Друзья, шумно и радостно подивившись этому необъяснимому с материалистических позиций факту, трижды повторили опыт с посадкой-высадкой. Результат остался прежним. Неказистая снаружи коробчонка на колёсиках изнутри устойчиво обнаруживала объём и комфорт класса люкс. Решив, что от добра добра не ищут, молодцы устроились на подросших диванах и, примеряя с хохотом кто пилотку санитара, а кто респиратор, отправились к Дредду.
На углу улиц Трофима Лысенко и Томаса Моргана, возле уважаемого Картафановским населением продуктового универсама «Дед-самоед», Муромский свернул к обочине. Сказал «купить кое-чего треба!», заглушил двигатель и, пообещав скоро вернуться, двинул в магазин.
Остальные выбрались из «Окушки» наружу, перекурить. Подле стоянки обосновалось молодежное трио – два паренька с гитарами да девчушка с бубном. Коллектив был явно студенческим, пели ребята больше для души, но и от вознаграждения не отказывались. Гитарный футляр возле ног артистов гостеприимно распахивал нутро как для мелочи, так и для купюр. Судя по приличному количеству заинтересованных зрителей, савояры не халтурили, работали с полной отдачей.
В настоящий момент студиозусы выводили дрожащими голосами душещипательную историю:
Расчувствовавшиеся друзья щедро вознаградили самодеятельных артистов, а ушлый Попа даже выпросил у девчушки слова запавшей в сердце песни. Ну а заодно уж и телефончик.
Вскоре вернулся Илья. Он нёс большущий букет роз и фирменный «Самоедский» пакет. В пакете, украшенном изображением улыбающегося старого ненца, чума и оленьей упряжки, побулькивало, позвякивало, шуршало.
– Шампузо, это, конечно, штука вкусная. Но закусь… – с сомнением сказал Лёха, успевший не только принять Илюхины покупки, но и сунуть в них нос. – Мы разве конфетками-то наедимся?
– Это не нам, – кратко ответил Муромский, садясь за руль. – Я у сестрёнки одной давненько не показывался. А повидать её надобно.
– Во исполнение плана? – сообразил Попов. – А я-то голову ломаю, зачем нам «Гусарские»?
– На сдачу дали, – смутился Илья. – Вместо спичек.
– Так оно понятно, что на сдачу, – продолжал исследование Лёха. – Ишь, холера какая, «с точечной насечкой»… Это, стало быть, с пупырышками?
– Сметливый ты парень! – похвалил друга Муромский, отбирая у него глянцевитую коробочку.
– О каком плане речь, мужики? – не на шутку заинтересовался Иван-королевич.
Друзья посуровели. Лёха, грызя с досады палец, проклинал себя за длинный язык.
– Тебе лучше пока не знать, – проговорил, в конце концов, Муромский.
– Да мужики! Ёпэрэсэтэ!.. – бухнул в гулкую грудь кулачищем русско-папуасский принц. – Да я…
– Сказано, обожди! – отрезал Никита. – У нас подразделение элитное. Каждого добровольца брать не с руки. От тебя для почина бусики с черепушкой, а далее видно будет.
– А если, например, сыном полка? – не сдавался настырный принц. – Примете? Я страсть, какой бедовый, на многое сгожусь.
– Иногда и невозможное – возможно, – приободрил его Илья. – Усвоил, земляк?
Дредд молча кивнул.
– Вот и ладно. Показывай, где ближе ехать.
Смеем допустить, в Картафанове бывал не каждый из читателей. Посему, прежде чем продолжить рассказ о похождениях друзей, авторы считают необходимым хотя бы лёгкими штрихами изобразить внешний вид этого удивительного строения, практически маленького чуда света. Благо он того заслуживает. Да и как знать? – может сам Замок ещё вклинится в наше повествование всеми своими углами, башнями, колоннами да флюгерами. С него станется, уж это точно!
Архитектура Серого Замка была круто замешана на готике – как классической, так и новейшей, рождённой русским Ренессансом 30-50-х годов XX века. Сочетания иной раз получались презабавные. Особенно когда дело касалось скульптурных групп под крышей.
Костлявые, вооружённые косами Мор, Глад и Чума соседствовали с богатырями-хлеборобами, вздымающими на мускулистых руках тяжёлые снопы ветвистой пшеницы. Оскаленные морды горгулий – с полнотелыми колхозницами, держащими подносы, нагруженные горами фруктов-овощей. Впрочем, злые языки утверждали, что сжатые колосья с древнейших времён символизируют прерванную человеческую жизнь. А яблоки да помидоры пейзанок напоминают один к одному отъятые головы безвинных младенцев.
Чаще всего злые языки принадлежали гражданам, так или иначе вкусившим сурового гостеприимства обитателей Серого Замка. Поэтому слушать их – пустое занятие и верить им не следует.
Итак, в Сером Замке во все века располагалась Картафановская жандармерия. В различные годы называлась она, конечно, по-разному, однако суть оставалась неизменной. Запрещать и не пущать. Запрещать лихим людям творение зла, а уже сотворённое зло – не пущать к распространению. Прочее, по большому счёту, наветы да враки.
Сестрица Алёнушка, к коей стремился всеми членами грубого тела и фибрами нежной души Илюха, обреталась на верхнем этаже Серого Замка, в угловой башенке. Она трудилась в третьем отделе, который специализируется на искоренении беспардонности и шалавства.
Первого встречного-поперечного в жандармское управление не пустят. Не пустят и второго. А третьего того хуже, взашей вытолкают. Поэтому пришлось Никите с Лёхой остаться снаружи. Муромский же заявил, что он рядовому счёту никак не подлежит, его номер ноль, а то и ноль-ноль-семь, забрал букет, шампанское и конфеты, пригладил пятернёй бобрик, да и скрылся в глухой утробе Серого Замка.
Наличие в арсенале Муромского шампузо, конфет и прочего предвещало Лёхе с Никитой продолжительное ожидание. Добрынин, по вековечной солдатской привычке, решил использовать свободное время с максимальной пользой, то есть прикорнуть. Обновившийся чудесным образом салон «Оки» к тому располагал весьма и весьма. Попов дневной сон ненавидел с младых ногтей. Кроме того, он зорким оком приметил в паре кварталов от Замка вывеску бильярдного салона «Карамболь», о котором был много наслышан, но в коем до сих пор не бывал. Говорили, что в «Карамболе» собираются снобы, цена на входной билетик кусачая, имеется всего два стола, и действует строгий запрет на дешёвое курево и выпивку. Зато в остальном – чинно-культурно; «чайники» не захаживают.
Раздумывал Попов недолго. Взял из общественных денег одну-единственную соточку и прогулочным шагом отбыл испытать новый чудо-хват кия.
К тому времени, как друзья вновь воссоединились, каждому было чем похвастать. Муромский, несмотря на утомлённый вид, с гордостью демонстрировал новенькое гербовое удостоверение уполномоченного по борьбе с незаконной иммиграцией. Сияющий Алексей – полторы штуки заморских рублей, на которые «с дорогим сердцем раскатал одного подсвинка из Казначейства». А Никита просто славно выспался. Что ему в скором будущем точно пригодится.
ГЛАВА 6
На углу улиц Трофима Лысенко и Томаса Моргана, возле уважаемого Картафановским населением продуктового универсама «Дед-самоед», Муромский свернул к обочине. Сказал «купить кое-чего треба!», заглушил двигатель и, пообещав скоро вернуться, двинул в магазин.
Остальные выбрались из «Окушки» наружу, перекурить. Подле стоянки обосновалось молодежное трио – два паренька с гитарами да девчушка с бубном. Коллектив был явно студенческим, пели ребята больше для души, но и от вознаграждения не отказывались. Гитарный футляр возле ног артистов гостеприимно распахивал нутро как для мелочи, так и для купюр. Судя по приличному количеству заинтересованных зрителей, савояры не халтурили, работали с полной отдачей.
В настоящий момент студиозусы выводили дрожащими голосами душещипательную историю:
В этом месте напряжение достигло предела. Гитары зазвучали по-настоящему драматично, бубен затрепетал бронзовыми лепестками, как погибающий в огне мотылёк. У девушки-певуньи подозрительно заблестели глаза. Да ведь и было от чего! Ситуация в песне приближалась к критической:
У палаццо с колоннами,
Что напротив аптеки,
Жили люди бездомные —
Без жилья человеки.
Дочь при грязном подвальчике,
При отце-гемофиле.
Приходили к ним мальчики
И девчонку любили.
Но любили без совести
За копейки и бусы, —
Нет печальнее повести,
Самоеды – тунгусы…
А отец, как ни подопьёт,
Вечно пьяный и злобный,
И на дочку в сердцах орёт,
Разнесчастный бездомный:
– Ах, зачем ты, родная кровь,
На дырявом матраце
Продавала свою любовь
За копейки и цацки?
Ты позоришь меня, отца,
Перед графом в палаццо,
Отдаваяся без конца
При посредстве матраца!
Граф смеётся в моё лицо
Из окна экипажа.
Ох, комиссия – быть отцом
Взрослой дочки продажной!
Инструменты смолкли, смолкли и голоса. На стоянку упала пронзительная тишина. Казалось, что перед лицом столь страшной трагедии утих даже уличный шум. Слышались лишь женские всхлипывания из толпы зрителей, да проклятья какого-то пожилого мужчины в адрес бессовестных богатеев.
И схватил тут старик кинжал
И воскликнул: умри же!
И за девушкой побежал
По коллекторной жиже.
Он бежал и в его глазах
Смерть застыла и мука.
Он не знал, что у ей внутрях
Эмбрион его внука…
Он был стар, и догнать не мог
Подземельной мадонны,
Её резвых и тонких ног,
Стройных будто колонны.
Так и бегали целый год.
Или месяцев девять,
Но пришёл страшный день и вот —
Ничего не поделать:
Подоспела пора рожать,
А отец снова пьяный,
Снова жуткий схватил кинжал
И занёс над Татьяной.
(Ведь по паспорту Танечке
На позорной панели
Пристающие мальчики
Дали имя Шанели.)
Ах, не в силах она бежать,
Только стонет и плачет:
– Я должна в этот час рожать,
Не могу я иначе!
И отец дочь к груди прижал:
– Я приму твои роды!
Но пока убирал кинжал,
Отошли у ней воды…
И не выжил младенчик, нет,
Хоть сынок, хоть дочурка —
Ведь девчонка в пятнадцать лет
Заразилася чумкой.
И от горя она в тот миг
Умерла в жутких муках.
И увидел тогда старик
Мёртвых дочку и внука.
Глухо чиркнул тупой клинок
По морщинистой вые,
И кровавый бежал поток:
Шутка ль – гемофилия!
Поутру в тот подвал входил
Юный граф из палаццо.
Зарыдал он что было сил
Прямо в дырки матраца:
Это было его дитя!
Он дарил эти бусы!
Спел я песню вам не шутя,
Самоеды – тунгусы!..
Расчувствовавшиеся друзья щедро вознаградили самодеятельных артистов, а ушлый Попа даже выпросил у девчушки слова запавшей в сердце песни. Ну а заодно уж и телефончик.
Вскоре вернулся Илья. Он нёс большущий букет роз и фирменный «Самоедский» пакет. В пакете, украшенном изображением улыбающегося старого ненца, чума и оленьей упряжки, побулькивало, позвякивало, шуршало.
– Шампузо, это, конечно, штука вкусная. Но закусь… – с сомнением сказал Лёха, успевший не только принять Илюхины покупки, но и сунуть в них нос. – Мы разве конфетками-то наедимся?
– Это не нам, – кратко ответил Муромский, садясь за руль. – Я у сестрёнки одной давненько не показывался. А повидать её надобно.
– Во исполнение плана? – сообразил Попов. – А я-то голову ломаю, зачем нам «Гусарские»?
– На сдачу дали, – смутился Илья. – Вместо спичек.
– Так оно понятно, что на сдачу, – продолжал исследование Лёха. – Ишь, холера какая, «с точечной насечкой»… Это, стало быть, с пупырышками?
– Сметливый ты парень! – похвалил друга Муромский, отбирая у него глянцевитую коробочку.
– О каком плане речь, мужики? – не на шутку заинтересовался Иван-королевич.
Друзья посуровели. Лёха, грызя с досады палец, проклинал себя за длинный язык.
– Тебе лучше пока не знать, – проговорил, в конце концов, Муромский.
– Да мужики! Ёпэрэсэтэ!.. – бухнул в гулкую грудь кулачищем русско-папуасский принц. – Да я…
– Сказано, обожди! – отрезал Никита. – У нас подразделение элитное. Каждого добровольца брать не с руки. От тебя для почина бусики с черепушкой, а далее видно будет.
– А если, например, сыном полка? – не сдавался настырный принц. – Примете? Я страсть, какой бедовый, на многое сгожусь.
– Иногда и невозможное – возможно, – приободрил его Илья. – Усвоил, земляк?
Дредд молча кивнул.
– Вот и ладно. Показывай, где ближе ехать.
* * *
«Сестрёнка» Ильи носила имя Алёны Евсеевны и чин старшего лейтенанта. В рабочее время найти её можно было не где-нибудь, а в самом Сером Замке.Смеем допустить, в Картафанове бывал не каждый из читателей. Посему, прежде чем продолжить рассказ о похождениях друзей, авторы считают необходимым хотя бы лёгкими штрихами изобразить внешний вид этого удивительного строения, практически маленького чуда света. Благо он того заслуживает. Да и как знать? – может сам Замок ещё вклинится в наше повествование всеми своими углами, башнями, колоннами да флюгерами. С него станется, уж это точно!
Архитектура Серого Замка была круто замешана на готике – как классической, так и новейшей, рождённой русским Ренессансом 30-50-х годов XX века. Сочетания иной раз получались презабавные. Особенно когда дело касалось скульптурных групп под крышей.
Костлявые, вооружённые косами Мор, Глад и Чума соседствовали с богатырями-хлеборобами, вздымающими на мускулистых руках тяжёлые снопы ветвистой пшеницы. Оскаленные морды горгулий – с полнотелыми колхозницами, держащими подносы, нагруженные горами фруктов-овощей. Впрочем, злые языки утверждали, что сжатые колосья с древнейших времён символизируют прерванную человеческую жизнь. А яблоки да помидоры пейзанок напоминают один к одному отъятые головы безвинных младенцев.
Чаще всего злые языки принадлежали гражданам, так или иначе вкусившим сурового гостеприимства обитателей Серого Замка. Поэтому слушать их – пустое занятие и верить им не следует.
Итак, в Сером Замке во все века располагалась Картафановская жандармерия. В различные годы называлась она, конечно, по-разному, однако суть оставалась неизменной. Запрещать и не пущать. Запрещать лихим людям творение зла, а уже сотворённое зло – не пущать к распространению. Прочее, по большому счёту, наветы да враки.
Сестрица Алёнушка, к коей стремился всеми членами грубого тела и фибрами нежной души Илюха, обреталась на верхнем этаже Серого Замка, в угловой башенке. Она трудилась в третьем отделе, который специализируется на искоренении беспардонности и шалавства.
Первого встречного-поперечного в жандармское управление не пустят. Не пустят и второго. А третьего того хуже, взашей вытолкают. Поэтому пришлось Никите с Лёхой остаться снаружи. Муромский же заявил, что он рядовому счёту никак не подлежит, его номер ноль, а то и ноль-ноль-семь, забрал букет, шампанское и конфеты, пригладил пятернёй бобрик, да и скрылся в глухой утробе Серого Замка.
Наличие в арсенале Муромского шампузо, конфет и прочего предвещало Лёхе с Никитой продолжительное ожидание. Добрынин, по вековечной солдатской привычке, решил использовать свободное время с максимальной пользой, то есть прикорнуть. Обновившийся чудесным образом салон «Оки» к тому располагал весьма и весьма. Попов дневной сон ненавидел с младых ногтей. Кроме того, он зорким оком приметил в паре кварталов от Замка вывеску бильярдного салона «Карамболь», о котором был много наслышан, но в коем до сих пор не бывал. Говорили, что в «Карамболе» собираются снобы, цена на входной билетик кусачая, имеется всего два стола, и действует строгий запрет на дешёвое курево и выпивку. Зато в остальном – чинно-культурно; «чайники» не захаживают.
Раздумывал Попов недолго. Взял из общественных денег одну-единственную соточку и прогулочным шагом отбыл испытать новый чудо-хват кия.
К тому времени, как друзья вновь воссоединились, каждому было чем похвастать. Муромский, несмотря на утомлённый вид, с гордостью демонстрировал новенькое гербовое удостоверение уполномоченного по борьбе с незаконной иммиграцией. Сияющий Алексей – полторы штуки заморских рублей, на которые «с дорогим сердцем раскатал одного подсвинка из Казначейства». А Никита просто славно выспался. Что ему в скором будущем точно пригодится.
ГЛАВА 6
ПОЛЯНКА ЧУДЕС
Пёс его знает, берегиня Фенюшка была тому причиной, брильянтовая цепочка везения, или магическая сила засушенной головы каннибала, заботливо подвешенной Никитой на зеркале заднего вида, да только моральная атмосфера в салоне «Оки» после воссоединения триумвирата переливалась, словно новогодняя ёлка.
Добрынин благодушно качнул трофейный предмет от Дредда. Трофей в ответ щёлкнул на дерзкого остро подпиленными зубами. Никита непечатным, но лаконичным словом выразил недоумение.
– Вот ведь, великое чудо Маниту! – восхитился вслед за товарищем Попов. – Такому палец в рот не клади!
– Чем не голова профессора Доуэля, – поддержал Илья. – Ещё бы разговаривать могла – ей бы вообще цены не было.
Голова вдруг как-то ловко извернулась, показала отшатнувшемуся Муромскому лиловый язык плотоядной твари и на чистом среднепапуасском наречии проскрипела:
– А что, я ничего, и поговорю. Дорогие господа путешественники! Могу предложить вашему вниманию изумительную, сказочную прогулку на тропическое барбекью… в один конец. Перформанс, который мы устроим, запомнится вам навсегда. Гарантируем, что ваше навсегда не наступит никогда, и…
– Ни фига себе ди-джей! – наперебой закричали неблагодарные слушатели. – Это чьи проделки? Да не отвечай, Феня, сами сообразили. Ну, ты зажигаешь! Реанимационная машина, растудыть твою!..
После чего Никита с Алексеем начали рисовать воображаемый Фенечкин портрет. Впоследствии друзья так и не смогли толком объяснить, откуда взялось стремление к художественному изображению берегини. Да ещё к такому: в натуральную величину и в натуральном виде а-ля одинокая девушка на пруду. Трудились они не маслом или акварелью, а двумя голосами. Однако краски были самыми цветными, мазки – самыми смелыми. Илья молодецким ржаньем подливал масла в огонь, да так здорово, что малютка «Ока» тряслась и переваливалась с колеса на колесо.
Незадачливые прохожие, оказавшиеся вблизи от окаянной машины, испуганно порскали в стороны. И долго впоследствии очевидцы на все лады перебирали происшествие. Кто утверждал, что в самом центре города террористы проводили показательные учения. Кто с пеной у рта доказывал, что в штате Черемысль начались тектонические подвижки, следствием чего имело место узколокальное землетрясение силой в четыре, нет, в пять, да кого там, в двенадцать баллов! А отдельные малоимущие граждане с плохо скрытым злорадством заявляли, что это, мол, просто-напросто спецагенты дорожной жандармерии глумились над автолюбителем, не застраховавшим грёбаное средство передвижения.
Когда живописцы поиссякли, притомились и замолчали, с ответной декламацией выступила их бесплотная натурщица. Первым делом она сообщила, что к болтовне дикарской головы – верьте, не верьте – не имеет ни малейшего касательства. И только потом вернула подачу. Да как! В отличие от фундаменталистов лексической невоздержанности, фенечкины портретные работы были максимально отточены, ёмки и кратки. Ничего лишнего, зато сходство с оригиналами беспримерное. Вплоть до интимных мест. Беспощадная точность графики. Мастерство не ремесленника, но гения.
Расправа закончилась в мгновение ока.
– Понятно? – почти шёпотом заключила Феня-искусница, интонационно выдав своё смущение, стыдливый девичий румянец, но одновременно и упоение обрушившимся на неё признанием.
По салону самостоятельно свернувшей к обочине «Оки» (Илья тут был совершенно ни при чём!) асфальтовым катком проехалась тишина. Не исключено, что в это время где-нибудь действительно родился мент. Но не факт. С одинаковым успехом мог родиться повар, или, положим, будущая слава руссийского футбола-великомученика. А мог и тихий ангел пролететь, что вернее. Впрочем, пауза была, ясное дело, вызвана преклонением мужчин пред чистейшей прелести чистейшим образцом. А также молчаливым сложением оружия и подношением триумфатору лавровых венков, даров, а главное – шести рук и трёх сердец.
– Вот так мужают настоящие мужчины! – сконфуженно подал реплику Алексей.
Никита, умеющий как настоящий офицер не только побеждать, но и подписывать капитуляцию, резюмировал:
– С вашим владением матерным языком, сударыня, вы не только коня – танк на всём скаку остановить способны. А уж избы-то горящие пред вами сами развалятся, и входить необязательно.
Муромский, незаметно вытирая слезинки-смешинки воротом рубашки, грозно зыркнул на посрамленный дуэт живописцев:
– Понятно, к чему нужно стремится? Малявки. Школяры. Пачкунята, тяп-ляп мастаки. Мы рождены, чтоб сказку делать! А не пылить порожняком… Фень, хочешь, мы тебе клятву дадим? Нет, серьёзно. Типа рыцарский обет даме сердца.
– Попробуйте, – засмущалась Фенюшка.
Илья возложил блюдцеобразные длани на сгорбившихся компаньонов и забухтел в духе Левитана:
– Мы, юные неотёсанные мужланы…
Компаньоны, сжимая потными ручонками условное табельное оружие и условный пионерский галстук, вторили, усиливая эпичность момента:
– Мы, юные неотёсанные мужланы, мы, пионеры – дети рабочих, мы, отроки во Вселенной… Пермяки солёны уши, вятские – мужики хватские… Мы, орлята Ильича, птенцы Керенского, соколы Сталина, синие птицы счастья завтрашнего дня перед лицами своих наглых морд торжественно обещаем… Ни сном, ни духом, ни ухом, ни рылом не склонять несравненную нашу Фенюшку ни по матушке, ни по батюшке, ни по седьмой воде на киселе. Применять языки – будь то русский, французский, иврит, санскрит, суахили или сулугуни – только для изъявления благодарностей, комплиментов, превозношения…
Здесь в общий хор влился скрипучий голосок всеми забытой сушёной головы:
– Если же мы нарушим нашу торжественную присягу, то да не будет удачи нашим языкам. И да постигнет их участь шершавых плакатных языков! И да засунутся они в места не столь отдалённые! И да будут они без просыху слюнявить и наклеивать марки, гривны и тэнгэ! И пусть нависнут над ними папа Карло с его сапожным ножом и садовник леди Чаттерлей с секатором!
В завершение мужланы, не сговариваясь, затянули торжественный гимн:
– И тогда, в годину бедствий, мать-Мария к нам придёт и споёт нам нежно: «Лэт ит би!»
Теперь повязанным жуткой клятвой героям любое дело и подавно казалось по плечу, а беда по колено. Клятву скрепляли закатившимся под сиденье шампанским. Свою дозу получила и голова. После чего не обладающий врождённым иммунитетом к огненной воде туземный дух начал пузыриться, ухариться и распевать разухабистые каннибальские песни. Пришлось заклеить жуткий динамик скотчем, а сам чёрный ящик с угнездившимся в нём папуасским демоном накрыть платком. Голова ещё немного повозилась, устраиваясь поудобней на подвеске, как попугай в клетке, и, наконец, затихла.
– Фенюшка, знаешь, я ведь в тебя влюбился, – мечтательно произнёс Илья. – Подумаешь, невидимка. Эка невидаль! Я, может, душу твою трепетную полюбил. Короче, хошь – не хошь, муж я твой отныне. Незаконнорожденный твой муж!
– И я! И я! – сдвинули пластмассовые стаканчики с веселящим зельем Добрынин и Попов в едином романтическом угаре.
– Да полно вам, полно, – растроганно прощебетала виновница торжества. – Не было ни шиша, и вдруг гарем.
Илья продолжал со страстью токовать:
– Эхма, а ведь есть, поди, какие-нибудь чародейские силы? Или там принцы? Вдруг да расколдуют они тебя? Ты нам намекни, Фень, мы их под землёй найдём, с землёй выроем.
– Да на что принцы, когда три добрых молодца жениться пообещали! Силы… Может, и есть какие чары, мне про то неведомо. Спасибо, однако же, суженые мои, ряженые, на добром слове. Уж в другой раз прощу я вам шалости невинные, языки предлинные. А пока удаляюсь – пойду, так сказать, почивать на лаврах.
Троица, блестя глазами, переглянулась и радостно возопила:
– А нельзя ли и нам в опочивальню?
Как бы расставляя последние акценты, зазвучал уже знакомый жегловский голосина:
– А что, союз нерушимый мужей несвободных, не пора ли нам и за дело? – Он вопросительно посмотрел на сотоварищей.
Лёха отвечал по обыкновению легкомысленно:
– Всех делов не переделаешь, пора бы уже и поработать…
Добрынин осадил друга по-старшински:
– Разговорчики в строю! Левое плечо вперёд, поэскадронно… Огонь, батарея! Огонь, батальон!
– Фу ты ну ты, конь-огонь на нашу задницу, – не сдавался Попов.
– Ма-алчать, я вас спрашиваю! Смерть шпионам! Если крепости не сдаются, их насилуют!
Под платком, услышав знакомую тему, заворочалась во сне голова.
Комиссар гусар летучих осмотрительно сбавил обороты:
– Господа офицеры, мы славно отдохнули. Хоть и было не до отдыха порой. Только вижу я, наш пикник на обочине несколько подзатянулся. Да и сами мы расслабились. В то время как нам, грозным альбатросам революции, необходимо иметь не вялый вид буржуа и мещан, а холодные мозги Железного Дровосека, горящие сердца Данко и эй-где-же-ваши-руки-крюки. В общем, у меня родилась идея, как одним выстрелом убить двух зайцев и сшить шкуру неубитого медведя. Дело… суть его, то есть, такова…
Сильная половина весьма убедительным цилиндром, стеком из мамонтовой кости, лайковыми перчатками, воронёным дирижёрским фраком, манишкой, сияющей ослепительней, чем зубы после «бленд-а-меда» – всем этим эпатажным нарядом тотчас же вызвала у посетителей «Карамболя» желание как минимум двинуть в ухо напыщенному хлыщу. Останавливала желающих вполне вероятная возможность быть вызванными на дуэль. Но ещё более пугала народ мощная мавританская поддержка в тылу хлыща.
Потому и возмущение было тщательно замаскированным, надёжно скрытым.
Зато слабая половина, небрежно драпированная кисеёй вперемешку с шифоном и газом, причёской а-ля рембрандтовская «Флора» и взглядом влажный газельих очей произвела настоящий фурор. Всколыхнулись даже костяные шары на вывеске клуба.
Парочка, состоящая, конечно же, из Алексея и илюхиной соседочки-студенточки Инги под охраной королевича Дредда прошествовала в приёмный покой. Алексей, не глядя, всучил первому попавшему служителю трость и цилиндр с перчатками. Инга скинула воздушную пелеринку, обнажив безукоризненные плечики по самую поясницу. Дредд сдал опешившему секьюрити заветный обрез, невзначай продемонстрировав свой жутковатый амулет.
«Карамболь» раскрыл перед блестящими гостями сумрачное чрево. Свободные столики – были.
Фрачный хлыщ усадил спутницу в кресло. Набежавшая челядь сноровисто обнесла невиданных гостей экзотическими коктейлями. Не забыли и Дредда.
Алексей, не торопясь садиться, с демонстративной скукой осмотрелся. На одном из бильярдных столов уже шла вялая любительская игра, напоминающая мышиную возню. Шары хаотично елозили по зелёному сукну и тыкались в борта за километр от лузы.
«Катилася торба с высокого горба…» – вспомнилась Лёхе детская считалка. Он отхлебнул из бокала жидкости радужного цвета, отдававшей низкосортным ромом. «Вот вам и алкогольное эмбарго», – усмехнулся Попов и подошёл к свободному столу. Привычно коснулся сукна. Кивнул с кисло-одобрительной миной: мол, драпчик-то не худ!
Совершая эти необязательные манипуляции, он намётанным взглядом успел обстрелять каждый уголок в зале и убедиться, что давешний подсвинок из Казначейства присутствует. Да не просто присутствует, но уже заметил и узнал обидчика. Уже принялся с жаром втолковывать что-то своему соседу по столику. Совсем обнадёживающим показалось Лёхе отсутствие знакомцев по игре, которые могли бы шепнуть подсвинку, что Попов – игрок опасный.
Вечер обещал душевность.
Алексею Леонтьевичу Попову, романтику робототехники, певцу русского бильярда, обретшему вдруг статус безработного, предстояло испытать себя в амплуа каталы. Говоря бонтонно, первый раз в жизни применить мастеровитое рукоблудство не ради спортивного удовольствия, но хищной наживы для.
Внутренне напружинившись, катала-пионер принял подобающую хамовато-простецкую позу. Широко улыбаясь, открыл дерзкие уста для ответа на немой, но всеми без исключения заданный вопрос: «Чё ваще надо этому кренделю?»
– Господа! – воскликнул Лёха звучно. – Прошу вас быть внимательными к моим словам, господа, поскольку у меня чрезвычайно мало времени. Через три часа мне необходимо отлучиться по некоторой нужде. Гешефт, знаете ли, и отчасти гештальт. Шухер, махер, то-сё. А ля гер ком а ля хер. Варум нихт? О’кей. У меня к вам скромная до неприличия просьба, господа. Дело в том, что у любимой египетской кошечки мадмуазель Инги сегодня случился день рожденья. Инга решила подарить милой зверушке такой ма-ахонький домик-пирамидку. Пирамидку для сфинкса, оцените остроумие подарка, господа! Только экая беда, откуда взяться средствам у бедненькой сиротки? И вот, представляете, господа, она решила поставить на кон сэкономленную на супе и мороженом «косушку» денег. Надеясь приумножить её за счёт моих весьма, признаюсь, скудных возможностей.
«Бедненькая сиротка», обворожительно скорбя по не выкушанному супчику и эскимо, напряглась и вздохнула столь бурно, что из глубины декольте взорам ошеломлённых господ явилось виденье пресловутой «косушки» в дивном обрамлении.
Дредд бесстыдно причмокнул, Алексей мысленно зааплодировал. «Ай да Инга, ай да… М-да. Надо бы склонить её к демонстрации подобных фокусов в приватной обстановке».
Предварительно-то они обговаривали вполне заурядный способ. Деньги должны были явиться на свет божий посредством мановения пленительной длани. Хотя экспромт с декольте, чего греха таить, Инге удался. По высшему баллу шкалы какого-нибудь Акопяна. К тому же, у Акопяна, поди, и декольтировать нечего.
Другое дело, Инга.
Не удивительно, что в самом скором времени шушуканье по углам-кулуарам «Карамболя» переросло в жужжанье, болботанье, утробное урчанье. Выплеснулось оно нашествием целого ряда господ, возжелавших немедленно помочь «сиротке». Причём с явными намерениями сперва запустить как бы невзначай пакостливые ручонки в то самое декольте, и только потом разразиться квохтаньем наподобие: «Уж извините меня, сударыня, так получилось, сам не пойму как… А не изволите ль принять, так ск’ть, в виде компенсации скромную сумму…»
«Ну-ну, – веселился инженер-оборотень, – полезли червяки на дождь!»
В этот момент сзади деликатно кашлянули ему прямо в ухо. Он скосил глаз.
Ага, вот и завертелось! Возле него топтался подсвинок из казначейства.
– Добрейший вечерок, Алексей, – заговорщицки подмигнул подсвинок. – Узнаёте раздетого вами беднягу?
– Так уж и раздетого, – пожурил выдумщика Попов.
– Ну, пусть не догола. Однако поражение нанесено. Я требую незамедлительной сатисфакции. Мы тут с моим дорогим другом Августином Дерябнычем как раз беседовали о нашей с вами недавней игре. А тут и вы сами оказались, хе-хе, с оказией. Не соблаговолите присоединиться? – Подсвинок уморительно сморщил «пятачок».
– Ба, ба, да какие разговоры! – вскричал Алексей и тотчас полез обниматься, невзначай наступив подсвинку на ногу и выплеснув в пиджачный карман полкоктейля. – Дункан Накладыч, дорогой! – голосил он, сжимая попискивающего казначейского чиновничка в богатырских объятиях. – Чудовищно рад видеть вас снова! Уж так рад, так рад, не приведи Господь! Да боюсь, с сатисфакцией, ничего не выйдет. Как певал, бывало, Джек Миггер, орало капиталистической клоаки: «I can’t get no satisfaction». Вы ж игрок-то страсть, какой сильный. Я это сразу понял. Чистая случайность, что давеча выиграть у вас получилось. Повторить ни за что не выйдет. А проигрыша Инга мне не простит, куда там!
Реденький пушок на прохиндейском рыльце Дункана Накладыча встревожено вздыбился. Он великолепно помнил, какая это была случайность. Сам он в той партии не успел ударить и двух раз. Как разбил «пирамиду», так и отдыхал до тех пор, пока последний шар, направленный рукой Попова, не лёг в лузу.
– Что вы такое говорите, Алёшенька, милый? – залопотал подсвинок. – Я просто пошутил насчёт сатисфакции. Пошутил, хи-хи-хи! Это всё Августин Дерябныч, противный. Хочу, дескать, принять посильное участие в печальной судьбе мадмуазели. Постойте… да вы не знакомы, господа? Непременно следует заполнить этот пробел. Вот, извольте: Алексей Леонтьевич – Августин Дерябныч.
Августин Дерябныч, если следовать принятой нами животной классификации, был похож на изрядно пощипанного временем, но по-прежнему опасного хорька.
– Признайтесь, Августин Дерябныч, вы, часом, не из корпоративных побуждений играть желаете? – осведомился Лёха. – Отомстить за поруганную честь Казначейства?
– Ни в коем случае, Алексей Леонтьевич. Ни в коем случае. Мы, конечно, с Дунканом однокашники, оба выходцы из славной нашей однопартийной системы. Только он, орёл, вон куда взлетел, в казначеи. А я-то, птаха малая, незаметная. Заведую всего-навсего отдельчиком в скромненькой налоговой инспекции.
Добрынин благодушно качнул трофейный предмет от Дредда. Трофей в ответ щёлкнул на дерзкого остро подпиленными зубами. Никита непечатным, но лаконичным словом выразил недоумение.
– Вот ведь, великое чудо Маниту! – восхитился вслед за товарищем Попов. – Такому палец в рот не клади!
– Чем не голова профессора Доуэля, – поддержал Илья. – Ещё бы разговаривать могла – ей бы вообще цены не было.
Голова вдруг как-то ловко извернулась, показала отшатнувшемуся Муромскому лиловый язык плотоядной твари и на чистом среднепапуасском наречии проскрипела:
– А что, я ничего, и поговорю. Дорогие господа путешественники! Могу предложить вашему вниманию изумительную, сказочную прогулку на тропическое барбекью… в один конец. Перформанс, который мы устроим, запомнится вам навсегда. Гарантируем, что ваше навсегда не наступит никогда, и…
– Ни фига себе ди-джей! – наперебой закричали неблагодарные слушатели. – Это чьи проделки? Да не отвечай, Феня, сами сообразили. Ну, ты зажигаешь! Реанимационная машина, растудыть твою!..
После чего Никита с Алексеем начали рисовать воображаемый Фенечкин портрет. Впоследствии друзья так и не смогли толком объяснить, откуда взялось стремление к художественному изображению берегини. Да ещё к такому: в натуральную величину и в натуральном виде а-ля одинокая девушка на пруду. Трудились они не маслом или акварелью, а двумя голосами. Однако краски были самыми цветными, мазки – самыми смелыми. Илья молодецким ржаньем подливал масла в огонь, да так здорово, что малютка «Ока» тряслась и переваливалась с колеса на колесо.
Незадачливые прохожие, оказавшиеся вблизи от окаянной машины, испуганно порскали в стороны. И долго впоследствии очевидцы на все лады перебирали происшествие. Кто утверждал, что в самом центре города террористы проводили показательные учения. Кто с пеной у рта доказывал, что в штате Черемысль начались тектонические подвижки, следствием чего имело место узколокальное землетрясение силой в четыре, нет, в пять, да кого там, в двенадцать баллов! А отдельные малоимущие граждане с плохо скрытым злорадством заявляли, что это, мол, просто-напросто спецагенты дорожной жандармерии глумились над автолюбителем, не застраховавшим грёбаное средство передвижения.
Когда живописцы поиссякли, притомились и замолчали, с ответной декламацией выступила их бесплотная натурщица. Первым делом она сообщила, что к болтовне дикарской головы – верьте, не верьте – не имеет ни малейшего касательства. И только потом вернула подачу. Да как! В отличие от фундаменталистов лексической невоздержанности, фенечкины портретные работы были максимально отточены, ёмки и кратки. Ничего лишнего, зато сходство с оригиналами беспримерное. Вплоть до интимных мест. Беспощадная точность графики. Мастерство не ремесленника, но гения.
Расправа закончилась в мгновение ока.
– Понятно? – почти шёпотом заключила Феня-искусница, интонационно выдав своё смущение, стыдливый девичий румянец, но одновременно и упоение обрушившимся на неё признанием.
По салону самостоятельно свернувшей к обочине «Оки» (Илья тут был совершенно ни при чём!) асфальтовым катком проехалась тишина. Не исключено, что в это время где-нибудь действительно родился мент. Но не факт. С одинаковым успехом мог родиться повар, или, положим, будущая слава руссийского футбола-великомученика. А мог и тихий ангел пролететь, что вернее. Впрочем, пауза была, ясное дело, вызвана преклонением мужчин пред чистейшей прелести чистейшим образцом. А также молчаливым сложением оружия и подношением триумфатору лавровых венков, даров, а главное – шести рук и трёх сердец.
– Вот так мужают настоящие мужчины! – сконфуженно подал реплику Алексей.
Никита, умеющий как настоящий офицер не только побеждать, но и подписывать капитуляцию, резюмировал:
– С вашим владением матерным языком, сударыня, вы не только коня – танк на всём скаку остановить способны. А уж избы-то горящие пред вами сами развалятся, и входить необязательно.
Муромский, незаметно вытирая слезинки-смешинки воротом рубашки, грозно зыркнул на посрамленный дуэт живописцев:
– Понятно, к чему нужно стремится? Малявки. Школяры. Пачкунята, тяп-ляп мастаки. Мы рождены, чтоб сказку делать! А не пылить порожняком… Фень, хочешь, мы тебе клятву дадим? Нет, серьёзно. Типа рыцарский обет даме сердца.
– Попробуйте, – засмущалась Фенюшка.
Илья возложил блюдцеобразные длани на сгорбившихся компаньонов и забухтел в духе Левитана:
– Мы, юные неотёсанные мужланы…
Компаньоны, сжимая потными ручонками условное табельное оружие и условный пионерский галстук, вторили, усиливая эпичность момента:
– Мы, юные неотёсанные мужланы, мы, пионеры – дети рабочих, мы, отроки во Вселенной… Пермяки солёны уши, вятские – мужики хватские… Мы, орлята Ильича, птенцы Керенского, соколы Сталина, синие птицы счастья завтрашнего дня перед лицами своих наглых морд торжественно обещаем… Ни сном, ни духом, ни ухом, ни рылом не склонять несравненную нашу Фенюшку ни по матушке, ни по батюшке, ни по седьмой воде на киселе. Применять языки – будь то русский, французский, иврит, санскрит, суахили или сулугуни – только для изъявления благодарностей, комплиментов, превозношения…
Здесь в общий хор влился скрипучий голосок всеми забытой сушёной головы:
– Если же мы нарушим нашу торжественную присягу, то да не будет удачи нашим языкам. И да постигнет их участь шершавых плакатных языков! И да засунутся они в места не столь отдалённые! И да будут они без просыху слюнявить и наклеивать марки, гривны и тэнгэ! И пусть нависнут над ними папа Карло с его сапожным ножом и садовник леди Чаттерлей с секатором!
В завершение мужланы, не сговариваясь, затянули торжественный гимн:
– И тогда, в годину бедствий, мать-Мария к нам придёт и споёт нам нежно: «Лэт ит би!»
Теперь повязанным жуткой клятвой героям любое дело и подавно казалось по плечу, а беда по колено. Клятву скрепляли закатившимся под сиденье шампанским. Свою дозу получила и голова. После чего не обладающий врождённым иммунитетом к огненной воде туземный дух начал пузыриться, ухариться и распевать разухабистые каннибальские песни. Пришлось заклеить жуткий динамик скотчем, а сам чёрный ящик с угнездившимся в нём папуасским демоном накрыть платком. Голова ещё немного повозилась, устраиваясь поудобней на подвеске, как попугай в клетке, и, наконец, затихла.
– Фенюшка, знаешь, я ведь в тебя влюбился, – мечтательно произнёс Илья. – Подумаешь, невидимка. Эка невидаль! Я, может, душу твою трепетную полюбил. Короче, хошь – не хошь, муж я твой отныне. Незаконнорожденный твой муж!
– И я! И я! – сдвинули пластмассовые стаканчики с веселящим зельем Добрынин и Попов в едином романтическом угаре.
– Да полно вам, полно, – растроганно прощебетала виновница торжества. – Не было ни шиша, и вдруг гарем.
Илья продолжал со страстью токовать:
– Эхма, а ведь есть, поди, какие-нибудь чародейские силы? Или там принцы? Вдруг да расколдуют они тебя? Ты нам намекни, Фень, мы их под землёй найдём, с землёй выроем.
– Да на что принцы, когда три добрых молодца жениться пообещали! Силы… Может, и есть какие чары, мне про то неведомо. Спасибо, однако же, суженые мои, ряженые, на добром слове. Уж в другой раз прощу я вам шалости невинные, языки предлинные. А пока удаляюсь – пойду, так сказать, почивать на лаврах.
Троица, блестя глазами, переглянулась и радостно возопила:
– А нельзя ли и нам в опочивальню?
Как бы расставляя последние акценты, зазвучал уже знакомый жегловский голосина:
Это Илья, поманипулировав в магнитоле, поставил записи любимого менестреля.
Не сравнил бы я любую с тобой,
Хоть казни меня – расстреливай…
– А что, союз нерушимый мужей несвободных, не пора ли нам и за дело? – Он вопросительно посмотрел на сотоварищей.
Лёха отвечал по обыкновению легкомысленно:
– Всех делов не переделаешь, пора бы уже и поработать…
Добрынин осадил друга по-старшински:
– Разговорчики в строю! Левое плечо вперёд, поэскадронно… Огонь, батарея! Огонь, батальон!
– Фу ты ну ты, конь-огонь на нашу задницу, – не сдавался Попов.
– Ма-алчать, я вас спрашиваю! Смерть шпионам! Если крепости не сдаются, их насилуют!
Под платком, услышав знакомую тему, заворочалась во сне голова.
Комиссар гусар летучих осмотрительно сбавил обороты:
– Господа офицеры, мы славно отдохнули. Хоть и было не до отдыха порой. Только вижу я, наш пикник на обочине несколько подзатянулся. Да и сами мы расслабились. В то время как нам, грозным альбатросам революции, необходимо иметь не вялый вид буржуа и мещан, а холодные мозги Железного Дровосека, горящие сердца Данко и эй-где-же-ваши-руки-крюки. В общем, у меня родилась идея, как одним выстрелом убить двух зайцев и сшить шкуру неубитого медведя. Дело… суть его, то есть, такова…
* * *
Ввечеру того же дня, когда пропылённый город запросто мог бы заполниться свежим морским бризом и душевыворачиваюшим ароматом цветущих магнолий, будь он приморским, к бильярдному клубу «Карамболь» подкатил открытый кабриолет с гигантом-мавром на подножке. Мавр элегантно распахнул дверцу, и из кожано-никелированных недр выпорхнула парочка самой что ни есть куртуазной внешности. На растрескавшуюся мостовую скромного уездного города К* ступили персоналии, более подходящие девятнадцатому веку.Сильная половина весьма убедительным цилиндром, стеком из мамонтовой кости, лайковыми перчатками, воронёным дирижёрским фраком, манишкой, сияющей ослепительней, чем зубы после «бленд-а-меда» – всем этим эпатажным нарядом тотчас же вызвала у посетителей «Карамболя» желание как минимум двинуть в ухо напыщенному хлыщу. Останавливала желающих вполне вероятная возможность быть вызванными на дуэль. Но ещё более пугала народ мощная мавританская поддержка в тылу хлыща.
Потому и возмущение было тщательно замаскированным, надёжно скрытым.
Зато слабая половина, небрежно драпированная кисеёй вперемешку с шифоном и газом, причёской а-ля рембрандтовская «Флора» и взглядом влажный газельих очей произвела настоящий фурор. Всколыхнулись даже костяные шары на вывеске клуба.
Парочка, состоящая, конечно же, из Алексея и илюхиной соседочки-студенточки Инги под охраной королевича Дредда прошествовала в приёмный покой. Алексей, не глядя, всучил первому попавшему служителю трость и цилиндр с перчатками. Инга скинула воздушную пелеринку, обнажив безукоризненные плечики по самую поясницу. Дредд сдал опешившему секьюрити заветный обрез, невзначай продемонстрировав свой жутковатый амулет.
«Карамболь» раскрыл перед блестящими гостями сумрачное чрево. Свободные столики – были.
Фрачный хлыщ усадил спутницу в кресло. Набежавшая челядь сноровисто обнесла невиданных гостей экзотическими коктейлями. Не забыли и Дредда.
Алексей, не торопясь садиться, с демонстративной скукой осмотрелся. На одном из бильярдных столов уже шла вялая любительская игра, напоминающая мышиную возню. Шары хаотично елозили по зелёному сукну и тыкались в борта за километр от лузы.
«Катилася торба с высокого горба…» – вспомнилась Лёхе детская считалка. Он отхлебнул из бокала жидкости радужного цвета, отдававшей низкосортным ромом. «Вот вам и алкогольное эмбарго», – усмехнулся Попов и подошёл к свободному столу. Привычно коснулся сукна. Кивнул с кисло-одобрительной миной: мол, драпчик-то не худ!
Совершая эти необязательные манипуляции, он намётанным взглядом успел обстрелять каждый уголок в зале и убедиться, что давешний подсвинок из Казначейства присутствует. Да не просто присутствует, но уже заметил и узнал обидчика. Уже принялся с жаром втолковывать что-то своему соседу по столику. Совсем обнадёживающим показалось Лёхе отсутствие знакомцев по игре, которые могли бы шепнуть подсвинку, что Попов – игрок опасный.
Вечер обещал душевность.
Алексею Леонтьевичу Попову, романтику робототехники, певцу русского бильярда, обретшему вдруг статус безработного, предстояло испытать себя в амплуа каталы. Говоря бонтонно, первый раз в жизни применить мастеровитое рукоблудство не ради спортивного удовольствия, но хищной наживы для.
Внутренне напружинившись, катала-пионер принял подобающую хамовато-простецкую позу. Широко улыбаясь, открыл дерзкие уста для ответа на немой, но всеми без исключения заданный вопрос: «Чё ваще надо этому кренделю?»
– Господа! – воскликнул Лёха звучно. – Прошу вас быть внимательными к моим словам, господа, поскольку у меня чрезвычайно мало времени. Через три часа мне необходимо отлучиться по некоторой нужде. Гешефт, знаете ли, и отчасти гештальт. Шухер, махер, то-сё. А ля гер ком а ля хер. Варум нихт? О’кей. У меня к вам скромная до неприличия просьба, господа. Дело в том, что у любимой египетской кошечки мадмуазель Инги сегодня случился день рожденья. Инга решила подарить милой зверушке такой ма-ахонький домик-пирамидку. Пирамидку для сфинкса, оцените остроумие подарка, господа! Только экая беда, откуда взяться средствам у бедненькой сиротки? И вот, представляете, господа, она решила поставить на кон сэкономленную на супе и мороженом «косушку» денег. Надеясь приумножить её за счёт моих весьма, признаюсь, скудных возможностей.
«Бедненькая сиротка», обворожительно скорбя по не выкушанному супчику и эскимо, напряглась и вздохнула столь бурно, что из глубины декольте взорам ошеломлённых господ явилось виденье пресловутой «косушки» в дивном обрамлении.
Дредд бесстыдно причмокнул, Алексей мысленно зааплодировал. «Ай да Инга, ай да… М-да. Надо бы склонить её к демонстрации подобных фокусов в приватной обстановке».
Предварительно-то они обговаривали вполне заурядный способ. Деньги должны были явиться на свет божий посредством мановения пленительной длани. Хотя экспромт с декольте, чего греха таить, Инге удался. По высшему баллу шкалы какого-нибудь Акопяна. К тому же, у Акопяна, поди, и декольтировать нечего.
Другое дело, Инга.
Не удивительно, что в самом скором времени шушуканье по углам-кулуарам «Карамболя» переросло в жужжанье, болботанье, утробное урчанье. Выплеснулось оно нашествием целого ряда господ, возжелавших немедленно помочь «сиротке». Причём с явными намерениями сперва запустить как бы невзначай пакостливые ручонки в то самое декольте, и только потом разразиться квохтаньем наподобие: «Уж извините меня, сударыня, так получилось, сам не пойму как… А не изволите ль принять, так ск’ть, в виде компенсации скромную сумму…»
«Ну-ну, – веселился инженер-оборотень, – полезли червяки на дождь!»
В этот момент сзади деликатно кашлянули ему прямо в ухо. Он скосил глаз.
Ага, вот и завертелось! Возле него топтался подсвинок из казначейства.
– Добрейший вечерок, Алексей, – заговорщицки подмигнул подсвинок. – Узнаёте раздетого вами беднягу?
– Так уж и раздетого, – пожурил выдумщика Попов.
– Ну, пусть не догола. Однако поражение нанесено. Я требую незамедлительной сатисфакции. Мы тут с моим дорогим другом Августином Дерябнычем как раз беседовали о нашей с вами недавней игре. А тут и вы сами оказались, хе-хе, с оказией. Не соблаговолите присоединиться? – Подсвинок уморительно сморщил «пятачок».
– Ба, ба, да какие разговоры! – вскричал Алексей и тотчас полез обниматься, невзначай наступив подсвинку на ногу и выплеснув в пиджачный карман полкоктейля. – Дункан Накладыч, дорогой! – голосил он, сжимая попискивающего казначейского чиновничка в богатырских объятиях. – Чудовищно рад видеть вас снова! Уж так рад, так рад, не приведи Господь! Да боюсь, с сатисфакцией, ничего не выйдет. Как певал, бывало, Джек Миггер, орало капиталистической клоаки: «I can’t get no satisfaction». Вы ж игрок-то страсть, какой сильный. Я это сразу понял. Чистая случайность, что давеча выиграть у вас получилось. Повторить ни за что не выйдет. А проигрыша Инга мне не простит, куда там!
Реденький пушок на прохиндейском рыльце Дункана Накладыча встревожено вздыбился. Он великолепно помнил, какая это была случайность. Сам он в той партии не успел ударить и двух раз. Как разбил «пирамиду», так и отдыхал до тех пор, пока последний шар, направленный рукой Попова, не лёг в лузу.
– Что вы такое говорите, Алёшенька, милый? – залопотал подсвинок. – Я просто пошутил насчёт сатисфакции. Пошутил, хи-хи-хи! Это всё Августин Дерябныч, противный. Хочу, дескать, принять посильное участие в печальной судьбе мадмуазели. Постойте… да вы не знакомы, господа? Непременно следует заполнить этот пробел. Вот, извольте: Алексей Леонтьевич – Августин Дерябныч.
Августин Дерябныч, если следовать принятой нами животной классификации, был похож на изрядно пощипанного временем, но по-прежнему опасного хорька.
– Признайтесь, Августин Дерябныч, вы, часом, не из корпоративных побуждений играть желаете? – осведомился Лёха. – Отомстить за поруганную честь Казначейства?
– Ни в коем случае, Алексей Леонтьевич. Ни в коем случае. Мы, конечно, с Дунканом однокашники, оба выходцы из славной нашей однопартийной системы. Только он, орёл, вон куда взлетел, в казначеи. А я-то, птаха малая, незаметная. Заведую всего-навсего отдельчиком в скромненькой налоговой инспекции.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента