Страница:
— Хорошенькая награда — награждать новым трудом! — воскликнула шведка. — Никогда не соглашусь выбиваться из сил ради того, чтобы вновь выбиваться из сил! Это новая форма рабства!
— Но ведь никто не навязывает вам этого «рабства», сударыня, — неожиданно для самого себя сказал Иосиф. Все повернулись к нему, но он не растерялся: — Я был в других землях… Когда навязывают то, что правящая группа считает свободой, это рабство. А какое же рабство в том, если я хочу личного совершенства? Если нахожу в созидании совершенного свою свободу, одно из самых величайших удовольствий жизни? Вы не хотите жить в общине — это ваше право. Но зачем же ставить под сомнение право других людей — жить так, как они хотят, не нанося никому ущерба?
— Этот человек прав, — сказал Фриц. — Я бы добавил к его словам: счастье — всякая работа, пока она радует и утешает сердце.
Немца поддержали. Но шведка осталась при своем мнении:
— Отложим спор. Столовая — чудесно. Но я хочу видеть людей, которые делают возможной такую столовую.
— Наверно, есть все-таки смысл посмотреть сад-интернат? — спросила Люся.
— Опять идти пешком? — пожаловался кто-то.
— Современный человек отвыкает от ходьбы и тем наносит невосполнимый ущерб здоровью.
— А что, и малые дети ходят пешком в столовую?
— И малые, конечно.
— А если дождь или метель?
— Вот там, глядите, стеклянная галерея. Это переход из интерната в здание столовой…
Люся вновь дала повод для спора. Показывая детскую площадку (пустовавшую, потому что у детей был послеобеденный отдых), сказала, что задумано построить специальный ландшафтный парк — со скалами, водопадом, диковинными растениями и даже небольшим зоопарком.
— Футурум цвай, — усмехнулся корпулентный кооператор из Одессы. — Теперь и я подозреваю, что кто-то втихаря финансирует эту вашу общину. Для рекламы.
В том же духе высказались шведка и один из американцев, низкорослый человек, когда-то эмигрировавший из Винницы.
— Скоро я ознакомлю вас с бюджетом общины, — мягко возразила Люся. — Позорная цивилизация вкладывает наибольшие средства если не в оружие, не в дестабилизацию своих конкурентов и предметы роскоши, то в орудия и средства производства. Мы вкладываем в человека. Это эффективней и справедливей. Не люди — для производства, а производство — для людей. Не свершения — для жизни, а жизнь — для свершений… Это и есть социализм…
Следуя предостережению доктора Шубова, Иосиф повсюду внимательно вглядывался в людские лица.
Когда осматривали интернат для школьников, ему показалось, будто из соседнего класса выглянул чернявый тип, похожий на негодяя, который преследовал его в тюремном королевстве.
Иосиф смело толкнул дверь в класс, вошел, но, увы, никого не обнаружил: класс был пуст. Правда, дрожала вода в графине на столе, но Иосиф подумал, что это от сквозняка, — была распахнута форточка. Мелькнула мысль — заглянуть под стол и под парты, но в класс вошли уже другие туристы.
«Показалось. С какой стати негодяй мог очутиться здесь?..»
Интернат не вызвал бурных восторгов, хотя Иосиф никогда не видел лучших условий для учебы и жизни.
Школьники размещались в отдельных комнатках, оборудованных телевизором и телефоном, а малышня жила по двое, на каждые десять человек — воспитатель. Воспитатели, сплошь симпатичные молодые люди, были влюблены в своих детей…
Потом посетили школу, которая управлялась советом из учителей и учеников. Председатель совета, физик, стал показывать физический и химический классы, но гости из западных стран сказали, что у них такие классы не хуже, а даже лучше, и физик с обидой в голосе заявил, что дело не только в оборудовании классов, а в умении им пользоваться, что его ученики готовы встретиться на международной олимпиаде с кем угодно и командное первенство будет, несомненно, за ними.
— У вас такой высокий уровень преподавания и успеваемости? — удивился коротышка-американец. — Нам надо срочно обменяться опытом. Мы пришлем приглашение.
— Зачем приглашение? — засмеялся физик. — Приезжайте со своими учениками и преподавателями. Мы поделимся педагогическими секретами. Но, честно скажу, вам их не освоить. Главный секрет — это наша община. Я был в США. У вас одаренный мальчишка тянет из себя жилы прежде всего для того, чтобы преуспеть лично. Не скрою: это мощный стимул в мире, где сильные топчут слабых, а слабые — слабейших… Но у наших ребят стимулы мощнее — слава общины, величие нашего типа демократии, нашего типа социальной справедливости с ее коллективной собственностью. Каждый из ребят хочет стать совершенной личностью, а совершенство — это не только мудрость личной жизни с ее умеренностью и ритмом, но и собственные открытия в технике и технологии, достижения в музыке, поэзии и философии, любовь к родным очагам и своему народу…
— Мы задели его достоинство, и он надавал обидчикам по щекам, — улыбаясь, сказал немец Иосифу, когда группа вышла в коридор. — Поделом. Лично я не сомневаюсь, что этот учитель способен воспитать в учениках непоколебимую жажду победы. Я несколько раз прочитал Достоевского и, кажется, понял характер русского человека: уверясь в чем-либо, он пойдет до конца, достигая высочайшего совершенства. Мы, немцы, чем-то похожи…
Твердость и долг — одно, а гордость — совсем другое. Иосиф чуть не пустил слезу, глядя на старшеклассников, собранных на встречу с туристской группой.
Эти ребята, его одногодки, выглядели и физически крепче, нежели он, и нравственно намного здоровее — это читалось в их открытых, спокойных лицах.
— Вот ты, — седая шведка указала пальцем на широкоплечего юношу, — знаешь ли ты, куда пойдешь после окончания школы?
— Знаю, — с достоинством отвечал юноша. — Я бы хотел освоить три-четыре специальности, но реально пока рассчитываю на две: одну — из числа необходимых для общинных интересов и одну — выражающую мои личные склонности.
— Что же ты выбрал?
— Мой личный интерес — астрономия, общинный — моделирование и технология пошива верхней мужской одежды. Но есть еще страсть, которой я бы хотел придать профессиональный характер — музыка. Я люблю классику и сочиняю небольшие произведения.
— Как же ты поступишь? Разорвешься на три части? — допытывалась шведка.
— Приоритет за моим желанием. В общинах нашего типа, их по стране пока немного, нет нужного мне вуза, придется поступать в обычный университет. Я думаю закончить его не за пять, а за три-три с половиной года. Община подыщет мне подобающее место работы. Если работа устроит нашу или какую-либо из родственных общин, я останусь членом общины «на вольном поселении». Если общину не устроит моя работа, мне придется выбирать. И я, конечно же, останусь в общине, — я не принимаю порядки и нравы, существующие вне общины, — они примитивны и унизительны.
— Но как практически ты выйдешь из положения? Проблемы твои не из легких.
— Если человек не способен решать свои проблемы — это слабый, никчемный человек. Проблемы — жизнь, глупо бояться жизни… Вот мой друг, — десятиклассник показал на соседа, — ему проще: он хочет изучать иностранные языки, международное право, работать в системе министерства иностранных дел или в другой подобной сфере. Его желания вписываются в интересы общины.
— Вы не о друге, о себе, пожалуйста, — настаивала шведка. — Как вы выйдете из своего положения?
— Могу поступить в консерваторию, музыка тоже входит в круг нынешних приоритетов общины. Окончу консерваторию и, не переставая заниматься музыкой, освою моделирование верхней одежды. Буду работать в общине и писать музыку. В перспективе родственные общины намерены создать камерный оркестр. Это потребует профессионалов.
— А как же астрономия?
— Буду осваивать самостоятельно, беря очные и почтовые консультации. Община выделит деньги на использование необходимых технических средств. У нас прекрасная библиотека. Мы микрофильмируем многие зарубежные издания. Через пару лет будем иметь единый общинный банк научных знаний.
— Короче говоря, твои муки выбора еще не кончились.
— Проблема выбора — главная и для человека, и для общества, — заметил десятиклассник.
— Еще вопрос, — сказала шведка. — У вас есть родители? Братья? Сестры?
— Отец и мать, два брата и сестра.
— Какое духовное значение в вашей жизни имеет семья? Нам сказали, что дети воспитываются в семьях только до трех лет, после поступают, как болванки, для обточки в общинные учреждения — в детский сад и школу-интернат… Какие чувства вы сохраняете к родному дому, если и дома у вас, по существу, нет?
Иосифу стало не по себе: в вопросе было не много такта. Но юноша умел держать себя в руках, усмехнувшись, он подчеркнуто вежливо наклонил голову:
— До второго класса мы жили вне общины… Мои братья родились уже здесь. Сейчас они в интернате. Звонят родителям ежедневно, часто приходят домой, но еще чаще родители навещают их… Это, конечно, не самая идеальная система устройства семьи. Наше поколение, закрепив новую мораль и двинув выше экономику, пожалуй, создаст более совершенную… Братья не хотели вначале ходить в детский сад. Старший плакал, уходя даже на полдня. А потом ему понравилось, он уже рвался в сад — там интереснее и полезнее проходит время… Община вырабатывает в людях самостоятельность, даже автономность. Хотя мы привыкаем к высокому уровню жизни, к труду и творчеству в спокойной обстановке, каждый в состоянии жить и работать вне общины, пользуясь деньгами и всеми незрелыми отношениями, построенными на выгоде и преобладании… Тем не менее все мы постоянно сознаем, что кроме общины у нас есть еще святыня — семья, родители… Отец и мать для меня — друзья, единомышленники, люди, которые не только всегда поймут, но и сделают все, чтобы помочь…
Иосиф гордился толковым сверстником, был доволен его ответами, но что-то защемило в груди, обида или досада, — подумалось, что все проблемы жизни — вечные, но те, что приходится решать ему, Иосифу, порою слишком унизительны, хотя, конечно, люди жили гораздо хуже и проблемы их были еще запутанней и неразрешимей.
«По крайней мере, здесь, в общине, найдено средство гармонизации отношений между родителями, и это, конечно, очень важно для детей — знать, что отец и мать дружат, никогда не ссорятся, не оскорбляют один другого, что дом был и остается святым…»
Видимо, других людей тоже интересовала эта проблема, потому что, нагнав группу, Иосиф услыхал слова Люси:
— …Положение семьи находилось на грани катастрофы. Семья — зеркало, где сходятся лучи всех общественных недостатков. Более половины семей распадалось, положение в оставшихся двух третях было вопиющим: вражда, война на истощение, которая уже сама по себе загоняла общество в тупик, разрушала его творческий, созидательный потенциал… Спрашиваете, отчего не расходились и эти? Оттого, что негде было жить, некуда было деть детей, не было вообще никаких иных вариантов существования, никакой отдушины, кроме дикого самогубства — пьянства и нравственного падения. Миллионы людей губили в себе человека из-за семейных неурядиц… Община поставила заслон губительному, разрушающему процессу: мы принимаем пока не каждого из желающих, а отбираем людей, как команду на корабль, берем только тех, которые готовы вместе с нами к долгому и успешному плаванию… За последние шесть лет у нас не распалась ни единая семья, хотя условия для супружеской свободы вполне подходящие: если испортился климат и невозможно уже договориться, супруги могут в тот же день расселиться в такое же точно жилье — для холостых… И дети не особенно потеряют, поскольку родителей не освобождают от общей ответственности по воспитанию детей.
В группе стали шутить.
— Я бы только тем и занимался, что женился бы да разводился, — сказал коротышка-американец.
— Все это прекрасно, разрешает многие проблемы, но все же не идеал, — сказал сотрудник Российской академии.
— Не идеал, — согласилась Люся. — Идеал наш, конечно, гораздо выше того, что мы осуществили. Мы развели конфликтующую семью по сторонам. Но вообще мы хотим, проводя демографическое планирование, собрать под одной крышей все три поколения — так жили традиционно в нашем народе. Это оздоровит психическую жизнь каждого поколения. Представляете: вместе — при полной возможности уединения?..
По дороге к «товарному центру» общины опять проходили мимо стадиона и столовой.
«А не пошутил ли доктор Шубов?» — подумал Иосиф. И только подумал, глядь, катит на велосипеде какой-то тип. Не доезжая до группы, остановился на обочине и смотрит.
«Чернявый?..»
Чувствуя щупальцы ненавидящих глаз, Иосиф смело направился к своему противнику.
Взоры скрестились, как шпаги.
— Узнал? — прохрипел двойник отравившегося полицейского.
— Хочешь, я скажу людям, кто ты такой?
Двойник зловеще рассмеялся:
— Люди не поверят, и я доставлю тебя в медицинский пункт, где и забальзамирую, сделав необходимый укол. Тебе уже не уйти.
— Я принял вызов и не уступлю. Ты ведь силен только там, где тебя боятся.
— Придет час, затрясешься, — злобно прошипел двойник, толкнул велосипед и, вскочив на него, заторопился прочь, озираясь, словно ожидая погони или выстрела.
— Кто такой? — спросили в группе.
Люся пожала плечами.
— Это не общинник, нет… Кажется, подменный медицинский работник. Вчера у нас неожиданно скончался терапевт. Вообще-то мы не пользуемся услугами вольнонаемных, но тут ситуация оказалась безвыходной — разгар эпидемии гриппа. Облздравотдел порекомендовал своего лучшего специалиста. Возможно, это он…
«Не этот ли тип виноват в смерти терапевта?» — предположил Иосиф.
Зная, что предстоит померяться силами, Иосиф раздумывал о том, имеет ли он право обратиться за помощью к общинникам.
Занятый своими мыслями, он уже не особенно вникал в объяснения, которые давала Люся. Они только усиливали досаду: вот, люди построили и успешно испытали совершенно новую модель социального быта, впервые исключавшую проникновение в этот быт бездельников и эксплуататоров…
Осматривали «форум», внушительное сооружение, предназначенное для общих собраний.
Круглое, под куполом, оно походило на римский цирк: в самом низу находился стол председателя собрания и место для секретаря. Вокруг стола, поднимаясь все выше и выше, шли скамьи для общинников.
— …Существующие типы демократии превозносятся пропагандой как вершина справедливости, но это, конечно, ложь. Все демократии обслуживают свой тип несправедливого общества, и народ, хотя и голосует, остается постоянно жертвой сговорившейся кучки. Его властью пользуются демагоги, преследующие свои цели. Люди обычно не задумываются над тем, что они не свободны прежде всего в выборе кандидатов…
— Не совсем так, — перебила старая шведка.
— Но, в сущности, именно так, — повторила Люся. — Я бывала в западных странах, жила в семьях и вела доверительные разговоры — такие, какие мы ведем сегодня.
— В огороде бузина, — сказал кооператор из Одессы.
— Думаю, наш очаровательный экскурсовод здорово-таки искажает сущность западной демократии, пусть неумышленно, но искажает, — добавил коротышка-американец. — Это бредни, будто какие-то империалистические силы тайно готовят политических лидеров и навязывают их народу. Все делается свободно, у нас существуют законы, которые запрещают махинации подобного рода.
— Слушайте, господин Фишмэн, — вмешался, скривившись, как от зубной боли, другой американец, молчаливый, замкнутый человек, о котором говорили, что он бывший офицер-ракетчик. — Всегда вы суетесь со своим мнением, выдавая его за мнение американской или даже мировой общественности. Зачем дурачить честных людей? Да, у нас дирижируется все сверху донизу, и вы хорошо знаете об этом!.. Я совершенно согласен с леди: вся наша демократия, какими бы побрякушками ни обставлялась, на выходе имеет чуждую нам диктатуру!
Люся попыталась унять вспыхнувшую размолвку:
— Я вовсе не навязываю своего мнения, друзья. Я хотела всего лишь подчеркнуть мысль об относительности, исторической обусловленности каждой демократии… Кстати, я невысокого мнения и о той демократии, которой недавно пользовалась сама. Почему кандидат от одного коллектива имеет преимущество перед кандидатом от другого коллектива? Не конкурируют ли не столько кандидаты, сколько стоящие за ними силы?.. В общине все иначе, и это мне по душе. Мы, действительно, впервые управляем сами — власть непосредственно исходит от нас, общинников, она никому не передоверяется. У нас вообще нет устойчивой группы «властителей». Какими бы талантливыми ни оказывались те или иные люди, мы не позволяем им обрасти мохом зазнайства. Они не могут изменить принципов устройства нашей жизни. Эти принципы — достояние всех общин нашей страны… Группа общинных судей, а эти люди пользуются наивысшим доверием, постоянно следит за тем, на какой основе складываются противоположные мнения. Любой общинник в любое время вправе поднять любой вопрос перед общиной. Мы ведем тщательный учет всех предложений, всех инициатив, и это помогает избегать образования противостоящих групп. Каждый из нас бдителен: стремится не допустить положения, при котором один человек мог бы использовать во вред другому преимущества своего положения. Если, скажем, общинники по графику чистят свинарник, то своей очереди, какая бы обстановка ни складывалась, не избежит ни старший специалист, ни член «коллегии мудрецов». То обстоятельство, что никто из общинников не получает преимуществ в материальном и правовом положении, притормаживает эгоистические и эксплуататорские наклонности. Вот он — принцип равенства. Все нынешние общества страдают прежде всего от расслоения, от монополизации власти и информации, от насилия в отношениях между трудом и формой присвоения его результатов…
После осмотра «форума» Люся провела гостей по залам общинной библиотеки. Это было что-то сказочное. Читательские кабинеты располагались по всей окружности здания, из каждого окна открывалась прекрасная панорама, стимулирующая напряженную умственную работу и компенсирующая нагрузки для зрения. Кабинеты были тоже именными — бумаги и книги лежали в них в том порядке, в котором их оставил хозяин: не дай бог спугнуть чужой замысел!
В каждом кабинете стоял диван для отдыха. Тут же находился вывод от музыкального компьютера. Можно было послушать (надев наушники) любую музыку.
Библиотека занимала верхние этажи «форума», в нижних размещались кружки по интересам, — десятки кружков.
Самым примечательным было то, что в них стабильно и совершенно добровольно занимались люди.
— Непобедимо общество, в котором не пропадают таланты, — заключил молодой ученый из Владивостока. — Оно возьмет любые вершины духа, организации и производства. Здесь — истинное богатство нации. Боже, как же мы этого не понимали?
— Мы? — сощурилась Люся. — Мы понимали. Не понимали и не могли понять те, кому навязали ложь как правду, кто за десятилетия бесконтрольности привык к положению работодателя, усвоил его «философию», только в самой низкой, тюремной форме, когда не жаль ни единого человека, когда человек и не замечается, потому что не замечается и собственная личность, — ее нет, она функция старшего начальника — и в интеллектуальном, и в национальном измерении…
— Лучше бы не приезжать мне сюда, — сказал ученый из Владивостока. — Только расстроился…
Иосиф переживал тоже. Внезапно соединилось в нем все увиденное и услышанное. «Могут же, могут люди счастливо и радостно устроить жизнь! Кто же мешает, кто стоит на пути, кому поперек горла их добрые, сердечные отношения?..»
И понимал: поперек горла те, кто ехал, едет и хочет всегда ехать на людской спине, кто оттого и сеет повсюду ложь и насилие, чтобы сохранить в незыблемости эксплуатацию. «Всесильные люди — бессильны, если разъединены неравенством, невежеством, голодом, страхом, бедностью, гибелью своих духовных очагов!..»
— С чего вы начали?
— Начинали не мы, — сказала Люся. — Инициаторы объединились в кооператив высшего, «цивилизованного», как говорил Ленин, типа. Их поддержало социалистическое государство, это его прямая обязанность. Нам дали кредиты, помогли создать инфраструктуру, наладить производство… Короче, организовать общину как обычное предприятие. Но впервые это было социальное предприятие. Социализм, таким образом, впервые начал выполнять свою прямую и главную задачу — он начал с предоставления благ больших, чем дает людям капитализм. Никто не стремился к поголовной «общинизации», всем было интересно, что даст опыт первой общины. И опыт оправдал себя.
— Ваш социализм переживал кризис именно потому, что он не выполнял своей прямой задачи, — со вздохом заметил американец, бывший офицер-ракетчик. — Я давно догадывался о значении целей и стимулов. Застой в России был вызван прежде всего этим — утратой высоких целей и стимулов. И как задачи, и как повседневной практики. Ваши враги сумели добиться многого, не прибегая к атомным бомбам.
Люся пожала плечами.
— Теоретические споры — не моя сфера.
— И все же, — сказал американец, — люди не хотят участвовать в созидании того, о чем имеют смутное представление. Вам запрещали даже фантазировать.
— Я тоже не люблю пустых философствований, — вмешался коротышка-американец. — Если хотите знать мое мнение, я считаю, что, насаждая общины, ваше государство поступает несправедливо по отношению к другим гражданам.
— А вот это антисоциалистическая пропаганда, — сказал бывший офицер-ракетчик. — Зачем же тогда социализм, если он не открывает людям путь к подлинной свободе и подлинному равноправию? Его главная функция — созидать клеточки нового общества. Слава богу, что народная власть, опомнившись, стала искать и нашла путь к стабилизации без насилий, без общей команды… Община — это, действительно, предприятие. Но, в отличие от грабительского, частного, оно приносит пользу всему обществу. Оно быстро самоокупается, оно рентабельно во всех смыслах, дает ту перспективу развития, которой не было раньше… Даже сложнейшие проблемы национального самосознания и национальной культуры приобретают в ее условиях совсем иное звучание.
— Опять вы за теорию, — упрекнула Люся. — Смотрите больше на практику, именно она подтверждает или отрицает все теории. Общину никто не выдумывал, она явилась последовательным продолжением хозрасчета, самофинансирования и аренды… Кстати, мы уплачиваем равные со всеми другими предприятиями налоги, но уплачиваем стабильно, накапливая резервы значительно быстрее. Общинник пользуется месячным доходом примерно в 400 — 500 рублей, это гораздо меньше, чем срывает с общества спекулянт и частник, спрятавшийся за кооперативную вывеску. Но доходы спекулянта не создают никакого нового качества жизни. Мы же создаем новое, гораздо более высокое качество жизни, оттого нас поддерживают, — мы наглядно реализуем революционные обязательства перед народом нашей страны и всего мира.
— Одно волнует меня более всего, — сказал молодой ученый из Владивостока, — то, что община поняла, наконец, роль и значение свободного творческого времени. Вот оборотная сторона человеческого совершенства… Именно здесь я понял: я живу слишком бездарно, сражаясь за каждую минуту творчества. Это беспомощная кустарщина. Общинник, в сравнении со мной, проживает в 5-6 раз более продолжительную жизнь, если жизнь измерять по возможностям творческой самореализации личности.
— А ее только так и следует измерять, — сказала Люся. — Каждый из нас стремится к совершенному образу жизни, но это предполагает все больший резерв свободного времени. Чтобы получить его, мы поневоле рационализируем производство и ищем самую результативную технологию. Мы кровно заинтересованы в постоянном обновлении, поскольку заинтересованы в более совершенной жизни своего духа…
— Ах, не преувеличивайте, — воскликнул кооператор из Одессы, с явным раздражением принимавший многие разъяснения Люси. — Пройдет какое-то время, и мы явимся свидетелями нового загнивания. Общины такого типа уже были. В СССР и Китае их называли коммунами.
— Заблуждаетесь, — сказала Люся. — Или заблуждаете, что гораздо хуже… Никогда прежде не предпринималось серьезных попыток создания общин нашего типа, а то, что делалось, — было либо издевательством над идеей, компрометацией ее, либо полным невежеством. Для того чтобы заработал механизм, нужны строго определенные условия. Оборвите в моторе только один проводок, и мотор заглохнет. Не дайте критическую массу, и реакция ядерного деления не пойдет. Те же принципиальные условия требуются и в случае социального механизма. Община на нищете и принудиловке жить не может. Ее «критическая масса» — раскрепощающий материальный достаток, появление людей, стремящихся к постоянному повышению качества своей личности, испытывающих потребность во все более полном постижении сущности вещей и все более полном единении с природой…
— Но ведь никто не навязывает вам этого «рабства», сударыня, — неожиданно для самого себя сказал Иосиф. Все повернулись к нему, но он не растерялся: — Я был в других землях… Когда навязывают то, что правящая группа считает свободой, это рабство. А какое же рабство в том, если я хочу личного совершенства? Если нахожу в созидании совершенного свою свободу, одно из самых величайших удовольствий жизни? Вы не хотите жить в общине — это ваше право. Но зачем же ставить под сомнение право других людей — жить так, как они хотят, не нанося никому ущерба?
— Этот человек прав, — сказал Фриц. — Я бы добавил к его словам: счастье — всякая работа, пока она радует и утешает сердце.
Немца поддержали. Но шведка осталась при своем мнении:
— Отложим спор. Столовая — чудесно. Но я хочу видеть людей, которые делают возможной такую столовую.
— Наверно, есть все-таки смысл посмотреть сад-интернат? — спросила Люся.
— Опять идти пешком? — пожаловался кто-то.
— Современный человек отвыкает от ходьбы и тем наносит невосполнимый ущерб здоровью.
— А что, и малые дети ходят пешком в столовую?
— И малые, конечно.
— А если дождь или метель?
— Вот там, глядите, стеклянная галерея. Это переход из интерната в здание столовой…
Люся вновь дала повод для спора. Показывая детскую площадку (пустовавшую, потому что у детей был послеобеденный отдых), сказала, что задумано построить специальный ландшафтный парк — со скалами, водопадом, диковинными растениями и даже небольшим зоопарком.
— Футурум цвай, — усмехнулся корпулентный кооператор из Одессы. — Теперь и я подозреваю, что кто-то втихаря финансирует эту вашу общину. Для рекламы.
В том же духе высказались шведка и один из американцев, низкорослый человек, когда-то эмигрировавший из Винницы.
— Скоро я ознакомлю вас с бюджетом общины, — мягко возразила Люся. — Позорная цивилизация вкладывает наибольшие средства если не в оружие, не в дестабилизацию своих конкурентов и предметы роскоши, то в орудия и средства производства. Мы вкладываем в человека. Это эффективней и справедливей. Не люди — для производства, а производство — для людей. Не свершения — для жизни, а жизнь — для свершений… Это и есть социализм…
Следуя предостережению доктора Шубова, Иосиф повсюду внимательно вглядывался в людские лица.
Когда осматривали интернат для школьников, ему показалось, будто из соседнего класса выглянул чернявый тип, похожий на негодяя, который преследовал его в тюремном королевстве.
Иосиф смело толкнул дверь в класс, вошел, но, увы, никого не обнаружил: класс был пуст. Правда, дрожала вода в графине на столе, но Иосиф подумал, что это от сквозняка, — была распахнута форточка. Мелькнула мысль — заглянуть под стол и под парты, но в класс вошли уже другие туристы.
«Показалось. С какой стати негодяй мог очутиться здесь?..»
Интернат не вызвал бурных восторгов, хотя Иосиф никогда не видел лучших условий для учебы и жизни.
Школьники размещались в отдельных комнатках, оборудованных телевизором и телефоном, а малышня жила по двое, на каждые десять человек — воспитатель. Воспитатели, сплошь симпатичные молодые люди, были влюблены в своих детей…
Потом посетили школу, которая управлялась советом из учителей и учеников. Председатель совета, физик, стал показывать физический и химический классы, но гости из западных стран сказали, что у них такие классы не хуже, а даже лучше, и физик с обидой в голосе заявил, что дело не только в оборудовании классов, а в умении им пользоваться, что его ученики готовы встретиться на международной олимпиаде с кем угодно и командное первенство будет, несомненно, за ними.
— У вас такой высокий уровень преподавания и успеваемости? — удивился коротышка-американец. — Нам надо срочно обменяться опытом. Мы пришлем приглашение.
— Зачем приглашение? — засмеялся физик. — Приезжайте со своими учениками и преподавателями. Мы поделимся педагогическими секретами. Но, честно скажу, вам их не освоить. Главный секрет — это наша община. Я был в США. У вас одаренный мальчишка тянет из себя жилы прежде всего для того, чтобы преуспеть лично. Не скрою: это мощный стимул в мире, где сильные топчут слабых, а слабые — слабейших… Но у наших ребят стимулы мощнее — слава общины, величие нашего типа демократии, нашего типа социальной справедливости с ее коллективной собственностью. Каждый из ребят хочет стать совершенной личностью, а совершенство — это не только мудрость личной жизни с ее умеренностью и ритмом, но и собственные открытия в технике и технологии, достижения в музыке, поэзии и философии, любовь к родным очагам и своему народу…
— Мы задели его достоинство, и он надавал обидчикам по щекам, — улыбаясь, сказал немец Иосифу, когда группа вышла в коридор. — Поделом. Лично я не сомневаюсь, что этот учитель способен воспитать в учениках непоколебимую жажду победы. Я несколько раз прочитал Достоевского и, кажется, понял характер русского человека: уверясь в чем-либо, он пойдет до конца, достигая высочайшего совершенства. Мы, немцы, чем-то похожи…
Твердость и долг — одно, а гордость — совсем другое. Иосиф чуть не пустил слезу, глядя на старшеклассников, собранных на встречу с туристской группой.
Эти ребята, его одногодки, выглядели и физически крепче, нежели он, и нравственно намного здоровее — это читалось в их открытых, спокойных лицах.
— Вот ты, — седая шведка указала пальцем на широкоплечего юношу, — знаешь ли ты, куда пойдешь после окончания школы?
— Знаю, — с достоинством отвечал юноша. — Я бы хотел освоить три-четыре специальности, но реально пока рассчитываю на две: одну — из числа необходимых для общинных интересов и одну — выражающую мои личные склонности.
— Что же ты выбрал?
— Мой личный интерес — астрономия, общинный — моделирование и технология пошива верхней мужской одежды. Но есть еще страсть, которой я бы хотел придать профессиональный характер — музыка. Я люблю классику и сочиняю небольшие произведения.
— Как же ты поступишь? Разорвешься на три части? — допытывалась шведка.
— Приоритет за моим желанием. В общинах нашего типа, их по стране пока немного, нет нужного мне вуза, придется поступать в обычный университет. Я думаю закончить его не за пять, а за три-три с половиной года. Община подыщет мне подобающее место работы. Если работа устроит нашу или какую-либо из родственных общин, я останусь членом общины «на вольном поселении». Если общину не устроит моя работа, мне придется выбирать. И я, конечно же, останусь в общине, — я не принимаю порядки и нравы, существующие вне общины, — они примитивны и унизительны.
— Но как практически ты выйдешь из положения? Проблемы твои не из легких.
— Если человек не способен решать свои проблемы — это слабый, никчемный человек. Проблемы — жизнь, глупо бояться жизни… Вот мой друг, — десятиклассник показал на соседа, — ему проще: он хочет изучать иностранные языки, международное право, работать в системе министерства иностранных дел или в другой подобной сфере. Его желания вписываются в интересы общины.
— Вы не о друге, о себе, пожалуйста, — настаивала шведка. — Как вы выйдете из своего положения?
— Могу поступить в консерваторию, музыка тоже входит в круг нынешних приоритетов общины. Окончу консерваторию и, не переставая заниматься музыкой, освою моделирование верхней одежды. Буду работать в общине и писать музыку. В перспективе родственные общины намерены создать камерный оркестр. Это потребует профессионалов.
— А как же астрономия?
— Буду осваивать самостоятельно, беря очные и почтовые консультации. Община выделит деньги на использование необходимых технических средств. У нас прекрасная библиотека. Мы микрофильмируем многие зарубежные издания. Через пару лет будем иметь единый общинный банк научных знаний.
— Короче говоря, твои муки выбора еще не кончились.
— Проблема выбора — главная и для человека, и для общества, — заметил десятиклассник.
— Еще вопрос, — сказала шведка. — У вас есть родители? Братья? Сестры?
— Отец и мать, два брата и сестра.
— Какое духовное значение в вашей жизни имеет семья? Нам сказали, что дети воспитываются в семьях только до трех лет, после поступают, как болванки, для обточки в общинные учреждения — в детский сад и школу-интернат… Какие чувства вы сохраняете к родному дому, если и дома у вас, по существу, нет?
Иосифу стало не по себе: в вопросе было не много такта. Но юноша умел держать себя в руках, усмехнувшись, он подчеркнуто вежливо наклонил голову:
— До второго класса мы жили вне общины… Мои братья родились уже здесь. Сейчас они в интернате. Звонят родителям ежедневно, часто приходят домой, но еще чаще родители навещают их… Это, конечно, не самая идеальная система устройства семьи. Наше поколение, закрепив новую мораль и двинув выше экономику, пожалуй, создаст более совершенную… Братья не хотели вначале ходить в детский сад. Старший плакал, уходя даже на полдня. А потом ему понравилось, он уже рвался в сад — там интереснее и полезнее проходит время… Община вырабатывает в людях самостоятельность, даже автономность. Хотя мы привыкаем к высокому уровню жизни, к труду и творчеству в спокойной обстановке, каждый в состоянии жить и работать вне общины, пользуясь деньгами и всеми незрелыми отношениями, построенными на выгоде и преобладании… Тем не менее все мы постоянно сознаем, что кроме общины у нас есть еще святыня — семья, родители… Отец и мать для меня — друзья, единомышленники, люди, которые не только всегда поймут, но и сделают все, чтобы помочь…
Иосиф гордился толковым сверстником, был доволен его ответами, но что-то защемило в груди, обида или досада, — подумалось, что все проблемы жизни — вечные, но те, что приходится решать ему, Иосифу, порою слишком унизительны, хотя, конечно, люди жили гораздо хуже и проблемы их были еще запутанней и неразрешимей.
«По крайней мере, здесь, в общине, найдено средство гармонизации отношений между родителями, и это, конечно, очень важно для детей — знать, что отец и мать дружат, никогда не ссорятся, не оскорбляют один другого, что дом был и остается святым…»
Видимо, других людей тоже интересовала эта проблема, потому что, нагнав группу, Иосиф услыхал слова Люси:
— …Положение семьи находилось на грани катастрофы. Семья — зеркало, где сходятся лучи всех общественных недостатков. Более половины семей распадалось, положение в оставшихся двух третях было вопиющим: вражда, война на истощение, которая уже сама по себе загоняла общество в тупик, разрушала его творческий, созидательный потенциал… Спрашиваете, отчего не расходились и эти? Оттого, что негде было жить, некуда было деть детей, не было вообще никаких иных вариантов существования, никакой отдушины, кроме дикого самогубства — пьянства и нравственного падения. Миллионы людей губили в себе человека из-за семейных неурядиц… Община поставила заслон губительному, разрушающему процессу: мы принимаем пока не каждого из желающих, а отбираем людей, как команду на корабль, берем только тех, которые готовы вместе с нами к долгому и успешному плаванию… За последние шесть лет у нас не распалась ни единая семья, хотя условия для супружеской свободы вполне подходящие: если испортился климат и невозможно уже договориться, супруги могут в тот же день расселиться в такое же точно жилье — для холостых… И дети не особенно потеряют, поскольку родителей не освобождают от общей ответственности по воспитанию детей.
В группе стали шутить.
— Я бы только тем и занимался, что женился бы да разводился, — сказал коротышка-американец.
— Все это прекрасно, разрешает многие проблемы, но все же не идеал, — сказал сотрудник Российской академии.
— Не идеал, — согласилась Люся. — Идеал наш, конечно, гораздо выше того, что мы осуществили. Мы развели конфликтующую семью по сторонам. Но вообще мы хотим, проводя демографическое планирование, собрать под одной крышей все три поколения — так жили традиционно в нашем народе. Это оздоровит психическую жизнь каждого поколения. Представляете: вместе — при полной возможности уединения?..
По дороге к «товарному центру» общины опять проходили мимо стадиона и столовой.
«А не пошутил ли доктор Шубов?» — подумал Иосиф. И только подумал, глядь, катит на велосипеде какой-то тип. Не доезжая до группы, остановился на обочине и смотрит.
«Чернявый?..»
Чувствуя щупальцы ненавидящих глаз, Иосиф смело направился к своему противнику.
Взоры скрестились, как шпаги.
— Узнал? — прохрипел двойник отравившегося полицейского.
— Хочешь, я скажу людям, кто ты такой?
Двойник зловеще рассмеялся:
— Люди не поверят, и я доставлю тебя в медицинский пункт, где и забальзамирую, сделав необходимый укол. Тебе уже не уйти.
— Я принял вызов и не уступлю. Ты ведь силен только там, где тебя боятся.
— Придет час, затрясешься, — злобно прошипел двойник, толкнул велосипед и, вскочив на него, заторопился прочь, озираясь, словно ожидая погони или выстрела.
— Кто такой? — спросили в группе.
Люся пожала плечами.
— Это не общинник, нет… Кажется, подменный медицинский работник. Вчера у нас неожиданно скончался терапевт. Вообще-то мы не пользуемся услугами вольнонаемных, но тут ситуация оказалась безвыходной — разгар эпидемии гриппа. Облздравотдел порекомендовал своего лучшего специалиста. Возможно, это он…
«Не этот ли тип виноват в смерти терапевта?» — предположил Иосиф.
Зная, что предстоит померяться силами, Иосиф раздумывал о том, имеет ли он право обратиться за помощью к общинникам.
Занятый своими мыслями, он уже не особенно вникал в объяснения, которые давала Люся. Они только усиливали досаду: вот, люди построили и успешно испытали совершенно новую модель социального быта, впервые исключавшую проникновение в этот быт бездельников и эксплуататоров…
Осматривали «форум», внушительное сооружение, предназначенное для общих собраний.
Круглое, под куполом, оно походило на римский цирк: в самом низу находился стол председателя собрания и место для секретаря. Вокруг стола, поднимаясь все выше и выше, шли скамьи для общинников.
— …Существующие типы демократии превозносятся пропагандой как вершина справедливости, но это, конечно, ложь. Все демократии обслуживают свой тип несправедливого общества, и народ, хотя и голосует, остается постоянно жертвой сговорившейся кучки. Его властью пользуются демагоги, преследующие свои цели. Люди обычно не задумываются над тем, что они не свободны прежде всего в выборе кандидатов…
— Не совсем так, — перебила старая шведка.
— Но, в сущности, именно так, — повторила Люся. — Я бывала в западных странах, жила в семьях и вела доверительные разговоры — такие, какие мы ведем сегодня.
— В огороде бузина, — сказал кооператор из Одессы.
— Думаю, наш очаровательный экскурсовод здорово-таки искажает сущность западной демократии, пусть неумышленно, но искажает, — добавил коротышка-американец. — Это бредни, будто какие-то империалистические силы тайно готовят политических лидеров и навязывают их народу. Все делается свободно, у нас существуют законы, которые запрещают махинации подобного рода.
— Слушайте, господин Фишмэн, — вмешался, скривившись, как от зубной боли, другой американец, молчаливый, замкнутый человек, о котором говорили, что он бывший офицер-ракетчик. — Всегда вы суетесь со своим мнением, выдавая его за мнение американской или даже мировой общественности. Зачем дурачить честных людей? Да, у нас дирижируется все сверху донизу, и вы хорошо знаете об этом!.. Я совершенно согласен с леди: вся наша демократия, какими бы побрякушками ни обставлялась, на выходе имеет чуждую нам диктатуру!
Люся попыталась унять вспыхнувшую размолвку:
— Я вовсе не навязываю своего мнения, друзья. Я хотела всего лишь подчеркнуть мысль об относительности, исторической обусловленности каждой демократии… Кстати, я невысокого мнения и о той демократии, которой недавно пользовалась сама. Почему кандидат от одного коллектива имеет преимущество перед кандидатом от другого коллектива? Не конкурируют ли не столько кандидаты, сколько стоящие за ними силы?.. В общине все иначе, и это мне по душе. Мы, действительно, впервые управляем сами — власть непосредственно исходит от нас, общинников, она никому не передоверяется. У нас вообще нет устойчивой группы «властителей». Какими бы талантливыми ни оказывались те или иные люди, мы не позволяем им обрасти мохом зазнайства. Они не могут изменить принципов устройства нашей жизни. Эти принципы — достояние всех общин нашей страны… Группа общинных судей, а эти люди пользуются наивысшим доверием, постоянно следит за тем, на какой основе складываются противоположные мнения. Любой общинник в любое время вправе поднять любой вопрос перед общиной. Мы ведем тщательный учет всех предложений, всех инициатив, и это помогает избегать образования противостоящих групп. Каждый из нас бдителен: стремится не допустить положения, при котором один человек мог бы использовать во вред другому преимущества своего положения. Если, скажем, общинники по графику чистят свинарник, то своей очереди, какая бы обстановка ни складывалась, не избежит ни старший специалист, ни член «коллегии мудрецов». То обстоятельство, что никто из общинников не получает преимуществ в материальном и правовом положении, притормаживает эгоистические и эксплуататорские наклонности. Вот он — принцип равенства. Все нынешние общества страдают прежде всего от расслоения, от монополизации власти и информации, от насилия в отношениях между трудом и формой присвоения его результатов…
После осмотра «форума» Люся провела гостей по залам общинной библиотеки. Это было что-то сказочное. Читательские кабинеты располагались по всей окружности здания, из каждого окна открывалась прекрасная панорама, стимулирующая напряженную умственную работу и компенсирующая нагрузки для зрения. Кабинеты были тоже именными — бумаги и книги лежали в них в том порядке, в котором их оставил хозяин: не дай бог спугнуть чужой замысел!
В каждом кабинете стоял диван для отдыха. Тут же находился вывод от музыкального компьютера. Можно было послушать (надев наушники) любую музыку.
Библиотека занимала верхние этажи «форума», в нижних размещались кружки по интересам, — десятки кружков.
Самым примечательным было то, что в них стабильно и совершенно добровольно занимались люди.
— Непобедимо общество, в котором не пропадают таланты, — заключил молодой ученый из Владивостока. — Оно возьмет любые вершины духа, организации и производства. Здесь — истинное богатство нации. Боже, как же мы этого не понимали?
— Мы? — сощурилась Люся. — Мы понимали. Не понимали и не могли понять те, кому навязали ложь как правду, кто за десятилетия бесконтрольности привык к положению работодателя, усвоил его «философию», только в самой низкой, тюремной форме, когда не жаль ни единого человека, когда человек и не замечается, потому что не замечается и собственная личность, — ее нет, она функция старшего начальника — и в интеллектуальном, и в национальном измерении…
— Лучше бы не приезжать мне сюда, — сказал ученый из Владивостока. — Только расстроился…
Иосиф переживал тоже. Внезапно соединилось в нем все увиденное и услышанное. «Могут же, могут люди счастливо и радостно устроить жизнь! Кто же мешает, кто стоит на пути, кому поперек горла их добрые, сердечные отношения?..»
И понимал: поперек горла те, кто ехал, едет и хочет всегда ехать на людской спине, кто оттого и сеет повсюду ложь и насилие, чтобы сохранить в незыблемости эксплуатацию. «Всесильные люди — бессильны, если разъединены неравенством, невежеством, голодом, страхом, бедностью, гибелью своих духовных очагов!..»
— С чего вы начали?
— Начинали не мы, — сказала Люся. — Инициаторы объединились в кооператив высшего, «цивилизованного», как говорил Ленин, типа. Их поддержало социалистическое государство, это его прямая обязанность. Нам дали кредиты, помогли создать инфраструктуру, наладить производство… Короче, организовать общину как обычное предприятие. Но впервые это было социальное предприятие. Социализм, таким образом, впервые начал выполнять свою прямую и главную задачу — он начал с предоставления благ больших, чем дает людям капитализм. Никто не стремился к поголовной «общинизации», всем было интересно, что даст опыт первой общины. И опыт оправдал себя.
— Ваш социализм переживал кризис именно потому, что он не выполнял своей прямой задачи, — со вздохом заметил американец, бывший офицер-ракетчик. — Я давно догадывался о значении целей и стимулов. Застой в России был вызван прежде всего этим — утратой высоких целей и стимулов. И как задачи, и как повседневной практики. Ваши враги сумели добиться многого, не прибегая к атомным бомбам.
Люся пожала плечами.
— Теоретические споры — не моя сфера.
— И все же, — сказал американец, — люди не хотят участвовать в созидании того, о чем имеют смутное представление. Вам запрещали даже фантазировать.
— Я тоже не люблю пустых философствований, — вмешался коротышка-американец. — Если хотите знать мое мнение, я считаю, что, насаждая общины, ваше государство поступает несправедливо по отношению к другим гражданам.
— А вот это антисоциалистическая пропаганда, — сказал бывший офицер-ракетчик. — Зачем же тогда социализм, если он не открывает людям путь к подлинной свободе и подлинному равноправию? Его главная функция — созидать клеточки нового общества. Слава богу, что народная власть, опомнившись, стала искать и нашла путь к стабилизации без насилий, без общей команды… Община — это, действительно, предприятие. Но, в отличие от грабительского, частного, оно приносит пользу всему обществу. Оно быстро самоокупается, оно рентабельно во всех смыслах, дает ту перспективу развития, которой не было раньше… Даже сложнейшие проблемы национального самосознания и национальной культуры приобретают в ее условиях совсем иное звучание.
— Опять вы за теорию, — упрекнула Люся. — Смотрите больше на практику, именно она подтверждает или отрицает все теории. Общину никто не выдумывал, она явилась последовательным продолжением хозрасчета, самофинансирования и аренды… Кстати, мы уплачиваем равные со всеми другими предприятиями налоги, но уплачиваем стабильно, накапливая резервы значительно быстрее. Общинник пользуется месячным доходом примерно в 400 — 500 рублей, это гораздо меньше, чем срывает с общества спекулянт и частник, спрятавшийся за кооперативную вывеску. Но доходы спекулянта не создают никакого нового качества жизни. Мы же создаем новое, гораздо более высокое качество жизни, оттого нас поддерживают, — мы наглядно реализуем революционные обязательства перед народом нашей страны и всего мира.
— Одно волнует меня более всего, — сказал молодой ученый из Владивостока, — то, что община поняла, наконец, роль и значение свободного творческого времени. Вот оборотная сторона человеческого совершенства… Именно здесь я понял: я живу слишком бездарно, сражаясь за каждую минуту творчества. Это беспомощная кустарщина. Общинник, в сравнении со мной, проживает в 5-6 раз более продолжительную жизнь, если жизнь измерять по возможностям творческой самореализации личности.
— А ее только так и следует измерять, — сказала Люся. — Каждый из нас стремится к совершенному образу жизни, но это предполагает все больший резерв свободного времени. Чтобы получить его, мы поневоле рационализируем производство и ищем самую результативную технологию. Мы кровно заинтересованы в постоянном обновлении, поскольку заинтересованы в более совершенной жизни своего духа…
— Ах, не преувеличивайте, — воскликнул кооператор из Одессы, с явным раздражением принимавший многие разъяснения Люси. — Пройдет какое-то время, и мы явимся свидетелями нового загнивания. Общины такого типа уже были. В СССР и Китае их называли коммунами.
— Заблуждаетесь, — сказала Люся. — Или заблуждаете, что гораздо хуже… Никогда прежде не предпринималось серьезных попыток создания общин нашего типа, а то, что делалось, — было либо издевательством над идеей, компрометацией ее, либо полным невежеством. Для того чтобы заработал механизм, нужны строго определенные условия. Оборвите в моторе только один проводок, и мотор заглохнет. Не дайте критическую массу, и реакция ядерного деления не пойдет. Те же принципиальные условия требуются и в случае социального механизма. Община на нищете и принудиловке жить не может. Ее «критическая масса» — раскрепощающий материальный достаток, появление людей, стремящихся к постоянному повышению качества своей личности, испытывающих потребность во все более полном постижении сущности вещей и все более полном единении с природой…