Оскалив в улыбке зубы, Вилли вытащил из кейса газетные вырезки, записные книжки и стопку кассет. Он едва успел разложить свои материалы на столике, как вошел мистер Торн и принес чай, а также альбом Нины из оранжереи. Вилли резкими движениями расчистил на столе немного места.
На первый взгляд, Вилли Борхерт и мистер Торн были в чем-то похожи, но только на первый, ошибочный взгляд. Оба — краснолицы, но если цвет лица Вилли свидетельствовал об излишествах и разгуле эмоций, то мистер Торн не знал ни того, ни другого уже много лет. Вилли стыдливо прятал свою лысину, проступающую тут и там, как у ласки, заболевшей лишаем, а обнаженная голова мистера Торна была гладкой, как колено, даже трудно представить, что у него когда-то были волосы. У них обоих — серые глаза (романист назвал бы их холодными), но у мистера Торна глаза были холодны от безразличия, во взгляде светилась ясность, порожденная абсолютным отсутствием беспокойных эмоций и мыслей. В глазах же Вилли таился холод порывистого зимнего ветра с Северного моря, их часто заволакивало переменчивым туманом обуревавших его чувств — гордости, ненависти, удовольствия причинять боль, страсти от разрушения. Вилли никогда не называл использование Способности «Подпиткой» — похоже, только я мысленно применяла это слово; но он иногда говорил об Охоте. Возможно, он вспоминал о темных лесах своей родины, когда выслеживал жертвы на стерильных улицах Лос-Анджелеса. Я подумала: интересно, а снится ли Вилли этот лес? Вспоминает ли он охотничьи куртки зеленого сукна, приветственные крики егерей, струи крови, хлещущие из туши умирающего кабана? Или Вилли вспоминает топот сапог по мостовым и стук кулаков в двери — кулаков его помощников? Возможно, у Вилли Охота все еще связана с тьмой европейской ночи, с горящими печами, за которыми присматривал и он сам.
Я называла это Подпиткой, Вилли — Охотой. Однако я никогда не слышала, как это называла Нина. Пожалуй, что никак.
— Где у тебя видео? — спросил Вилли. — Я все записал на пленку.
— Ах, Вилли, — раздраженно сказала Нина. — Ты же знаешь Мелани. Она такая старомодная. У нее нет видео.
— У меня даже нет телевизора, — призналась я. Нина рассмеялась.
— Черт побери, — пробормотал Вилли. — Ладно. У меня тут есть и другие записи. — Он снял резиновые колечки с черных записных книжек малого формата. — Просто на пленке было бы гораздо лучше. Телекомпании Лос-Анджелеса уделили много внимания «голливудскому душителю», а я еще кое-что добавил...
Ну, неважно. — Он кинул кассеты в кейс и с треском захлопнул крышку. — Двадцать три, — продолжал он. — Двадцать три, с нашей последней встречи год назад. Как время пролетело, а?
— Покажи. — Нина снова наклонилась вперед. Ее голубые глаза блестели. — Я иногда думала об этом, с того дня, когда душителя показали в «Шестидесяти минутах». Значит, он был твой, да, Вилли? Он имел такой вид...
— Ja, ja, он был мой. Вообще-то он никто. Так, пугливый человечек. Садовник одного моего соседа. Я оставил его в живых, чтобы полиция могла допросить его, снять любые сомнения. Он повесился в камере через месяц после того, как пресса потеряла к нему интерес. Но тут есть кое-что поинтереснее. Смотрите. — Вилли бросил на стол несколько глянцевых черно-белых фотографий. — Исполнительный директор Эн-би-си убил пятерых членов своей семьи и утопил в плавательном бассейне пришедшую в гости актрису из «мыльной оперы». Потом он несколько раз ударил себя ножом в грудь и кровью написал: «И еще 50» на стене строения, где был бассейн.
— Вспоминаешь старые подвиги, да, Вилли? — спросила Нина. — «Смерть свиньям» и все такое прочее?
— Да нет же, черт возьми. Я считаю: мне положены лишние очки за иронию. Девица все равно должна была утонуть в своем сериале. Так написано в сценарии.
— Трудно было его использовать? — Этот вопрос задала я, поневоле испытывая какой-то интерес. Вилли поднял бровь.
— Не очень. Он был алкоголиком, да к тому же прочно сидел на игле. От него мало что осталось. Семью свою он ненавидел, как и большинство людей.
— Возможно, большинство людей в Калифорнии, но не везде. — Нина поджала губы. Довольно странная реплика в ее устах. Отец Нины совершил самоубийство — бросился под троллейбус.
— Где ты установил контакт? — спросила я.
— На какой-то вечеринке. Обычное дело. Он покупал наркотик у режиссера, который довел до ручки одного из моих...
— Тебе пришлось повторить контакт? Вилли нахмурился, глядя на меня. Он пока сдерживал злость, но лицо его покраснело.
— Ja, ja. Я видел его еще пару раз. Один раз я просто смотрел из окна автомобиля, как он играет в теннис.
— Очки за иронию дать можно, — сказала Нина. — Но за повторный контакт очки надо снять. Если он — пустышка, как ты сам говоришь, ты должен был использовать его после первого же контакта. Что еще?
Дальше шел обычный набор: жалкие убийства в трущобах, пара бытовых убийств в семье, столкновение на шоссе, закончившееся стрельбой и смертью.
— Я был в толпе, — сказал Вилли. — Я сразу установил контакт. У него в бардачке был пистолет.
— Два очка, — улыбнулась Нина.
Один добротный случай Вилли оставил напоследок. Нечто странное приключилось с человеком, когда-то в молодости бывшим знаменитостью, кинозвездой. Он вышел из своей квартиры в Бел-Эйр, а пока его не было дома, она заполнилась газом, потом он вернулся и зажег спичку. Взрыв, пожар, кроме него погибло еще два человека.
— Очки только за него, — сказала Нина.
— Ja, ja.
— А ты уверен, что все так и произошло? Это мог быть обычный несчастный случай...
— Не смеши, — оборвал ее Вилли и повернулся ко мне. — Его было довольно трудно использовать. Очень сильная личность. Я стер в его памяти информацию о том, что он включил газ. Надо было заблокировать ее на целых два часа, а потом заставить войти его в комнату. Он бешено сопротивлялся, не хотел зажигать спичку.
— Надо было заставить его чиркнуть зажигалкой.
— Он не курил, — проворчал Вилли. — Бросил в прошлом году.
— Да, — улыбнулась Нина. — Кажется, я помню; он говорил об этом Джонни Карсону. — Я не могла понять, шутит она или говорит серьезно.
Потом мы втроем подсчитали очки, как бы исполняя ритуал. Больше всех говорила Нина. Вилли сначала хмурился, потом разошелся, потом снова стал угрюмым. Был момент, когда он потянулся ко мне и со смехом похлопал меня по колену, прося помощи. Я никак не отреагировала. В конце концов он сдался, подошел к бару и налил себе бокал виски из графина моего батюшки. Сквозь цветные стекла эркера пробивались последние, почти горизонтальные лучи вечернего солнца и падали красным пятном на Вилли, стоявшего рядом с буфетом мореного дуба. Глаза Вилли казались крохотными красными угольками, вставленными в кровавую маску.
— Сорок одно очко, — подвела итог Нина. Она посмотрела на нас блестящими глазами и подняла калькулятор, как будто он мог подтвердить какой-то объективный факт. — Я насчитала сорок одно очко. А ты, Мелани?
— Ja, — перебил ее Вилли. — Прекрасно. Теперь глянем на твою заявку, милая Нина. — Он говорил тусклым, бесцветным голосом. Даже Вилли начинал терять интерес к Игре.
Не успела Нина начать, как вошел мистер Торн и объявил: кушать подано. Прежде чем мы перешли в столовую, Вилли налил себе еще из графина, а Нина взмахнула руками, изображая отчаяние из-за того, что пришлось прервать Игру. Когда мы сели за длинный стол красного дерева, я постаралась вести себя, как подобает настоящей хозяйке дома. По традиции, в течение реке нескольких десятков лет, разговоры об Игре за обеденным столом были запрещены. За супом мы обсудили последний фильм Вилли и Нинину покупку еще одной из ее модных лавок. Ежемесячная колонка Нины в «Вор», похоже, будет снята, но ею заинтересовался газетный синдикат, готовый продолжить это дело.
Запеченный окорок был встречен восторженными похвалами, но мне показалось, что мистер Торн пересластил соус. Когда мы приканчивали шоколадный мусс, за окнами стало совсем темно. Отблески отраженного света люстры танцевали на локонах Нины, мои же волосы больше обычного отдавали синевой — во всяком случае, так мне казалось.
Внезапно со стороны кухни послышался какой-то шум. В дверях появился гигант-негр. На его плече лежали чьи-то белые руки, от которых он пытался освободиться, а на лице застыло выражение обиженного ребенка. «... Какого черта мы тут сидим, как...» Но тут же руки уволокли его.
— Извините меня, дорогие леди. — Вилли прижал салфетку к губам и встал. Несмотря на возраст, он все еще сохранял грацию движений.
Нина ковыряла ложкой в шоколадном муссе. Мы услышали, как из кухни донеслась резкая, короткая команда, потом звук удара. Вероятно, бил мужчина: звук был жесткий и хлесткий, как выстрел из малокалиберной винтовки. Я подняла глаза. Мистер Торн убирал тарелки из-под десерта.
— Пожалуйста, кофе, мистер Торн. Всем кофе.
Он кивнул, мягко улыбаясь.
Франц Антон Месмер знал об этом, хотя он и не понимал, что это такое. Я подозреваю, Месмер сам имел намек на Способность. Современная псевдонаука изучала это, нашла для этого новые названия, уничтожила большую часть этой мощи, перепутала ее источники и способы использования, но это остается лишь тенью того, что открыл Месмер. У них нет никакого представления о том, что значит — ощущать Подпитку.
Я в отчаянии от разгула насилия в нынешние времена. Иногда я целиком отдаюсь этому отчаянию, падаю в глубокую пропасть без какого-либо будущего, пропасть отчаяния, названного Хопкинсом утехой падали. Я смотрю на эту всеамериканскую скотобойню, на все эти покушения на президентов, римских пап и бесчисленного количества других людей и иногда задумываюсь: может быть, в мире есть много таких, как мы, обладающих нашей Способностью? Или такая вот бойня стала теперь просто образом жизни?
Все человеческие существа питаются насилием; они питаются властью над другими, но лишь немногие испытали то, что испытываем мы, — абсолютную власть. Без этой Способности очень немногим знакомо несравненное наслаждение при лишении человека жизни. Без этой Способности даже те, кто питается жизнью, не могут смаковать поток эмоций в охотнике и его жертве, абсолютный восторг нападающего, который ушел далеко за грань всех правил и наказаний, и то странное, почти сексуальное чувство покорности, охватывающее жертву в последнее мгновение истины, когда уже нет никакого выбора, когда всякое будущее уничтожено, все возможности стерты в акте подчинения другого своей абсолютной власти.
Меня приводит в отчаяние нынешний разгул насилия, безличность и случайность, и то, что насилие стало доступным столь многим. У меня был телевизор, но потом я его продала, в самый разгар войны во Вьетнаме. Эти стерильные кусочки смерти, отнесенные вдаль линзой камеры, совершенно ничего мне не говорили. Но, наверное, они что-то значили для того скота, который меня окружает. Когда закончилась война, а вместе с ней и ежевечерние подсчеты трупов по телевидению, эти скоты потребовали: «Еще! Еще!» И тогда экраны и улицы этой милой умирающей нации выбросили массу посредственных убийств на потребу толпе. Я-то хорошо знаю эту наркотическую тягу. Все они упускают главное. Насильственная смерть, если ее просто наблюдать, — это всего лишь грустная и перепачканная картинка смятения и хаоса. Но для тех из нас, кто испытал Подпитку, смерть является таинством.
— Теперь моя очередь! Моя! — Голос Нины все еще напоминает интонации красавицы, приехавшей в гости и только что заполнившей танцевальную карточку именами кавалеров на июньском балу кузины Целии.
Мы вернулись в гостиную. Вилли допил свой кофе и попросил у мистера Торна коньяку. Мне стало стыдно за Вилли. Когда допускаешь даже намек на небрежность в поведении в присутствии самых близких людей, — это верный признак ослабевающей Способности, Нина, казалось, ничего не замечала.
— Тут у меня все расположено по порядку. — Она раскрыла свой альбом с вырезками на чайном столике, который был уже прибран. Вилли аккуратно просмотрел все; иногда он задавал вопросы, но чаще бурчал что-то, выражая согласие. Время от времени я тоже давала понять, что согласна, хотя ни о чем из перечисленного не слышала. Разумеется, за исключением этого битла. Нина приберегла его под конец.
— Боже мой, Нина, так это ты? — Вилли был чуть ли не в ярости. Нина кормилась в основном самоубийствами на Парк-Авеню и ссорами между мужем и женой, заканчивавшимися выстрелами из дорогих дамских пистолетов малого калибра. А случай с этим бит-лом был больше похож на топорный стиль Вилли. Возможно, он счел, что кто-то вторгается на его территорию. — Я хочу сказать... ты же сильно рисковала, ведь так? Черт побери... Такая огласка!..
Нина засмеялась и положила калькулятор.
— Вилли, дорогой, но ведь в этом весь смысл Игры, не так ли?
Вилли подошел к шкафчику с напитками и снова налил коньяк в свой бокал. Ветер трепал голые сучья перед окнами синеватого стекла в эркере. Я не люблю зиму. Даже на юге она угнетает дух.
— Разве этот... как его... Разве он не купил пистолет на Гавайях или где-то там еще? — спросил Вилли, все еще стоя в противоположном углу. — По-моему, он сам проявил инициативу. Я хочу сказать, если он уже подбирался к этому...
— Вилли, дорогой, — голос Нины стал таким же холодным, как ветер, что трепал голые сучья за окном, — никто не говорит, что он был уравновешенным человеком. А разве кто-нибудь из твоих был уравновешенным, Вилли? И все же именно я заставила его сделать это. Я выбрала место, выбрала время. Разве не ясно, насколько ироничен выбор места, Вилли? После той милой шалости с режиссером колдовского фильма несколько лет назад. Все прямо по сценарию...
— Не знаю. — Вилли тяжело опустился на диван, пролив коньяк на свой дорогой спортивный пиджак. Он ничего не заметил. Свет лампы отражался на его лысеющем черепе. Возрастные пятна вечером проступали отчетливее, а шея — там, где ее не прикрывал ворот свитера, — казалось, вся состояла из жил и веревок. — Не знаю. — Он поднял на меня глаза и вдруг заговорщицки улыбнулся. — Тут все, как с тем писателем, правда, Мелани? Возможно, именно так.
Нина опустила глаза и теперь смотрела на свои руки, сложенные на коленях. Кончики ее ухоженных пальцев побелели.
«Вампиры мозга». Так этот писатель собирался назвать свою книгу. Иногда я думаю — а мог ли он вообще что-нибудь написать? Как его, бишь, звали? Что-то русское.
Однажды мы оба, Вилли и я, получили телеграммы от Нины: «Приезжайте как можно скорее. Вы нужны мне». Этого было достаточно. На следующее утро я полетела в Нью-Йорк первым же рейсом. Самолет был очень шумный, винтовой, и я большую часть времени пыталась убедить сверхзаботливую стюардессу в том, что мне ничего не нужно и что я вообще чувствую себя прекрасно. Она явно решила, что я — чья-то бабушка, в первый раз путешествующая самолетом.
Вилли ухитрился прилететь на двадцать минут раньше меня. Нина совершенно потеряла голову: я никогда не видела, чтобы она была так близка к истерическому припадку. Оказалось, что за два дня до того она гостила у кого-то в нижнем Манхэттене (она, конечно, потеряла голову, но не настолько, чтобы отказать себе в удовольствии упомянуть, какие важные лица присутствовали) и там, в углу гостиной, разделила блюдо фон-дю и обменялась заветными мыслями с молодым писателем. Точнее, это писатель поделился с нею кое-какими заветными мыслями. По словам Нины, это был довольно замызганный тип — жиденькая бороденка, очки с толстыми линзами, вельветовый спортивный пиджак, старая фланелевая рубашка в клетку, — в общем, один из тех, кто непременно попадается на удавшихся вечеринках, как утверждает Нина. Слово «битник» уже вышло из моды, и Нина это знала, поэтому она его и не называла так, а слова «хиппи» еще никто не употреблял, да оно и не подходило к нему. Он был из тех писателей, что едва-едва зарабатывают себе на хлеб, по крайней мере в наше время: сочинял вздор с трупами и кровью и писал романы по телесериалам. Александр... нет, фамилию не помню.
У него была идея — сюжет для новой книги (он сообщил Нине, что работает над ней уже порядком), и идея заключалась в том, что многие из совершавшихся тогда убийств на самом деле задумывались небольшой группой убийц-экстрасенсов (он назвал их «вампирами мозга»), которые использовали других людей для исполнения этих кошмарных деяний. Он сказал, что одно издательство, специализирующееся на массовых карманных книжках, уже проявило интерес к его заявке и готово заключить с ним контракт хоть сейчас, если он заменит название на «фактор зомби» и добавит немного секса.
— Ну и что? — спросил Вилли почти с отвращением. — И из-за этого ты заставила меня лететь через весь материк? Я бы и сам купил эту идею и сделал бы по ней фильм.
Мы воспользовались этим предлогом, чтобы хорошенько допросить этого Александра, как его бишь, когда Нина устроила на другой день экспромтом небольшую вечеринку. Меня там не было. Вечер прошел не очень удачно, по словам Нины, но он дал Вилли шанс как следует побеседовать с этим молодым многообещающим романистом. Писателишка выказал просто-таки суетливую готовность угодить Биллу Бордену, продюсеру «Парижских воспоминаний», «Троих на качелях» и еще пары фильмов, которые память отказывалась удерживать, но которые тоже шли во всех открытых кинотеатрах тем летом. Оказалось, что «книга» представляет собой довольно затертую тетрадку с изложением идеи и десятком страниц заметок. Однако он был уверен, что за пять недель сумеет сделать развернутый конспект сценария, — может быть, даже за три недели, если его отправить в Голливуд, к источнику «истинного творческого вдохновения».
Поздним вечером мы обсудили и такую возможность: Вилли просто покупает опцион на идею. Но у Вилли как раз было туго с наличностью, а Нина настаивала на решительных мерах. В конце концов молодой писатель вскрыл лезвием «Жиллет» бедренную артерию и выбежал с истошным воплем в узкий переулок Гринвич Виллидж, где и умер. Я уверена, что никто и не потрудился разобрать оставшиеся после него заметки и прочий хлам.
— Может быть, все будет, как с тем писателем, ja, Мелани? — Вилли потрепал меня по колену. Я кивнула. — Он был мой, а Нина пыталась отнести его на свой счет. Помнишь?
Я снова кивнула. На самом же деле ни Нина, ни Вилли не имели к этому никакого отношения. Я не пошла тогда к Нине, чтобы позднее установить контакт с молодым человеком, который и не заметил, что за ним кто-то идет. Все оказалось проще простого. Помню, как я сидела в слишком жарко натопленной маленькой кондитерской напротив жилого дома. Все закончилось так быстро, что я почти не ощутила Подпитки. Потом я вновь услышала звук шипящих радиаторов и почувствовала запах салями, а люди бросились к дверям посмотреть, кто кричит. Я помню, как медленно допила свой чай, чтобы не пришлось выходить раньше, чем уедет «скорая».
— Вздор, — сказала Нина. Она снова занялась своим крохотным калькулятором. — Сколько очков? — Она посмотрела на меня. Я посмотрела на Вилли.
— Шесть. — Он пожал плечами. Нина сделала вид, что складывает все очки.
— Тридцать восемь. — Она артистически вздохнула. — Ты опять выиграл, Вилли. Точнее, ты обыграл меня. Мы еще послушаем Мелани. Ты сегодня что-то очень уж тихая, моя дорогая. У тебя, наверно, какой-то сюрприз для нас?
— Да, — кивнул Вилли. — Твоя очередь выигрывать, Мелани. Ты ждала этого несколько лет.
— У меня — ничего. — Я ожидала взрывного эффекта, потока вопросов, но тишину нарушало лишь тиканье часов на каминной полке. Нина смотрела в угол, словно пыталась увидеть что-то прячущееся в темноте.
— Ничего? — переспросил Вилли.
— Ну, был... один, — призналась я наконец. — Но это просто случай. Я увидела их, когда они грабили старика за... Просто случай.
Вилли разволновался. Он встал, подошел к окну, повернул старый стул спинкой к нам и сел на него верхом, сложив руки.
— Что это значит?
— Ты отказываешься играть в Игру? — Нина в упор посмотрела на меня. Я промолчала — ответ был ясен.
— Но почему? — резко спросил Вилли. От волнения у него снова прорезался немецкий акцент.
Если бы я воспитывалась в эпоху, когда молодым леди было позволено пожимать плечами, я бы сейчас пожала плечами. А так — я просто провела пальцами по воображаемому шву своей юбки. Вопрос задал Вилли, но когда я в конце концов ответила, мои глаза смотрели прямо на Нину:
— Я устала. Все это тянется так долго. Наверно, я старею.
— Если не будешь Охотиться, еще не так постареешь, — констатировал Вилли. Его поза, голос, красная маска лица — все говорило о том, как он зол, он еле сдерживался. — Боже мой, Мелани, ты уже выглядишь старухой. Ты ужасно выглядишь, ужасно Мы ведь ради этого и Охотимся, разве не ясно? Посмотри на себя в зеркало! Ты что, хочешь умереть старухой, и все только потому, что устала мл" использовать? Acch! — Вилли встал и повернулся к нам спиной.
— Вздор! — Голос Нины был твердым и уверенным. Она снова четко владела ситуацией. — Мелани устала, Вилли. Будь с ней поласковее. У всех бывают такие моменты. Я помню, как ты сам выглядел после войны. Как побитый щенок. Ты ведь даже не мог выйти из своей жалкой квартиры в Бадене. Даже когда мы помогли тебе перебраться в Нью-Джерси, ты просто сидел, хандрил и жалел себя. Мелани предложила Игру, лишь бы поднять твое настроение. Так что не шуми. И никогда не говори даме, если она немного подавлена, что она ужасно выглядит. Ну правда, Вилли, ты иногда такой Schwachsinniger. И к тому же жуткий хам.
Я предвидела разные реакции на свое заявление, но вот этой боялась больше всего. Это означало, что Нине тоже наскучила Игра и она готова перейти на новый уровень поединка. Другого объяснения не было.
— Спасибо, Нина, милая, — сказала я. — Я знала, что ты поймешь меня.
Она потянулась ко мне и коснулась колена, словно желая подбодрить. Даже сквозь шерсть юбки я почувствовала, как холодны ее пальцы.
Мои гости ни за что не хотели остаться заночевать у меня. Я умоляла их, упрекала, сказала, что их комнаты готовы, что мистер Тори уже разобрал постели.
— В следующий раз, — сказал Вилли. — В следующий раз, Мелани, моя радость. Мы останемся на весь уикэнд, как когда-то. Или на целую неделю! — Настроение Вилли значительно улучшилось после того, как он получил по тысяче долларов от меня и Нины в качестве «приза». Сначала он отказывался, но я настаивала. А когда мистер Тори принес чек, оформленный на Уильяма Д. Бордена, видно было, что ему это пришлось по нутру.
Я снова попросила его остаться, но он возразил, что у него уже заказан билет на самолет до Чикаго. Надо было встретиться с автором, который только что получил какую-то премию, и договориться насчет сценария. И вот он уже обнимал меня на прощанье, мы стояли в тесном холле, его компаньоны — у меня за спиной, и я на мгновение ощутила ужас.
Но они ушли. Светловолосый молодой человек продемонстрировал свою белозубую улыбку, негр на мгновение втянул голову — это, наверно, была его манера прощаться. И вот мы остались одни. Мы с Ниной.
Но не совсем одни. Мисс Крамер стояла рядом с Ниной в конце холла. Мистер Торн находился за дверью, ведущей в кухню. Его не было видно, и я оставила его там.
Мисс Крамер сделала три шага вперед. На мгновение я перестала дышать. Мистер Торн поднял руку и коснулся двери. Но эта крепенькая брюнетка подошла к шкафу, сняла с вешалки пальто Нины и помогла ей одеться.
— Может быть, все же останешься?
— Нет, спасибо, Мелани. Я обещала Баррет, что мы поедем в отель.
— Но уже поздно...
— Мы заранее заказали номер. Спасибо. Я непременно свяжусь с тобой.
— Да...
— Правда, правда, милая Мелани. Нам обязательно надо поговорить. Я очень тебя понимаю, но ты должна помнить, что для Вилли Игра все еще очень важна. Нужно будет найти способ положить этому конец так, чтобы не обидеть его. Может быть, мы могли бы поехать к нему весной в Каринхалле или как там называется этот его старый мрачный замок в Баварии? Поездка на континент очень помогла бы тебе, дорогая Мелани. Очень.
— Да.
— Я обязательно свяжусь с тобой. Как только закончу это дело с покупкой магазина. Нам надо побыть немного вместе, Мелани... Ты и я, никого больше... как, в старину. — Она поцеловала воздух рядом с моей щекой и на несколько секунд крепко сжала мои локти. — До свидания, дорогая.
— До свидания, Нина.
Я отнесла коньячный бокал на кухню. Мистер Торн молча взял его.
— Посмотрите, все ли в порядке, — велела я. Он кивнул и пошел проверять замки и сигнализацию. Было всего лишь без четверти десять, но я чувствовала себя очень усталой. «Возраст», — подумала я. Поднявшись по широкой лестнице — пожалуй, это было самое замечательное в этом доме, — я переоделась ко сну. За окном разразилась буря; в ударах ливневых струй по стеклу слышался нарастающий печальный ритм.
Я расчесывала волосы, жалея, что они такие короткие, и тут в спальню заглянул мистер Торн. Я повернулась к нему. Он опустил руку в карман своего темного жилета. Когда он вытащил руку, сверкнуло тонкое лезвие. Я кивнула. Он сложил нож и закрыл за собой дверь. Было слышно, как его шаги удалялись вниз по лестнице, к стулу в передней, где ему предстояло провести ночь.
Кажется, в ту ночь мне снились вампиры. А может, я просто думала о них перед тем как заснуть, и обрывок этих мыслей застрял в голове до утра. Из всех ужасов, которыми человечество пугает себя, из всех этих жалких крохотных чудищ только в мифе о вампирах есть какой-то намек на внутреннее достоинство. Как и человеческими существами, которыми он питается, вампиром движут его собственные темные влечения. Но, в отличие от своих жалких человеческих жертв, вампир ставит себе единственную цель, которая может оправдать грязные средства, — бессмертие, в буквальном смысле. Тут есть какое-то благородство. И какая-то печаль.