Страница:
Юрий сидел обалдевший, смысл слов Крахоборова до него не доходил. В нем поднималось нечто неведомое доселе или крепко забытое, в нем поднимался гнев.
– Постой, – сказал он. – Значит, я эти самолетики… Десять тысяч… Значит, ты издевался надо мной? Зачем?
– Я над тобой не издевался. Но, согласись, это слишком мало, эта работа не стоит десяти тысяч долларов. Я проверял твою способность к труду вообще. Твою способность достигать цели.
– Понятно. Что еще делать? Но учти, если и после этого… Тогда – прощай. Навсегда. Ясно?
– Ясно, – откликнулся Крахоборов.
– И учти еще: убивать никого не буду. Ни за какие деньги.
Юрий не раз уже видел, как может меняться подвижное лицо Крахоборова, но то, что на этот раз произошло, его даже напугало. Рот Крахоборова перекосился и задергался, зрачки глаз превратились в точки, он схватил Юрия мускулистой рукой за грудь, за рубашку, приподнял, пододвинул к себе (Юрию показалось – поднес), заговорил, не разжимая зубов:
– С чего ты взял, сволочь, что я имею касательство к таким делам? Кто тебе, мокрица, позволил так думать обо мне? Кто тебе говорил что-то подобное, а?
– Никто… Я…
– Никто? Значит, я сам, сам по себе могу внушить такие мысли, да? Да? Да, братец? Скажи! Что во мне такого, если ты так решил? А?
– Да сдуру я! – закричал Юрий. – Ляпнул просто так! Газет начитался, сейчас в газетах только про это!
– Про что? – удивился Крахоборов и отпустил Юрия.
– Ну… Про убийства, про секс и про политику. Только про это и пишут.
Крахоборов рассмеялся.
– Довольно точно, – одобрил он. – Убийства, секс и политика. Ну, добавим еще скандалы и спорт. Больше публике ничего не надобно.
– Я давно не нищий, – думал и говорил о своем Юрий. – Я хочу заработать и могу. Ты только помоги мне. Дай взаймы и помоги найти работу. Буду сутками вкалывать.
– Подумаем. Ты только скажи, для женщины?
– Ну. Но не то, что тебе кажется.
– А мне ничего и не кажется.
– Я просто хочу ее выручить. Она даже за это ничего такого не обещала.
– Что?! – Крахоборов вдруг засмеялся и тут же стал серьезным. Взял телефон, набрал номер. Не здороваясь, сказал:
– Ты бы хоть методы сменила, мать моя… Ну-ну… Приличная женщина и так матерится. Нехорошо!
Положил трубку.
– Феноменальная баба.
– Кто?
– Ирина. Ты ведь ей пообещал десять тысяч достать. Понимаешь, у нее совершенно несусветные способы добывания денег. А деньги ей нужны, как правило, сумасшедшие, у нее вечно то развод, то размен квартиры или покупка новой, то зарубежная поездка, от которой жизнь зависит… Что она делает? Она приходит к богатому человеку и говорит: дай взаймы, но расплачиваться собой, как другие, не буду. Дай просто так. И что удивительно, многие давали. Потому что все-таки надеялись. Тут психология! Скажи она: продаюсь за столько-то, не получила бы ни шиша. А когда так, мужчина воспаляется, он раздразнен, он не верит! Он влюбляется в нее сразу же: в красивую, гордую, недоступную. Недоступность ведь манит. И дает деньги, а обратно попросить стесняется. А она делает вид, что вот-вот или отдаст, или возместит натурой. Бывает, начинают строго требовать, тогда она еще кого-то срочно берет за нос. Понял?
Юрию было обидно и грустно.
– Ладно, – сказал он. – А работу ты мне все-таки найди. Что я как приживал какой…
– Приживал! Выдумал слово! Ты брат мой, – ласково сказал Крахоборов. – Брат или нет?
– Брат, – тихо отозвался Юрий.
– Поедешь на одно сборище. Представишься моим братом, скажешь, что у тебя все полномочия.
– В чем суть? Каковы мои функции? – сконцентрировался Юрий.
– Не напрягайся. Они будут тебя уговаривать соглашаться на одно совместное дело, а ты не соглашайся. Вот и все.
– Но аргументы?
– Плети, что хочешь. По ситуации.
– Нет, но как-то…
– Все, – закончил Крахоборов. – Зачем мне работник, который вопросы задает? Сообразишь все сам.
На другой день, под вечер, в красивой машине Крахоборова Юрий поехал по указанному адресу. Это было в подмосковном поселке, в большом трехэтажном доме за высоким забором. Вокруг дома – сад.
В саду и разместились приехавшие, в плетеных креслах. Числом с дюжину, в костюмах, при галстуках. Напитки умеренные, фрукты. Юрий налил себе апельсинового сока в высокий стакан и поигрывал стаканом в пальцах, отпивая сок маленькими глотками.
Основательный мужчина лет шестидесяти повел речь.
– Мы рады познакомиться с братом Леонида Владимировича. Не имеем чести, к сожалению…
– Самощенко Юрий Валентинович.
– Вы двоюродный брат?
– Родной. Сводный. По отцу.
В этой среде открыто недоумение показывать не принято, все информацию скушали спокойно.
– Хорошо. Передайте, во-первых, Леониду Владимировичу, пусть выздоравливает.
– Спасибо, – сказал Юрий, с досадой думая, что Крахоборов мог хотя бы предупредить, что назвался больным. Видимо, он уже звонил этим людям.
– Итак, – продолжил ведущий, – сегодня мы должны обсудить все окончательно. Хотелось бы ознакомиться с вашими соображениями.
– Мои соображения таковы, что, учитывая конъюнктуру сбыта и рынка, фондовых инвестиций и девальвации, а также привходящих обстоятельств субъективного характера, ваши предложения для нас неприемлемы, – высказался Юрий.
– Позвольте! Но ведь недавно Леонид Владимирович…
– Что такое недавно? – вежливо, но категорично перебил Юрий. – Для вас недавно – неделю назад. А для нас неделя – год. Вчерашний день для нас далекое прошлое. Мы вынуждены учитывать вибрации каждого момента и в зависимости от этого производить корреляцию. Everything is changing too quickly, – заключил он с улыбкой.
– I’m sorry! – взволнованно воскликнул человек, выделяющийся средь костюмов линялыми джинсами и клетчатой мятой рубахой, и с невероятной быстротой заплевался по-английски, возмущаясь и негодуя, разводя руками и глядя то на одного, то на другого из присутствующих, указывая рукой со стаканом на Юрия.
– Боюсь, нас не все могут понять, – дождавшись окончания его речи, сказал Юрий, глянув снисходительно на сидящих поодаль за столиком квадратных парней. – Поэтому я отвечу вам по-русски. Ответ таков: ваше право предложить, наше право отказаться. Ю андестен?
– Андестен-то он андестен, – сказал ведущий. – Но я не андестен. Особенно насчет права отказаться. Мы на таком этапе отношений, что отказаться – значит противопоставить. Вы, кажется, заблуждаетесь относительно серьезности наших намерений и серьезности вообще этого дела. Просто узнав о нем – всего лишь узнав! – вы уже оказались задействованы, и я был уверен, что сегодняшняя встреча нужна для формальности. Понимаете меня? Согласившись при первой нашей встрече выслушать наше предложение, Леонид Владимирович тем самым согласился его принять. Я не могу предположить, что ему неизвестны правила игры. Или он изволит блефовать? И вы подставное лицо, мальчик для битья? Так мы тебя побьем. Приятно разве будет Леониду Владимировичу увидеть побитого брата?
– Ты меня на понт не бери! – хладнокровно сказал Юрий. – Говорить больше не о чем. Мы отказываемся.
– Что ж. Хоть вы и брат Леонида Владимировича…
– Да не брат он, – послышался голос. – Придурок какой-то, его для забавы держат. Нищий бывший, в Саратове жил. Адрес прописки… – и голос в точности назвал саратовский адрес Юрия.
– Все это я и без вас знаю, – сказал ведущий. – Но я все-таки думал, что тут другое что-нибудь. Мальчики! – позвал он.
Четверо мальчиков поднялись из-за столика.
Они подошли к Юрию.
Первый взял из его рук стакан.
– Порежешься еще, – позаботился он.
Второй стукнул ногой по стулу, стул вылетел, Юрий упал.
Третий стукнул в живот.
Четвертый в лицо.
Больше Юрий ничего не помнил.
Очнулся он дома.
Над ним был врач, у постели сидел Крахоборов.
– Как ты? Как ты? Не грусти, все цело. Синяки только. Это ерунда. Эх, брат, брат… Какие сволочи вокруг, а? Какие сволочи! Господи, как жаль-то тебя! – приговаривал Крахоборов. – Поубиваю сволочей! Разве так можно? Ведь люди же мы, не звери же мы! Поубиваю!
– Ничего не надо, – тихо сказал Юрий. – Зачем ты меня им подставил?
– Дурак ты! – с сердцем сказал Крахоборов. – Идиот!
Он выпроводил врача и продолжал:
– Как ты мог это подумать? Ты сам виноват. Я же тебе сказал: действовать по ситуации.
– Ты мне сказал: не соглашаться ни в коем случае.
– Но не тогда, когда тебе смертельная опасность грозит! Неужели ты мог подумать, что…
– Я в сортир хочу, – сказал Юрий.
– Тебе лежать надо! Врач сказал, дня три не вставать. Может, у тебя сотрясение сильнейшее, может… Мало ли! Я сейчас. Тебе как, по-маленькому, по-большому?
– По-всякому.
Крахоборов принес ему тазик. Юрий стеснялся, Крахоборов вышел. Юрий с непривычки, как ни старался, замочил постель и испачкался.
– Вот черт! – конфузливо приговаривал он, когда Крахоборов, приподнимая его, обтирал его влажными салфетками и менял постельное белье.
– Знаешь что, – сказал Юрий. – Мне ведь многого не надо. А задарма жить у тебя не хочу. Я дворником устроюсь.
– Глупости! – рассердился Крахоборов. – Со знанием английского, с твоей начитанностью, с твоим даром, наконец, талантом – в дворники! Фильм, правда, провалился, денег не собрали, швед надул. А мы другой сделаем! Или, в крайнем случае, бери машину, занимайся извозом. Дело слегка опасное, но веселое, живое, с людьми работа.
– Не надо мне никаких людей. Один я привык, – сказал Юрий.
– И меня, может, не надо? – спросил Крахоборов.
– Почему?..
– Ну, спи. Отдыхай.
Крахоборов пригладил волосы Юрия и отвернулся.
Дворником образцовым, с любовью к своему делу. Вставал он в пять утра, чтобы не мести пыль под ноги спешащим на работу людям. Он делал и то, чего не делал из других дворников почти никто: производил так называемую вторую уборку, в служебной дворницкой инструкции красной строкой записанную, но повсеместно игнорируемую. Он производил ее в три часа дня, опять-таки чтобы не помешать людям, в это время их во дворах немного.
Но, бывало, трудился и весь день, с утра до вечера, когда первые мокрые снегопады осени обернулись заморозками и гололедицей. Юрий не посыпал лед песком или солью: от песка грязь, от соли портится обувь, он скалывал лед специальным приспособлением: металлическое рубило на длинной деревянной ручке, скалывал причем осторожно, чтобы не повредить асфальт.
Он работал так, что даже начальник, пожилой и тертый жизненным опытом, циничный поневоле домоуправ Игнат Сергеич, стеснялся его и обходил стороной.
Но однажды, в канун бывшего праздника Седьмое ноября, подошел, дыхнул скромным перегаром, теплым, уютным, домашним, и сказал:
– Знаешь, а я ведь партбилет не выкинул. Храню. Ведь должно быть что-то у человека… Сохраняться что-то… Понимаешь?
Юрий кивнул, не прерывая работы.
– Если б все так трудились, где б мы давно уже были! – горестно вздохнул Игнат Сергеевич. И пошел, но остановился, потоптался, вернулся.
– Про партбилет это я так. Шучу.
И хихикнул.
Как ни старался Юрий, но осень того года была очень уж капризной: в ночь дождит, утром заморозки, и гололедных мест на его участке оставалось немало, он не успевал. На таком месте и поскользнулась однажды мамаша с ребенком прямо перед глазами Юрия. Он бросил свой ледоруб, подбежал к ней, помог подняться.
– Не ушиблись?
– Работнички чертовы, – сказала женщина. – Не тротуар, а каток!
– Чего ты, мам? Чего ты? – тянул ее за руку пяти-шестилетний сынишка, не понимающий еще чужой боли. – Чего ты? Пошли! – Ему хотелось домой, ему было досадно, что мать медлит.
Но она ступила раз – и охнула.
– Если перелом, в суд подам, – сказала она. Но беззлобно. Пожалуй, даже с некоторой иронией.
– Я вас провожу, – сказал Юрий.
– Да уж будьте любезны.
Мальчик насупился, рассердился, шел сбоку, глядя в сторону.
Жила женщина на улице с названием Дубки, в одном из двенадцатиэтажных панельных домов, что торчали в ряд, друг другу в затылок; летом их уродливость скрадывалась окружающей зеленью, а голой осенью выступала тоскливо, и каждый дом казался одиноким, несмотря на близкое соседство других домов.
Поднялись в лифте на восьмой этаж.
У двери Юрий сказал, стесняясь заходить:
– Ну, теперь сумеете. По стеночке… Врача вызовите обязательно.
– Да. Спасибо. До свидания.
Женщина открыла дверь и запрыгала вдоль стены на одной ноге.
Юрий видел потом, как приезжала «скорая помощь», женщину увезли.
Он караулил.
Он увидел, как ее привезли в тот же день с загипсованной ногой. Значит, перелом все-таки. А живет, похоже, одна, без мужа, без отца-матери. С сыном.
На другой день ее сын бродил по пустому двору. Ковырял палкой землю, бил ею по деревьям, в кошку запустил.
Юрий подошел к нему.
– Как тебя зовут, мальчик?
– Никак.
– Так не бывает, чтобы никак. Меня вот дядя Юра зовут.
– А меня никак.
– Никита, домой! – послышался голос.
Юрий поднял голову. Женщина стояла на балконе, опираясь на костыль, запахиваясь в куртку. – Домой, ты слышишь?
– Щас, – негромко и недовольно ответил Никита.
– Ты идешь или нет?
– Иду, – не повышая голоса сказал Никита, не трогаясь с места.
– Мы тут разговариваем! – крикнул Юрий.
– Никита, я кому сказала?
– Господи ты боже мой! – недовольно сказал Никита. – Обязательно орать на весь двор.
– Ты неправильно говоришь, Никита. Нехорошо. С мамой так не говорят, – сказал Юрий.
– Тебя не спросили.
– Давай я тебя провожу.
– Обойдусь, – сказал Никита и отправился домой.
Юрий долго работал без отдыха, отгоняя глупые мысли, но не отогнал. Решился. Поднялся на восьмой этаж, позвонил.
Послышался стук костылей.
Женщина открыла, посмотрела вопросительно, не здороваясь.
– Вы извините, пожалуйста, – сказал Юрий. – Я подумал. Может, вам что нужно? В магазин за продуктами, ну и… Я бы сходил.
– Мне помогает соседка.
– Как хотите. Я ведь… А почему вы… Ну… Настороженная какая-то?
– Вам-то что?
– Да нет… Но я ведь, ну, как бы это… Я от души.
– Не бойтесь, жаловаться я на вас не буду.
– Да хоть жалуйтесь. Я просто…
– Что просто?
– Господи, вы так говорите… Будто я не знаю… А я просто…
– Что просто? Вам времени девать некуда? До свидания.
– Я просто… Просто нравитесь вы мне, – осмелел Юрий и поднял на женщину глаза. Жалкие у него были глаза, он словно забыл, что стал иным, он чувствовал себя сейчас нищим, сидящим в грязи, немытым нищим, который, вдруг обнаглев, проходящей мимо молодой, красивой, чистой, здоровой женщине делает предложение любви – обнаглев, но без наглости, а так, будто подаяние просит.
Женщина молчала. Она видела перед собой мужчину хорошего возраста с неглупым и довольно приятным лицом. Явно дворник не по призванию, а по обстоятельствам. Вежливый. Почему бы не допустить, что человек без всякой задней мысли хочет помочь? Живет, предположим, тоже один. Женщина в беду попала – тоже внешности приятной, между прочим, вот он и обрадовался случаю свести знакомство. Обычные человеческие дела, зачем подозревать что-то?
И Юрий вскоре ежедневно ходил в магазин за продуктами, он провожал сына Никиту в детский садик, ему лучше среди детей быть, чем дома с больной матерью. Юрий подолгу беседовал с Ларисой, так ее звали, она ему потихоньку-помаленьку рассказала свою жизнь, а он ей свою. Правда, приврал кое-что, присочинил, очень уж не хотелось, чтобы она знала его нищенское и алкогольное прошлое.
Засыпая, Юрий эти разговоры заново в мыслях своих прокручивал, улыбался. Просыпался с радостным нетерпением – как в детстве когда-то бывало, просыпался с одной мыслью: сегодня опять ее увидит.
Никита к нему привык. Грубиянить, конечно, не перестал, это уж характер, но иногда и позволял поиграть с собой и даже поговорить, хотя обычно разговаривать со взрослыми брезговал, считая их идиотами, потому что темы для разговоров очень уж идиотские выбирают, детские какие-то, и лица у них при этом улыбчивые, как у идиотов, и сюсюкают, как маленькие…
В начале декабря был снегопад.
Убирая снег, Юрий умаялся и зашел к Ларисе, она напоила его горячим чаем с лимоном. Поговорили о ее работе, которая была скучновата, хорошо, что Ларисе, хотя и сняли гипс, еще не меньше месяца сидеть дома, ей понравилось, она вообще домашний человек.
Бывает: два человека говорят, как и до этого говорили, но вдруг оба чувствуют: что-то не то, что-то произошло или должно произойти, вдруг спотыкаются словами и взглядами, одновременно замолкают, а потом некстати начинают рассказ о каком-нибудь пустяке, прерывают себя, махнув рукой: да ладно! – и опять молчат… Так они говорили в этот день, и одна из пауз была особенно томительной и долгой.
– Ты какой-то сегодня… Будто предложение мне собираешься сделать, – с усмешкой сказала Лариса.
– Собираюсь. В самом деле, выходи за меня замуж.
– Ага. Вот только покурю, – сказала Лариса. Она курила, но не часто, только в отсутствие сына.
И она закурила, покурила молча, долго тушила окурок, морщась от дыма. И сказала:
– Я почему-то сразу подумала, что этим кончится.
– Когда это – сразу?
– Сразу.
На этот раз он ничего не обнаружил, повернулся и пошел к себе в комнату.
Ни с того ни с сего Юрий почувствовал себя виноватым.
– Давай я ее в гости приглашу! – крикнул он через дверь. – Ты увидишь, это замечательная женщина. Только ты не рассказывай про меня, ладно? Какая разница, что там раньше было, если я другой теперь? Благодаря тебя, конечно.
– Благодаря тебе, – появился Крахоборов.
– Чего?
– Положено говорить – «благодаря тебе». Ты остался неотесанным тюфяком. Хотя, конечно, я тебя отшлифовал. Я над тобой поработал. Я очень старался. Но для чего? – спросил Крахоборов невидимых слушателей, обращаясь куда-то в сторону. И тут же удовлетворил их любопытство: – Для того чтобы человек почуял вкус к жизни. И к жизни не травоядной, а яркой, искристой и веселой. Думаешь, зря я обучал тебя английскому языку? Я собирался уехать. Вместе с тобой. У меня достаточно средств, чтобы купить дом где-нибудь в Швейцарии, в Австралии, в Канаде, я был в Канаде, мне там очень понравилось. Дом на берегу озера. Мы живем там, два брата, мы дышим одним дыханием с природой, ловим рыбу, читаем книги, говорим, мыслим… И вот, ты теперь меня бросаешь?
– Я не знал… – сказал Юрий. – И я не хочу никуда уезжать. Извини. Ты для меня столько сделал. Но я не хочу никуда уезжать.
– Ты хочешь нищенствовать.
– Я хочу жениться на хорошей женщине.
– Нищенствовать! – закричал Крахоборов с непонятной яростью. – Жить подаянием нынешнего дня, молить его о снисхождении и пропитании! Брат, жизнь коротка, но горизонты широки. Я надеялся, что пробудил твою душу. Заметь, я не насиловал тебя. Ты захотел стать дворником, ради бога! Я ждал, когда тебе это надоест и ты захочешь настоящего дела, настоящей жизни. И я дал бы тебе настоящее дело и настоящую жизнь!
– На озере в Канаде рыбу ловить? – не понял Юрий.
– Это потом. А сейчас у меня как раз готов один план, мне нужна помощь, мне нужен рядом верный человек. Я рассчитывал на тебя. Я для этого, может, и подобрал тебя, я увидел в тебе способность к братским чувствам, извини, что высокопарно говорю! – Крахоборов очень волновался. – Все вокруг предатели, я ни на кого не могу положиться, но ты – брат. Ты не продашь, я это знаю. А ты бросаешь меня.
– Нет, если что нужно…
– Это нужно не на один день. Необходимо три-четыре года напряженной работы – в паре, вместе.
– Если я женюсь, это не помешает.
– Это очень помешает! Придется идти на риск, а как ты пойдешь на риск, если тебя тянет к семейным щам? Как ты, допустим, поедешь по моей просьбе среди ночи в другой город? А?
– Надо – поеду. Она поймет. Она вообще очень понимающая.
– Да? Ладно.
Крахоборов вроде немного успокоился.
– Что ж, зови ее в гости. Она ходит уже?
– С палочкой, но ходит, нормально. Она тебе понравится.
И Лариса, кажется, в самом деле понравилась Крахоборову. Он был приветлив, шутил.
Шутки эти были не всегда Юрию понятны, но Лариса вполне понимала, отвечала тоже шутками и тоже иногда непонятными, но Юрия радовало то, что Лариса умна – и Крахоборов умен, что они нашли общий язык, он гордился и Ларисой, и Крахоборовым. Он подумал: вот бы и братцу названому жениться, славные были бы вечера вчетвером – с женами. Славные, уютные. Поговорили, в картишки перекинулись, телевизор посмотрели…
– Я человек крайностей, поскольку самое надежное место сейчас – на краю, – говорил Крахоборов. – Впрочем, так всегда было. Я чувствую пропасть рядом с собой, и это заставляет меня быть собранным и готовым ко всему. Меня невозможно застать врасплох. Гораздо хуже тому, кто воображает, что стоит на твердой почве. Он беззащитен. Вдруг сгустилась тьма, он делает несколько неверных шагов, ему дают подножку, он обескуражен, он кричит: «Мама!» – но мамы нет, а есть обрыв, и тут он берет себя в руки, но поздно, он уже летит, и не за что уцепиться! Поэтому парадокс: я должен радоваться, что мой брат обретает почву под ногами, семейный, так сказать, очаг, но, признаюсь откровенно, не рад. Он расслабится, закиснет, он…
– Ты за меня не решай! – с улыбкой сказал Юрий, считая, что Крахоборов продолжает шутливые речи.
Крахоборов не ответил ему. Он развивал мысль:
– Я боюсь, очень скоро он вернется в прежнее свое состояние. То самое, в каком жил раньше. В вонючей коммуналке, в городе Саратове, где прописан, так что с вашей помощью он становится москвичом. Совсем недавно он мылся раз в две недели, нищенствовал, лежал на асфальте, был алкоголиком, то есть не был, он остался им, хронический алкоголизм не излечивается, он лишь приглушается, и, между прочим, довольно скоро у братца моего кончается срок приглушения, и я не уверен, что он решится на второй срок, так ведь, братец? – впрочем, он мне и не брат, это моя фантазия, выдумка, я его выдумал, и он согласился стать таким, каким я его выдумал, его, в сущности, нет, есть только материализовавшееся мое воображение. Понимаете?
Юрий не смел поднять головы.
Услышал голос Ларисы и от неожиданности ее слов поднял голову, глянул – и тут же опять опустил.
– Все это я знаю, – сказала Лариса.
– Откуда? Он же вам не рассказывал ничего! И меня просил молчать. Я обманул его, да, я не промолчал. Но я слишком дальновидный человек. Я…
– Он просто не хотел, чтобы его прошлое еще раз ворошили. Вот и все. Я знаю, кем он был, я знаю, что у него саратовская прописка и что вы ему не брат. Иначе вы бы прописали его у себя, верно ведь? Но вы действительно дальновидный человек. Вы предвидели, что эта игрушка вам рано или поздно надоест и вы ее вышвырнете, так зачем лишние сложности? Вам уже надоело, да? Но у вас характер такой: сам не гам и другим не дам. Да?
– Весьма примитивно рассуждаете! – возразил Крахоборов.
– Наверно, – согласилась Лариса. – Я в институте в теннис играла настольный – всегда по партнеру. У мастера спорта чуть не выиграла. А со слабым игроком сама становилась такой же. И в жизни то же самое. По партнеру играю. С дураком говорю – сама дура. С умным – умнею.
– Во мне, значит, большого ума вы не обнаружили? – поинтересовался Крахоборов весело.
– Я старалась! – так же весело ответила Лариса, и они оба вдруг засмеялись, и Юрий тоже засмеялся, посчитав, что неприятный разговор окончен.
Но Лариса смех оборвала и встала.
– Пошли, Юра, ко мне. То есть переезжай. Из вещей не бери ничего, у тебя ведь своего ничего здесь нет, ведь так? Оно и лучше. Начинать с нуля всегда лучше. Все, что появится, будет твое. Наше.
– Наше, – повторил Юрий, виновато глядя на Крахоборова.
– Вали, вали, – напутствовал Крахоборов. – На свадьбу пригласите хоть?
– Конечно! – радостно сказал Юрий, услышав мягкие нотки в ставшем ему родным голосе названого брата. И сделал шаг к нему. Тот понял и тоже сделал шаг. И они обнялись.
– Постой, – сказал он. – Значит, я эти самолетики… Десять тысяч… Значит, ты издевался надо мной? Зачем?
– Я над тобой не издевался. Но, согласись, это слишком мало, эта работа не стоит десяти тысяч долларов. Я проверял твою способность к труду вообще. Твою способность достигать цели.
– Понятно. Что еще делать? Но учти, если и после этого… Тогда – прощай. Навсегда. Ясно?
– Ясно, – откликнулся Крахоборов.
– И учти еще: убивать никого не буду. Ни за какие деньги.
Юрий не раз уже видел, как может меняться подвижное лицо Крахоборова, но то, что на этот раз произошло, его даже напугало. Рот Крахоборова перекосился и задергался, зрачки глаз превратились в точки, он схватил Юрия мускулистой рукой за грудь, за рубашку, приподнял, пододвинул к себе (Юрию показалось – поднес), заговорил, не разжимая зубов:
– С чего ты взял, сволочь, что я имею касательство к таким делам? Кто тебе, мокрица, позволил так думать обо мне? Кто тебе говорил что-то подобное, а?
– Никто… Я…
– Никто? Значит, я сам, сам по себе могу внушить такие мысли, да? Да? Да, братец? Скажи! Что во мне такого, если ты так решил? А?
– Да сдуру я! – закричал Юрий. – Ляпнул просто так! Газет начитался, сейчас в газетах только про это!
– Про что? – удивился Крахоборов и отпустил Юрия.
– Ну… Про убийства, про секс и про политику. Только про это и пишут.
Крахоборов рассмеялся.
– Довольно точно, – одобрил он. – Убийства, секс и политика. Ну, добавим еще скандалы и спорт. Больше публике ничего не надобно.
– Я давно не нищий, – думал и говорил о своем Юрий. – Я хочу заработать и могу. Ты только помоги мне. Дай взаймы и помоги найти работу. Буду сутками вкалывать.
– Подумаем. Ты только скажи, для женщины?
– Ну. Но не то, что тебе кажется.
– А мне ничего и не кажется.
– Я просто хочу ее выручить. Она даже за это ничего такого не обещала.
– Что?! – Крахоборов вдруг засмеялся и тут же стал серьезным. Взял телефон, набрал номер. Не здороваясь, сказал:
– Ты бы хоть методы сменила, мать моя… Ну-ну… Приличная женщина и так матерится. Нехорошо!
Положил трубку.
– Феноменальная баба.
– Кто?
– Ирина. Ты ведь ей пообещал десять тысяч достать. Понимаешь, у нее совершенно несусветные способы добывания денег. А деньги ей нужны, как правило, сумасшедшие, у нее вечно то развод, то размен квартиры или покупка новой, то зарубежная поездка, от которой жизнь зависит… Что она делает? Она приходит к богатому человеку и говорит: дай взаймы, но расплачиваться собой, как другие, не буду. Дай просто так. И что удивительно, многие давали. Потому что все-таки надеялись. Тут психология! Скажи она: продаюсь за столько-то, не получила бы ни шиша. А когда так, мужчина воспаляется, он раздразнен, он не верит! Он влюбляется в нее сразу же: в красивую, гордую, недоступную. Недоступность ведь манит. И дает деньги, а обратно попросить стесняется. А она делает вид, что вот-вот или отдаст, или возместит натурой. Бывает, начинают строго требовать, тогда она еще кого-то срочно берет за нос. Понял?
Юрию было обидно и грустно.
– Ладно, – сказал он. – А работу ты мне все-таки найди. Что я как приживал какой…
– Приживал! Выдумал слово! Ты брат мой, – ласково сказал Крахоборов. – Брат или нет?
– Брат, – тихо отозвался Юрий.
Куплет одиннадцатый
И Крахоборов придумал Юрию работу не работу, а что-то вроде первого задания.
Проигрыш мелодии.
Поющий и слушающие для роздыху выпивают и закусывают.
– Поедешь на одно сборище. Представишься моим братом, скажешь, что у тебя все полномочия.
– В чем суть? Каковы мои функции? – сконцентрировался Юрий.
– Не напрягайся. Они будут тебя уговаривать соглашаться на одно совместное дело, а ты не соглашайся. Вот и все.
– Но аргументы?
– Плети, что хочешь. По ситуации.
– Нет, но как-то…
– Все, – закончил Крахоборов. – Зачем мне работник, который вопросы задает? Сообразишь все сам.
На другой день, под вечер, в красивой машине Крахоборова Юрий поехал по указанному адресу. Это было в подмосковном поселке, в большом трехэтажном доме за высоким забором. Вокруг дома – сад.
В саду и разместились приехавшие, в плетеных креслах. Числом с дюжину, в костюмах, при галстуках. Напитки умеренные, фрукты. Юрий налил себе апельсинового сока в высокий стакан и поигрывал стаканом в пальцах, отпивая сок маленькими глотками.
Основательный мужчина лет шестидесяти повел речь.
– Мы рады познакомиться с братом Леонида Владимировича. Не имеем чести, к сожалению…
– Самощенко Юрий Валентинович.
– Вы двоюродный брат?
– Родной. Сводный. По отцу.
В этой среде открыто недоумение показывать не принято, все информацию скушали спокойно.
– Хорошо. Передайте, во-первых, Леониду Владимировичу, пусть выздоравливает.
– Спасибо, – сказал Юрий, с досадой думая, что Крахоборов мог хотя бы предупредить, что назвался больным. Видимо, он уже звонил этим людям.
– Итак, – продолжил ведущий, – сегодня мы должны обсудить все окончательно. Хотелось бы ознакомиться с вашими соображениями.
– Мои соображения таковы, что, учитывая конъюнктуру сбыта и рынка, фондовых инвестиций и девальвации, а также привходящих обстоятельств субъективного характера, ваши предложения для нас неприемлемы, – высказался Юрий.
– Позвольте! Но ведь недавно Леонид Владимирович…
– Что такое недавно? – вежливо, но категорично перебил Юрий. – Для вас недавно – неделю назад. А для нас неделя – год. Вчерашний день для нас далекое прошлое. Мы вынуждены учитывать вибрации каждого момента и в зависимости от этого производить корреляцию. Everything is changing too quickly, – заключил он с улыбкой.
– I’m sorry! – взволнованно воскликнул человек, выделяющийся средь костюмов линялыми джинсами и клетчатой мятой рубахой, и с невероятной быстротой заплевался по-английски, возмущаясь и негодуя, разводя руками и глядя то на одного, то на другого из присутствующих, указывая рукой со стаканом на Юрия.
– Боюсь, нас не все могут понять, – дождавшись окончания его речи, сказал Юрий, глянув снисходительно на сидящих поодаль за столиком квадратных парней. – Поэтому я отвечу вам по-русски. Ответ таков: ваше право предложить, наше право отказаться. Ю андестен?
– Андестен-то он андестен, – сказал ведущий. – Но я не андестен. Особенно насчет права отказаться. Мы на таком этапе отношений, что отказаться – значит противопоставить. Вы, кажется, заблуждаетесь относительно серьезности наших намерений и серьезности вообще этого дела. Просто узнав о нем – всего лишь узнав! – вы уже оказались задействованы, и я был уверен, что сегодняшняя встреча нужна для формальности. Понимаете меня? Согласившись при первой нашей встрече выслушать наше предложение, Леонид Владимирович тем самым согласился его принять. Я не могу предположить, что ему неизвестны правила игры. Или он изволит блефовать? И вы подставное лицо, мальчик для битья? Так мы тебя побьем. Приятно разве будет Леониду Владимировичу увидеть побитого брата?
– Ты меня на понт не бери! – хладнокровно сказал Юрий. – Говорить больше не о чем. Мы отказываемся.
– Что ж. Хоть вы и брат Леонида Владимировича…
– Да не брат он, – послышался голос. – Придурок какой-то, его для забавы держат. Нищий бывший, в Саратове жил. Адрес прописки… – и голос в точности назвал саратовский адрес Юрия.
– Все это я и без вас знаю, – сказал ведущий. – Но я все-таки думал, что тут другое что-нибудь. Мальчики! – позвал он.
Четверо мальчиков поднялись из-за столика.
Они подошли к Юрию.
Первый взял из его рук стакан.
– Порежешься еще, – позаботился он.
Второй стукнул ногой по стулу, стул вылетел, Юрий упал.
Третий стукнул в живот.
Четвертый в лицо.
Больше Юрий ничего не помнил.
Очнулся он дома.
Над ним был врач, у постели сидел Крахоборов.
– Как ты? Как ты? Не грусти, все цело. Синяки только. Это ерунда. Эх, брат, брат… Какие сволочи вокруг, а? Какие сволочи! Господи, как жаль-то тебя! – приговаривал Крахоборов. – Поубиваю сволочей! Разве так можно? Ведь люди же мы, не звери же мы! Поубиваю!
– Ничего не надо, – тихо сказал Юрий. – Зачем ты меня им подставил?
– Дурак ты! – с сердцем сказал Крахоборов. – Идиот!
Он выпроводил врача и продолжал:
– Как ты мог это подумать? Ты сам виноват. Я же тебе сказал: действовать по ситуации.
– Ты мне сказал: не соглашаться ни в коем случае.
– Но не тогда, когда тебе смертельная опасность грозит! Неужели ты мог подумать, что…
– Я в сортир хочу, – сказал Юрий.
– Тебе лежать надо! Врач сказал, дня три не вставать. Может, у тебя сотрясение сильнейшее, может… Мало ли! Я сейчас. Тебе как, по-маленькому, по-большому?
– По-всякому.
Крахоборов принес ему тазик. Юрий стеснялся, Крахоборов вышел. Юрий с непривычки, как ни старался, замочил постель и испачкался.
– Вот черт! – конфузливо приговаривал он, когда Крахоборов, приподнимая его, обтирал его влажными салфетками и менял постельное белье.
– Знаешь что, – сказал Юрий. – Мне ведь многого не надо. А задарма жить у тебя не хочу. Я дворником устроюсь.
– Глупости! – рассердился Крахоборов. – Со знанием английского, с твоей начитанностью, с твоим даром, наконец, талантом – в дворники! Фильм, правда, провалился, денег не собрали, швед надул. А мы другой сделаем! Или, в крайнем случае, бери машину, занимайся извозом. Дело слегка опасное, но веселое, живое, с людьми работа.
– Не надо мне никаких людей. Один я привык, – сказал Юрий.
– И меня, может, не надо? – спросил Крахоборов.
– Почему?..
– Ну, спи. Отдыхай.
Крахоборов пригладил волосы Юрия и отвернулся.
Куплет двенадцатый
Юрий стал дворником.
Зимою сменяется лето.
Любовью сменилась любовь.
Опять полюбили два брата —
И снова одну на двоих.
Дворником образцовым, с любовью к своему делу. Вставал он в пять утра, чтобы не мести пыль под ноги спешащим на работу людям. Он делал и то, чего не делал из других дворников почти никто: производил так называемую вторую уборку, в служебной дворницкой инструкции красной строкой записанную, но повсеместно игнорируемую. Он производил ее в три часа дня, опять-таки чтобы не помешать людям, в это время их во дворах немного.
Но, бывало, трудился и весь день, с утра до вечера, когда первые мокрые снегопады осени обернулись заморозками и гололедицей. Юрий не посыпал лед песком или солью: от песка грязь, от соли портится обувь, он скалывал лед специальным приспособлением: металлическое рубило на длинной деревянной ручке, скалывал причем осторожно, чтобы не повредить асфальт.
Он работал так, что даже начальник, пожилой и тертый жизненным опытом, циничный поневоле домоуправ Игнат Сергеич, стеснялся его и обходил стороной.
Но однажды, в канун бывшего праздника Седьмое ноября, подошел, дыхнул скромным перегаром, теплым, уютным, домашним, и сказал:
– Знаешь, а я ведь партбилет не выкинул. Храню. Ведь должно быть что-то у человека… Сохраняться что-то… Понимаешь?
Юрий кивнул, не прерывая работы.
– Если б все так трудились, где б мы давно уже были! – горестно вздохнул Игнат Сергеевич. И пошел, но остановился, потоптался, вернулся.
– Про партбилет это я так. Шучу.
И хихикнул.
Как ни старался Юрий, но осень того года была очень уж капризной: в ночь дождит, утром заморозки, и гололедных мест на его участке оставалось немало, он не успевал. На таком месте и поскользнулась однажды мамаша с ребенком прямо перед глазами Юрия. Он бросил свой ледоруб, подбежал к ней, помог подняться.
– Не ушиблись?
– Работнички чертовы, – сказала женщина. – Не тротуар, а каток!
– Чего ты, мам? Чего ты? – тянул ее за руку пяти-шестилетний сынишка, не понимающий еще чужой боли. – Чего ты? Пошли! – Ему хотелось домой, ему было досадно, что мать медлит.
Но она ступила раз – и охнула.
– Если перелом, в суд подам, – сказала она. Но беззлобно. Пожалуй, даже с некоторой иронией.
– Я вас провожу, – сказал Юрий.
– Да уж будьте любезны.
Мальчик насупился, рассердился, шел сбоку, глядя в сторону.
Жила женщина на улице с названием Дубки, в одном из двенадцатиэтажных панельных домов, что торчали в ряд, друг другу в затылок; летом их уродливость скрадывалась окружающей зеленью, а голой осенью выступала тоскливо, и каждый дом казался одиноким, несмотря на близкое соседство других домов.
Поднялись в лифте на восьмой этаж.
У двери Юрий сказал, стесняясь заходить:
– Ну, теперь сумеете. По стеночке… Врача вызовите обязательно.
– Да. Спасибо. До свидания.
Женщина открыла дверь и запрыгала вдоль стены на одной ноге.
Юрий видел потом, как приезжала «скорая помощь», женщину увезли.
Он караулил.
Он увидел, как ее привезли в тот же день с загипсованной ногой. Значит, перелом все-таки. А живет, похоже, одна, без мужа, без отца-матери. С сыном.
На другой день ее сын бродил по пустому двору. Ковырял палкой землю, бил ею по деревьям, в кошку запустил.
Юрий подошел к нему.
– Как тебя зовут, мальчик?
– Никак.
– Так не бывает, чтобы никак. Меня вот дядя Юра зовут.
– А меня никак.
– Никита, домой! – послышался голос.
Юрий поднял голову. Женщина стояла на балконе, опираясь на костыль, запахиваясь в куртку. – Домой, ты слышишь?
– Щас, – негромко и недовольно ответил Никита.
– Ты идешь или нет?
– Иду, – не повышая голоса сказал Никита, не трогаясь с места.
– Мы тут разговариваем! – крикнул Юрий.
– Никита, я кому сказала?
– Господи ты боже мой! – недовольно сказал Никита. – Обязательно орать на весь двор.
– Ты неправильно говоришь, Никита. Нехорошо. С мамой так не говорят, – сказал Юрий.
– Тебя не спросили.
– Давай я тебя провожу.
– Обойдусь, – сказал Никита и отправился домой.
Юрий долго работал без отдыха, отгоняя глупые мысли, но не отогнал. Решился. Поднялся на восьмой этаж, позвонил.
Послышался стук костылей.
Женщина открыла, посмотрела вопросительно, не здороваясь.
– Вы извините, пожалуйста, – сказал Юрий. – Я подумал. Может, вам что нужно? В магазин за продуктами, ну и… Я бы сходил.
– Мне помогает соседка.
– Как хотите. Я ведь… А почему вы… Ну… Настороженная какая-то?
– Вам-то что?
– Да нет… Но я ведь, ну, как бы это… Я от души.
– Не бойтесь, жаловаться я на вас не буду.
– Да хоть жалуйтесь. Я просто…
– Что просто?
– Господи, вы так говорите… Будто я не знаю… А я просто…
– Что просто? Вам времени девать некуда? До свидания.
– Я просто… Просто нравитесь вы мне, – осмелел Юрий и поднял на женщину глаза. Жалкие у него были глаза, он словно забыл, что стал иным, он чувствовал себя сейчас нищим, сидящим в грязи, немытым нищим, который, вдруг обнаглев, проходящей мимо молодой, красивой, чистой, здоровой женщине делает предложение любви – обнаглев, но без наглости, а так, будто подаяние просит.
Женщина молчала. Она видела перед собой мужчину хорошего возраста с неглупым и довольно приятным лицом. Явно дворник не по призванию, а по обстоятельствам. Вежливый. Почему бы не допустить, что человек без всякой задней мысли хочет помочь? Живет, предположим, тоже один. Женщина в беду попала – тоже внешности приятной, между прочим, вот он и обрадовался случаю свести знакомство. Обычные человеческие дела, зачем подозревать что-то?
И Юрий вскоре ежедневно ходил в магазин за продуктами, он провожал сына Никиту в детский садик, ему лучше среди детей быть, чем дома с больной матерью. Юрий подолгу беседовал с Ларисой, так ее звали, она ему потихоньку-помаленьку рассказала свою жизнь, а он ей свою. Правда, приврал кое-что, присочинил, очень уж не хотелось, чтобы она знала его нищенское и алкогольное прошлое.
Засыпая, Юрий эти разговоры заново в мыслях своих прокручивал, улыбался. Просыпался с радостным нетерпением – как в детстве когда-то бывало, просыпался с одной мыслью: сегодня опять ее увидит.
Никита к нему привык. Грубиянить, конечно, не перестал, это уж характер, но иногда и позволял поиграть с собой и даже поговорить, хотя обычно разговаривать со взрослыми брезговал, считая их идиотами, потому что темы для разговоров очень уж идиотские выбирают, детские какие-то, и лица у них при этом улыбчивые, как у идиотов, и сюсюкают, как маленькие…
В начале декабря был снегопад.
Убирая снег, Юрий умаялся и зашел к Ларисе, она напоила его горячим чаем с лимоном. Поговорили о ее работе, которая была скучновата, хорошо, что Ларисе, хотя и сняли гипс, еще не меньше месяца сидеть дома, ей понравилось, она вообще домашний человек.
Бывает: два человека говорят, как и до этого говорили, но вдруг оба чувствуют: что-то не то, что-то произошло или должно произойти, вдруг спотыкаются словами и взглядами, одновременно замолкают, а потом некстати начинают рассказ о каком-нибудь пустяке, прерывают себя, махнув рукой: да ладно! – и опять молчат… Так они говорили в этот день, и одна из пауз была особенно томительной и долгой.
– Ты какой-то сегодня… Будто предложение мне собираешься сделать, – с усмешкой сказала Лариса.
– Собираюсь. В самом деле, выходи за меня замуж.
– Ага. Вот только покурю, – сказала Лариса. Она курила, но не часто, только в отсутствие сына.
И она закурила, покурила молча, долго тушила окурок, морщась от дыма. И сказала:
– Я почему-то сразу подумала, что этим кончится.
– Когда это – сразу?
– Сразу.
Куплет тринадцатый
Крахоборов выслушал известие молча. Он умел так: смотрит на тебя внимательно и слушает, и ни за что не догадаться, как он относится к твоим словам, пока он это отношение не пожелает обнаружить тоже словами.
Не выдержал младший брательник.
Такая уж, видно, судьба.
Всегда мы одну любить будем.
Всегда у нас будет борьба.
На этот раз он ничего не обнаружил, повернулся и пошел к себе в комнату.
Ни с того ни с сего Юрий почувствовал себя виноватым.
– Давай я ее в гости приглашу! – крикнул он через дверь. – Ты увидишь, это замечательная женщина. Только ты не рассказывай про меня, ладно? Какая разница, что там раньше было, если я другой теперь? Благодаря тебя, конечно.
– Благодаря тебе, – появился Крахоборов.
– Чего?
– Положено говорить – «благодаря тебе». Ты остался неотесанным тюфяком. Хотя, конечно, я тебя отшлифовал. Я над тобой поработал. Я очень старался. Но для чего? – спросил Крахоборов невидимых слушателей, обращаясь куда-то в сторону. И тут же удовлетворил их любопытство: – Для того чтобы человек почуял вкус к жизни. И к жизни не травоядной, а яркой, искристой и веселой. Думаешь, зря я обучал тебя английскому языку? Я собирался уехать. Вместе с тобой. У меня достаточно средств, чтобы купить дом где-нибудь в Швейцарии, в Австралии, в Канаде, я был в Канаде, мне там очень понравилось. Дом на берегу озера. Мы живем там, два брата, мы дышим одним дыханием с природой, ловим рыбу, читаем книги, говорим, мыслим… И вот, ты теперь меня бросаешь?
– Я не знал… – сказал Юрий. – И я не хочу никуда уезжать. Извини. Ты для меня столько сделал. Но я не хочу никуда уезжать.
– Ты хочешь нищенствовать.
– Я хочу жениться на хорошей женщине.
– Нищенствовать! – закричал Крахоборов с непонятной яростью. – Жить подаянием нынешнего дня, молить его о снисхождении и пропитании! Брат, жизнь коротка, но горизонты широки. Я надеялся, что пробудил твою душу. Заметь, я не насиловал тебя. Ты захотел стать дворником, ради бога! Я ждал, когда тебе это надоест и ты захочешь настоящего дела, настоящей жизни. И я дал бы тебе настоящее дело и настоящую жизнь!
– На озере в Канаде рыбу ловить? – не понял Юрий.
– Это потом. А сейчас у меня как раз готов один план, мне нужна помощь, мне нужен рядом верный человек. Я рассчитывал на тебя. Я для этого, может, и подобрал тебя, я увидел в тебе способность к братским чувствам, извини, что высокопарно говорю! – Крахоборов очень волновался. – Все вокруг предатели, я ни на кого не могу положиться, но ты – брат. Ты не продашь, я это знаю. А ты бросаешь меня.
– Нет, если что нужно…
– Это нужно не на один день. Необходимо три-четыре года напряженной работы – в паре, вместе.
– Если я женюсь, это не помешает.
– Это очень помешает! Придется идти на риск, а как ты пойдешь на риск, если тебя тянет к семейным щам? Как ты, допустим, поедешь по моей просьбе среди ночи в другой город? А?
– Надо – поеду. Она поймет. Она вообще очень понимающая.
– Да? Ладно.
Крахоборов вроде немного успокоился.
– Что ж, зови ее в гости. Она ходит уже?
– С палочкой, но ходит, нормально. Она тебе понравится.
И Лариса, кажется, в самом деле понравилась Крахоборову. Он был приветлив, шутил.
Шутки эти были не всегда Юрию понятны, но Лариса вполне понимала, отвечала тоже шутками и тоже иногда непонятными, но Юрия радовало то, что Лариса умна – и Крахоборов умен, что они нашли общий язык, он гордился и Ларисой, и Крахоборовым. Он подумал: вот бы и братцу названому жениться, славные были бы вечера вчетвером – с женами. Славные, уютные. Поговорили, в картишки перекинулись, телевизор посмотрели…
– Я человек крайностей, поскольку самое надежное место сейчас – на краю, – говорил Крахоборов. – Впрочем, так всегда было. Я чувствую пропасть рядом с собой, и это заставляет меня быть собранным и готовым ко всему. Меня невозможно застать врасплох. Гораздо хуже тому, кто воображает, что стоит на твердой почве. Он беззащитен. Вдруг сгустилась тьма, он делает несколько неверных шагов, ему дают подножку, он обескуражен, он кричит: «Мама!» – но мамы нет, а есть обрыв, и тут он берет себя в руки, но поздно, он уже летит, и не за что уцепиться! Поэтому парадокс: я должен радоваться, что мой брат обретает почву под ногами, семейный, так сказать, очаг, но, признаюсь откровенно, не рад. Он расслабится, закиснет, он…
– Ты за меня не решай! – с улыбкой сказал Юрий, считая, что Крахоборов продолжает шутливые речи.
Крахоборов не ответил ему. Он развивал мысль:
– Я боюсь, очень скоро он вернется в прежнее свое состояние. То самое, в каком жил раньше. В вонючей коммуналке, в городе Саратове, где прописан, так что с вашей помощью он становится москвичом. Совсем недавно он мылся раз в две недели, нищенствовал, лежал на асфальте, был алкоголиком, то есть не был, он остался им, хронический алкоголизм не излечивается, он лишь приглушается, и, между прочим, довольно скоро у братца моего кончается срок приглушения, и я не уверен, что он решится на второй срок, так ведь, братец? – впрочем, он мне и не брат, это моя фантазия, выдумка, я его выдумал, и он согласился стать таким, каким я его выдумал, его, в сущности, нет, есть только материализовавшееся мое воображение. Понимаете?
Юрий не смел поднять головы.
Услышал голос Ларисы и от неожиданности ее слов поднял голову, глянул – и тут же опять опустил.
– Все это я знаю, – сказала Лариса.
– Откуда? Он же вам не рассказывал ничего! И меня просил молчать. Я обманул его, да, я не промолчал. Но я слишком дальновидный человек. Я…
– Он просто не хотел, чтобы его прошлое еще раз ворошили. Вот и все. Я знаю, кем он был, я знаю, что у него саратовская прописка и что вы ему не брат. Иначе вы бы прописали его у себя, верно ведь? Но вы действительно дальновидный человек. Вы предвидели, что эта игрушка вам рано или поздно надоест и вы ее вышвырнете, так зачем лишние сложности? Вам уже надоело, да? Но у вас характер такой: сам не гам и другим не дам. Да?
– Весьма примитивно рассуждаете! – возразил Крахоборов.
– Наверно, – согласилась Лариса. – Я в институте в теннис играла настольный – всегда по партнеру. У мастера спорта чуть не выиграла. А со слабым игроком сама становилась такой же. И в жизни то же самое. По партнеру играю. С дураком говорю – сама дура. С умным – умнею.
– Во мне, значит, большого ума вы не обнаружили? – поинтересовался Крахоборов весело.
– Я старалась! – так же весело ответила Лариса, и они оба вдруг засмеялись, и Юрий тоже засмеялся, посчитав, что неприятный разговор окончен.
Но Лариса смех оборвала и встала.
– Пошли, Юра, ко мне. То есть переезжай. Из вещей не бери ничего, у тебя ведь своего ничего здесь нет, ведь так? Оно и лучше. Начинать с нуля всегда лучше. Все, что появится, будет твое. Наше.
– Наше, – повторил Юрий, виновато глядя на Крахоборова.
– Вали, вали, – напутствовал Крахоборов. – На свадьбу пригласите хоть?
– Конечно! – радостно сказал Юрий, услышав мягкие нотки в ставшем ему родным голосе названого брата. И сделал шаг к нему. Тот понял и тоже сделал шаг. И они обнялись.