Страница:
Лариса смотрела на это без улыбки, настороженно.
А через две недели по заявлению соседей, встревоженных запахом, была взломана квартира Юрия Владимировича Крахоборова, и его обнаружили там мертвым. Судя по его одежде, убранству стола и горящей елочной гирлянде, он покончил с собой в новогоднюю ночь (что судебно-медицинская экспертиза и подтвердила). Следователя изумили вороха бумажных голубей-самолетиков, устлавшие всю квартиру. Не зная, с какого конца приступить к делу, он не поленился и пересчитал их, надеясь найти какой-нибудь шифр или ключ в количестве. Их оказалось ровным счетом десять тысяч штук.
Но это хитроумие слабодушия. История жизни – одно, а история на бумаге – другое, и тут ты волен распорядиться так, как тебе угодно, даже если имеешь в основе настоящие события.
Волен, да не волен.
И понимаю, что это уже не страшно, а почти смешно уже. Поэтому: мало ли тебе историй известно? Выбери ту, что кончается мирно, тихо и здорово!
Но, с тоской предвидя или зная конец, рассказываешь опять все то же или такое же, говоря себе: в последний раз. Самый последний.
Он говорит, она говорит…
– Нет, это удивительно, это просто удивительно. Это удивительно, Нина, я ведь старше вас, гораздо старше, нет, вы не делайте таких глаз, спасибо, конечно, но я гораздо старше, дело тут не в возрасте, а – поколения разные, понимаете? – но я чувствую не то чтобы себя моложе с вами, но и не вас, конечно, старше в моем, так сказать, присутствии, а, как бы это поточнее выразиться, то есть это вообще вне возраста, какое-то равенство, нет, не равенство, а единение, что ли, взаимопонимание, что ли, ну, будто брат и сестра, хотя родственность тут ни при чем, нет, неудачно, при чем тут брат и сестра, что-то иное, я бы сказал, как в пошлых романах пишут: они сразу почувствовали, что знают друг друга сто лет, но это и в самом деле пошло, никто этого сразу почувствовать не может, но что-то близкое, что-то похожее, не сто лет – и не знали друг друга, нет, прелесть как раз в том, что друг друга мы совсем не знаем, хоть уже две недели знакомы, это, скорее, ну, будто два близнеца встретились, у меня была такая история, сижу после второй смены в школе, я дежурил, вечер уже, уже никого нет, техничка и я, делать, собственно, нечего, но у нас тогда правило ввели – дежурить учителям по очереди каждый вечер до восьми, пока сторож не придет, а если не придет, то все равно до восьми, а если раньше придет – все равно до восьми, очередной приступ административного маразма, сколько их было, этих приступов, боже ты мой! – так вот, сижу, ну, тетради там и все такое, вдруг стук в дверь, то есть школа маленькая, хоть и городская, еще до войны построена, всего-то две параллели каждого класса, маленькая двухэтажная школка такая, сейчас некоторые себе дома такого размера строят, поэтому вот учительская, а вот дверь, так сказать, на улицу, – и стук, я открываю, входит пьяный мужик, пьяный просто в дым, я его прошу, так сказать, удалиться, а он вперся в учительскую, закурил, бормочет что-то, а потом как уставится на меня! В чем дело, не понимаю. А он говорит: глянь на меня, глянь. Вижу, говорю, и так. Нет, ты на меня глянь, глянь как следвует, он так говорил, я запомнил, у меня вообще память на речь хорошая, в чем он был одет не помню, а вот это произношение его – как следвует, это запомнил. Глянь как следвует. Я гляжу – ничего не могу понять. Не секешь, говорит? Не секу, говорю. Мы ж с тобой, говорит, как два брата-близнеца, ты посмотри в зеркало на свою рожу, а потом на мою. Ну, в зеркало я смотреть не стал, а в него вгляделся. Это потрясающе, Нина, это потрясающе, он был на меня похож как две капли воды. Просто двойник! Глаза, очертания – ну, все, все! А он прямо захлебывается, фамилию мою спросил, свою назвал – на предмет выяснения, может, мы родственники. Выяснилось – никак не родственники, он вообще где-то в Сибири родился, а я-то из Донецка, в общем – ничего общего. Но он успокоиться не может, радуется, говорит: давай выпьем. Я говорю, что работа и все такое, он пристал, злиться начал, говорит: ты что, дурак совсем, такое чудо природы, а он за это выпить не хочет, будто у него каждый день двойники появляются. Причем денег у него, естественно, на выпивку нет. Ну, дал я ему денег, он ушел. А тут и восемь часов. Естественно, я его дожидаться не стал. На другой день в школе шурум-бурум: кто-то ночью стекла в окнах перебил и так далее. Я в общих чертах ситуацию обрисовал, на меня, конечно, всех собак навешали: надо было милицию вызвать, надо было подождать его или сторожа, а я говорю: извините, у меня две смены, я с восьми до восьми и так в школе торчал, имейте совесть. В общем, с тех пор я этого мужика не видел. Но знаете, Нина, до сих пор иногда думаю над странностью этого совпадения. Ведь одно лицо! – и фигуры похожие были. И какая при этом разница! То есть это я не обязательно в свою пользу, я же не успел его узнать, хотя по роже было видно, что четыре класса образования, профессии никакой и так далее. Это я к тому, что… В самом деле, о чем я?
– Вы сказали, что мы – как два близнеца.
– Нет, конечно, я не в том смысле, что внешность, а близнецы, так сказать, духовно, хотя при этом совершенно разные люди. Но, может, я ошибаюсь, нахальничаю, вы меня одергивайте, я вообще иногда зарываюсь, мысль изреченная есть ложь, человек говорит об одном, делает другое, а думает третье. Я, например, хочу сказать, что вы мне нравитесь, а все кружу вокруг и около.
– Вот – сказали.
– Нет, это не считается. Тут какой фокус? Человек одно и то же произносит, а смысл совершенно разный. То есть и смысл одинаковый, но наполнение слов, суть, практическая, что ли, подкладка. То есть если я в речевом потоке вам вот так запросто говорю: вы мне нравитесь, то это, ну, как бы не вполне серьезно, буквального смысла в этих словах нет, хотя вы мне действительно нравитесь. Но если бы я осмелился это по-настоящему сказать, я бы по-другому сказал.
– Так скажите.
– Нет, нет, нет, Ниночка, сейчас это невозможно, такие слова можно произнести всерьез, когда человек, которому ты их говоришь, не подготовлен, когда он не ждет, а если вы знаете, что именно я сейчас скажу, то как бы серьезно я ни сказал, вы отнесетесь несерьезно.
– Почему?
– Это очень просто! Когда человек, которому эти слова говорят неожиданно, застан ими врасплох… Застан – плохо сказано, смешно даже – застан! – но пусть, ладно, так вот, когда он застан врасплох…
– Настигнут.
– Настигнут? Это лучше. Настигнут врасплох… Нет, настигнут – это сразу какой-то смысл погони, это не соответствует…
– Почему? Например: настиг дождь. Или – застиг.
– Вот! Застиг – именно то! Когда человек застигнут этими словами врасплох… Можно даже по словарю посмотреть. Я посмотрю?
– Конечно.
– Как у вас книги подобраны… Знаете, обидно. Я всю жизнь собирал книги. Не собрания сочинений, это пошло – да и возможности не было, у нас в школе та же подписка, допустим, на приложение к «Огоньку» доставалась, естественно, директору.
Хамство. Просто анекдотический был директор, даже до банальности, карикатурный какой-то. Историк по специальности, а тупой невообразимо, как фельдфебель армейский, над ним даже детишки смеялись, за глаза, конечно, потому что самолюбие было, как у всех ограниченных людей, неограниченное – и больше всего его заботило, чтобы дети были с короткими прическами и не курили в туалете. То есть классически стоял в дверях и всех с длинными волосами в парикмахерскую отправлял, а на переменах учителей-мужчин заставлял гонять курильщиков из мальчиковых туалетов. А мужчин-то всего я и физкультурник. Я категорически отказался. Это унизительно, в конце концов. Если ему надо, пусть сам ходит и гоняет. Господи, какие это были мелочи, но за ними, вы же помните, эпоха! Впрочем, вас это меньше коснулось, может, не коснулось вообще, вы, ваше поколение, оказались умней, вы отделили себя от государства, а я на что-то надеялся, чего-то хотел… Вот, читаем: застигать – застать, найти, захватить, всполошить. Очень точно. А настигнуть? Ищем настигнуть. Вот: нагонять, догонять, равняться в чем-то на ходу, но это уже другое значение, тут смысл другой, но тоже символично, очень ко мне подходит, я никогда ни с кем не старался сравняться, догнать, в смысле – ну, вы понимаете, но если говорить о том, что я испытываю сейчас, то появилось желание именно настигнуть как бы самое время, вернее, даже не время, тут лучше сказать – наверстать, нет, наверстывать я ничего не собираюсь, я считаю, что все было так, как было, и никто ничего не сможет наверстать, но вот именно сравняться – сейчас хочу – с вами сравняться, Ниночка, с вашими… ну, тут сложно, то есть ощущение, что вы впереди…
– Вы говорили: если человек застигнут врасплох…
– Да. Замечательно подобраны книги. А я собирал, доставал – заграничные издания, контрабандные, самиздат, и это было небезопасно, между прочим, я столько времени на это потратил, а теперь все доступно, были бы деньги. Обидно. Но я не сожалею, в конце концов, я раньше многих кое-что понял, узнал…
– Если человек застигнут врасплох?
– Я помню, извините, просто как-то… Если человек чем-то застигнут врасплох, это свидетельствует, в первую очередь, о его плохом самовоспитании. Я долго шел к тому, чтобы ничему не удивляться. То есть, конечно, меня удивляет – ну, облачко в небе, лист осенний, я природу вообще… Но всякие там общественные дела – я ничему не удивился. Сколько всего было – ничто меня не застигло, вот именно, врасплох. Я долго к этому шел.
– Нет, вы говорили: если человек застигнут врасплох словами о том, что он кому-то нравится…
– Конечно. В этом и суть. Когда врасплох, неожиданно, то реакция будет естественной, а когда человек знает, что ему сейчас скажут именно эти слова, то, конечно, он реакцию на эти слова придумает, понимаете? Ну, не то что придумает, но будет уже не то, будет от ума, а не от сердца, если высокопарно сказать. Понимаете?
– Понимаю.
– У вас никогда так не было: ощущение повтора? Вы впервые видите человека, вы впервые слышите то, что он говорит, а у вас неотвязная мысль, что вы этого человека уже видели, то, что он говорит, слышали – и, кажется, даже вам знакомо, как он, ну, сморкается там, или руки потирает, или глазом подергивает. То есть с определенного возраста вдруг живешь в состоянии повтора. До абсурда. Например, я не была замужем, то есть… Ну, это долго… Отношения особого свойства. Неважно. Я не была замужем, но если бы, допустим, вышла замуж, я знаю точно, у меня было бы ощущение, что я выхожу замуж вторично. Понимаете?
– Очень даже понимаю. Людей неинтересных в мире нет? Ничего подобного. В мире огромное количество вот именно неинтересных, скучных людей.
– Не в этом дело. Вот вы – интересный человек. Вы умный человек. Вы обаятельный человек. Но мне постоянно кажется, что это у меня уже было с вами: мы говорили, встречались, вы вот так вот пили чай – понемногу прихлебывая, по полчаса – чашку, а потом мы поженились и через полгода смертельно надоели друг другу. Вы не обижаетесь? Я ведь с определенного времени решила только правду говорить. Знаете, как-то сразу решила – и такую свободу почувствовала. Так, наверно, к Богу приходят. Вдруг. Озарение. Понимаете? А поиски Бога – это уже смешно, неправда ли? Вот представьте, человек говорит себе: я неверующий, но хочу быть верующим, буду отныне искать Бога. В себе там или где-то – неважно. Моя подруга так и поступила. Стала в церковь ходить, Библию читать. Она настойчивая. Когда собиралась выйти замуж за немца одного, давно еще, он журналист из ГДР был, когда ГДР еще была, ну, собралась выйти за него и за полгода в совершенстве овладела немецким языком. То есть сутками учила, зубрила, магнитофонные там записи всякие. И добилась. Просто блестяще стала знать язык. За немца, правда, не вышла, что там было – не знаю, она не распространялась. Но воля какая, а? Теперь вот – в Бога верует через усилие воли. В церковном хоре поет, посты соблюдает и постоянно горюет по поводу своей греховности – и мне даже завидует, говорит: меня соблазны грызут, а тебя не грызут. Откуда она знает?.. Единственная подруга осталась.
– Из-за вашей правдивости?
– Наверное.
– Не каждый это качество умеет оценить… Получается, что я для вас – предсказуемый человек? Если, как вы говорите, у вас ощущение, что все это было уже? То есть, значит, вам даже известно, что я, допустим, в следующее мгновение сделаю или скажу?
– Ну вот, обиделись.
– Ничуть. Просто вы правдивы, я тоже. Чувство повторности мне известно, я его испытывал. Я знаю, откуда оно, но если скажу – тогда вы обидитесь.
– Я не умею обижаться. Меня невозможно обидеть. Скажите.
– Зачем? Вы же знаете, что я скажу. Ведь все повторяется.
– Вы слишком буквально поняли.
– И все-таки, догадайтесь – что я собирался сказать?
– Не знаю, сдаюсь.
– Видите, практика опровергает теорию. Так вот, это чувство повторности, повторяемости идет не от того, что вокруг все повторяется, а от того, что, извините, повторяетесь вы. Или даже так: вы зачем-то внушили себе, что все повторяется. Возможно, для спокойствия. Возможно… Ну, не знаю. Только не обижайтесь. Ну, как самозащита, понимаете? К примеру, я совершаю что-то неожиданное. Встаю перед вами на колени. Чтобы не тревожиться, не волноваться, вы заранее говорите себе: это уже было, это повторение – и тому подобное. Вот я встал на колени.
– Ради Бога, тут пыль, зачем?
– Я в виде иллюстрации. Неужели вас заботит только пыль?
– Встаньте, пожалуйста, не смешно.
– Вы обиделись.
– Я не обиделась, но это не смешно, и вообще…
– А что тут смешного? Мужчина перед женщиной на коленях стоит. Это уже было тысячу раз. Миллион раз. Миллионы мужчин пачкали себе колени, стоя перед женщинами. Какая скука.
– Вы меня совсем не поняли.
– Тогда объясните.
– Встаньте сначала.
– Не встану, пока не объясните.
– Вам это не идет.
– Что именно?
– Послушайте, мне неприятно! Давайте закончим…
– Хорошо… Извините… Нет, Нина, вы все-таки обиделись. Я дурак. Старый олух. Простите меня.
– Да ничего я не обиделась, успокойтесь! Пейте чай, он остыл совсем.
– Остыл… Вы сейчас ненавидите меня.
– Какая ерунда!
– Нина, я знаю людей и знаю женщин. Я знаю, что такое самолюбие. Его нельзя задевать. А я вечно забываю об этом.
– Вы много на себя берете! Почему вы за меня решаете, что вы задели мое самолюбие? Мне просто смешно было. Видели бы вы себя на коленях! Весьма, извините, неэстетичное зрелище!
– Смотря кто стоит, вернее, смотря кто смотрит на это зрелище. То есть все зависит от отношения к человеку. Я всегда был сторонник доведения взаимоотношений до остроты, до конфликта – так проявляются характеры и само, собственно говоря, отношение. Благодаря этому эпизоду я понял, как вы ко мне относитесь. Может, годы бы ушли, а тут я сразу понял.
– Отношение мое к вам – хорошее. Но сейчас вы несете, извините, чушь.
– Вы солгали. Соврали, Ниночка. Вы не правдивы. Я вижу, вам сейчас больше всего хочется прогнать меня. Вам неловко, что кто-то увидел ваше стеснение, ваше, как бы это сказать… Вы хотите остаться одна. В чем же дело? Скажите: пошел вон – и я больше никогда не приду.
– Пошел вон.
– У меня был друг – оригинал необычайнейший. Собственно, ничего оригинального в нем не было. Ну, такой совслужащий аккуратный, это давно еще было, аккуратный, значит, работник, само собой, дома и в кругу друзей – либерал, но ничего особенного, жена, двое детей, жизнь от зарплаты до зарплаты и скромное увлечение любительской фотографией. Но вот в его учреждении появилась красавица. Чрезмерная такая красавица – в буквальном смысле: глаза огромные, талия в рюмочку и рост при этом, извините, под два метра. У друга же моего, как у меня, метр семьдесят с чем-то там. Но вдруг он ей понравился. Не знаю чем, но понравился. То да се, она ему говорит: в тебе потенциал неожиданного. Ты сам этого не знаешь. Мой друг, верней сказать, приятель, друзей как-то поразбросало, верней, никуда они не делись, но раньше естественно как-то было называть: вот мой друг, и этот друг, и этот друг. Сто друзей. Возьмемся за руки, друзья. А потом как-то постепенно получилось, то есть не получилось, а понимание пришло – нет, не друзья, а приятели. Теперь – тем более. Так что приятели остались, друзей же… Недавно один из бывших друзей проехал мимо на машине и отвернулся. То есть я точно видел, что он меня заметил, и он, кстати, тоже это понял, но поздно уже было, отвернулся. Что интересно, через неделю позвонил. Конечно, не признался, что меня видел, а, мол, просто так позвонил: как дела, давно не собирались и так далее. Это характерно. Это есть в нас, понимаете? Каким бы человек ни стал, а закваска та еще есть. Сделает подлость – ну, или просто гадкое что-нибудь… И начинает его сосать – и вот, звонит…
– Они поженились?
– Кто?
– Ваш друг, приятель – и эта чрезмерная женщина?
– Да. Никто и предположить не мог. Ну, не то чтоб поженились. Сейчас это называют, кажется, – бойфренд, герлфренд, да? Но я абсолютно точно знаю, что от жены он уходить не хотел, детей любил. Однако магия этих ее слов – про его потенциал… Манящая, так сказать, магия… А может, и не в этом дело, не мне судить. Вздумалось ему тут же этот потенциал продемонстрировать. Плечи хилые расправил, глаза цыплячьи по-орлиному поднял – и уже ему в учреждении скучно, устроился куда-то то ли грузчиком, то ли сторожем, типичная история, а сам отдался свободному творчеству, поскольку его красавица сочла его гениальным фотохудожником. Пробивная девица оказалась, между прочим, она ему даже выставку сумела устроить, журналистов на нее согнала, телевидение пригласила. Но не в этом суть. Суть в том, что мучить стал себя человек бесконечно. Отпустил длинные волосы, бороду, джинсы напялил драные – и только думает о том, как поступить пооригинальней. Из управления культуры тетя была на этой выставке, подошла к нему – с добрыми словами, либеральная тоже тетя была. Нормальный бы человек: спасибо, очень приятно. А он ей вдруг: тяжелая у вас, говорит, работа, нужно постоянно делать вид, что разбираешься в искусстве. Тетя, естественно, обиделась. Никаких после этого выставок. Стал он выпивать – шумно, с дебошами, публично. И не потому, что пить хотелось, а – для оригинальности, имидж создавал, как сейчас сказали бы. Но красавице, видимо, такой имидж знаком уже был, бросила его, остался он на бобах. Ему бы в лоно семьи, в ножки поклониться, но он же оригинал уже до мозга костей, ему быт претит уже, он от фотографии на живопись переключился, верней, на особенный такой жанр – по картону углем. Ясное дело, краски дело дорогое, да и фотоматериалы тоже, сам занимался, знаю, а тут средств для художества целые горы – в котельную устроился кочегаром, где углем топили…
– Где он сейчас?
– Не знаю. Давно его не видел. Я это к тому, что самое оригинальное – это не быть оригинальным. Если хотите – подчиняться условностям. Не в силу конформизма, а в силу, если хотите, увлечения игрой. Мы вот сейчас делаем вид, что ничего особенного между нами накануне не произошло. И это – игра. На самом деле и вы помните свои слова, и я помню. Но – делаем вид. Человек, мучающий себя стремлением к оригинальности, стал бы что-то придумывать, а я спрашиваю: зачем? Мы делаем вид – и прекрасно.
– Я не делаю вид. Действительно, ничего особенного не произошло.
– Произошло – и очень важное. Хотим мы или нет, но нам обоим неловко. И вам неловко, и мне неловко, но вы стараетесь скрыть, Нина, что вам неловко, и поэтому я прекрасно вижу, что вам неловко. Я же ничего не стараюсь скрыть – и результат парадоксально обратный – вам, наверно, кажется, что я фантастически умею скрывать свое смущение. На самом деле это не так. Я смущен, я, честно говоря, не знаю, как вести себя, но, как видите, говорю об этом открыто.
– Вы уже ведете себя определенным образом.
– Каким?
– Трудно сказать…
– Это только внешнее. На самом деле я как витязь на распутье. Но не три дороги, а пять, десять, сто. Я вчера думал – и очень серьезно. Сначала я думал: моя мужская гордость уязвлена и любой другой на моем месте выдержал бы характер. Или вовсе не появился бы – или через месяц, даже через два. Но после этого я задал себе вопрос: с какой стати? Мне нравится эта женщина, мне хорошо с ней, почему бы не прийти и прямо не спросить, интересно ли ей со мной, хочет ли она, так сказать, продолжать знакомство?
– Это вы спрашиваете?
– Я рассказываю, о чем я вчера думал.
– А спросить не хотите?
– Дело не во мне. Любой ваш ответ будет неверен. Вы, Нина, человек многозначный или… Сложный, в общем. Деликатный. Вам нельзя задавать прямые вопросы. Допустим, я его задал. Вы ответите: конечно же, я хочу продолжать с вами знакомство! Но откуда я знаю, скажете вы это от чистого сердца – или от деликатности, от жалости, может быть, от каких-то других причин, включая, извините, и такую, возможно, причину, как одиночество, которое можно скрасить общением даже с таким нудным человеком, как я.
– А если я скажу, что не хочу продолжать с вами знакомство?
– Допускаю. Но я ведь недаром рассказал вам историю про своего приятеля. Вы, извините, чем-то похожи на него. Даже ваше похвальное, конечно, стремление говорить только правду – это только мое предположение! – идет не от природной правдивости, все мы природно правдивы! – а от волевого решения, вы же сами сказали – вдруг! Это вдруг – симптоматично. Но желание говорить только правду есть лишь составная часть желания быть оригинальной, быть самой собой…
– Если самой собой, то…
– Я понимаю, о чем вы! Здесь нет никакого противоречия! В том-то и фокус, что человеку кажется, что он самим собой хочет быть, на деле же он становится кем-то, кого он в себе и про себя придумал. И вы могли бы сказать, что не желаете меня знать не потому, что действительно не желаете меня знать, а от нежелания быть пошлой, неоригинальной, от опасения, что про вас подумают, что вы – из деликатности, из жалости…
– Но ведь вы так и подумали!
– Ничего подобного! Я изложил несколько версий, не зная, какая из них вероятней, поскольку я вообще вас плохо знаю. И самое лучшее – не обговаривать это, остерегаться прямых вопросов и ответов, а исподволь понять, что к чему.
– Да, возможно… Еще чаю?
– Спасибо.
– Спасибо – да или нет?
– Спасибо, да.
– Он был таким, какого я представляла себе, когда его еще не знала. Именно такой. Это раздражало даже, я искала в нем всякие недостатки – и находила, конечно, но и недостатки были такие, какие должны были у него быть. И он мне говорил то же самое. На самом же деле, конечно, произошла подмена – сперва появился реальный человек, а потом вспомнилось якобы собственное представление о нем, то есть не о нем, а об идеальном, так скажем, варианте, ну, не идеальном, вы понимаете. То есть вспоминались те мысли, которых не было, они задним числом придумывались. Но удивительно, как желания исполнялись! Однажды – после долгого тихого, мирного сосуществования – если считать сосуществованием его приходы раз в неделю, тихого и мирного, спокойного, размеренного, мне захотелось, он как раз должен был прийти, мне захотелось, чтоб он явился злой на меня – хотя не на что было злиться, злой, пьяный, грубый, захотелось странно, физиологично, как беременной женщине вдруг селедки хочется или даже плесени, и он явился злой, пьяный и грубый. Просто фантастика какая-то. Что-то мне говорит, в чем-то меня упрекает, а я улыбаюсь, мне нравится. И он вдруг понял – я видела, что понял, что именно этого я ждала, и ему это не понравилось, и он еще больше разозлился, но тут же успокоился – и вдруг сказал: прощай, радость моя. Прощай, радость моя. И с тех пор мы с ним не встречались. Ни разу. Никогда. Даже на улице. Ни разу. Восемь лет прошло – ни разу. Я совсем тогда молодая была.
Куплет четырнадцатый
В канун Нового года исчез дворник Юрий Валентинович Самощенко. Ушел утром 31 декабря счищать с тротуаров пушистый белый снег, тихо и тайно павший ночью, и многие видели дворника. А потом исчез. Жена его Лариса бросилась к Крахоборову, не застала. Подала заявление о розыске в милицию, а сама тем временем помчалась в Саратов. Искала там неделю, не нашла, вернулась в Москву, там ее милиция тоже ничем не утешила. Исчез человек. Как не было его.
Рыдая, он старшего брата
Обнял и ударил ножом.
Не жить нам на свете двум вместе!
И бросился в петлю потом.
А через две недели по заявлению соседей, встревоженных запахом, была взломана квартира Юрия Владимировича Крахоборова, и его обнаружили там мертвым. Судя по его одежде, убранству стола и горящей елочной гирлянде, он покончил с собой в новогоднюю ночь (что судебно-медицинская экспертиза и подтвердила). Следователя изумили вороха бумажных голубей-самолетиков, устлавшие всю квартиру. Не зная, с какого конца приступить к делу, он не поленился и пересчитал их, надеясь найти какой-нибудь шифр или ключ в количестве. Их оказалось ровным счетом десять тысяч штук.
Куплет последний
Видит бог, я сам не рад, что большинство историй, которые я рассказываю в последнее время, кончаются гибельно. Я мог бы оправдаться: мол, сама жизнь такова, мол, не сердитесь на это обстоятельство, ведь не сердит же вас то, что история всякой вообще жизни кончается смертью и никому иного финала пока достичь не удалось.
Я спел вам печальную песню.
Ведь я-то и есть младший брат.
Я выжил, а жить не желаю.
Я круглый теперь сирота.
Подайте же мне хоть немного,
Чтоб брата я мог помянуть.
Чтоб мог я ему на могилку
Рыдая цветы протянуть.
Но это хитроумие слабодушия. История жизни – одно, а история на бумаге – другое, и тут ты волен распорядиться так, как тебе угодно, даже если имеешь в основе настоящие события.
Волен, да не волен.
И понимаю, что это уже не страшно, а почти смешно уже. Поэтому: мало ли тебе историй известно? Выбери ту, что кончается мирно, тихо и здорово!
Но, с тоской предвидя или зная конец, рассказываешь опять все то же или такое же, говоря себе: в последний раз. Самый последний.
Он говорит, она говорит…
Бардовская песенка
1
Он говорит:
Веточка зимняя в банке стеклянной…
Голая ветвь за окном…
Их разговор, бессловесный и странный,
Слышится ночью и днем.
– Нет, это удивительно, это просто удивительно. Это удивительно, Нина, я ведь старше вас, гораздо старше, нет, вы не делайте таких глаз, спасибо, конечно, но я гораздо старше, дело тут не в возрасте, а – поколения разные, понимаете? – но я чувствую не то чтобы себя моложе с вами, но и не вас, конечно, старше в моем, так сказать, присутствии, а, как бы это поточнее выразиться, то есть это вообще вне возраста, какое-то равенство, нет, не равенство, а единение, что ли, взаимопонимание, что ли, ну, будто брат и сестра, хотя родственность тут ни при чем, нет, неудачно, при чем тут брат и сестра, что-то иное, я бы сказал, как в пошлых романах пишут: они сразу почувствовали, что знают друг друга сто лет, но это и в самом деле пошло, никто этого сразу почувствовать не может, но что-то близкое, что-то похожее, не сто лет – и не знали друг друга, нет, прелесть как раз в том, что друг друга мы совсем не знаем, хоть уже две недели знакомы, это, скорее, ну, будто два близнеца встретились, у меня была такая история, сижу после второй смены в школе, я дежурил, вечер уже, уже никого нет, техничка и я, делать, собственно, нечего, но у нас тогда правило ввели – дежурить учителям по очереди каждый вечер до восьми, пока сторож не придет, а если не придет, то все равно до восьми, а если раньше придет – все равно до восьми, очередной приступ административного маразма, сколько их было, этих приступов, боже ты мой! – так вот, сижу, ну, тетради там и все такое, вдруг стук в дверь, то есть школа маленькая, хоть и городская, еще до войны построена, всего-то две параллели каждого класса, маленькая двухэтажная школка такая, сейчас некоторые себе дома такого размера строят, поэтому вот учительская, а вот дверь, так сказать, на улицу, – и стук, я открываю, входит пьяный мужик, пьяный просто в дым, я его прошу, так сказать, удалиться, а он вперся в учительскую, закурил, бормочет что-то, а потом как уставится на меня! В чем дело, не понимаю. А он говорит: глянь на меня, глянь. Вижу, говорю, и так. Нет, ты на меня глянь, глянь как следвует, он так говорил, я запомнил, у меня вообще память на речь хорошая, в чем он был одет не помню, а вот это произношение его – как следвует, это запомнил. Глянь как следвует. Я гляжу – ничего не могу понять. Не секешь, говорит? Не секу, говорю. Мы ж с тобой, говорит, как два брата-близнеца, ты посмотри в зеркало на свою рожу, а потом на мою. Ну, в зеркало я смотреть не стал, а в него вгляделся. Это потрясающе, Нина, это потрясающе, он был на меня похож как две капли воды. Просто двойник! Глаза, очертания – ну, все, все! А он прямо захлебывается, фамилию мою спросил, свою назвал – на предмет выяснения, может, мы родственники. Выяснилось – никак не родственники, он вообще где-то в Сибири родился, а я-то из Донецка, в общем – ничего общего. Но он успокоиться не может, радуется, говорит: давай выпьем. Я говорю, что работа и все такое, он пристал, злиться начал, говорит: ты что, дурак совсем, такое чудо природы, а он за это выпить не хочет, будто у него каждый день двойники появляются. Причем денег у него, естественно, на выпивку нет. Ну, дал я ему денег, он ушел. А тут и восемь часов. Естественно, я его дожидаться не стал. На другой день в школе шурум-бурум: кто-то ночью стекла в окнах перебил и так далее. Я в общих чертах ситуацию обрисовал, на меня, конечно, всех собак навешали: надо было милицию вызвать, надо было подождать его или сторожа, а я говорю: извините, у меня две смены, я с восьми до восьми и так в школе торчал, имейте совесть. В общем, с тех пор я этого мужика не видел. Но знаете, Нина, до сих пор иногда думаю над странностью этого совпадения. Ведь одно лицо! – и фигуры похожие были. И какая при этом разница! То есть это я не обязательно в свою пользу, я же не успел его узнать, хотя по роже было видно, что четыре класса образования, профессии никакой и так далее. Это я к тому, что… В самом деле, о чем я?
– Вы сказали, что мы – как два близнеца.
– Нет, конечно, я не в том смысле, что внешность, а близнецы, так сказать, духовно, хотя при этом совершенно разные люди. Но, может, я ошибаюсь, нахальничаю, вы меня одергивайте, я вообще иногда зарываюсь, мысль изреченная есть ложь, человек говорит об одном, делает другое, а думает третье. Я, например, хочу сказать, что вы мне нравитесь, а все кружу вокруг и около.
– Вот – сказали.
– Нет, это не считается. Тут какой фокус? Человек одно и то же произносит, а смысл совершенно разный. То есть и смысл одинаковый, но наполнение слов, суть, практическая, что ли, подкладка. То есть если я в речевом потоке вам вот так запросто говорю: вы мне нравитесь, то это, ну, как бы не вполне серьезно, буквального смысла в этих словах нет, хотя вы мне действительно нравитесь. Но если бы я осмелился это по-настоящему сказать, я бы по-другому сказал.
– Так скажите.
– Нет, нет, нет, Ниночка, сейчас это невозможно, такие слова можно произнести всерьез, когда человек, которому ты их говоришь, не подготовлен, когда он не ждет, а если вы знаете, что именно я сейчас скажу, то как бы серьезно я ни сказал, вы отнесетесь несерьезно.
– Почему?
– Это очень просто! Когда человек, которому эти слова говорят неожиданно, застан ими врасплох… Застан – плохо сказано, смешно даже – застан! – но пусть, ладно, так вот, когда он застан врасплох…
– Настигнут.
– Настигнут? Это лучше. Настигнут врасплох… Нет, настигнут – это сразу какой-то смысл погони, это не соответствует…
– Почему? Например: настиг дождь. Или – застиг.
– Вот! Застиг – именно то! Когда человек застигнут этими словами врасплох… Можно даже по словарю посмотреть. Я посмотрю?
– Конечно.
– Как у вас книги подобраны… Знаете, обидно. Я всю жизнь собирал книги. Не собрания сочинений, это пошло – да и возможности не было, у нас в школе та же подписка, допустим, на приложение к «Огоньку» доставалась, естественно, директору.
Хамство. Просто анекдотический был директор, даже до банальности, карикатурный какой-то. Историк по специальности, а тупой невообразимо, как фельдфебель армейский, над ним даже детишки смеялись, за глаза, конечно, потому что самолюбие было, как у всех ограниченных людей, неограниченное – и больше всего его заботило, чтобы дети были с короткими прическами и не курили в туалете. То есть классически стоял в дверях и всех с длинными волосами в парикмахерскую отправлял, а на переменах учителей-мужчин заставлял гонять курильщиков из мальчиковых туалетов. А мужчин-то всего я и физкультурник. Я категорически отказался. Это унизительно, в конце концов. Если ему надо, пусть сам ходит и гоняет. Господи, какие это были мелочи, но за ними, вы же помните, эпоха! Впрочем, вас это меньше коснулось, может, не коснулось вообще, вы, ваше поколение, оказались умней, вы отделили себя от государства, а я на что-то надеялся, чего-то хотел… Вот, читаем: застигать – застать, найти, захватить, всполошить. Очень точно. А настигнуть? Ищем настигнуть. Вот: нагонять, догонять, равняться в чем-то на ходу, но это уже другое значение, тут смысл другой, но тоже символично, очень ко мне подходит, я никогда ни с кем не старался сравняться, догнать, в смысле – ну, вы понимаете, но если говорить о том, что я испытываю сейчас, то появилось желание именно настигнуть как бы самое время, вернее, даже не время, тут лучше сказать – наверстать, нет, наверстывать я ничего не собираюсь, я считаю, что все было так, как было, и никто ничего не сможет наверстать, но вот именно сравняться – сейчас хочу – с вами сравняться, Ниночка, с вашими… ну, тут сложно, то есть ощущение, что вы впереди…
– Вы говорили: если человек застигнут врасплох…
– Да. Замечательно подобраны книги. А я собирал, доставал – заграничные издания, контрабандные, самиздат, и это было небезопасно, между прочим, я столько времени на это потратил, а теперь все доступно, были бы деньги. Обидно. Но я не сожалею, в конце концов, я раньше многих кое-что понял, узнал…
– Если человек застигнут врасплох?
– Я помню, извините, просто как-то… Если человек чем-то застигнут врасплох, это свидетельствует, в первую очередь, о его плохом самовоспитании. Я долго шел к тому, чтобы ничему не удивляться. То есть, конечно, меня удивляет – ну, облачко в небе, лист осенний, я природу вообще… Но всякие там общественные дела – я ничему не удивился. Сколько всего было – ничто меня не застигло, вот именно, врасплох. Я долго к этому шел.
– Нет, вы говорили: если человек застигнут врасплох словами о том, что он кому-то нравится…
– Конечно. В этом и суть. Когда врасплох, неожиданно, то реакция будет естественной, а когда человек знает, что ему сейчас скажут именно эти слова, то, конечно, он реакцию на эти слова придумает, понимаете? Ну, не то что придумает, но будет уже не то, будет от ума, а не от сердца, если высокопарно сказать. Понимаете?
– Понимаю.
2
Она говорит:
Летняя ветка в кумирне домашней.
Зимняя ветка в тепле.
Что в этой веточке – день ли вчерашний?
Или – грядущий во мгле?
– У вас никогда так не было: ощущение повтора? Вы впервые видите человека, вы впервые слышите то, что он говорит, а у вас неотвязная мысль, что вы этого человека уже видели, то, что он говорит, слышали – и, кажется, даже вам знакомо, как он, ну, сморкается там, или руки потирает, или глазом подергивает. То есть с определенного возраста вдруг живешь в состоянии повтора. До абсурда. Например, я не была замужем, то есть… Ну, это долго… Отношения особого свойства. Неважно. Я не была замужем, но если бы, допустим, вышла замуж, я знаю точно, у меня было бы ощущение, что я выхожу замуж вторично. Понимаете?
– Очень даже понимаю. Людей неинтересных в мире нет? Ничего подобного. В мире огромное количество вот именно неинтересных, скучных людей.
– Не в этом дело. Вот вы – интересный человек. Вы умный человек. Вы обаятельный человек. Но мне постоянно кажется, что это у меня уже было с вами: мы говорили, встречались, вы вот так вот пили чай – понемногу прихлебывая, по полчаса – чашку, а потом мы поженились и через полгода смертельно надоели друг другу. Вы не обижаетесь? Я ведь с определенного времени решила только правду говорить. Знаете, как-то сразу решила – и такую свободу почувствовала. Так, наверно, к Богу приходят. Вдруг. Озарение. Понимаете? А поиски Бога – это уже смешно, неправда ли? Вот представьте, человек говорит себе: я неверующий, но хочу быть верующим, буду отныне искать Бога. В себе там или где-то – неважно. Моя подруга так и поступила. Стала в церковь ходить, Библию читать. Она настойчивая. Когда собиралась выйти замуж за немца одного, давно еще, он журналист из ГДР был, когда ГДР еще была, ну, собралась выйти за него и за полгода в совершенстве овладела немецким языком. То есть сутками учила, зубрила, магнитофонные там записи всякие. И добилась. Просто блестяще стала знать язык. За немца, правда, не вышла, что там было – не знаю, она не распространялась. Но воля какая, а? Теперь вот – в Бога верует через усилие воли. В церковном хоре поет, посты соблюдает и постоянно горюет по поводу своей греховности – и мне даже завидует, говорит: меня соблазны грызут, а тебя не грызут. Откуда она знает?.. Единственная подруга осталась.
– Из-за вашей правдивости?
– Наверное.
– Не каждый это качество умеет оценить… Получается, что я для вас – предсказуемый человек? Если, как вы говорите, у вас ощущение, что все это было уже? То есть, значит, вам даже известно, что я, допустим, в следующее мгновение сделаю или скажу?
– Ну вот, обиделись.
– Ничуть. Просто вы правдивы, я тоже. Чувство повторности мне известно, я его испытывал. Я знаю, откуда оно, но если скажу – тогда вы обидитесь.
– Я не умею обижаться. Меня невозможно обидеть. Скажите.
– Зачем? Вы же знаете, что я скажу. Ведь все повторяется.
– Вы слишком буквально поняли.
– И все-таки, догадайтесь – что я собирался сказать?
– Не знаю, сдаюсь.
– Видите, практика опровергает теорию. Так вот, это чувство повторности, повторяемости идет не от того, что вокруг все повторяется, а от того, что, извините, повторяетесь вы. Или даже так: вы зачем-то внушили себе, что все повторяется. Возможно, для спокойствия. Возможно… Ну, не знаю. Только не обижайтесь. Ну, как самозащита, понимаете? К примеру, я совершаю что-то неожиданное. Встаю перед вами на колени. Чтобы не тревожиться, не волноваться, вы заранее говорите себе: это уже было, это повторение – и тому подобное. Вот я встал на колени.
– Ради Бога, тут пыль, зачем?
– Я в виде иллюстрации. Неужели вас заботит только пыль?
– Встаньте, пожалуйста, не смешно.
– Вы обиделись.
– Я не обиделась, но это не смешно, и вообще…
– А что тут смешного? Мужчина перед женщиной на коленях стоит. Это уже было тысячу раз. Миллион раз. Миллионы мужчин пачкали себе колени, стоя перед женщинами. Какая скука.
– Вы меня совсем не поняли.
– Тогда объясните.
– Встаньте сначала.
– Не встану, пока не объясните.
– Вам это не идет.
– Что именно?
– Послушайте, мне неприятно! Давайте закончим…
– Хорошо… Извините… Нет, Нина, вы все-таки обиделись. Я дурак. Старый олух. Простите меня.
– Да ничего я не обиделась, успокойтесь! Пейте чай, он остыл совсем.
– Остыл… Вы сейчас ненавидите меня.
– Какая ерунда!
– Нина, я знаю людей и знаю женщин. Я знаю, что такое самолюбие. Его нельзя задевать. А я вечно забываю об этом.
– Вы много на себя берете! Почему вы за меня решаете, что вы задели мое самолюбие? Мне просто смешно было. Видели бы вы себя на коленях! Весьма, извините, неэстетичное зрелище!
– Смотря кто стоит, вернее, смотря кто смотрит на это зрелище. То есть все зависит от отношения к человеку. Я всегда был сторонник доведения взаимоотношений до остроты, до конфликта – так проявляются характеры и само, собственно говоря, отношение. Благодаря этому эпизоду я понял, как вы ко мне относитесь. Может, годы бы ушли, а тут я сразу понял.
– Отношение мое к вам – хорошее. Но сейчас вы несете, извините, чушь.
– Вы солгали. Соврали, Ниночка. Вы не правдивы. Я вижу, вам сейчас больше всего хочется прогнать меня. Вам неловко, что кто-то увидел ваше стеснение, ваше, как бы это сказать… Вы хотите остаться одна. В чем же дело? Скажите: пошел вон – и я больше никогда не приду.
– Пошел вон.
3
Он говорит:
Нет, не приблизить весну или лето.
Время – своим чередом.
Сказано все. И неспетое спето.
А остальное – потом.
– У меня был друг – оригинал необычайнейший. Собственно, ничего оригинального в нем не было. Ну, такой совслужащий аккуратный, это давно еще было, аккуратный, значит, работник, само собой, дома и в кругу друзей – либерал, но ничего особенного, жена, двое детей, жизнь от зарплаты до зарплаты и скромное увлечение любительской фотографией. Но вот в его учреждении появилась красавица. Чрезмерная такая красавица – в буквальном смысле: глаза огромные, талия в рюмочку и рост при этом, извините, под два метра. У друга же моего, как у меня, метр семьдесят с чем-то там. Но вдруг он ей понравился. Не знаю чем, но понравился. То да се, она ему говорит: в тебе потенциал неожиданного. Ты сам этого не знаешь. Мой друг, верней сказать, приятель, друзей как-то поразбросало, верней, никуда они не делись, но раньше естественно как-то было называть: вот мой друг, и этот друг, и этот друг. Сто друзей. Возьмемся за руки, друзья. А потом как-то постепенно получилось, то есть не получилось, а понимание пришло – нет, не друзья, а приятели. Теперь – тем более. Так что приятели остались, друзей же… Недавно один из бывших друзей проехал мимо на машине и отвернулся. То есть я точно видел, что он меня заметил, и он, кстати, тоже это понял, но поздно уже было, отвернулся. Что интересно, через неделю позвонил. Конечно, не признался, что меня видел, а, мол, просто так позвонил: как дела, давно не собирались и так далее. Это характерно. Это есть в нас, понимаете? Каким бы человек ни стал, а закваска та еще есть. Сделает подлость – ну, или просто гадкое что-нибудь… И начинает его сосать – и вот, звонит…
– Они поженились?
– Кто?
– Ваш друг, приятель – и эта чрезмерная женщина?
– Да. Никто и предположить не мог. Ну, не то чтоб поженились. Сейчас это называют, кажется, – бойфренд, герлфренд, да? Но я абсолютно точно знаю, что от жены он уходить не хотел, детей любил. Однако магия этих ее слов – про его потенциал… Манящая, так сказать, магия… А может, и не в этом дело, не мне судить. Вздумалось ему тут же этот потенциал продемонстрировать. Плечи хилые расправил, глаза цыплячьи по-орлиному поднял – и уже ему в учреждении скучно, устроился куда-то то ли грузчиком, то ли сторожем, типичная история, а сам отдался свободному творчеству, поскольку его красавица сочла его гениальным фотохудожником. Пробивная девица оказалась, между прочим, она ему даже выставку сумела устроить, журналистов на нее согнала, телевидение пригласила. Но не в этом суть. Суть в том, что мучить стал себя человек бесконечно. Отпустил длинные волосы, бороду, джинсы напялил драные – и только думает о том, как поступить пооригинальней. Из управления культуры тетя была на этой выставке, подошла к нему – с добрыми словами, либеральная тоже тетя была. Нормальный бы человек: спасибо, очень приятно. А он ей вдруг: тяжелая у вас, говорит, работа, нужно постоянно делать вид, что разбираешься в искусстве. Тетя, естественно, обиделась. Никаких после этого выставок. Стал он выпивать – шумно, с дебошами, публично. И не потому, что пить хотелось, а – для оригинальности, имидж создавал, как сейчас сказали бы. Но красавице, видимо, такой имидж знаком уже был, бросила его, остался он на бобах. Ему бы в лоно семьи, в ножки поклониться, но он же оригинал уже до мозга костей, ему быт претит уже, он от фотографии на живопись переключился, верней, на особенный такой жанр – по картону углем. Ясное дело, краски дело дорогое, да и фотоматериалы тоже, сам занимался, знаю, а тут средств для художества целые горы – в котельную устроился кочегаром, где углем топили…
– Где он сейчас?
– Не знаю. Давно его не видел. Я это к тому, что самое оригинальное – это не быть оригинальным. Если хотите – подчиняться условностям. Не в силу конформизма, а в силу, если хотите, увлечения игрой. Мы вот сейчас делаем вид, что ничего особенного между нами накануне не произошло. И это – игра. На самом деле и вы помните свои слова, и я помню. Но – делаем вид. Человек, мучающий себя стремлением к оригинальности, стал бы что-то придумывать, а я спрашиваю: зачем? Мы делаем вид – и прекрасно.
– Я не делаю вид. Действительно, ничего особенного не произошло.
– Произошло – и очень важное. Хотим мы или нет, но нам обоим неловко. И вам неловко, и мне неловко, но вы стараетесь скрыть, Нина, что вам неловко, и поэтому я прекрасно вижу, что вам неловко. Я же ничего не стараюсь скрыть – и результат парадоксально обратный – вам, наверно, кажется, что я фантастически умею скрывать свое смущение. На самом деле это не так. Я смущен, я, честно говоря, не знаю, как вести себя, но, как видите, говорю об этом открыто.
– Вы уже ведете себя определенным образом.
– Каким?
– Трудно сказать…
– Это только внешнее. На самом деле я как витязь на распутье. Но не три дороги, а пять, десять, сто. Я вчера думал – и очень серьезно. Сначала я думал: моя мужская гордость уязвлена и любой другой на моем месте выдержал бы характер. Или вовсе не появился бы – или через месяц, даже через два. Но после этого я задал себе вопрос: с какой стати? Мне нравится эта женщина, мне хорошо с ней, почему бы не прийти и прямо не спросить, интересно ли ей со мной, хочет ли она, так сказать, продолжать знакомство?
– Это вы спрашиваете?
– Я рассказываю, о чем я вчера думал.
– А спросить не хотите?
– Дело не во мне. Любой ваш ответ будет неверен. Вы, Нина, человек многозначный или… Сложный, в общем. Деликатный. Вам нельзя задавать прямые вопросы. Допустим, я его задал. Вы ответите: конечно же, я хочу продолжать с вами знакомство! Но откуда я знаю, скажете вы это от чистого сердца – или от деликатности, от жалости, может быть, от каких-то других причин, включая, извините, и такую, возможно, причину, как одиночество, которое можно скрасить общением даже с таким нудным человеком, как я.
– А если я скажу, что не хочу продолжать с вами знакомство?
– Допускаю. Но я ведь недаром рассказал вам историю про своего приятеля. Вы, извините, чем-то похожи на него. Даже ваше похвальное, конечно, стремление говорить только правду – это только мое предположение! – идет не от природной правдивости, все мы природно правдивы! – а от волевого решения, вы же сами сказали – вдруг! Это вдруг – симптоматично. Но желание говорить только правду есть лишь составная часть желания быть оригинальной, быть самой собой…
– Если самой собой, то…
– Я понимаю, о чем вы! Здесь нет никакого противоречия! В том-то и фокус, что человеку кажется, что он самим собой хочет быть, на деле же он становится кем-то, кого он в себе и про себя придумал. И вы могли бы сказать, что не желаете меня знать не потому, что действительно не желаете меня знать, а от нежелания быть пошлой, неоригинальной, от опасения, что про вас подумают, что вы – из деликатности, из жалости…
– Но ведь вы так и подумали!
– Ничего подобного! Я изложил несколько версий, не зная, какая из них вероятней, поскольку я вообще вас плохо знаю. И самое лучшее – не обговаривать это, остерегаться прямых вопросов и ответов, а исподволь понять, что к чему.
– Да, возможно… Еще чаю?
– Спасибо.
– Спасибо – да или нет?
– Спасибо, да.
4
Она говорит:
Но тем не менее зимняя зелень…
Но тем не менее мы
Тишь наблюдения тихо расстелем
Летом во время зимы.
– Он был таким, какого я представляла себе, когда его еще не знала. Именно такой. Это раздражало даже, я искала в нем всякие недостатки – и находила, конечно, но и недостатки были такие, какие должны были у него быть. И он мне говорил то же самое. На самом же деле, конечно, произошла подмена – сперва появился реальный человек, а потом вспомнилось якобы собственное представление о нем, то есть не о нем, а об идеальном, так скажем, варианте, ну, не идеальном, вы понимаете. То есть вспоминались те мысли, которых не было, они задним числом придумывались. Но удивительно, как желания исполнялись! Однажды – после долгого тихого, мирного сосуществования – если считать сосуществованием его приходы раз в неделю, тихого и мирного, спокойного, размеренного, мне захотелось, он как раз должен был прийти, мне захотелось, чтоб он явился злой на меня – хотя не на что было злиться, злой, пьяный, грубый, захотелось странно, физиологично, как беременной женщине вдруг селедки хочется или даже плесени, и он явился злой, пьяный и грубый. Просто фантастика какая-то. Что-то мне говорит, в чем-то меня упрекает, а я улыбаюсь, мне нравится. И он вдруг понял – я видела, что понял, что именно этого я ждала, и ему это не понравилось, и он еще больше разозлился, но тут же успокоился – и вдруг сказал: прощай, радость моя. Прощай, радость моя. И с тех пор мы с ним не встречались. Ни разу. Никогда. Даже на улице. Ни разу. Восемь лет прошло – ни разу. Я совсем тогда молодая была.