Сименон Жорж. Семь крестиков в записной книжке инспектора Лекера

   Он никогда не звонил вам туда?
   - Никогда. Когда я на работе, он спит.
   - Никто не мог ему об этом сказать?
   - В нашем квартале никто не знает.
   - Он наблюдателен?
   - Ничто из происходящего вокруг нас от него не ускользает.
   - Значит, вы уложили его спать и ушли. Вы брали с собой обычно какую-нибудь еду?
   Эта мысль пришла комиссару в голову в ту минуту, когда он увидел, как Годен разворачивает свой бутерброд с ветчиной. А Оливье Лекер, взглянув вдруг на свои пустые руки, прошептал:
   - Моя коробка!
   - Коробка, в которой вы имели обыкновение носить с собой еду?
   - Да. Уверен, что она была у меня вчера вечером. Я мог ее забыть только в одном месте...
   - У матушки Файе?
   - Да.
   - Один момент... Лекер, соедините меня с участком Жавель. Алло! Кто у телефона?
   Жанвье здесь? Попросите его, пожалуйста... Это ты, Жанвье? Ты делал обыск в квартире старухи? Не заметил ли ты жестяной коробки с бутербродами? Ничего похожего? Ты уверен? Да, было бы хорошо... Позвони мне тотчас же, как только проверишь... Очень важно... - И, повернувшись к Оливье, спросил: - Ваш сын спал, когда вы уходили?
   - Он засыпал. Я поцеловал его на прощание и ушел. Сначала я немного побродил по улицам нашего квартала. Потом пошел к Сене. Посидел на берегу, выжидая.
   - Чего именно?
   - Чтобы мальчуган крепко уснул. От нас видны окна госпожи Файе.
   - Вы решили пойти к ней?
   - Это была единственная возможность. У меня не было даже на метро.
   - А ваш брат?
   Оба Лекера посмотрели друг на друга.
   - За последнее время я у него столько набрал, что вряд ли у него что-нибудь осталось.
   - Вы позвонили в дверь? Который был час?
   - Начало десятого. Консьержка видела, как я прошел. Я ни от кого не прятался, только от сына.
   - Ваша теща еще не спала?
   - Она мне открыла и сказала: "Это ты, негодяй!"
   - И все же вы думали, что она вам даст деньги?
   - Я был почти уверен.
   - Почему?
   - Достаточно было пообещать ей большие проценты. Перед этим она никогда не могла устоять. Я написал расписку, что обязуюсь вернуть вдвое больше.
   - Когда?
   - Через две недели.
   - А на что вы рассчитывали?
   - Сам не знаю. Как-нибудь устроился бы. Мне хотелось, чтобы у сына было рождество, как у всех детей.
   Андрэ Лекеру очень хотелось прервать брата и сказать комиссару: "Он всегда был таким!"
   - Вам легко удалось получить то, за чем вы пришли?
   - Нет. Мы долго спорили.
   - Примерно сколько?
   - С полчаса. Она меня осыпала упреками: ты-де, мол, ни на что не годен, ничего, кроме нищеты и горя, моей дочери не принес, ты виноват в ее смерти... Я не возражал. Мне нужны были деньги.
   - Вы ей не угрожали?
   Он покраснел и, опустив голову, пробормотал:
   - Я сказал ей, что, если не получу денег, покончу с собой.
   - И вы бы на это решились?
   - Не думаю. Не знаю. Я очень устал и совсем отчаялся.
   - Что же вы сделали, получив деньги?
   - Пошел пешком до станции Вогренель и сел в метро. Сошел у Пале Руаяль и зашел в универсальный магазин "Лувр". Там было очень много народу. Повсюду очереди.
   - В котором часу это было?
   - Может быть, в одиннадцать. Я не торопился, знал, что магазин торгует всю ночь.
   Было жарко. Я залюбовался игрушечной электрической железной дорогой.
   Его брат улыбнулся комиссару.
   - Вы не заметили, что потеряли свою жестянку с бутербродами?
   - Я думал только о подарках для Биба.
   - В общем, вы были очень взбудоражены тем, что у вас деньги?
   Да, комиссар не так уж плохо разбирался в людях. Ему и не нужно было знать Оливье с детства. Подавленный, бледный, втянув голову в плечи, он жался к стенам, когда у него было пусто в карманах, но стоило там завестись нескольким франкам, как он становился доверчивым или, точнее, беспечным.
   - Вы сказали, что дали вашей теще расписку. Что она с ней сделала?
   - Она положила ее в старый бумажник, который всегда носила при себе, в кармане, пришитом под юбкой.
   - Вы видели этот бумажник?
   - Да. Все его видели.
   Комиссар повернулся к Андрэ Лекеру:
   - Его не нашли. Потом - к Оливье:
   - Значит, вы купили приемник, потом цыпленка и пирожные. Где?
   - На улице Монмартр, в магазине рядом с обувным.
   - Что вы делали весь остаток ночи? В котором часу вы ушли из магазина на улице Монмартр?
   - Было около двенадцати. Люди выходили из театров и кино, спешили в рестораны.
   Повсюду встречались веселые компании и парочки.
   Брат его в это время находился уже здесь, у своего коммутатора.
   - Когда зазвонили колокола, я был уже на Больших Бульварах, неподалеку от Лионского кредита. Люди на улицах целовались...
   Сайяру почему-то вдруг захотелось задать ему жестокий и нелепый вопрос:
   - Вас никто не поцеловал?
   - Нет.
   - Вы знали, куда идете?
   - Да. На углу бульвара Итальянцев есть кино, которое открыто всю ночь.
   - Вы когда-нибудь уже ходили туда?
   Стараясь не смотреть на брата, он смущенно ответил:
   - Два или три раза. Это не дороже чашки кофе в баре и можно сидеть сколько угодно. Там очень тепло. Некоторые приходят туда, чтоб поспать.
   - Когда вы решили провести ночь в кино?
   - Как только получил деньги.
   А второму Лекеру, человеку спокойному и уравновешенному, все хотелось объяснить комиссару: "Вот видите, бедняки не такие уж несчастные, как думают. Иначе они бы не выдержали. У них свой мир, и где-то в уголках этого мира таятся и у них свои радости".
   Да, таков уж у него брат, он-то его знает: стоит ему одолжить несколько франков (а как он их отдаст, одному богу известно!) - и он тут же забывает о своих горестях, думая только о том, как будет радоваться сын, когда проснется, да и себе он тоже не отказывает в маленьких удовольствиях.
   Одинокий, никому не нужный, он пошел в кино, а в это время у праздничных столов собирались семьи, разодетые люди танцевали в ночных кабаре, кто-то изливал душу в полумраке церкви, при мерцающем свете восковых свечей.
   В общем, он встретил рождество по-своему.
   - В котором часу вы вышли из кино?
   - Около шести, к открытию метро.
   - Какую картину вы смотрели?
   - "Пылающие сердца". И еще показывали документальный фильм о жизни эскимосов.
   - Вы просидели там только один сеанс?
   - Нет, два. Не досмотрел лишь "Новости дня", которые начались, когда я уходил.
   Андрэ Лекер знал, что все, что рассказывал брат, будет проверено, как того требовал заведенный порядок. Но это совершенно излишне. Брат порылся в карманах, вытащил оттуда сначала надорванную картонку - свой билет в кино, затем еще одну, розовую.
   - Вот! Мой билет в метро.
   На нем значилась дата, час, штемпель станции "Опера", где он спустился в метро.
   Оливье не лгал. Он не мог находиться в комнате старухи Файе между пятью и половиной седьмого утра.
   Теперь его взгляд был вызывающе презрительным. Он, казалось, говорил им всем, включая брата: "Я бедняк, потому вы меня и заподозрили. Таков непреложный закон.
   Я на вас не в обиде".
   И, удивительное дело, всем вдруг показалось, что в большой комнате, где один из полицейских говорил по телефону с пригородным комиссариатом по поводу угнанной машины, вдруг пахнуло холодом.
   Вероятно, это объяснялось тем, что, как только вопрос о Лекере-старшем был улажен, все сразу подумали о ребенке. Да, так оно и было, ибо инстинктивно взоры всех обратились к плану Парижа, на котором давно уже не загоралась ни одна лампочка.
   Это было так называемое "окно". В будний день в в эти часы иногда случались транспортные происшествия, чаще всего сбивали старых женщин на оживленных перекрестках Монмартра и в густо населенных кварталах.
   Сегодня же улицы были почти безлюдны, как в августе, когда большинство парижан выезжает к морю или на дачи.
   Было половина двенадцатого. Прошло уже более трех часов, как о мальчишке не поступало никаких известий, он не подавал признаков жизни.
   - Алло! Да... Слушаю, Жанвье. Ты говоришь, что в квартире старухи нет никакой жестянки? Хорошо... Ты просматривал одежду покойной? Гонес это сделал до тебя?
   Ты уверен, что в кармане под юбкой у нее не было старого бумажника? Тебе о нем рассказывали? Консьержка видела, как кто-то прошел вчера вечером к старухе около половины десятого? Я знаю кто... А после? Всю ночь в доме не переставали ходить... Понятно... Не заглянешь ли ты в дом? Да, в тот, что позади... Мне хотелось бы знать, все ли там было спокойно нынче ночью, главное - в квартире на третьем этаже... Позвонишь мне, ладно?
   И он повернулся к неподвижно сидевшему на стуле отцу, в своем смирении похожему на больного, ожидающего приема у врача.
   - Вы уловили смысл моего вопроса? Не просыпается лп ваш сын иногда среди ночи?
   - Да, у него бывают сомнамбулические явления.
   - Он встает и начинает ходить?
   - Нет. Садится на постели и кричит. И всегда его преследует один и тот же кошмар. Ему чудится, что горит дом. Глаза у него широко открыты, но он ничего не видит. Потом взгляд его постепенно становится осмысленным, и с тяжелым вздохом он снова укладывается спать. Назавтра он ни о чем не помнит.
   - Когда вы утром возвращаетесь, он еще спит?
   - Не всегда. Но если он даже и проснулся, делает вид, будто спит, чтобы я разбудил его поцелуем и потянул за нос. У нас с ним такая игра, понимаете?
   - Возможно, соседи в эту ночь шумели более обычного. Кто живет на одной с вами площадке?
   - Чех... Работает он на автомобильном заводе.
   - Женат?
   - Не знаю. В доме живет столько парода, и потом, жильцы так часто меняются, что трудно всех запомнить. По субботам чех обычно приглашает друзей выпить рюмку-другую и попеть песни своей родины.
   - Жанвье узнает, собирались ли там вчера, и позвонит нам. Если да, то шум мог разбудить вашего сына. Во всяком случае, ожидание сюрприза, о котором вы предупредили мальчика, должно было его сильно взбудоражить. Если он проснулся и поднялся с постели, он мог машинально подойти к окну и увидеть вас у старухи Файе. Он не догадывался, кто она вам?
   - Нет. Он ее не любил. Называл клопом. Он часто встречал ее на улице и говорил всегда, что от нее пахнет раздавленными клопами.
   Ребенку, очевидно, запах этот был знаком, ибо в том доме, где они жили, клопов хватало.
   - Его удивило бы ваше присутствие в квартире старухи?
   - Безусловно.
   - Он знал, что она давала деньги под проценты?
   - Все это знали.
   Комиссар повернулся к другому Лекеру:
   - Как вы думаете, сегодня есть кто-нибудь в "Пресс"?
   На этот вопрос отозвался бывший линотипист:
   - Там всегда кто-нибудь есть.
   - Тогда позвоните им. Попытайтесь разузнать, не наводил ли кто-либо справок об Оливье Лекере?
   Последний опять обернулся к брату и, прежде чем тот успел открыть справочник, назвал номер телефона типографии.
   Пока Лекер звонил, остальным ничего не оставалось делать, кроме как смотреть друг на друга и на лампочки, которые упорно не желали загораться.
   - Это очень важно, барышня. Быть может, это вопрос жизни или смерти... Уверяю вас... Потрудитесь, прошу вас, расспросить всех, кто сейчас в типографии... Как вы сказали? Тем не менее я настаиваю! У меня сегодня тоже рождество, а между тем я звоню вам... - И он пробурчал сквозь зубы: Вот мерзавка!
   И снова они ждали, прислушиваясь к стрекоту линотипов, шум которых явственно доносился из телефонной трубки.
   - Алло! Как?.. Три недели назад? Ребенок, ага!.. Отец весь побелел и почему-то пристально уставился на свои руки.
   - Он не звонил? Сам приходил? В котором часу?.. В четверг? Ну и дальше? Спросил, работает ли Оливье Лекер в типографии? Как? И что ему ответили?
   Брат, подняв на Андрэ глаза, увидел, как тот покраснел и в сердцах повесил трубку.
   - Твой сын был там как-то в четверг после обеда... По-видимому, он о чем-то догадывался. Ему ответили, что ты не работаешь уже три недели.
   К чему было повторять, в каких выражениях об этом сказали мальчишке? А сказали ему следующее: "Этого идиота уже давно вышвырнули за дверь!"
   Может быть, вовсе не из жестокости. Просто не подумали, вероятно, что имеют дело с его сыном.
   - Ты начинаешь понимать, Оливье? А? Тот ведь каждый вечер уходил из дома, унося с собой свои бутерброды, рассказывал о типографии, что на улице Круассан, а мальчишка знал, что отец лжет. Не следует ли сделать вывод, что он знал правду и о пресловутом дядюшке Гедеоне? И просто умело подыгрывал отцу.
   - А я-то обещал ему приемник!
   Никто не осмеливался проронить хоть слово, ибо слова эти могли натолкнуть на самые страшные мысли.
   Даже те, кто никогда не бывал на улице Васко да Гама, представляли себе нищее жилище, десятилетнего мальчугана, проводившего долгие часы в одиночестве, эту странную семью, где из страха причинить друг другу боль один обманывал другого.
   Надо было поставить себя на место мальчишки и понять, как восприняла все это его детская душа: отец, наклонившись над ним, поцеловал его в лоб и ушел, а всюду празднуют рождество, соседи пьют и поют во всю глотку.
   "Завтра утром тебя будет ждать сюрприз".
   Это мог быть только обещанный приемник, а Биб отлично знал, сколько он стоит.
   Известно ли ему было в тот вечер, что у отца ни гроша за душой?
   Человек уходил вроде бы на работу, а никакой работы нет.
   Пытался ли мальчуган уснуть? Напротив его окна по другую сторону двора высилась огромная стена с освещенными проемами окон, - там текла чужая, пестрая жизнь.
   Кто знает, может быть, облокотившись на подоконник, он хотел заглянуть в эти окна?
   Отец, у которого не было денег, собирался купить ему приемник.
   Комиссар вздохнул, постучал трубкой о каблук и, выбивая пепел прямо на пол, сказал:
   - Более чем вероятно, что он видел вас у старухи.
   - Скорее всего.
   - Постараюсь сейчас проверить одну деталь. Вы живете на третьем этаже, а она на первом. Вполне возможно, из ваших окон видна только часть комнаты.
   - Совершенно верно.
   - Ваш сын мог видеть, как вы оттуда выходили?
   - Нет! Дверь находится в глубине комнаты.
   - Вы подходили к окну?
   - Я присел на подоконник.
   - Весьма важная деталь. Скажите, окно было открыто?
   - Да. Помню, мне сильно дуло в спину. Теща всегда спала с открытым окном, зимой и летом. Она из деревни. Первое время после нашей женитьбы она жила вместе с нами.
   Комиссар повернулся к человеку, сидевшему у телефонного коммутатора.
   - Вы об этом подумали, Лекер?
   - Об узорах на окне? Я думаю об этом с самого утра. Если окно было открыто, разница между температурой в комнате и на улице была бы не столь уж велика, чтобы на окнах мог образоваться лед.
   Сигнал. Вилка вставлена в гнездо.
   - Да... Как вы сказали? Мальчишка?..
   Все застыли в напряжении, не спуская глаз с Лекера.
   - Да... Да... Как? Бросьте на поиски всех мотоциклистов... Пусть обыщут весь квартал. Я занимаюсь вокзалом. Сколько прошло времени с тех пор? Полчаса? Он не мог раньше предупредить?
   И, не теряя времени на объяснения, Лекер переставил вилку в другое гнездо.
   - Северный вокзал? Кто у аппарата? Это ты, Ламбер? Слушай, очень срочное дело...
   Тщательно обыщите весь вокзал. Наблюдайте за всеми помещениями и путями. Опроси всех служащих, не видели ли они мальчишку лет десяти. Он должен быть где-нибудь возле касс или в другом месте. Что ты говоришь? В сопровождении полицейского?..
   Неважно... Очень возможно... Прошу тебя, поторопись. Держи меня в курсе. Ну конечно, задержать его...
   - В сопровождении полицейского? - повторил, ничего не понимая, его брат.
   - Все может быть. Возможно, это и не он, но если он, то мы на полчаса запоздали... Сообщение лавочника с улицы Мобеж, что рядом с Северным вокзалом.
   Он торгует прямо на улице... Видел, как какой-то мальчишка схватил с прилавка два апельсина и удрал. Он не побежал за ним вдогонку. Значительно позже, когда поблизости проходил полицейский, он для очистки совести рассказал ему о происшествии.
   - У вашего сына были с собой деньги? - спросил комиссар. - Нет? Ни су? У него не было копилки?
   - Была. Но я взял оттуда то немногое, что там было, - под тем предлогом, что не хочу менять крупные купюры...
   Какое значение обретали теперь все эти детали!
   - Как вы считаете, не лучше ли будет, если я сам отправлюсь сейчас на вокзал?
   - Думаю, что это бесполезно, а здесь вы нам можете понадобиться.
   Они были как бы узниками этой комнаты, в плену у большой настенной карты города, на которой то и дело загорались лампочки, в плену у телефонного коммутатора, связывавшего их со всеми концами Парижа. Что бы ни случилось, именно здесь все будет известно в первую очередь. Комиссар отлично понимал это и потому не торопился вернуться в свой кабинет на Набережной Орфевр. Наконец он снял с себя тяжелое пальто, будто решившись окончательно остаться в префектуре.
   - Значит, он не мог сесть ни в метро, ни в автобус. В кафе он тоже не мог зайти, не мог позвонить из автомата... С шести утра он ничего не ел.
   - Так где же он? Что он делает? - воскликнул отец, которого вновь охватила тревога. - И почему он просил меня приехать на Аустерлицкий вокзал?
   - Вероятно, для того, чтобы вы могли бежать, - вполголоса сказал Сайяр.
   - Бежать? Мне?
   - Послушайте, друг мой...
   Минутами комиссар забывал, что имеет дело с братом инспектора Лекера, и говорил с ним как с "клиентом".
   - Мальчишка знает, что вы без работы, что у вас в кармане ни гроша, а между тем вы посулили ему роскошное рождество.
   - Наша мать тоже отказывала себе во всем целыми месяцами, только бы справить нам праздник...
   - Я же вас ни в чем не упрекаю. Я просто констатирую факт. Он облокачивается на подоконник и видит вас у старой ведьмы, дающей деньги под проценты. Что он мог подумать?
   - Понимаю.
   - Он говорит себе, что вы пошли взять у нее в долг. Ладно. Он растроган, а может быть, огорчен - этого я не знаю. Укладывается снова в постель, засыпает.
   - Вы думаете?
   - - Мне кажется, так оно и было. Если бы он обнаружил в половине десятого то, что увидел в шесть утра, он бы не оставался спокойно в своей комнате.
   - Понимаю.
   - Итак, он засыпает. Может быть, он больше думает о приемнике, который вы ему пообещали, чем о вашей попытке раздобыть деньги. Вы ведь и то пошли в кино?
   Верно? Спит он беспокойно, как все дети в ночь под рождество. Просыпается раньше обычного, когда на дворе еще темно, и первое, что он видит, - мороз разрисовал окна узорами. Не забывайте, это первый раз за зиму. Ему захотелось ими полюбоваться, потрогать...
   У другого Лекера, того, что сидел у коммутатора, того, что ставил крестики в своей записной книжке, на лице промелькнула улыбка: оказывается, грузный комиссар совсем не так уж далек от воспоминаний детства, как можно было предположить...
   - Он поскреб ногтем...
   - Как сегодня утром Бигуэ, - вставил Андрэ Лекер.
   - Если понадобится, мы сумеем установить правильность моего предположения путем полицейской экспертизы, ибо там, где лед растаял, можно без труда обнаружить отпечатки пальцев на стекле. И что же сразу поражает ребенка? Во всем квартале темно, освещено лишь одно окно, окно той комнаты, в которой он в последний раз видел своего отца. Я все эти детали проверю. Однако готов поспорить, что он увидел лежащее тело, если не все тело, то часть. Может быть, только ноги. А так как комната была освещена, этого было вполне достаточно.
   - И он подумал?.. - начал Оливье, широко раскрыв глаза.
   - Он подумал, что вы ее убили, вот именно, так же как готов был подумать и я.
   Посудите сами. Человек, убивающий людей на протяжении последних нескольких недель в отдаленных кварталах Парижа, как и вы, живет ночной жизнью, как и вы, он, по-видимому, пережил тяжелый удар - ведь трудно предположить, что человек просто так, изо дня в день, идет на убийство. Ребенок, разумеется, не знал, что вы делаете по ночам с тех пор, как потеряли работу. Верно? Вы сказали нам, что присели на подоконник. Куда вы положили жестянку с бутербродами?
   - На подоконник, я почти уверен...
   - Значит, он ее увидел. В котором часу вы ушли от вашей тещи, он не знал. Не знал он также, была ли она еще жива после вашего ухода. В его воображении встало ночное видение. Что бы вас, будь вы на его месте, больше всего поразило?
   - Жестянка...
   - Совершенно верно... Жестянка, которая позволит полиции вас опознать. На жестянке есть ваше имя?
   - Я нацарапал его перочинным ножом.
   - Вот видите! Ваш сын полагал, что вы явитесь домой в обычное время, иными словами, между семью и восемью часами. Он не знал, удастся ли ему его затея. При всех обстоятельствах он предпочитал не возвращаться домой. Речь шла о том, чтобы уберечь вас от опасности.
   - Вот почему он написал мне записку!
   - Он вспомнил о дядюшке Гедеоне. Написал вам, что тот приезжает с Аустерлицкого вокзала. Он знал, что вы все равно пойдете, если даже никакого дядюшки Гедеона не существует. Записка не могла вас ни в чем уличить...
   - Ему только десять с половиной лет! - возразил отец.
   - А вы думаете, что десятилетний мальчишка знает о таких вещах меньше, чем вы?!
   Он читает детективные романы?
   - Да...
   - Как знать, может, он так хотел иметь приемник не столько для того, чтобы слушать музыку и театральные передачи, сколько для того, чтобы следить за всеми такими историями...
   - Вот именно.
   - Прежде всего надо было убрать уличающую вас жестянку. Он отлично знал двор. Он не раз там играл.
   - Конечно. Раньше он целыми днями торчал во дворе вместе с дочкой нашей консьержки.
   - Значит, он знал, что можно воспользоваться водосточной трубой. Может быть, он уже пробовал по ней взбираться.
   - Ну, а дальше? - с удивительным хладнокровием спросил Оливье. Предположим, он забрал жестянку, вышел из дому моей тещи; входная дверь открывается изнутри, и нет необходимости вызывать консьержку. Вы говорите, что было, вероятно, начало седьмого.
   - Понимаю, - пробурчал комиссар. - Даже если бы он не спешил, ему понадобилось бы куда меньше двух часов, чтоб добраться до Аустерлицкого вокзала, где он назначил вам свидание. Но он туда не пошел.
   Не прислушиваясь ко всем этим предположениям, второй Лекер, вставив вилку в гнездо, вздохнул:
   - По-прежнему ничего, старина? И ему ответили с Северного вокзала:
   - Мы опросили уже около двадцати человек, сопровождавших детей, но никто из этих ребят не соответствует указанным приметам.
   - Ты хочешь сказать?..
   - Я хочу сказать, что твой сын идет по следу убийцы или убийца идет по следу твоего сына. Один идет за другим - не знаю, кто за кем, - и они не собираются расставаться. Скажите, господин комиссар, было ли объявлено вознаграждение за поимку убийцы?
   - Большая сумма, после третьего убийства. Она была утроена на прошлой неделе. Об этом было напечатано в газетах.
   - Тогда, - сказал Андрэ Лекер, - возможно, не за Бибом идут, а он сам идет за кем-то. Только в этом случае...
   Было двенадцать часов, прошло уже четыре часа, как ребенок не подавал никаких признаков жизни, если исключить, что воришка, утащивший два апельсина на улице Мобеж, был Бибом.
   ГЛАВА IV
   Может быть, в конце концов пришел и его день? Андрэ Лекер где-то читал, что для каждого человека, каким бы незаметным он ни был, каким бы неудачником его ни считали, может наступить заветный час, когда ему суждено заявить миру о себе.
   Он никогда не был высокого мнения ни о себе, ни о своих возможностях. Когда у него спрашивали, почему он избрал такую однообразную сидячую работу вместо того, чтобы, к примеру, работать в опергруппе по расследованию убийств, он отвечал:
   - Я лентяй!
   А иногда добавлял:
   - А может, я боюсь стрельбы? Это была неправда. Но он знал, что он тугодум.
   Конечно, апельсины мог стащить любой мальчишка. Но любой мальчишка вряд ли стал бы разбивать одно за другим семь сигнальных стекол. Лекер снова принялся разглядывать свои семь крестиков. Он никогда не считал себя умнее брата, но зато у него было куда больше терпения и настойчивости.
   - Я уверен, - сказал он, - что жестянку из-под бутербродов найдут в Сене недалеко от моста Мирабо.
   Шаги на лестнице. В обычные дни этому не придали бы никакого значения. Но в это рождественское утро помимо воли все настораживало.
   Это был полицейский из моторизованной бригады, который привез носовой платок со следами крови, найденный у седьмой сигнальной тумбы. Его показали отцу.
   - Да, это платок Биба.
   - Следовательно, за ним кто-то идет по пятам, - заключил комиссар. Если бы за ним не шли, если бы у него было время, он бы не стал зря бить стекла. Он бы что-то сказал.
   - Простите, - вмешался Оливье, единственный, кто еще ничего не понял. Кто за ним идет? И почему он должен звать на помощь полицию?
   Никто не мог решиться объяснить ему суть дела, открыть глаза на истину. Эту миссию взял на себя его брат.
   - Потому что, спускаясь к старухе Файе, он был уверен, что убийца ты, но, выходя из дома, он больше так не думал. Он знал.
   - Что он знал?
   - Он знал кто! Теперь ты понимаешь? Он обнаружил что-то такое, чего не знаем мы и что пытаемся узнать вот уже сколько часов. Только ему не дают возможности сообщить об этом нам.
   Учеба в школе давалась ему с трудом. Экзамены на полицейский чин, которые другие сдавали шутя, ему стоили больших усилий.
   Может быть, он потому и не женился, что слишком хорошо знал себя. Вполне возможно. Ему казалось, что какую бы женщину он ни выбрал, она окажется выше его и он в конце концов попадет к ней под каблук.
   Но сейчас он думал не об этом. Он даже, быть может, и не предполагал, что пробил его час, если это вообще было возможно. На смену утренней бригаде явилась следующая - отдохнувшие, принаряженные люди, успевшие отпраздновать рождество в семье, принесли с собой сюда легкий запах пирогов и вина.
   Старина Бедо занял свое место у коммутатора, но Лекер не ушел и только сказал: