Скорый налетел, мощно толкнув холодным влажным воздухом.
   Несуществующий поезд более всего походил на гигантский многосоставный гоночный автомобиль тридцатых годов – если, конечно, существовали тогда многосоставные автомобили. «Глазастый», металлически-серебристый, обтекаемый, с многочисленными продольными рёбрами жёсткости и стеклянным горбом кабины. Вагонов было не больше десятка, все такие же блестящие и «зализанные», как локомотив. Вместо окон тянулся двойной ряд овальных иллюминаторов. Колёса гремели, будто трубный глас апокалипсиса, и уплотнившийся воздух теперь уже не отталкивал, а напротив, затягивал под брюхо экспресса. Леонид заверещал и, как был, на карачках пополз прочь. Секунда – и поезда не стало. Словно не было никогда. Словно он не существовал.
   Пронесло, подумал Леонид. Пронесло. Неужели пронесло?
   – Эгей, матрос! – насмешливо окликнул его Азотов. Он успел подняться и отряхивал штаны от белой щебёночной пыли. – Тебя от страха не пронесло?
   Леонид посмотрел на него диким взглядом.
   – Я, кажется, не перевёл стрелку, отец, – сказал он сипло. – Что сейчас будет? Крушение?
   – Ничего серьёзного не произойдёт, – хладнокровно сказал Азотов. – Он же несуществующий, Лёня.
   – Ты уверен? – с надеждой спросил Леонид. Сейчас он больше всего на свете нуждался в подтверждении того, что грохочущего чудовища, минуту назад едва не измолотившее его своими колёсами в фарш, действительно не существовало.
   – Абсолютно, – без колебаний проговорил Азотов. – Абсолютно уверен.
   – Слушай, отец, – сказал Леонид, – у нас там водки не осталось?
* * *
   – Кому сигналили? – поинтересовался Андрей с плохо замаскированной ехидцей. – Волкам? Тут же на сто километров ни души.
   Машинист с помощником переглянулись. Стажёр за пять совместных рейсов надоел им хуже керосину. Слава богу, этот рейс – последний. Потом зануду переведут помощником на пригородную пневматичку, на седьмую дистанцию пути. Пусть перед грибниками поехидничает.
 
   – Я сигналил Обходчику, – сдержанно сказал Семён Владимирович. – «О» – заглавное.
   – Мёртвому, – очень членораздельно добавил Потапов. – «ЭМ» – тоже.
   – Господи, ну перестаньте вы меня разыгрывать, – всплеснул руками Андрей. – То у вас Синяя Бригада какая-то на моторной дрезине, то стрелочники несуществующие. То обходчики мёртвые. С заглавной вдобавок. Хорош грузить, а?
   Семён Владимирович задумчиво потеребил ус.
   – Ладно, – сказал он. – Ладно, пацан, я покажу тебе несуществующего стрелочника. Это, конечно, против правил, каждый сам должен его увидеть, но ты меня просто забодал, понял? Через километр по правую руку будет место. Уткнись лобешником в ветровое и смотри внимательно. Если повезёт, увидишь ручную стрелку, которая не обозначена ни на одной схеме. Если очень повезёт – то и стрелочника. Только моргай пореже и не крути тыквой.
   – Ага, а вы будете за моей спиной ржать, – сказал Андрей, но послушался-таки: приник лбом к стеклу и стал смотреть.
   Когда завыл гудок, он вздрогнул, но не пошевелился. Затем повернулся и дрожащими губами проговорил:
   – Он не смог перевести стрелку. Этот упырь не смог перевести стрелку!
   – Что?! – в голос заревели Семён Владимирович и Потапов. – Там же товарняк по встречной!
   – Но ведь он несуществующий, – почти плача прошептал Андрей, – этот стрелочник. Скажите, он ведь действительно не существует? Скажите…

Смертельная рана бойца Сысоева

   Боец Красной Гвардии Самсон Сысоев был ранен. Он был ранен смертельно, ранен точно в сердце. Он был поражен наповал. С каждым выдохом жизнь улетучивалась из его богатырского рабоче-крестьянского тела – и удержать остатки витальной энергии не было ни малейшей надежды. Впрочем, представление о витальной энергии Самсон Сысоев имел совсем не то, что мы с вами; а вероятнее всего, не имел такового представления вовсе. Зато одно он знал определенно – помирает. А скоро и совсем отдаст концы.
   – Пробоина ниже ватерлинии, – заметил по этому поводу красный матрос Матвей Лубянко. – Идёшь ко дну, как «Ослябя» под Цусимой.
   Человека, нанесшего без нагана или шашки неизлечимую рану, звали мадемуазель Марго. Именно так, мадемуазель – и никаких гвоздей! Она состояла при командире особого Отряда имени взятия Бастилии и являлась то ли телефонисткой, то ли телеграфисткой, а, в общем-то, проверенной соратницей самого товарища Яциса. У неё были шальные глаза, яркие губы, короткая стрижка, картавый нерусский выговор и полный бабий боекомплект. Буржуазная субтильность, свойственная, как правило, телеграфисткам и мадемуазелям, у Марго отсутствовала совершенно. Она курила тонкие чёрные сигареты и носила белогвардейский френч с полковничьими погонами. Синие галифе заправляла в юфтевые сапожки, а талию перетягивала ремнем так, что казалось – того и гляди, перережет себя напополам.
   Когда товарищ Яцис и Марго устраивали в барских спальнях шумные ратные сражения, эскадронные кони, стоящие в бальной зале, испуганно фыркали и прядали ушами, бойцы завистливо крякали, а Самсон Сысоев, схватив уздечку, убегал в лес и искал сухой дуб с крепкими ветвями. Дубы всё попадались живые, а на осину он не хотел. К тому же, понимал Сысоев, уздечка веса его семипудового тела не выдержит. Он валился ничком на землю, колотил по ней тяжёлыми кулаками и клялся, что застрелит товарища Яциса, застрелит сучку Марго – и понятно, застрелится потом сам.
   Со стрельбой спешить, однако, не следовало. Особый Отряд имени взятия Бастилии скрытно занимал усадьбу Осиное Городище не просто так. Красногвардейцы ждали прибытия в свою вотчину помещика Терпильева, содомита, богатея и чернокнижника. Пристрастие Терпильева к колдовству и порочной любви было для молодой республики категорически безынтересно. Зато отнятые у трудового народа сокровища следовало непременно вернуть законным хозяевам. По проверенным сведениям, терпильевская казна была схоронена где-то в усадьбе; к сожалению, обнаружить её покамест не удалось. Тот же надежный источник извещал, что кровосос намеревался в ближайшее время явиться за сокровищами. Дабы потом укатить с ним в город, где сто тридцать один год назад революционные французы вершили деяние, принесшее особому отряду товарища Яциса звонкое имя.
   – А вот рынду ему в корму! – образно выразился по этому поводу красный матрос Матвей Лубянко. – Будет буржую вместо Парижа прогулка до ближайшего овражка.
   Когда Яцис в очередной раз увлёк мадемуазель Марго отбить телеграмму товарищу Троцкому, Самсон Сысоев не выдержал. Забрал свой карабин и, не надевая казацкой шапки с алой лентой, помчался огромными прыжками, куда глаза глядят.
   В какую сторону глядели застилаемые слезами обиды и ненависти глаза, сами черти не разобрали бы.
* * *
   Опомнился Самсон по пояс в воде. Ноги помаленьку засасывало, лицо и руки облепляли тысячи комаров, в левый бок тыкался борт лодочки. Лодочка была смешная, не для рыбалки или перевозки груза, а для катания праздных институток – словом, барская игрушка.
    «Утоплюсь», – решил он.
   Сказать начистоту, Самсон вовсе не был уверен, что парковый пруд, к которому его занесло, имел достаточную глубину для утопления, больно уж мал; ан попытаться стоило. Самсон без труда выворотил столбик, к которому тянулась цепь от лодочки, бросил его на дно судёнышка, забрался сам и начал грести. Прикладом.
   Лодочка вихляла и рыскала, но Самсонова настойчивость принесла-таки плоды. Минут через десять он доплыл до центра пруда. Сквозь прозрачную воду виднелось илистое дно – всего в какой-нибудь паре аршин. Между красноватых водорослей лениво плавали пузатые золотобокие карпы. Самсону очень живо представилось, как он лежит, наполовину погрузившись в ил, пшеничные кудри медленно колышутся, а помещичьи рыбины жадно обсасывают толстыми губами мясо с его белых боков. Стало тошно как никогда в жизни. Он шумно стравил за борт недавно съеденную гороховую кашу и погрёб обратно.
   Сазаны, толкаясь, ринулись подбирать дармовой корм.
   Начинались сумерки. Самсон Сысоев сидел, прислонившись спиной к стволу дуба, и размышлял. Мысли в голове бродили откровенно контрреволюционные, о таких и близкому другу поостережешься сознаваться. Например: «А может, ну её к лешему, пролетарскую республику, раз и в ней нету нашему брату полного счастья! Найти бы барские сокровища, украсть их вместе со сладкой заразой Маргошкой, да мотнуть в Париж!» Истомившееся страстью сердце, являясь органом мелкобуржуазным, не способствует укреплению классового самосознания.
   Вдруг послышался хруст веточки. Кто-то тихонько двигался по парку, – а вернее сказать, крался. Самсон осторожно высунул из-за дуба сперва голову, затем и ствол карабина. Крадущийся человек имел одежду гражданскую, рост средний, фигуру худощавую, а лицо – явственно белогвардейское. Впрочем, на противное рыло Терпильева, известное Самсону по давно сожженным портретам из залов Осиного Городища, лицо это вовсе не походило.
    «Может, сын?» – подумал Сысоев, подождал, пока белогвардеец приблизится, и заступил ему дорогу. Тот испуганно пискнул и замер в нелепой позе. Самсон без промедления долбанул карабином под рёбра, добавил по загривку. Хорошо добавил. Худощавый, охнув, повалился. Самсон живо его обшарил, нашел маленький револьвер (заряженный, но два патрона уже сожжены) и потертое кожаное портмоне (пустое как нора церковной мыши). На серебристом замочке портмоне имелась гравировка. Самсон кое-как читать умел и разобрал фамилию. Рукавицын.
   – Вставай, поручик, – скомандовал Сысоев, пряча трофеи в карман.
   – Я не поручик, – пробормотал Рукавицын дрожащим голосом, в котором явно присутствовали женские нотки. – И вообще не офицер.
   – Это ты скоро ангелам расскажешь, – пошутил Самсон. – Вставай и марш к дереву.
   – Как… То есть, зачем к дереву?
   Вместо ответа Самсон передёрнул затвор карабина.
   – Вы хотите меня убить? Но почему, солдатик?
   – Потому что… – Самсон внезапно задумался. И впрямь, с какого рожна он решил шлёпнуть этого человека? Ответ не находился, однако досказать фразу следовало, и он сообщил: – Потому что ты контра белопузая.
   – Вы ошибаетесь, солдатик, – тихо сказал Рукавицын. – Я не белогвардеец, я художник.
   – Художник? – заинтересовался Самсон. – И чего ты рисуешь? Небось, голых баб?
   – Нет, я портретист. Но случалось писать и обнажённую натуру. – Рукавицын робко улыбнулся.
   – А здешнего фон-барона, случаем, не ты малевал?
   – Да-да, среди прочих и я. Константин Константинович был моим… да и не только моим… словом, он был меценатом. Если, конечно, вам что-то говорит это слово, солдатик.
   – Не дурнее некоторых, – сказал Самсон и перевёл мудрёное слово на привычный язык: – Мужеложец, чего ж тут не понять. А ты, видно, его краля.
   – Вы… вы… Вы мужлан и грубиян! – воскликнул обиженно Рукавицын. – То, что у вас в руках ружьё, ещё не даёт вам права…
   – Даёт, – коротко прервал его Самсон. – Начинай молиться, художник.
   – Неужели вы сможете вот так запросто убить человека?
   – Не сомневайся.
   – Ах, мерде! – непонятно выругался (то, что выругался, было понятно) Рукавицын и быстро, горячо заговорил: – Подождите, солдатик! Застрелив меня, вы совершенно ничего не выиграете! Оставив же в живых, сможете приобрести многое! Очень многое!
   – Имеешь в виду сокровища Терпильева? – заинтересовался понятливый Самсон. – Так ты, значит, за ними сюда пожаловал.
   – Н… ну, в общем, да.
   – А где сам иметьценат?
   – Н… ну, в общем… он погиб, – промямлил Рукавицын, отводя глаза. – Буквально вчера, в каких-нибудь десяти вёрстах от своего родового гнезда. Несчастный случай. Бедный, бедный Константин Константинович…
   Самсон вспомнил два патрона с пробитыми капсюлями в барабане маленького револьвера – и понимающе ухмыльнулся.
   – Он, значит, отдал боженьке душу, а ты – за его побрякушками бегом. Проворный вы народ, художники, нечего сказать.
   Рукавицын молча пожал плечиками. Самсон смотрел на него, прищурившись, и размышлял вслух:
   – Этакую прорву сокровищ, какая должна у Терпильева иметься, за пазухой не увезёшь. И обоз, обратно рассуждая, от любопытных глаз запросто не спрячешь. Ну, тебе-то, заморышу, и горстки червонцев хватит. А хозяйчику твоему, конечно, всё забрать хотелось. Как собирались богатство-то вывозить? Отвечай, контррра, а то мигом в распыл пущу!
   Художник затрясся. Самсон, понимая, что Рукавицына надо дожимать, вскинул карабин.
   – Тайный ход! – выпалил художник. – Из хранилища ведёт тайный ход прямиком в парижский дом Константина Константиновича!
   – Рехнулся от страха, – пожалел художника Самсон Сысоев. – Придётся вести к Яцису. Тот до революции братом милосердия в жёлтом доме был, с дурачками обращаться умеет.
   – Нет, нет, солдатик, вы ошибаетесь, – заспешил Рукавицын. – Я здоров, совершенно здоров! А ход существует в действительности. Константин Константинович долгое время изучал халдейскую магию и достиг потрясающих, просто потрясающих успехов! Незадолго до того, как сюда нагрянули буденновцы, ему привезли из Месопотамии надгробную плиту апокрифической Владычицы Ос. Умея правильно использовать этот артефакт, можно попасть в любую часть света! К сожалению, только в одну сторону. Константин Константинович установил канал к своей французской резиденции. По нему и скрылся с небольшой частью сбережений, когда конные орды…
   – Ладно! – нетерпеливо прикрикнул Самсон. – После доскажешь. Где вход к золотишку?
   – В садовом павильоне, – сказал Рукавицын. – Там одна колонна вращается вокруг скрытой оси. Следует лишь…
* * *
   Они стояли перед большой овальной каменной плитой, сплошь покрытой значками и рисунками. Посредине плиты была очень крупно изображена наполовину женщина, наполовину оса. Лицо у неё оказалось – точь-в-точь как у телеграфистки Марго. Вокруг кишмя кишели махонькие голенькие человечки. Когда Самсон присмотрелся к человечкам и понял, чем они занимаются, его вывернуло снова. Прямо на плиту.
   Рукавицын радостно воскликнул и взглянул на Самсона с уважением:
   – Откуда вы знали, солдатик, что Владычицу Ос следует покормить, прежде чем она откроет портал?
   Ответить Сысоев не успел.
   – Тэк-с, тэк-с, тэк-с! – раздался из-за спины отрывистый голос товарища Яциса. – Что же это вы, мсье Рукавицын, меня подводите? Я ведь могу и обидеться. Мы же договаривались, что никаких посторонних… А ты, Сысоев, – Яцис навёл на обернувшегося Самсона ствол маузера, – брось карабин! Живо! Вот, моло…
   Договорить он не успел. Самсон нарочно шумно, с матом и широким размахом, швырнул оружие в сторону. А когда командир скосил глаза, выхватил из кармана крошечный револьвер художника и спустил загодя взведённый курок. Левый глаз товарища Лациса тотчас лопнул; глазница наполнилась чёрным, смолистым. Командир особого Отряда постоял секунду, точно пытаясь сообразить, откуда в его голове могла взяться смола, потом крутанулся винтом и упал навзничь.
   Рукавицын сперва завизжал, ровно подраненный заяц, потом вдруг бросился к подёргивающемуся телу Яциса. С неожиданной силой отпихнул его в сторону, зачерпнул ладонью из тёмной лужицы, натекшей под простреленным глазом, и понёс жуткую добычу к халдейской плите. Путь его отмечал след из багровых капель. Бормоча «не только накормить, но и напоить, напоить…» художник начал намазывать кровью лицо Владычицы Ос. Затем обернулся к Самсону и заорал срывающимся голосом:
   – Чего вы ждёте, солдатик?! Хватайте, хватайте драгоценности! Обязательно вон те две шкатулки из слоновой кости, там бриллианты. И ещё вон тот большой тубус, в нём подлинник кисти Рембрандта! Шевелитесь, солдатик! Сейчас я произнесу шибболет – и портал откроется.
   – Чего-чего ты произнесёшь?!
   – Ну, пароль, – раздражённо отмахнулся Рукавицын.
   – Какой пароль? – спросил Самсон, поднимая ствол револьвера на уровень лба художника.
   – Точка зрения, – ответил Рукавицын, по-детски улыбнувшись. – Константин Константинович был остроумнейшим человеком, упокой, господи, его душу. Шибболет – ТОЧКА ЗРЕНИЯ.
   Самсон краем глаза заметил, как после этих слов начала наливаться тёплым медовым свечением и превращаться в толстую не то трубу, не то воронку надгробная плита Владычицы Ос – и нажал на спуск.
 
   Марго он отыскал в кабинете покойного Терпильева, возле пылающего камина. Телеграфистка держала в одной руке чудом уцелевший помещичий бокал, полный самогона, в другой – погасшую сигарету и нетрезвым голосом распевала «Марсельезу» на басурманском языке.
   Самсон подошёл к ней и спросил прямо, не виляя:
   – Хочешь со мной в Париж? – и добавил нежно: – сучка.
   – Г’азумеется, мой богаты’гь, – не задумываясь, ответила та. – С тобой – хоть к че’гту в пасть!
   – Тогда пошли! – сказал Самсон и крепко взял её за руку.
   Когда, брошенная на полосатую тигриную шкуру; осыпанная дождём из сотен бриллиантов; вдохнувшая ароматы, что струились из окна, выходящего на Булонский лес, Марго расстегнула перед Самсоном Сысоевым поясок (перетянувший её талию так, что казалось: вот она, Владычица Ос – не апокрифическая, взаправдашняя), – смертельная рана в сердце бывшего красногвардейца рассосалась навсегда.
   – Пластырь наложен, течь ликвидирована, – мог бы высказаться по этому поводу красный матрос Матвей Лубянко. И напутственно прибавить: – Большому кораблю большое плавание.
   Однако ему было не до того. Матвей Лубянко сидел за барским столом, заваленный по уши внезапно обнаруженными под садовой беседкой ценностями помещика Терпильева, содомита, богатея и чернокнижника, и составлял реестр находок. Работал он скрупулёзно и усердно, ведь записи предстояло передать самому товарищу Троцкому!
   Задача была адова. На бессонную неделю минимум.

Фактор массы

   Проклятый телефонный звонок фактически снял меня с бабы. Fuck-тически. Я в первый момент даже струхнул. Представилось мне, что звонок – дверной и означает: Инкин мужик нагрянул, капитан Сутормин. Дежурство по части, конечно, штука серьёзная. В ДОС, посмотреть, как там твоя благоверная почивает, просто так не сбежишь. Но кто его знает, вдруг любящее сердце сбой дало, погнало из дежурки вопреки Уставу. Именно так, с прописной, потому что Сутормин иначе мир не видит. Здесь Устав, здесь отсутствие Устава. Где он есть хорошо, где нет, нужно поскорее ввести.
   Между прочим, сам я на сердечные толчки внимание обязательно обращаю, потому что знаю – спроста они не случаются. Однако, как я уже сказал, это был телефон. Мобила.
   Моя.
   Инка обвила меня ногами и руками, зашептала горячо, не бери, Кириллушка, плюнь, идут они все суходолом. Только трубу я всё-таки взял. Мало ли.
   Оказалось, не мало.
   Звонил как раз Сутормин. Но не для того, чтоб узнать, сладко ли меня его жёнушка ласкает и не нужно ли добавить жару нашим объятиям. Из табельного пистолетика, х-хэ. А для того чтоб скомандовать: тревога, старший лейтенант. Ноги в руки и дуй живо в расположение роты. Тебя тут ждут. И послышалось в его тоне что-то такое, что я не стал ворчать, не остался даже добить последний пистончик с кошкой ненасытной Инночкой, а живо взял ноги в руки и – дунул.
   От домов офицерского состава до казармы разведроты, где я командиром второго взвода (а капитан Сутормин – ротным) расстояние километра три. Половина по гражданке, половина по территории полка. До КПП я шёл быстрым шагом, после рванул рысцой.
   Возле казармы меня уже ждал дежурный по роте, сержант Комаров. Морда у него была абсолютно дикая, руки тряслись. И сигарета во рту тоже подрагивала. Представив, как Сутормин мог обойтись с ним, застукав дрыхнущим на дежурстве, я даже слегка пожалел парня. Хоть и не за что – если он в самом деле массу давил.
   – Ну, Комар, что тут за аврал? – Я хлопнул его по плечу. – Третья мировая объявлена?
   – Да хрен знает, товарищ старший лейтенант. Может, и мировая. Ротный прискакал, как в дупу ужаленный, а с ним двое каких-то левых. Один полкан с авиационными петлицами, второй не разбери кто. Камуфля городская новьё, знаков различия нету. По лицу – тоже военный. И не из маленьких. Уж не генерал ли. – Сержант глубоко затянулся и жалобно сообщил: – Прикиньте, товарищ старший лейтенант, ротный меня чуть не убил.
   – Кемарил, – сделал я вывод.
   – Да ни боже мой, товарищ старший лейтенант. Читал…
   – …Устав гарнизонной службы, – добавил я с фальшивым участием и подмигнул.
   – Ну, если и устав, то никак не гарнизонный. «Пентхауз», – сказал приободрившийся Комаров и подмигнул в ответ.
   А чего ему от меня-то скрывать. Я ж дембелям ротным и принёс этот журнальчик. Чтоб в гражданскую жизнь помаленьку втягивались.
   – Где они сейчас? – спрашиваю.
   – В канцелярии сидят.
   Я ещё раз хлопнул сержанта по плечу и двинул в помещение. Дневальный стоял как кол, только глазами вращал. И на него, значит, ротный страху нагнал. Умеет он это дело, слонов в ужас вводить. Умеет и любит. Особенно когда дежурным по части заступает.
   Мимоходом кивнув солдатику, я стукнул костяшками пальцев в дверную филенку канцелярии и вошёл.
   Авиационный полковник сидел за столом, штатное расписание роты листал. Мужик в сероватом «пиксельном» камуфляже пристроился на краешке столешницы, покуривал. А Сутормин держался совсем как дневальный: торчал навытяжку возле ротной тумбы-сейфа. И только в пальцах повязку дежурного по части нервно теребил. Видать, по-настоящему крутые шишки эти двое.
   А я, как назло, даже не в форме. Джинсики, курточка, кроссовки. Из военного – одна фуражка, и та не по уставу. В столичном ателье построенная, диаметром сантиметров на пять шире положенного, сантиметра на три выше; и кокарда шитая. Стильный «аэродром», если кто толк понимает. Ну да что тут поделаешь? – вытянулся я, представился как положено. Так и так, по вашему приказанию, старший лейтенант Коротких.
   – Коротких, гм? – хмыкнул полкан и хлопком закрыл журнал штатного расписания. – Во ты шутник, лейтенант!
   Я невозмутимо промолчал, делая вид, что до меня, как до жирафа юмор с поздним зажиганием доходит. Привык к подобным подколкам. А вот то, что летун «старшего» в звании моём исключил, запомнил накрепко. Будет возможность, отквитаюсь. Я злопамятный.
   – Почему не по форме?.. – начал шипеть капитан, но камуфлированный сделал знак пальцами с сигаретой – словно намеревается её бросить ротному в хайло – и Сутормин заткнулся. А потом и вовсе вышел, повинуясь столь же безмолвному, однако выразительному приказу, произведённому опять же жестом: «свободен».
   Он что, немой? – промелькнула у меня мысль.
   Тут камуфлированный ловко соскользнул со стола и начал говорить.
   И чем больше он говорил, тем сквернее делалось у меня на душе. Да и было от чего.
   Короче, ситуация сложилась следующая. Неподалеку от нашей части обнаружена зона гравитационных и тектонических возмущений. Зарегистрированы зоны напряжённости в земной коре. Словно откуда ни возьмись, образовалась геосинклиналь. В одночасье, можете это себе представить, старший лейтенант.
   Я мужественно вслушивался в эту абракадабру и бровью не вёл. Сначала не вёл, а потом-то да, повёл. Когда мотнул башкой, показывая, что никак нет. Не могу себе такого представить, чтобы геосинклиналь – и в одночасье!
   – Ну ты, Георгиевич, окоротись. Совсем задурил литёхе мозги со своими, бляха-муха, терминами, – пробурчал в этот момент полкан. – Мне-то задурил, а ему тем более. Дай-ка лучше я. По простому, по рабоче-крестьянски.
   То есть, у него и в мыслях нету, что какой-то старлей из пехоты (пусть даже командир разведвзвода) может разбираться в геотектонике лучше, чем он, летун. Голубые петлицы, голубая кость.
   Хотя, в общем, он на этот раз прав. Так оно и есть.
   – Слушай сюда, разведка. В пятнадцати километрах от вашей части какая-то херня творится. Датчики зафиксировали, что ни с того, ни с сего, буквально за минуту, образовалась зона повышенной сейсмоактивности. Будто, бляха-муха, прямо сейчас землетрясение начнётся. А такого быть попросту не может, здесь эта активность нулевая по жизни. Во-от. Ну и в команде Георгиевича возникло предположение, что это наши, бляха-муха, геополитические друзья с сейсмическим оружием балуются. А здесь такое дело… да ты, поди, в курсе, разведка? – И посмотрел на меня вопросительно. И камуфлированный Георгиевич посмотрел.
   – Так точно, товарищ полковник, в курсе. Шахты стратеги…
   – Вот и хорошо, что объяснять не нужно, – прервал меня камуфлированный. – Специалистов мы вызвали, но пока то да сё, прибудут они только к двенадцати часам дня. И это в лучшем случае. Поэтому первичную разведку произведёте вы, товарищ старший лейтенант. Подберите себе бойцов посмышлённее. Четверых, я думаю, достаточно. Берите сухпаёк на сутки, воду, оружие. Две рации. Боеприпасы.
   – Боевые боеприпасы, – веско изрёк полкан.
   – Вопрос разрешите, товарищ полковник? – сказал я. Он кивнул. Тогда я набрался решительности и спросил: – Если там с минуты на минуту землетрясение ёкнет, какой смысл в разведке? Чего я там увижу такого, что нельзя засечь с вертолёта или спутника? Успею замерить ширину трещины в земле, перед тем как в неё ухну? Только солдат загублю. И зачем в таком случае оружие?