Она избегала глядеть на отца. Что она о нем думает? Что сказал ей Маню, когда она провожала его до двери? Каким было их прощальное объятие?
Вдруг он почувствовал усталость. Его плоть тосковала, как по утрам, до первого стакана вина.
- Какой сегодня суп? - спросил он.
- Пюре гороховое.
- А почему в таком случае нет гренков? Фина забыла сделать гренки! А ведь к гороховому супу полагаются гренки. Он вспылил:
- Ясно, носится по городу, разносит молодым людям записки, где же ей заниматься кухней! И, само собой разумеется, никто не позаботился нанять новую служанку.
На него взглянули удивленные глаза Николь. Впервые за много лет он проявил интерес к хозяйственным делам и сам не заметил этого.
- Я уже нашла служанку, она придет завтра утром.
Тут он чуть было не взорвался. Оказывается, несмотря на все, что произошло, несмотря на допрос, записки, которые она успела разослать, несмотря на то, что их дом полон полиции, несмотря... несмотря ни на что, она, видите ли, еще позаботилась найти новую горничную вместо Анжели.
- А откуда она? - подозрительно осведомился Лу-рса.
- Из монастыря.
- Как? Как? Откуда?
- Она работала в монастыре прислугой. А теперь она обручена. Зовут ее Элеонора.
Не мог же он в самом деле злиться из-за того, что их новая служанка зовется Элеонорой!
Он принялся за еду, но, не кончив тарелки, вдруг заметил, что со свистом втягивает суп, сидит, низко нагнувшись над столом, громко отдувается, как плохо воспитанные дети или крестьяне.
Он покосился на Николь. Она не глядела в его сторону. Привыкла к этому! Ела она аккуратно, думая о чем-то своем.
И тут он поспешно, даже слишком поспешно снова уткнулся в тарелку, потому что без всяких видимых причин с ним случилось нечто идиотское, невероятно идиотское, в чем он сам не разобрался и что не должно было случиться: у него вдруг защипало в глазах, лицо вспухло.
Хорошенький, должно быть, у него вид!
Но ведь эти поганые ребята...
- Куда вы идете, отец?
Она назвала его отцом! Не папой же его называть! Только этого недоставало. Он был просто не в состоянии сразу ответить на ее вопрос. Швырнув скомканную салфетку на стул, он направился к двери.
И только на пороге ему удалось выдавить из себя:
- К тете Марте. Уф!
Но самое невероятное было то, что он действительно надел пальто и пошел к Марте.
У него было такое впечатление, будто он погружается в самую гущу жизни. Он делал давно забытые жесты и движения, возможно, делал их всегда, но как-то не отдавая себе в этом отчета,- например, зябко поднял воротник пальто, поглубже засунул руки в карманы, наслаждаясь холодом и дождем, тайной, которую хранили эти улицы, все пятнистые, все блестящие от света.
Еще спешили куда-то прохожие, и он даже подумал: куда идут все эти люди? Как давно ему не доводилось вечерами выходить из дома? На улице Алье прибавилось новых огней, и кинотеатр помещался не там, где прежний, извещавший о начале сеанса непрерывным дребезжанием звонка.
Лурса шагал быстро. Пока еще он поглядывал на людей и предметы искоса, словно стыдясь своего любопытства. С первого раза он не сдастся. Он бормотал что-то себе под нос. Когда он позвонил у двери дома Доссенов - сплошное стекло и чугун, - к нему уже вернулась обычная озлобленность, и она сверкнула в презрительном взгляде, которым Лурса смерил одетого наподобие бармена, в белую курточку, дворецкого, бросившегося снимать с посетителя пальто.
- Где сестра?
- Мадам в малом будуаре. Не угодно ли мсье следовать за мной?
А что если взять и не вытереть ног, просто так, из протеста против этого белоснежного холла, против всей этой новизны, этого модерна, против всей этой кричащей роскоши? Конечно, он этого не сделал, но все-таки подумал.
Затем зажег сигарету, а спичку кинул на пол.
- Входите, Эктор... Закройте дверь, Жозеф... Когда мсье Эдмон вернется, попросите его пройти прямо ко мне.
Лурса уже весь ощетинился, как кабан. Он не любил сестру, хотя она ничего худого ему не сделала. Он сердился на нее за ее страдающий вид, за ее вялую и тусклую элегантность, а может быть, еще и за то, что она вышла замуж за Доссена, живет в этом особняке и держит великолепно вышколенную прислугу.
Но тут не было зависти. Доссены не богаче его самого.
- Садитесь, Эктор... Как мило с вашей стороны, что вы пришли... Вы не заглянули по дороге в суд? Что вам, в сущности, известно? Что вам сказала Николь? Надеюсь, вы заставили ее все сказать?
- Ничего я не знаю, кроме того, что они в моем доме убили человека.
В эту минуту он спрашивал самого себя, почему он так не любит Доссенов, и не находил достаточно убедительного ответа. Конечно, он презирал их за тщеславие, за особняк, который они себе построили и который стал смыслом их жизни. Сам Доссен со своими усиками, пропахшими ликером или духами сомнительных дам, был в его глазах олицетворением счастливого болвана.
- Неужели вы, Эктор, хотите сказать, что это дети...
- Очень похоже.
Она поднялась с кушетки, забыв о своих болях - после рождения Эдмона у нее вечно ныл живот.
- Вы с ума сошли! А если вы шутите, так это просто гнусно. Вы же знаете, я вся дрожу. И звонила я вам потому, что не в силах одна справиться со своей тревогой. Вы пришли ко мне! Это целое событие. Но вы, оказывается, пришли лишь затем, чтобы цинично заявить, что наши дети...
- Вы, по-моему, хотели знать правду?
В сущности, если бы в свое время ничего не произошло, теперь его жене - потому что тогда он имел бы жену - было бы почти столько же лет, сколько Марте. Интересно, поддались бы и они тоже поветрию, охватившему в последние годы все богатые семьи Мулена, построили бы себе новый дом или нет?
Трудно сказать. Кроме того, глядя на сестру, он думал разом о множестве вещей. Особенно остро он чувствовал, что не может представить себя женатым, возможно, даже отцом других детей, не знает, чем бы он занимался все эти годы.
- Послушайте, Эктор, я знаю, что вы не всегда бываете в нормальном состоянии. Возможно, вы сегодня уже выпили. Но поймите, сейчас не время сидеть взаперти в своей грязной норе! В том, что произошло, есть доля и вашей вины. Если бы вы воспитали свою дочь как полагается...
- Послушайте, Марта, вы меня позвали для того, чтобы ругать?
- Да, если только таким путем вы сможете осознать свой долг! Эти дети не несут ответственности. В каком другом доме они могли собираться ночами и вытворять глупости?.. Знаете, о чем я думаю? Действительно ли вы не были в курсе всего, что у вас творилось? А теперь вы не хотите пальцем пошевелить. Вы же адвокат... В суде вас жалеют, но уважают, несмотря ни на что!
Она так и сказала - "несмотря ни на что!" Сказала, что его жалеют.
- Не знаю, похожа ли Николь на свою мать, но...
- Марта!
- Что?
- Поди сюда.
- Зачем?
Чтобы дать ей пощечину! Он и дал, и сам не меньше сестры удивился своему жесту. И проворчал:
- Поняла?
Впервые с тех пор, как они стали взрослыми, он обратился к ней на "ты".
- Я ведь не интересуюсь ни твоим супругом, ни...
И замолчал. Замолчал вовремя. Неужели же он, который презирает их всех - и этих, и тех,- он, у которого хватило силы восемнадцать лет просидеть в одиночку в своем углу, в своей норе, прибегнет к подобным аргументам? Возьмет да и крикнет сестре, что ее муж, вечно находящийся в разъездах, обманывает жену на каждом шагу, что весь город это знает, она сама это знает и что ее вечные недомогания и плохое здоровье их Эдмона дружно приписывают застарелой дурной болезни?
Он неуклюже тыкался по комнате в поисках своей шляпы, забыв, что ее взял дворецкий, Марта плакала. Трудно было сейчас представить себе, что обоим уже за сорок, что оба они, что называется, люди рассудительные.
- Вы уходите?
- Да.
- И не дождетесь Эдмона?
- Если будут какие-нибудь новости, пусть придет ко мне завтра утром.
- Вы выпили?
- Нет.
Просто он злился; и особенно его злило, если хорошенько разобраться, то, что впервые он задал себе вопрос: "Почему целых восемнадцать лет я жил, как медведь?" Он даже спросил себя, действительно ли в этом повинна Женевьева, то, что она ушла к другому, и что он страдал от их разрыва.
Разве в его студенческой комнатке в Париже не царил тот же беспорядок, что и в его теперешнем кабинете, та же подозрительная обжитость? Уже в те времена он жадно вгрызался в книги, целыми часами читал и перечитывал поэтов и философов, с каким-то стыдливым удовольствием принюхиваясь к собственным запахам.
Очутившись в холле, он вырвал шляпу из рук дворецкого, обернулся, снова смерил его презрительным взглядом и тут же подумал: "Интересно, за кого этот тип меня принимает?"
Правда заключалась в том, что он никогда не пытался жить. И понял он это только сейчас, когда вылез из своей норы в город, и, пожалуй, еще удивительнее было то, что ему не хотелось возвращаться домой; он снова принялся бродить по улицам.
Так же как он искоса следил за дворецким сестры, Лурса приглядывался теперь к скользившим мимо теням прохожих, к силуэтам людей, казавшихся особенно таинственными в пропитанной дождем полутьме.
Интересно, что во всем этом узрела его сестрица? Ясно: все, кроме правды. Она сказала, что его, видите ли, жалеют! Считают оригиналом, несчастненьким. Почему уж тогда не просто босяком?
А он их всех презирает, ненавидит, всех подряд! Всех этих Дюкупов, Доссенов, Рожиссаров и иже с ними, тех, которые воображают, что они живые люди, только потому...
От его пальто пахло мокрой шерстью, и в бороде, как жемчужинки, поблескивали капли дождя. Когда он добрался до улицы Алье, держась, сам не зная почему, поближе к домам, он решил, что похож на пожилого господина, боязливо пробирающегося в подозрительный притон.
Он прошел мимо пивной. Стекла запотели, но все-таки было видно, как в зале, среди клубов табачного дыма, одни посетители сражаются в бильярд, другие в карты; и Лурса вспомнил, что никогда не был способен вписаться вот так в чужое спокойное существование. Он завидовал этим людям. Завидовал всем, кто жил вокруг него, рядом с ним, завидовал незнакомым прохожим, которые шагали мимо, шли куда-то.
Завидовал Эмилю Маню! Трепещущему, как туго натянутая струна, издерганному, до того нервному, что мучительно было следить за слишком частыми переменами его лица; этому Маню, то говорившему о своей любви, то о смерти, недоверчиво и пристально приглядывавшемуся к Лурса, умолявшему его, готовому тут же вновь перейти к угрозам!
Эмиль Маню с дружками проходил по этим улицам в тот же час. И Николь с ними. День за днем, час за часом они придумывали себе приключения.
А родители тем временем притворялись, что живут, украшали свои дома, заботились о выправке слуг, о качестве коктейлей, беспокоились, удался ли им званый обед или партия в бридж.
Вот Марта заговорила о своем сыне. Полно, да знает ли она его? Совершенно не знает! Не знает так же, как Лурса еще накануне не знал своей дочери.
Дойдя до "Боксинг-бара", он, не колеблясь, открыл дверь и отряхнул мокрое пальто.
Небольшая комната, освещенная неярким светом ламп, была почти пуста. На столике дремала кошка. Около стойки хозяин с двумя женщинами играл в карты; с первого взгляда Лурса догадался, что обе его партнерши принадлежат к той ночной породе дам, которые выползают на улицу только с наступлением темноты.
Никогда он не думал о том, что такие существуют в их Мулене. Он сел, скрестил ноги. Джо, положив на стол карты и недокуренную сигарету, подошел к нему.
- Чем могу служить?
Лурса заказал стакан грога. Джо поставил воду на электрическую плитку и, пока вода грелась, украдкой поглядывал на клиента. Женщины тоже смотрели на него, посасывая сигареты. Кажется, одна из них собиралась испробовать на Лурса свои чары, но Джо махнул ей рукой, как бы говоря, что ничего, мол, не выйдет.
Кошка громко мурлыкала. В баре было удивительно спокойно. Даже шаги прохожих не были слышны.
- Может, вы хотите со мной поговорить, господин Лурса?-спросил Джо, поставив перед посетителем стакан грога.
- Вы меня знаете?
- Когда вы заходили сюда после полудня, я сразу решил, что это вы. Я ведь слышал, понимаете?
И он машинально кинул взгляд на стоявший в углу столик, за которым, очевидно, и собиралась вся компания.
- Разрешите?
Он присел рядом с Лурса. Женщины покорно ждали.
- Просто удивительно, что полиция до сих пор меня не допросила. Прошу заметить: я к этому делу никакого касательства не имею. Напротив, если кто и мог их утихомирить, так только я один. Но сами знаете, как в их годы...
Джо чувствовал себя вполне непринужденно, видно, он был способен беседовать таким же развязным тоном и со следователем или даже с судьей.
- Не говоря уж о том, что они больше трепались, чем делали... Хотите знать мое мнение? Так вот: все эти гангстеры из кинокартин им голову вскружили. Поэтому-то они и держались так нахально, как будто и впрямь блатные. Но если вы думаете, что я хоть столечко в этом замешан, то ошибаетесь... Ну что, разве я не прав?
Джо заговорил в полный голос, очевидно обращаясь к двум своим дамам:
- А что я вам всем говорил? Сколько раз предупреждал, что рано или поздно у меня из-за них будут неприятности. Когда они слишком напивались, я отказывался им подавать. В тот вечер, когда они привели с собой мальчишку-новичка, Эмиля, и когда он умолял меня, чтобы я дал ему денег под залог его часов, я двадцать франков ему дал, а от часов отказался. Оно и понятно, в мои-то годы...
Должно быть, содержателя "Боксинг-бара" заинтриговал Лурса, который так не походил на тот образ, какой Джо себе составил. Интересно, что тут нарассказывали о нем мальчишки? Должно быть, изобразили его безнадежным пьяницей и скотиной.
Джо улыбнулся чуть ли не фамильярно.
- Но больше всего меня удивило, что вы ничего не слышали. Иногда они торчали у вас доме до пяти часов утра. Так что я начал уже подумывать...
- Что вы выпьете?
Джо подмигнул. Еще немного, и он бы дружески толкнул Лурса локтем в бок, и тот ничуть бы не рассердился, напротив!
- Пожалуй, стаканчик мятной... Уважаете мятную?
Проходя мимо девиц, Джо им подмигнул. Одна девица тут же поднялась, одернула юбку и тем же движением поправила под юбкой штанишки, которые, очевидно, были ей узки и впивались в ляжки.
- Пойду пройдусь,- заявила она. Через несколько минут Лурса и боксер остались вдвоем в баре, где стояла клейкая, как сироп, тишина.
- Хотите знать мое мнение? Мне ведь виднее, чем многим другим. Не то чтобы они мне исповедовались, потому что я не любитель. Но собирались здесь почти каждый вечер... Я слышал их разговоры, хотя виду не показывал. Так вот, к примеру, ваша барышня и мсье Эдмон, я пари готов держать - между ними ничего не было. Даже больше скажу: уверен, что мсье Эдмон женским полом вообще не интересуется. Меня в таких делах не проведешь. Он слабосильный. И, поклясться готов, из робких. А робкие они отчаянные. Ну а мальчишка...
Мальчишка - это, конечно, Эмиль Маню, и Лурса понравилось, что Боксер говорит о нем с симпатией.
- Уже в первый вечер я хотел посоветовать ему уйти. А также и еще одному, они называли его Люска, он с утра до вечера торчит на улице, торгует с лотка от "Магазина стандартных цен". Вы меня поймите хорошенько... Мсье Эдмон и тот тип, который время от времени сюда заглядывал, вот только имя его забыл, словом, сын одного промышленника,они могут себе позволить валяться в постели, вставать хоть в полдень.
А потом, если и случится худое, родители тут как тут. Но когда приходит мальчишка не Бог весть какой раскормленный, да и дома, видать, у них с деньгами не густо... Такие-то и стараются не отстать и даже перегнать прочих. Этот Эмиль, он никогда, видать, и вина-то не пил, по лицу было заметно. На следующий день они сюда не явились, но через два дня мсье Эдмон мне рассказал, что они сшибли какого-то человека и он лежит у вас в доме... Хотите верьте, хотите нет, но я им сразу заявил: пусть идут в полицию.
Минутами Лурса приходилось делать усилия, чтобы убедить себя, что это он сидит здесь, слушает рассказ Джо, что ему хочется слушать еще и еще, даже задавать вопросы.
- А Большого Луи вы знали?
- Нет. Но я о нем слыхал. И сразу все понял. Тип, надо сказать, не особенно приятный, под стать всем деревенским бродягам. Словом, такие, как он, способны удушить девчонку, если она попадется им одна в лесу, или пришибить старика из-за какой-нибудь сотни франков... Да вы такие вещи лучше меня знаете, ведь вы адвокат. Зря они сдрейфили, лучше бросили бы его на обочине... А когда его поместили у вас, в порядочном доме, когда он увидел, что все эти юнцы с ума от страха сходят, а ваша дочка за ним ухаживает, как сиделка, ну, конечно, он решил этим воспользоваться. Еще бы, прямо на золотую жилу напал! И чего только он от них не требовал...
Свойским жестом он протянул Лурса сигарету, поднес зажигалку.
- Единственное, что я могу вам сказать: что у всех у них было тяжело на душе. Они уже не дурачились, как раньше. Иногда шушукались между собой, а стоило мне подойти, сразу замолкали... Только ведь это не мое дело. Разве не так? А вот насчет того, как они рассчитывали от него отделаться, потому что нельзя же в самом деле держать покойника в вашем доме... По-моему, они собирались оттащить его к реке... Да что там! Лучше будет, если я вам все скажу. Так вот, немного за полдень мсье Эдмон заглянул после лекции ко мне. Он и всегда-то бледный, а в тот раз был просто зеленый, а глаза ввалились, как у роженицы. Я даже засомневался, давать ли ему вина или нет. "Тут один дурака свалял,говорит он мне.- А эти кретины все принимают всерьез". Я надеялся, что он еще что-нибудь сообщит, и уставился на него. Но, видно, он здорово торопился. "Неприятностей не оберешься,- это он уже с порога сказал и даже вздохнул.- Особенно при такой матушке, как моя".
Карла, говоря о Маню, ласково называла его "мсье Эмиль". Джо Боксер, говоря о Доссене, называл его "мсье Эдмон", потому что тот был сыном богача, владельца завода сельскохозяйственных машин, а возможно, также считал его главарем, ведь Эдмон всегда платил за всю компанию.
Лурса вникал в слова Джо, как в текст книги. Он копался в них, жадно выискивая мельчайшие крупицы правды.
Видно, Джо уже успел привыкнуть к своему клиенту, к его мохнатой большой голове, к его водянистым глазам, потому что, поднявшись, предложил на сей раз по собственному почину:
- Разрешите повторить?
Он подал грог и снова без церемонии уселся рядом с Лурса.
- Нынче днем я все время ждал, когда вы придете меня порасспросить. А потом решил: раз тут замешаны молодые люди из лучших семей, дело замнут. Однако говорят, что мсье Эдмона вызывали в суд.
- А кто вам сказал?
- Тот, что из банка... Как же его звать? Ах да, Детриво. Вот уж чего я не могу взять в толк, почему он с ними связался... Вы его знаете?
- Нет.
- Высокий такой, тощий. Правда, в их годы все худые, один только колбасник жирный. Но этот банковский хоть и тощий, но на них не похож в очках, волосы на пробор, и уж до того чинный, до того стеснительный, прямо на нервы действует. Говорят, что его папаша тридцать лет кассиром работает в том же банке... Можете себе представить, какой у них начнется тарарам! Он и так совсем голову потерял.
- Кто, отец?
- Нет, сын. Примчался сюда на велосипеде сразу же, как кончил работу. Думаю, что он получил записочку...
Записочку от Николь, черт побери! Никого не забыла, пришлось их Карле побегать по городу!
- Он боялся возвращаться домой. Спросил меня вроде бы и не про себя насчет парижской полиции, скоро ли она обнаружит в случае надобности человека. Я ему посоветовал не удирать, сказал, что через несколько месяцев все равно найдут...
Возможно, Боксер вдруг почувствовал смутную тревогу: уж слишком невозмутимо спокоен был Лурса.
- Скажите, вы сами этим делом займетесь? Говорят, когда вы выступаете в суде, дело почти наверняка выиграно, только выступаете вы нечасто. Во всяком случае, если я понадоблюсь вам как свидетель... Конечно, у меня, как и у всех нас, грешных, были в прежние годы неприятности с полицией, но со времени последней амнистии я перед законом чист как стеклышко. Они и заикнуться об этом не имеют права.
Лурса не мог заставить себя встать и уйти. Он злился, что сидит здесь, слушает, и в то же время весь внутренне дрожал от возбуждения, как ребенок, которому рассказывают захватывающую сказку, и как бы ни была она длинна, ему все мало.
- А что такое их "Приют утопленников"? - спросил он, подавляя в себе желание заказать четвертый стакан грога.
Глаза у него уже пощипывало. Ему было жарко. Не следовало бы нынче вечером пить лишнего.
- Откровенно говоря, ничего особенно. Просто они выдумывали невесть что. К примеру, если они встречали у меня какого-нибудь незнакомого парня, они тут же сочиняли, будто это опасный рецидивист. А то уверяли, что за ними следит полиция, и посылали меня поглядеть, нет ли кого на улице. Думаю даже, что все они накупили себе револьверов, только не посмели пустить их в ход.
- Однако один все-таки осмелился и пустил в ход! - прервал его Лурса.
И где? У него в доме! Под его кровом! И никто в их городе Мулене, а он еще меньше, чем прочие, не подозревал, что существует группа молодежи, живущая своей особой, отличной от других жизнью.
Эдмон был ласков со своей мамочкой, ласков, как девчонка, об этом постоянно твердила Марта, ставя сына в пример. А вечером...
- Сколько я вам должен?
- Шестнадцать франков. Я посчитал вам, так сказать, как другу, как им... А по-вашему, тот, кто стрелял... сойдет это ему с рук, то есть найдут смягчающие?
Джо говорил со знанием дела, только старался избегать кое-каких слов, видно, был стреляный воробей.
- В последнее время здорово придираются. В Руане казнили парня, а ему и девятнадцати не было.
На углу улицы Лурса натолкнулся на одну из тех двух девиц; раскрыв зонтик, она прогуливалась взад и вперед по тротуару, ковыляя на высоких каблуках, и, заметив адвоката, фамильярно бросила: "Спокойной ночи!"
Он взбунтовался, не пожелал возвращаться домой, в свою конуру, где увяз, как в болоте, на целых восемнадцать лет. И сделал нечто совершенно неожиданное. Очутившись на площади Алье и увидев проезжавшее мимо пустое такси, он окликнул шофера:
- Знаете кабачок, который называется "Приют утопленников"?
- Это не со стороны старого почтамта?
- По-моему, да.
- Значит, вас туда везти?
Шофер, с виду добродетельный отец семейства, испытующе оглядел клиента и наконец соизволил открыть дверцу.
- Туда и обратно получится шестьдесят франков.
Сколько же времени он не пользовался такси, особенно ночью? Вряд ли он даже помнил своеобразный запах ночных улиц, пригороды, новый квартал за кладбищем, где жил Эмиль Маню со своей матерью.
- Что-то горит! - проговорил шофер, оглянувшись. Тлел окурок, который Лурса кинул на коврик и плохо притоптал каблуком.
- А знаете, боюсь, что там уже все улеглись.
Лурса попала частная машина давнишнего выпуска, где водитель не отделен от пассажира. Чувствовалось, что шофер не прочь поболтать. "Дворники" с противным скрипом ползали по ветровому стеклу. Время от времени их ослеплял свет фар встречных машин.
- Подождите-ка, кажется, поворот здесь... Признаться, нечасто сюда приходится ездить.
В конце разбитой дороги, метрах в двухстах от фермы с выбеленными известью стенами, они заметили поблескивавшую ленту реки, низкий болотистый берег и трехэтажный дом, откуда падал свет.
- Вы там долго задержитесь?
- Не думаю.
Он прочел все на свете, все переварил, все передумал, старался день за днем, год за годом решить все вопросы, которые ставит перед собой человечество, и не умел сделать того, что умеет любой,- войти в кабачок, сесть за стол.
Откровенно говоря, он даже не подозревал, что существуют подобные места, и продвигался поэтому как-то боком, подозрительно оглядываясь вокруг.
Лурса нарочно ничего не ответил.
- До сих пор он сидит у следователя... Дюкуп мне только что звонил... Вернее, я просила об этом Рожиссара, просила, чтобы меня держали в курсе дела. Кажется, допрос еще не кончен... Дюкуп не сообщил мне никаких подробностей, но дал понять, что все гораздо серьезнее, чем ему казалось поначалу, и что дело будет трудно замять.
- Ну и что? - спросил он, нарочно усиливая хрипоту в голосе.
- Но, Эктор...
- Что?
- Ведь все произошло в вашем доме. Это Николь... Короче, если бы вы следили за ней... Извините, пожалуйста... Нет! Я вовсе не это хотела сказать... Поймите, я совсем больна от волнения. Я вынуждена была лечь в постель и вызвала врача.
Она и так вызывала врача три-четыре раза в неделю по любым пустякам: то у нее был истерический припадок, то просто не знала, как убить время...
Болезни для нее то же самое, что красное вино для ее родного брата!
- Послушайте, Эктор!.. Сделайте над собой усилие... Приезжайте ко мне сейчас... Вернее, будьте милым...
- Я не милый!
- Да замолчите! Я сама знаю, какой вы! Но не могу же я в моем теперешнем состоянии идти в суд. Зайдите за Эдмоном и приведите его, если допрос уже кончился. Я так боюсь, что он наделает глупостей! Приведете его домой и, кроме того, дадите мне совет. Вернее, дадите совет ему...
Ответит он или нет? Во всяком случае, он что-то буркнул. Потом положил трубку и продолжал стоять у письменного стола, сердито хмурясь, потому что по-прежнему чувствовал себя чужаком.
Уходя, Николь не закрыла за собой дверь. Он прошел по коридору, заглянул в столовую, где за столом уже сидела дочь.
Николь поднялась, как по сигналу открыла дверцу подъемника:
- Суп, Фина!
Она избегала глядеть на отца. Что она о нем думает? Что сказал ей Маню, когда она провожала его до двери? Каким было их прощальное объятие?
Вдруг он почувствовал усталость. Его плоть тосковала, как по утрам, до первого стакана вина.
- Какой сегодня суп? - спросил он.
- Пюре гороховое.
- А почему в таком случае нет гренков? Фина забыла сделать гренки! А ведь к гороховому супу полагаются гренки. Он вспылил:
- Ясно, носится по городу, разносит молодым людям записки, где же ей заниматься кухней! И, само собой разумеется, никто не позаботился нанять новую служанку.
На него взглянули удивленные глаза Николь. Впервые за много лет он проявил интерес к хозяйственным делам и сам не заметил этого.
- Я уже нашла служанку, она придет завтра утром.
Тут он чуть было не взорвался. Оказывается, несмотря на все, что произошло, несмотря на допрос, записки, которые она успела разослать, несмотря на то, что их дом полон полиции, несмотря... несмотря ни на что, она, видите ли, еще позаботилась найти новую горничную вместо Анжели.
- А откуда она? - подозрительно осведомился Лу-рса.
- Из монастыря.
- Как? Как? Откуда?
- Она работала в монастыре прислугой. А теперь она обручена. Зовут ее Элеонора.
Не мог же он в самом деле злиться из-за того, что их новая служанка зовется Элеонорой!
Он принялся за еду, но, не кончив тарелки, вдруг заметил, что со свистом втягивает суп, сидит, низко нагнувшись над столом, громко отдувается, как плохо воспитанные дети или крестьяне.
Он покосился на Николь. Она не глядела в его сторону. Привыкла к этому! Ела она аккуратно, думая о чем-то своем.
И тут он поспешно, даже слишком поспешно снова уткнулся в тарелку, потому что без всяких видимых причин с ним случилось нечто идиотское, невероятно идиотское, в чем он сам не разобрался и что не должно было случиться: у него вдруг защипало в глазах, лицо вспухло.
Хорошенький, должно быть, у него вид!
Но ведь эти поганые ребята...
- Куда вы идете, отец?
Она назвала его отцом! Не папой же его называть! Только этого недоставало. Он был просто не в состоянии сразу ответить на ее вопрос. Швырнув скомканную салфетку на стул, он направился к двери.
И только на пороге ему удалось выдавить из себя:
- К тете Марте. Уф!
Но самое невероятное было то, что он действительно надел пальто и пошел к Марте.
У него было такое впечатление, будто он погружается в самую гущу жизни. Он делал давно забытые жесты и движения, возможно, делал их всегда, но как-то не отдавая себе в этом отчета,- например, зябко поднял воротник пальто, поглубже засунул руки в карманы, наслаждаясь холодом и дождем, тайной, которую хранили эти улицы, все пятнистые, все блестящие от света.
Еще спешили куда-то прохожие, и он даже подумал: куда идут все эти люди? Как давно ему не доводилось вечерами выходить из дома? На улице Алье прибавилось новых огней, и кинотеатр помещался не там, где прежний, извещавший о начале сеанса непрерывным дребезжанием звонка.
Лурса шагал быстро. Пока еще он поглядывал на людей и предметы искоса, словно стыдясь своего любопытства. С первого раза он не сдастся. Он бормотал что-то себе под нос. Когда он позвонил у двери дома Доссенов - сплошное стекло и чугун, - к нему уже вернулась обычная озлобленность, и она сверкнула в презрительном взгляде, которым Лурса смерил одетого наподобие бармена, в белую курточку, дворецкого, бросившегося снимать с посетителя пальто.
- Где сестра?
- Мадам в малом будуаре. Не угодно ли мсье следовать за мной?
А что если взять и не вытереть ног, просто так, из протеста против этого белоснежного холла, против всей этой новизны, этого модерна, против всей этой кричащей роскоши? Конечно, он этого не сделал, но все-таки подумал.
Затем зажег сигарету, а спичку кинул на пол.
- Входите, Эктор... Закройте дверь, Жозеф... Когда мсье Эдмон вернется, попросите его пройти прямо ко мне.
Лурса уже весь ощетинился, как кабан. Он не любил сестру, хотя она ничего худого ему не сделала. Он сердился на нее за ее страдающий вид, за ее вялую и тусклую элегантность, а может быть, еще и за то, что она вышла замуж за Доссена, живет в этом особняке и держит великолепно вышколенную прислугу.
Но тут не было зависти. Доссены не богаче его самого.
- Садитесь, Эктор... Как мило с вашей стороны, что вы пришли... Вы не заглянули по дороге в суд? Что вам, в сущности, известно? Что вам сказала Николь? Надеюсь, вы заставили ее все сказать?
- Ничего я не знаю, кроме того, что они в моем доме убили человека.
В эту минуту он спрашивал самого себя, почему он так не любит Доссенов, и не находил достаточно убедительного ответа. Конечно, он презирал их за тщеславие, за особняк, который они себе построили и который стал смыслом их жизни. Сам Доссен со своими усиками, пропахшими ликером или духами сомнительных дам, был в его глазах олицетворением счастливого болвана.
- Неужели вы, Эктор, хотите сказать, что это дети...
- Очень похоже.
Она поднялась с кушетки, забыв о своих болях - после рождения Эдмона у нее вечно ныл живот.
- Вы с ума сошли! А если вы шутите, так это просто гнусно. Вы же знаете, я вся дрожу. И звонила я вам потому, что не в силах одна справиться со своей тревогой. Вы пришли ко мне! Это целое событие. Но вы, оказывается, пришли лишь затем, чтобы цинично заявить, что наши дети...
- Вы, по-моему, хотели знать правду?
В сущности, если бы в свое время ничего не произошло, теперь его жене - потому что тогда он имел бы жену - было бы почти столько же лет, сколько Марте. Интересно, поддались бы и они тоже поветрию, охватившему в последние годы все богатые семьи Мулена, построили бы себе новый дом или нет?
Трудно сказать. Кроме того, глядя на сестру, он думал разом о множестве вещей. Особенно остро он чувствовал, что не может представить себя женатым, возможно, даже отцом других детей, не знает, чем бы он занимался все эти годы.
- Послушайте, Эктор, я знаю, что вы не всегда бываете в нормальном состоянии. Возможно, вы сегодня уже выпили. Но поймите, сейчас не время сидеть взаперти в своей грязной норе! В том, что произошло, есть доля и вашей вины. Если бы вы воспитали свою дочь как полагается...
- Послушайте, Марта, вы меня позвали для того, чтобы ругать?
- Да, если только таким путем вы сможете осознать свой долг! Эти дети не несут ответственности. В каком другом доме они могли собираться ночами и вытворять глупости?.. Знаете, о чем я думаю? Действительно ли вы не были в курсе всего, что у вас творилось? А теперь вы не хотите пальцем пошевелить. Вы же адвокат... В суде вас жалеют, но уважают, несмотря ни на что!
Она так и сказала - "несмотря ни на что!" Сказала, что его жалеют.
- Не знаю, похожа ли Николь на свою мать, но...
- Марта!
- Что?
- Поди сюда.
- Зачем?
Чтобы дать ей пощечину! Он и дал, и сам не меньше сестры удивился своему жесту. И проворчал:
- Поняла?
Впервые с тех пор, как они стали взрослыми, он обратился к ней на "ты".
- Я ведь не интересуюсь ни твоим супругом, ни...
И замолчал. Замолчал вовремя. Неужели же он, который презирает их всех - и этих, и тех,- он, у которого хватило силы восемнадцать лет просидеть в одиночку в своем углу, в своей норе, прибегнет к подобным аргументам? Возьмет да и крикнет сестре, что ее муж, вечно находящийся в разъездах, обманывает жену на каждом шагу, что весь город это знает, она сама это знает и что ее вечные недомогания и плохое здоровье их Эдмона дружно приписывают застарелой дурной болезни?
Он неуклюже тыкался по комнате в поисках своей шляпы, забыв, что ее взял дворецкий, Марта плакала. Трудно было сейчас представить себе, что обоим уже за сорок, что оба они, что называется, люди рассудительные.
- Вы уходите?
- Да.
- И не дождетесь Эдмона?
- Если будут какие-нибудь новости, пусть придет ко мне завтра утром.
- Вы выпили?
- Нет.
Просто он злился; и особенно его злило, если хорошенько разобраться, то, что впервые он задал себе вопрос: "Почему целых восемнадцать лет я жил, как медведь?" Он даже спросил себя, действительно ли в этом повинна Женевьева, то, что она ушла к другому, и что он страдал от их разрыва.
Разве в его студенческой комнатке в Париже не царил тот же беспорядок, что и в его теперешнем кабинете, та же подозрительная обжитость? Уже в те времена он жадно вгрызался в книги, целыми часами читал и перечитывал поэтов и философов, с каким-то стыдливым удовольствием принюхиваясь к собственным запахам.
Очутившись в холле, он вырвал шляпу из рук дворецкого, обернулся, снова смерил его презрительным взглядом и тут же подумал: "Интересно, за кого этот тип меня принимает?"
Правда заключалась в том, что он никогда не пытался жить. И понял он это только сейчас, когда вылез из своей норы в город, и, пожалуй, еще удивительнее было то, что ему не хотелось возвращаться домой; он снова принялся бродить по улицам.
Так же как он искоса следил за дворецким сестры, Лурса приглядывался теперь к скользившим мимо теням прохожих, к силуэтам людей, казавшихся особенно таинственными в пропитанной дождем полутьме.
Интересно, что во всем этом узрела его сестрица? Ясно: все, кроме правды. Она сказала, что его, видите ли, жалеют! Считают оригиналом, несчастненьким. Почему уж тогда не просто босяком?
А он их всех презирает, ненавидит, всех подряд! Всех этих Дюкупов, Доссенов, Рожиссаров и иже с ними, тех, которые воображают, что они живые люди, только потому...
От его пальто пахло мокрой шерстью, и в бороде, как жемчужинки, поблескивали капли дождя. Когда он добрался до улицы Алье, держась, сам не зная почему, поближе к домам, он решил, что похож на пожилого господина, боязливо пробирающегося в подозрительный притон.
Он прошел мимо пивной. Стекла запотели, но все-таки было видно, как в зале, среди клубов табачного дыма, одни посетители сражаются в бильярд, другие в карты; и Лурса вспомнил, что никогда не был способен вписаться вот так в чужое спокойное существование. Он завидовал этим людям. Завидовал всем, кто жил вокруг него, рядом с ним, завидовал незнакомым прохожим, которые шагали мимо, шли куда-то.
Завидовал Эмилю Маню! Трепещущему, как туго натянутая струна, издерганному, до того нервному, что мучительно было следить за слишком частыми переменами его лица; этому Маню, то говорившему о своей любви, то о смерти, недоверчиво и пристально приглядывавшемуся к Лурса, умолявшему его, готовому тут же вновь перейти к угрозам!
Эмиль Маню с дружками проходил по этим улицам в тот же час. И Николь с ними. День за днем, час за часом они придумывали себе приключения.
А родители тем временем притворялись, что живут, украшали свои дома, заботились о выправке слуг, о качестве коктейлей, беспокоились, удался ли им званый обед или партия в бридж.
Вот Марта заговорила о своем сыне. Полно, да знает ли она его? Совершенно не знает! Не знает так же, как Лурса еще накануне не знал своей дочери.
Дойдя до "Боксинг-бара", он, не колеблясь, открыл дверь и отряхнул мокрое пальто.
Небольшая комната, освещенная неярким светом ламп, была почти пуста. На столике дремала кошка. Около стойки хозяин с двумя женщинами играл в карты; с первого взгляда Лурса догадался, что обе его партнерши принадлежат к той ночной породе дам, которые выползают на улицу только с наступлением темноты.
Никогда он не думал о том, что такие существуют в их Мулене. Он сел, скрестил ноги. Джо, положив на стол карты и недокуренную сигарету, подошел к нему.
- Чем могу служить?
Лурса заказал стакан грога. Джо поставил воду на электрическую плитку и, пока вода грелась, украдкой поглядывал на клиента. Женщины тоже смотрели на него, посасывая сигареты. Кажется, одна из них собиралась испробовать на Лурса свои чары, но Джо махнул ей рукой, как бы говоря, что ничего, мол, не выйдет.
Кошка громко мурлыкала. В баре было удивительно спокойно. Даже шаги прохожих не были слышны.
- Может, вы хотите со мной поговорить, господин Лурса?-спросил Джо, поставив перед посетителем стакан грога.
- Вы меня знаете?
- Когда вы заходили сюда после полудня, я сразу решил, что это вы. Я ведь слышал, понимаете?
И он машинально кинул взгляд на стоявший в углу столик, за которым, очевидно, и собиралась вся компания.
- Разрешите?
Он присел рядом с Лурса. Женщины покорно ждали.
- Просто удивительно, что полиция до сих пор меня не допросила. Прошу заметить: я к этому делу никакого касательства не имею. Напротив, если кто и мог их утихомирить, так только я один. Но сами знаете, как в их годы...
Джо чувствовал себя вполне непринужденно, видно, он был способен беседовать таким же развязным тоном и со следователем или даже с судьей.
- Не говоря уж о том, что они больше трепались, чем делали... Хотите знать мое мнение? Так вот: все эти гангстеры из кинокартин им голову вскружили. Поэтому-то они и держались так нахально, как будто и впрямь блатные. Но если вы думаете, что я хоть столечко в этом замешан, то ошибаетесь... Ну что, разве я не прав?
Джо заговорил в полный голос, очевидно обращаясь к двум своим дамам:
- А что я вам всем говорил? Сколько раз предупреждал, что рано или поздно у меня из-за них будут неприятности. Когда они слишком напивались, я отказывался им подавать. В тот вечер, когда они привели с собой мальчишку-новичка, Эмиля, и когда он умолял меня, чтобы я дал ему денег под залог его часов, я двадцать франков ему дал, а от часов отказался. Оно и понятно, в мои-то годы...
Должно быть, содержателя "Боксинг-бара" заинтриговал Лурса, который так не походил на тот образ, какой Джо себе составил. Интересно, что тут нарассказывали о нем мальчишки? Должно быть, изобразили его безнадежным пьяницей и скотиной.
Джо улыбнулся чуть ли не фамильярно.
- Но больше всего меня удивило, что вы ничего не слышали. Иногда они торчали у вас доме до пяти часов утра. Так что я начал уже подумывать...
- Что вы выпьете?
Джо подмигнул. Еще немного, и он бы дружески толкнул Лурса локтем в бок, и тот ничуть бы не рассердился, напротив!
- Пожалуй, стаканчик мятной... Уважаете мятную?
Проходя мимо девиц, Джо им подмигнул. Одна девица тут же поднялась, одернула юбку и тем же движением поправила под юбкой штанишки, которые, очевидно, были ей узки и впивались в ляжки.
- Пойду пройдусь,- заявила она. Через несколько минут Лурса и боксер остались вдвоем в баре, где стояла клейкая, как сироп, тишина.
- Хотите знать мое мнение? Мне ведь виднее, чем многим другим. Не то чтобы они мне исповедовались, потому что я не любитель. Но собирались здесь почти каждый вечер... Я слышал их разговоры, хотя виду не показывал. Так вот, к примеру, ваша барышня и мсье Эдмон, я пари готов держать - между ними ничего не было. Даже больше скажу: уверен, что мсье Эдмон женским полом вообще не интересуется. Меня в таких делах не проведешь. Он слабосильный. И, поклясться готов, из робких. А робкие они отчаянные. Ну а мальчишка...
Мальчишка - это, конечно, Эмиль Маню, и Лурса понравилось, что Боксер говорит о нем с симпатией.
- Уже в первый вечер я хотел посоветовать ему уйти. А также и еще одному, они называли его Люска, он с утра до вечера торчит на улице, торгует с лотка от "Магазина стандартных цен". Вы меня поймите хорошенько... Мсье Эдмон и тот тип, который время от времени сюда заглядывал, вот только имя его забыл, словом, сын одного промышленника,они могут себе позволить валяться в постели, вставать хоть в полдень.
А потом, если и случится худое, родители тут как тут. Но когда приходит мальчишка не Бог весть какой раскормленный, да и дома, видать, у них с деньгами не густо... Такие-то и стараются не отстать и даже перегнать прочих. Этот Эмиль, он никогда, видать, и вина-то не пил, по лицу было заметно. На следующий день они сюда не явились, но через два дня мсье Эдмон мне рассказал, что они сшибли какого-то человека и он лежит у вас в доме... Хотите верьте, хотите нет, но я им сразу заявил: пусть идут в полицию.
Минутами Лурса приходилось делать усилия, чтобы убедить себя, что это он сидит здесь, слушает рассказ Джо, что ему хочется слушать еще и еще, даже задавать вопросы.
- А Большого Луи вы знали?
- Нет. Но я о нем слыхал. И сразу все понял. Тип, надо сказать, не особенно приятный, под стать всем деревенским бродягам. Словом, такие, как он, способны удушить девчонку, если она попадется им одна в лесу, или пришибить старика из-за какой-нибудь сотни франков... Да вы такие вещи лучше меня знаете, ведь вы адвокат. Зря они сдрейфили, лучше бросили бы его на обочине... А когда его поместили у вас, в порядочном доме, когда он увидел, что все эти юнцы с ума от страха сходят, а ваша дочка за ним ухаживает, как сиделка, ну, конечно, он решил этим воспользоваться. Еще бы, прямо на золотую жилу напал! И чего только он от них не требовал...
Свойским жестом он протянул Лурса сигарету, поднес зажигалку.
- Единственное, что я могу вам сказать: что у всех у них было тяжело на душе. Они уже не дурачились, как раньше. Иногда шушукались между собой, а стоило мне подойти, сразу замолкали... Только ведь это не мое дело. Разве не так? А вот насчет того, как они рассчитывали от него отделаться, потому что нельзя же в самом деле держать покойника в вашем доме... По-моему, они собирались оттащить его к реке... Да что там! Лучше будет, если я вам все скажу. Так вот, немного за полдень мсье Эдмон заглянул после лекции ко мне. Он и всегда-то бледный, а в тот раз был просто зеленый, а глаза ввалились, как у роженицы. Я даже засомневался, давать ли ему вина или нет. "Тут один дурака свалял,говорит он мне.- А эти кретины все принимают всерьез". Я надеялся, что он еще что-нибудь сообщит, и уставился на него. Но, видно, он здорово торопился. "Неприятностей не оберешься,- это он уже с порога сказал и даже вздохнул.- Особенно при такой матушке, как моя".
Карла, говоря о Маню, ласково называла его "мсье Эмиль". Джо Боксер, говоря о Доссене, называл его "мсье Эдмон", потому что тот был сыном богача, владельца завода сельскохозяйственных машин, а возможно, также считал его главарем, ведь Эдмон всегда платил за всю компанию.
Лурса вникал в слова Джо, как в текст книги. Он копался в них, жадно выискивая мельчайшие крупицы правды.
Видно, Джо уже успел привыкнуть к своему клиенту, к его мохнатой большой голове, к его водянистым глазам, потому что, поднявшись, предложил на сей раз по собственному почину:
- Разрешите повторить?
Он подал грог и снова без церемонии уселся рядом с Лурса.
- Нынче днем я все время ждал, когда вы придете меня порасспросить. А потом решил: раз тут замешаны молодые люди из лучших семей, дело замнут. Однако говорят, что мсье Эдмона вызывали в суд.
- А кто вам сказал?
- Тот, что из банка... Как же его звать? Ах да, Детриво. Вот уж чего я не могу взять в толк, почему он с ними связался... Вы его знаете?
- Нет.
- Высокий такой, тощий. Правда, в их годы все худые, один только колбасник жирный. Но этот банковский хоть и тощий, но на них не похож в очках, волосы на пробор, и уж до того чинный, до того стеснительный, прямо на нервы действует. Говорят, что его папаша тридцать лет кассиром работает в том же банке... Можете себе представить, какой у них начнется тарарам! Он и так совсем голову потерял.
- Кто, отец?
- Нет, сын. Примчался сюда на велосипеде сразу же, как кончил работу. Думаю, что он получил записочку...
Записочку от Николь, черт побери! Никого не забыла, пришлось их Карле побегать по городу!
- Он боялся возвращаться домой. Спросил меня вроде бы и не про себя насчет парижской полиции, скоро ли она обнаружит в случае надобности человека. Я ему посоветовал не удирать, сказал, что через несколько месяцев все равно найдут...
Возможно, Боксер вдруг почувствовал смутную тревогу: уж слишком невозмутимо спокоен был Лурса.
- Скажите, вы сами этим делом займетесь? Говорят, когда вы выступаете в суде, дело почти наверняка выиграно, только выступаете вы нечасто. Во всяком случае, если я понадоблюсь вам как свидетель... Конечно, у меня, как и у всех нас, грешных, были в прежние годы неприятности с полицией, но со времени последней амнистии я перед законом чист как стеклышко. Они и заикнуться об этом не имеют права.
Лурса не мог заставить себя встать и уйти. Он злился, что сидит здесь, слушает, и в то же время весь внутренне дрожал от возбуждения, как ребенок, которому рассказывают захватывающую сказку, и как бы ни была она длинна, ему все мало.
- А что такое их "Приют утопленников"? - спросил он, подавляя в себе желание заказать четвертый стакан грога.
Глаза у него уже пощипывало. Ему было жарко. Не следовало бы нынче вечером пить лишнего.
- Откровенно говоря, ничего особенно. Просто они выдумывали невесть что. К примеру, если они встречали у меня какого-нибудь незнакомого парня, они тут же сочиняли, будто это опасный рецидивист. А то уверяли, что за ними следит полиция, и посылали меня поглядеть, нет ли кого на улице. Думаю даже, что все они накупили себе револьверов, только не посмели пустить их в ход.
- Однако один все-таки осмелился и пустил в ход! - прервал его Лурса.
И где? У него в доме! Под его кровом! И никто в их городе Мулене, а он еще меньше, чем прочие, не подозревал, что существует группа молодежи, живущая своей особой, отличной от других жизнью.
Эдмон был ласков со своей мамочкой, ласков, как девчонка, об этом постоянно твердила Марта, ставя сына в пример. А вечером...
- Сколько я вам должен?
- Шестнадцать франков. Я посчитал вам, так сказать, как другу, как им... А по-вашему, тот, кто стрелял... сойдет это ему с рук, то есть найдут смягчающие?
Джо говорил со знанием дела, только старался избегать кое-каких слов, видно, был стреляный воробей.
- В последнее время здорово придираются. В Руане казнили парня, а ему и девятнадцати не было.
На углу улицы Лурса натолкнулся на одну из тех двух девиц; раскрыв зонтик, она прогуливалась взад и вперед по тротуару, ковыляя на высоких каблуках, и, заметив адвоката, фамильярно бросила: "Спокойной ночи!"
Он взбунтовался, не пожелал возвращаться домой, в свою конуру, где увяз, как в болоте, на целых восемнадцать лет. И сделал нечто совершенно неожиданное. Очутившись на площади Алье и увидев проезжавшее мимо пустое такси, он окликнул шофера:
- Знаете кабачок, который называется "Приют утопленников"?
- Это не со стороны старого почтамта?
- По-моему, да.
- Значит, вас туда везти?
Шофер, с виду добродетельный отец семейства, испытующе оглядел клиента и наконец соизволил открыть дверцу.
- Туда и обратно получится шестьдесят франков.
Сколько же времени он не пользовался такси, особенно ночью? Вряд ли он даже помнил своеобразный запах ночных улиц, пригороды, новый квартал за кладбищем, где жил Эмиль Маню со своей матерью.
- Что-то горит! - проговорил шофер, оглянувшись. Тлел окурок, который Лурса кинул на коврик и плохо притоптал каблуком.
- А знаете, боюсь, что там уже все улеглись.
Лурса попала частная машина давнишнего выпуска, где водитель не отделен от пассажира. Чувствовалось, что шофер не прочь поболтать. "Дворники" с противным скрипом ползали по ветровому стеклу. Время от времени их ослеплял свет фар встречных машин.
- Подождите-ка, кажется, поворот здесь... Признаться, нечасто сюда приходится ездить.
В конце разбитой дороги, метрах в двухстах от фермы с выбеленными известью стенами, они заметили поблескивавшую ленту реки, низкий болотистый берег и трехэтажный дом, откуда падал свет.
- Вы там долго задержитесь?
- Не думаю.
Он прочел все на свете, все переварил, все передумал, старался день за днем, год за годом решить все вопросы, которые ставит перед собой человечество, и не умел сделать того, что умеет любой,- войти в кабачок, сесть за стол.
Откровенно говоря, он даже не подозревал, что существуют подобные места, и продвигался поэтому как-то боком, подозрительно оглядываясь вокруг.