Сисела Линдблум. Охотница

Сисела Линдблум
Охотница

   Я еду, Сеньора, еду.
   Еду ночным поездом мимо спящих маленьких городов.
   Мимо тихих деревень с погасшими окнами. Если где и горит свет, то желто-зеленый, значит, это окна заводов, свет в которых не гаснет ни днем ни ночью.
   А в окнах жилых домов темно, только промелькнет рождественский подсвечник с электрическими свечками, гирлянда на фасаде дома, фонарь или лампа в окне.
   Но в глубине домов темно.
   На больших двуспальных кроватях лежат люди, держат друг друга за руки. Если бы вдруг крыши над этими домами исчезли, люди увидели бы над собой звездное небо, и, быть может, кто-то счел бы это забавным, впрочем, не уверена.
   Какая прекрасная мысль: достаточно ухватиться за кого-то, и вот тебе уже хочется свить гнездо, построить дом, настоящий, с крышей и стенами. Погрузиться в привычный уклад и таким образом побороть неприкаянность. Хотя неприкаянность все равно останется.
   Моя бабушка даже после того, как с дедом случилось несчастье, продолжала чувствовать, как он держит ее за руку, хотя его уже рядом не было. Вот что значит вера, вера в любовь.
   Конечно, Сеньора, я верю в любовь! Я снимаю шляпу перед бабушкой и ее верой. Теперь я спокойно смотрю на людей, точнее, на мужчин, и такие дни успокоения для меня самые сладостные.
   Не торопись, спешить не надо.
   Чуть левее передо мной в вагоне сидит настоящий красавец. Я поняла это сразу, как только вошла в вагон и увидела лишь его спину. Села сзади. Теперь я рассмотрела его шею, ухо, щеку.
   Я хорошо знаю эту породу, встречается она редко.
   Мне всегда было легко замечать красоту в людях, потому что я гляжу на них так, будто они близки мне. Кожа, волосы, страстность натуры – все это рассматриваю, словно этот человек мой давний знакомый. А если захочу, я буду разглядывать его даже не как просто знакомого, а как своего возлюбленного.
   Иногда это получается само собой, как теперь, когда плечо красавца в полуметре от меня, только протяни руку.
   Он меня еще не видел.
   Заталкивая на багажную полку сумку, я приблизилась к нему вплотную. Больше я ничего не предпринимала. Бабушка уверяла меня, что, если не суетиться, можно управлять поступками другого человека. Я не обращала на ее слова внимания, мне всегда казалось, что все эти ее приемы и ухищрения направлены только на то, чтобы ей заплатили. Я пропускала мимо ушей ее предсказания относительно моего, и не только моего, будущего и не понимала, как можно всерь ез относиться ко всем этим суевериям.
   Но в последние годы у меня в памяти стало всплывать все, о чем она говорила.
   “Важно не то, правда или нет, – повторяла бабушка, – важно, чтобы ты верила, что это правда”.
   Наверно, именно так рассуждают те, кто сейчас лежит в двуспальных кроватях. Они верят, что это правда.
   Я не лучше их в этом смысле, скорее даже хуже.
   Вот сейчас, например, я верю, что могу управлять поступками другого и еще читать его мысли.
   Думаю, я могу даже управлять чужими мыслями.
   Может, я сошла с ума?
   И все-таки попробую. Буду не спеша, как учила бабушка, продумывать свои желания, то есть что по моей воле должно произойти с мужчиной, сидящим передо мной, что он сделает, что скажет.
   Полное спокойствие, чтобы ритм моих мыслей, и дыхания, и волн, пробегающих по моему телу, был единым, абсолютная слаженность.
   И вот я должна неотрывно смотреть на его правое ухо, предельная сосредоточенность… пусть мой мысленный посыл, точно густой сироп, просочится в его сознание… Пусть…

* * *

   За четыре года до того, как Тереза вздумала подчинить себе волю молодого человека, мимо серых домов стокгольмского пригорода Бредэнг шла молодая женщина, она катила перед собой детскую коляску. Был один из первых весенних дней, оттепель и слякоть на пешеходных дорожках, но в женщине этой счастливо соединялись подростковая практичность и элегантность, отчего она исхитрялась идти, не замочив ног. На женщине узкие черные брюки, черные кроссовки фирмы “Рибок”, вязаный свитер и тонкая черная кожаная куртка. И ничего на голове, светлые волосы коротко подстрижены, – стрижка а-ля паж – следовательно, быстро высыхают после мытья. Женщину зовут Жанетт.
   Многие бы сочли это простой случайностью, некоторые назвали бы это судьбой, когда Жанетт, поглощенная своими мыслями и не замечавшая, что творится вокруг, почему-то бросила взгляд на один из серых фасадов. В окне на втором этаже она увидела пожилую даму, которая сидела верхом на подоконнике, свесив одну ногу наружу, словно девчонка. Толстуха в голубой хлопчатобумажной кофте, седая – и верхом на подоконнике, будто ей двадцать лет, сидела и курила.
   “Здорово, – подумала Жанетт. – Прелесть, а не тетка”.
   Только что Жанетт была вся в раздумьях о своей жизни, а теперь вдруг заметила весеннее солнце и небо, а поскольку она человек общительный и открытый, то всегда готова при случае поговорить, она замедлила шаг.
   – Славный выдался денек, правда? – крикнула Жанетт пожилой даме.
   На этом ее порыв иссякает, и она собирается идти дальше, но с дамой происходит что-то странное. Резко вздрогнув, она хватается за оконную раму, подается вперед так, что того и гляди вывалится, и неотрывно смотрит на Жанетт.
   Черт, чокнутая какая-то, подумала Жанетт.
   – Невероятно, – пробасила тетка. – Невероятно.
   Маленькие голубые глазки впиваются в глаза Жанетт, но не похоже, что она сумасшедшая.
   – В чем дело? – неуверенно произносит Жанетт, я… я похожа на кого-то, да?
   – Что? – переспрашивает дама, продолжая сверлить ее глазами.
   – Я спросила, может, я невероятно похожа на кого-то… на кого-то из ваших знакомых?
   – Нет, – твердо ответила тетка, – никого из моих знакомых ты не напоминаешь, пожалуй, нет, даже совсем нет. Но раз уж ты сама спросила, – продолжила она, призадумавшись, – я знаю многих, на кого ты похожа, но все они не мои знакомые, я их просто видела.
   – Видели? – не поняла Жанетт.
   – По телевизору, – поясняет дама, прищурив глаз, – по… третьей программе. Есть там одна, про погоду рассказывает, стоит в черном платье и белом свитере возле электронной карты. Я ее только раз видела. Очень на тебя похожа.
   – Да-а, – неуверенная, стоит ли продолжать разговор, протянула Жанетт, а потом дружелюбно пояснила: – Вообще-то я работаю на телевидении. Но за кадром.
   Что-то уже всерьез удерживает ее у окна толстухи.
   Жанетт крепче сжала белые ручки коляски, стараясь вновь обрести равновесие. Йенни спит в коляске, солнце сверкает в тающей снежной слякоти на гравийных пешеходных дорожках, толстуха продолжает болтать. Жанетт стояла как приклеенная. Странное чувство, похожее на злобу, закипало в ней, заставляя дрожать все ее тело.
   Как будто в эту минуту ей важнее всего было знать, кого же она напоминает этой толстой тетке.
   – Вот ведь странное дело, – произносит дама, – очень странное. За месяц с лишним – никого сто́ящего, и события какие-то все бессмысленные, хотя я иногда и врала. А увидела тебя, и все мне стало ясно. В тебе что-то есть. Ты пришла ко мне?
   На какое-то мгновение Жанетт потеряла дар речи. Потом с нажимом произнесла:
   – Вовсе нет, с какой стати?
   – И моего объявления ты не видела?
   – Какого объявления?
   – Тогда я погадаю тебе бесплатно, – заявляет толстуха. – Не столько для тебя, сколько для себя.
   Ловко же она заманивает клиентов, решила Жанетт, но тут же без раздумий вкатила коляс ку в подъезд, затем в маленький светло-зеленый лифт, который поднял ее на второй этаж, и через минуту она уже стояла на кухне толстухи. В который раз подумав, что давно пора перебраться из этого бетонного гетто в город. Нечего ей здесь делать.
   Кухня недавно отремонтирована, светло-зеленые стены, белый кафель. Вблизи хозяйка выглядела не такой толстой: полновата, но ловка, отмечает Жанетт. Чувство, похожее на злость, прошло, любопытство тоже. Для Жанетт снова стала главной она сама, она снова может посмотреть на себя со стороны. Она видит великодушную, искреннюю барышню, которая не говорит нет бедной одинокой старушке, желающей поболтать. Ведь у нее есть время, да к тому ж и Йенни спит.
   В луче солнца видны танцующие пылинки, окно все еще открыто.
   Хозяйка стоит в середине комнаты. Жанетт нерешительно шагнула к столу и, указав на кухонный диванчик, спросила:
   – Мне сесть?
   – Хочешь кофе? – предлагает хозяйка.
   – Да нет, я не пью кофе. Может, чай? Если только, конечно, вы не собираетесь гадать на кофейной гуще. – Жанетт улыбается.
   – Гуща, пуща, чаща-темнотюща, – совершенно серьезно пробормотала хозяйка, не двигаясь с места.
   Понятия не имею, что надо на это отвечать, пронеслось в голове Жанетт, она тут же представила себе, как рассказывает об этой истории кому-то из своих подруг: Одно дело, когда она приняла меня за метеоролога, и совсем другое, когда она действительно начала гадание, подумала я тогда.
   – Обойдемся без кофе, – говорит гадалка, – садись. Возьмем-ка игральные кубики.
   Она открывает кухонный шкаф. Жанетт мельком видит полки, заставленные консервными банками, и кучу газет на самом верху. Эта колдунья явно хочет достать что-то с верхней полки: подтащив небольшую табуретку, она осторожно поднимается на нее.
   – Можешь меня подстраховать, табуретка шатается.
   Жанетт снова встает, какое-то мгновение она соображает, что и как ей держать, а потом решительно расставляет руки вокруг толстых ног хозяйки, которая, приподнявшись на носки, роется на полке. Потом она протягивает что-то Жанетт. Оказалось, это настольная игра “Монополия”.
   – Я возьму отсюда только кубики. Вообще я не гадаю на фишках, но в этот раз хочу попробовать.
   – А на чем вы обычно гадаете? – поинтересовалась Жанетт.
   – На картах и по руке, – отвечает та. – По-моему, не так уж важно, на чем гадать. Я гадаю на том, что мне кажется подходящим в данный момент. Самое трудное – осмыслить. Все хотят знать, что я вижу. Иногда бывает так: я знаю, что вижу, но не могу объяснить.
   Опершись о плечо Жанетт, она спускается вниз с табуретки.
   – Мне кажется, я очень хорошо тебя чувствую. Не могу понять, почему у меня такое ощущение, и я хочу узнать это ради себя, ты уж прости. Конечно же, если угодно, можешь задавать вопросы.
   Она, вероятно, все же попытается содрать с меня деньги, думает Жанетт. Пусть, но не хочу, чтобы она считала, будто ей удалось меня провести. С такими мыслями и зажатыми в руке двумя красными кубиками от “Монополии” Жанетт садится за кухонный стол.

* * *

   В вагоне горит приглушенный свет, какой обычно бывает ночью в переполненных поездах. Пассажиры едут уже долго, во всяком случае бо́льшая часть их. Одни спят, не обращая ни на что внимания. Другие машинально смотрят в окно, их взгляд устремлен вдаль. Некоторые, положив черный портфель на колени, роются в бумагах. И только в движениях Терезы нет этой сонной вялости. Она быстро и ловко собирает вещи: пальто, сумку, газеты, зашнуровывает ботинки, переправляет все на место напротив мужчины, шею которого рассматривала в течение часа.
   – Пожалуй, я перейду сюда, – говорит она, – лучше сидеть лицом вперед по ходу поезда.
   Мужчина, кивнув, убирает ноги и газету с сиденья, куда решила перебраться Тереза. Кутаясь в свое черное пальто, Тереза располагается поуютнее, прислоняется к стенке и поджимает ноги, притворившись, что собирается спать. Несколько секунд она сидит неподвижно, потом открывает глаза и смотрит перед собой. После перемещения сердце ее бьется чаще. Ведь теперь она оказалась прямо напротив того красавца.
   Глаза у него закрыты, он оперся на спинку сиденья, но сидит довольно прямо.
   Какое красивое лицо, очень красивое, думает Тереза.
   Волосы светло-каштановые. Целая копна. Он словно излучает спокойствие и тепло, кожа на шее около уха мягкая, теплая.
   Тереза закрывает глаза и втягивает ноздрями воздух, пытаясь учуять запах этого человека, ощутить его тепло. Но ничего не чувствует, кроме своих духов, аромат которых вырывается через распахнутый воротник пальто, и запаха собственной кожи, смешанного с запахом купе.
   Но как только Тереза снова закрывает глаза, происходит нечто странное. Она все еще мысленно видит его, этого мужчину, но рядом с ним женщина, блондинка, спит, прижавшись головой к его плечу.
   Тереза быстро открывает глаза. Мужчина сидит один. Она зажмуривается – он опять с блондинкой.
   Смыкая и размыкая веки, Тереза погружается в эту игру образов, забыв, что со стороны все это может показаться нелепым кривляньем. Вагон ритмично покачивается в ночи, мужчина сидит прямо, с закрытыми глазами, а Тереза то открывает их, то закрывает, пытаясь определить, где же проходит граница между явью и видением, в какой момент появляется блондинка и в какой исчезает.
   Тереза, наверно, уже засыпала, когда ей показалось, что момент перехода от реальной картины к воображаемой пойман. Сощурившись, она будто видит смутный золотистый штрих, похожий на дугу, прорезавшую воздух, эти светлые волосы. Тереза невольно протягивает руку и почти у самой щеки мужчины делает несколько быстрых движений, пытаясь схватить золотистую прядь.
   И тут он открывает глаза, смотрит на нее, и сразу становится очевидно, что рядом с ним невозможно представить никакой другой.
   – Ой! – восклицает Тереза. – Мне показалось, у вас там что-то было.
   – Что?
   – А?
   – Что вам показалось?
   – Что-то… там, в воздухе… как будто муха.
   – Муха?
   Когда он смотрит на Терезу, а она на него, оба делают для себя открытие: смотреть друг на друга приятно. Но можно также сказать, что именно в данный момент между ними возникает некое несовпадение: Тереза радуется, что он не принял ее за чокнутую, а он думает совсем об ином, о том, как она хороша.
   – Я иногда что-то такое вижу, – объясняет Тереза, – но и сама в это не верю.
   Тереза нежно улыбается, и оттого, что она вся трепещет от какой-то нетерпеливой радости, она особенно красива.
   – Может быть, вы не прочь выпить со мной бокал вина, – говорит она, – я имею в виду… невозможно заснуть, когда не хочется.
   – Ну-у, – тянет он, не зная, что сказать. Трет глаза, потягивается. – А где?
   – Что? – переспрашивает Тереза и наклоняется вперед.
   – Где выпить-то? Вагон-ресторан, наверно, закрыт?
   – Конечно, – отвечает Тереза, – закрыт. Но мы можем и здесь посидеть.
   – Бокал вина у вас с собой? – улыбается мужчина.
   – Что-что? Нет, я просто хотела сказать, что мы можем остаться здесь, как и сидели.
   – Да-да, еще как можем.
   Взглянув на восторженное лицо Терезы, он не смог удержаться от смеха.
   – Ясно же, что нам сидеть здесь и сидеть… а как же иначе? Мы ведь в поезде.
   Тереза тоже смеется.
   – Ну да, и билеты у нас с проставленными номерами, так что сидеть мы должны на своих местах.
   – Но вы же не на своем, – отмечает он.
   – Да, как и она, – продолжает смеяться Тереза, – а ее-то и след простыл.
   Тереза кивком показывает на пустое место рядом с ним.
   – Вы это о ком? – не понимает он.
   – О мухе, – заявляет Тереза, вытирая выступившие от смеха слезы.
   – О мухе?
   – Да, о той, которую я видела. Но все это ерунда, не обращайте внимания.
   Наступает молчание.
   Несу не пойми что, думает Тереза, злясь на саму себя.
   – Я болтаю глупости, – произносит она тихо, но он услышал, смотрит и улыбается.
   – То, что я не понимаю ваших слов, еще не значит, что они не важны, – возражает он.
   В самую точку угодил, молча отмечает она и глубоко вздыхает. Затем протягивает ему руку:
   – Тереза.
   – Юнас, – говорит он, беря ее руку.
   Его прикосновение вызывает у Терезы внезапный порыв: поднести эту горячую руку к своему лицу, вдохнуть ее запах, провести пальцами по запястью, по жилке, забравшись внутрь рукава; подойти, сесть к нему на колени, вобрать в себя все его тепло, взахлеб, чтобы тело приникло к телу. Так листок бумаги льнет к окну под напором ветра. Поцеловать его, проглотить его слюну, словно ей это было необходимо, как дыхание.
   Но ничего этого не происходит.
   Тереза отпускает его руку. Их глаза встречаются, и вдруг его веко слегка дернулось, как будто он только что солгал. Тереза опускает глаза, а когда поднимает вновь и встречается с его взглядом, то думает лишь об одном. Вся ее воля собрана в единой мысли:
   Попроси меня о чем-нибудь, попроси, прямо сейчас.
   – Знаешь, Тереза, – начинает он.
   – Да?
   – Красивое у тебя имя.
   – Юнас, – прерывает его она. – Так вас зовут. Я слышала. То есть я поняла, что вас зовут Юнас.
   – Хм, – мычит Юнас. – Вот что, Тереза…
   – Да?
   – Я… мне так хочется спать. Я сегодня встал в полшестого утра. Думаю, мне надо немного вздремнуть.
   – И? – вопрошает Тереза, полностью уверенная в том, что продолжение последует.
   – Но, если хочешь, позавтракаем вместе на Центральном вокзале?
   – Да, – решительно отвечает Тереза, – хочу.
   – Правда, там без вина.
   – Зато там много поездов.
   – Мы сможем поговорить, – уверяет Юнас. – Там.
   – Да, – соглашается она, – сможем.
   Затем они быстро обмениваются вежливыми улыбками. Юнас закрывает глаза, сидит прямо, спокойно. Тереза опять смотрит на него, на его лицо, повторяя про себя: До чего же красивый, очень красивый парень!
   Теплые, но спокойные волны желания обволакивают Терезу, и она сидит, не спуская с него глаз, пока наконец сама не засыпает.

* * *

   Я знаю, ты там, Сеньора, я слышу твое бормотание. Там, внутри, под всем этим вновь обретенным покоем.
   Где-то глубоко внутри у меня есть голос. Он появился давно, с тех пор, как умерла бабушка, а может быть, с тех пор, как я повзрослела. Я называю его обладательницу Сеньорой. Я разговариваю с Сеньорой и, беседуя с ней, словно бы советуюсь со своей бабушкой, но бабушки уже нет, а кто такая Сеньора, не могу сказать.
   Единственное, что я знаю, – это то, что голос ее глухой и что говорит она невнятно. Скорее шепчет, всегда шепчет во мне, внутри меня, шипит в самый неподходящий момент. Например, из-за нее я так и не смогла хоть раз влюбиться. Я думаю, в ее представлении любовь должна быть непременно грандиозной, и только на такую любовь можно тратить время, которое столь необходимо мне для достижения других целей.
   Ты мне друг, Тереза, мы друзья?
   Ты должна разобраться, что кроется за внешним спокойствием. Разве ты хочешь спокойной жизни? Разве ты не в силах стремиться к чему-то большему? Не в силах? Тогда забудь меня. Я могу понять и принять тоску и могу также смириться с одиночеством… Почему ты так боишься остаться одна?
   Пожалуйста, можешь безрассудно пялиться на красивую внешность! Пожалуйста, можешь пялиться на красивых мужчин в вагоне поезда, ничего больше не замечая! Возможно, это тебя успокоит.
   Но как тебе будет без меня? Среди всех этих спокойных, довольных красавцев? А что же тогда тебя защитит?
   Что с тобой станется без меня?

* * *

   Солнечный луч падает на кубики – “кости” в руке хозяйки. Жанетт ищет взглядом пепельницу.
   – Можно, я покурю? – спрашивает она.
   – Нет, не сейчас, – отвечает та и бросает кубики.
   – Ну хорошо, – соглашается Жанетт.
   – Шесть очков, – изрекает гадалка, – что же это значит?
   Бросив эти кубики с пятнышками на стол, она продолжает держать над ними свою растопыренную пятерню и смотрит застывшим взглядом, будто прислушиваясь к чему-то.
   – Да-да, шесть, – подтверждает Жанетт. – Может быть, это хорошо, что шестерка? Всю жизнь счастливая шестерка.
   Жанетт хихикает, хотя на самом деле уже начинает терять терпение.
   – Шутка, – говорит она потом. – Ну что там? Кто я и что со мной должно случиться? Обычно именно на эти вопросы хочется получить ответ. Может, меня ожидает богатство? Муж у меня уже есть.
   – Как его зовут? – спрашивает гадалка, отрывая взгляд от кубиков из “Монополии”.
   – Юнас.
   – …и Тереза, – быстро произносит колдунья, словно завершив неоконченную фразу. – Вот что у нас здесь.
   – Нет, ошибаетесь, – возражает Жанетт, – меня зовут Жанетт.
   – Юнас и Тереза, – повторяет тетенька. Потом она закрывает глаза и вдруг восклицает: – Ой-ой-ой, какая дурочка, и поезд дурацкий, который везет ее.
   – Что? О ком вы? – спрашивает Жанетт.
   – О Терезе, – отвечает та и, глядя прямо в глаза Жанетт, добавляет: – Я ведь болею за нее, родная кровь не водица…
   Внезапно они встречаются взглядами и понимают: что-то изменилось, и теперь они ведут борьбу друг с другом. Жанетт почему-то вдруг подумала: Чертова карга, зря думаешь, что мне не удастся вывести тебя на чистую воду, ты ведь даже не можешь сделать вид, что умеешь гадать.
   – Меня зовут не Тереза, – произносит громко Жанетт.
   – Знаю, – отзывается толстуха.
   – Тогда, может быть, мы поговорим немного обо мне?
   Жанетт пытается сохранить шутливый тон, но она действительно жаждет теперь услышать что-нибудь о себе. Чтобы можно было с возмущением все отвергнуть, сказав, что ничего подобного, что это ложь.
   – Так кто же я?
   Колдунья берет ее руку и сильно зажмуривается.
   – …ты…
   – Ну?
   – …вата… белая картонная коробка. Ревнива… но не более чем пачка масла… Слишком мало…
   – Мало чего? – не сдерживается Жанетт, отчаянно стараясь казаться спокойной.
   – Чувства, – отвечает колдунья: – слишком мало чувства.
   Повисает пауза. Жанетт пытается понять, почему слова гадалки так сильно ранят ее, она готова расплакаться.
   Да она же идиотка, осеняет Жанетт, она ведь не произнесла ни одного разумного слова с той минуты, как я появилась здесь.
   – В моей жизни мало чувства? Это я картонная коробка или я что-то найду в коробке? Если бы вы говорили более конкретно, то я бы вам даже заплатила.
   – Хм, – мычит тетка, крепче сжимая руку Жанетт. – Будет больно. Ай-ай-ай как больно!
   Лицо колдуньи искажается гримасой, словно от настоящей боли, и это окончательно выводит Жанетт из себя.
   – Ай-ай-ай-ай, – передразнивает она, отдергивая руку, – все это полная чушь!
   Жанетт встает.
   – Больше у меня нет времени. Я думала, вы скажете по крайней мере хоть что-нибудь забавное.
   – Это не забавно, – грустно говорит колдунья, – но тебе не надо думать об этом сейчас. Живи как жила. Так все предназначено.
   Сказав это, гадалка тоже поднимается со стула. Жанетт все еще удивляется самой себе, что так разозлилась, и тут порыв ветра из открытого окна заставил ее вздрогнуть.
   – Держись, – вдруг слышит она слова толстухи.
   У Жанетт темнеет в глазах. Ей кажется, что вокруг стало ужасно холодно, морозно, темно. Комната исчезла. Она видит себя на улице у освещенного дома со снежком в руке. Колдунья стоит позади нее:
   – Бросай!
   Жанетт поднимает руку и бросает снежок в одно из зажженных окон. Со всей силы. И слышит звон разбитого стекла.
   И вот она вдруг уже не в квартире, а у лифта, стоит, держась за коляску, в которой спит Йенни. Из дверей квартиры на нее смотрит колдунья.
   – Что случилось? – спрашивает Жанетт.
   – Ничего, – отвечает та.
   Они изучают друг друга, как перед последним раундом.
   – Какая наглость, – произносит Жанетт каким-то чужим, еле слышным голосом, и сама не понимает, откуда взялись эти слова, – какая наглость говорить человеку, что у него мало чувств. Нельзя судить о людях вот так.
   – Нельзя, – соглашается колдунья.
   – Никто не смеет никого так судить, – повторяет Жанетт, все нажимая и нажимая на кнопку лифта… Ты ничего не можешь знать обо мне, и ты ничегошеньки не можешь увидеть, пустоголовая мартышка.
   – Да нет, я знаю, но кровь не водица…
   И колдунья закрывает дверь. Этот звук словно от взрыва отдается на лестничной площадке, в самом обыкновенном мирном подъезде. Жанетт оглядывается, видит черно-белые с желтой крапинкой бетонные стены, прислоняется головой к дверям лифта.
   Я встретилась с ведьмой, в жилом доме в Бредэнге я встретилась с чертовой ведьмой, пронеслось в ее сознании.
   Трясущимися руками Жанетт запихивает в лифт коляску и, спускаясь вниз, сама того не желая, начинает рыдать.
   Йенни спит.
   Жанетт открывает дверь подъезда. Вся дорожка усыпана осколками стекла. Жанетт поднимает глаза на второй этаж, видит разбитое окно, а на земле около ее ног лежит камень. Она осторожно нагибается и поднимает его.
   На камне надпись: В память о Висбю. Похоже, это сувенир.
   Я могу отнести его в полицию, сумбурно промелькнуло в голове, ведь это улика.
   Она собралась положить камень в коляску к Йенни, но вдруг передумала и сунула его в карман.
   Должно быть, это я бросила камень в окно, решила она, значит, это я разбила его.
   Жанетт всхлипнула.
   А может, это была она, эта чертова ведьма.

* * *

   Завтрак вдвоем после девяти часов пути в сидячем вагоне копенгагенского поезда – едва ли это можно назвать романтическим событием. Тереза дрожит в своем черном пальто, она вся в поту и в то же время очень озябла. Но, идя за Юнасом след в след в кафе Центрального вокзала в Стокгольме, она верит, что это и вправду романтический завтрак.
   Убеждена.
   Странное чувство.
   – Вообще-то я не голоден, – заявляет Юнас, проходя по темному вестибюлю.
   – Что? – переспрашивает Тереза.
   – Я не голоден. Не люблю есть по утрам, – объясняет он громко.
   – С утра надо позавтракать, – возражает Тереза, – например, можно поесть… малосольной лососины.
   Они уже подошли к большому столу, и первое, перед чем Тереза не смогла устоять, была лососина, нарезанная большими, крупными кус ками, – настоящий деликатес.