Сименон Жорж. Подпись «Пикпюс»

Жорж Сименон
Подпись «Пикпюс»

1. Лгал ли Пикпюс?

   Без трех пять. На огромном плане Парижа, занимающем целую стену, вспыхивает белая точка. Дежурный откладывает сандвич, втыкает штекер в одно из бесчисленных гнезд коммутатора.
   – Алло? Четырнадцатый?.. Машину выслали?..
   Мегрэ с деланно безразличным видом стоит на солнце и утирает пот. Дежурный что-то бормочет, выдергивает штекер, берет сандвич и говорит, адресуясь к комиссару уголовной полиции:
   – Очередной тепленький.
   На профессиональном жаргоне – пьяный. Время – август. Париж воняет асфальтом. Шум с острова Сите врывается через распахнутые окна в этот зал, где как бы находится мозг службы охраны порядка. Внизу, во дворе префектуры, стоят наготове и ждут сигнала два грузовика с полицейскими.
   Еще одна точка – теперь в XVIII округе. Сандвич с колбасой – на стол. Штекер – в гнездо.
   – Алло! Ты, Жерар? Дежуришь? Что у тебя, старина?.. Ладно, бывай…
   Кто-то выбросился в окно. Излюбленный способ самоубийства у бедных людей, прежде всего у стариков, и – примечательная деталь! – особенно в XVIII округе. Мегрэ выбивает трубку о подоконник, набивает заново, смотрит на часы. Без двух пять. Убита гадалка или нет?
   Дверь отворяется. Пришел бригадир Люкас, маленький, кругленький, деловитый. Он тоже утирается.
   – Все еще ничего, шеф?
   Как и Мегрэ, он пришел со стороны соседей – пересек бульвар, отделяющий уголовную полицию от префектуры.
   – Понимаете, опять этот тип…
   – Маскувен?
   – Лицо у него – как жеваная бумага. Твердит, что должен поговорить с вами. Уверяет, что ему остается одно – покончить с собой.
   Загорается новая точка… Может быть, на этот раз? Нет, драка у заставы Сент-Уэн.
   Телефон. Начальник уголовной полиции требует комиссара.
   – Алло! Мегрэ? Ну? Ничего?..
   В голосе его угадывается ирония. Мегрэ в бешенстве. Ему жарко. Он дорого бы дал за кружку холодненького. И впервые в жизни ему почти хочется, чтобы преступление, которого он ждет, действительно совершилось. Если в пять часов, точнее, ровно в пять пополудни, как написано на промокашке, гадалку не убьют, комиссар долгие месяцы будет видеть вокруг насмешливые улыбки и выслушивать более или менее остроумные шутки.
   – Сходи-ка за Маскувеном.
   Видит Бог, этот тип непохож на трепача. Явился накануне в уголовную полицию, мрачный, упрямый, с лицом, подергивающимся от нервного тика, и настойчиво потребовал приема лично у комиссара Мегрэ.
   – Вопрос жизни и смерти! – заявил он.
   Тощий бесцветный человечек, не стар, но уже и не молод, унылый запах неухоженного холостяка… Историю свою он изложил, ломая пальцы так, что трещали суставы, – точь-в-точь школьник, отвечающий урок.
   – Я пятнадцать лет работаю у Пру и Друэна, торговцев недвижимостью на бульваре Бонн-Нувелль. Живу один: у меня двухкомнатная квартира на Вогезской площади, двадцать три… Каждый вечер хожу играть в бридж в один салон на улице Пирамид. Последние два месяца мне не везет. Я просадил все свои сбережения. Задолжал графине восемьсот франков…
   Мегрэ слушает вполуха: он думает о том, что половина Парижа сейчас на каникулах, а другая пьет прохладительное под тентами террас… Что еще за графиня? А, понятно! Печальный человек поясняет: светская дама, которой не повезло и пришлось открыть салон бриджа на улице Пирамид. Очень красивая женщина. Чудак явно в нее влюблен, это чувствуется.
   – Сегодня в четыре часа, господин комиссар, я взял тысячефранковый билет из кассы своих хозяев.
   Сознайся Маскувен в убийстве целой семьи – он и тогда не выглядел бы трагичнее. Потрескивая суставами пальцев, он продолжает свою исповедь. Когда контора Пру и Друэна закрылась, он побрел по Большим бульварам с тысячефранковым билетом в кармане. Его мучили угрызения совести. Он зашел в кафе «Спорт» на углу площади Республики и бульвара Вольтер, где обычно в одиночестве выпивает свой аперитив перед обедом.
   – Принесите на чем писать, Нестор…
   Он, знаете ли, зовет официанта по имени. Да, он напишет хозяевам. Во всем признается, вернет деньги. Довольно испытывать судьбу! Вот уже два месяца он только и делает, что проигрывает. А графиня, которую он молча обожает, не видит никого, кроме одного отставного капитана, и безжалостно требует уплатить все, что Маскувен ей задолжал.
   Затерянный в предобеденной толчее, Маскувен раскрывает бювар, принесенный официантом. Машинально кладет на него пенсне, уставясь на стекла большими близорукими глазами. И тут происходит чудо. Один из стаканов, сыграв роль зеркала, отражает чернильные отпечатки на промокашке. Служащий Пру и Друэна различает слово «убью…». Присматривается повнимательней. В стекле стакана восстанавливается фраза: «Завтра в пять пополудни я убью…»

   «Завтра в пять пополудни я убью гадалку».

   И подпись:

   «Пикпюс».

   Пять минут шестого. Дежурный у телефона успевает дожевать пахнущую чесноком колбасу, а белые точки на плане Парижа так и не вспыхивают. На лестнице слышны шаги. Люкас приводит печального Маскувена.
   Вчера Мегрэ велел бедняге идти домой, а утром отправиться на службу и положить тысячу франков на место. На всякий случай Люкас понаблюдал за ним. Около девяти вечера Маскувен прошелся по улице Пирамид, но в дом, где живет графиня, не заглянул. Ночевал он у себя на Вогезской площади. Утром отправился в контору, позавтракал в ресторане на бульваре Сен-Мартен.
   Лишь около половины пятого он не выдержал, сбежал из мрачной конторы Пру и Друэна и направился на набережную Орфевр.
   – Не могу больше, господин комиссар. Я не смею взглянуть в лицо хозяевам. По-моему…
   – Сядьте и помолчите.
   Восемь минут шестого. Солнце победоносно заливает кишащий людьми Париж, мужчины щеголяют без пиджаков, легкие платья женщин надеты почти что на голое тело. А полиция тем временем наблюдает за четырьмястами восемьюдесятью двумя гадалками и прочими особами, в той или иной мере наделенными даром прорицания.
   – Вам не кажется, Мегрэ, что это розыгрыш? Даже Люкас беспокоится за шефа: тот рискует стать посмешищем. Вдруг в III округе вспыхивает точка.
   – Еще один пьяный, – обращаясь к Мегрэ, вздыхает дежурный. – А ведь сегодня не суббота!
   Маскувен – ему не сидится на месте, и он по-прежнему хрустит пальцами – раскрывает рот:
   – Простите, господин комиссар, мне хотелось бы вам сказать…
   – Помолчите! – обрывает Мегрэ. Решится или нет некто по фамилии Пикпюс убить гадалку?
   Загорелось. Снова XVIII округ.
   – Алло! Да… Пост на улице Дамремон?.. Что, что? Улица Коленкура, шестьдесят семь-а?.. Мадмуазель Жанна? Гадалка?..
   В голосе его звучит трубная медь, лицо озаряется.
   – Живо, ребята! Прихвати его с собой, Люкас. На всякий случай.
   Жозеф Маскувен, как лунатик, зловещий лунатик, следует за ними по пыльным лестницам. Во дворе ждет полицейский автомобиль.
   – Улица Коленкура, шестьдесят семь-а. Быстро!
   По дороге Мегрэ пробегает список гадалок и прорицательниц: его составили еще накануне, взяв каждую под негласное наблюдение. Так и есть! Мадмуазель Жанна в нем не значится.
   – Быстрей, старина!
   А тут еще этот дурак Маскувен тихонько осведомляется:
   – Она мертва?
   На секунду Мегрэ задумывается: так уж ли этот парень наивен, как кажется? Ладно, увидим.
   – Револьвер? – любопытствует Люкас.
   – Нож.
   Искать дом нет нужды: толпа у здания как раз напротив площади Константен-Пекер указывает, где произошла драма.
   – Вас подождать? – лепечет Маскувен.
   – Нет, вы с нами. Следуйте за мной.
   Полицейские расступаются, освобождая проход Мегрэ и Люкасу.
   Шестой этаж, направо.
   Лифта нет. Дом чистый, довольно комфортабельный. Как и следовало ожидать, жильцы толпятся на лестничных площадках. На шестом этаже полицейский комиссар XVIII округа протягивает Мегрэ руку.
   – Сюда… Это случилось совсем недавно, сами увидите. Чистая случайность, что нас вызвали так быстро.
   Они входят. Квартира в полном смысле слова заполнена солнцем. Из маленькой гостиной с распахнутым полукруглым окном выход на балкон, откуда открывается вид на город. Гостиная обставлена неброско, но кокетливо: светлые обои, кресла в стиле Людовика XVI, очаровательные безделушки. Навстречу вошедшим встает местный врач.
   – Сделать ничего нельзя. Второй удар оказался смертельным.
   Комната с трудом вмещает собравшихся. Мегрэ набивает трубку и снимает пиджак, являя взорам сиреневые подтяжки, которые жена купила ему на прошлой неделе, они к тому же шелковые, и комиссар XVIII округа невольно улыбается, а Мегрэ хмурит брови.
   – Ну-с! Рассказывайте! Слушаю.
   – Так вот, выяснить покамест удалось немного, тем более что привратница не из разговорчивых – каждое слово хоть клещами тащи. Мадмуазель Жанна, настоящее имя Мари Пикар, уроженка Байе…
   Мегрэ приподнял наброшенную на тело простыню. Честное слово, премиленькая особа. Лет сорок. Пухленькая, ухоженная блондинка, хотя, может быть, и крашеная.
   – Она не зарегистрировалась как гадалка и не давала никаких объявлений. Клиентуру, однако, имела постоянную – люди все, кажется, приличные.
   – Сколько клиентов побывало у нее вчера после полудня?
   – Привратница госпожа Бафуен, Эжени Бафуен, этого не знает. Твердит, что это ее не касается и что не все привратницы так любопытны, как их изображают. В пять часов с минутами вот эта дама…
   Встает невысокая живая женщина в годах. На ней чуточку смешная шляпка. Она пускается в объяснения:
   – Я была знакома с мадмуазель Жанной: иногда она наезжала на несколько дней в Морсан… Бывали там? Это на Сене, чуть выше Корбейля, по соседству с плотиной. Я держу гостиницу «Голубок». Тут как раз Изидор наловил крупных линей, а мне ехать в Париж, вот я и подумала…
   Лини, переложенные свежей травой, лежат тут же в корзинке.
   – Понимаете, я знала, что это доставит ей удовольствие – она обожала рыбу.
   – Вы давно знакомы с мадмуазель Жанной?
   – Наверное, лет пять. Однажды она провела у нас целый месяц.
   – Одна?
   – За кого вы ее принимаете?.. Так вот, между двумя заходами в магазин я поднялась к ней. Дверь была не заперта… Вот так, точно… Я окликнула: «Мадмуазель Жанна! Это я, Руа». Никто не отозвался. Я подождала, вошла и… Она сидела за тем вон столиком, чуть наклонясь вперед – мне даже показалось, будто она задремала. Я встряхнула ее, и…
   Словом, примерно в семь минут шестого м-ль Жанна, гадалка, скончалась от двух ножевых ранений в спину.
   – Оружие нашли? – осведомляется Мегрэ у комиссара XVIII округа.
   – Нет.
   – Мебель поломана?
   – Нет, все в порядке. В спальню убийца, видимо, не входил. Да вот…
   Он открывает дверь в спальню, еще более веселенькую, чем гостиная. Настоящий будуар в светлых тонах. Гнездышко кокетливой женщины, любящей уют.
   – Вы говорите, привратница…
   – Твердит, что ничего не знает. В соседний бар, чтобы позвонить нам, бегала госпожа Руа. Она же встретила нас у подъезда. Есть, правда, одна деталь… А вот и слесарь, я за ним послал. Сюда, дружище. Откройте-ка мне эту дверь.
   Взгляд Мегрэ случайно падает на Маскувена, примостившегося на краешке стула. Служащий Пру и Друэна выдыхает:
   – Во мне все переворачивается, господин комиссар.
   – Тем хуже.
   Вот-вот появятся господа и прокуратуры и сотрудники антропометрической службы, и уж тогда станет совсем муторно. Мегрэ поглощен одной мыслью – как бы успеть перехватить кружку холодненького у Маньяра.
   – Сами видите, – поясняет комиссар округа, – квартира состоит из этой гостиной, столовой в деревенском стиле, спальни, кладовки и…
   Он указывает на запертую на ключ дверь, у которой возится слесарь.
   – По-моему, там кухня.
   Отмычка поворачивается в замке. Дверь отворяется.
   – Ого! Что вы тут делаете? Кто вы такой?
   Картина почти что комична – настолько она неожиданна. В чистенькой кухоньке, где не видно ни одной грязной тарелки, ни одного грязного стакана, у стола чинно сидит с выжидательным видом какой-то старик.
   – Отвечайте. Что вы тут делаете?
   Старик растерянно смотрит на людей, засыпающих его вопросами, и не находит что ответить. Но самое странное другое – в разгар августа на нем зеленоватое пальто. Лицо старика заросло плохо подстриженной бородой. Взгляд его уходит в сторону, плечи опускаются.
   – Давно вы тут сидите?
   Он делает над собой усилие, словно с трудом понимает, что ему говорят, вытаскивает из кармана золотые часы, открывает крышку.
   – Сорок минут, – отвечает он наконец.
   – Значит, в пять часов вы были здесь?
   – Я пришел раньше.
   – Вы присутствовали при преступлении?
   – При каком преступлении?
   Он туг на ухо и, как это делают глухие, наклоняет голову к собеседнику.
   – Как? Вы не знаете, что…
   Простыню приподнимают. Старик застывает, изумленно уставившись на труп.
   – Ну?
   Он молчит. Утирает глаза. Но вовсе не плачет: Мегрэ заметил, что глаза у него слезятся.
   – Что вы делали на кухне?
   Старик опять смотрит на окружающих. Кажется, их слова лишены для него всякого смысла…
   – Каким образом вас заперли на кухне? Ключа внутри нет, снаружи – тоже.
   – Не знаю, – лепечет он, как ребенок, опасающийся, что его накажут.
   – Чего не знаете?
   – Ничего.
   – Документы при вас?
   Он неловко роется в карманах, опять утирает глаза, шмыгает носом и наконец протягивает бумажник с серебряной монограммой. Полицейский комиссар и Мегрэ переглядываются.
   Старик действительно в маразме или неподражаемо играет. Мегрэ извлекает из бумажника удостоверение личности и читает:

   «Октав Ле Клоаген, судовой врач в отставке, шестьдесят восемь лет, Париж, бульвар Батиньоль, тринадцать».

   – Всем выйти! – неожиданно взрывается он. Жозеф Маскувен послушно поднимается.
   – Не вы. Вас это не касается. Да сядьте же, черт побери!
   В этой кукольной квартирке теперь, когда в нее набилось чуть не полтора десятка человек, буквально не продохнуть.
   – Вы тоже садитесь, господин Ле Клоаген. И прежде всего объясните, что вы делаете в этом доме.
   Ле Клоаген вздрагивает. Слова он слышит, но смысл их не воспринимает. Мегрэ повторяет вопрос, потом срывается на крик.
   – А, вот вы о чем. Извините. Я зашел…
   – Зачем?
   – Повидать ее, – бормочет старик, указывая на прикрытое простыней тело.
   – Решили узнать свое будущее? Старик молчит.
   – Короче, были вы ее клиентом или нет?
   – Да. Я зашел…
   – И что произошло?
   – Я сидел здесь. Да, здесь, на этом золоченом стуле. Потом постучали в дверь. Вот так…
   Старик направляется к двери. Кажется, что он хочет удрать. Нет, он только отрывисто стучит.
   – Тогда она мне сказала…
   – Продолжайте. Что она вам сказала?
   – Она сказала: «Живо туда!» И втолкнула меня в кухню.
   – Это она заперла дверь на ключ?
   – Не знаю.
   – Дальше.
   – Вот и все. Я сел к столу. Окно было открыто. Я смотрел на улицу.
   – А потом?
   – Потом – ничего. Пришло много народу. Я решил, что мне лучше не показываться.
   Говорит он тихо, медленно, как бы нехотя, и внезапно, совсем уж неожиданно, осведомляется:
   – Табачку не найдется?
   – Вам сигарету?
   – Нет, табаку.
   – Вы курите трубку?
   Мегрэ протягивает кисет. Ле Клоаген берет щепоть табаку и с явным удовлетворением заталкивает за щеку.
   – Только не говорите моей жене. Тем временем Люкас обшаривает квартиру. Мегрэ знает, что ищет бригадир.
   – Ну?
   – Ничего, шеф. Ключа от кухни нет ни с той, ни с этой стороны. Я послал одного из инспекторов на улицу – вдруг ключ выбросили в окно.
   Обращаясь к Ле Клоагену, Мегрэ резюмирует:
   – Итак, вы утверждаете, что явились сюда незадолго до пяти, чтобы повидаться с гадалкой. Без нескольких минут пять кто-то постучал в дверь особым образом, и мадмуазель Жанна втолкнула вас в кухню. Так? Вы смотрели на улицу, потом услышали голоса, но остались на месте. Даже не посмотрели в замочную скважину.
   – Нет, не посмотрел. Я думал, у нее посетители.
   – Вы и раньше бывали здесь?
   – Каждую неделю.
   – С давних пор?
   – С очень давних.
   Маразматик? Или нет? Квартал бурлит. Когда подъезжают машины прокуратуры, на улице толпится уже человек двести. Повсюду солнце, яркие краски, на террасах так приятно потягивать холодное пиво. Из-за новоприбывших Мегрэ приходится опять влезть в пиджак.
   – Ба! Комиссар! – восклицает товарищ прокурора. – Значит, дело обещает быть интересным?
   – Если не считать того, что я покамест имею дело с двумя психами, – ворчит Мегрэ себе под нос.
   Этот идиот Маскувен не сводит с него глаз. Старик жует табак и шмыгает носом.
   Подъезжают еще машины. Теперь это пресса.
   – Вот что, Люкас, забирай-ка двух этих чудиков. Я буду на набережной через полчаса.
   И тут Маскувен отмачивает нечто совсем уж сногсшибательное. Подняв голову и поискав шляпу по гостиной, где теперь царит полный хаос, служащий Пру и Друэна с серьезным видом, который он сохраняет при любых обстоятельствах, выпаливает:
   – Вот видите, господин комиссар, Пикпюс убил-таки гадалку.

2. Человек в поту

   Любопытно! Машинально уставившись на руку, обыкновенную руку, лежавшую на прикрытом лоснящейся штаниной колене, Мегрэ внезапно почувствовал весь трагизм происходящего и перестал считать своего спутника просто второстепенным персонажем с некоторыми странностями.
   На улице Коленкура был форменный базар, по выражению Мегрэ, ненавидевшего подобные наезды прокуратуры. В царившей вокруг толчее Октав Ле Клоаген показался комиссару бесцветным субъектом с отупелым взглядом – разве что Мегрэ удивила пустота, читавшаяся иногда в светлых глазах старика, словно его душа на мгновение улетала куда-то. Каждый вопрос ему задавали дважды, трижды – лишь потом слова доходили до него, и он хмурился, пытаясь уразуметь, о чем его спрашивают.
   Позднее, на набережной Орфевр, в кабинете, который закатное солнце превращало в парильное отделение бани, Мегрэ, исходя потом и непрерывно утираясь, провел обстоятельный допрос, но почти безрезультатно. Ле Клоаген не проявлял признаков растерянности. Напротив, казалось даже, что он старается идти навстречу комиссару. И хотя тот без конца промокал лицо и шею платком, кожа у старика, так и не снявшего пальто, оставалась совершенно сухой. Это Мегрэ заметил. Сомнений тут быть не могло.
   Теперь они ехали вдвоем в такси с открытым верхом. Было восемь часов вечера, и по улицам Парижа разливалась приятная прохлада. Ле Клоаген не шевелился, и Мегрэ бессознательно следил за его рукой, лежавшей на колене, – рукой на удивление длинной, с ревматическими суставами и такой пергаментной кожей, что кое-где она едва не лопалась, словно пересохшая кора на дереве. На указательном пальце не хватало первой фаланги.
   «О чем говорит такая рука? – думалось Мегрэ. – Сколько разного может сделать рука человека за всю жизнь и какой она становится в шестьдесят восемь лет?»
   Вдруг об эту натянутую кожу стукнулась упавшая капля. Машина в этот момент шла по авеню Ваграм, окаймленной двумя рядами кафе и кино и заполненной радостным шумом толпы. Мегрэ поднял глаза. Старик глядел в пространство, черты его оставались неподвижны, но на лбу цепочкой блестели капельки пота.
   Это было так неожиданно, что комиссар растерялся. До сих пор Ле Клоаген сохранял хладнокровие, может быть, даже нарочитое. Почему же он ни с того ни с сего поддался панике? Да, панике – тут не может быть ошибки. Его бросает в пот не от жары, а от страха, от дикого душевного смятения, с которым он не в силах совладать.
   Неужели старик кого-нибудь или что-нибудь увидел? Маловероятно. Или на него производит впечатление взгляд комиссара, прикованный к его руке? А может быть, дело в обрубке пальца, уличающем в чем-то его владельца?
   Вскоре машина выехала на бульвар Курсель, обогнула парк Монсо с его раззолоченной оградой и синеватой тенью аллей; пот на лице старика выступил еще обильней, лицо приняло землистый оттенок, и Мегрэ понял: в панику его спутника приводит приближение к дому.
   Еще через несколько секунд они прибыли на бульвар Батиньоль. Дом из серого гранита. Ворота. Атмосфера полного достатка, почти что богатства. В привратницкой чисто, привратница в черном, одета вполне прилично. Лестница темновата, но перила лакированные, ступени покрыты малиновой дорожкой, закрепленной медными штангами.
   Поднимался Ле Клоаген медленно, одышливо, и хотя по-прежнему молчал – со лба его катился пот. Чего он боится?
   На каждом этаже по одной квартире, двери большие, из мореного дуба, медные части начищены до блеска. На четвертом Мегрэ позвонил. Добрую минуту – это всегда кажется долго – в квартире слышались осторожные шаги, затем дверь приоткрылась – только приоткрылась, и в щели появилось женское лицо, настороженное и заинтригованное.
   – Госпожа Ле Клоаген, если не ошибаюсь?
   – Прислуги нет дома, и мне пришлось… – затараторила та.
   Мегрэ чувствовал: она врет. Он готов поклясться – нет у нее прислуги.
   – Мне хотелось бы поговорить с вами, если я, конечно, не слишком вас обременю. Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.
   Женщина, маленькая нервная особа лет пятидесяти с не в меру подвижным лицом и на редкость проворными глазками, взглянула на своего мужа. Длилось это всего несколько мгновений, но Мегрэ в очередной раз показалось, что в воздухе словно пахнуло страхом.
   Черты Ле Клоагена ничего не выражали. Он не заговорил, не пустился в объяснения. Он просто стоял на половичке, собираясь войти в свой дом, и душа его опять витала где-то далеко.
   Женщина, овладев собой, посторонилась и распахнула дверь в просторную гостиную, куда с трудом пробивался просеянный сквозь шторы свет.
   – Садитесь. Что все это… Что с ним?
   Еще один беглый взгляд на мужа, тот не снял ни пальто, ни шляпу.
   Даже через десять лет Мегрэ сумеет до мельчайших подробностей описать эту просторную гостиную с тремя высокими окнами, зеленые бархатные шторы с желтыми кистями, зачехленные старинные кресла, большое помутневшее зеркало над черным мраморным камином, медную каминную решетку…
   За одной из дверей послышалось легкое поскребывание. Там кто-то стоит и слушает. Безусловно, женщина, предположил Мегрэ и не ошибся: вскоре он узнает, что это Жизель Ле Клоаген, девица двадцати восьми лет.
   Квартира, видимо, очень просторная, поскольку занимает целый этаж. Все кругом вроде бы свидетельствует о богатстве, и тем не менее всюду как бы припахивает бедностью. А ведь на пальцах у одетой в черный шелк г-жи Ле Клоаген дорогие перстни, на груди – оправленная в золото камея.
   – Разрешите прежде всего поинтересоваться у вас, сударыня, знакомы ли вы с некоей мадмуазель Жанной?
   Мегрэ убежден – незнакома. Г-жа Ле Клоаген изо всех сил напрягает память, но явно ожидает совсем другого вопроса.
   – Чем занимается эта особа?
   – Она живет на улице Коленкура.
   – Не вижу связи…
   – Ее ремесло – предсказывать будущее. Позвольте в нескольких словах изложить суть дела. Сегодня в пять часов дня эта женщина убита у себя дома. Так вот, в момент убийства ваш супруг находился у нее в квартире, где мы нашли его запертым на кухне.
   – Скажите, Октав, что это…
   Повернувшись к мужу, она говорила со спокойным достоинством, и все-таки это спокойное достоинство казалось подделкой – такой же сплошной подделкой, как бронза на камине. Мегрэ был уверен: стоит ему уйти, а двери захлопнуться, как между двумя этими людьми начнется безобразная сцена.
   Чтобы ответить, Ле Клоагеву пришлось сглотнуть слюну.
   – Я был там, – подавленно и смиренно покаялся он.
   – Не знала, что вам гадают на картах! – надменно процедила она. Потом, не обращая внимания на мужа, неожиданно уселась напротив Мегрэ и машинально, с небрежностью светской дамы поигрывая своей камеей, заговорила с нарастающей словоохотливостью: – Должна вам сказать, господин комиссар… Об этой истории мне ничего не известно, но я знаю своего мужа. Быть может, он вам уже сообщил, что долгое время был врачом на судах южноамериканских линий. Много лет плавал в китайских морях. С тех пор, увы, он перестал быть как все люди.
   Присутствие Ле Клоагена нисколько ее не смущало.
   – Вы, несомненно, уже поняли, что он впал в детство. Это достаточно прискорбно для нас с дочерью и, естественно, весьма затрудняет нашу светскую жизнь.
   Мегрэ окинул глазами гостиную, и его словно озарило видение: он представил себе прием на бульваре Батиньоль, расчехленные кресла, зажженную люстру, птифуры на раззолоченном столике, чопорных дам, жеманничающих с чашкой кофе в руке.
   Через полчаса привратница подтвердит правильность мысли комиссара, расскажет о еженедельных приемах – «понедельничных раутах», как иронически называют их в доме.
   Можно также не сомневаться, что у Ле Клоагенов нет постоянной прислуги и они обходятся приходящей – она появляется только по утрам; зато по понедельникам у них обязательно метрдотель от Потеля и Шабо.
   – А ведь они богаты! – добавит привратница, куда более разговорчивая, чем ее коллега с улицы Коленкура. – Говорят, у них больше двухсот тысяч ренты. Каждый год в декабре к ним наезжает нотариус из Сен-Рафаэля – самолично привозит деньги. Интересно, что они с ними делают? Вы порасспросите торговцев в квартале. У мясника они берут куски попостнее, да и те крошечные! А как бедняга одет, сами видели, – зимой и летом в одном…