Сименон Жорж. Тень на шторе

   Замок щелкнул. Мегрэ вошел в душный полумрак.
   Нина еще была в постели. Он посмотрел на помятое лицо молодой женщины и, подойдя к окну, отдернул шторы.
   От резкого света она прищурилась и теперь не казалась хорошенькой, а больше походила на деревенскую девочку, чем на кокотку. Проведя рукой по лицу, она наконец приподнялась и села, подложив под спину подушку. Потом сняла телефонную трубку:
   — Принесите мне завтрак! — И обращаясь уже к Мегрэ: — Ну и история! Вы не сердитесь, что вчера вечером я вас обобрала? Ведь это глупо?! Надо будет мне продать свои драгоценности…
   — У вас их много?
   Она показала на туалетный столик, где в пепельнице лежали несколько колец, браслет, часы — всего тысяч на пять франков.
   В дверь соседней комнаты постучали. Нина прислушалась и как-то неопределенно улыбнулась, снова услышав настойчивый стук.
   — К кому это? — спросил Мегрэ.
   — К моим соседям. Вряд ли удастся разбудить их так рано.
   — Что вы имеете в виду?
   — Ничего. Они никогда не встают раньше четырех дня, если вообще встают!
   — Наркоманы?
   Она утвердительно кивнула, но тут же добавила:
   — Ведь вы не воспользуетесь тем, что я вам говорю, правда?
   Соседняя дверь, однако, открылась. Дверь в комнату Нины — тоже, и горничная внесла поднос с завтраком: кофе с молоком и круассаны.
   — Вы разрешите?
   Глаза Нины обрамляли черные круги, под ночной рубашкой виднелись худые плечи. Макая круассан в кофе с молоком, она продолжала прислушиваться, как будто, несмотря ни на что, еще интересовалась происходившим за стеной.
   — Неужели меня впутают в эту историю? Скверно, если обо мне заговорят в газетах. Особенно для госпожи Куше. Войдите! — крикнула она, когда в дверь постучали слабыми, но частыми ударами.
   На пороге стояла женщина лет тридцати в накинутом поверх ночной рубашки меховом манто, но босая. Она хотела уйти, заметив широкую спину Мегрэ, но потом, осмелев, пробормотала:
   — Я не знала, что у вас гости.
   Комиссар вздрогнул, услышав этот монотонный голос, который, казалось, с трудом пробивался сквозь ее пересохшее горло. Он смотрел на женщину, что вошла в комнату, на ее бесцветное лицо, припухшие веки.
   Взглянув на Нину, он утвердился в своей мысли. Перед ним была ее соседка — наркоманка.
   — Что-нибудь случилось?
   — Нет… К Роже пришли, и тогда я позволила себе… зайти…
   Она с тупым видом присела на постель.
   — Сколько же сейчас времени?
   — Девять! — ответил Мегрэ. — По вашему виду не скажешь, что вы не любите кокаина!
   — Это не кокаин, а эфир. Роже считает, что эфир лучше и что…
   Ей было холодно. Поднявшись, она подошла к батарее, посмотрела в окно:
   — Опять будет дождь…
   Все в этой тусклой комнате наводило уныние. На туалетном столике — расческа, набитая волосами. На полу — чулки Нины.
   — Я вам мешаю, да? Но, кажется, они говорят о чем-то серьезном. Об отце Роже, он умер.
   Мегрэ взглянул на Нину и заметил, что она внезапно нахмурила брови, подобно человеку, которого вдруг осенила какая-то мысль.
   — Вы знаете отца Роже? — спросил комиссар женщину.
   — Ни разу его не видела. Но постойте! Нина, с вашим другом ничего не случилось?
   Нина и комиссар переглянулись.
   — Почему вы спрашиваете об этом?
   — Не знаю… Тут что-то неладно… Я вдруг вспомнила, что однажды Роже мне сказал, что его отец захаживает сюда. Роже это забавляло. Но Роже предпочитал не встречаться с ним, и как-то раз, когда кто-то поднимался по лестнице ему навстречу, он бросился назад в свою комнату. Кажется мне, что тот, о ком мы говорим, вошел сюда, в вашу комнату…
   — Чем он занимается, Роже Куше? — продолжал комиссар после долгой минуты молчания, во время которой он прислушивался к голосам, доносящимся из соседней комнаты.
   — Что?
   — Какая у него профессия?
   — Так вы из полиции, да? — спросила вдруг женщина.
   Она заволновалась. Наверное, она сейчас начнет упрекать Нину, что та заманила ее в ловушку.
   — Я ничего не знаю. Мы живем вместе всего три недели.
   — Он работает?
   Этих слов оказалось достаточно, чтобы совсем смутить ее.
   — Не знаю…
   — Иначе говоря, он ничего не делает. У него есть деньги? И он живет на широкую ногу?
   — Нет. Почти всегда мы обедаем по твердым ценам, за шесть франков…
   — Часто он говорит об отце?
   — Говорил он о нем один раз, как я вам сказала…
   — Кто к нему сейчас пришел?
   — Какой-то мужчина… Я его приняла за судебного исполнителя. Я знаю, что Роже задолжал.
   — Хорошо ли он одет?
   — Подождите… Я заметила котелок, бежевое пальто, перчатки…
   Комнаты объединяла общая дверь, закрытая занавеской и, вероятно, забитая. Мегрэ мог бы прислонить к ней ухо и все услышать, но ему противно было проделывать это перед двумя женщинами.
   Нина одевалась, нервничая, делая резкие движения.
   Чувствовалось, что все эти события подавляют ее и она ждет худших несчастий, с которыми у нее нет сил справиться и даже их понять.
   Соседка казалась спокойной: то ли на нее еще действовал эфир, то ли она обладала большим опытом в такого рода делах.
   — Как вас зовут? — обратился к ней Мегрэ.
   — Селина.
   — Вы работаете?
   — Была парикмахершей на дому.
   — И внесена в списки полиции нравов?
   Она, не удивляясь этому вопросу, отрицательно покачала головой. А из-за стены все слышались голоса.
   Нина, уже одевшаяся, оглядела свою комнату и вдруг расплакалась, приговаривая:
   — Боже мой, Боже мой!
   — Веселая история! — медленно произнесла Селина.
   — Где вы были вчера вечером около восьми часов?
   Она задумалась:
   — В восемь часов, да? Помню, я была в «Сирано».
   — Вместе с Роже?
   — Нет… Не можем же мы всегда быть вместе. С ним я встретилась в полночь в табачной лавке на улице Фонтен.
   — Он сказал вам, где был?
   — Я его ни о чем не спрашивала.
   Из окна Мегрэ видел площадь Пигаль, крохотный скверик, вывески ночных кабаре.
   — Вы обе ждите меня здесь!
   Он вышел в коридор, постучал в соседнюю дверь, не дожидаясь ответа, быстро повернул ручку.
   В комнате, где, несмотря на открытое окно, стоял омерзительный запах эфира, в единственном здесь кресле сидел мужчина в пижаме, с небритым серым лицом.
   Другой, жестикулируя, расхаживал. Это был господин Мартен, которого вчера вечером Мегрэ два раза видел во дворе дома на площади Вогезов.
 
 
   — Значит, вы нашли свою перчатку! — воскликнул Мегрэ, глядя на руки служащего регистратуры, который так побледнел, что у комиссара мелькнуло опасение, как бы тот не упал в обморок.
   Губы у него дрожали. Он тщетно пытался заговорить:
   — Я… я…
   От ботинок до галстука на пластмассовой застежке господин Мартен мог служить прототипом всех чиновников на карикатурах. Этот чистенький, благопристойный служащий с хорошо расчесанными усиками, на костюме которого не было ни пылинки, без сомнения, почувствовал бы себя обесчещенным, если бы вышел на улицу без перчаток.
   Сейчас он не знал, куда девать руки, и взгляд его блуждал по углам этой неприбранной комнаты, словно ища там какой-то поддержки.
   — Вы разрешите задать вам вопрос, господин Мартен? — спросил Мегрэ. — Давно ли вы знаете Роже Куше?
   Выражение испуга на его лице сменилось крайним удивлением.
   — Я?
   — Да, вы!
   — Но… с тех пор… с тех пор, как я женат…
   Он произнес эти слова таким тоном, будто это была очевиднейшая вещь на свете.
   — Я не понимаю…
   — Роже — мой пасынок… Сын моей жены…
   — И Раймона Куше.
   — Конечно… Потому что, — к нему снова вернулась уверенность, — моя жена была первой женой Куше. У нее был сын. Роже. Когда она разошлась с Куше, я женился на ней.
   Это было как внезапный порыв ветра, разгоняющий на небе облака. Дом на площади Вогезов сразу же преобразился. Характер преступления изменился. Одни детали убийства стали яснее. Другие, наоборот, оказывались более запутанными и тревожными.
   Прошлой ночью консьержка, оглядывая окна, спросила его: «Вы думаете, что это сделал кто-нибудь из нашего дома?»
   Потом взгляд ее задержался на воротах. Она надеялась, что убийца пришел оттуда, что это кто-то чужой, с улицы.
   Так нет же! Драма разыгралась в самом доме? Мегрэ был уверен в этом.
   Что это за драма? Он о ней ничего не знал!
   Он лишь чувствовал, как сплетались невидимые нити, что связывали столь различные точки пространства, как они тянулись от площади Вогезов к этому отелю на улице Пигаль, от квартиры Мартенов до лаборатории сывороток доктора Ривьера, из комнаты Нины в номер одуревшей от эфира пары.
   Самым неясным, может быть, оказывался господин Мартен, которого швырнули, как заводной волчок, в этот лабиринт. Он всегда носил перчатки. Одно его бежевое пальто уже представляло собой целую программу благопристойности и размеренной жизни. А его беспокойные глаза безуспешно искали какую-нибудь точку, на которой они могли бы задержаться.
   — Я пришел сообщить Роже, — бормотал он. — Жена сказала мне, что лучше, если бы об этом ему сказали мы…
   — Понимаю…
   — Роже очень…
   — Очень впечатлительный! — закончил за него Мегрэ. — Нервный мальчик!
   Молодой человек, который пил уже третий стакан воды, со злостью посмотрел на Мегрэ. Роже было лет двадцать пять, но на его лице с припухшими веками уже лежала печать усталости. Однако он сохранял следы той красоты, что может нравиться определенным женщинам.
   — Скажите, Роже Куше, часто ли вы встречались с отцом?
   — Нет, редко!
   — А где?
   Мегрэ не сводил с него глаз.
   — В его кабинете. Или — в ресторане.
   — Когда вы видели его в последний раз?
   — Не помню. Несколько недель назад.
   — Вы просили у него денег?
   — Как всегда!
   — В общем, вы жили за его счет?
   — Он был для этого достаточно богат…
   — Еще вопрос! Где вы были вчера около восьми вечера?
   — В кафе «Селект», — не задумываясь, ответил он с иронической улыбкой, которая означала: «Неужели вы думаете, что я не знаю, куда вы клоните?»
   — А что вы там делали?
   — Ждал отца.
   — Значит, вы нуждались в деньгах. И знали, что он придет в «Селект».
   — Он бывал там почти каждый вечер со своей курочкой. Впрочем, после обеда я услышал, как он разговаривал по телефону. Ведь отсюда слышно все, что говорится за стенкой.
   — Когда вы увидели, что отец не пришел, не решили ли вы отправиться к нему на площадь Вогезов?
   — Нет!
   Мегрэ взял с каминной полки фотографию молодого человека, которую окружало множество женских портретов.
   — Вы разрешите? — проворчал он, пряча ее в карман.
   — Если это доставит вам удовольствие!
   — Уж не думаете ли вы… — начал было Мартен.
   — Я ничего не думаю. Просто фото навело меня на мысль задать вам еще несколько вопросов. Как ваша семья относится к Роже?
   — К нам он заходил редко.
   — Ну, а когда он приходил к вам?
   — Оставался совсем ненадолго…
   — Матери известно о его образе жизни?
   — Что вы хотите сказать?
   — Не стройте из себя идиота, Мартен! Знает ли ваша жена, что ее сын-бездельник живет на Монмартре?
   Мартен, смутившись, уставился в пол.
   — Я часто пытался уговорить его пойти работать, — вздохнул он.
   На этот раз молодой человек нетерпеливо забарабанил пальцами по столу:
   — Вы, может быть, обратите внимание, что я до сих пор еще в пижаме и что…
   — Не скажете ли вы мне, видели ли вы вчера вечером в «Селекте» кого-нибудь из знакомых?
   — Я видел Нину!
   — Вы говорили с ней?
   — Простите, но я никогда не сказал ей ни слова.
   — Где она сидела?
   — Второй столик справа от бара.
   — Где вы нашли вашу перчатку, господин Мартен?
   Если я не ошибаюсь, вы искали ее сегодня ночью во дворе, возле помойки…
   Мартен вымученно ухмыльнулся:
   — Она была дома! Представьте, я ушел в одной перчатке и даже не заметил этого…
   — Когда вы покинули площадь Вогезов, куда же вы пошли?
   — Прогуляться по набережным. Я… у меня болела голова.
   — И часто вы прогуливаетесь вечерами без жены?
   — Очень редко.
   Он был в полном замешательстве. И не знал, куда девать свои руки в перчатках.
   — Теперь вы пойдете на службу?
   — Нет. Я позвонил и отпросился. Не могу же я оставить жену в…
   — Правильно! Вот и отправляйтесь к ней.
   Мартен искал способ удалиться с достоинством.
   — До свидания, Роже, — сказал он, глотая слюну. — Я… я думаю, лучше будет, если ты зайдешь к матери.
   Вместо ответа Роже только пожал плечами и с беспокойством посмотрел на Мегрэ. Мартен вышел.
   Молодой человек молчал. Он машинально схватил с ночного столика флакон с эфиром и отодвинул его.
   — Если вы вчера вечером не встретились с отцом, то, значит, у вас нет денег? — спросил его комиссар.
   — Неужели?
   — Куда вы отправились их искать?
   — Обо мне, пожалуйста, не беспокойтесь. Разрешите?
   И он налил воду в таз, чтобы умыться.
   Мегрэ для приличия потоптался немного в комнате, затем перешел в соседний номер, где его ждали обе женщины. Теперь более возбужденной выглядела Селина.
   Нина же, сидевшая в кресле, задумчиво покусывала краешек носового платка, глядя в пустоту окон большими печальными глазами.
   — Ну что? — спросила любовница Роже.
   — Ничего! Можете идти к себе…
   — Значит, его отца действительно?..
   И вдруг, посерьезнев и наморщив лоб, она сказала:
   — Так ведь он станет наследником…
 
 
   На улице Мегрэ спросил свою спутницу:
   — Куда же вы теперь?
   Она сделала какой-то неопределенный, равнодушный жест:
   — В «Мулен-Бле», если они захотят взять меня снова…
   Он наблюдал за ней с искренним интересом.
   — Вы действительно любили Куше?
   — Я же вчера вам говорила: он был роскошный мужчина.
   В глазах ее мелькнули слезы, но она не расплакалась.
   — Мы пришли. — Она толкнула маленькую дверь служебного входа для артистов.
   Мегрэ, которого мучила жажда, пошел в бар выпить кружку пива. Он должен был идти на площадь Вогезов.
   Но, заметив телефон, подумал, что еще не заходил на набережную Орфевр и что там, быть может, его ожидает срочная корреспонденция.
   Он вызвал секретаря:
   — Алло! Это ты, Жан? Для меня что-нибудь есть?
   Как? Дама, которая ждет уже целый час? Она в трауре? Это не госпожа Куше? Нет, говоришь? Как, госпожа Мартен? Я сейчас приеду.
   Госпожа Мартен в трауре! И ждет его битый час в приемной уголовной полиции!
   Накануне вечером Мегрэ видел на шторе в окне третьего этажа только ее тень: эта смешная тень размахивала руками.
   «Они часто ссорятся», — говорила консьержка.
   И жалкий чиновник из регистратуры, забывший перчатку, ушел прогуливаться в одиночестве по темным набережным.
   Мегрэ вспомнил о том, что, когда он в час ночи уходил со двора, стекло в окне на третьем этаже звякнуло.
   Он неспешно поднялся по пыльной лестнице здания уголовной полиции, пожимая руки коллегам, заглянул в приоткрытую дверь приемной.
   Десять обитых бархатом кресел. Стол, похожий на биллиардный. На стене мемориальная доска: фотографии двухсот инспекторов, убитых при выполнении служебных заданий.
   В среднем кресле, выпрямившись, как палка, сидела одетая в черное дама, держа в одной руке сумочку с серебряной застежкой, а другой опираясь на ручку зонтика.
   Тонкие губы. Твердый, устремленный прямо перед собой взгляд.
   Она не шелохнулась, почувствовав, что за ней наблюдают.

Глава 4
Окно на третьем этаже

   Она прошла впереди Мегрэ в его кабинет с вызывающим достоинством тех людей, для кого ирония постороннего представляет собой худшее из несчастий.
   — Прошу садиться, мадам!
   Принимая ее, Мегрэ разыгрывал увальня, добряка с грустными глазами.
   Она приняла точно такую же позу, что и в приемной. Позу нарочито благопристойную, но и вызывающую! Лопатки ее не касались спинки стула.
   — Я предполагаю, господин комиссар, что вы спрашиваете себя, почему я… Вы, наверное, не ожидали меня.
   — Ожидал!
   И он добродушно улыбнулся. Пальцы в черных нитяных перчатках сразу же словно застыли. Госпожа Мартен острым взглядом обвела кабинет, и тут ее озарила мысль:
   — Наверное, вы получили анонимное письмо?
   Задавая этот вопрос, она как бы заранее на него отвечала, притворяясь, будто уверена в своем предположении.
   — Анонимного письма я не получал.
   Она недоверчиво покачала головой.
   Госпожа Мартен абсолютно подходила служащему регистратуры, за которого вышла замуж. Легко было представить себе, как они прогуливаются в воскресенье после обеда по Елисейским полям: черная спина госпожи Мартен; всегда сдвинутая набок из-за шиньона шляпка; быстрая походка деловой женщины и особое движение подбородка, которым она подчеркивала, что ее слова не подлежат обсуждению. А рядом — бежевое пальто месье Мартена, его кожаные перчатки и трость, его уверенная, неторопливая походка, его попытки выглядеть беззаботным гулякой, разглядывающим витрины…
   — У вас уже был траурный костюм? — как бы невзначай спросил Мегрэ.
   — Три года назад умерла сестра… Я имею в виду свою сестру из Блуа… Ту самую, что была замужем за комиссаром полиции. Так что…
   — Что?
   Молчание.
   Она предупреждала его!
   Впрочем, она начинала нервничать, потому что этому толстому комиссару не нужна была ее заранее приготовленная речь.
   — Когда вам стало известно о смерти вашего первого мужа?
   — Сегодня утром, как и всем. Консьержка сказала мне, что вы занимаетесь этим делом, а так как мое положение весьма щекотливое… Вы не можете этого понять.
   — Нет, понимаю! Кстати, ваш сын не заходил к вам вчера после обеда?
   — На что вы намекаете!
   — Ни на что не намекаю. Просто спрашиваю.
   — Консьержка может сказать вам, что он не был у меня по меньшей мере три недели…
   Слова ее звучали холодно. На Мегрэ она смотрела вызывающе. Разве Мегрэ не допустил ошибку, не дав ей возможности высказаться?!
   — Я счастлив, что вы пришли сюда, — сказал он, — ведь это свидетельствует о вашей деликатности.
   При одном слове «деликатность» что-то сразу изменилось в серых глазах женщины. Она кивнула головой в знак благодарности.
   — Бывают очень трудные ситуации, — начала она. — Но не каждый это понимает. Даже мой муж, который мне советовал не носить траур! Обратите внимание, что я ведь не ношу траур, хотя и в трауре. На мне нет вуали, крепа. Только черный костюм.
   У нее вновь появилась уверенность. Она исподволь готовилась произнести свою речь, убедившись, что ей не угрожает ирония Мегрэ:
   — Я предпочитаю не рассказывать, сколько я от Куше натерпелась! Все зарабатываемые деньги он терял в каких-то нелепых спекуляциях. Он намеревался разбогатеть. Раза три в году он менял место работы, так что, когда родился сын, у нас не осталось ни гроша и моя мать вынуждена была купить малышу приданое…
   Наконец она поставила свой зонтик к письменному столу. Мегрэ подумал, что с такой же ожесточенной холодностью она разговаривала вчера вечером, когда он заметил ее тень на шторе.
   — Если не можешь прокормить женщину, не надо жениться! Вот что я вам скажу. А также если у тебя нет никакой гордости. У меня язык не поворачивается назвать вам все профессии, какие перепробовал Куше.
   Я его просила подыскать серьезное место, где после смерти платят пенсию. К примеру, где-нибудь в управлении. Чтобы, если с ним что-либо случится, я не осталась безо всего. Так нет! Он дошел до того, что проехал вместе с велосипедистами «Тур де Франс» в качестве черт знает там кого… Он ехал впереди гонщиков, занимаясь снабжением или чем-то вроде этого! А вернулся без гроша. Таким был этот человек! И такова же была моя жизнь!
   — А где вы жили? — В Нантере. Ведь мы даже не могли платить за квартиру в городе. Вы же знаете Куше? Ему на все было наплевать! Никакого стыда у него не было. Он ни о чем не заботился. Он считал, что рожден для того, чтобы зарабатывать много денег, и что он их сумеет заработать… После велосипедов настал черед цепочек для часов. Нет, вы даже не представляете себе! Этими цепочками, месье, он торговал в палатке на ярмарке. И мои сестры не решались пойти на ярмарку в Нейи, боясь увидеть его в таком положении…
   — Это вы потребовали развода?
   Она потупила голову:
   — Господин Мартен жил в том же доме, что и мы…
   Тогда он был моложе. Он занимал отличное место в управлении. Куше из-за своих авантюр почти всегда оставлял меня в одиночестве. О! Не думайте ничего дурного, все у нас с Мартеном было очень пристойно. Я призналась мужу. Мы оба согласились на развод по причине несходства характеров. Куше только должен был выплачивать мне алименты. И мы, господин Мартен и я, ждали год, прежде чем поженились.
   Теперь она беспокойно ерзала на стуле, теребя застежку сумочки; губы ее начали дрожать.
   — Как видите, мне не повезло. Сначала Куше даже нерегулярно выплачивал алименты. Каково было видеть, что господин Мартен оплачивает расходы по содержанию чужого ребенка… Лишь одной мне известно, что я пережила. Я заставила Роже учиться. Я хотела дать ему хорошее образование. Он не был похож на отца. Он был ласковым, чувствительным. Когда ему исполнилось семнадцать, Мартен нашел ему в банке место ученика. И тут, не знаю уж где, он встретил Куше…
   — И привык просить у отца деньги?
   — Обратите внимание, мне Куше всегда во всем отказывал! Для меня, видите ли, все было слишком дорого! Я сама шила себе платья и по три года носила одну и ту же шляпку.
   — А Роже он давал все, чего бы тот ни попросил?
   — Он его испортил! Роже бросил нас и стал жить один. Изредка он приходил ко мне. Но ведь он встречался и со своим отцом!
   — Давно ли вы живете на площади Вогезов?
   — Около восьми лет. Когда мы нашли эту квартиру, то мы даже не знали, что Куше занимается сыворотками. Мартен хотел переехать. Не хватало еще только этого! Если кто и должен был переехать, так именно Куше, не правда ли? Переехать должен был Куше, который, не знаю каким образом, разбогател и которого я видела приезжающим в автомобиле с собственным шофером! У него был даже свой шофер! Я видела его жену!
   — У него в доме?
   — Я подкараулила ее на улице, чтобы посмотреть, как она выглядит. Предпочитаю ничего не говорить о ней.
   Во всяком случае, она представляет собой не бог весть что, несмотря на важный вид, который напускает, и каракулевое манто.
   Мегрэ провел рукой по лбу. Разговор становился каким-то кошмаром. Четверть часа вглядывался в это худое бесцветное лицо Мегрэ, и теперь ему казалось, что оно всегда будет стоять у него перед глазами. Это лицо напомнило ему некоторые семейные портреты, даже из его собственной семьи. У Мегрэ была тетка, правда, более солидная, чем госпожа Мартен, но и она также вечно жаловалась на судьбу. Когда тетка приходила к ним — он был еще ребенком, — то он знал, что, едва усевшись в кресло, она тут же вынет из сумочки носовой платок. «Бедняжка Эрманс, — начинала причитать она. — Что за жизнь! Я должна рассказать тебе, что снова натворил Пьер…»
   Неожиданно мадам Мартен потеряла нить своих мыслей. Она слишком разволновалась:
   — Вы должны понять мое положение. Разумеется, Куше женился на другой. Но ведь я была его женой, была с ним вместе первые, самые трудные годы его жизни. А вторая — это просто кукла…
   — Вы претендуете на наследство?
   — Это я-то?! — негодующе вскрикнула она. — Да я бы ни за что на свете не взяла его денег! Мы не богаты.
   Мартену не хватает инициативы, он не умеет пробиваться в жизни, он позволяет менее толковым коллегам перебегать ему дорогу… Но если бы мне пришлось пойти в прислуги, чтобы жить, то и тогда бы я не взяла…
   Это вы послали мужа сообщить Роже о смерти отца?
   Она не побледнела, потому что это было невозможно. Цвет ее лица всегда оставался однообразно серым.
   Но во взгляде что-то дрогнуло.
   — Откуда вам это известно? — И вдруг возмутилась: — Надеюсь, что за нами, по крайней мере, нет слежки? Отвечайте же! Уж это было бы слишком! В таком случае я бы немедленно обратилась куда следует.
   — Успокойтесь, мадам, ничего подобного я не сказал.
   Сегодня утром я совершенно случайно встретил господина Мартена…
   Однако она продолжала держаться настороженно:
   — В конце концов я пожалею, что пришла сюда. Мы хотим быть слишком корректными. А вместо признательности…
   — Уверяю вас, что я бесконечно благодарен вам за этот визит.
   И все-таки она чувствовала что-то неладное. Этот полный широкоплечий человек с короткой шеей, который смотрел на нее наивными, как будто ничего не выражающими глазами, пугал ее.
   — В любом случае, — резким голосом проговорила она, — лучше, чтобы вы от меня самой узнали…
   — Что вы — первая мадам Куше?
   — А вы видели другую?
   Мегрэ едва сдержал улыбку:
   — Еще нет.
   — О, эта будет проливать крокодиловы слезы! Хотя теперь она может жить спокойно… на миллионы, заработанные Куше.
   И она внезапно расплакалась:
   — Она даже не была с ним знакома, когда он боролся с жизнью, когда ему нужна была женщина, которая могла его поддержать…
   Мадам Мартен встала. Осмотрелась, чтобы убедиться, не забыла ли чего-нибудь. Тяжело вздохнула.
   — Однако все это не имеет значения, — горько улыбнулась она. — Я, во всяком случае, выполнила свой долг.
   Не знаю, что вы думаете обо мне, но…
   — Уверяю вас…
   Мегрэ трудно было бы закончить фразу, если бы она не прервала его:
   — Меня все это не трогает! Совесть моя чиста! Не каждый может так о себе сказать…