Ситников В.. О Боге, смерти и любви

   07.07.98 дом 00:11
   Молчание - это золото. Тот самый металл, из-за которого льются реки крови, теряются сердца среди зависти и лжи. Я молчу, потому что не могу сказать. Могу представить, прочувствовать, могу помыслить, но передать это через слова и уста у меня вряд ли получится. Конечно же, когда-нибудь, что-нибудь, но не сразу. Это мое отличие. С этим все связанно в жизни.
   Вот сейчас сажусь в автобус. Вокруг мало людей только лишь потому, что воскресенье. Поскольку этот день выходной ждать пришлось полчаса на легком морозе. Но людей мало, обычно толпа разъяренных старушек и дедулек, молодых сволочных парней, скромных девушек. Могу даже присесть? Но не в этом суть.
   01.11.98 остановка автобуса ?642 11:47
   Все начинается внезапно. Сначала ты ждешь это момента спокойно, как будто готов и знаешь, что произойдет. Проходит несколько минут и чуть-чуть тебя что-то начинает беспокоить. Чуть-чуть. Совсем немножко, но все же начинает внутри расти.
   13.09.97 лекция по истории и теории мировой культуры 10:01
   Это происходит, когда я слушаю Санчо, когда читаю о Микеланджело, когда играю на саксе или перелистываю Кортасара. Да, именно тогда осознаю, что все-таки могу. Вот как сейчас. Подойду воткну в розетку шнур и моя Оливетти мигнет мне, и проснется желание писать. Это вдохновение? Или происки моего подсознания? Или все еще проще? Творчество - это тайна, которая полностью тебя охватывает. Не могу писать как графоман. Нет, не понимаю графоманства. Надо пережить, прожить, открыть в себе таинство рождения, жизни, смерти своих героев, себя. Они такие же как мы. А разве, мы в праве говорить, что они не существуют, когда сами не всегда отделяем нереальное от действительности?
   Это рождение и смерть не возможны без страданий автора. Поэтому-то мне и не нравятся деконструктивисты. Они считают - автор умер. Идея бесспорно гениальная, но он не может умереть, не взяв с собою всех своих героев. Они суть он. Но думаю не у всех авторов именно так. Только у меня, у кого-нибудь еще, может быть. Открыть себя? Вот в чем тайна.
   Ты открываешь себя. То, что глубоко внутри и только для тебя. А надо правильно преподнести это событие. Надо правильно показать, ведь не только для тебя эта тайна? Есть еще кто-то, кому она дорога? Девушка... Она нравится не только тебе. Красота не может принадлежать кому-то одному. Это истина. Согласитесь?
   Да, еще это происходит, когда слушаю Хукера.
   Блюз открывает в своей квадратуре спиральность существования бытия.
   Эта идея, почему она обладает знаком принадлежности не только к одному человеку? а к кому-то еще? Почему кто-то владеет, говорит, что она от другого? Почему мы говорим, что эти произведения принадлежат только одному автору? а не кому-то еще? Знаем ли мы, что без него они были бы просто мертвы и никогда не появились бы на свет? Тогда почему автор умирает? Только ли потому, что читателю не важно авторство? Но ведь оно заложено изначально, с первых же строк. Только у него, никогда и нигде больше не появляющихся, ни у кого. Может стоит говорить о возрождении автора? В каждом произведении, после каждого прочтения?
   Блюз, вроде бы мертвая форма, рождает постоянно новые пространства. А какой здесь автор мертв? Если сочинитель, то исполнитель остается, и теперь он является автором. Или автор это мы, те, кто воспринимает? Другими словами, когда мы слушаем блюз, вновь создаем уже существующую красоту вселенной? Поэтому-то автор - мы! Тогда где смерть автора? А если не автора, а критика, философа, который за (в) мертвыми(-х) структурами(-х) пытается увидеть некий свой, любопытный оттенок, лезет куда-то не зная ничего, научившись разбирать все по полочкам, все досконально, но не зная настоящей жизни поэта, никогда не становясь, хотя бы на мгновение им, человеком, который общается на равных с богами без имен, Вдохновением, Невыразимым?
   Пусть родится автор.
   22.01.99 дом 19:35
   Что же будет мотивом для начала работы над этим рассказом? Да, корысть. Надо написать что-нибудь такое, из ряда вон выходящее, чтобы напечатали в толстом журнале и дали невероятную премию. Творить ради славы? Творить ради успеха? А корысть ведь своеобразное вино. Разливается, булькает у тебя внутри, не знаешь, куда деваться от такой благости. Радость охватывает. Хочется играть в мяч. Нет, хочется искупаться в фонтане. Ой, как хочется искупаться. Затем вылезти из воды, и чтобы мириады рук поклонников тебя подняли и унесли бы куда-то далеко, где все делают серьезные лица и говорят наиприятнейшие слова: умен, плодотворен, велик, поэт с большой буквы Х.
   И так всю жизнь. Талант без меры. Затем, лет через сто, какой-нибудь дохляк в очках будет писать диплом по моим произведениям, а я от тщеславия перевернусь в гробу. Улыбаясь от радости. Всю жизнь. О, как я хочу этого.
   Денег уйма. Просто невозможно: лезут из кармана, делюсь ими со всеми друзьями, подругами. Родные загорают на Майями-бич. Мой друг музыкант записывает третью пластинку. На рабочем столе лежат десятки неподписанных контрактов.
   Я сижу в клубе и ем свой милк-крим, слушая Хукера и Федосова. Жизнь писателя с большой буквы Х не так уж плоха. Я велик и все вокруг ничто перед моим гением.
   Только верно, мой самый близкий друг знает, что все это бред. Мы смеемся над последним романом на его маленькой кухне разливая друг другу по очередной чарочке. Эта книжка ничто перед тем, что написал в пятнадцать лет, когда был поражен в сердце удивительной армяночкой. То была настоящая боль, которую не многие из поэтов испытывали. Только тогда я смог полностью раскрыть в себе и окружающих всю вселенную человечества.
   И пусть все пресмыкаются. Живут пока я жив. Только никто не будет знать мою истинную судьбу писателя, что уйдет в могилу со мной и близким другом. Об этом никогда не напишут ученые, никогда в мемуарах, моя служанка не расскажет вам об этом, шофер в интервью скажет, что велик и много давал на чай, но только о моей юности вы никогда не узнаете. Вот в чем штука. Мне смешно, когда после мороженого смогу выпить коньяка с кофе, закрыть блокнот, и пойти слушать отличного блюзмена. Вот она - жизнь будущего знаменитого писателя.
   24.01.99 дом 15:43
   Тайна, которую поэт открывает нам, сокрыта в мире от меня, может быть, и от вас. От нас. Знаете, а я полностью уверен, что бесталантен. Нет, не уверен, знаю. Это легко, когда видишь человека, и тут же с уст слетают слова восхищения, ты понимаешь, где на самом деле талант, а где Сольери.
   Павел сказал бы, что все вокруг переосмысление формы. Но талант уже в возможности видеть, что это так. Бесталантность, бездарность в постоянном поиске того, чего на самом деле не существует - истины. Сила знать о ее существовании, но полностью ее игнорировать, так, как будто ее нет. Отсутствие у меня ее проявляется уже в том, что пишу эти строки. Скорее выстукиваю их на машинке.
   Бесконечный конфликт вечности и времени.
   Это похоже на Москву. Вы знаете, чем привлекает этот город? Своей открытостью. Тайна его в том, что он полностью открыт любому. Это в его архитектуре, в его жителях, в его кольцеобразной системе. Он, добрый, открывает свои руки на встречу нам. Обнимает, тепло в нем. Это его тайна - потенциальная открытость миру.
   Так и талант - открыт миру, растворен в нем, понимает его таким, какой он есть. Ничего в него не привносит, ничего в нем не ищет, ничего от него не берет. Ему не надо борьбы над собой, тягостных дум о своей судьбе, только перо и хорошая музыка, а мы будем страдать, рыдать над его героями.
   А что делать человеку, который знает это? Мне? Помните героя Камю, который всю жизнь потратит на одну сцену с всадником. Автор ведь спасает его от чумы... Подобно ему прожить свои лета? Ведь ничего не поможет тому, кто знает, что не в умении писать дело. Даже не в умении работать со своим воображением ли, умом ли, памятью, сердцем. Должен быть открыт миру, знать, о чем говорят воробьи на твоем подоконнике. Перестать пить кофе по ночам.
   Но не могу бросить писать, хотя это был бы самый лучший выход для всех, и для вас. Знаю, что лучше не стоит, но не могу. Желание есть. И что-то еще там, внутри, под тринадцатым ребром. Там, что-то спит. Слышу, что спит. Тихо, тихо.
   25.01.99 по пути от дома друга к дому около 19:30
   "Симфонический блюз"
   - А знаешь, что я тебе скажу, нет, ты пей-пей, только не останавливайся. Давай, ради меня. О-оп, молодец! Так вот, я тебе скажу, что у меня была однажды встреча с Богом.
   - Да ты говори-говори, да не заговаривайся! Я таких как ты много в своей жизни перевидал! Все говорили: я видел, я знаю, только никто не мог рассказать какой Он, любит ли нас, всех, тех, кто здесь, в этом дерьме.
   - Слушай Палыч, я же тебе сказал. Встречался, вот как сейчас с тобой и этим стаканом. Давно это было, я еще тогда женат был.
   - Так у тебя и женка была?! Да ты ваще парень хоть куда! Все вы сначала водки нажретесь, а потом как начнете байки травить! Прям уши закладывает.
   - Не, Палыч, ты послушай. Я щас все рааасссскажжу, давай еще по одной и... Давай, давай, смелей...
   - Ну тогда дай мне того синенького в графине, понравилось уж очень. Ага, и пива давай - ууух - теперь базарь сколько влезет: мне уже будет все в кайф.
   - Представь Палыч: квартира в центре... Жена красавица, умна.
   - А-а-а... Так если у тебя проблемы с ней были, так это от ума излишнего, дурень, кто же на умной то... Дураак... - и он хлебнул еще синенького и изящно рыгнул на весь трактир.
   - Квартира, все в достатке, родители помогают, мы молоды, еще учились, но я где-то подрабатывал, ну и вообще все было в кайф. Все было ништяк.
   - Учился-то где?
   - Да в университете, она тоже...
   - Угу, - пробурчал довольный, низкий, хриплый голос пьянчужки. - Крутые?
   - Да нет, не крутые, но жилось привольно. Пока со мной не случилась такая штука. Я встретил Бога.
   - Идишь ты? Бога-а-а? Ты круг. Я верю. На, теперь ты хлебни. Авось вновь встретишь, - и принялся ему наливать еще чего-то непонятного оттенка.
   - Палыч, дурак, ты невежда, тебе о высших материях, а ты о стакане. Блядун ты! Мудак с большой буквы.
   - Ребят, вы разошлись, разошлись, - послышался голос со стороны.
   - Придурок, идиот, это ж я тебе выпивку поставил, а ты, сволочь такая, слушать меня отказываешься и посмехаться еще вздумал. Пошел вон, неуч, невежда. Вон, ублюдок.
   - Эй, пора прогуляться, - и кто-то сбоку его поднял и вынес на улицу.
   Его вернул в мир холод. Он неизвестно каким чувством ощутил, что находится в сугробе. Открыл глаза, встряхнул головой. Тихо, фонари светят тускло. Вокруг никого, ну и понятно - воскресенье, вечер - кому на улицу охота? Нет никого, домой, наверное, пора. Сколько сейчас? В метро успею? Должен. А холодно, черт побери. Да еще как. В городе холодно, а значит за городом еще холоднее. Да как они там бедные ютятся в своих хибарках. Даже не знаю. Где же это метро? Надо встать. Вот. Так всегда, как выпьешь земля ходуном ходит. А зачем мне пить? Не знаю... Наверное, для того, чтобы язык развязать. Себе? А кому еще? А может, кто и видел Бога-то? Не может ведь быть, что только я и встречал Его? Только я? Ведь я почти уверен, что тот, кто с ним встречался, также стоит в каком-нибудь трактире и пьет, не останавливаясь. Ведь нельзя так просто после встречи. Ведь это же меняет всю жизнь. Самое странное, что никто не хочет слушать об этом. Смеются, презирают, но все равно слушать не хотят.
   Его рассматривали люди пробегавшие мимо. Просто бросали мельком невзрачные взгляды и бежали дальше. Никто не останавливался, никто не собирался помогать. Мимо, без остановки, взглянул и все, к метро. Там тепло, знакомый с детства щекочущий ноздри запах. А тот в сугробе, придурок, алкоголик, что с него, как-нибудь оклемается, или подберут.
   Так встаем. Раз-два-три... Оп-па. Встали. Теперь надо найти впереди себя значок метро. Это что-то оранжевое. Впереди. Завтра надо бы появиться на службе. Опять будут говорить, что так нельзя, сопьюсь, хороший сотрудник мол. Пользуюсь популярностью в компетентных кругах. Работать надо, а не пить с кем попало. Ладно бы в кругу знакомых, а то забирается куда-то на задворки, находит нелепый грязный трактир и опять... Сначала пиво, водку, а потом что-нибудь синенького, зелененького, и так пока либо его не запрут в клетке, либо, если повезет, до дома доберется. Так бывает, нет, нередко, но все знают об этом, вроде бы гений, все с рук сходит. А нам объясняет, что хочет рассказать кому-либо о том, что никто не видел, о его встречи с Богом. Нет, верно про него мне сказали - из-за того, что жена ушла, любил ее очень, а она ушла. Не могла жить, пил много. Или тогда еще не увлекался так? Не знаю, пришла, а уже о нем легенды ходили. Мне рассказывали, что у него романы были чуть ли не с каждой. Все от него просто без ума, да и я немного. Но пьет он жестоко. Смешной, придумывает себе всякие истории, а затем напивается с кем-нибудь. Хотя работы мне его очень нравятся. Да и сам он ничего. Красив, умен, галантен. Есть в нем что-то. Это от Бога, может быть. Вдохновение. Как бы обратить его внимание на меня? Может подойти и улыбнуться?..
   Он повернулся к ней и спросил:
   - Вот ты, такая правильная, можешь представить, как от тебя уходит самое важное? Самое главное в твоей жизни? Нет, ты смотри на меня, а не куда-то в сторону. Можешь себе представить? Вот как сказать, что не любишь? Как объяснить, что нельзя вернуть то, что было самым важным, самым близким? Как долго можно страдать? Сколько можно терпеть боль внутри себя и думать, что все образуется? Вот кто-то живет без этого. Он счастлив, по-своему, конечно, но ведь счастлив. Может быть, даже глубоко внутри.
   Да, я переживал, что она от меня ушла. Да, не понимал тогда, что все так серьезно. Ничего не переживал, убегал куда-то. Самое больное было тогда, когда она подошла и отдала кольцо. О нет, она меня любила, я знаю. Просто это я. Все дело во мне. В том, что я встретил Его. Все же тогда пошло под откос. Мир, который мы создали, разрушился, исчез куда-то, исчез в ничто и никуда. Передо мной всегда стоял образ, я не мог ничего. Мне хотелось только повторения. Вот тогда все и началось. Да, я не обращал на нее внимание, убегал. У меня появилась сумасшедшая идея, я знал, что смогу повторить.
   - Да, но где ты встретил, как ты Его встретил? Неужели ты смог говорить с Ним?
   - Нет, глупышка. Конечно, нет. Все произошло мимолетно. Я столько раз вспоминал это момент. Я каждый день ездил в университет на метро. Мы жили на Лубянке. Тогда еще ремонтировали метромост. Вот тогда и встретил Его. Утром. Немного уставший от еще не отпустившего до конца меня сна. Сначала поезд ехал быстро после того, как закрывались двери на Спортивной. Затем он сбавлял скорость и выезжал на мост. Когда же большая часть оказывалась снова под землей, в туннеле за мостом, он набирал невероятную скорость. Так было всегда. Всегда я закрывал глаза и отдыхал, но сейчас не мог. Нет, у меня были закрыты глаза, но вдруг мой слух очень обострился и показалось в шуме, в гуле звуков метро услышал две ноты. Две ноты, которые играть мог только совершенно невероятный симфонический оркестр. Это было совершенно и божественно. Не мог успокоиться. Я открыл глаза, оглядел всех, совсем мельком, бросил вопрошающий взгляд на жену, но она дремала. Я открыл глаза и увидел себя. Себя в отражении надписи "Не прислоняться". Ноты играли все волшебней и волшебней. Полностью отдался им. Вверх - вниз. Скрипки брали сначала тягучую низкую ноту, а затем переходили куда-то совершенно ввысь. Туда, где мог быть только Бог, как путь к вратам рая. Это было совершенство, блаженство. Мне хотелось орать, хотелось, чтобы все-все вокруг осознали счастье встречи с Богом, но никто этого не слышал. Я знал, что никто не слышит и не думает о Боге сейчас. Только мы с ним. Друг против друга... Прошло несколько лет. Я вспоминал, конечно, вспоминал, но был счастлив своими заботами, был рад жить. Не долго. Я понял, что тогда я умер. Ожить мог только еще раз встретившись с Богом. Но как? Никогда я больше не слышал тех скрипок, тех нот после метромоста. Никогда. Как будто потерял слух. Постепенно это чувство полного угнетения полностью меня охватило. Мне уже ничего не было нужно. Только вновь встретить Его. Никто слушать не хотел. Я был безумен, причинял всем боль своей нелюбовью. Я игнорировал рождение ребенка, мне были пофигу успехи жены, было наплевать на друзей и родных. Только бы еще раз.
   Ведь ты понимаешь, что Бог, это не обязательно то, о чем говорят в церкви, то, о чем ты уже привыкла думать как все. У каждого свой Бог. Да это так. Та мелодия была для меня Богом. Я мог создать свое богословие, стать апологетом, мог доказать бытие его бесконечное число раз. Только бы еще услышать. Так было со мной. Это было чистым безумием. Но у меня появилась идея, как можно было бы преодолеть барьер, ту грань, которую возвел Он между нами. Я понял, что смогу еще раз встретиться. Вернулся в мир, но лишь на время и с единственной целью: добиться.
   Работал над собой день и ночь. Получил всевозможные степени, устроился на безбашенную работу. Мне платили баснословные деньги. Заставил поверить в себя жену. Растил сына.
   И вот, однажды выпала командировка. Это был мой шанс.
   Продал все, что было, заложил весь дом с потрохами, кинул жену и ребенка, снял все деньги со счета, залез в долги и уехал в Нью-Йорк.
   Денег хватило, чтобы нанять на пару дней три симфонических оркестра: Била Паркенсона, Луи Самуэля, Жоржа Лакруа и студию звукозаписи "ХотСаунд" на четвертой авеню.
   На пистолет денег уже не было. Только обратный билет.
   Жена ушла, друзья отвернулись. А потом начал пить.
   Он повернулся и лег на спину:
   - Сейчас я тоже уйду. Ты ведь знаешь?
   - Я это поняла, когда ты первый раз посмотрел в мои глаза.
   Он скинул с себя одеяло, встал. Босяком дошел до кресла, где оставил всю одежду. Быстро оделся.
   - Дверь захлопнется, - она прошептала и зарылась в подушку.
   - Знаю, успел заметить.
   На лифте он спустился на первый этаж. Оттепель и с неба капал мокрый снег в такт его печали. Повернул в арку. Затем по улице несколько минут до метро. Проспект Вернадского, сбежал по лестнице вниз, в переход-вход на станцию. Он вошел в вагон и сел, уставившись в тьму метро. Над ним, там, наверху, кто-то тихо-тихо постучал дирижерской палочкой. Взмахнул и, когда поезд подъезжал к мосту, вновь опустил ее. Но он уже спал.
   "Ластик памяти"
   Для М.С.
   Зеленый чай с жасмином то, чего мне сейчас не хватало. Продукты хранятся под клеенкой на палатке. Отогнул кусок полиэтилена, служащий защитой за случай дождя. Палатка старая, брезентовая. Да и шили ее похоже сами (мне она досталась от друзей). Мои продукты разложены по пакетам, а там, где сахар, специи, соль, немного кофе, какао, есть и чай. Вот. Отец дал мне пачку в дорогу. Он у меня гурман до чая. Придумывает сумасшедшие напитки, например, соединяет зеленый с каркадэ, настаивает и демонстрирует нам свой железный желудок и отличное здоровье. Так, теперь пакет надо закрыть от муравьев, хотя эти маленькие бестии все равно доберутся до чего-нибудь вкусненького.
   - Слушай, а где ты живешь в Москве?
   - На Котельнической набережной, знаешь "Иллюзион"? Иностранку? Рядом с высоткой, там еще маленькая улочка поднимается на холм.
   - Ага, вспомнил. Хорошо у тебя там.
   - Да, ничего, - она прошла мимо по направлению к очагу и посмотрела под крышку котелка.
   - Еще не вскипел.
   - Ничего, уже скоро. Дай мне канн. Он позади тебя стоит, у стенки очага. Так. Я люблю очень крепкий, а ты?
   - Я больше люблю сладкую воду со слабым оттенком светло-коричневого в жидкости.
   - Понятно, не крепкий. О'к.
   - Ты на пляж пойдешь?
   - Посмотри туда, - и я кинул взгляд под дуб, где расположил свои запасы питьевой воды. - Нет, не пойду. Литр остался, только на обед хватит. Ты ведь не хочешь потерять форму к вечеру? Предстоит нелегкая, как ты понимаешь?
   Она улыбнулась. Ее улыбка была поразительно легка и любезна, она скользнула с той вчерашней, неповторимой мягкостью, именно это и привлекло меня тогда. Это ее магнит, спрятанный глубоко и в то же время очень близко, на поверхности глубокого озера, ее отличительный девичий шарм. После второй чарки портвейна, льющегося рекой на очередной пирушке у харьковчан, взглянул и не смог оторваться. Она пока еще не замечала меня, народа было полно. Кто-то рассказывал истории, кто-то горланил песни собственного сочинения, кто-то пил без устали, за столом вообще мало понятно кто? где? и откуда? Случайные гости внезапно появлялись с какого-нибудь края стола из каменных плит, выкраденных у моря, и вкушали яства, пили вино, рассказывали свои истории и исчезали в ночи, словно их и не было. Так, в этом добром хаосе, она меня долго не замечала. Все было как всегда, только не она. Я даже помнится спросил себя, почему раньше ее не замечал, вроде бы в Лиське давно стою, а ее не замечал? Узнал у соседки, что зовут эту веселую девушку Люда, москвичка, ходит одна и уже третий год. Первый раз привез сюда Вовка, но затем она решила ходить одна. Без проблем. Она оказалась очень забавной. Ее улыбка пронзала меня каждый раз, как у Майка, она вонзала мне в спину свой нож, затем вытирала с лезвия кровь, а мне чертовски приятно. Все вокруг исчезло, остались только я и она. Люда
   Мы вычерпали всю стоявшую недалеко бутылку вина и, когда стало ясно, что хозяева собираются заняться любовью, исчезли в кустах. Не сказав друг другу ни слова.
   Это страсть. Пламя. Внутри все горит. Только одно. Хочется раздеть, взять наслаждаться ею. Пронзать, владеть, властвовать. Знать, что находится ниже сексапильного животика, исследовать своей рукой ее маленький черненький треугольничек, а уста неразрывно связаны, и нет ни слова. Трава под нами, словно мягкое волшебное покрывало. Мы познавали друг друга. Ее ласки, ее имя на губах. Проникновение и власть. Вино внутри, вино вокруг. Вдохи. Люда. Пляж, вокруг никого, только мы, неизвестно как оказавшиеся на нем, обнаженные на песке, море спокойно накатывается волнами на берег, луна освещает все вокруг. Кто-то проходит рядом, делая вид, что не слышит звуки любви. Не видит движения, не чувствует, как что-то крепнет у него между ног и заставляет его ускорить шаг. И вдруг море. Вино улетучивается, как только оказываюсь под водой захлебываясь в соленой пучине, стремясь к ней. Ныряю, хватаю ее за пятки и выкидываю из воды вверх, над водой. Луна освещает в блеске брызг ее белоснежное тело. Ловлю губами ее соски, ныряю и раздвигаю ноги, целую губы, чувствую запах, а она хватает мои волосы в безумии конца.
   - Надо пойти забрать еще наши вещи у харьковчан.
   - Угу, там еще мои трусики, где-то на кусте висят.
   - Вот видишь, а ты про пляж, - я достал из палатки рюкзак. - Ты знаешь - я рисую?
   - И как хорошо?
   - Не плохо, только у меня нет моих работ, чтобы показать, никогда их не оставляю. Дарю. Люблю дарить.
   - Уж я вчера поняла. Кончить три раза мне не удавалось никогда в моей бурной жизни.
   Я подошел к дубу и начал собирать бутылки, канистры в рюкзак. Блики солнца игрались на ее груди. Она что-то готовила нам на завтрак. Когда она наклонялась, можно было увидеть ее губки, такие нежные и пухленькие среди черненьких, маленький, вьющихся волосиков. Ее попка была невероятно завлекательной, и мне пришлось несколько попридержать лебединую сталь у себя между ног, поправить плавки.
   - Ты чертовски привлекательна, - сказал, целуя ее перед выходом в горы за водой. Она улыбнулась, немного наклонила голову к левому плечику, и кудряшка упала на ее лобик. Хитрющие глазики слегка прищурились. Рука скользнула, куда бы сейчас не следовало, а другой она мне запихнула бутерброд в рот.
   - Только не задерживайся. Я сначала здесь, потом на пляже, затем соберу свои вещи, они у Сани Донского, знаешь его? и вернусь. Да, прихвати с собой немного дров, а то вечером может не хватить на костер. Все, иди, - она подтолкнула меня.
   Резко поворачиваюсь, сбегаю с маленького пригорка, перепрыгиваю через ручей и направляюсь в Зеленку, дабы отыскать ее очаровательные трусики, свою кофту, ее блузу, мои шорты, и нашу обувь у харьковчан. В лагере никого не было, и я быстро нашел все, поскольку, как оказалось, мы придавались любви у всех на виду. Но ничего, вряд ли кто помнит о вчерашнем, а если и помнит, то для них это было покруче всякого ХХХ-TV, и наверняка, поддало жару всем этой ночью.
   Рядом со стоянкой начиналась тропинка в горы к роднику.
   Поначалу, как и всегда, довольно не просто забраться на один, затем на второй склон холма, поскольку уже давно не поднимался, а во-вторых, горы древние и почва никуда, постоянно образуется сыпучка, да и ручей вконец разрушает породу. Но потом, уже свыкшись с нагрузкой, остается только любоваться видом, открывающимся на просторы моря, гор. Холмы позади пусты и от постоянной засухи почти выгорели, но впереди начинается склон горы и лес. А вот и развалины татарской хижины.
   - Санек, привет, тоже за водой?
   - Мишка, ну ты вчера... Как ее звать-то? Сколько, ребят, вы выпили?
   - Да, да, да... Мы круты и безудержны. Случаем Вовки здесь нет?
   - Угадал, он там очередь держит, - Саша встал с кирпичной стены, набросил на себя рюкзак, я ему помог натянуть лямку.
   - Беги, может еще успеешь.
   - Ладно, давай, еще встретимся.
   - Ты вещи-то забрал?
   - Да, могли бы и снять с кустов, - кричу ему, уже набирая скорость и не поворачивая головы. До меня доносится смех и доводы, почему-де они этого не сделали.
   Раз, холмик, два, холмик и слышим звук воды.
   - Привет, - донеслось сверху.
   Поднял голову. Вовка спускается с огромным рюкзаком, который явно стесняет его движения. Я подаю ему руку и помогаю спуститься с крутого уступа.