Скаландис Ант. Вторая попытка

   Квадрига сидел за столиком совсем один и, кажется, спал. Бутылка перед ним была уже практически пуста. Когда Виктор проходил мимо, он неожиданно вскинулся и отчетливо произнес:
   - Почему я должен сидеть за одним столом с убийцами?
   8
   - Входите, Голем, - сказал Виктор, открывая дверь своего номера в отеле на вежливый стук. - Я как раз собирался выпить.
   - Только чего-нибудь холодненького, - жалобно попросил Голем, грузный и потный, опускаясь в кресло.
   - Ну, если вы считаете меня садистом, я сейчас сварю вам глинтвейна, а если нет - тогда, пожалуйста, - джину с апельсиновым соком. И то и другое из холодильника.
   Виктор смешал простенький коктейль и протянул Голему высокий, враз запотевший стакан.
   - Ба! - воскликнул Голем. - Что же это с вашим лицом? Ах да, вы же попали сегодня в аварию. Сочувствую. Селена очень неаккуратно водит автомобиль.
   - Да нет, Селена тут ни при чем, - решил объяснить Виктор. - Это наш общий друг постарался. С которым вы меня вчера знакомили.
   - Да что вы говорите! Неужели Антон Думбель?
   - Он самый. Мы немного не сошлись во мнениях по национальному вопросу.
   Голем грустно покачал головой:
   - Я забыл вас предупредить. Антон - человек горячий, порою несдержанный, с ним надо поосторожнее в выборе выражений.
   - Бросьте, Голем, не надо изображать Думбеля совсем уж психопатом. За выражения он по лицу не бьет. Просто уже после нашей дискуссии он решил убить бедуина, а я бедуина спас, за что и поплатился слегка подпорченной внешностью.
   - Вы это серьезно? - спросил Голем.
   - Абсолютно серьезно.
   - Ай да инспектор по делам национальностей!
   - Да никакой он не инспектор. Типичный агент спецслужбы. Вот только какой? Вы не знаете, Голем?
   - А вам это важно?
   - Теперь - да. Он угрожал мне. Я должен как-то защищаться и прежде всего хочу знать от кого.
   - Что ж, наверняка не поручусь, но смею полагать, что он представляет департамент безопасности. Кстати, зря вы говорите, что он не инспектор. Одно другому не мешает. Знаете, что такое наше сегодняшнее Министерство по делам национальностей? Это одно из управлений бывшего Федерального Бюро охраны и контрразведки. Расскажите, Виктор, как все это было.
   Виктор рассказал.
   - А те двое, как вы их описали, никакие, конечно же, не бандиты, скорее всего они представляли иностранную разведку.
   - Иностранную? - переспросил Виктор. - Какую же именно?
   - А вот этого я уже совсем не знаю. Но чему вы удивляетесь? Сегодня в нашем замечательном городе можно встретить спецслужбы всех мастей, всех стран и народов. Я вот, например, лично общался в Лагере с господами из "Моссада" и из "Фараха". Не в один день, конечно.
   - "Фарах" - это какие-то арабы?
   - Палестинцы, - уточнил Голем. - А "Моссад" - это Израиль.
   - Знаю. А те двое, которые постоянно сидят с нами в ресторане, молчаливые такие, ну, помните, один долговязый, а другой...
   - А, эти! Помню, конечно...
   - Они тоже из какого-нибудь "Фараха"?
   - Нет, эти - наши, только уже не из департамента безопасности. Так мне кажется.
   - А им можно пожаловаться на Антона?
   - Пожаловаться можно, но я вам не советую. Не путайтесь вы в эти игры. У вас же совсем другие козыри. Ваше дело писать. Изучать жизнь и писать. И не бойтесь выходить на улицу. Никто вам ничего не сделает. Если, конечно, мешать не будете.
   - К чему вы меня призываете, Голем?
   - Я вас ни к чему не призываю. Просто советую заниматься своим делом. Я это всем советую.
   - И шизоидам?
   - Шизоидам в особенности. Кстати, о шизоидах. Селена говорила с вами о заказной работе?
   - Как, вы тоже в курсе? - удивился Виктор.
   - А я всегда в курсе, - солидно заявил Голем. - Так вот, писать вам ничего не надо будет. Только выступить по телевидению.
   - И что же я должен буду говорить?
   - Да что хотите, - улыбнулся Голем. - Нет, правда, я не шучу. Главное, чтобы вы говорили о нашем городе, о наших проблемах, о бедуинах, если угодно. Ну, приблизительный текст вам, конечно, подготовят.
   - Кто подготовит? - быстро спросил Виктор.
   - А вот когда подготовят, тогда и узнаете кто.
   - Послушайте, Голем, с вами очень трудно разговаривать...
   - Зато интересно.
   - Постойте, я не закончил мысль. С вами очень трудно разговаривать без соответствующей дозы хорошего джина.
   - А вот это как раз поправимо. Виктуар, вы нальете?
   Они выпили еще по стакану, и возникла пауза, вполне нормальная для двух немолодых людей, уставших до отупения к концу невыносимо жаркого и невероятно бурного дня. В окно было видно, как над холмами садится солнце, воспаленное, злое, почти вишневое в пыльном мятном воздухе. Прохладнее станет только еще часа через два, но дышать будет все равно нечем. К этому уже привыкли.
   - А вот скажите, Голем, это правда, что бедуины совсем не пьют?
   - Спиртного? Безусловно. Им религия запрещает.
   - Да нет же. Они _с_о_в_с_е_м_ не пьют. То есть не пьют воды.
   Голем посмотрел на него сочувственно.
   - Виктор, у вас в школе был такой предмет - анатомия и физиология человека? Ну так что же вы задаете глупые вопросы?
   - Не знаю, так говорят. В этом городе скоро смогут выжить лишь те, кому совсем не надо будет пить. Воду здесь включают все реже и реже. Естественные водоемы все пересохли, а напитки, сами знаете, дорожают чудовищно с каждым днем. На огородах давно ничего не растет, яблони все пересохли, собаки дохнут одна за другой, коты эти бедуинские, то бишь сиамские, расплодились. Это же не может продолжаться вечно. Очевидно, мы все уйдем отсюда, а останутся лишь те, кому не нужна вода.
   - Возможно, - неожиданно согласился Голем, - только вы ошибаетесь относительно бедуинов. Это не они останутся.
   - А кто же? - удивился Виктор.
   - Другие люди, - неопределенно сказал Голем и одним глотком допил содержимое своего стакана.
   - Дети? - быстро спросил Виктор.
   - Да, - согласился Голем. - Только они не дети. Они очень похожи на детей, они кажутся нам детьми, но они не дети.
   - Пожалуй, - проговорил Виктор, наливая себе неразбавленного джину, однако по возрасту...
   - Возраст - понятие относительное, - возразил Голем. - Взросление, созревание, старение может протекать в самые различные сроки. Природа предусмотрела здесь очень широкий диапазон. А само понятие "дети" скорее социальное. Любой старик может считаться ребенком, если признает себя сыном своих родителей. Наши - не признают. Как бабочка не считает гусеницу своей матерью. Гусеницу, по странной и нелепой случайности оставшуюся жить после рождения летающей красавицы.
   - А как же они собираются жить дальше? - поинтересовался Виктор. Ведь они же, по определению, должны нарожать новых гусениц. Или сами должны стать гусеницами? Честно говоря, плохо помню, что там происходит у насекомых, но у людей-то по этой части, кажется, ничего не изменилось. Или я не прав, Голем? Ответьте мне как врач.
   - Отвечаю вам как врач: рожать они намерены бабочек, и только бабочек. А умирать намерены молодыми.
   - Постойте, Голем, но это же кошмар, - сказал Виктор, не ощущая, впрочем, страха. Ему вдруг странным образом сделалось весело от того, что он начинает понимать происходящее. Выпитое за день не лишило его способности рассуждать логически, а только помогало не впадать в отчаяние. Уродливая, искаженная картина "нового прекрасного мира" не представала теперь перед ним в одном лишь черном свете.
   - Кошмар, - спокойно повторил Голем. - С нашей с вами точки зрения.
   Виктор выпил еще и сказал:
   - Ну а при чем здесь бедуины?
   - Бедуины? - рассеянно переспросил Голем. Он поднял свой вновь наполненный коктейлем бокал и поглядел через него на бордовый закат за окном. Желто-оранжевый напиток в этом зловещем свете казался кроваво-красным, как гранатовый сок.
   - Бедуины, - повторил он еще раз. - С одной стороны, они тут вообще ни при чем. А с другой стороны, именно в них-то все и дело. Я только боюсь, что вы этого не поймете, Виктор. Помните такую формулу: Бог - это любовь? Ну конечно, помните. Формула по сути своей правильная. Да только тот Бог либо отвернулся от нас, либо мы сами про него забыли. Либо вообще не было этого Бога никогда, не существовало в природе, а была лишь идея, что, впрочем, несущественно, потому что Бог и идея Бога - суть одно и то же. А сегодня возник Новый Бог, и имя ему Ненависть. И новые люди молятся Новому Богу. И они понимают толк в ненависти. Они знают, что ненависть бывает разная. Ненависть бывает двух основных видов: пассивная, порождающая равнодушие, презрение, жалость, снисхождение и даже благотворительность; и активная, порождающая агрессию, насилие, убийства, геноцид. В принципе, они молятся первой ненависти, но на пути к ней им приходится проходить и через вторую. Большинство из них уже прошло через нее. На Последней воине, как они ее называют. И теперь они убеждены, что активная ненависть плавно перетечет в пассивную, а потом и вовсе исчезнет навсегда. Бедуины, кстати, говорят еще и о Ненависти Созидающей. Впрочем, бедуины - люди нездоровые, и наверно, нельзя относиться всерьез к тому, что они говорят, тем более...
   - Голем, зачем вы мне лжете? - перебил его Виктор.
   - Я вам?
   - Конечно. Вы же не считаете их больными. Вы мне сами говорили, что их лечить совершенно ни к чему.
   - А психотические отклонения вообще не лечат, Виктор. Психотиков просто оберегают от воздействия внешнего мира. А внешний мир оберегают от них.
   - Неужели для этого обязательно нужны тяжелые танки? - саркастически поинтересовался Виктор и допил последнюю дозу.
   - Иногда, - философски заметил Голем.
   - Да! Но у меня еще вопрос. А почему туда пускают детей?
   - Откуда вы знаете, что туда пускают детей?
   - В городе говорят. И вообще, я сам сегодня видел этих, в сафари...
   - В городе, - назидательно проговорил Голем, - говорят очень много всего интересного. Например, мой приятель Вернон, медик, между прочим, по образованию, знаете что мне поведал? Что скоро мы все мочиться перестанем, потому что жидкость будет уходить исключительно через поры кожи. А вы говорите, дети... Те, кого вы видели в сафари, - это члены Совета ветеранов Последней войны, СВПВ. Только они и имеют доступ на территорию Лагеря. Они ведут мирные переговоры с бедуинами.
   - О, как это по-нашему! - воскликнул Виктор, хохоча. - Мирные переговоры под дулами танков за колючей проволокой между детьми и бородатыми моджахедами, причем и те и другие поголовно вооружены до зубов, и ни слова в прессе о том, что там происходит! Как это современно и демократично!
   - Переговоры, между прочим, проходят весьма серьезные... ненависть это вам не фунт изюму... Хотите, расскажу?.. Религиозные предрассудки... пресловутый фундаментализм... новейшая военная доктрина... прагматичный подход к массовым психозам... новый виток все той же спирали, но уже совсем в другом измерении... - Голем бубнил все это тихо, монотонно и как-то невнятно, отрывочно. Голос его все больше и больше заглушался ревом могучего двигателя, и Виктор вдруг обнаружил, что видный психиатр сидит верхом на стволе танкового орудия, у самого его основания, и большими кусками лопает сочный арбуз; холодный розовый сок стекает у него по подбородку, а косточками Голем плюется, как мальчишка, во все стороны. Одна из косточек попадает Виктору в щеку, и он возмущенно спрашивает:
   - Что вы делаете, Голем?!
   - На вам муха, - отвечает Голем.
   - Не на вам, а на вас, - поправляет Виктор.
   - Нет, на вам, - упорно повторяет Голем, - на мне нету.
   А потом вдруг становится совсем темно. И тихо. И только слышно в этой тишине, как с кончика ствола падают в раскаленный песок тяжелые липкие капли арбузного сока.
   9
   Ирма открыла ему дверь и вяло предложила:
   - Проходи, па.
   И он тут же забыл, зачем пришел. Голова была тяжелая, хотелось спать, а еще хотелось искупаться. Бредовая, конечно, идея, и вообще для этого пришлось бы ехать к Селене на дачу, а это было сейчас никак невозможно.
   Идя к дочери, он специально не стал пить с утра - только самую каплю - большой стакан лимонного сока и в него маленькую-маленькую рюмочку коньяку, просто, как писал Веничка Ерофеев, чтобы не так тошнило. А потом полложки соды в виде порошка и запить водой. И тогда сразу проходит изжога. Вот только голова... голова оставалась тяжелой.
   Он прошел в комнату, сел на старый протертый диван и посмотрел на Ирму. Ирма стояла, опершись на спинку кресла, и в своем скромном, но изящном домашнем платьице была очень даже хороша. Она становилась все больше похожа на Лолу, но была, безусловно, красивее ее.
   - Господи, что у тебя с глазом?
   - В аварию попал. Ерунда. Пройдет.
   - Ну а как ты вообще, папка?
   - Да ничего, вот получил крупный гонорар за сценарий сериала на телевидении, приехал сюда отдохнуть, поболтать со старыми друзьями. А здесь видишь что делается: танки какие-то, бедуины, стрельба на улицах. И такая жара!.. Знал бы, не поехал. Слушай, ты же всегда дождь любила. И Бол-Кунац - тоже. Зачем вы сюда-то переехали?
   - Мы никуда не переезжали, папа.
   - То есть как? Не понимаю. Это же совсем другой город. Город, в котором я служил. А то был город, где я родился.
   - Правильно, - согласилась Ирма. - Это совсем другой город. А того города просто уже нет. Не существует он больше. Но мы никуда не переезжали.
   - Понятно... - пробормотал Виктор.
   Ничего ему было не понятно, и тяжесть в голове постепенно превратилась в боль. Очевидно, это как-то отразилось на его лице. Ирма спросила:
   - Па, кофе хочешь?
   - Не уверен, - ответил он.
   Вошел Бол-Кунац. Жутко сутулый, совершенно седой, с пожелтевшей кожей и трубкой в углу рта. Виктор едва узнал его.
   - Здравствуйте, господин Банев!
   Вот голос почти не изменился. Удивительно.
   - Ты называл меня так, когда был мальчишкой.
   - Точно. Я как раз и вспомнил те времена. Хотите пива?
   - С удовольствием, если можно. А ты тоже будешь?
   - Ну разумеется.
   Бол-Кунац сел в кресло и запалил свою трубку. Ирма принесла шесть баночек пива из холодильника и ушла варить себе кофе.
   - У вас с деньгами нормально? - спросил Виктор.
   - Нормально, - сказал Бол-Кунац. - Правда, нормально. Спасибо, господин Банев.
   - А вам не кажется, что отсюда надо уезжать?
   - Одно время казалось, но сейчас уже поздно.
   - В каком смысле?
   - Да во всех смыслах, - сказал Бол-Кунац. - Возраст, дети - они никуда не поедут - и... мы просто не успеем уехать. Опять же - куда?
   - Да куда угодно! Разве сейчас с этим есть проблемы? - спросил Виктор. - И что значит - не успеете уехать?
   - Нет, юридических проблем, конечно, нет никаких, и даже денег я нашел бы хоть на Америку. Но я же говорю - дети. Август - член Совета ветеранов ПВ, Чика - студентка университета, будущий социопсихолог. Они же будут участниками событий. А события предстоят жаркие, и очень скоро, неужели вы еще не поняли? События будут такие, что не только уехать - уйти пешком будет трудновато в эти дни.
   - Вот об этом как раз я и хотел с тобой поговорить. Без Ирмы. Может быть, вам куда-то уехать хотя бы на время: в столицу, или, наоборот, куда-нибудь в глушь, у меня же есть дом в деревне.
   - Спасибо, господин Банев, мы останемся здесь.
   Бол-Кунац открыл вторую баночку пива и погрузился в синеватые клубы дыма.
   - Послушай, Бол, - сказал Виктор, он снова перестал понимать, зачем пришел сюда, - но ты-то хоть можешь объяснить, почему мир так круто переменился?
   - Наверно, потому, что мы проиграли. Тогда. Нам дали шанс. У нас была огромная сила в руках. А мы превратили ее в красоту. В божественную красоту. Вот только наши розы - лучшие в мире розы - вырастали всегда без шипов. Помните Экзюпери? Розы должны быть с шипами. Красоте необходима служба безопасности. Мы не подумали об этом. Мы решили, что в мире есть только пары противоположностей: красота и уродство, добро и зло, ум и глупость, а все остальное умещается в непрерывный спектр между каждыми двумя полюсами. Нет, мы не упрощали мир, мы просто исказили его так, как нам было удобно, так, как нам подсказали, и искаженный мир понравился нам, страшно понравился. Но за его пределами жил мир реальный, в котором признавали десять разных видов красоты и столько же - уродства, сотню принципиально разных взглядов на ум и столько же - на глупость, и десять тысяч непохожих представлений о добре и зле. Наш мир существовал, выдерживая давление реальности, пока не кончилась энергия, подпитывавшая его, а потом аккумулятор сел, а генератор, собственный генератор энергии, так и не заработал. И наш мир развалился. Рассыпался. Нам пришлось вернуться в старый. Собственно, нам даже не надо было никуда идти. Мы просто оказались опять в знакомом старом мире.
   Бол-Кунац помолчал, выбил трубку в большую пепельницу и принялся набивать ее по новой. Тихо вошла в комнату Ирма и встала у окна. Бол-Кунац продолжил:
   - Помните, вы сказали тогда: "Не забыть бы мне вернуться". Вы не забыли и вернулись раньше других. Вы просто не догадались, что вернуться придется всем. Обязательно. Очевидно, _о_н_и_ допускали такой вариант. О_н_и_ долго терпеливо наблюдали за нами, не вмешиваясь, но сегодня неужели вы еще не поняли? - _о_н_и_ предпринимают вторую попытку. И мне хочется верить, что наши дети все-таки сумеют найти свой собственный источник энергии. Сколько же можно жить на халяву? Ведь наши дети стали совсем другими, не похожими на нас, еще меньше похожими, чем мы на вас. Да и _о_н_и_ тоже стали другими. И это нормально...
   - Они - это мокрецы? - вспомнил вдруг Виктор это странное, давно забытое слово - слово не просто из прошлого, слово как бы из другого мира, из другой реальности.
   - Сами вы мокрецы! - сказала вдруг Ирма обиженно и громко. - Боги спускаются на Землю, а вы называете их то мокрецами и считаете прокаженными, то бедуинами и зачисляете в психопаты. Странная традиция складывается в этом мире.
   - Погоди, Ирма, - ошарашенно прервал ее Виктор, - ты считаешь, что бедуины - это все те же мокрецы?
   - Не знаю, но я так чувствую, я не могу этого объяснить.
   - Ирма, - сказал Бол-Кунац, - принеси еще пива, пожалуйста.
   Потом затянулся сиреневым ароматным дымом и снова пристально посмотрел на Виктора.
   - Я же говорю, это вторая попытка. Они пришли теперь уже не к нам. Они пришли к нашим детям.
   - Так почему же ваши дети их ненавидят?!
   - Вот! - воскликнул Бол-Кунац. - Здесь-то собака и зарыта. В этом вся суть. Но только вы ее, наверно, не поймете.
   Виктор тоже пил уже четвертую баночку пива, голова у него прошла, сигареты курились одна за одной с большим удовольствием, и он был полон решимости понять _в_с_е_ в это утро.
   - Но почему, почему все говорят мне, что я чего-то не пойму? Я что, похож на идиота? - вопросил Виктор. - Или я стал уже ходячим анахронизмом?
   - Второе ближе к истине, господин Банев, но тоже не совсем верно. Можно, я начну издалека?
   - Начинай.
   - Помните, у Достоевского? Кажется, в "Идиоте". (Заметьте, как я изящно цитирую классику, - это к вопросу об идиотах.) Помните там такое рассуждение, что есть у нас самые разные замечательные мастера во всех областях и во все времена такие были, вот только не хватало всегда ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ. Сегодня их тоже не хватает, господин Банев.
   А особенно остро ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ не хватало нам в нашем изысканно искаженном, прекрасном, придуманном мире. Их не хватает постоянно, но сегодня они должны найтись, сегодня ставка делается на них, наконец-то на них. Боги отдают власть ЧЕЛОВЕКУ ПРАКТИЧЕСКОМУ, но ЧЕЛОВЕК ПРАКТИЧЕСКИЙ в богов не верит, не любит он богов, и за навязчивость начинает их даже ненавидеть. А богам только того и нужно. Культивируя ненависть, они аккумулируют энергию ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ и взращивают их для новой самостоятельной жизни. Понятно?
   - Более-менее, - проговорил Виктор, из последних сил пытаясь поспеть за парадоксальным ходом мысли собеседника.
   - Я называю их богами с подачи Ирмы, - продолжал Бол-Кунац. - Это удобнее, потому что короче и яснее. На самом деле я их богами не считаю. Они, конечно же, люди. Они в большей степени люди, чем мы с вами. Но они люди иного уровня. Поэтому они и эмоции вызывают более высокого порядка. Ненависть к ним - это вам не ненависть к соседу по квартире или к жулику продавцу на рынке. Она настолько сильна, что переходит в новое качество. Она становится Ненавистью Созидающей.
   "Стоп, - подумал Виктор, - кто-то уже говорил мне о Ненависти Созидающей. Селена? Голем? Антон? Нет, только не Антон..."
   - А вот скажи, Бол, ведь бедуинов ненавидят не только ваши юные супермены, но и еще много-много людей разных поколений, да и социально разных. Это имеет какое-то отношение к сути?
   - К сути? Практически никакого, но давайте разберемся поконкретнее, кого вы имеете в виду?
   - Ну, например, господина Антона Думбеля.
   - Кто таков?
   - Сотрудник департамента безопасности. Здесь, в городе, работает инкогнито. Бедуинов ненавидит люто, призывает физически уничтожить, а заодно с ними и остальных мусульман.
   - Клинический случай, - улыбнулся Бол-Кунац. - И потом ведь бедуины не мусульмане. Наши местные бедуины.
   - Ой ли?
   - Ну конечно. Вот вы, например, христианин?
   - Я крещен в костеле.
   - Блестящий ответ! Вот именно - вас окрестили в костеле - и все. А им сделали обрезание в мечети - и тоже все. На том уровне социального сознания, который занимаете вы и который занимают бедуины, это уже не имеет ровным счетом никакого значения. Когда мы пытались создавать свой мир, мы очень хорошо понимали это, мы только недоучли, что не все люди на планете такие умные и интеллектуально зрелые, как, например, Виктор Банев. Есть очень, очень много вполне приличных, вполне добрых и по-своему неглупых людей, которые не со зла, а просто в силу своего уровня сознания не способны понять - ну, не способны! - как это могут быть равны во всем негры и белые, евреи и арабы, японцы и корейцы. Они ведь не то чтобы не хотят - они _н_е _м_о_г_у_т_ такого понять. И это необходимо учитывать. Мы не учли. - Он помолчал. - И еще кое-чего не учли тоже. Мы умели творить и строить, мы слушали музыку и слушали дождь, мы читали стихии философские трактаты, мы почти научились читать мысли друг друга, но зато полностью утратили способность уничтожать. А мир устроен таким образом, что без этого не проживешь. Даже элементарные отходы, обыкновенные фекалии нельзя просто откладывать в сторону - они тогда заполонят все на свете. А есть еще болезни. Представьте себе хирурга, который боится тронуть скальпелем опухоль и вместо этого вступает с ней в переговоры.
   - Лично у меня, - сказал Виктор, - такой хирург вызывает восхищение.
   - У меня тоже, - согласился Бол-Кунац, - но по жизни таких хирургов практически не бывает. И функцию уничтожения все равно кому-то приходится выполнять. Вы - интеллигент, я интеллигент - мы отказываемся. И зовем варягов, словно электрика - починить пылесос. Но это ведь не починить это, наоборот, уничтожить. И тут уместнее другое сравнение: позвали добрые люди мужика - поросенка зарезать, а он так увлекся, что вместе с поросенком и добрых людей зарезал. Так примерно и получается. Никому нельзя в этом мире передоверять функцию уничтожения. Ею лично должен владеть созидатель, строитель, творец. Я знаю, что вам не нравятся тренированные мальчики, кричащие на площади "Смерть бедуинам!", вы даже не хотите встречаться с собственным внуком. Но поверьте мне, лозунгами и угрозами они переболеют, а главное, здоровое и рациональное зерно в них сохранится. Поверьте, они подготовлены к тому, чтобы держать в руках скальпель хирурга, а не топор палача.
   - А тебе не кажется, Бол, что в социальном аспекте - это одно и то же?
   - Мне-то кажется, но я вам излагаю их точку зрения, чтобы вы поняли.
   - Ах вот как.
   - Да, господин Банев. А от себя я добавлю еще только одно. Мальчики-супермены, которые идут сегодня к власти (подчеркиваю - идут, а не рвутся, как до сих пор все рвались), не просто умеют убивать. Они прошли войну и знают цену смерти. Именно поэтому, придя к власти, они не станут прежде всего составлять расстрельные списки, как это делали во все времена разнообразные философы-полиглоты типа Ленина и народные поэты-гуманисты типа Нур Мухаммеда Тараки.
   - А ты уверен, что действительно не станут? - спросил Виктор.
   - Да ни в чем я не уверен! - разозлился Бол-Кунац и принялся яростно выбивать очередную трубку. - Просто я неисправимый оптимист.
   И он закашлялся на слове "оптимист".
   Виктор поднялся:
   - Мне пора. Я еще зайду к вам. Мы очень хорошо поговорили. Спасибо за пиво.
   Провожая его до дверей, Ирма сказала:
   - Отец, я слышала, тебе предлагают выступить на телевидении. Было бы очень хорошо, если бы ты согласился. Ты можешь сказать им всем что-то важное. Я знаю.
   Виктор улыбнулся. Ему было приятно.
   - И ты туда же! - только и сказал он.
   Посреди совершенно опустевшей улицы он глянул на часы и присвистнул. Ничего себе утро! Было уже пять пополудни. Сиеста кончалась. До встречи в мэрии можно было разве что успеть пообедать и пропустить стаканчик ментоловой у Тэдди.
   10
   А у Тэдди было совсем пусто. Даже Квадрига еще не подошел. Только за угловым столиком обедали, как всегда, молодой человек в сильных очках и его длинный спутник, да в другом углу шушукалась какая-то молодая парочка. Сам Тэдди стоял за стойкой и вдумчиво протирал стаканы.
   - Привет, - сказал Виктор, - сделай мне ментоловой, пожалуйста.
   - Опять не спали в сиесту, - укорил Тэдди.
   - Да не привык я. А к тому же тебе не кажется, что сейчас страшновато стало ложиться спать. Лучше быть все время начеку.
   Тэдди оценивающе посмотрел на огромный синяк под левым глазом Виктора, припухший и фиолетово-желтый теперь, и вынужден был согласиться.
   - Должно быть, вы правы, господин Банев. Слышали, мэр подал в отставку?