Сименон Жорж. Тень на шторе

   Ей чего-то не хватало. Она не знала чего. Она еще раз оглядела комнату, пошевелила рукой, словно удивляясь, что в ней ничего нет.
   Мегрэ поднялся и проводил ее до двери:
   — Благодарю вас за ваш визит.
   — Я просто выполнила свой долг.
   Мегрэ, закрыв за ней дверь, подошел к окну и, несмотря на холод, настежь распахнул его. Он устал, словно после трудного допроса преступника. И особенно угнетала его смутная тревога, которую ощущаешь, когда вынужден наблюдать те стороны жизни, какие обычно предпочитают не замечать. А ведь разговор не был ни драматичным, ни отталкивающим. Ничего необыкновенного она не сказала.
   На углу письменного стола был раскрыт бюллетень полиции с фотографиями двух десятков разыскиваемых личностей.
   «Эрнст Штровитц, заочно приговорен судом города Кана к смертной казни за убийство фермерши на Бенувилльской дороге…»
   И пометка красными чернилами: «Опасен. Имеет при себе оружие».
   Этот тип не отдаст дешево свою жизнь. Ну что ж!
   Мегрэ предпочел бы столкнуться с ним, вместо того чтобы заниматься этой липкой серостью, этими семейными историями, этим пока еще необъяснимым, но, как он угадывал, необычным преступлением.
   Его преследовали образы: чета Мартен, прогуливающаяся в воскресенье по Елисейским полям; бежевое пальто и черная шелковая лента на шее женщины.
   Он позвонил. Вошел Жан, и Мегрэ послал его за справками, которые он запросил о всех лицах, что имели какое-либо отношение к преступлению.
   В них он ничего особенного не обнаружил. Нина однажды попала на Монмартре в облаву, но ее отпустили после того, как выяснилось, что она не живет на доходы от проституции.
   Что касается сына Куше, то за ним следила бригада светской полиции, которая подозревала его в торговле наркотиками. Однако никаких определенных обвинений против него не выдвигалось.
   Мегрэ позвонил в полицию нравов. Селину, имевшую девичью фамилию Луазо и родившуюся в Сен-Аман-Монтрон, там знали хорошо. Она была зарегистрирована и довольно регулярно приходила на медицинский осмотр.
   — Она не опасная девушка, — сказал бригадир. — Чаще всего довольствуется двумя-тремя постоянными друзьями. Мы забираем ее лишь тогда, когда она снова оказывается на панели.
   Жан, находившийся в комнате, показал Мегрэ на какую-то вещь:
   — Эта дама забыла зонтик.
   — Я знаю. Он мне понадобится.
   Комиссар вздохнул, поднялся из-за стола, закрыл окно и, подойдя к камину, повернулся спиной к огню; такую позу он обычно принимал, когда ему надо было подумать.
 
 
   Спустя час он уже мог мысленно резюмировать справки, которые поступили к нему из различных служб и лежали на письменном столе.
   Прежде всего вскрытие подтвердило заключение судебного медэксперта: в Куше стреляли с трех метров, и смерть наступила мгновенно. В желудке убитого обнаружили небольшое количество алкоголя.
   Фотографы заявили, что никаких интересных отпечатков пальцев не обнаружено.
   Наконец, банк «Лионский кредит» подтвердил, что Куше, которого там хорошо знали, зашел в половине четвертого и взял триста тысяч франков новыми банкнотами, как он это обычно делал в конце каждого месяца.
   Итак, было почти точно установлено, что, приехав в свой кабинет на площади Вогезов, Куше положил триста тысяч франков в сейф, рядом с шестьюдесятью, которые там уже находились.
   Так как ему еще надо было поработать, он не закрыл сейф, к которому сидел спиной.
   Свет в лаборатории указывал, что в какой-то момент он выходил из кабинета: то ли хотел проверить другие служебные помещения, то ли, что более вероятно, ходил в туалет.
   Когда он вернулся, оставались ли еще деньги в сейфе?
   Вероятно, нет, потому что в таком случае убийца Должен был бы оттащить труп в сторону, чтобы открыть тяжелую дверь сейфа и забрать банкноты.
   Такова была «техническая» сторона дела. Но был ли это один убийца-вор, или же здесь действовали убийца и вор?
   Мегрэ провел десять минут у судебного следователя, сообщил ему полученные результаты. Потом в начале первого вернулся домой; плечи у него были опущены, что служило признаком плохого настроения.
   — Ты занимаешься происшедшим на площади Вогезов? — спросила жена, читая газету.
   — Я!
   У него из головы не выходили худое лицо, черное платье, скорбные глаза мадам Мартен.
   Он видел ее слезы, которые брызнули внезапно, но потом исчезли, словно высушенные каким-то внутренним пламенем, чтобы через несколько минут появиться вновь.
   Мадам Куше носила меха. У мадам Мартен их не было. Куше, снабжающий чем-то участников «Тур де Франс», и его первая жена, которая вынуждена была по три года не менять шляпки.
   И сын… И этот флакон с эфиром на ночном столике в номере отеля «Пигаль»…
   Селина, которая выходила на панель лишь тогда, когда у нее не было постоянного друга…
   Нина…
   — Ты чем-то недоволен? — спросила жена. — Ты плохо выглядишь. Кажется, у тебя насморк.
   Действительно, Мегрэ ощущал пощипывание в носу и пустоту в голове.
   — Откуда ты притащил этот ужасный зонтик?!
   Это же зонтик госпожи Мартен!
   — Так, ерунда, — сказал Мегрэ жене. — Я пойду… Не знаю, когда буду дома.
 
 
   Есть впечатления, которые нельзя объяснить: чувствовалось, что в этом доме произошло нечто необычное, и ощущалось это сразу же, с фасада.
   Почему в лавке похоронных принадлежностей такая суета? Наверное, жильцы сложились на венок.
   А что значат беспокойные взгляды дамского парикмахера, чей салон находится на другой стороне входной арки?
   В этот день дом имел какой-то нездоровый вид. А так как было четыре часа и начинало смеркаться, то под аркой уже горела эта смешная лампочка.
   Напротив сторож закрывал решетки сквера. На втором этаже слуга де Сен-Марка неторопливо, старательно задергивал шторы.
   Мегрэ, постучав в дверь консьержки, вошел к ней в комнату.
   Консьержка чем-то отдаленно напоминала мадам Мартен: обе были как бы женщинами без возраста и пола. И обе были несчастными или считали себя таковыми.
   Только в консьержке чувствовалось больше покорности, почти животной покорности своей судьбе.
   — Здравствуйте, господин комиссар. Я вас ждала с утра. Ну и история! По-моему, я правильно сделала, обойдя жильцов с подписным листком на венок. Вы не знаете, когда похороны?
   Двор, заполненный голубоватым воздухом сумерек, прорезали длинные желтые полосы света от двух лампочек: одна горела под аркой, другая — на стене.
   — Где квартира мадам Мартен? — спросил Мегрэ.
   — На третьем этаже, третья дверь налево.
   Комиссар узнал окно; в нем горел свет, но на шторе не вырисовывалось никакой тени.
   Со стороны лаборатории слышался треск пишущих машинок.
   Мегрэ поднимался по лестнице, держа под мышкой зонтик мадам Мартен. До второго этажа подъезд был отремонтирован: стены покрашены, ступеньки натерты.
   С третьего этажа начинался другой мир: грязные стены, щербатый пол. Двери квартир выкрашены грязно-коричневой краской. На них — либо пришпиленные кнопками визитки, либо штампованные алюминиевые таблички.
   Визитная карточка (за сотню — три франка): «Месье и мадам Эдгар Мартен». Справа — шнурок из плетеной в три цвета тесьмы с мягким помпоном на конце. Когда Мегрэ потянул за него, слабый звонок раздался в пустоте квартиры. Затем послышались быстрые шаги. Чей-то голос спросил:
   — Кто там?
   — Я принес вам ваш зонтик!
   Дверь отворилась. Сбоку прихожая была не больше квадратного метра; на вешалке висело бежевое пальто.
   Напротив — распахнутая дверь в комнату — полугостиную-полустоловую.
   — Извините, что беспокою вас… Сегодня утром вы забыли зонтик в моем кабинете…
   — Вот как! А я уж думала, что оставила его в автобусе. Я говорила Мартену…
   Мегрэ не улыбнулся. Он привык к женщинам, у которых мания называть мужей по фамилии.
   Мартен стоял рядом, одетый в полосатые брюки и домашний пиджак из толстого шоколадного цвета сукна.
   — Проходите, пожалуйста…
   — Я не хотел бы вас беспокоить…
   — Людей, которым нечего скрывать, нельзя побеспокоить!
   Несомненно, главная характеристика квартиры — это ее запах. Здесь стоял спертый запах мастики, кухни и старой одежды.
   Канарейка порхала в клетке, роняя иногда на пол капельки воды.
   — Подай же кресло господину комиссару!
   Кресло! В комнате и было всего одно вольтеровское кресло, обитое темной, почти почерневшей от времени кожей.
   Госпожа Мартен, совсем не похожая на ту, которую он видел утром, щебетала:
   — Вы выпьете что-нибудь? Ну, конечно да. Мартен!
   Принеси аперитив.
   У Мартена был смущенный вид. Быть может, в доме не было аперитива или оставалось немного, на дне бутылки?
   — Благодарю, мадам! Я не пью перед обедом.
   — Но ведь у вас еще есть время.
   Эти люди, наверное, не любили света, потому что три электрические лампочки были аккуратно затянуты плотным цветастым полотном, которое пропускало лишь необходимый минимум лучей.
   «Главное — мастика», — думал Мегрэ.
   В запахе этой квартиры преобладала мастика. Массивный дубовый пол был отполирован, как каток.
   Месье Мартен демонстрировал улыбку человека, устраивающего прием.
   — У вас, должно быть, чудесный вид на площадь, единственную по красоте в Париже, — заметил Мегрэ, который отлично знал, что окна квартиры выходят во двор. Он подошел к окну, небрежным жестом отодвинул штору, на которой видел тень госпожи Мартен.
   И замер, пораженный.
   Прямо перед ним находились кабинеты и лаборатория фирмы Куше.
   Он обратил внимание, что нижние окна там были из матового стекла. И еще он заметил, что это внутренние окна. Другие же, наверху, были чистые, прозрачные, два-три раза в неделю их мыли уборщицы.
   На том месте, где убили Куше, можно было отчетливо видеть месье Филиппа, подписывающего напечатанные на машинке письма, что ему одно за другим подавала секретарша. Различалась даже замочная скважина сейфа.
   И приоткрытая дверь в лабораторию. В ее окнах виднелись женщины в белых халатах, которые сидели по обе стороны огромного стола и упаковывали стеклянные пробирки.
   — Налей все-таки чего-нибудь! — услышал Мегрэ голос госпожи Мартен.
   Ее муж засуетился, открывая шкаф и звеня рюмками.
   — Только капельку вермута, господин комиссар! Мадам Куше наверняка смогла бы предложить вам коктейль… — И на лице госпожи Мартен появилась злая улыбка.

Глава 5
Сумасшедшая

   — Ах! Если бы вчера вечером вы посмотрели в окно! — сказал Мегрэ, держа в руке рюмку и наблюдая за госпожой Мартен. — Мое расследование сразу бы закончилось.
   Ведь отсюда можно видеть все, что происходит в кабинете Куше.
   Он непринужденно сидел в кресле и потягивал вермут, ничем не выдавая своего напряжения.
   — Кто-то издалека как бы присутствовал при убийстве! В бинокль можно было так четко увидеть губы собеседников, что воссоздать их разговор не представляло бы труда…
   Мадам Мартен, на губах которой застыла смутная улыбка, держалась настороже, теряясь в догадках.
   — И какое это потрясение для вас! Спокойно стоять у своего окна и вдруг увидеть, как некто угрожает оружием вашему бывшему мужу. Хуже того! Ведь эта сцена должна была разыграться гораздо сложнее. Я вижу: Куше сидит, погрузившись в свои счета. Он поднимается и идет в туалет… Вернувшись, он видит человека, который рылся в его сейфе, но не успел убежать. В этом деле, однако, есть весьма любопытная деталь: Куше снова сел в кресло. Верно и то, что он, может быть, знал вора.
   Он заговаривает с ним, упрекает его, требует вернуть деньги…
   — Нужно было только, чтобы я стояла в то время у окна! — перебила его госпожа Мартен.
   — А нельзя ли из других окон третьего этажа увидеть кабинет Куше? Кто ваши соседи справа?
   — Две девушки с матерью. Они каждый вечер заводят патефон.
   В это мгновение раздался крик, который Мегрэ уже слышал. Помолчав секунду, он спросил:
   — Это кричит сумасшедшая?
   — Тише! — Госпожа Мартен на цыпочках прокралась к двери, резко толкнула ее. В полутемном коридоре мелькнул силуэт убегающей женщины.
   — Старая ведьма! — процедила сквозь зубы мадам Мартен. Обернувшись, она в ярости объяснила комиссару: — Это Матильда! Бывшая кухарка. Вы не видели ее? Похожа на толстую жабу. Она живет в соседней комнате с безумной сестрой. Обе они одинаково старые и безобразные. С тех пор как мы занимаем эту квартиру, сумасшедшая лишь один раз выходила из комнаты.
   — Почему она так кричит?
   — Это на нее находит, когда ее оставляют одну в темноте. Она боится темноты, как ребенок. В одиночестве она воет. В конце концов я поняла почему. С утра до вечера старая Матильда шляется по коридорам. Мы все уверены, что всегда найдем ее за дверью, а когда ее застают врасплох, то она почти нисколько не смущается. Просто уходит с гнусным плаксивым выражением на лице. Дошло до того, что уже не чувствуешь себя спокойно в собственной квартире, о семейных делах говоришь шепотом. Я только что застукала ее, не правда ли? Так вот! Держу пари, что она уже снова подслушивает.
   — Да, приятного в этом мало, — согласился Мегрэ.
   Он взял шляпу: — Надеюсь, вы извините меня за беспокойство. Мне пора идти.
   Теперь он имел точное представление о квартире, от скатертей на столах до календарей на стенах.
   — Не шумите! Вы спугнете старуху, — сказала госпожа Мартен.
   Она почти не ошиблась. В коридоре старухи не было, но она выглядывала из приоткрытой двери своей комнаты, похожая на большого паука в засаде. Она, должно быть, растерялась, когда комиссар, проходя мимо, любезно с ней поздоровался.
 
 
   После обеда Мегрэ сидел в кафе «Селект» рядом с американским баром, где говорили только о бегах. Когда подошел официант, он показал ему фотографию Роже Куше, которую утром взял в отеле «Пигаль»:
   — Вы знаете этого молодого человека?
   — Забавно, — удивился официант.
   — Что забавно?
   — Всего минут десять, как он ушел. Он сидел вон за тем столиком. Я бы не обратил на него внимания, если бы он, вместо того чтобы сделать заказ, не сказал: «То же, что вчера!» А я вообще его ни разу не видел. Я его спросил: не напомните ли, что вы заказывали? «Как что, фиц-джин!» Это меня больше всего позабавило. Я точно помню, что вчера вечером никто не заказывал фиц-джин! Он посидел несколько минут, потом ушел. Забавно, что подошли вы и показали мне его фотографию.
   Все это было далеко не забавно. Роже пытался доказать, что приходил вчера вечером в «Селект», как он утром заявил об этом Мегрэ. Он применил довольно ловкий трюк и ошибся лишь в одном: выбрал редко заказываемый напиток.
   Через несколько минут вошла Нина, села за ближайший к бару столик, потом, заметив комиссара, встала и, помедлив немного, подошла к нему. Глаза у нее были тусклыми.
   — Вы не хотите со мной поговорить? — спросила она.
   — Не слишком хочу. А впрочем, да! Я хотел бы задать вам один вопрос. Вы заходите сюда почти каждый вечер, не так ли?
   — Здесь Раймон всегда назначал мне свидания.
   — И у вас здесь есть любимое место?
   — Вон там, где я сидела…
   — Вы были здесь вчера?
   — Да, а почему вы спрашиваете об этом?
   — Вспомните, не попадался ли вам «оригинал» этого портрета?
   Посмотрев на фотографию Роже, она прошептала:
   — Но ведь это мой сосед по отелю…
   — Правильно! Это сын Куше…
   Она смотрела на Мегрэ широко раскрытыми глазами, встревоженная совпадением, словно спрашивая себя, что за всем этим кроется.
   — Он зашел ко мне сегодня утром после вашего ухода. Я уже вернулась из «Мулен-Бле».
   — Что ему понадобилось?
   — Он спросил, нет ли у меня аспирина для заболевшей Селины.
   — Ну а как дела в театре? Они взяли вас?
   — Я должна пойти туда сегодня вечером. Одна танцовщица повредила ногу. Если она не поправится, я буду ее заменять и, может быть, меня зачислят в труппу. — Она перешла на шепот: — У меня есть сто франков. Дайте мне вашу руку…
   Этот жест раскрывал целую психологию. Она не хотела на публике протягивать деньги Мегрэ! Она боялась его смутить! И она смяла стофранковую банкноту в маленький комочек и передала его Мегрэ, словно какому-нибудь сутенеру.
   — Благодарю вас! Вы были так добры.
   Чувствовалось, что она совсем растерялась. Она смотрела вокруг, не проявляя никакого интереса к выходящим и входящим людям. Потом, робко улыбнувшись, заметила:
   — Метрдотель смотрит на нас. Он, наверное, спрашивает себя, почему я с вами. И, должно быть, думает, что я уже нашла Раймону замену. Вы себя скомпрометируете!
   — Выпьете что-нибудь?
   — Спасибо, — скромно согласилась она. — Если случайно я вам понадоблюсь… В «Мулен-Бле» меня зовут Элианой. Вы ведь знаете, что служебный вход с улицы Фонтен.
 
 
   Мегрэ позвонил в квартиру на бульваре Осман за несколько минут до обеда. Даже у двери чувствовался тяжелый запах хризантем. Горничная ходила на цыпочках.
   Она подумала, что комиссар хотел только оставить свою визитную карточку, и, не говоря ни слова, провела его к комнате покойного, затянутой черным крепом.
   У входа в нее на подносе в стиле Людовика XVI лежала гора визиток.
   Тело уже положили в гроб, утопавший в цветах.
   С Мегрэ легким кивком головы поздоровался высокий, очень элегантный молодой человек в черном костюме.
   Напротив него стояла на коленях женщина лет пятидесяти, с простыми чертами лица, одетая, словно крестьянка к обедне.
   Комиссар подошел к молодому человеку:
   — Могу я видеть госпожу Куше?
   — Я пойду спрошу сестру, сможет ли она вас принять… Простите, господин?..
   — Мегрэ. Комиссар, ведущий расследование.
   Через несколько секунд молодой человек вернулся и повел Мегрэ по квартире.
   Кроме запаха цветов, который чувствовался везде, все в комнатах сохраняло свой обычный вид. Это была прекрасная квартира в стиле «конца века», как и большинство квартир на бульваре Осман: комнаты просторные, потолки и двери несколько перегружены лепниной. И — стильная мебель. В гостиной при каждом шаге позвякивала огромная хрустальная люстра.
   Госпожа Куше находилась здесь в окружении трех человек, которых она представила комиссару:
   — Мой брат Анри Дормуа, адвокат… — Потом пожилого господина: — Полковник Дормуа, мой дядя… — Наконец даму с красивыми седыми волосами: — Моя мама…
   Все они, одетые в траурные костюмы, выглядели очень изысканно.
   — Не хотите ли присесть…
   — Если позволите, я хочу спросить вас… Кто эта дама в комнате покойного?
   — Сестра моего мужа, — ответила мадам Куше. — Сегодня утром приехала из Сент-Амана.
   Мегрэ все понял: здесь не очень-то хотели видеть родственников Куше в крестьянских или мещанских костюмах.
   Были две группы родственников: со стороны мужа и со стороны Дормуа.
   Со стороны Дормуа все выглядело элегантно, пристойно. Каждый из них — уже в черном костюме.
   Со стороны Куше прибыла пока что только одна эта кумушка.
   — Могу ли я поговорить с вами наедине, мадам?
   Она извинилась перед своей семьей, выразившей намерение покинуть салон:
   — Оставайтесь, прошу вас, мы пройдем в желтый будуар.
   Ясно, что она плакала. Потом припудрила лицо, но угадать слезы можно было по слегка припухшим векам.
   Из-за усталости голос ее звучал совсем тихо.
   — Не приходил ли к вам сегодня неожиданный визитер?
   — Откуда вам это известно? — смутившись, спросила она. — Да, после двенадцати заходил мой пасынок…
   — Вы его раньше знали?
   — Очень мало. Он встречался с моим мужем в кабинете. Правда, однажды мы видели его в театре, и Раймон нас познакомил.
   — Какова была цель его прихода?
   Она отвернулась.
   — Он хотел узнать, не осталось ли завещания. Он также спросил, кто мой поверенный в делах, чтобы обратиться к нему по поводу всех формальностей. — Она вздохнула, словно пытаясь извинить все эти мелкие дрязги: — Это его право. Я думаю, половина состояния отойдет к нему, и я не намерена лишать его наследства.
   — Вы позволите задать вам несколько нескромных вопросов? Когда вы вышли замуж за Куше, он был уже богат?
   — Да. Не так, разумеется, как сегодня, но его дела уже шли успешно.
   — Это был брак по любви?
   — Как вам сказать… Мы встретились в Динаре. Через три недели он спросил меня, согласна ли я стать его женой. Мои родители навели справки.
   — Вы были с ним счастливы? — Мегрэ посмотрел ей прямо в глаза и предпочел ответить сам: — Конечно, определенная разница в возрасте. У Куше свои дела…
   В общем, между вами не было большой близости, не правда ли? Вы держали его дом, у вас была своя жизнь, он жил своей.
   — Я никогда его не упрекала! — сказала она. — Он был человеком большой энергии, ему требовалась бурная жизнь… Я не хотела его сдерживать.
   — Ревновали вы его?
   — Вначале да. Потом привыкла. По-моему, он меня очень любил.
   Она была довольно красива, но какой-то незаметной, спокойной красотой. Несколько расплывчатые черты лица. Нежная кожа. Строгая элегантность. Должно быть, сидя в теплом и уютном салоне, она очень грациозно разливала своим подругам чай…
   — Часто ли ваш муж говорил с вами о своей первой жене?
   При этом вопросе зрачки ее словно затвердели. Она старалась скрыть свое раздражение, но поняла, что Мегрэ кое-что известно.
   — Знаете ли вы, что эта женщина живет в том же здании, где находился кабинет Куше?
   — Да! Он мне об этом говорил.
   — В каких выражениях он говорил о ней?
   — Он злился на нее. Потом просто считал ее несчастной женщиной.
   — Почему несчастной?
   — Потому что ничто не могло ее удовлетворить.
   И еще…
   — Что еще?
   — Вы догадываетесь, о чем я хочу сказать. Она ведь очень корыстная. В общем, она бросила Раймона, потому что он мало зарабатывал. И тут вновь встретить его, но уже богатым… А самой оставаться женой мелкого чиновника!
   — Не пыталась ли она…
   — Нет! Не думаю, чтобы она просила у него денег.
   Правда, об этом муж мне не сказал бы. Я знаю лишь, что для него было пыткой встречать ее на площади Вогезов…
   По-моему, она делала все, чтобы попадаться ему на глаза. Она не разговаривала с ним, но смотрела на него с презрением.
   Комиссар не мог сдержать улыбки, представив себе эти встречи под аркой: свежий, дородный Куше, выходящий из автомобиля, и госпожа Мартен со злым лицом, с ее черными перчатками, зонтиком и сумочкой.
   — Это все, что вам известно?
   — Он хотел сменить помещение, но в Париже трудно найти лаборатории.
   — Разумеется, вы не знаете никого из врагов вашего мужа?
   — Никого. Его все любили! Он был очень добрым, до смешного. Он не просто тратил деньги, он расшвыривал их. А когда его упрекали за это, отвечал, что он годами считал копейки для того, чтобы в конце концов стать мотом.
   — Часто он встречался с вашей семьей?
   — Редко. Мы ведь люди разного склада ума, разных вкусов.
   Мегрэ действительно плохо представлял себе Куше в одном салоне с молодым адвокатом, полковником и благопристойной мамашей.
   Все это было легко понять.
   Этот полнокровный, сильный, вульгарный, начавший с нуля парень, который, тридцать лет сгорая от желания разбогатеть, стал богачом. В Динаре он получил наконец-то доступ в общество, куда раньше его не допускали. Настоящая девушка… Буржуазная семья… Чай и печенье, теннис и вечера с шампанским…
   И он женился, чтобы доказать самому себе, что отныне ему все доступно! Чтобы самому иметь квартиру, похожую на те, которые он видел только издали.
   Только ему необходимо было развлекаться на стороне — в пивных, в барах, видеть других людей, говорить с ними, не следя за своими манерами.
   Потом пошли другие женщины.
   Он очень любил свою жену. Восхищался ею, уважал ее.
   Но именно поэтому для развлечений ему нужны были дурно воспитанные девчонки вроде Нины.
   Госпожа Куше хотела задать какой-то вопрос, но не решалась. И все же, глядя куда-то в сторону, она заговорила:
   — Я хотела бы спросить вас… Простите, это очень щекотливое дело. У него была подружка, я знаю. Он почти не скрывал этого, а если и скрывал, то лишь из скромности. Мне необходимо знать, не будет ли каких-либо неприятностей, скандала с этой стороны…
   Она, по-видимому, представляла себе любовниц мужа как шлюх из романов или же роковых женщин из кинофильмов.
   — Вам нечего бояться, — улыбнулся Мегрэ, вспомнив маленькую Нину, с ее помятым лицом и горстью «драгоценностей», которые она сегодня сдала в «Муниципальный кредит».
   — Нужно ли будет заплатить?
   — Нет! Ничего не надо.
   Ответ Мегрэ очень удивил ее. Может быть, даже несколько разочаровал; ведь если эти женщины ничего не требуют, значит, они по-своему любили ее мужа, а он был привязан к ним.
   Из столовой послышался звон посуды: наверно, там накрывали к обеду стол.
   — Мне остается лишь поблагодарить вас и попрощаться, еще раз извинившись за беспокойство.
   Когда Мегрэ шел по бульвару Осман, он, набивая трубку, проворчал:
   — Чертов Куше! Эти слова сами слетели с губ комиссара, словно Куше был его старым приятелем. Мегрэ казалось, что он знает о нем буквально все.
   Может быть, благодаря трем женщинам?
   Первая, дочь кондитера, сидя в нантерской квартире, отчаивалась при мысли, что у ее мужа никогда не будет серьезной профессии.
   Затем девушка из Динара и удовлетворенное тщеславие Куше, ставшего родственником полковника.
   Нина. Свидания в кафе «Селект». Отель «Пигаль».
   И сын, который приходил только за деньгами! И госпожа Мартен, которая устраивалась так, чтобы попадаться ему на глаза под аркой.