Страница:
Станислав СИНИЦЫН
ЖАЖДА ВСЕВЛАСТИЯ
Когда ты идешь к власти, под твоими ногами должны скрипеть не судьбы растоптанных тобой людей, а рассыпаться в прах собственные иллюзии.
Глава 1
Обыденные стороны подвига
25 мая 2024 года
Вот старый паровозный шатун.
О нем можно сказать, что весь срок своей
службы он вертелся как белка в колесе,
а можно сказать, что он повидал мир.
Какой из ответов будет правдой?
Из современной философии
Комнату осторожно наполнил звон хрустальных колокольчиков. Я раскрыл глаза: раздвигались шторы, и желто-зеленые, чуть янтарные сумерки ночника медленно уступали место рассвету. На потолке вырисовывались лиственные узоры.
Доброе утро. Сейчас 7: 01 утра.
Подъем — это всегда чуточку поступок, чуточку рывок вперед, даже если это привычка. Надо выбираться из-под теплого одеяла, начинать всю дневную круговерть. Надо выпадать из нирваны полусонных размышлений и идти вперед.
Утренняя хандра. Забыть. Туалет, душ, бритье, завтрак.
Сегодня бутерброды с копченым сыром, чай и коржики — голос домового, как всегда, предупредителен.
Сводку новостей по семи каналам.
По количеству упоминаний — массовая смена во втором эшелоне китайского руководства, — на экране кому-то заворачивают руки за спину, кто-то убегает от камер, — восемь арестов по обвинению в коррупции, пятнадцать отставок, шестерых не могут найти, три самоубийства.
Неслабо. Черт! В чьих группах состояли?
Гуанчжоуская группировка и Нанкинский клан. Говорят о размене фигур, начале конфронтации.
Стоп, остальное вечером. Дальше.
Две авиакатастрофы, Австрия и Индия, — горящие обломки на полутемных полях, вокруг них суетятся люди, льется пена, вспыхивают прожектора.
Дальше.
Продолжается блокада дорог в Италии. Сегодня будут разгонять персонал придорожных кафе — картинка баррикад и пустых дорог. Баррикады сложены из пластиковых столиков и стульев, обвязаны какими-то веревками и почти безлюдны. Персонал явно пользовался подручным материалом и спокойно отправился спать, выставив часовых. Взять бы их сейчас, но сверхурочные карабинерам встанут дороже.
Вечером и посмотрим.
Успешное начало разведения шерстистого носорога.
Ладно, рядом нет ничего чрезвычайного?
Нет.
Отбой. Карету к подъезду.
Одежда, лестница, гараж. Это все настолько обыденно, настолько привычно, что потом с трудом вспоминаешь цвет стенок гаража. По-настоящему просыпаешься только в машине. На выезде из поселка тебя проверяют камеры охраны, их безразличные объективы на гибких стеблях манипуляторов заглядывают в салон, даря тебе отражения собственных глаз. На улицах, в потоках таких же, как твой, полуразумных автомобилей, видны медленно просыпающиеся лица. А вокруг — прозрачное, свежее майское утро, радостное и счастливое. Свет становится все ярче, насыщаются краски. Заторможенность уходит окончательно, мелькающий пейзаж вымывает ее из головы, мозг превращается в челюсти, готовые разжевать любую задачу. Мышление поднимается до рабочего уровня: окружающие предметы превращаются в пучки идей и причинно-следственных связей, лишь слегка прикрытых материей.
Место работы — мечта многих, предмет зависти и громадных неудобств. Географически все прекрасно: Зеленоград, как был, так и остается немножко силиконовой долиной. Москва под боком, фактически мы в городской черте. Здесь, в бесконечном круговороте жизни, можно купить любой нужный товар и отыскать любые развлечения. Вот только работа не дает развлекаться. С такой работой лучше жить в герметично закупоренном городке где-нибудь на Урале. Чтоб три ряда колючей проволоки вокруг и свобода маневра внутри. Поближе к очагам цивилизации нас держит прогресс. С ним надо идти вровень, в крайнем случае отставая на полголовы. Для этого самые неожиданные товары за несколько часов должны быть выдернуты, добыты, доставлены — как из цилиндра фокусника, будто по мановению волшебной палочки. Готовый продукт надо тоже отдавать быстро, к нему слетаются десятки заказчиков, которым недосуг путешествовать. Иногда надо лицом к лицу переговорить с самыми неожиданными людьми, и не все они согласятся ехать куда-нибудь в тайгу.
С другой стороны, подспудно меня давит секретность — понемногу привыкаешь проходить через ежедневные обыски, просвечивания и простукивания, как работник монетного двора или государственного казначейства. Косвенные проверки всех твоих знакомых, невозможность записывать хоть что-то на рабочие темы вне изгороди, почти забытый стыд — все по отдельности стало привычно, но иногда мешает думать, мысли будто запутываются в липкой паутине.
Машина подъехала к зданию. Они хорошо смотрятся на фоне друг друга: металл балок вороненых оттенков и пластик окон иссиня-черного цвета против темно-зеленого, насыщенного цвета капота. У обоих очертания тающих льдин. Да... Миг романтики перед работой: машина протискивается в темный зев проходной. На въезде никаких проверок документов, обыска и тому подобного — прогресс все-таки. Просвечивают все, и хорошо, что не рентгеном. Теперь ее надо провести вдоль светящейся полосы к своему боксу. Эта проводка — чистая фикция, управление перехватывается системами здания, но психологи считают, что это вырабатывает чувство ответственности, внимательности и чего-то еще. Вообще эти психологи, сросшиеся с управлением охраны, порой слишком напоминают то ли Торквемаду нашего времени, то ли Орвелла, начавшего искренне работать на коммунизм.
Гаражный бокс — самый обычный, выкрашенный серой краской, немножко пыльный. Когда выбираешься из машины, выходишь через дверь в его задней стенке и попадаешь в эдакий индивидуальный предбанник, выделанный желтоватым пластиком. А потом повторяешь процедуру, что принята на монетном дворе и любом уважающем себя алмазном прииске: оставляешь один комплект одежды в первой кабинке, а второй надеваешь в следующей, уже после контрольной рамки. Подобные проверки имели смысл лет пять назад, но сейчас толку в этом нет почти никакого. Если кто-то пронесет с собой биологический «жучок», наличие или отсутствие на нем одежды при контроле никакой роли не играет — все равно его обнаружат по другим признакам. Наномеханизмы, эти умные комки атомов, отловить еще труднее, и как этим занимается охрана, я вообще представляю с трудом. Тогда зачем так делается? По-моему — только из экономии средств и бюрократической лени. То есть психологи наверняка заготовили мегабайты убедительных объяснений, что это тоже нужно, что это тоже вырабатывает подсознательную уверенность в постоянной слежке, а значит, такой же подсознательный страх предать, и вообще от этого много пользы. Просто ремонт влетит в такую копеечку и истреплет столько нервов начальству, что с этой процедурой мирятся, как с мелким неудобством. Второй комплект одежды, впрочем, свой, и менять его можно почти каждый день, так что вся женская половина персонала успевает гоняться за модой.
Из второго предбанника после писка контрольной аппаратуры и вежливого жеста возникшей голограммы надо выйти в общий коридор к лифтам. Голограмма, кстати, достойна отдельных слов — из стены высовывается лицо какого-то бесполого существа, снабженное вымученной улыбкой, и рука, одетая в смесь военного мундира и больничной пижамы. Всем этим добром можно безотказно пугать детей.
У лифтов всегда очередь — два-три человека будут стоять у створок даже в полночь. Иногда за кем-то андроид несет приборы, иногда катиться тележка, загруженная инструментарием. Но подолгу у лифтов тоже никто не стоит — полминуты ожидания, и его прозрачные двери распахиваются. Трудно решить, это очередная выходка психологов или просто такая программа оптимизации работы машин. Институт никогда не спит, и бессонница организации рождает причуды в ее работе.
— Доброе утро! Ты чего, вах, такой грустный? — Давид, технарь-узловик, пытается выгнуть брови так, чтобы они могли соперничать с кривизной его носа. Национальный колорит как дежурная шутка.
— Нормально. — Я и правда мрачновато смотрюсь перед работой. — Как наши, проиграли, выиграли?
А шут с ними, результат без игры знать не хочу, досмотрю вечером.
Лифт глотает нас и поочередно выплевывает — каждого на своем этаже. Перед входом в отдел архитектоники — последняя проверка: надо просто приложить руку к панели.
Архитектоника компьютеров в институте — эта моя сфера. Где-нибудь на фирме или в концерне всегда есть отдел дизайна и эргономики. Ведь компьютеры должны продаваться и быть красивыми и удобными. Есть в корпорациях и отделы архитектуры компьютеров — ведь все эти новые процессоры, дисководы и тому подобные вещи надо как-то уместить в одном ящике, и чтоб этот ящик не был слишком большим. Отделы архитектуры никогда не живут в мире с дизайнерами: идет вечный конфликт продавца и технаря — первый хочет чего-нибудь модного, необычного, дешевого, а второй — сложного и дорогого. Грызут они друг друга по этому поводу нещадно: вечно между ними подковерные интриги, громкие скандалы и слухи о сокращениях. Вплоть до членовредительства и убийства.
Но все эти разборки — удел фирм, так там борются с бюрократией и экономят средства. У нас главное — производительность. Наш товар и так покупают: военные, академики, те же фирмачи. Он не нуждается в обычной рекламе, как удав кролика, приманивающей человека к прилавку. К нам идут те, кому надо в вычислениях быть чуть быстрее и мощнее своих конкурентов, те, которым это необходимо срочно, немедленно. Приходят как заговорщики к оружейнику, первому склепавшему очередную убийственную игрушку. Быть может, завтра такие игрушки появятся на каждом углу, тогда вспомнят и про дизайн, и про скидки, но здесь, сегодня и сейчас их можно достать только в одном месте. Единственное, что иногда делает институт, — напоминает чиновникам и промышленникам, что в первую очередь подобные нужды надо ликвидировать у своих специалистов, и лучше им работать на нашей технике. Импортные глаза все-таки чужие, могут увидеть лишнее. Поэтому за внешний вид и за компоновку машин отвечает один отдел — архитектоники. Мой отдел. Четыре этажа в левой башне, сорок два человека персонала, сотни компьютеров, десятки разновидностей автоматов. Самый маленький отдел института.
Собственный кабинет — хорошая вещь, такая индивидуальная ячейка на втором уровне отдела, в середине башни. Хорошая не столько иллюзией тишины и одиночества — ни того, ни другого почти не бывает, — сколько тем подсознательным ощущением, что тебя никто не хлопнет по плечу, никто не будет стоять у тебя над душой, когда ты принимаешь решение, а ты в это время на экранах видишь всех или почти всех сотрудников. Есть в этом привкус шапки-невидимки, центра паутины и командного бункера одновременно — место власти, делающее тебя незримым. В остальном это средних размеров комната в салатовых тонах, умеренно заставленная оборудованием, так же умеренно увешанная картинами и деревянными масками. Какую-то часть из них нарисовал и вырезал в свое время я сам. Странный предмет для гордости.
Наконец подхожу к рабочему месту, любимому анатомическому креслу. Несколько секунд расслабления, когда ткань облегает тебя, создает иллюзию невесомости, и ты паришь наедине со своими мыслями. Часы на стене показывают без десяти восемь. Пора. Леплю на левый глаз «монокль». Протягиваю руки над панелью, смотрю, как она загорается огоньками систем, обретает объем, глубину, насыщается изображениями, и впускаю в себя этот поток информации.
Мои руки «расплетают» модель, видно, как красно-оранжево-синие потоки воздуха обтекают плату и как отдают свой жар процессоры.
Ясно, на оперативке.
Конструкция совмещения и эргономика блока 14/3 «Ухо тушканчика». Их параметры... серия вспышек цифр. Повертел возникшую картинку модели. Складная штучка. Есть в ней толика несовершенства, показной изящности. Точно, слишком вычурна. Но параметры в норме, не буду придираться.
Утверждаю на воплощение — взмах руки и палец на панели.
Разногласия и нечетко поставленная задача в вопросе модели 2341а, — картинка, исчерканная красным, список каких-то претензий. Вечно Кириллыч не хочет ни за что отвечать. Ладно.
На оперативке...
И так полчаса, не больше минуты на ответ. Надо разгрести все то добро, что наваяла ночная смена: понять, что сделали хорошо, а что провалили, разобраться, поставить новые задачи, наградить непричастных и наказать невиновных.
— Внимание, общий сбор руководства к часу дня, — голос секретаря предупредителен, вежлив. Руки на секунду замирают над панелью. Это предвещает серьезное дело — не обычный селектор. Личное присутствие необходимо или для какого-то выговора, или для объявления чего-то секретного.
Оперативка. Большой экран пульта распахивается будто окно, вижу второй эшелон — шесть лиц начальников «конторок», как шутим мы между собой. Будто в черной бархатной пустоте кто-то выложил ожившие фотографии. Змеиный клубок, если подумать честно. И меня, как одного из бывших «змеенышей», оказавшегося более удачливым, более зубастым и пройдошливым, не любят больше всего. Мне улыбаются, иногда льстят и делают комплименты, но никогда нельзя забывать об осторожности. Это не вендетта, сейчас никто не позволит себе саботажа, откровенных интриг, просто если меня вдруг не окажется на месте, если я зазеваюсь или оступлюсь — подчиненные немедленно пройдут по моей голове вверх по карьерной лестнице.
Может быть, это и не способствует идеальному психологическому климату, зато очень помогает при работе — отставать, лодырничать, перекладывать свои обязанности на подчиненных, наконец, просто засидеться на своем месте почти невозможно. Сожрут мгновенно.
— Доброе утро, коллеги, — киваю в темноту и получаю ответные кивки с портретов.
Приступим. Отдел математиков вчера дал вводную — им необходимо пиковое быстродействие машин следующего уровня... На экран послушно выпрыгивает цифра, но ее я и так помню, — узловой отдел сообщил о наличии у них подходящих процессоров. Придется делать новую архитектуру, но математикам готовая машина нужна уже через неделю, — почти то же самое я говорил им вчера. Тогда же они получили техническую информацию, сегодня надо ждать предложений.
— Ольга Карловна, прошу вас. — Начинаем всегда с общеконструкционного бюро.
— Новые решения — в пределах допустимых вариаций... — Вообще-то эта старая мегера с лицом удачно замаскировавшегося под человека скорпиона свое дело знает, — так что можно воспользоваться проектом 12уар6 без особых изменений.
В темноте возникает очередная модель — она рябится сечениями, цифрами размеров и перекрестными ссылками.
— У других есть возражения, дополнения? — вполне дельную мысль подала.
— А периферии новой к процессору заявлено не было? Могли бы лишний раз не возиться. — Скрипчакову, дизайнеру, всегда лень работать, в чем-то он прав, и если напрячься, из дирекции можно выбить и весь остальной объем посылки, но что мы тогда тут делаем? Солитер раскладываем?
Нет, мы и так по лимиту сходства у края ходим, кстати, во многом по вашей милости. Предсказуемо мыслить стали! Думаете, перекрасили корпус, финтифлюшек понавешали, и никто не узнает? А там докопались, и наше счастье, что доказать ничего не получилось!
— Ну кто знал, что и там сюжетами Возрождения увлекутся? На естественную эстетику потянет? — Дизайнер начинает входить в раж спора.
— Это уже обсуждалось! И вообще халтурим много. Пора прикрутить гайки... Утверждаю общее направление работ по предложению Помеженцевой. Следующий вопрос — нейрошунт с недоработанной конструкцией. Пятый день возимся, в чем дело?
— Павел Иванович, электромагнитные поля — в полной петрушке. — И слова Зубченко, отвечающего за этот участок работ, подкрепляются картинкой: будто переплетение теней закрывает очередную модель. — Узлы вместе работать не будут: резонанс к чертовой матери сигналы сдвигает.
— Каждый по отдельности узел резонансов не дает?
— Нет, дело в кучности. — Стоило на картинке разлететься в разные стороны деталям модели, как переплетение теней рассеялось, испарилось.
— Защиту усиливали? — пытаюсь разобраться в картине процесса, свести детали появления теней. Это как собрать кубик Рубика из блоков разной величины. Начинаю ощущать несовместимость, вот-вот она выльется в цифры расхождений.
— Да, Павел Иванович, помогает плохо. Просто эта петрушка несовместима.
На экране — формулы и расчеты, диаграммы и выкладки. Зарываюсь в них.
— Если посмотреть... Есть резон. Я подам заявку узловикам. А ты пытайся, новый материал задействуй, подумай. В крайнем случае — поделим корпуса.
Вопрос идет за вопросом, пока все наиболее срочные не разрешаются или не отодвигаются на неопределенный срок. Всплывают, как мусор в речке, новые проблемы.
Время после оперативки не слишком отличается по темпу работы. Просто дается отбой обязательному присутствию, и дальше проблемы обсуждаются с глазу на глаз. Но работа не состоит из общения с сотрудниками только своего отдела. По большому счету, я не могу вникнуть во все технические проблемы, и часто мои решения основываются на общей логике. Моя основная задача — организация работы. Кроме поддержания дисциплины внутри него, необходимо работать локтями в толпе других отделов.
Положение наше среди этих гигантов незавидное. Математики занимают всю северную башню, прилегающие галереи, и в штате у них три сотни человек. Нейрофизиологи оккупировали подвалы, что при их численности элементарно. Безопасники вообще смогли позволить себе получить фасад. Не говоря уже о вотчине Торговца. Но разве дело в занимаемой площади?
Деньги и ресурсы, вот основная наша беда. Узловики, отвечающие за производство отдельных важнейших деталей, могут в любой момент позволить себе выкинуть полсотни тысяч долларов на проверку очередной теории. Когда у них плохо заводился новый процессор, умудрились в Дубне у ядерщиков пузырьковую камеру выбить. Во временное пользование. Они вообще основные клиенты безопасников и отдела внешних сношений — все время чего-то требуют. Нейрофизиологи, как жадные языческие боги, хотят человеческих тканей или натурных экспериментов, и хоть делается все почти легальным путем — стоит это тоже порядочно.
Мы — конечное звено этой цепочки. Истинность каждой отдельной теории до нас многократно проверяется, нам остается только собрать их в едином ящике, особо не заботясь о его внешнем виде. В общественном мнении наша работа не сложнее игры с детским конструктором, и сколько бы мы ни сказали слов в его опровержение, этого всегда будет мало. Нас постоянно хотят сожрать те же узловики, где-то всегда висит план нашей реорганизации, подчинения другому отделу.
С другой стороны — такие планы есть в отношении каждого отдела, даже безопасников. Мы достаточно уникальная структура, чтобы держать нас в виде отдельного подразделения. Но мы — самые маленькие, и я могу идти на конфликт с другими отделами только когда абсолютно уверен, что прав. А сейчас надо ругаться с финансистом всея института, Абаковым, которого за глаза никто кроме как Абакой и не называет.
Человечек этот не то чтобы мерзостный или подлый, просто до ужаса скупой. Даже его внешность иссушенной селедки, которая почему-то начала источать жир и масло, сморчка, буквально истекающего потом, не создала ему такой плохой репутации, как его скаредность. Это, наверное, свойственно всем финансистам — воспринимать выдачу денег из кассы, как жертву части собственного сердца, но Абака довел ее до карикатуры на самого себя. Причем он умудряется не перегибать палку: отказывай он всем или устраивай слишком большие скандалы при обсуждении финансирования, его бы попросили с должности. А этот скряга, стеная, охая и причитая, внимательно выслушивает ваши аргументы, и если они будут достаточно серьезны, деньги и ресурсы вы получите. Все-таки он остается главбухом высокого класса, да и в наших делах за столько лет понимать начал. Разумней всего было бы пропускать его завывания мимо ушей, но в Абаке, наверное, погиб великий трагический актер, он так эффективно бьет по мозгам своей мимикой, жестами и словами, что каждый разговор с ним считался подвигом.
Наши психопатологические безопасники только радовались такому обороту дел — сотрудники значительно экономнее расходовали фонды, которые давались им такими нервами. Для них прелесть ситуации состояла еще и в том, что Абака умел чутко улавливать настроение начальства, и когда оно сдвигало брови — безропотно открывал сокровищницу.
Масса недругов хотела бы записать его в ряды национальности, прославившейся своим ростовщичеством, но никакого однозначного результата — этнического или морального — получено не было.
Против обыкновения связаться с ним оказалось непросто.
— Игорь Евграфьевич, ругаться будем или по-доброму разойдемся? У меня истощаются средства на материализацию и вообще...
— Давай после часа, а? Я сейчас занят. — Почему-то он не стал ввязываться в спор, а тихо исчез с экрана.
После часа, так после часа, кто бы возражал? Только почему наш отдел узнает институтские новости последним? Я под деловыми предлогами обзваниваю полдесятка адресатов из соседних отделов, но ничего похожего на тревогу или панику не вижу. Потом наваливается еще тысяча и одно дело, из-под вороха которых выбираюсь только к обеду.
Прием пищи — дело обязательное, даже если ты совершаешь подвиг. Многие так не думают и строят из себя героев, работая без перерывов и выходных. Эти бегуны на короткую дистанцию скоро сходят с дорожки, потрепав нервы окружающим. Что ни говори, а правильная еда — основа. И к полудню работа людей по институту замирает.
По зданиям есть полдесятка маленьких уютных столовых, но они почти всегда пустуют. Есть некое место для общего обеда в каждом отделе, и чтобы не отрываться от коллектива, начальству рекомендуют перерывы проводить именно там. Коллектив, однако, испытывает мало радости от непосредственного общения с вышестоящими личностями, и все предпочитают сдвигать свой перерыв или заказывать еду на рабочие места. Психологи здесь бессильны — стать ближе к народу через совместное принятие пищи почему-то никак не получается.
В результате я спускаюсь на этаж ниже и обедаю в гордом одиночестве, ловя свое отражение в зеркальных колоннах. Рядом сиротливо стоит сервировочная тележка и тихо звучит Моцарт. Порой это слишком похоже на быт готического замка, не хватает только закопченного потолка (здесь он белый) и развешенного по каменным стенам оружия. Изредка со мной обедает заместитель, и дни рождения начальников бюро мы обязаны отмечать вместе. Обычно же стук моей ложки — единственное, что прерывает музыку.
Скука? Как можно так вообще работать? А между тем мы занимаемся одной из самых интересных, сложных и опасных работ на свете. Просто мы во второй шеренге, на запасном аэродроме, в тыловых частях наступающей армии. Хотя это, наверное, уже нуждается в пояснениях.
Глава 2
Дом родной, ты кто такой?
25 мая 2024 года
Господи, помоги мне переварить все то, чем я так славно угостился!
Классическая фраза духовного лица
Информация распространяется между людьми, повинуясь тем же законам, что и электрические разряды. Чем более явно ее наличие в одном месте и чем сильнее ее хотят заполучить в другом, тем больше вероятность, что она пройдет через любую изоляцию. Главная проблема в бесконечной гонке за ее получением — это темп. Высокотехнологическая новинка, которая хоть пять лет не была никем украдена, по сути своей уже мало кому интересна, как неинтересна вчерашняя заря летучим мышам. Это пройденный уровень техники, и такие экспонаты ставят на полку рядом с фотоаппаратами Джеймса Бонда из серий восьмидесятых годов прошлого века.
Хорошо украденная разработка это та, которую автор не Успел донести до патентного бюро, которая свежа настолько, что еще грамотно не защищена, не заявлена разработчиком как своя. Увы, чтобы получить деньги, банды высоколобых вымогателей заявляют о своих успехах и перспективах еще до того, как окончательно представили сами себе, что, собственно, они намерены сотворить. Из-за этого хронического анонсирования открытий информацию надо взять не только горячей, но и поместить ее в не менее теплое место. Количество таких мест весьма ограничено, патентное право не дремлет, поэтому первый выход нашли в «фальшбортах».
В самых общих формах это выглядит так: в любой мало-мальски серьезной конторе, занимающейся ИИ[1], например, в нашей, присутствует целая россыпь микроскопических бюро, которые интересуются всем на свете — от астрологии до получения чистой глюонной плазмы. Если откуда-то выпадает свежая, «ничейная» разработка, которую срочно необходимо сделать своей, одно из таких бюро имитирует ее создание. Задним числом возникает документация, планы отчетов, выговоры за медленное продвижение темы. Три-пять человек, как правило, молодых специалистов, вдохновенно учат материал. Спустя несколько дней экспроприированное добро можно легализовывать без всяких опасений, и тогда обокраденным доказать свой приоритет не проще, чем вплавь пересечь океан. Так были переварены груды мелких изобретений. Бюро получает щедрую премию, но люди карьеры на этом не делают. Их могут использовать еще раз, и даже неоднократно, однако никуда не продвинут. К тому же «фальшборт» применяют далеко не всегда. Чем сложнее и дороже открытие, тем больше должно быть число «разработчиков» и тем больше шансов вскрытия этой нехитрой комбинации.