Слаповский Алексей. Пропавшие в Стране Страха

   – Я встретил их в дальних лабиринтах. В самых дальних.
   – А как они там оказались?
   – Не знаю…
   – Тоже мне секрет! – сказал Ник. – У вас там вход у Ракетной горы.
   – А откуда вы узнали про вход?
   – Очень просто, туда машина вашего этого доктора въехала. Доктора Страхова.
   Вик делал Нику знаки, усиленно моргал, Ник только пожал плечами, насколько это ему удалось в его положении: он не видел причины скрывать информацию, считая, что этот самый Страхов такой же, наверно, псих, как и БГ – с какой стати его выгораживать?
   – То есть вы проследили за ним? – спросил БГ.
   И, не дожидаясь ответа, бросил братьев на землю.
   Они шмякнулись, но тут же вскочили, отряхиваясь. Возможно, по отдельности они испугались бы этого, хоть и нехорошо так говорить о взрослых, придурка, но друг перед другом не хотели показать себя трусами.
   А БГ выхватил из кармана телефон.
   – ПрофЭссор? – спросил он ехидно, именно через Э, будто это ученое звание казалось ему очень смешным. Оно почему-то и в самом деле некоторым кажется смешным – как правило, людям малограмотным и туповатым. И это странно, раз БГ стал генералом, учился же он где-нибудь?
   Невидимый Страхов ответил БГ.
   – Как же это вышло, профЭссор, что два шпаненка вас выследили, а? Да, представьте себе, проникли!.. Не знаю, еще не решил. Отпускать, сами понимаете, не собираюсь. Прибить их, как мух, и дело с концом. При чем тут – дети?
   Братья слушали очень внимательно, пытаясь по репликам БГ понять, к чему идет дело. И дело, кажется, шло к чему-то очень плохому.
   Но тут БГ умолк. Слушал Страхова.
   – Ну-ну, – наконец сказал он. – Но мы же больных собирали, а эти вроде здоровые. Даже не испугались. Ладно. Договорились. Но учтите: ваша ошибка, вы ее и будете исправлять. Я вам доверяю. Хоть и зря, ох зря!
   Посетовав таким образом на свою доверчивость, БГ закончил разговор, сунул телефон в карман, оглядел взъерошенных братьев и неожиданно усмехнулся:
   – А вы и в самом деле не пугливые пацаны. Как вас зовут?
   Братья представились:
   – Николай. Ник.
   – Виктор. Вик.
   – Ну то-то же, Ник и Вик. Бояться надо тоже с умом. Других – не надо. Меня – надо. Я в детстве вот никого не боялся. Кто посмотрит не так – сразу в рыло! Сейчас вас к доктору отправят, он вами займется.
   – Нам лечиться не от чего! – сказал Вик.
   – Страхов лучше знает, не от чего или есть от чего!
   Меж тем Людофоб, уставший стоять на коленях, сел на землю. В таком положении он наблюдал за общением БГ и братьев, и на губах его стала поигрывать странная улыбочка.
   – А ведь в самом деле, идиот! – хихикнул он, показывая пальцем на БГ (чтобы ясно было, кого именно он имеет в виду). – А я боялся. Нет, прав доктор Страхов, я скоро стану здоровым! Я так испугался, товарищ генерал, что чуть не умер, – по-свойски сказал он БГ. – Но все-таки не умер. И даже, похоже, перестал бояться. – Людофоб прислушался к себе, будто страх можно было услышать, и подтвердил: – Точно, не боюсь! Я выздоровел! – Он вскочил на ноги. – Я никого не боюсь!
   Людофоб начал приплясывать и в порыве восторга пнул одного из солдат кулаком в ребра, а другого стукнул ладонью по каске. Те перенесли это безропотно, потому что без приказания генерала не решались реагировать. В итоге Людофоб и самому БГ показал кукиш:
   – Вот вам! – пел он. – Не боюсь, не боюсь, не боюсь!
   Генерал, склонив голову, с любопытством рассматривал Людофоба – так собака удивленно наблюдает за какой-нибудь мухой, нагло влезшей в ее миску с кормом. А потом, зарычав, может двинуть лапой – корм, конечно, рассыплется, но и мухе конец.
   Понаблюдав, БГ сделал шаг к Людофобу. Другой. Третий.
   И Людофоб с каждым шагом генерала терял свою радость, сникал и увядал.
   – Точно не боишься? – вкрадчиво спросил БГ.
   – Сейчас не уверен…
   – Почему это? Только что был такой смелый!
   И БГ медленно, очень медленно начал доставать из кобуры пистолет.
   – Вы это… – осипшим голосом сказал Вик. – У нас убийства без суда и следствия запрещены законом!
   – И поэтому никто никого не убивает? – спросил БГ.
   Вик смутился: он не мог этого подтвердить. Он был уже не маленький и знал реалии взрослой жизни.
   – То-то, – удовлетворенно кивнул БГ и начал поднимать пистолет.
   Людофоб завыл, заплакал, упал на землю и начал кричать:
   – Виноват! Не буду! Ваше превосходительство! Господин генерал! Борис Гаврилович! Маршал! Генералиссимус! Не надо!
   БГ не спеша засунул пистолет обратно.
   Братья отвернулись.
   Им не хотелось смотреть ни на Людофоба, ни на БГ, ни на солдат. И даже друг на друга.
   Тут их схватили за плечи и повели к машине. Поместили в кузов и Людофоба.
   Через десять-пятнадцать минут приехали на новое место.
   Место хорошее, веселое: сад, лужайка, белый дом с колоннами.
   По белой лестнице к ним спускался человек, похожий на Айболита и академика Павлова. Это был доктор Страхов.
   Лицо его светилось добротой и соболезнованием.

Доктор Страхов

   – Бедные вы мои, бедные! – сокрушался профессор. – Пришлось же вам натерпеться! Ох уж это мальчишеское любопытство! А я-то как не доглядел, не понимаю! Из-за меня попали в такую переделку!
   – А какую? – спросил Вик, который действительно хотел уточнить, в какую именно переделку они с Ником попали.
   – Об этом после! – уклонился доктор от ответа. – А вы как себя чувствуете? – поинтересовался он у Людофоба.
   – Доктор! – всхлипнул Людофоб. – Мне было так плохо! Доктор! Меня чуть не убил БГ! Доктор! Как я рад, что вас вижу! Доктор! Пожалуйста! Укольчик или таблеточку! Вы обещали! Я все сделал, как вы велели! Я умирал от страха! Доктор! Стабилизатора мне, умираю!
   – Хорошо, хорошо, идите в клинику, я распоряжусь.
   Страхов сделал знак стоявшим поодаль двум молчаливым санитарам, те взяли Людофоба под руки и увели.
   А Страхов пригласил братьев в здание и провел в свой кабинет.
   Кабинет был не похож на медицинский: обычный письменный стол, шкафы с книгами, кресла, ковры. Довольно уютно.
   Но у братьев не было настроения рассматривать этот уютный интерьер. Ник спросил Страхова:
   – А вы на генерала работаете, да?
   Вик посмотрел на него укоризненно: кто же так в лоб огорошивает?
   Но доктор не удивился вопросу. Спокойно и уверенно он ответил:
   – Конечно. Я служу ему верой и правдой. Ему и идее стабилизации!
   – Это еще что за идея? – спросил Вик.
   – Об этом потом. А сейчас я должен вас осмотреть.
   – С какой стати, мы не больные! – воспротивился Ник. Он терпеть не мог осмотров. Особенно у зубного врача.
   – Это необходимо! – категорично сказал Страхов.
   Он вообще стал как-то строже и жестче здесь, в здании, хотя встретил их очень ласково. Братьям была непонятна такая перемена.
   Страхов открыл дверь в соседнюю комнату:
   – Прошу!
   Вик пошел первым – по обязанности старшего брата.
   Эта комната была уже настоящим медицинским кабинетом: все белое, стеклянные шкафчики, какие-то пузырьки, инструменты…
   Вик начал стягивать футболку.
   – Необязательно, – сказал Страхов. – Здоровье, конечно, важная вещь, но, по моим исследованиям, оно начинает сказываться на наличии или отсутствии страхов лишь в зрелом возрасте. Там кольнуло, там стрельнуло – взрослый человек боится. Дети в этом смысле смелее.
   Вику было приятно это услышать.
   – Они вообще смелее взрослых, – продолжал рассуждать Страхов. – Потому что не понимают еще настоящей цены жизни.
   Вик не согласился с этим рассуждением. Он понимал цену жизни. Просто у взрослых всего больше. Машины, дома, вещи. Вот они за них и боятся. А у детей почти ничего нет. Им терять нечего.
   Он не постеснялся высказать эти свои мысли вслух.
   – Ты так считаешь? – задумчиво произнес Страхов. – Удивительно. Сам додумался?
   – А что тут сложного?
   – Ну да, ну да… Ты сообразительный парень… – похвалил Страхов, но тут же встряхнулся, оглянулся и сказал измененным голосом, опять строгим, категоричным. – Не отвлекайся и не отвлекай меня своими глупыми разговорами! Я должен понять, каков градус твоего страха!
   – У страха бывают градусы?
   – Бывают. Я ввел этот метод измерения для ясности. Максимум – сто градусов. Минимум – ноль.
   – А если больше ста, человек что, закипит?
   Страхов приподнял очки и удивленно глянул на Вика:
   – Надо же. Ты даже умней, чем кажешься. Именно так. Человек, достигнув предела, как бы действительно закипает. И переходит в другое состояние – то есть очень часто перестает испытывать страх.
   – Вы так Людофоба лечите, – кивнул Вик.
   Доктор Страхов оглянулся и воскликнул:
   – Кто тебе сказал, что я его лечу? То есть да, лечу, но не от страха! Он должен быть в норме, вот и все!
   – А норма – это сколько? Градусов пятьдесят?
   – Нет. По моей градации это равно температуре тела. Тридцать шесть и шесть.
   – А бывает, наверно, и около нуля?
   – Бывает. Это жуткое заболевание. Человек превращается в лед, ничего не чувствует. Он бесстрашен и уязвим. Но хватит теории, сейчас мы будем определять твою температуру.
   Страхов не сунул Вику под мышку градусник, он усадил Вика в кресло, похожее на самолетное, привязал ремнями его руки и ноги, что Вику, конечно, не понравилось, а сам сел за компьютер и начал задавать вопросы:
   – Боли боишься?
   – Само собой.
   – Молодец, что не хвастаешь.
   Тут Вика что-то укололо в бок, он ойкнул.
   – Так, – сказал Страхов. – Коэффициент болевой чувствительности в норме. Это когда ты не ожидал боли. А теперь посмотрим на коэффициент страха при ожидании.
   С потолка начало опускаться телескопическое устройство, на конце которого была длинная и острая игла. Она целила Вику в ладонь. Вик невольно дернулся.
   – Не беспокойся, все стерильно, – сказал Страхов.
   Вик не беспокоился, но было неприятно: игла опускалась медленно, жужжал какой-то механизм.
   – Коэффициент страха растет! – удовлетворенно сказал Страхов.
   Вик стиснул зубы.
   Игла приблизилась.
   Еще немного – и…
   И она стала подниматься.
   – Ну вот, – сказал Страхов. – Коэффициент страха даже при отсутствии укола в три раза выше, чем при неожиданном уколе. Темноты боишься?
   – Вообще-то не очень.
   – Посмотрим.
   И тут же в кабинете стало темно.
   То есть кромешно темно – совсем ничего не видно.
   И – тихо. Очень тихо.
   И так длилось несколько минут. Вик даже начал ерзать в кресле, чтобы слышать хоть какие-то звуки – от самого себя.
   Потом – шаги.
   – Вы где? – спросил он профессора. – Вы ушли?
   Страхов не отвечал.
   Вдруг – шипение.
   Оно было все ближе.
   И еще ближе.

И еще

   И вдруг пахнуло в лицо чем-то горячим. Будто огромная змея раскрыла пасть, готовая слопать Вика.
   Ерунда, сказал себе мысленно Вик, у змеи не может быть горячего дыхания. Она – холоднокровная. Верней, температуры окружающей среды. Она – пресмыкающееся. А крокодил кто? Кажется, земноводное. И у него, кажется, тоже холодная кровь. А у кого горячая? Кто так может шипеть?
   Стараясь, чтобы голос не дрожал, Вик произнес:
   – Может, хватит?
   – Да, пожалуй.
   Вспыхнул свет. Проморгавшись и не сразу привыкнув к яркому освещению, Вик увидел, что Страхов сидит на своем месте и смотрит в монитор.
   – Что ж, и это в порядке, – сказал он. – А родителей ты боишься?
   – С какой стати? – удивился Вик.
   – Некоторые очень боятся. Так боятся, что даже не хотят возвращаться домой.
   – Что же, вы их насильно выписываете?
   – Здесь не больница, я никого никуда не выписываю, – заметил Страхов.
   – Так все тут и живут? Всегда?
   – Именно.
   – А мы? Мы тоже тут останемся?
   Страхов вздохнул, и в этом вздохе Вику почудилось сочувствие. Но и сам Страхов понял, что сочувствие было слишком заметным, поэтому посуровел и крикнул неприятным, резким голосом:
   – Да, останетесь! Навсегда! И даже думать не смейте, чтобы отсюда вырваться, вам товарищ генерал покажет кузькину мать!
   – Не кричите! И развяжите меня!
   – Ну, ну, не буду кричать, не буду, – примирительно сказал профессор. – Еще несколько вопросов.
   Вопросов на самом деле было не несколько, а много – и все о страхах. Вик отвечал, а профессор смотрел на монитор, где всплески синих, красных и желтых волн при ответах Вика что-то говорили ему – наверное, по принципу детектора лжи.
   Длилось все это не меньше часа.
   Наконец Страхов сказал:
   – Вот и все.
   Он развязал Вика, тот попрыгал, разминая ноги, сделал несколько упражнений: нагнулся, присел, помахал руками. Разгонял кровь, как говорит в таких случаях папа Олег.
   Вика мучил вопрос, почему отсюда нельзя выйти, но он понял, что Страхову его задавать бесполезно. И его уже беспокоило, что там поделывает Ник, в другой комнате.
   – Можно идти?
   – Постой. Я кое-что тебе еще покажу. Я хочу, чтобы ты понял главное: страх не вовне, страх – в тебе.
   – Я это и так знаю.
   – Да? Может быть, может быть…
   Страхов нажал на кнопку, в стене поднялась панель, и в образовавшееся отверстие въехала металлическая клетка. В ней сидел крыс Кинг. Или его двойник – потому что очень уж быстро он тут оказался. Крыс злобно смотрел на Вика маленькими глазками. И вдруг взвизгнул, бросился на прутья клетки, его огромные зубы лязгнули по прутьям. Вик отшатнулся. Ему было противно, хотя и не очень страшно. Не страшнее, чем в зоопарке.
   – Как видишь, – комментировал профессор, – это животное само по себе не так ужасно. Оно становится таким лишь тогда, когда представляет реальную угрозу. То есть, например, без клетки.
   С этими словами он вдруг скрылся за белой непрозрачной занавеской, а у клетки крыса поднялась одна сторона. Крыс медленно пошел на Вика, поводя мордой, скаля зубы и топорща усы. Вик отступал, оглядываясь. Он искал, чем защититься, но ничего, похожего на оружие, не было. Вик хотел позвать доктора, но боялся, что его выкрик только раздразнит чудище. Он шаг за шагом приближался к двери, не отводя глаз от крыса. Нащупал ручку. Повернул ее, толкнул дверь. Дверь не открылась.
   И тут крыс, дико завизжав, прыгнул на него.
   Вик закричал – громче крыса. И упал.

Испытания продолжаются

   Он очнулся в кресле.
   Клетки с крысом не было.
   Доктор Страхов сидел за столом и внимательно смотрел то на Вика, то в компьютер.
   – Что это было? – спросил Вик.
   – Ты потерял сознание. Обычная реакция организма на чувство ужаса. Страх еще можно как-то контролировать, а ужас нет.
   – А вы не знали? Обязательно эксперименты проводить на живых людях?
   – Не обижайся, это необходимо.
   – Кому?
   – Науке.
   – Странная какая-то наука.
   – Не твоего ума дело! – сердито ответил Страхов. И сказал чуть потеплевшим голосом: – Зато могу тебя порадовать: коэффициент страха у тебя отличный – тридцать шесть и четыре. Отличный, отличный, – повторял он, постукивая пальцами по столу. Но вдруг, словно опомнился, закричал, возражая самому себе: – Ничего хорошего! Слишком мало! Ты должен бояться больше!
   – Зачем?
   – Никаких вопросов! Надо!
   – Кому надо? БГ? – догадался Вик. – Для чего?
   – Не твое дело!
   – Вы извините, но вы странный какой-то. То нормально говорите, то кричите.
   – Я нормально говорю? – возмутился профессор. – Когда это я нормально говорил? Да вас только криком и проймешь! Все, иди отсюда! И позови брата. Стой! Я сам его позову.
   Страхов вышел из процедурной комнаты в кабинет. Ник спал, свернувшись калачиком на диване. Вик всегда завидовал этому его умению – засыпать в любом месте и в любой обстановке. И удивлялся: почему он, Вик, человек выдержанный, спокойный, не может заснуть где попало, а Ник, вечно шебуршащийся, непоседливый – запросто. Только что бегал, прыгал, возился, кричал, дурачился, но стоит ему прилечь или даже присесть – все, уже дрыхнет.
   Доктор разбудил Ника:
   – Юноша, пора!
   – А? Куда? – спросонья не понимал Ник.
   – Сейчас тебя будут… – хотел предупредить Вик, но Страхов прикрикнул на него:
   – Никаких разговоров! Сиди тут и отдыхай!
   И увел Ника.
   Усадил его в кресло, прикрепил ремни. Ник тут же окончательно проснулся. «Сейчас тебя будут…» – вспомнил он слова Вика. Что будут? Обследовать? А если – пытать? Очень уж у Вика был бледный вид.
   – Учтите, я абсолютно здоров, – сказал Ник. – Так что зря время тратите.
   – Мне лучше знать, зря или не зря! – ответил профессор.
   И тут же Ника что-то кольнуло в бок.
   – Вы что? Шутки дурацкие! – закричал Ник.
   – Ага, – сказал профессор. – Болевой порог невысокий. А коэффициент страха?
   И к руке Ника стала приближаться игла.
   Ник задергался и завопил:
   – Я жаловаться буду! Я папе расскажу, он вас тут всех в тюрьму посадит! Детей мучаете! Уберите вашу иголку! Садист!
   Профессор невозмутимо улыбался. Игла остановилась в миллиметре от кожи Ника и стала подниматься.
   Нику очень хотелось вытереть пот – он весь взмок за эту минуту. Но руки были связаны.
   Потом наступила темнота.
   – Включите свет! – тут же потребовал Ник. – Включите, я сказал! И прекращайте вообще!
   – Боишься? – прохихикал профессор откуда-то сзади.
   – Не боюсь, а просто… Неприятно!
   Тут кто-то начал дышать в лицо.
   – Уберите! Фашист! Гад! Убери! Убью дурака!
   Ник, как с ним иногда случалось, в приступе ярости забыл все приличия. Да и как не забыть, если с тобой так обращаются?
   Наконец появился свет.
   – Все, все, успокойся, – сказал Страхов. – Теперь еще несколько вопросов…
   – Ни на какие вопросы я отвечать не буду! Только с моим адвокатом! – Ник вспомнил, что во многих фильмах, которые он смотрел, несправедливо схваченный кем-то герой говорит именно так.
   – У тебя есть адвокат? – засмеялся профессор.
   – У папы есть! И даже несколько!
   – Верю, верю. Но ответить придется. Потому что, пока не ответишь, я тебя не выпущу.
   – Да? А знаете, как это называется?
   – Как?
   Ник рад бы сказать, но сам забыл. Всегда помнил, а сейчас забыл.
   – Похищение детей по-английски. Ну, то есть на английском, – сказал он.
   – Киднепинг?
   – Точно. Киднепинг. Десять лет тюрьмы! – наугад сказал Ник. Он был уверен, что меньше за такое преступление давать нельзя.
   – Какой же это киднепинг? Я разве вас украл? Вы сами сюда попали. По собственному желанию!
   – Не по какому не по желанию, а случайно!
   – Хорошо, пусть случайно. Хватит скандалить, Ник. Или ты отвечаешь на вопросы – или будешь сидеть связанный до завтра. И до послезавтра. Пока не образумишься. Понял?
   Делать нечего, пришлось отвечать. Хорошо хоть, вопросы легкие. Все начинались со слов: «Боишься ли ты…» – и перечислялось все, чего можно бояться – землетрясения, войны, болезни, аварии и т. п.
   Ответ у Ника на все был один: нет. И он не лукавил, он в самом деле не боялся ни землетрясений, ни войн, ни болезней, потому что считал их маловероятными в ближайшем будущем. По крайней мере в его жизни.
   Профессор однообразно кивал и смотрел на экран.
   И подытожил:
   – Что ж, можно даже не выпускать крыса.
   – Какого еще крыса? – насторожился Ник.
   – Я же сказал: выпускать не будем. Ты чуть трусливее брата, тридцать восемь и восемь, но все-таки слишком близко к норме.
   – Что?! Я трусливей? У вас программа какая-нибудь левая, не то показывает! Я сроду трусом не был! Вот попробуйте, напугайте чем-нибудь!
   – Я уже пугал: страхом боли и темнотой.
   – А вы еще попробуйте! Это я просто не выспался, сейчас ночь, между прочим. Вы попробуйте, попробуйте!
   – Нет необходимости.
   Страхов развязал его и повел в свой уютный кабинет, где дожидался Вик.
   Тот вопросительно посмотрел на брата.
   Ник поднял руку в победном приветствии:
   – Все нормально! Только у него приборы неправильно показывают!
   Он ждал, что Страхов возразит ему, и готов был вступить в спор, но профессор почему-то промолчал.
   – А не пойти ли нам в сад? – предложил он.
   Братья, конечно, согласились – где угодно находиться лучше, чем здесь, где пугают всякими глупостями и задают идиотские вопросы.

Признания доктора Страхова

   В больничном саду было светло как днем. Хотя тут везде был день, несмотря на то, что братья попали сюда глубокой ночью. Наверное, в этом подземелье все по-своему, все наоборот.
   Страхов повел их аллеей меж густых кустов, потом они свернули, потом доктор вдруг ускорил шаги, оглянулся и прошептал:
   – За мной!
   И ринулся в кусты.
   Братья решили последовать за ним. Очень уж тут все запутано, без Страхова недолго и заблудиться. К тому же он скомандовал не приказным тоном, а как-то заговорщицки – как своим.
   Вскоре они оказались на небольшой укромной полянке.
   Страхов отдышался, сел на траву и…
   И заплакал!
   Это было самое неожиданное.
   Взрослый человек, доктор, сидит и плачет, утирая глаза платком.
   Поплакав, Страхов высморкался и сказал:
   – Ну вот, теперь можно пообщаться нормально и спокойно. Здесь никто не подслушивает и не подсматривает.
   – А там? – спросил Вик.
   – Там – постоянно. У меня в кабинете камеры и микрофоны. В палатах тоже. БГ следит за всем, что происходит.
   – Значит, вы все-таки не на него работаете? – обрадовался Ник.
   – Нет, конечно! Хотя, получается, что на него.
   – Как это? – не понял Вик. – Объясните, пожалуйста.
   – Это издалека надо начинать. С самого детства. Рассказывать?
   – Конечно! – воскликнули братья.
   И доктор Страхов рассказал.

История доктора Страхва и БГ

   Доктор Страхов и БГ учились в одном классе. Конечно, доктор еще не был доктором, но уже был Страховым, а звали его Виталей. А БГ звали Борей, и фамилия у него была – Трусов. Да, Страхов и Трусов, такое вот совпадение – не самое редкое, между прочим. Разные вообще фамилии существуют на свете. При этом, например, Дураков совсем не обязательно дурак, а, например, Умнов, может быть вполне глупым человеком.
   Но Виталя фамилии соответствовал – был очень боязлив. Боялся рассердить маму и папу, боялся получить двойку, боялся ссор с одноклассниками, боялся вечерней темноты. Поэтому ему пришлось с детства стать почти идеальным человеком: всегда помогал маме, старался соответствовать разговорам отца, который очень любил побеседовать после работы и пары литров пива, учился отлично, одноклассникам всячески выказывал уважение, а свет в комнате включал еще до наступления сумерек. Но странное дело, чем ловчее и дольше у него получалось избегать повода бояться, тем больше он боялся. Это объяснимо: кто привык к ругани родителей, уже не обращает на нее внимания, кто получил три двойки подряд, четвертую просто не заметит. А вот когда недели и даже месяцы ты живешь ни разу не обруганный отцом или матерью, не получив не только двойки, но даже тройки, напряжение нарастает. Уже малейшее недовольство со стороны родителей тебе может показаться катастрофой, уже единственная четверка в ряду сплошных пятерок кажется провалом, а мысль о возможной двойке приводит в ужас. Не ссориться с одноклассниками тоже трудно – ты-то не хочешь с ними ссориться, а они могут захотеть – мало ли поводов? В результате одноклассники стали считать Виталю подлизой, учителя – малолетним карьеристом, мама ворчала, что нечего ему возиться с посудой, не девочка, пошел бы на улицу, побегал бы с друзьями, отец, мужественный автослесарь, тоже полагал, что в Витале слишком много мягкости, будто он не будущий воин или, как сам отец, автослесарь. То есть всеобщей любви к себе, о которой Виталя мечтал, не получилось, наоборот, ему казалось, что никто его не любит. А вот БГ, то есть Борю, казалось Витале, любят все. Боря без конца дергает девчонок за волосы, сыплет им на головы бумажные обрывки, портит им тетради, вписывая туда разные неуместные слова, с одноклассниками постоянно задирается, может ударить и по шее ладонью, и по лбу щелчком, и под дых кулаком – и что? Его все ненавидят? Наоборот! Да, девчонки пищат, обижаются, жалуются учителям, мальчишки, отбегая от опасного Бори, обзываются. Но те же девчонки почему-то не гонят Борю, когда он плюхается рядом, заявляя, что хочет сидеть на этом уроке тут, а мальчишки горды и счастливы, если Боря вдруг кого обнимет рукой за шею (есть у него такая привычка) и пройдет по коридору, как с лучшим другом. Мама Бори, одинокая закройщица ателье, тоже обожала сына, от которого не видела ничего, кроме неприятностей. Учителя, без конца ругавшие Борю за хулиганство и нежелание учиться, тем не менее не очень-то увлекались порицаниями, зная, что Боря не постесняется ответить и авторитет учителя может пошатнуться в глазах класса. Больше того, в соответствии с тогдашней педагогической теорией о том, что активность хулиганистых и дерзких детей надо не пресекать, а направлять в нужное русло, Борю даже назначили старостой класса – и тут он развернулся вовсю. Все мероприятия теперь проводились под его контролем, и класс стал по всем показателям лучшим в школе. И как не стать: если кто уклонится от общего дела, Боря тут же призовет негодяя или негодяйку к порядку доступными ему средствами, то есть колотушками и тасканием за волосы.
   И никто не подозревал, что Боря не был таким уж злым человеком от рожденья, он просто боролся со своей фамилией. Он понимал, что сделать из фамилии Трусов кличку «трус» ничего не стоит, и решил не позволить этого. И не позволил.
   Виталя Борю, конечно, недолюбливал, хотя и втайне завидовал ему, а Боря Виталю вообще ненавидел. Это странно: чем ему мог помешать, чем мог его задеть или обидеть такой робкий человек? Тем не менее Боря постоянно цеплялся к Витале, не давал ему прохода, награждая тычками, подножками, щелчками и т. п.