Сиск Фрэнк. Грешник погибнет от зла

   Док явился наполовину пьяный в полтретьего, чуть попозже начали появляться другие приглашенные, среди которых были Герман Максфилд и Реверенд Джон Рудерфорд. Через час все были в сборе. Дарби разлил шампанское. Отец провозгласил тост за мое здоровье, а я предложил выпить за удачу и объявил Клаудию своей невестой.
   - И когда состоится свадьба? - спросил Джон Рудерфорд.
   - В июне.
   - Месяц, предназначенный Богом и природой, - прокомментировал он. - А где, позвольте узнать, будут торжества?
   - В Ньюбери-порте, Джон.
   - Как жаль, Джеймс.
   - Но вы в числе приглашенных.
   - Уже лучше.
   Вечеринка удалась на славу, насколько замечательно, вообще, отмечаются подобные события. Единственное, что могло омрачить праздник - чрезмерные возлияния отца, дока Бевина и Пола, но они уединились в библиотеке, и их безобразное поведение осталось незамеченным.
   Нам с Клаудией посчастливилось улизнуть в винный погреб, ключ от которого был только у меня. Погреб представлял из себя прекрасно обставленную комнату для дегустаций. Не стоит упоминать, что пробовали мы отнюдь не виноградные напитки. Вечеринка закончилась после семи. Из-за плохой погоды (несколько градусов ниже нуля и предупреждение по радио о гололеде) я старался убедить Клаудию остаться на ночь, но Полу непременно нужно было на следующее утро пойти на уроки; из-за строгих правил ему грозило в противном случае исключение из школы. Представляю, какую потрясающую картину похмелья он должен был явить собой на следующий день.
   - Отпущу тебя при одном условии, - сказал я Клаудии, - за рулем всю дорогу будешь сидеть только ты.
   - Не тревожься, милый. Пол будет отсыпаться до самого дома.
   - И будь осторожнее, дорогая.
   - Разумеется, Джим, всегда.
   13 февраля.
   "Всегда". Для моей любимой это обернулось в "никогда" через считанные часы. Немного южнее Ворчестера автомобиль понесло юзом на скользком повороте, он врезался в ограждение на обочине и несколько раз перевернулся, как потом сообщалось в полицейском докладе. Автомобиль смялся в гармошку. Шофер чудом спасся. Но за рулем сидел Пол! Клаудия, находившаяся в момент аварии в так называемом кресле для самоубийц, погибла мгновенно, как заявил доктор из примчавшейся на место трагедии скорой помощи.
   Чувствую, что схожу с ума. Не могу думать, ничего не соображаю, рука не поднимается писать обо всем. Не знаю, смогу ли жить дальше после такого.
   17 февраля.
   Все время в каком-то оцепенении, но, боюсь, жить буду. Молюсь богу, чтобы не бесцельно. Последние дни - самые черные в моей жизни. Как пьяный, присутствовал на похоронах Клаудии. Гроб был закрыт - страшное напоминание об искромсанной красоте. Помню ее родителей, оставшихся в памяти, словно две смутные тени, медленно бредущие за гробом. Мы обменялись парой бессмысленных фраз. Пол не присутствовал. Его все еще держали в больнице со сломанной рукой и легким сотрясением мозга. Мой отец тоже остался дома. Он оказался "слишком больным", чтобы "передвигаться".
   18 февраля.
   Пытается ли отец по-своему неуклюже вывести меня из постоянного транса? Похоже на то. Сегодня вечером он протрезвел со странной идеей. Ему пришло в голову финансировать городскую библиотеку. Называю эту идею странной, поскольку она захватила человека, игнорировавшего чтение книг всю сознательную жизнь. Единственное, что ему удалось осилить, если не ошибаюсь (причем много лет тому назад), - "Столки и компания", подаренную ему отцом в детстве. В действительности, наша семейная библиотека была основана прадедом, расширена матерью, страстной любительницей Диккенса, Троллопа, Гарди и Мередита, а позже слегка дополнена и модернизирована мной. Окончательно впав в детство, отец, по-видимому, вбил в голову мысль внести свою лепту, превратившись в местного Эндрю Карнеги.
   - У нас уже имеется городская библиотека, - попытался я охладить его пыл.
   - Неужто? Новость для меня. Где ее, черт побери, запрятали?
   - В подвале конгрегациональной церкви.
   - В подвале? Не смеши.
   - Там около двух с половиной тысяч томов, среди которых есть книги Редьярда Киплинга.
   - Прекрасно. Надеюсь, старые добрые сказки Столки. Но у меня более грандиозные планы. Вытащить на свет божий все это добро. В большой кирпичный дом. Со статуей перед подъездом. "Мыслитель" или что-нибудь в этом роде.
   - Когда тебя успело осенить, папа?
   - Созревало во мне, по крайней мере, целый год.
   - Библиотека задумана в качестве памятника для тебя?
   - Желательно, чтобы ты спланировал ее именно так. Ты и Максфилд. Финансовую поддержку обеспечу.
   - Сколько ты думаешь выделить?
   - Полтораста тысяч. Впечатляет?
   - У меня нет слов.
   22 февраля.
   Утром позвонил Генри Максфилд, сказав, что мой отец упомянул о возложенной на него ответственности за постройку новой библиотеки. Не очень-то последовательно, и не все ясно. Юристу нужно уточнить некоторые нюансы. Пришлось пообещать, что зайду на днях в оффис Хартфорда.
   23 февраля.
   Медленно заживающая рана опять вскрыта. Среди утренней почты было письмо от брата Клаудии, отправленное из больницы.
   "Дорогой Джеймс! Могу представить, что ты думаешь обо мне. Тебе, наверное, так хочется жахнуть меня под зад, чтобы никогда больше меня не видеть, и, по правде говоря, лучше бы так и было, потому что в этом положении, как мы сейчас есть, самому мне не удастся покончить с собой, и бог знает, каким легким для меня был бы подобный исход. Только сегодня до меня дошло, что Клаудия мертва и ушла навсегда, и все по моей вине, когда я напился на твоем дне рождения, а потом стал требовать самому сесть за руль, когда мы выпили по чашке кофе в придорожной закусочной..."
   И так далее. В конце письма он подошел к главному пункту. За ним угадывалось желание его родителей. У Пола осталось обручальное кольцо Клаудии. Ему показалось правильным лично вернуть мне его. И он лично обязан попросить у меня прощения (зная, что простить его никогда не смогу), дабы успокоить терзающую его совесть.
   Двадцать седьмого февраля его выписывают из больницы. Не мог бы я отыскать его там и, может быть, даже отвезти в Бостон. А он отдаст мне обручальное кольцо и мои письма к Клаудии, найденные среди ее вещей. "Я понимаю, что прошу слишком многого, Джеймс, но мне нужно разобраться с самим собой, стоит ли существовать дальше. Не забывай, я тоже любил Клаудию. Она была мне сестрой, старшей сестрой, и всегда была добра ко мне..."
   27 февраля.
   В одиннадцать часов утра встретил Пола в больнице Ворчестера. Лицо его выглядело осунувшимся и бледным, придавая ему какой-то странный вид. Левая рука лежала на перевязи. Он поднял правую, и мы обменялись приветствиями.
   - Сейчас достану из кладовки вещи, и буду совсем готов.
   - Давай помогу, - предложил я.
   Мы вместе прошли к кладовке и достали оттуда большой кожаный чемодан и сумку на молнии. Мне достался чемодан. Как только вещи были уложены в багажник, Пол сказал:
   - Мне чертовски неудобно. Не могу смотреть тебе в глаза, Джеймс. Мои родители вообще жалеют, что родили меня. В довершение всего, меня выкинули из школы. В общем, всем насолил. Враг номер один.
   - Неподалеку есть приличная гостиница. Капелька грога поможет тебе воскреснуть. Слегка подкрепиться - и...
   - Никакой выпивки, Джеймс. Исключено. Отныне полное воздержание.
   - Да что ты говоришь? Все равно поедем в гостиницу. Нужно будет отдохнуть.
   - Ты за рулем - тебе виднее.
   Итак, я поехал к этой хорошо известной гостинице, название которой не буду упоминать по одной очевидной причине, которую раскрою позже. Там мы уютно расположились в глубоких креслах рядом с камином возле стойки с коктейлями. В подобных условиях трудно отказать себе в удовольствии выбрать напиток по душе. Но Пол мужественно отклонил мое предложение расслабиться, отвлекая себя копанием в сумке, откуда на свет были извлечены две пачки писем, стянутые синими резинками. Толкнув их в моем направлении, Пол сказал:
   - Мама решила, что они по праву принадлежат тебе.
   - Поблагодари ее за заботу.
   - А, и это тоже. - Из правого кармана его куртки была вытащена розовая коробка из-под обручального кольца. Не открывая, я переложил ее в свой карман.
   - Послушай, малыш, - обратился я к Полу. - Все это тяжело для нас обоих. Не будем усложнять и без того сложные проблемы.
   Официант принес бутылку "Роб-Роя" и поставил ее между нами.
   - Просто мне офигенно паршиво, - отозвался Пол. - У меня уже вряд ли получится чувствовать себя как раньше.
   - Все, что ни делается - все к лучшему, - уколол я парня и отхлебнул из бокала. - Любое потрясение, с печальным или счастливым финалом, меняет многое в жизни.
   - Наверное.
   - Если тебе это поможет, Пол, - я залпом осушил бокал и посмотрел ему прямо в глаза, - то прощаю тебя. Пусть не смогу забыть, но могу простить.
   В глазах парня блеснули слезы. В глазах, как у Клаудии.
   - Да, черт возьми, Джеймс, спасибо, спасибо. Я... я... о, у меня такое ощущение, будто род человеческий готов принять меня обратно. Если не сейчас, то когда-нибудь.
   - А если сейчас?
   - Как это?
   К нашему столику приближался официант.
   - Для начала выпей со мной. Терпеть не могу пить в одиночестве.
   - Ну, ведь... О кэй, только раз.
   Три часа спустя Пола было не узнать. Поглощая грог без всякой закуски, мы казались забулдыгами, давно оставившими позади среднюю степень опьянения и с заплетающимися языками. В моем случае внешность была, правда, обманчивой. После третьего коктейля я обратился к бармену с просьбой не добавлять мне виски в "Роб-Ройз", который будет подаваться на наш столик, ввиду слабости желудка. Тем временем Пол медленно, но неуклонно продолжал напиваться.
   В полчетвертого его мутный взгляд остановился на часах, висящих в дальнем углу комнаты.
   - Вроде уже перевалило за три. Пора выметаться отсюда, Джеймс. Мне нужно быть дома не позже пяти. В пять дома, как штык. Ультиматум от папаши. А не то...
   - А не то что?
   - Отречется от меня. Вышвырнет на улицу. Заставит работать на своей проклятой мельнице вместо жерновов.
   - Боюсь, на мне слишком сказывается действие коктейлей, Пол.
   - Никак не соображу, обожди. Что ты сказал?
   - Из меня никудышный пьяница.
   - Клаудия то же самое говорила. Будь, как Джеймс, говорила она. Пей, как джентльмен. С чувством собственного достоинства. Не напивайся.
   - Рад, что она не видит сейчас меня.
   - Посмотри-ка на меня, Джеймс. Трезвый, как скотина.
   - А вот меня тошнит всего, изнутри так и выворачивает наизнанку. Слушай, Пол. Возьми ключи от машины и поезжай домой. А я просплюсь и приеду утром.
   - Шутишь, приятель. У меня нет прав. Копы отобрали права после аварии.
   - Тем лучше. Они не смогут отобрать то, чего у тебя нет. Ты поезжай, Пол, а я пойду закажу номер для себя. Ты ведь в состоянии вести машину, не так ли?
   - Уж что-что, а машину я могу вести в любом состоянии.
   Итак, улучшив момент, когда официант отошел, я дал Полу ключи от машины, мы обменялись напоследок рукопожатием, и парень, пошатываясь и спотыкаясь, добрался до моего автомобиля на стоянке. Через несколько минут в промежутках между занавесками я увидел, как автомобиль, набрав со старта бешеную скорость, скрылся из виду.
   Найдя регистрационный столик, я спросил у клерка, есть ли в гостинице свободный номер. Мой друг, пояснил я ему, нуждается в небольшом отдыхе. Клерк ответил, что есть прекрасная комната для отдыха.
   Потом я вернулся в бар и встретился с официантом.
   - Где мой друг?
   - Наверное, в мужской уборной.
   - Возможно. Но... погодите, он взял свою куртку и сумку.Сняв со спинки стула пиджак, я пошарил рукой в карманах. Ключей от машины тоже нет. - Подойдя к окну и отдернув занавески, сказал уже намного озабоченнее: - Похоже, машины на стоянке нет.
   - Не думаю, что молодой человек был в состоянии управлять машиной, - усомнился официант.
   - Понятно, что не может. Надо бы задержать его на полицейском посту, пока парень не свернул шею. Где здесь телефон?
   - В коридоре. Но не сообщайте, что он напился здесь. У нас отберут лицензию.
   - Не беспокойтесь. Все, что ему было предложено, - это черный кофе. Так?
   - Именно, сэр. Все правильно.
   В колледже моей специализацией являлась экономика, а не психология. Но мой расчет на действия Пола оказался верен. В пятнадцати милях от гостиницы дорожная полиция засекла мой автомобиль и просигналила ему затормозить. Ответной реакцией Пола было увеличение скорости с шестидесяти до восьмидесяти миль в час. Полицейские пустились в погоню, включив сирену.
   Преследуемый автомобиль разогнался до девяноста пяти миль, как потом отметили в полицейском протоколе. Из моего старого седана были выжаты все имеющиеся в резерве лошадиные силы, он мчался на пределе, даже быстрее своих возможностей. И вдруг, будто взбесившись, машина начала вилять из стороны в сторону по всей ширине Девятого шоссе, пока, наконец, не застряла колесами в дренажной канаве, смяв передним бампером хилое ограждение. Еще несколько мгновений - и скрежет мнущегося железа смешался с грохотом крошащегося бетона. Почти тут же последовал сильный взрыв. Языки пламени взметнулись безнадежно высоко, чтобы можно было предпринять немедленные попытки спасти водителя.
   Когда огонь был потушен вызванной пожарной машиной, полицейский патруль подвез меня из гостиницы к месту происшествия для опознания. Если бы не обугленная гипсовая повязка, мне вряд ли удалось бы узнать в обгоревшем трупе Пола.
   - Ваш мистер Оливер очень здраво рассуждал, - отметил Ричард Сенека, положив себе на колени раскрытую тетерадь обложкой вверх, чтобы набить табаком очередную трубку. - Это качество в определенной степени присуще всем нам, но у него оно развито просто необыкновенно. И говорите, никогда не замечали за ним подобного, Герман?
   - По крайней мере, в глаза это не бросалось, Ричард. Максфилд прикурил сигарету, выпустил облачко дыма, потом отложил ее в сторону. - Я все пытаюсь связать воедино эти чертовы штучки... Рациональность, да, логичности мышления ему было не занимать. Если можно так выразиться, это больше похоже на страсть, не выходящую за пределы здравого смысла, на благодетельный прагматизм.
   Сенека поднес к трубке горящую спичку.
   - Возможно, - согласился он.
   - Найди следующую пометку, и тебе станет понятно, о чем я говорю.
   "б августа.
   Благодатный денек. А вот к поведению отца стоило бы подобрать прилагательное похуже - не так ласкающее слух.
   Чем более неспособным становился он к решению мало-мальских вопросов, тем упрямее было его желание сделать все сразу. В результате кроме хаоса и нелепости ничего у него не выходило. Например, сегодня утром Си Грим был послан подрезать яблони, хотя деревья, как обычно, были подрезаны еще в июне. Я тихонько велел Си срезать несколько мелких веток и испариться из сада, как только старик повернется спиной.
   Днем отец втянул Джозефину в бессвязную дискуссию, как лучше приготовить пирог с начинкой из изюма, настояв в конце концов, чтобы впредь туда добавлялся не ром, а яблочная водка. Незаслуженно отруганная бедная женщина, разозлившись, пошла на кухню и приготовила четыре разных пирога с добавками яблочной водки, рома, бренди и бурбона.
   - Пусть попробует отличить, - пробурчала она мне.
   Еще позже Дарби был вынужден отвлечься от чистки серебра, и ему было приказано натереть мастикой деревянную лестницу, не покрытую паркетом. Дарби возмутился, сказав, что два дня назад, не более, лестницу натирали мастикой, но отец просто приказал исполнить то же самое еще раз. Натирание мастикой любой деревянной поверхности становилось одним из бесчисленных отцовских бзиков.
   А ближе к вечеру, когда наступил продленный час принятия коктейлей, где-то в четыре пятнадцать, отец припер меня к стенке со своей не очень умной затеей насчет библиотеки.
   - Почему ты и Максфилд, - начал он.
   - Честно говоря, я подумал, что ты изменил свое решение, ведь о постройке новой библиотеки не упоминалось несколько месяцев.
   - Изменил решение. Знаешь, я никогда не отменяю что-либо решенное.
   - Ну и прекрасно.
   - Давай-ка без сопливых замечаний. Пока я здесь хозяин.
   - Это всем хорошо известно, отец.
   - Так-то лучше. Теперь вернемся к моему вопросу. Я хочу видеть подготовленную документацию для постройки библиотеки, и чтобы сделали ее не позже этой недели.
   - Тебя все еще устраивает сумма в сто пятьдесят тысяч?
   - Да, конечно.
   - Что в полной мере демонстрирует твое невежество по крайней мере в одной стороне жизни, отец. На сто пятьдесят тысяч можно закупить уйму выпивки, но черта с два ты купишь приличное количество книг, не говоря уж о хорошо спланированном здании, куда можно было бы запихнуть все эти тома.
   - Книги меня не волнуют. Мне нужно только здание. Стоимостью сто пятьдесят тысяч. Можешь напихать туда книг из подвала конгрегациональной церкви.
   - Ах вот, значит, как.
   - Именно так. Договорись на завтра о встрече с Максфилдом. Пораньше.
   - Хорошо.
   - Сейчас. Вон телефон.
   Диктатор приказал. Я повиновался.
   7 августа.
   Ранним утром, за час до рассвета, я проснулся и пошел в ванную комнату. Не успев добраться до цели, вдруг обнаружил отца, прохаживающегося по коридору, как лунатик. По крайней мере, мне так почудилось. Руки у него висели совершенно безвольно и не раскачивались, как обычно бывает при ходьбе. А когда я негромко окликнул его, он не отреагировал, будто не слышал меня. На нем была пижама, ночная рубашка и войлочные шлепанцы с кожаными подметками. Походка была какая-то волочащаяся. Было слышно шаркание подметок об коврики, постеленные через равные промежутки, и коврики, в свою очередь, тоже шуршали, сдвигаемые на деревянном полу. Отец направлялся к лестнице.
   - Отец, - позвал я его негромко. Но он продолжал свой путь.
   - Отец, осторожно, - предупредил я. Старик уже находился перед первой ступенькой. Если он и вправду лунатик, то может сильно расшибиться. - Отец, очнись!
   Ни малейшего проблеска сознания. Я бросился вслед за ним с намерением сграбастать его в охапку, но очень неудачно зацепился за коврик, поскользнулся и опрокинулся на спину. Отчаянно пытаясь задержаться за что-нибудь, я так и проехался на спине, с поднятыми кверху ногами, пока не подтолкнул ими ничего не подозревающего старика под зад. Тот в свою очередь тоже грохнулся и, как в замедленной съемке, начал свое жуткое падение по лестнице, совершая невообразимые сальто и кульбиты через каждую вторую ступеньку.
   Доктор Бевинс, на этот раз почти трезвый, прибыл без пятнадцати семь. После тщательного осмотра он объявил, что отец мертв, а смерть наступила в результате перелома шейных позвонков.
   - Как же это, черт возьми, произошло? - спросил он, встав на ноги.
   - Позвольте для начала предложить вам чего-нибудь выпить, а потом я все объясню.
   Он взглянул на часы, будто бы соображая, успеет ли нанести свои неотложнейшие визиты:
   - Ну да, разумеется. Полагаю, для одной рюмочки время найдется.
   Итак, устроившись в библиотеке и налив ему и себе, я поведал всю историю: по естественным надобностям я проснулся в двадцать минуть шестого, судя по моим наручным часам с люминисцентной подсветкой, но сразу вставать не спешил. Остатки сна меня еще не покинули, а в постели было так тепло и уютно. Таким образом я боролся с ленью некоторое время. Потом я услышал чьи-то шаги в библиотеке. Эти звуки заставили меня быстро выбраться из-под одеяла. Надев шлепанцы, я подошел к двери и открыл ее. В тусклом свете ночной лампы угадывался силуэт отца, бредущий по направлению к лестнице. Прежде, чем я успел окликнуть старика, он поскользнулся на скользком от густого слоя мастики паркете, как раз на самой первой ступеньке, и вниз он прогрохотал, как мешок костей. Как это было ужасно, этот шум, казалось, конца ему не будет.
   - Каждый квадратный фут паркета в доме опасен для жизни, - подытожил я. - Все здесь регулярно надраивается мастикой до такой степени, что по полу можно скользить, как по хоккейной площадке. Не секрет, что блеск паркета превратился в одну из немногих радостей отца. В самом деле, на этой неделе он заставил Дарби дважды надраивать паркет, док.
   Бевинс медленно и печально покачал головой:
   - Как-то Гиппократ сказал и вполне оправданно: "У пожилых людей меньше болезней, нежели у молодых, но они всегда с ними". Пожалуй, я выпью еще, Джим - за Бена, замечательного старика.
   Замечательный старик! Моя мама вряд ли бы согласилась с подобным утверждением, да и я тоже.
   8 августа.
   Большая часть утра была посвящена переговорам с преподобным Редерфордом и мистером Уильямом Брэдли по поводу похорон. Мистер Брэдли и сыновья, владельцы похоронного бюро".
   Максфилд выбрался из удобного кресла и склонился над плечом Сенеки, заглядывая в тетрадь.
   - Дальше можно пропустить, Ричард. Следующие несколько сот страниц не столь интересны для нас. Но только что прочитанное тобой - яркий пример того, что я бы охарактеризовал, как практичный эгоизм Оливера или очень близко к этому. - Я весь внимание, Герман.
   - Примерно через месяц после похорон я встретился с Оливером в своем клубе в Хартфорде во время ланча. Мы хотели обсудить проект создания библиотеки им. Бенджамина Оливера. В разговоре была названа сумма в 150 000 долларов. Хотя в завещании эта цифра не упоминалась, старик несколько раз называл ее в разговорах со мной. Так что мне хорошо было известно его намерение вложить именно столько денег в задуманное предприятие. Джеймс Оливер в целом согласился, но он избрал немного другой курс претворения в жизнь этого предприятия - благодетельниц прагматизм, если угодно, - и так повел разговор, что все его доводы показались мне весьма убедительными.
   - Он, должно быть, обладал даром красноречия, - заметил Сенека.
   - Нет, не в обычном смысле этого слова. Скорее, его искренность, прямота плюс настоящая интеллигентность и вежливое обхождение давали ему сто очков вперед.. Помню тогда, за ланчем, он обратил мое внимание на... ну, пусть сам Джеймс очень любил и уважал своего отца, но, к сожалению, он вынужден признать, что последние годы жизни старик здорово сдал. Алкоголь сыграл свою роль. Согласен ли был я? Конечно.
   Цифра в 150 000 внушена его пустым тщеславием, так считал Джеймс, и это очень жаль, потому что намерение было весьма похвальное. Тем не менее, все эти кошмарные дни после смерти отца Джеймс Оливер долго думал и решил исполнить последнюю волю умершего. Это пойдет на пользу Бенджамину Оливеру, ему самому, его совести и всем жителям Квинспорта. Мы пришли к соглашению, что будет начата компания по сооружению библиотеки имени Бенджамина Оливера, и Джеймс первым внесет пожертвование в 10 000 долларов. Целью кампании будет сбор не 150, а 250 000 в течение пяти лет путем добровольных дотаций и пожертвований. За пять лет будет оставлено достаточно завещаний, времени хватит и для организации благотворительных мероприятий и многих других дел, сборы от которых пойдут в фонд создания библиотеки. Короче, это позволило бы участвовать всем и каждому в постройке библиотеки, общественной библиотеки, вечного памятника человеческого познания мира, а не сооружения, предназначенного увековечить старческое самолюбие.
   - Он был именно прекрасным оратором, Берман, - сказал Сенека, - и он знал, что сказать и как это преподнести.
   - Боюсь, ты прав, Ричард. В любом случае, все получалось так, как ему хотелось. К концу пятилетнего срока до 250 000 недоставало всего шестидесяти, и тогда Джеймс Оливер Мортон великодушно добавил недостающую сумму.
   - Любопытно, Герман, что великодушный дар в 60 тысяч на тысячу меньше, чем пятипроцентный годовой доход со ста сорока тысяч - с той суммы, которую он утаил из отцовского завещания на создание фонда.
   - Как это верно, как это ужасно верно!
   Библиотека уже построена. И люди считают, что этим ознаменовалось начало карьеры Оливера, как наиболее уважаемого жителя города и филантропа.
   - Он все еще продолжал свою скрытую от посторонних глаз вторую жизнь?
   - Дай я отыщу тебе следующий том. Да, вот он. 1949-й, три года спустя после смерти отца. Открой на отмеченной странице, Ричард, и там найдешь ответ на свой вопрос.
   "14 июня.
   День установления государственного флага *. День бой-скаутов. День переклички на кораблях. День празднования в честь острова Гоут. День преподобного Джона Редерфорда.
   По сути почти для каждого этот день был праздничным, только не
   * 1797г.
   для меня. Росла бы у меня борода, я бы хоть всплакнул и утер ею слезы. И поскрежетал бы зубами.
   Я мог бы начать упрекать во всем происшедшем Джона Редерфорда, но не стану, чтобы меня не обвинили в приверженности к учению св. Иоанна Крисостома *, сказавшего: "Ад вымощен черепами священников".
   Как бы то ни было, но неприятные события получили свое развитие и начали плодоносить (замечательное словцо) вслед за приходом ко мне Редерфорда, попросившего оказать финансовую и общественную поддержку экспедиции бой-скаутов на остров Гоут для празднования Дня установления государственного флага. Я охотно расстался с сотней долларов, но лишь после долгих уговоров согласился отправиться на остров в качестве взрослого вожатого.
   - Неужели скаут-мастер не может контролировать положение в отряде сам, Джон? - спросил я.
   - На земле, Джеймс, без проблем. Но в море нам требуется дополнительная помощь.
   Остров Гоут представляет собой государственный заповедник в четырнадцати милях от берега. В принципе, любая более-менее солидная организация может получить разрешение властей для поездок на остров. Паром, проходящий два раза в день из Квинспорта на крупнейший заселенный остров Кингстон, всегда может слегка изменить маршрут движения, чтобы высадить желающих на острове Гоут, а на обратном пути захватить их, как это, впрочем, и делается. Все путешествие прошло гладко, кроме одного события. Один из скаутмастеров, высокий молодой блондин, чья внешность была мне смутно знакомой, проявлял, казалось, повышенный интерес к моей персоне. Несколько раз я перехватывал его глубокий изучающий взгляд, как будто он раздумывал, откликнусь ли я при случае на какую-то просьбу с его стороны. Сначала я не обратил внимания. Но на острове вновь ощутил на себе его пристальный взгляд. Я неоднократно порывался подойти к нему и спросить, в чем дело, но его постоянно окружала стая мальчишек, закидывающих вопросами типа, как правильно вязать морские узлы, подавать морские сигналы или быстро разжечь костер. Мне понравился этот молодой человек, хотя ничего выдающегося в нем не было.